Церковь Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселения Краснопахорского. Интервью с художником Анной Ягужинской, работавшей при этом храме художником с 1992-го по 2000-й годы.

Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота 1917-го года, и об этом рассказано во многих источниках. В интернете они есть, а также, вышли книги и появились статьи об этом храме. Но о том, что происходило там в трудные 1990-е годы, когда этот храм вновь открылся после долгого перерыва (в нём ранее был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), там сознательно умолчали по инициативе г-на Никандрова, бывшего второго настоятеля этого храма с 2000-го года, которого запретили к служению. Поэтому об этом нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там восемь лет, с 1992-го по 2000-й год при самом первом настоятеле, М. Д. Таране.

- Здравствуй, Анна, расскажи, пожалуйста, о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.

- Здравствуй, Ари. Рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже – Москвы, поселения Краснопахорское. Это началось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В МПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.

- А почему ты выбрала именно этот вуз?

- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, например, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.

- Анна, а как ты нашла эту церковь?- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, украинцем по национальности, отсюда и его фамилия, и произношение, который стал моим работодателем и непосредственным начальством.

                  

 

Храм в процессе восстановления с 1991 по 1996 гг.

Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе, но на богословско-пастырском факультете. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на должность художника в свой храм, что тот и сделал. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское.

- И как ты начинала? Ведь в 1992-м году храм был почти в руинах, а в стране бардак! И мастерская у тебя не сразу появилась...

- О да! Прежде, чем приступить к основной работе, я прошла через многое, так как поначалу, меня не кисло эксплуатировали. Я мыла полы в храме, принося воду в вёдрах с колодца, не только для этого, но и для купели, чтобы крестить, и это было очень тяжело, так как колодец был не близко. К тому же, я помогала на требах (мы вместе крестили, очень часто отпевали, изредка венчали, освещали квартиры и автомобили…), пела и читала на клиросе, иногда читала шестопсалмие, даже пару раз читала Апостол(!) и ездила по всяким поручениям. Кроме того, «поработали» и обе моих бабушки. Поскольку мы жили рядом с институтом, они кормили батюшку пирогами, всячески его задабривая, чтобы он хорошо мне платил. Как-то я успевала работать на церковь, учиться в ПСТГУ и студиях. Словом, много мы сделали для того, чтобы получить там ещё и мастерскую. Мама поспособствовала. Приехала, поговорила с настоятелем, объяснила ему, что работа в "проходном дворе", то есть, на общей территории, вредит делу. И мне вскоре выделили, предварительно отремонтировав, очень красивую студию с большим окном и жилой частью, где можно было мыться, готовить и спать, двухкомнатную квартиру, по сути.

  Моя мастерская

- Время-то было неспокойное – лихие 90-е, страна стояла на ушах. И как ты ухитрилась проделывать столь сложную работу в то время, как многие прошли через обнищание, крах всех планов и опасности!..

- Да, я в лихие 1990-е была «на коне», у меня было всё, о чём можно только мечтать, я была счастлива, потому что ещё юная, многого не понимала, мне море было по колено, и ещё не осознавала того, насколько трудным было то время, какая тяжёлая меня ждала работа, не знала жизни и была уверена в том, что справлюсь. В той деревне было относительно тихо, до неё почти не докатывалось то, что творилось в Москве. Но нищета там была ощутимая. В церкви на каноне только половины буханок и лежали. Изредка, кто пирожки испечет с домашним вареньем и принесёт… а так – луковица, небольшой кочан капусты, сухари, иногда маленький пакетик дешёвой карамели, да и всё… Однако, очень интересным было то время! Мои 1990-е… Творческим был этот период, и я много работала и по своей учёбе. Световой день посвящала живописи, вечер - рисунку, композиции. Штудировала гипсовые слепки, части тела, экорше, скелеты и обнажённую модель.

- Анна, а что такое экорше?

- Это человек без кожи и жировой прослойки – одни мышцы. Естественно, не живой, ну, и не труп из анатомички, а либо гипсовые они по работам скульптора Гудона, либо сделаны из чего-то там вроде папье-маше или пластика, но раскрашенные. Мышцы тёмно-красные, сухожилия бледно-жёлтые… Ну, так вот, я, также, много копировала работы старых мастеров, пыталась изучать анатомию, перспективу, технологию, хотя у меня плохая память, и я быстро забываю всё то, что читаю, к сожалению. Ходила на занятия к моему дорогому Наставнику, Михаилу Николаевичу Гребенкову, тоже теперь уже давно, в 1995-м году, ушедшему в мир иной...

     

Этот пожилой художник, Михаил Николаевич, инвалид и ветеран В.О. войны был очень хороший, сильный педагог, и я обязана ему многим. Он преподавал у нас в вузе, и, заметив то, что я - перспективный ученик, стал заниматься со мной отдельно у себя в мастерской с другими учениками, но бесплатно. И я с 1992-го по 1995-й годы два раза в неделю ходила к нему в студию, которая находилась в Измайлово, по яблоневому саду, мимо живописного пруда, на берегу которого густо росли деревья, через которые проглядывал большой храм. Я рисовала непрерывно. Учиться было интересно, и я любила этот процесс. Закрепила я тогда свои знания и умения, давшиеся мне в предыдущей студии. Рисовать я стала значительно лучше, так как там получила хорошую школу, но летом, перед отъездом в деревню при храме, собиралась получить от Наставника напутствие - задание на лето. Звоню ему, звоню, а он не отвечает. И вдруг мне позвонили…

Преставился мой незабвенный Учитель. Во всём мире стало темно, солнце погасло… Уходят последние носители старой школы, а с ними и высокое мастерство. Рвутся последние нити, связывающие нас со старой школой рисунка и живописи. На отпевании горевали все его ученики… Он мог бы создать свою школу, но теперь никому не нужно настоящее искусство. Школа умирает. Мне очень повезло в том, что Господь дал мне Учителей.

Однако я решила не унывать, а быть счастливой. По совету друзей стала посещать очень интересную студию, которую вели не заурядные художники Иван Константинович Карамян и Игорь Николаевич Ермолаев, так как нуждалась в творческой обстановке. Там была настоящая богема, «приют свободных артистов». Творчество сопровождалось музыкой старого доброго русского рока. Пишешь за мольбертом, а из окна виден балетный класс, где в больших окнах под покатой крышей виднелись юные танцовщицы в белых юбочках. Иногда ритм их танца совпадал со скоростью позёмки, метущей снег по крыше и завивающейся вихрем, и с музыкой, под которую мы любили работать. Это было достойно хорошего режиссёра.

Жизнь моя была контрастна: труд при сельском храме и богемная жизнь в Москве. Везде было интересно и весело... - Анна улыбнулась своим воспоминаниям.

- В 1992-м году, ближе к лету, работа действительно, хорошо пошла, что называется. Дело сдвинулось с мёртвой точки, и по "сватовству", тогда ещё живого Михаила Николаевича, к нам пришёл очень хороший архитектор по имени Марк. Он предупредил меня о том, что работать нужно быстрее, так как этого священника могут перевести в другой храм. Как в воду глядел. Он разработал проект "барабана" и купола храма, так называемой "главки". И вот, в 1995-м году на церковь Иоанна Богослова возвели эту самую главку. Варили каркас для главки монтажники-высотники с Украины. Два мужичка, а к ним, конечно же, батюшка присоседился. Он всегда работал наравне со всеми, и даже я доверила ему кусочек фона к моей фреске покрасить (колерок ему намешала), так что всё там было сделано его руками. Когда закончили делать арматуру, мелкий и лазучий украинец выбрался, а батюшка, бывший покрупнее, застрял в каркасе купола на головокружительной высоте и выбраться не может. Стоящие внизу, изощрялись в остроумии по поводу того, что его теперь только по частям извлечь смогут. Удалось его освободить из плена лишь после того, как мне пришла в голову и была высказана мысль распилить площадку, на которой они стояли, и спустить его внутри церкви. И мужичок, которому я это сказала, с криком «я придумал!» побежал воплощать эту идею в жизнь. Как дети, ей Богу!

Поскольку с техникой безопасности у нас было не то, что плохо, а вообще никак, народ наш так и сыпался с лесов, прямо «как горох», а также, калечились и гибли в других отраслях стройки. Каждую неделю отпевали очередного покойника! Родители мои стали возмущаться: «Ты же девушка молодая, а приезжаешь оттуда и только от тебя и слышно: «священник, покойник, гроб, панихида, отпевание, кутья, хор, гроб, могила, покойник, катафалк, молебен, священник, панихида, отпевание, похороны, кладбище, крест, венки, покрывальце, могила, хор, священник, кутья…» Ну что же это такое?!»

Вскоре, ещё в 1992-м году я написала три иконы: «Спас нерукотворный», двухметровую «Святую Троицу» и, это уже году в 1993-м, вроде бы, «Георгия Победоносца», а также, были написаны, вырезанные из досок силуэтами, Предстоящие у распятия Богоматерь с Иоанном вместо тех, что там были, но теперь моих предстоящих там уже нет, и старых, страшных, вернули на место, а куда сгинули мои - неизвестно. Там мало, что сохранилось из моего... 

       

 

В те годы эти места были довольно-таки дикими, деревня-деревня! Там и сейчас стоят сельские избушки – на Москву это слабо похоже, и странно то, что эту часть Подмосковья сделали Москвой, причём, Подольск к Москве не присоединили, почему-то. А в 1990-е годы добираться туда приходилось на перекладных. И везде плати. Это не то, что сейчас – по московской «Тройке»! Там дополнительная оплата проезда была. Разоришься на этих автобусах! Ездила я в пригородном автобусе от метро Тёплый Стан по Калужскому шоссе, «дороге смерти», где «на дорожных столбах венки, как маяки», укоренившийся у нас, южный обычай ставить памятные знаки на местах аварий. Их там полно. Многих погибших там знала лично. Помню эту дорогу зимой. Автобус скользит, водила пьяный в хлам, тьма кромешная, фонарей нет, снеговая пустыня, холодно… Был 1996-й год. Работала я тогда очень много. Сама делала под фреску известковый раствор. Иногда мне приходилось самой мешать его лопатой(!). А я была тогда очень худенькая и слабенькая! Ручки тонюсенькие! И песок для раствора тоже сеяла я. У меня тогда уже была превосходная иконописная мастерская. Помещение обогревалось с помощью русской печи. Колоть дрова не умела совсем, поэтому заталкивала в печку целые поленья. Печь была большая, но из-за широкого окна, дом плохо держал тепло. Подтапливала обогревателем. В лютые морозы всё равно зябла в валенках и овечьей душегрейке. Поэтому ставила под ноги плитку, когда работала, сидя. Однажды на плитку упал пакет с ветошью и, конечно же, загорелся. Ужинала в соседней комнате, а помещение заполнялось дымом. Когда, наконец, сообразила, в чём дело, под столом уже полыхало пламя. Схватив ведро, плеснула водой на плитку. Замыкания, слава Богу, не произошло, но плитку пришлось выбросить. Кроме должности: «Художник-иконописец», делала гораздо больше. Прежде всего, фреску, а также, проекты архитектурных сооружений, эскизы к вышивкам на облачениях, к резьбе по дереву, занималась общим оформлением храма. Планов громадьё было!

- Анна, но ты же была юной, прекрасной девушкой! Неужели тебе не хотелось, кроме высоких целей и задач, обычных житейских радостей?
         Анна задумалась, подняв глаза к небу, припоминая что-то, а затем улыбнулась и сказала:

- Конечно, я, ведь, не деревянная, и ничто человеческое мне не чуждо. Я люблю вкусно кушать. Пиво пить мы тогда любили, флиртовали немножко. Общаться с хорошими людьми, ходить в музеи, консерваторию, театры, на выставки, смотреть хорошие фильмы, документальные в частности, слушать аудиокниги, двигаться под музыку я тоже люблю. Могла всю ночь танцевать. Бывало, посещала клубы, например, "Пропаганду", "Бедные люди", «Китайский лётчик Джао-Да», «Кризис жанра», где мы слушали Алексея Паперного, «Вермишель-оркестр», «Волков-трио» и прочее... После тишины обителей и сельской жизни, грохот музыки оглушал.

А также мы с друзьями любили всей гурьбой выезжать на пленэры, писать этюды, а потом петь песни у костра под гитару, жаря на костре хлеб, яблоки или помидоры.

        

Говорили, в основном, об искусстве. Как правило, мы проводили время за творчеством. Впрочем, как и сейчас. Собираемся и рисуем вместе. Либо пишем натюрморт, либо портрет, либо фигуру костюмированную или обычную обнажённую модель. Иногда рисуем по очереди друг у друга кисти рук или ступни ног. Я бы глаза порисовала, даже гипсовые глаза Давида себе купила, чтобы тренироваться… Время-то дорого стоит. Хорошенького понемножку. «Делу время, потехе час», как говорится. Не знаю, как это, «проводить время», читать ради удовольствия от процесса, играть в игры. Не знаю и того, что такое скука. Это ощущение мне не знакомо и не понятно.

- Ты была серьёзной девушкой...

