Снег валил всю ночь, все утро, весь день, всю ночь, и снова весь день. Ветер завывал в печной трубе, шкрябал по оконным стеклам, словно огромная бешеная птица бился о стены дома. За окном стояла кромешная темень, даже свет одинокого фонарного столба едва пробивался сквозь пургу. К следующему утру все стихло. От тонкой, дрожащей тишины звенело в ушах. Мишка проснулся, сладко потянулся на своей кровати, босыми ногами зашлепал по холодному полу в спальню родителей. За окнами было темно, словно кто-то задернул их тяжелыми черными шторами. Ни малейший звук, ни посторонний шорох не проникал в дом. И даже легкие Мишкины шаги гулко отдавались в темных углах комнаты.
Звонко, задребезжал, запрыгал на столе будильник. Отец приоткрыл правый глаз и, увидев, Мишку улыбнулся.
-Что не спится полуночник?
-Какой полуночник? Уже вставать пора,- промурлыкала из-под одеяла мама. Она потянулась, как большая кошка, вытянув свои белые нежные руки, обняла Мишку, и прижала к себе так крепко, что было слышно, как бьется ее сердце.
-Ну, что, пора вставать?! – засуетился папа, - он посмешному задрал ноги и выпрыгнул из постели на пол, запрыгал на одной ноге, надевая спортивные теплые штаны.
- Ой, какой ты ледышка,- засмеялась мама, укутывая Мишку в одеяло, - ну погрейся, а я сейчас тебе одежду принесу. Она соскочила с кровати и ушла в детскую.
Заскрипела дверка печки, стукнулась о стенку заслонка. Отец, забив нутро щепой и газетой, стал разжигать огонь. Огонь едва разгорался, и светлый легкий дым пополз по комнате.
-Ничего не понимаю,- отец задвигал заслонками, открыл поддувало, посмотрел вовнутрь печки, - не горит и все ты, хоть ты тресни, и дым в дом тянет.
-Может трубу забило? – спросила у него мама.
-Интересно чем?- вспыхнул отец, ему всегда казалось, что мама вставляет ему шпильки, - кто-то специально залез на крышу и забил трубу? Не смеши меня.
-Ой, ну кто бы спорил? – мама возникла на пороге комнаты: руки в боки, и шикнула на непослушную прядь волос, сдувая ее с правого глаза,- но что-то, же заткнуло печку. Тяги ведь нет?
-Ладно, выйду, посмотрю, - отец стал торопливо и нервно одеваться, - чем черт не шутит, может птица какая забилась погреться.
-Может и так, - мама пожала плечами, и стала торопливо одевать Мишку в теплое.
Через несколько секунд отец вернулся, почесал затылок, и, нахмурившись, сказал, - А нас, между прочим, мать, занесло, по самое не могу.
-Как занесло?
-Молча, - отец закурил сигарету - снегом конечно. Он снял теплую меховую куртку, повесил ее на крючок, - Ладно сейчас откопаемся.
Мишка выскочил в общий коридор, в маленьких белых валенках, с широкой деревянной лопаткой, воротник мутоновой шубки затянут широким шарфом, а шапка перехвачена резинкой. Папа аккуратно потянул дверь на себя, за дверью стеной набился снег. Из трех соседних квартир потянулись мужики. Загоготали, забасили, покуривая стали обсуждать, как быть, да что делать. Снега вон, сколько навалило, его только тронь, он и в коридор горкой вывалится. А сколько его там за дверью, мало кто сказать может.
-Ген, ты не торопись, тут подумать надо, покумекать, - рассудительно сказал Иваныч, - потом убирай коридор, да весь дом выстудим, не дай бог, топить замучаешься, да и снег таять начнет сырость опять же.
- Да вы, ребята, советами заманали, ощерился отец, - Иваныч у нас там бочки пустые есть?
- Есть, воду-то уже три дня как не возили. А что?
-Так, это, давай снег в них пока убирать, я копать начну вверх, там станет ясно, на сколько нас засыпало,- отец первым покатил бочку к двери.
-А что, и то дело, согласились соседи.
Аккуратно, каждой лопатой со снегом стараясь попасть в бочку, отец стал откапываться. Вот уже и пропали в тоннеле его ноги, и стало слышно, как проваливаясь, скрипя снегом, он пошел по крыше дома. Соседи засуетились, и схватив большие лопаты скрылись в снежной норе. Заухали, заработали вместе, стали откапывать дорожку от двери к улице. Да и Мишка полез на улицу, весело барахтаясь в утоптанном снегу, выскочил на улицу. Было очень странно шагать по снегу, из которого местами торчали трубы. В высоком зимнем небе одиноко светила большая серебряная луна, и весело поблескивали звездочки. Мишка своей маленькой лопаткой высоко подбрасывал снег и смеялся.
-Миш, сходи лопаткой трубы почисти, только аккуратно, снег чтоб в трубы не попадал, - отец вытер со лба пот, поправил выехавший из-под шапки чуб,- потом когда почистишь, сходи к маме скажи, чтоб печку топила.
