Откуда-то появились кучи чудесных предметов, подаренных космическими пришельцами или ангелами. Кто-то самовоспламенился, кто-то ходил по воде; люди левитировали или плевались ртутью. Я отгрыз больное крыло птицы; она жива и ужасно мне благодарна.

Если на вопрос о польских фантастах вы готовы назвать Лема и Сапковского, то ваши сведения безнадежно устарели. Сегодняшняя польская фантастика являет плеяду столь ярких и непохожих между собой звезд: Дукай, Гжендович, Комуда, Майка, Збешховский - что англоязычной остается уныло курить под лестницей, про отечественную милосердно умолчу.

Лукаш Орбитовский потому что аудиокнига Wywiad z Boruta оказалась чистым наслаждением аудиала, несмотря даже на то, что изрядная доля смысля ускользнула за пределы понимания. Но и понятого, хватило, чтобы убедиться: это хорошо, необычно, сочетает площадной юмор с жалобной грустной нежностью, изрядно отдает абсурдизмом и под завязку наполнено очаровательными рифмованными присказками. Захотелось прочесть за его авторством что-то переведенное на русский,

Аннотация "Святого Вроцлава" обещала странную историю. Забегая вперед - не обманула. По привычке классифицировать и находить соответствия новому в уже известном, пытаюсь соотнести эту повесть с чем-то знакомым и серьезное влияние Гофмана, Гоголя, Кафки, Булгакова, без сомнения, ощущается. И орловского "Альтиста Данилова, и "Москвы-Петушков". Ну вот как-то так, мир стоит на плечах гигантов.

И одновременно "Святой Вроцлав" не похож ни на что, читаное прежде. История в высшей степени странная. В одном из жилых кварталов города Вроцлав (Бреславль, Бреслау), четвертого по количеству населения в Польше, начинают твориться странные дела. Сначала проявляют беспокойство и отказываются от еды домашние животные, после они бесследно исчезают, а стены соседних домов долго потом пестрят объявлениями с распечатанными на цветном принтере фото любимцев.

После приходит черед людей. Нет, они не исчезают, просто перестают ходить на работу, на учебу - остаются дома (да, апофеоз самоизоляции). Большинство отряженных для выяснения, остаются помогать. Простите? Ну, все эти люди, они не бездельничают, заняты какой-то странно слаженной совместной деятельностью: сдирают со стен обои и штукатурку, громоздят из строительного мусора пирамидки на крыше.

Еще прежде обитатели Святого Вроцлава удивили местных энергетиков повальным отключением от теплоснабжения - это в одну из самых холодных зим столетия. Стены, говорят, греют. А после прочие горожане уж и удивляться перестали, обходили только странное место по широкой дуге, кто шел мимо. И старательно смотрели в другую сторону живущие рядом.

Это не касается паломников и прочих ушибленных головой о религию, те толпами устремляются к странному месту со всей Польши. А у девочки Малгоси (умничка, собирается нынче летом поступать на филфак) и юноши Михася (компьютерщик, бывший детдомовец, приемный сын обеспеченных родителей, ныне живущих в Германии) - у них любовь. А папа Малгоси дантист Томаш страшно переживает за дочь. Обычная жизнь нормальных людей в непосредственной близости от Святого Вроцлава.

Это, правда, ни на что не похоже. Скорее странно, чем страшно. Поэтично, омерзительно, обыденно - все вместе, как в жизни. Это стоит читать. Я только еще хочу сказать несколько слов о Владимире Марченко, подарившем перевод не только этой книги но и многих других интересных. Не знаю, почему в среде читающей публики считается хорошим тоном ругать его, на самом деле, перевод отличный.

Там есть маленькое солнце, и дуют морские ветры; ты заходишь и сбрасываешь с себя страдание, можешь оглянуться, как оно трепещет за тобой словно хвост ящерицы. Там нет ни дня, ни ночи - только вечный рассвет.

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя

Я люблю Нору Галь, восхищаюсь ею, росла на книгах в ее переводе. Какие-то прочла и отложила, другие перечитываю. Есть те, которые только узнаю. Как "Сад радостей земных", написанный в шестьдесят седьмом, переведенный шесть лет спустя. В который пришла через полвека, и это было как домой вернуться или разговаривать с другом после долгой разлуки - чудо снова слышать голос, подаривший лучшие истории. Но объясните же мне, кто-нибудь, для чего Лебедь стал Кречетом. Какой в этом был смысл? Одно слово (хотя бы и не простое слово, а имя) сломало внутреннюю логику повествования. Превратило четкую стройность в замысловатую странность.