- Не то слово! - смеясь, отвечала мне Анна, - я всё время рисовала или изучала технологию, композицию и прочие премудрости профессии. Живя в деревне, я упорно работала по досконально изученной мной программе Императорской Академии Художеств в Петербурге. Сначала, так же, как и в воспитательном училище при Академии, тренировала руку и глаз упражнениями. Рисовала идеально ровные окружности, причём так, что, вот, смотришь на дно кружки, круг рисуешь, а потом в этот кружок ставишь эту кружку, и совпадает идеально. Или спичку берёшь, и глядя на неё, прямую линию рисуешь, а потом спичку приложишь – длинна один в один! Вот так тренировались. После этого углублённо штудировала натуру. Повторяла то, чему училась, но уже с более глубоким пониманием. Руки, ноги, носы, уши, глаза, рты тоже рисовала свои и чужие, у меня много этих рисунков фрагментов человека, всяких конечностей накопилось…

      

Однажды половые органы у натурщика отдельно запечатлела и забыла убрать с видного места. А тут, как на грех вошёл батюшка и сразу это дело увидел. У меня похолодело под ложечкой, и я вспотела. Вдруг уволит?.. А он пробормотал без интонации: «Выложила! Совсем уже охренели. Один в церкви пёрнул, другая писюны рисует…» Фух! Пронесло.

- Весёлая у тебя жизнь… Учась и работая одновременно, ты, наверное, очень уставала?

- Ещё бы! Это тяжело было сочетать. Некоторые лекции в ПСТГУ шли у нас без перерыва одна за другой, и однажды, заснув на одной лекции, слушая сквозь сон, проснулась тогда, когда уже другой преподаватель читал вторую лекцию, в которую удивительно плавно перешла предыдущая, - смеясь отвечала мне Анна.

- Хорошо ли ты училась в этом своём ПСТГУ?

- Ну, не очень. Не то, чтобы плохо, но и не так, чтобы хорошо. Преподаватели завышали мне оценки, видя мою старательность и заинтересованность. Они были очень хорошими людьми и смотрели сквозь пальцы на мои "художества" в смысле поведения. Я долгое время была девкой довольно-таки, противной. Но самым сложным был период сессий. Это тяжёлое, особенно для тугодумов вроде меня, время, очень выматывало. Экзамены эти… уфф! Вспоминаю, как кошмар! Я чуть ли не падала в обморок от ужаса в ожидании момента выбора билета.

- А вот, эти твои «знаменитые» первые фрески, на алтарной преграде, расскажи о них.

- Роспись алтарной преграды была моей первой фреской в этом храме, но не первая по факту, так как была у меня ещё и пробная фреска "Преображение Господне на горе Фавор", курсовая работа в институте (не знаю, что с ней теперь). 

     

Так что, до этого трёхметровую фреску я уже писала, не считая нескольких маленьких, тоже учебных. Но эта фреска на алтарной преграде была самой большой. Там были фигуры Иисуса Христа и Богородицы в полный рост, Херувимы, Иоанн Богослов и Иоанн Креститель, а вокруг – вольный орнамент.

Это было летом 1996-го года. В этот вечер был изумительный закат. Но работа была настоящим мучением! Раствор-то мне наложили трое помощников, но очень большая была площадь нанесения фрески, а начальник (о. Михаил Таран) меня торопил. Пришлось работать более суток без отдыха, всю ночь (одна в храме, испуганная, как Гоголевский Фома Брут), до рассвета. Потом, конечно, усталая, так и свалилась. Проснулась часам к пяти вечера и тут же пошла на колонку отмывать кисти и всякие ёмкости для красок, а затем фотографировала фреску, которую мне потом ещё и предстояло дописывать поверх тёмно-серой рефти - голубой фон и одежду Спасителя.

- Анна, а что значит «рефть»?

- Фон под голубец. Так было положено. Технология требовала, так как без рефти голубой краситель понадобился бы в большем количестве, а он стоит дорого.

После этого, над моей скромной персоной сгустились тучи. Фреску мою, написанную свободно, в духе Феофана Грека (особенно Херувимов, Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова), народ, мягко говоря, не понял. Кто-то грозился эти мои фрески сбить. Люди ополчились на меня. Досталось и батюшке за то, что он надолго остался мне помогать и потом чуть не опоздал на поезд, так как отправлялся с семьёй в отпуск. Но главной виновницей была я. Кое-как, однако, это потом улеглось. Но приходили люди, разбиравшиеся в искусстве, меня поддерживали и хвалили эту работу.

- Ты, наверно, со многими интересными людьми тогда общалась, раз в таком вузе училась и такую профессию осваивала?

- Это - да! В 1993-м году в моей жизни появился большой мастер, Александр Давыдович Карнаухов. Он клал мозаики в Ватикане среди титанов Возрождения. Сначала был предельно корректен и охотно помогал, потом разнёс меня в пух и прах, на следующий день просил прощение. Вскоре опять уехал в свою Италию, где местные попы своей косностью и непониманием довели его до того, что от треволнений у него что-то случилось с глазами, и он почти ослеп. Довелось учиться иконописи с 1992-го по 1994 год и у незабвенной Ирины Васильевны Ватагиной, дочери известного анималиста и ученицы матушки Иулиании (Марии Соколовой). Ирина Васильевна успела многому научить меня. А в 1998-м году, весной, мне довелось побывать в чудесном оазисе Москвы - особняке семьи художника-гравёра Фаворского, знаменитом красном доме в Новогиреево. Показывали крупные, немного пожелтевшие от времени, графические листы (карандашные рисунки, калмыцкий цикл и наброски с обнажённой модели) Фаворского. Повезло мне в том, что сидела на самом лучшем месте - прямо перед самыми рисунками! Окунуться в мир этого дома - радость весьма великая! Дух художника поселился здесь навсегда. Я застала в живых и отца Глеба Коляду, слушала его лекции в цикле «Основы православного миропонимания» в университете на Моховой. Кстати, и отца Александра Меня мне повидать довелось. Тоже на лекциях. На острове Залед были на Псковском озере у Отца Николая Гурьянова в 1994-м году, и он ладошку ко мне приложил, слегка шлёпнув меня по лбу.

- А что же было дальше, Анна? Над чем ты работала ещё?

- Предстояла ответственная и трудная работа по убранству храма, но перед этим надо было разработать, так называемую, «вычинку». Выбрала для неё цвет кирпича, который бы хорошо смотрелся на белом. Сначала делала эскиз. Его утверждали архитекторы, так как без архитектурного образования, не могу сама проектировать церковные постройки. Потом мы эту вычинку красили, и тогда я поняла то, что очень боюсь высоты. Пришлось преодолевать этот страх. Но ценой этому преодолению стала зудящая экзема на руках и теле. Знающий человек сказал, что это нейродермит, сказал, какие таблетки принимать и чем мазать. Целестодерм – так эта мазь называлась. Помогло.

     

При этом, я готовилась писать на восьмерике в фальшь-окне над «абсидой», с востока, фреску, на которой должна была быть изображена Богоматерь Одигитрия…

- Анна, а что это такое – "Одигитрия"?

- Ну, это такой иконописный извод…

- Извод? Что это?

- Вариант канонического изображения. Итак, извод иконы Богоматери «Одигитрия» - это когда она с младенцем на руках, а на фреске внутри храма была изображена Богородица Оранта.

- Оранта? Как это?

- Это другой иконописный извод, когда у неё разведены руки, согнуты в локтях и раскрытыми ладонями вверх. Это она молитву возносит к Богу. Богородица же ходит по земле и помогает страждущим, вознося молитву к Своему Божественному Сыну. Вот. А Младенец при этом находится не в её руках, так как руки у неё заняты, а в мандорле…

- В чём?!

- Таком круге, как бы нарисованным на её омофоре спереди. Ну так вот. В этот раз я собиралась писать именно Одигитрию. Я всё это время делала эскизы и, так называемый, картон.

- На картоне, что ли?

- Да нет. Картоны - это не от слова «картон». Это итальянское слово. Означает конечный эскиз к фреске, но выполненный в натуральную величину и не в цвете, а в карандаше на тонкой бумаге, с которой изображение переносится уже на влажное, то есть, готовое к работе, интонако…

- Анна, а что такое интонако?

- Это последний, самый верхний и самый тонкий слой штукатурки, по которому уже пишется фреска. Это тоже итальянское слово, а на Руси это называли накрывкой.

Ну так вот. Прежде, чем началось написание наружной фрески, образовалась целая партия из прихожан, бывших против того, чтобы «малолетке», доверяли такую важную работу. Я же была совсем молоденькая, студентка. А настоятель в меня верил, так как ему меня рекомендовал авторитетный человек, как я уже сказала. Волновались они зря. Фреска эта долгое время украшала тот храм. Писала я её на восточной грани восьмерика два дня. Мне помогали двое – батюшка, как обычно, и Геннадий Ефимов, алтарник, староста, завхоз и рабочий в одном флаконе. Хороший человек. Первый день я её верх писала – самую сложную часть, до пояса, а на второй день – низ. Геннадий штукатурку подготовил вместе с батюшкой, которому я даже колер и кисточку дала немного покрасить фон и позём. Он рад был, что ему доверили такое… В девять часов вечера работа была закончена. Это была моя победа и одновременно перемирие с нашими прихожанами, относившимися ко мне критически. После написания фрески, храм стал таким красивым, что все им любовались. От свалившейся на меня славы, готова была провалиться сквозь землю. Но и это продлилось не долго.

                   

- Анна, а нравилось ли тебе работать при храме?

- Конечно! Работа и жизнь при храме, а ещё и то, что там у нас была весёлая компания. Мы с пацанами пекли на костре картошку, жарили хлеб с помидорами, иногда даже – сердечки индейки удавалось достать, пели под гитару, конечно же, лазили по, так называемой, «заброшке» (бывший дом отдыха для работников кино), где весь пол был в осколках, и наши шаги гулко раздавались эхом, от чего было страшно, и нам казалось, что в здании кто-то прячется. Бомжи, наверно, облюбовали. Это позже здание это к рукам прибрали… А однажды, бродя вечером по лесу, мы увидели недавно вырытую могилу. Нам стало жутко, мы попятились, чтобы убегать, а тут ещё и машина милицейская с голубой мигалкой едет среди деревьев прямо на нас… как же мы оттуда бежали! Ой! Там, конечно, и без компании было здорово - свежий воздух, лес, где было полно грибов, ягод, речка Пахра, пруд хороший.

Однажды в пять часов утра решила в этом пруду искупаться, думая, что буду там одна, и не учла того, что по всему берегу выстроились рыбаки. Это было досадно, но я, всё равно, решила поплавать в футболке и трикотажных штанах. Когда я из воды вышла, то мои штаны из-за воды сильно растянулись в длину и стали мешать идти. Тогда я их сняла и пошла по деревне в одной футболке, неся в руках штаны. Конечно же, засветилась. Это было эффектно…

 

Ко мне частенько и друзья из города приезжали, кстати, там был святой источник, и каждое воскресение мы на нём обливались из вёдер троекратно, круглый год. Даже зимой. Я эти все эти годы почти не заболела ни разу. Разве что, моя ангина, когда я диплом защищала. Мою подругу крестили в этом источнике, причём, она, зачем-то, разделась догола. Зрелище, конечно, сказочное!.. Потом мы купили пива, прочих вкусностей, и вместе с батюшкой решили отметить её крещение. Изрядно выпив, решили устроить фотосессию в храме. Она надела строительную каску, я её фотографировала, а поп лёг на специальную подставку для гробов и начал горланить фальцетом панихиду: «Со святыми упокой!» Поп этот был прикольный… ой! Только ты это не записывай, убери. Что-то я увлеклась…

 

Продолжение следует

         

- Ничего, всё нормально, мне нравится, как ты рассказываешь. Давай дальше.

- Тогда мы задумали грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его тоже распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому я и училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. Или мы куда-нибудь ездили, например, в Дивеево, где купались в Святом источнике, ходили по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом, на преддипломную практику в 1997-м году, я поехала на Волгу, в Ярославскую область. Село называлось Богослово. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь «Булерьян», сделанная на оборонном заводе, почти не грела. Закончив, измерения, чертежи и рисунки, я выдохнула с облегчением. Мы там купались в Волге, я рисовала на пленэре карандашные пейзажи. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи я была уже дома. По возвращении - вновь студия, пленэры, песни под гитару... а надо было быть внимательнее, так как снова стала накаляться обстановка на работе. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала ничего не замечать. Закрыв глаза на всё, спрятала голову в песок, и это - моя любимая поза. Ещё никто сзади не пристроился. Я надеялась на то, что пронесёт, всё уладится, и всё будет хорошо. Мне была просто необходима эта замечательная творческая работа на свежем воздухе, и я не в состоянии была рассматривать такой вариант, что её у меня не станет. Боялась и помыслить о таком развитии событий.

Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела то, насколько я не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала, причём, в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книгах Кандинского «О духовном в искусстве» и Павла Филонова «Проповедь о поросли мировой». С большим трудом осилила фолиант Фаворского и совсем не осилила труд г-на Волкова о композиции. И если бы это не была чужая книжка, то я бы вышвырнула этот «кирпич» в окно или в костёр. После этого по совету Наставника еле-еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне это много. Читала разные книги по технологии живописи, технике рисунка Ростовцева, Радлова, Тютюнника, Сланского и «Перспективу» Барышникова.

Хожу в студию, в конструктивистском здании дома культуры при заводе «Серп и молот», на холме, в красивом месте. Она года до 2000-го просуществовала. Пришла я туда ради вращения в творческом кругу. Мы писали странные натюрморты, похожие на мусорные кучи. Битые гипсовые бюсты, сухие цветы, часы без стрелок, поломанные игрушки, фарфоровые статуэтки без рук, старинные кофейники, утюги, и прочее.

    

Между тем, на работе снова несколько человек стали проводить против меня компанию, но мой «Спас Вседержитель» в алтаре вдруг «заплакал». Миро из него источалось. Это могло быть, конечно, не миро, а какие-то другие капельки, попавшие на икону, но это уже не так важно. Главное то, что наступило очередное перемирие, потому что, увидев это, люди попросили у меня прощение. Я сказала, что на них не в обиде и сожалею о том, что вызывала раздражение.

Ещё давно, как только получила там мастерскую, начала вырезать из сухого липового полена православную церковную скульптуру «Параскева Пятница». Плохие инструменты быстро тупились, и мои руки были все изрезаны. Шрамики у меня до сих пор. Вот, эти, беленькие – вот, вот, и вот. А эта – нет, это от борщевика. А это – после того случая с рукой, потом расскажу. Эта скульптура предназначалась в храм, но вышло иначе.

           

Гениальный художник Ермолаев Игорь Николаевич, занявший место умершего Наставника Михаила Николаевича Гребенкова, учил меня работать на офортном станке, и мы с ним сделали линогравюру «Среди чужих». Находилась я тогда под впечатлением от его творчества и живописи второго нашего руководителя Ивана Константиновича Карамяна, который, как оказалось, тоже учился у Гребенкова. 

Кроме студии, я ходила ещё и на занятия в университет Строганова штудировать обнажённую модель в общей сложности, года с 1998-го по 2010-й год.

И вот, пришла последняя весна в институте, и мы готовимся к диплому, но в марте солнышко начинает припекать, сверкать в ручейках талого снега и капели, а нас, юных и романтичных, начинает тянуть на улицу. Именно в это время особенно приятно ходить на этюды в старой Москве, районе Остоженки и Пречистенки, Обыденского, Златоустовского, Колпачного, Подкопаевского и Трёхсвятительских переулков, Маросейки, Покровки, Яузских ворот или Кодашей пишем во двориках, на старых московских улочках. Старая дублёнка заляпана красками, после работы чай из термоса и перекус особенно приятны.

       

С Кодашами, где мы любили писать, у меня связано многое. Там у нас проходили занятия по академическому рисунку, живописи и композиции. Сразу после них я шла в библиотеку Третьяковской галереи неподалёку, где копировала академические рисунки Иванова, Репина, Врубеля и Чистякова. Читала редкие книги о том, как учили в Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств. Читальный зал библиотеки, вероятно, раньше был гостиной или столовой в усадьбе, и там был лепной потолок с росписью. В старинных шкафах - фолианты в кожаных переплётах… и тишина… Разве что иногда слышен шелест переворачиваемых страниц. Кроме того, я любила заниматься в библиотеке по искусству на Большой Дмитровке, но там тогда было очень много народу, особенно вечером, и Российской (РГБ), в зале ИЗО, где тоже не очень уютно. В этом же укромном месте в недрах тихого московского переулка спокойно, и никто не отвлекает. Доступ туда был разрешён далеко не каждому, пускали только по письму, поэтому там всегда было почти совсем пусто, тихо и особенно уютно. Иногда я отвлекалась, смотрела в окно и думала, что когда-то в этом доме жила семья обеспеченного человека из дворянства, духовенства или купечества. Барышня какая-нибудь здесь жила с родителями, братьями и сёстрами… Интересно, как после октябрьского переворота 1917-го года сложилась их судьба… Когда библиотека закрывалась, я шла, в Третьяковскую галерею. Бывало, что часа полтора-два вечера посвящала одному художнику. Например, с книгой «Живописная система Борисова-Мусатова» Кочик в небольшом зальчике картин Борисова-Мусатова внимательно изучала каждую картину: «У водоёма», «Призраки», «Изумрудное ожерелье»… до самого закрытия. Домой еду, стараясь, никуда, кроме старомосковских улочек, не смотреть, дабы впечатления не терять, или, как обычно, в транспорте, читаю или украдкой делаю наброски с граждан. Поздний вечер провожу за мольбертом. Я тогда пыталась разработать, так называемую «систему самообучения, доучивания или даже… самосовершенствования»(!), но это была не лучшая идея, поэтому ничего у меня и не получилось. Я была юной максималисткой, наивно мечтала о том, чтобы стать великим художником, и на слова мамы о том, что это «дурацкая затея» и «нескромное поведение», отвечала так: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!», и думала, что, благодаря этой своей «системе», добьюсь небывалых высот, но, к сожалению, в наше время это, фактически, невозможно, тем более таким недотёпам, как я. Вот я и стала всего лишь рядовым в огромной армии монументальных и станковых живописцев.

Между тем, на работе при храме я вырезала из гипса (техника называется ганч) голову Иоанна Крестителя на блюде, и вышло настолько натурально, что прихожане пугались. Делала учебные композиции, натюрморты и много копировала русских академистов, Рембрандта, древнерусские фрески. Была очень занята учёбой, но успела сделать много живописных и графических работ. Этот период можно было бы назвать самым лучшим в жизни, если бы не гораздо более счастливые дальнейшие события. Однако, первые неприятности ждать себя не заставили, и начались они в ПСТГУ. Вместо платы за обучение 2 раза в неделю по 4 часа студенты обязаны были работать на университет, иначе его не допускали к сессии. Так вот, одно такое «послушание», когда я мыла туалет, а потом на кухне перечистила целую кастрюлю лука, после чего была вся в соплях, с красными глазами и носом, мне не было засчитано по непонятной причине. То ли брякнула что-то, то ли, по их мнению, работала плохо. Хорошо, что Господь помог с этим справиться – священник за меня поручился.

- Ты закончила учёбу в ПСТГУ в 1998-м, ведь, году, так? Расскажи, как ты диплом-то защитила.

- Это воспоминание не лучшее в моей жизни. Моя дипломная работа оказалась, мягко говоря, слабоватой. Впрочем, у других ребят дела обстояли гораздо хуже. Но я, всё равно, переживала эту неудачу очень тяжело, тем более, накануне диплома «засветились» мои, так называемые, «ягужинизмы» – творческие работы, на коих изображены, выдуманные мной, существа, у некоторых из которых была женская грудь, или они обнимались, например. Православные называют это «бесовщиной», но я с этим категорически не согласна, ведь, если посмотреть на закат, то сразу думаешь о том, что наш Господь – великий Абстракционист, а если посмотреть на бородавочника или глубоководных существ, то сразу думаешь: «Господь – великий Сюрреалист!», но никто этих раб, моллюсков или рептилий не называет «бесовщиной», потому что это – творение Божье, а творение Ягужинской – увы, обзывают, как хотят… Меня чуть, было, не отчислили перед самым дипломом. Еле спаслась тогда! Человек 6-ть лет проучился, и мог остаться без диплома из-за своей оплошности. Пришлось письменно отрекаться от своих творческих работ. Эти перипетии повлияли на мою дипломную работу. Да я ещё и заболела в день защиты. Сначала мне показалось, что режется зуб мудрости, а это была, ни с того, ни с сего, в мае, сильная ангина. Я так плохо себя чувствовала, что еле выступала, и за диплом получила четвёрку. Мать воскликнула в ужасе: «Четвёрка за диплом! Это же всё равно, что двойка!», а я ей говорю: «Сейчас не те времена, не СССР, когда «три» пишем, а «два» в уме, а теперь двойка – это двойка, тройка – это тройка, четвёрка – это четвёрка…» Потом я лежала с этой жуткой ангиной, глотать не могла и плевала в тазик. Даже керосин выпила по совету папы!

- И вот, ты закончила институт, и теперь у тебя началась свободная жизнь, без зубрёжки, семинаров, экзаменов…

- Да уж! Тяжело мне это давалось, поэтому я была просто счастлива, когда ПСТГУ окончила. И этот год – с июня 1998 по июль 1999-го был достаточно счастливым. Я только работала, и мне не надо читать конспекты и дрожать перед сессией. Однако, не долго продлилось это счастливое время. Всего лишь, год…

- Расскажи нам, пожалуйста, о том, что ты делала в этот, твой счастливый год.

- Следующей, после «Одигитрии», фреской были «Кирилл и Мефодий, учители словенския» на стене прогимназии «Пересвет» в Москве, которую я выполнила в августе 1998-го года. Увы, фреска оказалась с брачком. Подвели подольские пигменты.

Но и работа по обустройству церкви Иоанна Богослова и церковной территории, конечно же, продолжалась. У храма строили святой колодец. Для него разрабатывала маковку и крест, слепив их из пластилина. Их отливали в литейных мастерских недалеко, на Калужском шоссе. Там, оказывается, работали выпускники ТХК, где я училась до этого, очень приятные люди, которым понравилась моя идея. Об этой моей работе даже было упомянуто в статье об истории этого храма. Начали строительство стены вокруг церковной территории, в нишах которой собиралась разместить ветхозаветные сюжеты, написанные в реалистичной манере. Мой папа нанялся туда работать сначала в столярке, потом построил кузницу, из пылесоса, сделал поддувало и ковал скобы для крыши. А крышу-то проектировала я – тоже из пластилина её лепила! Кроме того, я сделала интересный такой проект памятника в виде фрагмента часовни. На его фундаменте теперь звонница. Проект новой сторожки я делала, и мой отец возил его на работу и всем показывал «гениальную лесенку с дверкой», туалет я тоже придумала красивый, а не деревянный нужник в два очка, который там был. Кресты на могилы по моим эскизам там отливали. Много работы за этот год выполнила, скажу без ложной скромности! Церковь эта, Иоанна Богослова в селе Красное, дала мне 8-мь лет трудового стажа по трудовой книжке, что было весьма ценно, так как художнику найти работу по специальности, да ещё и с социальным пакетом крайне трудно.

- Анна, вот, ты упоминаешь о том, как там бывало неспокойно жить и работать, и ездить туда, например, о частых смертях... Хотелось бы узнать об этом подробнее. Я что-то об этом месте слышал. В газете, кажется, читал.

Ягужинская замялась. Она думала, подбирала слова, а потом заговорила:

- Не хотела об этом рассказывать… Ладно, скажу, что называется, «не для протокола». Пусть это потом уберут при редактировании. Я опасаюсь выглядеть глупой, суеверной, злопамятной и мстительной, но у нас там, действительно, какие-то странные вещи происходили. Например, первый священник вдруг куда-то исчез, второго (г-на Никандров) к служению запретили, сейчас там третий, отец Кирилл Слепян. Посмотрим, что с ним будет дальше. Почему я так говорю? Да там же творилось нечто невообразимое! Вот, приведу несколько примеров. Кровельщики, отец и сын работали, и вдруг этот сын (именно сын) внезапно умирает, и прямо на крыше. И ни с того, ни с сего. Сердце остановилось, и всё... И это не одно происшествие. Один белорус зачем-то вставил точильный камень в циркулярную пилу. Диск разорвало, и снесло несчастному пол-лица. В больнице его, иностранца, долго держать не стали и выписали, не долечив. Вернувшись на родину, он скончался, и его родные подняли бучу. Это было уже в 1999-м году, летом, и с этого начались у нас большие неприятности, закончившиеся счастливыми переменами в моей жизни. У монтажника-высотника с Украины эпилептические припадки начались, и он вынужден был уехать, а его напарник начал выпивать, несмотря на то, что кодировался, и его уволили. Уже две бригады из-за этой проблемы выгнали. Третья бригада тоже была не идеальная – сачковать они умели. И там ещё и с двумя мужичками беда случилась. Рабочий с лесов полетел и весь переломался. Другого машина сбила на Калужском шоссе. Раком болели люди там часто. Парень, наркоман, сын прихожанки, выбросился из окна, разбился насмерть, а её брат, парализованный гипофизарный карлик умер от рака печени. Потом, уже в 2000-х, у отца Михаила дочку убили, зарезали в лесопарке. Она только что университет окончила. Много народу там пострадало.

