Никто никогда не поймет, что такое Аушвиц. Но когда-нибудь я напишу о жизни и смерти Софи и тем самым попытаюсь показать, что абсолютное зло неистребимо в мире.

Говорить о "Выборе Софи", как пытаться перейти море вброд - может и расступится на какое-то время, но слишком велика вероятность, что не сумеешь найти правильных слов и горькие волны сомкнутся над твоей головой. Со мной такое уже случилось однажды, полжизни назад, когда впервые прочла книгу, не поняв, не уловив и десятой доли смысла, но оставшись на следующую четверть века обожженной этой историей. Потому когда услышала о смерти Стайрона из выпуска новостей, подумала: Он не может так со мной поступить, не может уйти и оставить меня одну с этой книгой! Будто, пока он был жив, еще один человек держал ее тяжесть на своих плечах, а теперь осталась одна.

Хотя и писателю она далась нелегко, даже при изначальной окрашенности его дара трагедийными тонами. Прикосновение к такого рода вещам даром не проходит, их проникающей радиации никакой доспех не преграда - отравит, не спасешься тоннами свинца, что навесил в тщетной попытке защититься. Я сейчас о Зримой тьме (Darkness Visible), которой Стайрон поведал о пережитой им после оглушительного успеха "Выбора Софи" депрессии. Удача была феерической, он ведь первым из серьезных литераторов сорок лет назад поднял тему лагерей. Это сейчас о них не пишет только совсем ленивый, тогда то было бомбой: роман взял Национальную книжную премию восьмидесятого, мгновенно стал бестселлером. Снятый по книге фильм с Мерил Стрип получил Оскара. На Стайрона обрушилась клиническая депрессия, едва не убившая.

Но будет пугать потенциального читателя. На самом деле "Выбор Софи" не свинцовая плита, что расплющит в лепешку на входе. Роман чрезвычайно хитро сконструирован, и прежде чем придавить всей тяжестью, заманит поразительно плотной атмосферой послевоенной юности, перманентной влюбленности, больших надежд; с творчеством, музыкой, яростной сексуальностью. А что бы вы хотели, на дворе сорок седьмой, мальчишка с американского Юга, позавчерашний морпех на этой чудовищной войне, вчерашний студент колледжа, едет покорять Нью-Йорк с честолюбивой мечтой о писательской карьере. И да. застревает на должности младшего редактора в заштатном издательстве.

Это сейчас, когда много что знаю о Стайроне, вижу, как автобиографичен роман, насколько пронизан отголосками реальных тем, что найдут отражение в его творчестве. Та первая книга, которую герой-рассказчик Стинго пишет о девушке, покончившей с жизнью - это "Уйди во тьму" первый роман писателя. Написанный десятилетием позже "И поджег этот дом" отсылает к рассказу Ларри о Натане. Желание Стинго поведать миру историю чернокожего убийцы проповедника Ната Тернера позже воплотится в "Признания Ната Тернера" А пока он немыслимо одинок в каменных джунглях, да к тому же потерял работу, и остается только вернуться домой, забыв о мечтах. Но тут, немыслимым кульбитом судьбы, герой становится обладателем пяти сотен долларов, которые в конце сороковых могли обеспечить примерно полгода скромной жизни. Время, за которое он закончит свой роман.

Причуды фортуны тем не закончатся, переезд в бруклинский пансион сведет Стинго с людьми, которые на время станут всем его миром: умный, яркий, щедрый, немыслимо харизматичный старший друг Натан и прекрасная полька Софи, невозможная любовь обоих мужчин, в прошлом узница Освенцима. Четверть века "Выбор Софи" был для меня как стигмат. Проступит открытой раной в самое неожиданное время, примется кровоточить, после закроется, но совсем о себе забыть не позволит. О чем не умеешь забыть, то обдумываешь, вертишь невольно в уме, так и с этой историей. Она глубочайшее исследование природы зла, рабства, зависимости и созависимости, домашнего насилия и виктимности – удивительно современное, несмотря на то, что роману сорок лет.