Но по порядку. Джойс Кэрол Оутс, известная как плодовитостью и работоспособностью вкупе с немалым талантом, так и неизменным интересом к темам жестокости и насилия, написала этот роман на заре своей литературной карьеры. Он и теперь самый, пожалуй, известный из шести десятков написанных ею. Критика поставила молодую писательницу в один ряд с Апдайком и Сэлинджером, увидела в ней преемницу Фолкнера и Стейнбека. И, в целом, было чем впечатлиться.

История охватывает почти полувековой промежуток, начинаясь в годы Великой Депрессии рождением девочки Клары. Горькая ирония ситуации в том, что Клара ("чистая, ясная, светлая") приходит в мир в условиях, максимально удаленных от какой бы то ни было чистоты. Быт сезонников мало чем отличался от рабского условиями труда и уровнем оплаты, а бытовыми был хуже. Рожденная в грязи и слякоти очередного переезда, прямо на обочине дороги, девочка не только выживет, но станет удивительной красавицей.

Единственная изо всех детей любимица отца Карлтона, задавленного тяжестью труда до потери почти всего человеческого, Клара сбежит от него и мачехи в пятнадцать. От отцовского пьяного гнева и побоев, не за красивой лучшей жизнью, о какой и представления не имеет, но в безотчетном стремлении к ясности и чистоте (помните имя?), каким нет места в убожестве их жизни. Разобьет отцу сердце, подорванная тяжким трудом двужильность не снесет этого удара. Но Клара никогда о том не узнает. Она идет по жизни, не оглядываясь на оставленное позади.

Отчасти внутренняя цельность и чистота, большей же частью безнадежная влюбленность в Лаури - бутлегера, который спас девчонку от отцовского гнева, проезжая мимо и повинуясь безотчетному порыву. Этот малый, перекати-поле будет время от времени появляться в ее маленькой грошовой жизни продавщицы фикс-прайса. Как прекрасный принц, наслаждаясь благоговейным трепетом, который будит в маленькой дурочке (а Клара не по части книжной премудрости и всякого такого). Потом девушка расцветет так, что уж и глазам больно смотреть, а рука сама потянется сорвать. Для нее недельный отпуск отпуск с Лаури станет отправной точкой мечтаний о совместной жизни. Для него отдыхом усталого путника.

Принц сорвется в неизвестные дали ("Я ничего не обещал"). Девушка останется беременной. Клара (ясная, ей всегда ясно, как поступать), сделает то что спасет ее и будущего ребенка - придет к местному богачу Ревиру который давно на нее засматривается. И не только станет его содержанкой, но, не прилагая особых усилий, сумеет убедить в отцовстве. И родит на маленькой ферме, отданной Ревиром. Научится управлять маленьким автомобилем, подаренным им. Что до остракизма со стороны жителей городка - больно, но не смертельно, с ними можно не встречаться вовсе, ограничив связь с внешним миром визитами Ревира на их с сыном ферму. А когда Лаури, спустя три года, появится снова и позовет ее в даль светлую, откажется. Хватит с нее жизни голодранки.

И войдет законной женой в особняк Ревира еще через четыре года, когда тот овдовеет. А своему сыну станет с самого начала внушать, что трех старших сыновей отца он (кукушонок) должен потеснить - все здесь станет его. И вот здесь у меня, читателя, возникает ощущение странной неправильности, которое усиливается по мере чтения. Сына Кристофера Клара зовет Кречетом. Странно, учитывая, что эта хищная птица не из самых первых, что приходят в голову. Ну, вы понимаете, Орел, Сокол, Ястреб было бы логично, но Кречет только по сомнительному созвучию двух первых букв?

После все станет еще страньше, мальчик соответствует агрессивному имени с точностью до наоборот. он такой ранимый созерцательный интраверт, книжник, глубоко уязвленный неприязнью "братьев" (у старших мальчиков много способов превратить жизнь маленького бастарда в ад). Страстно желающий добиться любви отца - мама ведь сделала это его сверхценностью. Еще одно, мальчишке настолько претит агрессия, что он даже мяса не может есть. Бывают такие люди, из них убежденные веганы и получаются. А любимое господское развлечение охота, с необходимостью убивать живых тварей, для него вовсе невыносимый крест. До физической реакции отторжения, вроде рвоты, поноса, обморока. Ну не заточен человек под такое.