Вообще, место было и есть какое-то неприятное. Я ещё ни разу не видела, ни тогда, ни сейчас, того, чтобы умирало столько местных, их родственников, знакомых и окружения. Кроме того, люди там постоянно то сходили с ума, то спивались или допивались до белочки, кончали с собой, вешались, наркотики принимали, от передозировки гибли, тяжело болели или калечились. Животные там были какие-то очень уж злые – собаки норовили укусить из-под тешка, подкрадываясь сзади, гуси, индюки и козлы тоже вели себя агрессивно… А хозяева, зачем-то, их выпускали. Опасно было идти по деревне. По обочине дороги идёшь, так как боковая дорожка вся в грязных лужах, а водители автомобилей норовят обрызгать или дверцей сбить. Водители автобусов любили детей или девушек прищемить дверями, детям двери не открывать, промахнув остановку, а про то, что они пьяными ездили, уже сказала. Несколько раз, пока я там работала, автобусы с моста в Десну летали! Это 508-й там ходил… Там такое творилось! Я, честно говоря, ничего подобного ни до, ни после этого не видела. Собак я до этого не боялась.

Гораздо позже, уже годах в 2010-х, знающие люди меня просветили в том, что это место, прорезанное сетью шурфов (штреков-?) и каменоломен, где добывали белый камень, является, так называемой, «геопатогенной зоной», где люди начинают вести себя неадекватно и часто происходят несчастные случаи - запивают закодированные алкоголики, случаются приступы у эпилептиков, много больных детей рождается, в нашу церковь матери водили многих больных детей – с ДЦП, аутизмом, например (у нас даже какое-то время там школа была для таких детей), какие-то умственно-отсталые были, психически больные – тоже, уже выросшие, а, кроме того, люди всё время конфликтуют, скандалят и ссорятся, ленятся, отлынивают от работы или ещё того хуже – воруют, дерутся, калечат и убивают… Лично мне там жилось, мягко говоря, не спокойно. Когда я там находилась, меня не покидала тревога или даже, бывало, накатывала смертельная тоска, а также, вдруг появилась странная обидчивость, даже какое-то ожесточение. Я находилась в постоянном раздражении и даже на взводе. На меня нападали приступы не контролированного обжорства и болтливости. Нервы были ни к чёрту. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. И тоже - работать часто не хотелось, особенно жарким летом, и, как только отец Михаил куда-нибудь уезжал, я всё бросала и убегала либо купаться, либо в магазин, либо в лес, либо ещё куда. Друзья приезжали, и мы пикники устраивали на берегу Пахры. Пила пиво, зачем-то. В 1990-е и нулевые люди пили пиво, как воду, причём, среди рабочего дня. Около метро в палатках продавались напитки, и люди там же, из банок пили это пиво. И совсем юные – тоже. Так что я рада тому, что, в конце концов, оттуда ушла. Это было тяжело, но теперь я это воспринимаю, как освобождение.

- Очень интересно, но почему ты с этой работы ушла?

По лицу художника Анны Ягужинской пробежала тень. Было видно то, как ей тяжелы и неприятны эти воспоминания. Анна налила себе ещё воды из графина, попила из стакана и ответила:

- Продолжение этой истории не такое радостное. Крупные неприятности начались летом 1999-го - первый настоятель начал меня выживать, с июля деньги не платил вообще, так как вышла нехорошая история – наняли, несмотря на возражения всех, кто был с этим связан, ненужного работника, который испортил всё, что было возможно, и это коснулось меня тоже. Я заболела и, вместо того, чтобы уехать в Москву и взять больничный, решила отлежаться в деревне, на свежем воздухе, а в это время тот человек-катастрофа с астигматизмом извёл зря дорогой известковый раствор. Ну, мне и влетело. Но и это ещё не всё. Там много чего было. Вспоминать неохота. Я даже в больницу в конце 1999-го года из-за этого попала. Заболела из-за стресса. А 6-го февраля 2000-го года нас всех оттуда уволил новый настоятель, г-н Никандров (его потом запретили к служению). Мне за полгода зарплату не выдали, а выходного пособия тоже не дали. Как я помыкалась из-за этого! Но и это ещё не всё - они 90% моей работы уничтожили, замазали белой краской мои фрески внутри храма, а наружную фреску Богоматерь Одигитрия на восьмерике долгое время не трогали, но потом добрались и до неё. У кого-то из этих вандалов и на неё поднялась рука. Её пытались уничтожить и здорово испортили, явно скоблив лики Богоматери и Христа каким-то инструментом типа болгарки, потому что фреску уничтожить трудно, так как известковая штукатурка очень прочная, а пигмент намертво впитался в раствор, и если фреску захотят уничтожить, то либо замажут её краской, либо собьют, что сделать очень трудно. Однако, испортили они её здорово, и, вместо того, чтоб эта фреска стала бы моей «визитной карточкой», она погибла. Вспоминать об этом больно, и единственным светлым моментом в периоде с осени 1999-го по весну 2000-го было моё вступление в Московский Союз Художников, в секцию живопись (Товарищество Живописцев называется). В конце 1999-го года это произошло. А вступить туда очень трудно! Неохота рассказывать о чёрной полосе своей жизни, которая, впрочем, весной 2000-го года сменилась на светлую, и теперь у нас всё нормально, слава Богу.

- Анна, расскажи пожалуйста, почему ты так изменилась в плане творчества? Сейчас ты пишешь кроме хороших пейзажей, такие странные картины, где бывает чернуха, трупы, и цвета  далеко не всегда позитивные. А ведь могла бы устроиться в другой храм и там работать…

                          

- Значит, не могла, - смеясь, ответила Анна, - Ари, история не терпит сослагательного наклонения. Если произошло так, а не иначе, то это значит, что так было угодно Богу. Я, конечно, искала работу. Но найти подходящее место очень трудно, особенно, если ты художник и вообще, творческий работник. В Софрино иконописным мастерским нужны были только мужчины, в «мастерских» в Кузьминках они критикуют, принесённые им, работы и предлагают записаться на курсы иконописи за 400 рублей в месяц (тогда) и живут они только этими курсами. Иконы же они если и продавали на ВДНХ, то только свои, своих родственников, друзей и знакомых.

Устроиться в другой храм так и не смогла, потому что второго «о. Михаила Тарана» так и не встретила. Преподавать меня не брали, расписывать фарфоровых кукол тоже не взяли, не приняли и в фирму по росписи шкатулок. Весной 2000-го года я устроилась в издательство художником-иллюстратором. От руки, конечно же. Кроме того, я стала делать живописные работы на заказ и продавать картины через салоны и галереи, позднее – через интернет. В 2000-м году я вышла замуж. Потом, когда в издательстве сменилось руководство, и оно загнулось, я устроилась работать в отель НЕМЧИНОВКА-ПАРК, расписывала потолки и стены, а параллельно писала картину "Юго-Запад" (она в галерее "НиКор" сейчас), закончив её в АВГУСТЕ 2001-го года.

 Когда 11-го сентября произошёл теракт в США, я не отреагировала, но мои родные это увидели. Муж сказал: "И теперь ни одна сволочь не поверит в то, что это было написано до теракта!", а подруга сказала: "Ты не очень-то твори свои нетленки, а то весь мир взорвёшь..." (у меня это не первый случай) Я чувствую смерть, и почти все смерти своих знакомых проинтуичила.

Уволившись из отеля НЕМЧИНОВКА-ПАРК, я работала то тут, то там - где придётся. Продавала свои картины, например, через посредников и сама. Заказы выполняла… Портреты писала с живой натуры, копировала картины Ван Гога, Дега, всяких импрессионистов… В последнее время я, в основном, расписываю потолки и стены в светских интерьерах – частных учебных и лечебных заведениях, гостиницах, торговых и спортивных комплексах, квартирах, домах… О своих выставках, публикациях и прочей творческой деятельности сейчас говорить не буду, так как это другая история, уже не про этот храм. Биографию всю, целиком расскажу в другой раз, а сейчас уже всё. Конец истории. Устала и в горле пересохло. Пойдём лучше выпьем чаю с рижским бальзамом и поедим, наконец-таки, торт!

Ари Шер от 6 марта 2025 года, Москва

Ежедневно, серым, промозглым утром, я, ёжась с бодунца, выхожу из дома, иду на станцию, курю в ожидании поезда, сажусь в электричку и еду на работу. На работу, на работу… стучат колёса: Бадам-дабам! Тудум-будум! Ехать не далеко, вторая станция – моя. Я всегда прихожу на полчаса раньше, и мы стоим во дворе с мужиками и курим. Стоим и курим. Молча. Иногда, правда, бухтим. Потом начнётся рабочий день. Буду тянуть телефонный кабель, нырять в колодец связи, где еле помещаюсь со своим пивным животом, вылезая оттуда весь грязный и потный. Будет стоять мат, бесконечный мат. Потом обед, после которого мы играем в домино. Играем парами, с нами иногда играют и наши бабы. Я играю с одной бабой, и мы всех обыгрываем. Оба мы жирные и, получается, самые умные. Или нам, жирным, просто везёт в игре. Хоть в чём-то же мне должно повезти…

И снова сидим и курим. Сидим и курим. Молча. Иногда, правда, кто-нибудь побухтит немного. А потом снова идём работать и работаем до пяти часов вечера. И потом мы снова курим, идём в сторону станций, автобусной и железнодорожной, покупая по дороге глазированные сырки. Моя любимая закусь. Кто – чем, а я, вот, сырками закусываю. Так у нас заведено. Давно, ещё с начала 90-х. Много, очень много лет - вот так. Потом прощаемся, так как не все садятся в электричку, кто-то идёт пешком, кто-то едет домой в автобусе, а мне удобнее проехать пару остановок поездом, и я уже дома. Иногда покупаю бутылёк пива или, лучше, чекушку водки, выпиваю её по дороге. Бывает, парочку бутылочек пивасика прихватываю, что бы выпить уже дома. Вечером успеваю лишь поужинать, выпить две большие чашки чая, посмотреть телевизор, совсем чуть-чуть пообщаться с женой и ребёнком, если не полаемся, конечно, и, вскоре, «убитый», быстро засыпаю под бормотание мерцающего телевизора и погрохатывание поездов за окном. И так изо дня в день. Давно уже так. Можно считать, всю жизнь.

Я в этой комнате вырос. Раньше в большой комнате жила моя мать, а я всегда жил в маленькой. Потом я женился и съехал, развёлся и вернулся. Женился второй раз, и мы с женой стали тесниться в этой, маленькой комнатке, где нам даже воздуха не хватало. Так и жили, пока мама не умерла от рака. Теперь в бывшей её комнате живут жена и наша с ней дочь. Когда мы ссоримся, жена уходит к родителям. А ещё она обязательно уходит к родителям на выходные, что бы спихнуть ребёнка на них, а самой куда-нибудь свинтить. И тогда она где-то зароется, затеряется и окопается… и того, что она будет делать и делает, не знает никто. И никто никогда этим не поинтересуется, потому что моя супруга умеет раствориться в толпе, стать невидимой и сделать так, что бы о ней вдруг все на какое-то время все позабыли и не думали до тех пор, пока она сама не даст о себе знать. В ней явно умер шпион или частный сыщик. Никто не умеет так ловко притвориться окурком, валяющимся в углу, прикинуться ветошью или серой мышкой. Она может стоять рядом, а ты не чувствуешь от неё никаких токов. Стоишь, и у тебя полная иллюзия того, что рядом никого нет. И её действительно нет, потому что она уходит в себя настолько глубоко, что её уже не достать.

Постоянно я слышу гул, проходящих мимо нашего дома, составов. Мы уже запросто отличаем грохот и лязг товарняка от звука скорого поезда и электричек. Почти круглосуточно все эти разные поезда проезжают мимо нас с протяжными гудками на разные лады и стуком колёс о стыки рельсов, и я привык к этому. Дом из-за этого слегка потряхивает, гудят оконные стёкла. Жена и дочь тоже давно уже на это не реагируют. И если вдруг, в один из дней или одну из ночей разобрали бы железнодорожные пути, сняли бы все провода, засадив это место парком, то вся наша семья, думаю, стала бы мучиться ночными тревогами и бессонницей, просыпаясь от каждого собачьего лая или громкого кашля. Читать далее

 

 

      В тот промозглый апрель случались снеговые дожди, и в пятницу было бы лучше оставаться дома, что я и сделал, отпросившись вчера с работы. Но мне предстояло выползать из дома на улицу, где сейчас так противно находиться и ехать в далёкий храм, где-нибудь, в пригороде, и там будет проходить первая в моей жизни исповедь. Я решил идти в любой храм, наугад. Не в такой, куда ходит вся питерская интеллигенция или не тот, где служит всем известный и чтимый в народе духовник или проповедник, мелькающий в телевизоре, а именно такой, о котором мало, кто знает. Я так решил. Я никого там не знаю и никто там не знает меня. Нет «километровых» очередей, куда надо вставать с ночи, нет ненужного общения…

Я – это я, и у меня будет так, как нужно мне, и хватит уже мне подстраиваться под других. Господь Бог не наделил меня умом, к сожалению, зато не обидел интуицией, и мой внутренний голос ещё ни разу не подвёл меня, да только я его ни разу ещё не послушался. А теперь, вот, решил ему внять.

Было ещё позднее утро, и я собирался, не спеша. Надо взять с собой побольше денег… спрятать их на грудь, под майку… список грехов не забыть…

За окном так и льёт. Капли бьют по металлу, слышно, как ветер завывает… обычное для Питера состояние – холодно, ветрено, промозгло, а там, где нет ветра – воняет болотной гнилью. Гнилой город. Не люблю его. Если ночью иду по нему, то, обязательно, обильно пописаю в Неву. Вот такой я гад!..