И я не решилась бы вернуться,когда бы не аудиокнига, прочитанная Игорем Князевым. Он эталонно хорош с произведениями любой степени сложности, у "Выбора Софи" она величайшая. В романе много реплик на немецком и французском языках, звучащих совершенно аутентично. И еще одно, рассказ от имени героини, польской эмигрантки, не в совершенстве владеющей английским, ведется с мягким очаровательным акцентом, воочию рисующим рассказчицу польку.

Но самое главное, с аудиокнигой читатель получает возможность пройти кругами этого ада, опираясь на руку лучшего Вергилия из возможных. Ты больше не держишь ее тяжесть на плечах в одиночестве

Квесты очень похожи на собак - куда привлекательнее, когда глядишь на них с некоторого расстояния: не лают посреди ночи и не гадят по всему дому. Quests were a lot like dogs. They were much more attractive when seen from a distance, and not barking in the middle of the night or pooping all over the house.

Ну почему так получается, что именно с номинированными на Хьюго 2019 "Под сахарными небесами" Beneath the Sugar Sky, пылкая увлеченность Шеннон МакГуайер сходит на нет. А так хорошо начиналось: влюбилась в "Каждое сердце дверь", испытала многие радости "Среди палок и костей", слегка недоумевала по поводу книжки из серии October Day, списав на не слишком большую любовь к сериалам вообще и книжным в частности.

За внешней незамысловатостью книжек МакГуайер, такой чистый и честный эскапизм, такая совершенная бескомпромиссность в нежелании идти проторенной кем-то когда-то дорогой, быть как все и следовать социально одобренным стандартам поведения. Из страха ли перед осуждением и отверженностью, от лени или по недостатку воображения. Ее герои, готовые терпеливо ждать, пока откроется дверь в единственно подходящий каждому из них мир, принимая даже вариант развития событий, при котором этого никогда не случится, безумно обаятельны. А замыленная концепция множественности миров, обретает совершенно оригинальное звучание.

Там ведь, по сути, все великое множество подразделяется на две большие группы: порядка и нонсенса, где какой-нибудь вампирский мир может быть вполне себе упорядоченным, несмотря на мрачный антураж, в противовес Стране Чудес и Зазеркалью, которые, вы понимаете, совсем сюрровые. А дети, однажды попавшие в "свой" мир и волею обстоятельств выброшенные обратно, возвращаются иной раз сильно измененными. То есть, сейчас не о морально-нравственной стороне вопроса, а даже и чисто физически. До такой степени иными, что собственные родители перестают признавать в них своих отпрысков. Скажете, что такое и в обыденной жизни, и без всяких путешествий в волшебные миры сплошь и рядом? Соглашусь. Но МакГуайер рассказывает об этом интересно, в то время, как в жизни большей частью скучно и грустно (и некому руку подать),

И еще писательница фронтмен (или правильно будет фронтвумен?) группы имени себя, для которой сочиняет песни. И чудесно начитывает аудиоверсии собственных книг. В общем,начало очаровало до невероятия. И присутствие среди номинантов на Хьюго восприняла едва ли не как подарок судьбы лично себе. Ну, знаете. то особое чувство, когда можешь сказать про кого-то из селебрити: О, а он в нашем дворе рос! - увидев среди имен, по большей части незнакомых, того, кто дарил многие восторги.