И я да, читаю, потому что классная книга, и язык Норы Галь чистое наслаждение, но вот этот маленький Кречет, который к своему имени с точностью до наоборот, он все тяжелее понимается. После уж рукой махнула - неужто во всем непременно должна быть своя мораль? Угомонись! И только взявшись писать о книге, узнала, что в оригинале мальчика зовут Стивеном, а мать называет его Swan - Лебедь. Ох ты ж, ну тогда все по местам. Представляете, какие мощные коннотации убиты: Гадкий утенок, Дикие лебеди, лебединая верность, Лоэнгрин. И главный смысл - царственная птица, чужак, иной, не плоть от плоти птичьего двора. Тот, кому проще погибнуть, чем стать, как все.

Он не быстрый хищный кречет. Лебедь, который сам становится добычей хищника. Тот, кто обрывает жизнь, не найдя любви. И это настолько точно соответствует внутренней сути героя, его глубинным побуждениям, его манере нести себя чуть в стороне от остальных, дружелюбному непониманию чужой агрессии - что просто захлебываешься в эмоциональном водовороте, куда увлекает разница в одно слово. Может крамольную вещь скажу, но кажется, книга не обрела у нас той популярности, на какую могла по праву рассчитывать именно из-за внутренней фальши, которую подсознание фиксирует даже тогда, когда на сознательном уровне все хорошо. Такие они, трудности перевода.

...Ибо я един со всем человечеством...

Пять сотен страниц книги ощущаются как полновесные полторы тысячи. Не потому что скучно и не потому, что читать трудно. Да, порой очень тяжело, но Чимаманда Нгози Адиче сторителлер, равно умеющий держать внимание бытовыми сценками, психологическими этюдами, военными зарисовками - даже когда очень хочется отвести глаза. Говоря об объеме, имею в виду плотность текста, весомость знания, входящего в тебя с книгой. Ощущение, что изнутри этот дом гораздо больше, чем может показаться снаружи. Вмещает целую страну. И отныне это еще один твой дом.

Берешь очередную африканскую книгу, настраиваясь на муки когнитивного диссонанса: Африка в тренде, ей прочат повторение в XXI веке успеха латиноамериканского магреализма XX-го. Новый литературный канон, радикально отличный от европейского. Прежний опыт африканского чтения твердит, что легко не будет... И вдруг оказываешься в России_которую_мы_потеряли и немного (или много) в Унесенных_ветром. Она как-то умеет это сделать, совместить каноны без ущерба для аутентичности.

История не перестает быть африканской, палящее солнце, перченый суп, пюре из гарри и красноватое пальмовое масло, оплетенные калебасы и продолговатые черные тараканьи яйца на столе хижины, крытой пальмовыми листьями, здесь не для этнической завлекательности. Это вот так они жили полвека назад, да и сейчас так же живут. И при этом все более-менее бегло говорят на английском. Да, наследие колониального прошлого, но ведь говорят.

Одновременно это Западная Африка, где представители привилегированного сословия отправляли детей учиться в Англию и Америку, преподавали в университете, покупали женам и дочерям автомобили (шестидесятые прошлого века на дворе, на минуточку), блистали в кутюрных туалетах и непременных париках на светских раутах, дискутировали о Сартре, ратовали за освобождение от колониального гнета. Получив гражданскую войну в придачу к независимости.

Мгновенно откатившись к мерзости запустения и дикости родоплеменного уклада. Став именем нарицательным: матери всего мира по сей день пичкают отпрысков нелюбимой едой под присказку: "в Африке дети голодают". И да, жуткие фотографии малышей-скелетиков с раздутыми животами - это оттуда, из Нигерии, времен противостояния с Биафрой. Горько, жутко, проходишь с героями кругами безнадежного ада, вспоминая Наше правое дело Митчелл и Белую идею Толстого. Половина желтого солнца в заглавии романа была биафрийским символом в той войне.