Шучу. Не писаю я не в какую Неву по той простой причине, что мне физически не удобно было бы это сделать. Нет у меня такого приспособления, что бы, стоя, пописать с набережной или моста. Мне, pardon, нечем  длинную струйку пускать. Читать далее

         ...На ранее чистенькой кухоньке, а теперь закопченной, давно без ремонта, как и во всём доме, за это время образовался немыслимый бардак. Надо бы убрать, но я, почему-то ничего не соображаю, дрожащие руки ведут свою партию и вытворяют нечто ведомое только им одним. На плите - пустая гусятница, рядом - кастрюлька с чем-то закисшим, заплесневелым и вонючим. Отправляю это в унитаз, вонючую кастрюльку сразу в контейнер, она, всё равно, ржавая да без ручек.

Возвращаюсь на кухню, но там всё равно воняет тухлятиной, и я пока не вижу, от чего. Есть хочется, и тогда я решаю что-нибудь приготовить. Кладут мои шаловливые ручонки в гусятницу кусочки сырой курицы. Обнаруживаю, что часть кусков курицы случайно выброшена в помойное ведро, достаю их оттуда, и бросаю тоже в гусятницу тушиться, но как попрёт оттуда какая-то непонятная красная пена! И всё это прямо на плиту! И вся духовка заполнена какой-то слизистой массой, в которой сломанная пополам сковородка вся ржавая и её меленькие осколочки повсюду, а так же – тухлые яйца, кальмары, спьяну положенные туда вместо холодильника и там забыты, и теперь всё это жутко воняет... Короче, пока всё это ликвидировалось, меня чуть было не вырвало! Открываю окна, спасаю помещение от этого свинства, вынося в контейнер горы мусора. Читать далее

К 25-ти годам у меня было уже две дочери, а третья тогда ещё ждала своего часа внутри. И вот, в один далеко не прекрасный день, мой излишне чудаковатый муженёк, ныне не безызвестный в наших краях, тот самый Михаил Таранов, сообщил мне о том, что его рукополагают в дьяконы. «Как бы не пожалеть об этом…» - подумала я, но возражать не стала, так как в этом случае он обязательно сделал бы наперекор. Такой уж у него характер. Я даже радость изобразила, чем он был явно разочарован, так как, после смерти моего отца, всё делал в пику мне, но, решения своего так и не изменил.

Пока был жив мой отец, полковник, муж ходил по струнке, так как безумно боялся моего милитариста-папаши. Его все боялись. Он был человеком весьма грозным, и если бы узнал о том, что меня обижают, порвал бы, как тузик грелку. Меня он любил беззаветно, но отнюдь не баловал. Каждый день, рано утром я в любую погоду совершала пробежку и упражнения на свежем воздухе, а потом принимала прохладный душ. Я отлично стреляю по движущейся мишени, очень быстро разбираю и собираю автомат Калашникова, надеваю противогаз и в нём ползу, и это ещё не все мои умения, столь «необходимые» хрупкой дамочке. Но папа мой вдруг умер, и Мишка, наконец-таки, показал свой «милый» характер во всей красе, отыгрываясь на мне за свои страхи и длительную несвободу. Дома он вёл себя очень плохо, и я уже была готова к разводу, от коего меня удерживали только дети. На людях г-н Таранов был совсем другим. Он очень хорошо умел притворяться. Жизнь с моим папой нас всех этому научила, но до Таранова нам далеко, так как хитрил он виртуозно.

Он всем, в том числе и, впоследствии, журналистам, рассказывал о том, что священником решил стать еще в 12 лет, когда зимой зашёл в церковь погреться, его пытались шугануть старушки, но заступился батюшка и пригласил парнишку в воскресную школу. Затем он, якобы, закончил духовную семинарию, а после её окончания работал в соборе алтарником. И это тоже не правда. Он это выдумал для журналистов. Никакой он семинарии не заканчивал, учился в обычной школе, а в алтаре прислуживал действительно, но совсем недолго. Всего два года, как Миха стал ходить в церковь и, по сути, он ещё неофит. Да он и Четверо-Евангелие-то до конца не прочёл, не говоря уж о деяниях и посланиях святых Апостолов Нового Завета, а, тем более, всё Священное Писание, с Ветхим Заветом и все остальные духовные книги. Думал, что Мария Магдалина действительно была блудницей, и об этом, якобы, сказано в Евангелии, а там этого нет! Я специально искала! И не ожидала я того, что мой Миха-Таран вдруг решит связать жизнь с церковью. Но, я дала себе установку не унывать, а во что бы то ни стало, быть счастливой, и была неисправимым романтиком. Читать далее

 

Мой внутренний капитан всегда мертвецки пьян! 

 

         Время - это какая-то загадка... Оно умеет то вдруг растянуться, а то и может вдруг сжаться без всякой логики. По ощущениям, конечно. То минута мучительно тянется, а то 5 часов проскакивают! Иногда, за одну или две минуты происходит сразу много событий. Ты успеваешь прибежать куда-то, что-то купить, заказать или сделать, а иногда - наоборот. Проходит много времени, а событие всё длится – ты всё сидишь, ждёшь чего-то или куда-то едешь, а дорога никак не заканчивается, ты всё думаешь о чём-то, крутишь в голове множество дум… и вот, иду я куда-то. Прошёлся пешком до остановки, вошёл в троллейбус, вышел у метро, проехал под землёй, сделал пересадку, поехал дальше, вышел, сел в автобус, и это всё может произойти за 15 минут, а, может быть, и за полтора часа добираюсь! Один и тот же путь! Вот такой феномен. Причина того, чем вызвано это растяжение и сжатие времени, мне не ясна. Или, например, мой возраст, моё самоощущение. Я застрял в 90-х. Причём, тогда мне было уже больше 20-ти, причём, хорошо за 20-ть. В 99-м уже 30-ть, но я считаю себя именно «ребёнком 90-х». У меня в самосознании отложилось то, что мне тогда было лет 14-ть, если на пару-тройку лет не меньше!..

 

Юность моей матери попала на Сталинские времена. Она рассказала о том, что после ареста родителей, ей снилось, что она стоит в толпе голых женщин перед зеркалом. Их, худых и грустных, видит, а себя, молодую и красивую, никак не находит среди множества лиц. Её там, как бы, нет. Этот навязчивый сон всё повторялся. Читать далее


 

Наш паровоз вперёд лети…

Мой муж, православный священник отец Андрей, был отправлен служить в далёкое село, где устраивался, оставив меня пока в городе. Пользуясь этим, я отдыхала от взрослой жизни, так как это испытание не для меня. Я оставалась ребёнком, прожив с мужем почти десять лет в любви, гармонии и согласии. А ещё мы с ним – дружбаны-корефаны с юности.

Познакомились мы, когда я ещё училась в школе, мне было всего 15-ть лет, а Андрей был меня на 3 года старше. Его прозвали «Паровоз», потому, что он тогда ещё курил или новомодно «парил», и вокруг него клубился дым. Он всегда был впереди, тянул за собой других, будучи генератором идей, неформальным лидером и всех зажигал. Меня он «взял под крыло», как самую юную в компании, и до прихода к вере, церкви, у нас была и страсть, и романтика. Но тут Паровоз, увлёкся православием, поступил в семинарию, затем - в духовную Академию. Я приняла крещение. Расписавшись с Андреем в Загсе, без пошлых торжеств, мы обвенчались. Вместе ходили в церковь, постились, исповедовались и причащались. Мне, девчонке, это было «по приколу». Вся наша компания вслед за Андреем устремилась в храм. Мы пели под гитару у костра, часто празднуя чьи-нибудь именины или прочие праздники, которых много в православии. Весело было… Читать далее

 

 

Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны. 

Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Читать далее

Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны. 

Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Неформальный лидер коллектива - рыженькая, конопатая Настя, выросшая в детском доме и жившая по тамошним понятиям, возмутилась:

- Ты что, зажать хочешь свой день рождения, что ли?! Не хорошо ты себя ведёшь. Когда пришла, то не проставилась, что значит, не прописалась, но тебе никто слова не сказал, дескать, не знает девочка. Ты, между прочим, в коллективе живёшь, а это - твоя вторая семья, и празднуем мы, не то, что ты стала старше на год, а тот факт, что ты появилась на свет! Твоё рождение, а не старение! Читать далее

 

 

 

 

Шальное это было время, лихие 90-е… Время моей, как я это называю, «первой юности». Я был беззаботным мальчишкой, в 1990-м году мне только исполнилось одиннадцать, потом я стал неуправляемым подростком - прогуливал школу, хулиганил, несмотря на то, что был из интеллигентной семьи, и друзья мои были такими же. Время было такое. Мы – так называемое, «потерянное поколение». Дети были предоставлены сами себе, пока их родители спасали семью от голода, работая, где придётся.

Когда я стал юношей, то продолжал балбесничать и лоботрясничать, не думая о том, что будет со мной дальше, а трудная жизнь «лихих 90-х» досталась моим родителям (хорошо, что они были тогда ещё относительно молодыми и здоровыми), родителям моих родителей, тоже не старым дедам с бабками, прабабушкам с прадедушкой и двоим старшим сёстрам-студенткам. Все они, не ропща, тянули лямку. Отец, например, работал на кладбище, а мать разносила почту, газеты, всякую рекламу и говорила нам: «Я готова голодать, недосыпать, но быть свободной!» Читать далее

Мне приснилось, что пришла на работу в пижаме, со спутанными волосами, слипшимися веками и заспанным, помятым лицом. Чижевская и Мамедов (вредные сотрудники) лают по-собачьи, и я забираюсь в шкаф. Вошедшая начальница, Инесса Петровна, отгоняет их от шкафа и, как обычно, строго велит мне вылезать. В её руках большая кастрюля, до отказа забитая рыбами. И наделяет она нас этими рыбами. У всех на тарелках много рыбы, и все едят. Я тоже ем этих рыб, но вдруг замечаю то, что лежу на столе среди высоченных чашек и сушек размером с колесо. Голова моя плоская и вогнутая, глаз, носа, рта, рук и ног нет. Тело плоское и узкое, заканчивается небольшим расширением. Вся я из какого-то серебристого металла. И вообще, я - это не я, а мельхиоровая чайная ложка… И проснулась я, вялая, но надо было спешить. Ещё только четверг. А завтра - пятница. Последний рывок перед выходными. Да ещё и у мужа будет день рождения… я положу подарок к его изголовью ночью или рано утром, когда буду вставать в туалет. Фантазии хватило только на новую рубашку… Читать далее

 

 

В сельском храме звонят колокола. Преображение Господне. Или Яблочный Спас. Сегодня люди освещают в храмах яблоки и прочие семечковые плоды. Я уже сварил варенье, самовар подошёл, и мы с дочерью садимся пить чай. Движется она плавно, как большая, ленивая кошка. Я её и зову «Кошкой» - такое домашнее прозвище. У неё роскошные кудри, какие были у моей матери, а грустные еврейские глаза с поволокой - мои, нос, рот и подбородок - Машкины. Царство ей небесное! С того времени не прошло и двадцати лет… Аня рано осталась без матери, а из-за моего рабства, была ещё и лишена отца, поэтому её отчаянно баловали, никогда не ругали за лень, двойки. В результате, она не учится в вузе, работать тоже не хочет. Замуж выходить и заводить детей отказывается категорически, заявляя, что хочет жить только для себя. «Ловить кайф от жизни» - как она выражается. Она любит попить кофе, почаёвничать, выпить пива или хорошего вина, поваляться с книжкой, смотреть фильмы, слушать музыку, созерцать живопись, но сотворить что-либо сама она не хотела никогда. Такая, вот. Вся в меня. Читать далее

 

 

 

 

       Моя мамочка, роскошная красавица с полотен Кустодиева, вышла замуж за моего отца в 1966-м году, учась на первом курсе художественного института. Отец, вопреки стереотипам и прогнозам, любил её всю жизнь. От этого замужества родные мою маму поначалу отговаривали: «Не торопись, институт закончи, на работу устройся, вступи в союз художников, тогда выходи, хоть за чёрта лысого!», «Артисты друг с другом не уживаются. Один из пары должен крепко стоять на земле обеими ногами!» Был ещё жив мой строгий дедушка, и он ворчал: «Зачем тебе этот лохматый нужен?! Тоже мне, художник Ляпин!», но брак состоялся, и никто потом об этом ни разу не пожалел. Читать далее

 

 

Галя не получила профессионального образования и была мало, к чему способна. Поэтому, после школы она никак не могла устроиться на работу, а становиться санитаркой в больнице, куда её направила сердитая дама из центра занятости в МФЦ, ей категорически не хотелось. Родители Гали не сидели праздно, а обратились за помощью ко всем знакомым, что, в конце концов, возымело-таки успех. За девушку похлопотали добрые люди, с большим трудом уговорив директрису и хозяйку небольшой фирмы, скорее, артели, принять Галю на работу, прямо-таки, навязав совершенно ненужную им, работницу в рамках «услуга за услугу».