Печально, но "Под сахарными небесами" не нашла чего-то, хотя бы отдаленно напоминающего первые впечатления. Может быть я слишком многого ждала от автора почти полусотни романов, едва достигшего (достигшей) сорока в смысле тщательности отделки и новизны концепций. Серия "Заблудших детей" это уже товарный знак, литературная мини-корпорация, снявшая дерн с месторождения и методом открытой разработки перелопатившая верхние золотоносные слои. Теперь время переходить к промышленным методам: экскаваторы, драги, глубокое бурение. Все как в сериалах: знакомые персонажи и реалии работают на эффект узнавания; конфликт обеспечит противопоставление внутренней стройности и гармонии Чертога Лорда Смерти бестолковой неразберихи Страны Сластей; а для затравки временной парадокс с поисками взрослой дочерью матери-ребенка, к тому же давно умершей.

В целом, поклонники серий, наверно, не будут разочарованы. Тем более, что автор большая умница и создаваемые ею ситуации, не уступают нетфиксовским сериалам. Чего стоит многослойность сладкого мира вплоть до планетарного ядра; и то, что в нем становятся не только съедобными, а даже и приятными на вкус моча и эксременты (простите, ну а как вы думали, о прозе жизни тоже надо подумать).Или безрукая русалочка Надя из, напрягите воображение - правильно, России, брошенная биологической матерью, дважды удочеренная и не испытавшая в верхнем мире ничего, кроме одиночества. Зато утопленницей ей хорошо (чуть не сказала: "тепло и уютно", но вернее будет пушкинским "русалкою холодной и могучей).

Или эпизод с выпеченной в печи девочкой-подростком, которая прежде была скелетом - главное, задать нужный режим и не передержать, дальше печка сама все сделает. Так-то МакГуайер классная. Просто видно книга не моя.

– Они его дети.
– В каком-то смысле.
– Тогда почему он позволяет одним детям делать такое с другими детьми?

Джеф Вандермеер один из основоположников и ярчайший представитель жанра трансгрессивного хоррора. Не знаете, что это такое? Сейчас объясню, я сама только что узнала. Трансгрессия - направление в искусстве, пользующееся социально табуированными, отталкивающими, омерзительными вещами в качестве изобразительных средств и объектов изображения. Ярчайший литературный пример "Голый завтрак" Берроуза, хотя "Кишки" Паланика тоже вполне сойдут. Если совсем честно, ни особо шокирующего, ни как-то уж совсем новаторского в истории Борна не увидела и для себя благополучно классифицировала биопанком, читая. Но раз авторитетные источники объясняют про культовый статус и основоположничество, разве ж я против.

Не возьмусь судить, что это за мир. Может быть наш, может какая из параллельных вселенных, да и не суть важно, везде люди. Причины постигшей его катастрофы в биотехнологиях, с которыми некая всесильная Корпорация обращалась чересчур вольно и однажды полетели клочки по закоулочкам: бывший охранник превратился в чудовищных размеров монстра по имени Морд - соединение статей гигантского бегемота с медведем Шардиком из кинговой "Темной башни", который к тому же летает и во множестве плодит свои малые копии (дико агрессивные). Люди выживают, как могут, а могут плохо. Судя по всему, такое везде в мире и помощи ждать неоткуда. Хотя стабильной связи, сколько понимаю, не налажено.

Юная женщина по имени Рахиль, в нынешней жизни мусорщица, в прежней, о которой предпочла забыть, счастливая дочь любящих родителей. Так вот, в один из походов за чудесами и диковинами недивного нового мира, большей частью отпочковывающимися от Морда как побочные продукты жизнедеятельности, Рахиль находит мелкое существо. Это напоминает морского анемона, поминутно меняющего цвет от розового до фиолетового. В пищу, вроде, не годится, но не агрессивен. Может удастся продать или получить какую-нибудь пользу, разобрав на запчасти? Друг девушки Вик понемногу балуется производством разного рода полезных биотехов, в прошлом работал на Корпорацию, вдруг ему на что сгодится? Жестоко, да бросьте, это такой мир, где все друг друга едят.