Масштабная история охватывает десятилетие нигерийских шестидесятых, и рассказывает о судьбе двух сестер, Оланны и Кайнене, дочерей успешного предпринимателя, образованных столичных девушек. Об их мужчинах, чадах и домочадцах, родственниках и знакомых. Удивительным образом, сделав равнозначным главной героине Оланне, слугу в доме ее мужа, деревенского мальчишку, взросление которого протекает на наших глазах и значительную часть событий читатель видит его глазами.

Именно он, Угву образованный из простых, опаленный пламенем войны, хороший мальчик, творивший мерзости - станет героем, которому писательница отдаст авторство этой книги. Не англичанину Ричарду, труд которого под броским заголовком "Мир молчал, когда нас убивали", так и останется незавершенным бесплодным проектом, как сам Ричард так и останется сочувствующим посторонним.

– Оланна тебе рассказывала о женщине в поезде, которая везла голову девочки?
– Да, сэр. Это войдет в большую книгу. Это работа на много лет. Называться будет "Повесть о жизни страны".

АА считала Тяньмина величайшим шпионом в истории человечества.

Скажу честно: сложно проникнуться этой историей, не будучи фанатом Лю Цысиня. Нет, я отлюбила культовую тетралогию ровно на середине первой книги. До половины прочла с восторгом, а после не могла дождаться окончания. Тут я в меньшинстве, отзывы о книге большей частью восторженные. Но они не дают и приблизительного представления о популярности "Воспоминаний о прошлом Земли" в Китае, где цикл сделался культовым сразу после публикации "Задачи трех тел". А дальше сработал стандартный для таких случаев механизм: поклонник ждал продолжения, оно все не появлялось, юноша сам написал такую книгу, которую хотел бы прочесть.

В случае Баошу завершилось идиллически: Цисинь высоко оценил книгу, одарил автора своим покровительством и, по сути, "Возрожденное время" стало для новичка пропуском в союз китайских фантастов. Вы помните, что в оригинальном цикле поднимались темы контакта, вторжения, пятой колонны, многомерности Вселенной, ускорения и замедления времени, принципиально новых видов оружия, культурных различий, затрудняющих понимание между носителями разных архетипов.

В книге Баошу, являющей собой параквел (вбоквел) и развернутый эпилог тетралогии, во главе угла Время. Как физическая величина, поддающаяся измерению, но совершенно непознаваемая. Как неотъемлемая принадлежность жизни, тогда как у смерти оно отсутствует. Возможно ли его утилитарное использование? Соотношение статики вечного покоя с динамикой развития. Множественность физических измерений и роль времени: рассматривать ли его как основной компонент в технологии увеличения-уменьшения потенциального числа возможностей? Что лучше: умереть стоя (в десятимерном мире) или жить на коленях (в плоском двухмерном)?

Признаюсь, моих знаний в физике катастрофически не хватает, чтобы составить обо всем перечисленном более-менее внятное представление. Сомневаюсь, чтобы читатель, способный извлечь из квазинаучного коктейля книги вразумительное понятие о чем-нибудь, нашелся вообще. Но в романе алгебра наукообразия щедро разбавлена гармонией непростых отношений: человек-человек, человек-клон, человек-робот, человек-ангел, человек- энергетическая сущность, твердая-мягкий, и еще полторы дюжины разных существ в разных сочетаниях.

Здешний хронотоп заслуживает отдельной статьи, действие все время перемещается между эпохами истории Земли и Вселенной, всеми возможными мирами с количеством измерений в них от двух до десяти и конфигурацией обитателей, не поддающейся осмыслению. Однако всюду жизнь, знаете ли. И в основном все хотели бы, чтобы она продолжилась. И вот эту мысль автору удается донести до читателя почти неповрежденной.

Читать нипочем не стала бы, но послушала не без приятности. Потому что аудиокнигу делал театр Абуки Игоря Князева, который умеет подарить слушателям праздник, вне зависимости от того, насколько ими усвоена наукоемкая часть произведения.

И спросила ты: "Что у него за душой?
Почему он здесь бродит так поздно, ЧУЖОЙ!"

Шведский детектив с расчлененкой особый сорт литературы, назвать которую криминальным чтивом значило бы сильно обидеть последнее. Что не мешает ему быть народно любимым жанром, а числу поклонников множиться с каждой новой книгой. Дуэт Александра и Александры Андорил, больше известный под совместным псевдонимом Ларс Кеплер, представляет очередную, седьмую книгу о приключениях детектива шведской криминальной полиции Йонне Линны.