Эта строгая и очень умная женщина организовала фирму, которая, по сути, была большой, разноплановой мастерской, где чего только не производилось! На фирме этой проводились реставрационные, декоративные живописно-скульптурные работы, выполнялись заказы от театров и киностудий на декорации, бутафорию и прочий реквизит, велись малярные и отделочные работы, когда не было заказов на украшение зданий, делались глиняные изделия, например, плитка, всякие вазы и сувениры на продажу, а также, витражи, басма, оклады к иконам, сами иконы и прочие работы по оформлению церковных и современных светских интерьеров. Инна Сергеевна, как звали эту гениальную предпринимательницу, бригадир, руководительница и одновременно глава этой небольшой фирмы, будучи сама уникальным, разноплановым специалистом, собрала вокруг себя таких же умелых мастеров на все руки, которые, если раньше и не умели, так легко научились сразу нескольким навыкам, а таких косоруких и ленивых людей, как Галя, Инна Сергеевна презирала и брать на работу «эту сомнамбулу» категорически отказывалась, до тех пор, пока ей не напомнили об оказанном ей одолжении.

Читать далее...

Дело было в конце 1980-х - начале 1990-х годов, когда уже зашевелилось да забурлило бывшее тихое болото, и люди почувствовали свободу, забегали и заорали дурниной, как мартовские коты, как будто бы все они повсеместно сходили с ума. То, что началось в поведении наших граждан было похоже на помешательство.

Появилось большое количество всяких религиозных и не только организаций. Среди всего этого заработало несколько опасных тоталитарных сект, в которых сгинуло довольно-таки много людей, особенно молодых. Я всю жизнь был совершенно глух ко всяким религиозным верованиям, философским учениям и духовным практикам. Все эти течения, например, религиозные секты – хлыстовство, скопцы, толстовство, экуменизм, а также, гороскопы, восточные календари, дзен-буддизм, кабалистика, эзотерика, спиритизм, магия, колдовство, гадания, сатанизм и прочие мракобесия меня совершенно не интересовали. Я всегда считал и считаю всё это чушью собачей.

К православию же, у меня, хоть и двойственное, но особое отношение. Об этом хотелось бы поговорить подробнее. Конечно же, в те годы особенно активизировалась и православная церковь. Ещё в конце 70-х – начале 80-х туда стала потихоньку ездить интеллигенция и молодёжь, так как это было модно, но позволить себе это могли не многие, а только самые смелые или те, кто не нашёл работу по специальности или те, кто не смог поступить в нужный ему, вуз, ну, или те, кто трудился на заводе, допустим, или убирали в подъездах. Эти поездки, например, к Александру Меню в Новую Деревню под Пушкиным или ещё куда-нибудь, как правило, за город, были своеобразным протестом тогдашней системе. Вера в Бога и посещение церкви было сродни диссидентству. Читать далее

Я сказала себе воскресным утром: «Всё! Я больше не возьму в рот ни грамма алкоголя. Делаю всё, что угодно, ем, пью чай, занимаюсь с ребёнком, готовкой чего-нибудь этакого, иду в парк или на набережную …», а вечером… «В Питере – пить!» опять набухалась в говно! «…мне говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду!» Наутро опохмелилась и, отправив дочь в школу со словами: «Папаша заберёт!», дала ей «пять» и потопала работать. Понедельник – день тяжёлый, а работа мне тогда предстояла просто наитяжелейшая!

Я должна была очистить квартиру после трупа! Одинокая старая женщина умерла, и её тело долго лежало на полу. Лишь по тошнотворному запаху на весь дом соседи поняли то, что случилось, обратились в правление, и слесарь взломал дверь. Разложившийся труп, буквально отскребали от пола. А потом приехал наследник жилья, то ли племянник, то ли ещё, кто, и стал искать людей для ликвидации того, что старуха в маразме сделала с квартирой. Никто не хотел и за очень большие деньги туда даже входить - тут же вырвет, потому что стены, окна и мебель были замазаны испражнениями. Клининговая компания, согласилась взяться, но за астрономическую сумму, и новый собственник пожадничал. Поэтому домоуправ, наш отец родной, и предложил ему мою кандидатуру. Он знал о том, что я - никчёмная, глупая, постоянно безработная пьющая баба, и мне всегда нужны деньги, так как у нас с мужем девятилетняя дочь, и с моим режимом найти работу проблематично. Я заключила договор по всем правилам и даже взяла аванс и деньги на закупку всяких моющих средств. Кроме того, догадалась прихватить отцовский ящик с инструментами. Еле всё это дотащила. Знала, что понадобится. Войти в квартиру я долго не решалась, вся обмотавшись полиэтиленом и скотчем. Сначала хотела повесить на нос бельевую прищепку. Но, блин, больно-то как!!! Какая же я была в детстве сволочь, если вешала эти прищепки коту на уши. То-то его крючило не по-детски! Себе бы сначала попробовала… через сорок лет только поняла то, насколько это, оказывается, больно. Вот и наказал меня Господь за издевательства над животным! Не зря моя мама, когда была жива, орала на меня: «Дегенератка!», а муж ей вторит: «Безмозглая баба!». Он вообще базарный мужик, всё время скандалит, и как зарядит, так час может меня костерить за забытый свет в уборной, перерасход воды или потерянный тренировочный костюм ребёнка. Но, по сути, он не злой.Читать далее

Надя Калмыкова закончила учёбу в художественной школе, сделавшей её жизнь прекрасной, интересной и полной творчества, и еле окончила среднюю школу. Училась там она плохо, поэтому трижды проваливалась, пока, наконец-то, работая всё это время уборщицей в булочной, с третьей попытки, в 20-ть лет, не поступила-таки на художественно-графический факультет в один из педагогических институтов. Неизвестно, существует ли это учебное заведение сейчас или его прикрыли. Это был самый заштатный вуз, какой-то Богом забытый филиал, но какие там преподавали хорошие педагоги, и они могли многому научить! Надя казалась себе взрослой среди семнадцатилетних детей, и её удручало то, что она получит диплом, когда ей будет 25 лет, но она старалась не расстраиваться, надеясь на то, что и до преклонных лет будет такая же молоденькая, красивая, активная и с большим творческим потенциалом. Главное верить. Учась в институте, она продолжала навещать художника Калинина, который преподавал в её художественной школе, так как считала его своим другом. Она приносила вкусненькое к чаю, и за чаем они много разговаривали. Надя каждый будний день и субботы приезжала на занятия в институт, а вечерами иногда навещала своего друга Калинина. Вуз не престижный, все студенты там были, что называется, «с улицы», независимо-талантливыми, и ни один из них не хотел потом работать в школе. Дело в том, что художественно-графическое отделение педагогического института – лазейка для абитуриентов, желающих быть художниками-живописцами, но не смогших поступить в профильные учебные заведения из-за большого конкурса. Учителями становиться, как правило, никто из них, мягко говоря, не рвётся.

Читать далее...

 

Давно уже шёл экономический кризис, и на моей работе вдвое сократили штат. Мы теперь работали не 8 часов, а 12-ть, и выходной день был теперь один, только в воскресение. Топить стали только в первой половине дня, потом отопление выключали, и мы утром приходили в выстуженное за ночь, помещение и приходилось работать в пуховых платках да овечьих жилетах. Свет разрешали включать только тогда, когда становилось совсем темно. Кондиционеры тоже не включали. Из холла исчезли мягкие кресла, кофе-машина и кулер. Отменили выплаты на дорогу (бесплатные проездные карточки или бензин) и молоко за вредность. Ослабили дресс-код, тем сотрудникам, которые не были на людях и не работали с клиентами, разрешили приходить на работу в джинсах. Первый этаж сдали в аренду дому быта, кофейне, пекарне и кондитерской. Выживали, как могли.

И вот, грянула пандемия. Мы расползлись по квартирам и стали работать дистанционно, но вскоре наша контора обанкротилась, и все мы остались без работы. Мне было 54 года, выглядел я плохо – очень сильно растолстел, заметно поседел, смотрелся пожилым и усталым от перегрузок работой, и на другую работу меня не брали. Везде нужны были энергичные молодые люди, желательно до 35-ти или сорока лет. Кроме того, нужно было знание современных компьютерных программ, свободное владение английским языком, водительские права, но что самое отвратительное – так это, появившееся относительно недавно, мерзкое словечко: «многозадачность». То есть, им нужны были котлеты с мухами, а это невозможно. Либо ты, допустим, художник и хорошо рисуешь, либо ты знаешь компьютерные программы, но рукой рисуешь плохо. А эти сволочи ищут два в одном! На западе и в США давно уже с этим разобрались. И там отдельно - художник «от руки» и, так называемый, «художник» с компьютером! А у нас!.. Читать далее

 

 - Так, так, так… хорошо, крути педали энергичнее, миленькая, так, так, так… держи руль прямо… так, так, так… отлично, молодец! Умница! Отпускаю тебя, теперь попробуй сама, без поддержки. Под горку – притормаживай! Умница!

- Я еду! Бабушка! Смотри! Я еду сама! Бабушка! Как хорошо! Я еду!

- Осторожно! Не упади, миленькая! Смотри по сторонам! Вдруг машина поедет!

Двадцатилетняя девушка с каштановыми волосами до плеч, в летнем коротком платьице крутила педали велосипеда стройными ногами в сетчатых баретках и радостно смеялась. От сосредоточенности она даже высунула кончик языка.

А старушка бежала за ней следом и кричала:

- Катенька! Осторожно! Не упади! Смотри по сторонам!

Запыхавшись, она остановилась перевести дух. К ней подошла женщина в косынке и с хозяйственной сумкой, откуда торчали перья лука, и поздоровалась. Читать далее

Татьяне Михайловне, как говорится, было, что вспомнить. Её жизнь была очень насыщенной. Особенно в молодости. Ну, это, как у большинства людей. Лучшие и самые интересные годы, обычно, приходятся на молодость. «Первая молодость», а, точнее, юность Татьяны выпала на, так называемые, «лихие 90-е». Ей тогда было от 14-ти до 24-х лет, и Таня, несмотря на сложный для страны период, была «возмутительно» счастлива, как она сама выражалась. И это самосознание не удивительно, так как молодость её матери, например, проходила в самом начале эпохи застоя, когда людей «на пожизненное» сажали в психиатрическую больницу за инакомыслие, где закалывали лекарствами, превращающими человека в овощ, а отец и вовсе застал сталинское время со всеми его «прибамбасами» – он родился в сороковых, и они (родители) тоже не раз говорили Тане о том, что эти времена были лучшими в их жизни, так как они тогда были молодыми. Читать далее

Сегодня на работе короткий день, да я ещё и отпросилась пораньше, жалобно захныкав о том, что мне бабушку старенькую нужно в санаторий отвезти, пока народу ещё не много едет в сторону области. Зачем я вру? Во-первых, мне нужно пораньше уйти, чтобы ехать всей семьёй на дачу, а это причина неуважительная. Работа, по мнению начальства, важнее всяких там дач. Она сидит допоздна, и все мы сидим до последнего, ожидая милостивого разрешения уйти. Приходим утром, раньше начала рабочего дня, а она уже на месте. Сидит, хмуро, из-под бровей, поверх очков пялится не предвещающим ничего хорошего, взглядом. Начальница у нас трудоголик, карьеристка, бизнес-вумен, без личной жизни, изощрённая садистка и жуткая стерва, как и большинство начальников, чью власть над собой мне выносить так трудно, что почти невозможно. Я её боюсь панически и поэтому ненавижу. Ненавижу так, как всех хищных зверей, акул и прочих агрессоров, могущих причинить вред мне или моей семье. Говорить правду такому человеку опасно. Вот и приходится врать. Читать далее

 

 

 

В конце ноября пошли дожди со снегом или просто снег, начались холода и ежеутренние заморозки. Даже в мрачном, промозглом ноябре, преддверье долгой зимы, которую я плохо переношу, всё ещё дивно-красиво, с туманами, ещё кое-где оставшимися золотыми деревьями. «Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса. Люблю я тихое природы увяданье, в багрец и золото одетые леса…» Ещё можно писать на пленэре. Уезжать жалко, но деньги закончились, и пора зарабатывать. Придётся вернуться к больному папе, он уже два месяца в городе, и сестрёнка замучилась ходить за ним одна. Она молодая, ей охота жить весело…

Дача у нас старая. Построили её в моём раннем детстве - ещё в девяностых. Помню, как этот дом строили. Это – мои первые воспоминания. Вот, сижу я на горшке в чистом поле, пятилетний брат, Лёшик, хорошенький кудрявый мальчишечка, носится с какой-то палкой, которой лупит по мышам и лягушкам, не слушая взрослых, когда те пытаются унять его агрессию, и орёт так, что слышно на всю округу. Толстая, как шар, собака разлеглась на травке. Бабушка режет огурцы и помидоры, делает бутерброды на импровизированном столике из ящиков стеклотары. Ноги дедушки торчат из палатки. Где-то поодаль какие-то мрачные чернявые дядьки суетятся вокруг растущего прямо на глазах, дома, а родители, одетые чёрте во что, в каких-то дурацких лыжных шапочках, сидят у костра, над которым, чёрный от копоти, болтается чайник. Катька (младшая сестра) тогда ещё не родилась.