А потом начнется чудо приручения. И ответа за прирученных. В романе много прозрачных отсылок к "Маленькому Принцу", вплоть до Лиса, который становится первым другом этого существа, когда Борн впервые покидает относительно безопасный Балконный утес, прибежище "приемных родителей". А потом начнутся настоящие проблемы. Дело в том, что Борн поглощает белковую пищу, не испражняясь (простите). И что? Да ничего. Но живые существа тоже источник белка. Человеческие существа еще. Кроме того, он метаморф. Вот вы бы как отнеслись, если бы выяснилось, что ваш приемный ребенок кушает соседей и время от времени может предстать перед миром, приняв ваш облик?

В общем, как в сказке, чем дальше, тем страньше. Особых высот и глубин в книге не увидела, равно как и выдающегося лиризма, за который "Борна" много хвалят. Крепко сбитый профессиональный биопанк, не забывший об авансах мировому феминизму и, вопреки концепции трасгрессивного, не переступающий границ социально одобренных тем, норм и правил. Паркетный внедорожник. Карманная Кармен.

Диалог, словесное общение, обычно формального характера, между теорами. "Быть в Д." означает вести дискуссию непосредственно. Распространённый вариант — трёхсторонний Д. с участием мудреца, обычного человека, стремящегося к познанию, и недоумка.

При всем восхищении Нилом Стивенсоном, вынуждена констатировать: читатель "Анафема", не раз и не два в процессе относит себя к третьей категории. И это нехорошо. Не потому, что творец должен интеллектуально присаживаться на корточки, дабы польстить скромным интеллектуальным кондициям своих поклонников, но оттого, что ситуация с романом часто напоминает описанный в нем род епитимьи, когда провинившегося адепта наказывают книгой. Помните, текст, состоящий из невразумительных наукоподобных сентенций, в которых по определению невозможно разобраться и вычленить здравое ядро. Уровень бредовости возрастает по мере углубления в фолиант, пропорционально степени сомнения читателя в собственных интеллектуальных способностях. Кому от этого хорошо, совершенно неясно.

То есть, идея великолепная. Взять некий мир, во многом подобный нашему, переживший в далеком прошлом чудовищный коллапс, связанный с бесконтрольным внедрением научных открытий в повседневность; разнести в нем ученых и простецов - не в конфронтацию по разные стороны баррикад, но ощутимо разграничив сферы влияния, и посмотреть, что из этого получится. А получился восхитительный гибрид монастыря и университета с почти военной дисциплиной, добровольно принимаемой аскезой в мирских благах, но без фанатизма в том, что касается плотских отношений между разнополыми адептами (фраа и сурами, братьями и сестрами).

Замечательно подробно прописанный мир Канона со строгой регламентированностью всякого действия, четкая осмысленность происходящего в каждую следующую минуту. Обеты принимаемые членами концентов, сложные, но умопостигаемые: в зависимости от уровня потенциальной угрозы разрабатываемой дисциплины безопасности популяции, контакт адептов с миром не чаще раза в год, десять, сто или тысячу лет. Вообще, вся неспешная, четко структурированная жизнь концента - это такой подарок читателю, который традиционно ждет уж рифмы "розы", на роли которой должно выступить осознание, что изолировать науку от мира тоже не выход, нужен срединный путь. Но тут прибыл поручик Ржевский...

В смысле, Стивенсон все-таки в значительной мере автор научно-фантастического экшна, которому скучно без погонь, перестрелок, драк, странствий, сопряженных со смертельной опасностью. И еще, его талант не камерного, но панорамного, масштабного свойства. "Имя Розы" легким движением руки преображается в эпическую космосагу с прибытием но орбиту Арба инопланетного корабля и необходимостью для героев на коленке перестраивать систему мира таким образом, чтобы включить в нее близкие контакты третьего вида.