Согласна, с именами, звучащими странно (чтобы не сказать больше), у соавторов швах, в этой книжке еще будет женщина полицейская Сага и ее сестра Пелерина. Хотя, какая, в сущности, разница, как назвать манекена. Потому что воспринять живыми героев, которых злодей на протяжении четырех сотен страниц бьет как младенцев, обводит вокруг пальца и натягивает им нос - никак невозможно.

Все время, сколько длится книга, криминальный гений Юрек Вальтер куражится по городам и весям Европы, с изощренной жестокостью убивая толпы народа и разбрасывая вороха своего ДНК. Полиция, спецслужбы, элитные подразделения по борьбе с терроризмом ожидаемо беспомощны - но это уж так положено в детективе с расчлененкой. Хуже другое, не менее беспомощен любимец публики Линна, хотя ему, казалось бы, в самый раз взять мерзавца за жабры. Они ведь уже встречались, и то первое столкновение стоило Йонне разлуки с семьей.

Предыстория отношений героя и злодея описана в четвертой книге Кеплера "Песочный человек", но в "Лазаре" она излагается достаточно подробно, так что желающим свести первое знакомство, можно начинать прямо с этой части. Ничего не попустите. Итак, воплощенное зло, воскресший из мертвых (кстати, совершенно непонятно почему десять лет спустя) Юрек Вальтер объявляет сезон охоты на детектива Йонне Линну.

Десять лет назад Линна имел неосторожность дать показания, которые помогли упрятать его за решетку, а напарница Йонне Сага застрелила монстра, когда умудрился бежать. Труп, правда, так и не нашли и теперь, трепещите Сага с Линной, все их родичи до седьмого колена, а заодно еще куча постороннего народу, сопоставимая с населением поселка городского типа. Юрек всех убьет. Невыносимой жестокости всех возможных видов будет столько, что мы не слишком удивимся, когда брошенное на поимку бандита элитное подразделение по борьбе с терроризмом поздравит себя, не застав его в укрытии, где предполагалось брать - вот видишь, мы все остались живы!

Бред? Конечно. Но авторы пишут бойко и бодро, профессионально чередуя очередную жменю разлагающейся плоти со слезоточивой сентиментальщиной, непременным чувством вины и свежей порцией похождений монстра. Скучать читателю и слушателю, потому что одновременно с электронной, вышла аудиокнига - скучать не придется. А исполнение Игоря Князева способно и такому кошмару придать подобие пристойности.

Но вообще, это страшно. Нет, не то, что описано в книжке. Такого, любой нормальный человек понимает, не может быть. Зло омерзительно. неприглядно и тупо, в реальности оно снобствующего эстета профессора ведет на набережную с отрезанными руками подруги в сумке. Страшно что так много есть желающих любоваться злом, видеть в нем красоту, какой не может быть по определению. Потреблять.

– Какая водка у вас есть?
– “Дворек”, “Столичная”, “Смирнофф”, “Абсолют”, “Коскенкорва”, “Немирофф”, – перечислил Ник.
– Тогда мне пять порций “Смирнофф”.
– Вы хотите пять рюмок водки? – Брови у Ника поехали вверх.
– Если можно, комнатной температуры,

У меня есть дома:
Эрудиция, эстампы,
Мягкие подушки
И свет интимной лампы.
Маски, позы, два листа прозы...
...Я хочу быть,
Всего лишь.

"Thу Memory Police" в коротком списке Букера 2020. От того станет ли роман победителем, будет зависеть, как скоро появится русский перевод и будет ли он вообще, но книга стоящая. В русскоязычном пространстве японская писательница Йоко Огава представлена романом "Отель "Ирис" (читатель, в основном, осуждает) и парой рассказов (хвалит). "Полиция памяти" написана больше четверти века назад, в девяносто четвертом. Это дебютный роман, в нынешнем году переведенный на английский - структура Букеровской премии предполагает оценку англоязычного издания. Объясняю подробно, потому что сама угодила в ловушку разума, сочтя книгу новинкой. Читая, то и дело проводила параллели к уже известному, чуть пеняла автору за отсутствие новизны, хотя и признавала, что оригинальность для этой истории не главное.