А сейчас нет в живых дедушек, бабушек, семья наша здорово ужалась. На даче всё заросло, особенно на нашем участке, деревья до небес, бурьян метра три в высоту. А вокруг – дома, дома… и много богатых дач, со всеми удобствами… Наш дом рядом с ними смотрится нищенской халупой. Мамы больше нет на этом свете, а папа очень болен. Но это не самое страшное в нашей жизни. Есть обстоятельство, здорово отравляющее нам существование.

Это - наш с Катей старший брат Алексей, который держит в напряжении семью, сделав нашу жизнь невыносимой. Читать далее

Это было 23-го мая, в 1987-м году. То есть, очень давно, и всех героев этой истории нет среди живых, но до сих пор жители того академического городка рассказывают эту историю, которая стала местной легендой. История обрастала каждый раз новыми подробностями, но я расскажу о том, как это было на самом деле.

Супруги Гореловы выехав из общежития в академическом городке, поселились в отдельной квартире многоэтажного блочного дома, отделанного серо-голубой плиткой, что недавно построили прямо напротив их бывшего общежития квартирного типа. Окна в окна. Таня и Вадим были молоды, недавно закончив аспирантуру и защитив диссертации, теперь работали в местном научном институте, возле которого и жили. Из одного окна был виден реактор, находившийся на территории их института, и Татьяна решила засадить балкон плющом, чтобы этого реактора не было видно. Из другого окна было видно то самое общежитие квартирного типа, откуда они сегодня перебрались на новую отдельную квартиру, перетаскав на себе всю скромную обстановку, так как идти было всего ничего. Это был дом тёмно-серого цвета, из неотделанных железобетонных блоков, всегда какой-то грязный, с ржавыми подтёками, без балконов, зловещего вида и, как уже было сказано выше, окна в окна с новым домом Гореловых. Новенькая, чистенькая квартирка без тараканов им очень понравилась, и они почувствовали себя на седьмом небе от счастья. Уже не нужно было готовить на общей кухне, мыться в общем душе и ходить в общий туалет. Всё было так хорошо! Таня недавно узнала о том, что ждёт ребёнка, из окна был виден прекрасный закат, а ярко-оранжевое солнце, осветившее их дом, отражало свет на их бывшее общежитие в этом страшном доме.Читать далее

Вот, почему в зеркале человек красивый, а на фотографиях - страшный или просто некрасивый, неказистый, какой-то, с маленькими глазками, большими щеками, старше и толще? И ещё вопрос: вот, шизофрения, писательство и художничество неужели заразны? Вот, я живу в доме, где 6 подъездов и 10-ть этажей. И художников у нас несколько человек, а в нашем подъезде надо мной живёт художница и подо мной на одной лестничной клетке в двух квартирах по художнику! И ещё умер художник на самом верху. В других подъездах тоже они есть. А  писателей у нас целый дом! Нашему домоуправу, отцу родному кучу мемуаров надарили! Мой отец пишет мемуары, я тоже пописываю рассказики (повести и романы не особо, но один уже есть). Впрочем, пора с этим завязывать. Мой лучший рассказ зарубили для альманаха на проза.ру, и ещё и художник к тому же. Это моя профессия, но и здесь я, не такой уж и крутой профессионал, как выяснилось. Такой, "длясебяшник". Ещё у меня проблемы с головой, а психически больных людей у нас дома тоже много! В нашем подъезде - двое, в других подъездах больше троих... А вот, алкоголики как-то не приживаются. Двое быстро съехали, один умер, предварительно, правда, завязав.

Но, оговорюсь: наш дом не простой, он построен по индивидуальному проекту, и это кооператив. Старшее поколение (от 70-ти до 90-та и выше лет) у нас - все учёные, но не гуманитарии, а по точным и естественным наукам. Среди них и много пишущих. "Молодёжь" (от 30-ти до 60-ти), правда, не пошла, почти, в науку, разве что, некоторые из них. А их дети - это кто во что горазд. Вот, среди них и много художников. А шизофреники у нас к каждом поколении имеются. И мне как-то подруга одна (тоже ку-ку) сказала, что психические заболевания опасны. Что с психами лучше не дружить, не лежать в психбольницах и просто их избегать. Легко сказать! Ко мне так и липнут психи! У меня четыре приятельницы - все психи. Один псих из дневного стационара в псих.диспансере со мной теперь вконтакте дружит, другой - мой бывший ученик - тот совсем ку-ку, а сколько у меня приятелей с приветом! Кошмар! И если так рассуждать, то меня ещё в раннем детстве "заразила" одна девчонка, родители наши общались, а со мной до 4-х лет всё было в порядке, но вдруг что-то пошло не так. Как раз тогда эта девчонка  родилась, и меня привели к ним знакомиться. Вероятно, тогда и заразили меня... Сейчас эта девушка совсем не в порядке. Чудовищно выглядит, обитает в квартире-помойке, совсем одна и рвётся на войну с Украиной. Меня, вот, тоже подбивает стать добровольцем. Чуть вместе не ушли воевать. Она уже и форму себе купила, несмотря на то, что это дорого, а она живёт на пенсию по инвалидности, а меня не отпустили дома, конечно, да и с моим диагнозом туда точно бы не взяли, и её, конечно, тоже не возьмут. А то по своим начнёт ещё палить... Больная же...

Короче, вот, как-то так. Ищу себе работу, но её не так-то легко найти. Я могу работать с 9.30-ти до 17.30-ти, но смены такие! Например с семи часов утра или вообще - на хлебозаводе, например, с 8.00 до 20.00 работать надо. Простите, как это? У нас, что, вообще, то-ли профсоюзов нет? Работодатели из людей верёвки вьют безнаказанно. Если у тебя ребёнок, то уже на работу и не устроишься - как в США, прямо, стало. Короче, если 10 000 - это пенсия для инвалида третьей группы, который не может работать, то как ему в Москве на такие деньги жить!.. Это только за коммуналку заплатить, хлебушка купить и всё! Выживай, как хочешь. Картину сейчас продать, практически, не-воз-мож-но! Заказы тоже получить не удаётся. В одиночестве просто не выживешь!

Давно не пишу в дневнике, и вдруг захотелось сделать запись. Из деревни мы вернулись уже давно. Но перед этим, уже традиционно 1-го июня, в день защиты детей, в Царицыно праздновали день детей цветов, где на равне со старыми хиппи, гуляет и неформальная молодёжь. Это было очень интересно.

 

 

 

 

За черные кудри, миниатюрность и огромные, выпуклые глаза её звали Мухой или Мушкой. Окончив в 1991-м году институт, будучи двадцати двух лет, она выкладывалась на работе, стремясь сделать карьеру. Начальство её ценило, коллеги с ней ладили, но всерьёз не принимали, несмотря на то, что она была очень талантливой, считали глупой и говорили: «Маленькая собачка до старости щенок». И верно, тощая, легкомысленная и смешливая Мушка, обожающая сумочки, обувь, шляпки и бижутерию, лет до пятидесяти смотрелась девочкой. Деньги почти не держались у неё, Мушка транжирила их на развлечения, вкусную еду, выпивку, одежду, подарки родителям и друзьям. Купила даже, однажды, дом в деревне, чтобы отдыхать там летом. После работы она бежала развлекаться, чтобы взять от жизни всё. За всю жизнь она не выпила столько алкоголя, сколько в «лихих 90-х». В тот, сложный для многих, период она имела почти всё. Её родителям не было 50-ти, они хорошо зарабатывали, освоив компьютер и вписавшись в новые реалии. Жили они в хорошей квартире, в тихом районе, а у Мушки была интересная работа, здоровье и привлекательность. Она наслаждалась молодостью, радовалась жизни. Вот, только с мужчинами ей не везло. Читать далее

 

 

После двух лет пытки неудачными отношениями с бездушным, некультурным и развратным эгоистом по прозвищу Баклан, у 22-хлетней Ларисы, выработалась боязнь и стойкое отвращение к красивым брюнетам с грубым голосом, похожих на грузин. И, пережив первое разочарование, она, начитавшись всякой литературы об интимных отношениях мужчины и женщины, вдруг влюбилась в нового сослуживца, весёлого мужичонку ростом 160 см, далеко не красавца, похожего на мартышку, излишне щуплого, с большим красногубым ртом, лошадиными зубами да носом картошкой, лет на 20-ть её старше. Конечно, в отличии от Баклана, Боря, как звали мужичонку, был отзывчив, то есть, не зациклен на себе так сильно, как тот, а умел сказать даме удачный комплимент. Неизбалованная комплиментами, Лариса живо проглотила наживку и поплыла за удилищем в водоворот следующих отношений. Однако, схема их общения повторилась, как и в предыдущем случае. С первого свидания, после близости, продлившейся несколько часов (с перерывами на сон и жрачку), девушка ехала домой одна, стоя в тесноте переполненного автобуса, и, глядя в черноту за окном, улыбалась своим воспоминаниям.

Читать далее...

В солнечный июньский день мы с друзьями сидели на пустыре под яблоней и пили вино, закусывая колбасой и тортом. Сейчас там квартал элитных домов, а яблонь почти не осталось. Но ту железобетонную трубу, на которой мы любили сидеть, до сих пор видно, хоть и совсем немного. Земля поглотила её.

Повредившись рассудком из-за смерти сестры, пять лет проучившись во вспомогательной школе, а потом кое-как закончив специальное ПТУ, с горем пополам, я получил профессию художника-керамиста. Конечно, я, высоченный балбес, оказался профессионально непригодным, меня со свободным распределением никуда не брали, и я работал курьером в институте моей матери. И теперь поднимался на нереальную для себя высоту. Я, дурень и бездарь, прошёл просмотр, и меня брали туда, куда был путь заказан даже очень талантливым и прекрасно подготовленным абитуриентам! Вот, за это-то мы и пили, празднуя начало новой жизни.Читать далее

 

 

 

 

«…Он был дрянной музыкант,

…Он утратил талант,

Появилось немало морщин,

…Он спивался у всех на глазах,

Но по ночам он слышал музыку…»

Саша Башлачёв

 

«…Прольются все слова как дождь,
И там, где ты меня не ждешь,
Ночные ветры принесут тебе прохладу.
На наших лицах без ответа
Лишь только отблески рассвета того,
Где ты меня не ждешь…»

Михаил Карасёв

 

Время, как будто бы остановилось в этот тёплый летний вечер. Или оно сильно замедлилось, и тянулось долго-долго, почти незаметно был ход его… на главном городском бульваре толпились усталые, довольные и пьяные люди. Здесь в тот день праздновали День города. Немецкая фирма, построившая в этом городе свой филиал, проводила рекламную акцию, угощая жителей городка-побратима своим пивом. На нескольких точках стояли огромные деревянные бочки, и люди, одетые в немецкие народные костюмы – мужчины в шляпах, жилетах и фрау в чепцах бесплатно разливали пиво, от чего весь город сбежался, и центральный бульвар оцепила полиция, контролируя людской поток за халявой. Пиво тоже может быть хмельным, если пить его много, и теперь подвыпившие люди сидели, полулежали и валялись, раскинувшись, на газонах в случайных, расслабленных позах живописными группами. Праздник заканчивался, но народ расходился медленно. Оркестр перестал играть, музыканты сложили свои инструменты и, как в полусне пьяно покачивались вместе со всеми… худосочная молодёжь в джинсах, колыхалась, извиваясь, подобно водорослям от подводного течения, люди постарше плавно покачивались, как немцы в пивной, обнявшись и взявшись за руки, потому что музыка продолжала играть. Невидимая музыка. Потому что она была неизвестно, откуда, и состояла из шороха шин проезжающих где-то далеко автомобилей, звона колоколов церквей, звуков с реки, по которой проходили теплоходы и катера, шороха листьев, женского визга то тут, то там, смеха и певучих голосов разных тембров. Колокола церквей мелодично перекликались, а разомлевшие полуголые люди замирали в самых необычных положениях, даже как-то вниз головами, задрав ноги, лёжа на траве склона пригорка у подножия странного монумента, от коего звездой расходились бульвары. Главный городской бульвар был самый широкий и пешеходный. От шизоидного монумента, прозванного в народе «памятником всаднику без головы» бульвар спускался к реке, переходя в широкую лестницу, опускающуюся на набережную, где тоже плавно покачивались, обнимаясь, расслабленные пьяные люди. Все лавки были заняты. На них люди тоже сидели, развалившись, и даже лежали. Иногда они клали головы на колени друг другу, а ноги закидывали на спинки скамеек. На одной из таких лавок сидела тонкая девушка с каштановыми волосами и карими глазами в пол-лица. Она тоже плавно покачивалась в такт невидимой музыке и, прикрыв глаза, лениво посматривала вокруг себя. Рядом с ней двое влюблённых были разложены на скамейке так, как будто бы из них вынули костяк. Прямо перед Татьяной (как звали девушку) раскачивались полупьяные музыканты с инструментами в футлярах. Один из них, что недавно играл на альте, выделялся высоким ростом, худобой и красивой шевелюрой с проседью над породистым носатым лицом с рыжей бородкой. Он тоже смотрел на Татьяну глазами с паволокой, слегка прищурившись. На расстоянии этот интересный альтист казался достаточно молодым человеком, которому не больше 35-ти лет. Читать далее

 

 

Да, именно в цитатнике и будут теперь мои новые рассказы. Так удобнее публиковать.. 