Мишка потопал по сугробу к черным обугленным трубам, поскрипывая новыми валенками по свежему снегу. Он немного косолапил и в своей большой шубе был похож на медвежонка, упрямо бредущего на задних лапах. Возле трубы он остановился, рукой стряхнул огромный снежный ком сверху трубы и маленькой лопаткой стал отгребать снег, откидывая его подальше. Аккуратно очистив все четыре трубы, он, неуклюже топая, поторопился в дом. Соскользнул с крыши, и с шумом съехал вместе с маленькой лавиной вниз, к очищенному уже крыльцу. Стряхнув снег с валенок с серьезным лицом настоящего мужчины он вошел в дом и подергав маму за край юбки строго сказал, - Мама, топи печку, я трубу почистил, знаешь сколько там снега? И уже не удержавшись сделал такие большие и удивленные глаза, что мама рассмеялась и, подхватив его на руки закружила по коридору, подкидывая его и целуя, - Ах, ты, ж мой мужичек, да крепкий какой, да сильный, настоящая мамина опора. Мишка замер от восторга, а потом когда мама уже отпустила его, нахмурил брови, совсем, как отец,- мам, топи уже печь, папа сказал.
А на улице начиналось обыкновенное сахалинское утро, по улице пробивалась снегоуборочная машина, раскидывая ротором снег на обочину дороги. Мишка снова вышел на улицу, ветер надул огромную горку, под самую крышу дома и набил причудливые белые барханы. Забравшись на один из них, он присел и стал смотреть на тайгу, где на горизонте величаво возвышались сопки. У них были огромные, словно папахи белые вершины, по которым словно закорючки разбросаны деревья. А у самого подножья тайга синела и была похоже на море. И хотя моря Мишка еще не видел, но ему казалось, что море должно быть именно таким - темно-синим, таинственным и далеким. Хлопая лопаткой от волнения по снегу, Мишка пел что-то воинственное и героическое, негромко, совсем тихо, как ему казалось, похлопывая лопаткой по сугробу.
А на сопках вертели огромными, как у Чебурашки ушами РЛС, и где-то на аэродроме ревели реактивные турбины. Отец как-то водил Мишку на аэродром. В темных тесных капонирах прятались перехватчики и истребители. По огромному полю ВПП зажав крепко ладошкой палец отца, Мишка гордо шел, почти в строю солдат с карабинами, а отец чему-то хитро улыбаясь, ткнул пальцем в странную железную полосу, перечеркивающую взлетку наискосок и сказал, - Вот, смотри сына. Косая полоса, от японцев осталась.
-А почему?- любопытный, как все дети Мишка запрыгал на одной ноге вокруг отца - почему косая?
-Ну, разве ты не видишь? А все почему? Японцы взлетали на восток, и не всегда возвращались обратно. А наша полоса положена по розе ветров, чтоб самолетам легче взлетать и садиться было. Вон видишь лысая сопка? – отец показал на самую высокую сопку. – там у них был укрепрайон. Наших полегло….- вдруг лицо отца помрачнело,- до сих пор находят убитых, и оружие. Вот смотри сынок, смотри, видишь? Она самая высокая, видишь? Во-о-он там, на ней доты, а вон окопы, а вон там видишь? В скале бойницы были для пушек. Эх, и сражение здесь было, но выгнали японцев, вернули нашу землю - Сахалин и Курилы.
Для Мишки и Сахалин, и Курилы были еще пустым звуком, Сахалин, в его сознании, был огромным тортом, странной формы, с шоколадом и орехами, который дарили мама с папой ему на день рождения. А Курилы – ему казалось, это место, где все курят.
Оружия в поселке было много, и не только у военных и охотников. Летом два соседских парня в тайге нашли трехлинейку и старую флягу в истлевшем чехле. Вычистив флягу песком добела, они гордо таскали ее на боку, с гордым видом. Показушничая, они по очереди отвинчивали крышку, и пили холодную колодезную воду с таким видом, словно это был божественный нектар. А вот винтовку, которую братья долго прятали в сарае, каким-то верхним чутьем вычислила их мать - тетка Варя, и долго гоняла двух великовозрастных детин по двору с матом и, давая укорот чем под руку попало. Братья вскоре все-таки умудрились залезть на крышу дома и, слушая яростный крик матери сверху, в испуге жались друг к другу. Она кричала им, чтоб они слезали, уговаривала и молила. Но братья не поддавались ее увещеваниям, уже не раз поверив на слово, они попадали под горячую руку тетки Вари. А кто на нашей улице не знает, какая тяжелая у нее рука? Иной раз гулять на улицу выходили братья с синяками. Вот и этот раз, притихнув, сидели они на крыше, и отмалчивались, ожидая, когда пройдет гнев матери.
Мигая синими огнями, приехала машина ПМГ, и под причитания соседки, винтовка была сдана, милиционер, усатый, как Буденный, погрозив братьям пальцем, согнал их с крыши и долго читал нравоучения, срываясь на мат. Картинно покручивая ус, и поправляя лихой казацкий чуб. Милиционер, был вовсе не злым, да и жил по соседству, через два дома за дорогой. Но порядок есть порядок, а оружие - так вон его в тайге, сколько лежит, иногда пойдут за ягодой или грибами, так и притащат - то трехлинейку, то автомат, то гранату на длинной ручке, то каску, так все ж гнилое, ржавое. И не то страшно, что находят, страшно, что лезут, без головы. А так и погибнуть можно, кто его знает, как оно там лежит, и когда, не дай бог, сработает.
-Эй! Не примерз?- мама хлопнула Мишку по плечу,- ты совсем, как глухарь на токовище, поешь, а что вокруг и не видишь. Мишка вздрогнул и словно очнулся. Над сопками выпрыгнуло солнце, и снег заискрился, заиграл тысячами огоньков. Возле домов, словно огромные муравьи, суетились люди, разгребая дорожки от домов к улице.
-Завтракать пойдем, а то оладушки остынут, - мама подхватила Мишку за подмышки и рывком поставила на ноги. Смешно, словно медвежонок Мишка закосолапил следом за мамой, волоча за собой лопатку, улыбаясь светлому, свежему, солнечному дню.
(c) ПупкинЪ