А что главное? Сдержанность изобразительных средств. Минимализм, каким удается создать масштабную картину кафкианского абсурда. Постепенно отъедающего от мира кусок за куском. Бессилие изменить что-то, обусловленное не трусостью, ленью или слабостью, но мгновенным исчезновением из жизни самого понятия о потерянном. С острова, где живет героиня, с некоторого времени начинают исчезать вещи. И в буквальном (вещном, материальном) смысле, и в понятийном. Сначала почти незаметные за малой повседневной востребованностью, потом все более масштабные. Без духов вполне себе можно прожить, правда? Особенно когда перестаешь ощущать их аромат. А без птиц уже труднее.

Кроме того, когда пропадают птицы, невостребованными становятся те, кто их изучает. Отец рассказчицы был орнитологом, хотя он умер прежде, чем все это началось (повезло - не повезло?). А мама скульптором. Когда исчезли скульптуры, за ней из Полиции памяти прислали авто представительского класса с вежливым шофером в белых перчатках, приглашение тоже было любезным и отпечатанным на отличной бумаге. все вообще выглядело, так словно ее приглашают для консультации. Но мама так и не вернулась. К девочке приставили соцработника, славную женщину. Позже. когда девочка выросла и стала писательницей, а медсестра умерла, ее муж остался символическим подобием семьи, которое у нее еще сохранилось.

Стоп, а что за полиция памяти? О, это такие специальные люди, выполняющие очень важную для общества задачу - они помогают людям максимально комфортно проходить через отторжение. Ну, знаете, все эти вещи с травмой, процесс переживание которой становится едва ли не большей трагедией, чем собственно потеря. Все эти попытки поисков утраченного - это может быть так болезненно. Так а разве не забывается тотчас после исчезновения? Забывается, но не всеми. Есть такие, хм, носители аномальных свойств, кто помнит. Мама героини была из таких.

А в нынешней жизни таков ее редактор. У него нет имени, в романе это просто Р ( как землемер К в "Замке" Кафки). Почему-то все помнит. И да, его тоже приглашают а ПП. Она слишком хорошо помнит, чем это кончилось в случае с мамой. Но у нее есть друг, тот самый старик, муж соцработницы, с которым продолжает поддерживать связь. Он мастер на все руки и ему героиня может довериться. Они строят убежище, потайную комнату, в ее доме. Р сначала категорически отказывается, тем более, что его жене вот-вот рожать, и он не может бросить ее в подобных обстоятельствах. Но героиня приводит резонный довод, что мертвый он своей семье, точно, ничем не поможет, а официально пустившийся в бега, даже и отведет от ближних дамоклов меч. Что до ситуации, то она имеет свойство меняться.

Действие в книге одновременно разворачивается в двух плоскостях: условной реальности и в романе, который рассказчица пишет о женщине, потерявшей голос и постепенно впадающей во все большую зависимость от человека, который обеспечивает ее связь с миром. В обеих историях много параллелей, которые интересно проследить. Это, удивительным образом, лишено тяжелой надрывности, только очень печально.

Внимательный и неленивый читатель углядит в романе не только отсылки к Прусту Кафке и Брэдбери, но протянет связи и к "вещам-которых-уже-никогда-не-будет" из кингова "Противостояния", потерянному миру "Санции 11" Мандел; исчезающим понятиям из "Солдат Вавилона" Лазарчука. О Йоко Огава говорят, как об авторе, который не слишком силен с окончаниями. Любит-де все запутать, а потом вынуждена прибегать к помощи бога из машины. Но в этом случае финал великолепен и исполнен безнадежной щемящей нежности.

"Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая „Vive la Patrie!“"
"Развивая Платона" Бродский

Это Кристофер Ишервуд. По его новеллам из цикла "Прощай, Берлин" Боб Фосс снял свое "Кабаре", где "Tomorrow belong to me" и Салли Боулз с глазищами Лайзы Минелли, и трикстер конферансье со своим "Money-Money". И это Кристофер Ишервуд, сказавший о себе: "Я - камера", декларируя статус беспристрастного наблюдателя, после слова станут девизом кинодокументалистики. В Goodbye to Berlin, под одной обложкой все шесть новелл цикла, но Mr Norris Changes Trains (Мистер Норрис меняет поезда), на русском более известная, как "Труды и дни Мистера Норриса" стоит того. чтобы сказать о ней отдельно.