Фотографии Ари_Шер 

Некоторые хорошие люди иногда пишут мне в личку и просят показаться. ну что же, покажусь. прежде, чем побриться)))

 

 

Зачем-то, я часто сокращаю дистанцию между собой и людьми, которые у нас работают. Конечно, я не опускаюсь до пошлого флирта и даже избегаю простого панибратства с шофёром или охранниками. С этими молодцами я веду себя, наоборот, строго. Разговариваю односложными словами, как правило, что похоже на «гав!». Самой противно эти «гав-гав!», но с этими людьми иначе нельзя - могут не понять, если буду вести себя иначе. А вот с Гулей, приходящей поварихой, почти что дружу, несмотря на разницу в интересах и мировоззрении. Дело не в том, что с человеком, который готовит еду твоему ребёнку, ссориться нельзя, хотя и в этом тоже. Просто, она душевная. С няней, Маргаритой Витальевной, я тоже предпочитаю сохранять хорошие отношения, несмотря на то, что с детства, бывшая двоечница, хулиганка и вдохновенная лентяйка в школе, боюсь и не люблю строгих учительниц. А она и есть учитель английского языка на пенсии. С ребёнком она говорит только по-английски, а меня с удовольствием учит жизни, так как не может удержаться от зуда кого-нибудь воспитывать: «Чёрные колготки, душечка, это – моветон!», «Наращивать волосы, дорогая, не стоит, их часто в моргах срезают с трупов…», «Очень длинные ногти – это символ праздности!», «На слишком высоких шпильках ходить опасно и вредно!», «Скажите мужу, чтобы не переедал. У него лишний вес, а это губительно для его сердца! Вы можете его потерять!» Вероятно, поэтому она сменила уже много мест, но у нас прижилась. Что поделаешь, ради её знаний и опыта, нам приходится терпеть зануду. Но она неплохой человек, желает нам добра, чтобы мы «стали ещё лучше», как она выражается.

И с Евгенией Владимировной я тоже, почему-то, сблизилась. Эта дама раз в неделю убирает нашу двухуровневую квартиру в загородном доме. Мы специально построили дом с пятью разными квартирами, у коих отдельные входы у каждой – мы с мужем и дитём в одной, в другой живут его родители и младший брат, инвалид, а в третьей - мой папа-вдовец со своими кошками и аквариумами, в четвёртой – сестра моего мужа со своей большой многодетной семьёй и собаками, а пятая – гостевая. А ещё у нас есть отдельный гостевой домик на случай приезда многих друзей или родственников. Таким образом, вся семья в сборе, удобнее присматривать за родителями, но не на голове друг у друга, а как добрые соседи. Ходим друг к другу в гости. Впрочем, я отвлеклась. Читать далее

 

 

 

Я шарахаюсь от автомобилей, вздрагиваю от резких звуков, задыхаюсь в метро, паникую в магазинах... ещё бы! Ведь три месяца без связи и интернета. Более того. У нас там даже электричество бывает не всегда! Но воздух! А грибов - немерено! Впрочем, мы и в городе живём в хорошем районе. Вид из окна тому свидетель. И парка не нужно - достаточно из дома выйти. Но с дачей, конечно, не сравнить. Это самое начало июня. Похоронили нашего друга и сразу уехали в деревню, где наша хибара, о коей будет написано ниже и приложу фотки.

 

А это - моя любимая еда. борщёк и огурчики со сметанкой...

 

И вот, мы в деревне. Топим печку...

А это наш участок в июне

Чаепитие в деревне...

 

Рыбалочка...

Прощаюсь с интернетом на три месяца. Адью!

 

У моей бабушки по отцу не заладилась карьера актрисы, и, будучи талантливой художницей, она стала писать декорации к спектаклям. Когда родился мой отец, деда вскоре арестовали. Из лагеря он отправился на фронт воевать в штрафном батальоне и, конечно, погиб. После него осталось несколько фотокарточек, писем и кое-какие вещицы из дворянского прошлого. О том, какой это был чудесный человек, я знал по рассказам бабушки и письмам со старой орфографией, которые она мне читала. Выйдя на пенсию, бабушка ушла в живопись. Пока мой отец был ребёнком, она стала первым, хотя и невольным его учителем рисования, но, после школы папе пришлось поступить в технический вуз. Зная людей искусства, бабушка отвадила сына от ненадёжной творческой профессии, хоть ему и передалась её натура, рассудив, что успешная карьера в искусстве - крайне редкое везение, а большинство актёров ездят по периферии, вынося поднос: «Кушать подано!» или играют задние ноги лошади да часто спиваются. Художники тоже, если «не прогибаются под власть, да «ленинов» или «рабочих-колхозников» не паяют в духе соцреализма», то, в лучшем случае, преподают, а это работа не благодарная, а в худшем случае работают истопниками, дворниками или сторожами… как спел Борис Борисович: «поколение дворников и сторожей…», и велела сыну получать высшее образование, желательно, не гуманитарное, устроиться на работу, где стабильная зарплата, а потом уже делать то, что нравится. Папа, не склонный к точным наукам, бесконечно уважал мать, и, вняв её доводам, поступил в технический вуз, но, всё ж-таки, стал, втайне от неё, три вечера в неделю заниматься в изостудии.Читать далее 

Сегодня – день моего рождения. Я родился ровно 55 лет назад. Нахлынули воспоминания о детстве… Тогда маме было всего лишь 19-ть лет, и её беззаботная жизнь закончилась. Пришлось тащить на себе двоих мужиков - меня и отца, непутёвого художника-абстракциониста. К сожалению, я стал таким же, как он, маргиналом, не способным работать. У меня творилось что-то нехорошее с мозгами.

С моим рождением, в семье стало хуже c финансами, помогали, как могли, бабушки. Но они были пожилыми, пенсии у них были маленькие, а им самим были нужны и лекарства, и прочее. Поэтому жизнь была тяжёлой, но мама ни разу ничего не сказала из-за этого моему отцу, «непризнанному гению». Ничем не попрекнула, но относилась к нему с пониманием, уважала его и очень любила.

Поэтому она достала старенькую швейную машинку Зингер и принялась за шитьё. Позже удалось с большим трудом достать вязальную машину со странным названием «Кашубка». После работы мама садилась за эти свои машинки и работала. Кроме этого, она готовила, стирала, приносила продукты из магазина, наводила порядок в квартире и растила меня. А отец писал картины, в основном, абстрактные, и всё больше и чаще напивался. Он оброс бородой, отрастил волосы.

Помню, так называемую, «культурную программу» раннего детства. Например, мне посчастливилось не раз увидеть выступления живого Леонида Енгибарова, и я очень хорошо его помню. После его выступлений загорелся стать клоуном. Было дело. А, между тем, я, действительно, стал клоуном, только в жизни. Читать далее

 

 

Всё началось с того, что я, как в старом, пошлом анекдоте, застукал жену с любовником. Какой была моя на это реакция, описывать не имею ни малейшего желания, и не вижу в этом смысла, так как речь пойдёт не об этом. Но не скрою то, что этот факт не только подорвал мою веру в людей, но и перевернул всю мою жизнь. Я жил в квартире супруги (теперь бывшей), детей у нас не было, поэтому я просто собрал свои вещи, увязал книги и съехал. Возвращаться к родителям не хотелось, и я, поехал в родную деревню, где в детстве жил с дедом и бабушкой, решив пожить там немного. И я начал, было, существование, состоявшее, в основном, из обильных возлияний, но была зима, а дров почти не осталось, и картошки в погребе тоже было мало, деньги заканчивались, а работы в деревне для меня не нашлось. Тогда я воспользоваться настойчивым приглашением знакомого священника и поехал к нему в сельский храм под Москвой. Читать далее

 

 

 

Сейчас произнесу банальность, но надо же как-то начать то, что я хочу рассказать. Разводы с мужьями случаются по разным причинам. Измена мужа, его алкоголизм, наркомания, зависимости другого рода, например, различные игры, рукоприкладство или моральный садизм, просто хамское поведение, попадание его в какую-нибудь секту или экстремизм в «разрешённой» религии, это со стороны мужа, а со стороны жены всё примерно то же самое. У меня была другая причина. Ничего из перечисленного выше не стало причиной моего разрыва с некогда любимым человеком. Но моя причина ничуть не легче того, что я назвала. Главным толчком к разводу стала моя усталость от такой жизни. Нет, это не позёрство и не попытка скрыть одну из вышеперечисленных причин. Поясню, начав рассказывать с начала и по порядку. Читать далее

 

 

 

Когда я выхожу на Старый Арбат, то непременно жду какого-нибудь чуда. Причём, я с пятнадцати лет жду этого чуда. Но ни разу ещё не происходило никакого чуда, когда мне случалось выходить на Арбат.

Я стараюсь как можно реже смотреться в зеркала. Почему? Да потому, что не хочу расстраиваться, если увижу там что-то не то. Для того, чтобы не умереть от горя при виде своего отражения, нужно иметь достаточно свободного времени и денег на исправление этих изъянов. Если  же денег нет и времени тоже, то лучше в зеркала не смотреться вообще. Достаточно знать о том, что ты:

а. Прекрасен

б. Неотразим

в. Интересен

г. Харизматичен

д. Секси

В начале 1990-х годов наш район начал, было, застраиваться, да в сумятице, так называемых, «лихих 90-х» его забросили на несколько лет. Долгострои стояли повсюду, и в них жили бомжи, а с ними - собаки, кошки, крысы и голуби (летающие крысы). Вечерами туда забредали подростки, собирались группками, жгли костры. Возвышался огромный «скелет» так и не состоявшейся гостиницы для спортсменов, таращилось слепыми окнами мрачное здание недостроенной больницы. А на месте запланированного при СССР, института был вырыт огромный котлован, и это место было самым зловещим во всём районе, туда не раз приезжали полицейские и доставали оттуда чей-нибудь труп. Зимой в нашем районе было совсем тоскливо. Особенно по вечерам, так как освещение на улицах было неважным, а дороги через тёмные пустыри были длинны, плохо расчищаемы и открыты всем ветрам. Читать далее

 

 

В очередной отпуск, который мне дали осенью, решила пожить за городом в полном одиночестве. Захотелось «прийти в себя», а именно, спокойно походить без макияжа, каблуков, элегантной одежды и, при этом, без лишних свидетелей моего разобранного вида. Устала от людей. От всего. Захотелось одичать. Именно так - «одичать»! Так я тогда говорила, собираясь на дачу, хотя слово «дача» едва ли уместно в данном контексте.

В 1997-м году мой дед, тогда ещё не старый человек, решил купить дом в деревне, чтобы внучке, то есть мне, проводить там лето, но от этого шага его отговорили знающие люди. На примере общих знакомых, которых и обворовывали, и поджигали, они объяснили ему, что, несмотря на то, что жить там дешевле, надо уметь поладить с местным населением, иначе жить спокойно не дадут. А для этого надо быть примерно из этой же среды, что и они. То есть, быть им понятными, так как всё, что не понятно, у многих людей может вызвать отторжение и агрессию. Таков менталитет. Разговаривать на одном языке с людьми другой профессии, другого круга общения и интересов очень трудно, особенно, если у тебя редкая профессия. Поэтому, людям из большого города, которые всю жизнь посвятили науке, туда лучше не соваться. Дедушка поразмыслил и решил не рисковать.

И тогда он недорого купил в садово-огородном товариществе участок в 6 соток земли у знакомого инженера, получившего его даром. Распределяли эти участки в 80-е годы, на работе, и разрешалось там построить летний садовый домик, сарай и туалет, обязанностью же было высадить энное количество плодовых деревьев, кустов и завести парник с огурцами и помидорами, грядки с картофелем, клубникой, морковью, кабачками, и прочим. Сейчас такого уж нет. Как правило, пенсионерки сажают цветы, и огород теперь не основная цель дачной жизни. Люди приезжают на эти участки, что бы, именно отдыхать, а не работать, как каторжные.

Это тихое место, куда идти пешком от станции минут сорок, а на велосипеде до магазина около получаса, вполне располагает к тому, чтобы «одичать, или зарыться, запереться, затеряться» - перефразирую кусочек из песни Окуджавы…

Строительство на нашем участке идёт именно, с конца 90-х, так как дед купил только участок земли с сараюшкой, которая давно уже сгнила и развалилась, и до сих пор нет у нас тёплого туалета, душа, и зимой там жить почти невозможно. Дед уже стар, глух, но всё ещё благоустраивает «дачу» и копается в огороде. Никто кроме него сюда, за 150 км от Москвы, уже не приезжает, если не считать вашей покорной слуги. Читать далее