И если вы подумали, что авантюрная составляющая окажется тут в совершенном приоритете, вы глубоко ошиблись, потому что события положат начало бесконечным дискуссиям о взаимной несовместимости множества обитаемых миров, в ходе которых беззащитный мозг читателя вскипит неоднократно, тем более, что практика во многом опровергнет теоретические построения. Хотя всем несоответствиям найдутся блестящие постфактум объяснения. Ну, а чего бы вы хотели, Стивенсон таки гений и его уровень владения материалом на порядок превосходит тот. что демонстрирует обычный человек, стремящийся к знанию.

Только это нехорошо, когда последнего заставляют ощущать себя недоумком. В том смысле, что помните. когда Эразмас становится наставником Барба и вынужденно проходит с ним заново те вещи, которые полагал давно усвоенными, он внезапно сталкивается с анекдотичной ситуацией: "объяснял-объяснял, сам все понял!" Кажется с "сам понял" в "Анафеме" обстоит не лучшим образом. Слишком много всего нагромоздил.

Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут.

Макавити, Макавити, единственный Макавити!
Его вы не отравите, его вы не удавите!
Он двадцать алиби подряд представит на суде,
Как доказательство того, что не был он нигде.

Чтобы набраться решимости на "Бесплодную землю", ушло лет двадцать. Делала это с большой осторожностью, шутка ли, одно из самых значимых и сложных поэтических произведений XX века. Кучу всего связанного перелопатила, прочла оригинал и три разных перевода, вооружилась трактовкой Аствацатурова, и лишь тогда рискнула написать отзыв. "Популярная наука о кошках..." с точностью до наоборот. Шла в кино на новую версию "Кошек", понятия не имея, что в основу знаменитого мюзикла положен цикл стихотворений Т.С.Элиота о котах. По одной версии писаный им для внучки как история с продолжением, по другой - поэт включал стихи в письма крестникам, которые отправлял на протяжении тридцатых годов, а в тридцать девятом собрал под одной обложкой с собственными рисунками.

Кошачьи истории в стихах издавались и переиздавались, вдохновляли художников на немыслимой красоты иллюстрации, а композиторов на музыкальные версии (до "Кошек" Эндрю Ллойда Уэбера появилось два варианта музыкальной адаптации стихотворений цикла). И наконец, в восемьдесят первом - та-дамм! Начинается победное шествие мюзикла по свету. Это не успех. это невероятная удача и популярность, фейерверк, о таком и мечтать немыслимо было. Видите, какая интересная штука, интеллектуалы восхищаются сложностью и новаторством "Бесплодной земли", массовый зритель с ума сходит по "Кошкам", а придумал то и другое один человек.

На самом деле они простенькие, пятнадцать стихотворений, большей частью рассказывающих об отдельных героях-котах: ленивая толстуха Кошка Гамби, хулиган Тигрорык, кот-поперечник Рам-Там-Тагер, законопослушные Джелелейные кошки и тридцать-три-несчастья Уходжерри с Хвастохватом. Кот фокусник Нефисто, театрал мистер Гус и железнодорожник Шимблшенкс, толстый кот Второзаконие (Дюторономи) и волшебный кот Макавити. Последний русскому читателю тем еще особенно ценен, что стихотворение о нем перевел Самуил Яковлевич Маршак.

Рассказы об отдельных котах перемежаются жанровыми сценками, вроде "Отчета об ужасном сражении между мопсами и полликами", а также популярного ликбеза на тему кошачьх имен и того, как следует обращаться с котами. В целом это не производит впечатления повествования со связным сюжетом, создателям мюзикла пришлось добавить тему бала, объединяющую кошачьи истории воедино. Линия падшей кошки Гризабеллы с жемчужиной мюзикла композицией Memory не принадлежит к числу стихотворений Старого Опоссума. Однако, вопреки сомнениям маловеров, вся история Гризабеллы - это тоже несколько стихотворений Элиота, частью не публиковавшихся.

Задумалась, а из наших поэтов кому-нибудь повезло так же стать кумиром интеллектуалов и пойти в народ? Наверно только Андрею Вознесенскому. Такая вот музыка. Такая, блин, вечная молодость.