Итак, они знакомятся в поезде. Молодой англичанин. предполагающий пожить какое-то время в Берлине, зарабатывая уроками английского и мужчина на возрасте, одетый дорого, с недурно сделанной. но все же заметной накладкой-паричком, компенсирующей отсутствие собственных волос. Выясняется давнее знакомство попутчика с дальними родственниками юноши - а это уже почти родня (ну, вы понимаете, за тридевять земель встретить знакомого). Перед таможенным досмотром человечек страшно нервничает, хотя только что с упоением рассказывал о своих многочисленных поездках по Европе и Азии, находя массу недостатков в каждой посещенной столице.

И не странна ли такая нервозность, имея в виду, что род занятий знакомца "экспорт-импорт"? Но люди разные и Уильям успокаивает спутника, передает ему часть своей уверенности молчаливой поддержкой, когда пограничники смотрят документы. Расстаются они почти друзьями и мистер Норрис берет с юноши слово навестить его по приезде в Берлин. Сказано - сделано, новый знакомый занимает большую квартиру с двумя входами: для частных и для деловых визитов. Обстановка чрезвычайно богатая, но отчего-то секретарь (крайне неприятный, этакий Урия Хип) ведет себя крайне непочтительно и даже запирает (!) босса с его гостем, отправляясь по поручению.

Удивленному Уильяму хозяин растолковывает, что это допустимая эксцентричность, я, мол. без него, как без рук. Мягкосердечие и деликатность не позволяют бизнесмену самому выбивать долги и платежи из недобросовестных партнеров, а Шмидт со всем этим справляется отменно. А вскоре выясняется и статья импорта-экспорта маленького суетливого человечка. Это... порнография и секс-игрушки. Было из-за чего переживать, пересекая границу. Даже при лояльной Веймарской республике.

А события разворачиваются именно в Веймарской Германии. Той самой. что у Ремарка. И это очень похожий взгляд на происходящее, но все же иной - взгляд со стороны ("Я - камера"). Нацисты еще не пришли к власти, и Коммунистическая партия Германии сильна необычайно. Борьба за власть, но пока еще цивилизованными методами: митинги, лекции, распространение агитационной литературы. И вот тут мы с удивлением узнаем, что мистер Норрис сочувствует коммунистам. Больше того, выступает на митингах и выполняет в многочисленных поездках кое-какие поручения, как эмиссар. Не вовсе бесплатно.

В этом странном человечке причудливо смешаны болезненная, почти паническая мнительность в одних обстоятельствах с совершенной беззаботностью в других - куда более серьезных. Абсолютная моральная беспринципность с сочувствием к делу угнетенных; легкость манер и определенное респектабельное очарование с бесстыдными извращениями, которые не считает нужным скрывать от ближнего круга. Одновременно омерзителен, жалок и вызывает восхищение способностью восставать из руин с новой готовой к применению умопомрачительной схемой обогащения.

Он и нашего молодого друга сделает невольным участником своих махинаций. После чего тот преисполнится решимости все высказать, порвать с мерзавцем... а вместо этого проникнется к нему сочувствием, и в очередной раз поможет. Есть что-то в мистере Норрисе, что заставляет любить его, даже против воли. Задолжав всем, кому можно, но верный привычке путешествовать первым классом, одиозный господин отбывает в Южную Америку. Где его персональный Черный Человек Шмидт (помните секретаря?) станет преследовать бывшего работодателя шантажом, по городам и весям. Гнать с усердием борзой.

В первый раз читала эту повесть в оригинале и возвращаться не планировала. Но в аудиоверсии Игоря Князева переслушала, и это восхитительно. Оживленный его голосом маленький человечек: одновременно Великий Комбинатор и Акакий Акакиевич; заботливый друг и беспринципный махинатор, вечный беглец с замашками и умением обустраивать свою жизнь в патрицианском стиле - мистер Норрис восхитительно настоящий. А звучащая лейтмотивом "Бандьера роса" в бравурной, несколько даже бурлескной, обработке, контрастирует со сдержанным трагизмом "Лили Марлен"

Я — камера с открытым объективом, совершенно пассивная, не мыслящая — только фотографирующая. Я фотографирую бреющегося мужчину у окна напротив и женщину в кимоно, моющую волосы. Когда-нибудь все это будет проявлено, аккуратно отпечатано, опущено в фиксаж.