Лесли сидел и слушал, и я видел, что несмотря на обилие восточных метафор, всегда подозрительных для европейца, главное содержание того, что говорил индус, очень отвечало тому, что он думал. Почти все это Лесли раньше читал и слышал. Но его собеседник производил на него впечатление человека, который знает. И Лесли практическим чутьем англичанина чувствовал дело в том, что говорил старик-индус. И я видел, что в душе Лесли вместе с симпатией и невольной благодарности к его собеседнику растет решение твердое и определенное. -- Что же нужно делать, чтобы пойти по этому пути? -- сказал он. -- Мне кажется, я ничего не боюсь. -- Начните следить за собой, -- сказал индус. -- Попробуйте ограничить себя, хотя бы в том, что вам все равно не нужно, но что берет больше всего вашего времени и сил. Постарайтесь понять, как вы далеки даже от начала пути. И тогда, может быть, в дали вы увидите путь.
Картины менялись передо мной. Лесли ехал опять в рикше, и я видел, что он повторяет себе слова индуса и старается разобраться в них. Он возражал старику во время разговора, но в действительности все, что он слышал, произвело на него гораздо больше впечатления, чем он показывал. Меня это очень заинтересовало. Лесли был упорный человек. Я чувствовал, что он не уступит, если возьмется за что-нибудь. И мне стало казаться, что если чего можно достигнуть путем йоги, то он достигнет этого. В нем было много авантюризма и смелости пионера, прокладывающего новые пути, и огонек, не позволяющий удовлетворяться мирной жизнью в культурных местах. Он был из той породы, которая открывает новые страны. Рикша бежал среди темневших садов. И Лесли сидел в колясочке, держа шляпу-топи на коленях. Курьезно было только то, что он был не один. Около рикши, с левой стороны, бежало какое-то маленькое существо. Приглядевшись внимательней, я увидел, что это был черт. Он был маленький, пузатенький на несоответственно тоненьких ножках и, я сказал бы, с довольно добродушной физиономией, похожей на китайца. Его лицо делали странным только тонкие, несимпатичные губы, которые он постоянно облизывал длинным, тонким языком. На лбу у него были маленькие рожки, и в желтых глазках светилась хитрость и какая-то затаенная мысль, маленькая, но упорная. Он бежал, очень быстро, перебирая ножками, но без всякого усилия, точно это его не касалось. Иногда он с шаловливой улыбкою хватался за тоненькую оглоблю колясочки и, видимо, старался мешать черному рикше. Раза два он запугался у него в ногах, так что рикша споткнулся, и чуть не упал, а на станции, куда приехал Лесли, я заметил, что рикша обливался потом и тяжело дышал, точно бежал по жаре. -- Вот видишь, -- сказал мне дьявол, -- этот приставлен к нему, чтобы помешать ему наделать чересчур много глупостей. -- Откуда он взялся, спросил я, -- и как он может помешать и чему? -- Как он помешает, это его дело, -- сказал дьявол. -- Чему он должен помешать, это ты сам догадываешься. Вся эта йога -- очень опасная игра с огнем. Человек, который увлекается этим, теряет связь с землей. И опасность гораздо больше, чем ты думаешь. Эти глупые идеи распространяются, и, может быть, нам даже придется прибегнуть к экстренным мерам. Возьми этого Лесли Уайта. Ты совершенно прав. Если он за что-нибудь возьмется, то не отступит. В этом-то и заключается опасность. Поэтому к нему и приставлен этот черт. Это очень умный и добрый черт. Он по настоящему и серьезно любит людей. Я его даже не совсем понимаю. Но в тоже время я согласен, что в данном случае он сделает больше, чем, например, я. Иногда только добром и можно действовать. Ну, вот смотри дальше. Пришел поезд. Лесли пошел в отделение первого класса, и поезд побежал дальше по морскому берегу. Я хорошо знал это место. Лесли ехал в загородный отель, где он жил. Этот отель стоит на берегу моря на скалистом мысе, с трех сторон окруженным водой, и по обе стороны от него, к северу к Коломбо и к югу, тянется песчаный берег с кружевом кокосовых пальм и с рыбацкими деревушками. Лесли приехал в отель и прошел в свою комнату, выходившую на море. Он хотел было одеваться к обеду. Черный слуга уже приготовил ему мягкую рубашку, воротничок, смокинг. Но когда Лесли посмотрел на все это, ему стало скучно. Те же люди, те же разговоры. -- Почему я должен обедать? -- спросил он себя, -- что я, голоден или у меня мало сил? -- Ему стало даже смешно. Старик прав, продолжал он думать, какое невероятное количество времени мы тратим на то, что совсем ни для чего ни нужно. Если только немного следить за собой, то сколько можно сэкономить и времени и сил, и все это можно пустить на другое, на то... На столе лежали только полученные новые книги. Лесли знал по опыту, что после обеда захочется спать. А он хотел читать, думать. Он позвонил. -- Я не буду обедать, -- сказал он бесшумно появившемуся "бою", -- принеси сюда маленькую виски и большую соды, два лимона и побольше льда. -- Потом Лесли с облегчением разделся, умылся и облачился в пижаму. Бой принес бутылку содовой воды, лед в стакане, два крошечных зеленых цейлонских лимона, величиной с грецкий орех и немножко виски на дне длинного стакана. Он поставил все это на стол и, молча, положил перед Лесли квадратик бумаги и карандаш. Это был обычный ритуал. Лесли должен был написать чек для буфета. Лесли выжал в стакан со льдом оба лимона, плеснул туда виски, налил воды, отхлебнул, закурил коротенькую почерневшую трубку и уселся у стола в широком плетенном кресле с одной из новых книг и с ножом в руках. Он разрезал книгу, а в уме его, как я мог видеть, еще продолжался разговор с индусом.
И вдруг я заметил опять черного черта. У него был очень растерянный и недоумевающий вид. Он ходил по комнате, смешно переваливаясь на своих коротеньких ножках, облизывал свои выпяченные тонкие губы и, видимо, искал Лесли. Это было необычайно курьезное зрелище. Черт потерял Лесли и не мог найти. Он подходил к самому стулу, на котором сидел Лесли, трогал его, с каким-то непонимающим видом ощупывал коленку Лесли и с недоумением шел в сторону. Он был похож на загипнотизированного человека, которому внушили, что такого-то своего хорошего знакомого он видеть не будет. И вот он ходит мимо этого человека, даже трогает его, но с растерянным видом проходит мимо. Он чувствует, что что-то с ним не ладно, но в чем дело, понять не может. Да, то, что я наблюдал, было курьезным феноменом. И это больше всего другого объяснило мне истинное отношение черта к человеку, и природу черта, и его страх потерять человека. Очевидно, хотя мой дьявол и не говорил этого мне, это случалось гораздо чаще, чем они хотели. Сначала я подумал, что исчезновение Лесли зависит от той книги, которую он читает, и я заглянул ему через плечо. Книгу эту я знал, знал даже ее автора, и взгляды его всегда казались мне довольно узкими. Но, когда я посмотрел на Лесли, я понял, что дело не в книге, а в том, как он читает. Он былвесь погружен в мир идей, действительность для него не существовала. Так вот в чем секрет, подумал я. Уйти от действительности, значит уйти от черта, стать для него невидимым. Это великолепно, значит, наоборот, люди трезвой действительности, люди реальной жизни, реальной политики, все вообще реальные люди принадлежат черту невылазно и всецело. И, говоря откровенно, это открытие меня очень обрадовало. А бедный чертик, кажется, отчаялся найти Лесли и сидел в углу около двери, поджав под себя ножки. Вглядевшись в него попристальнее, я увидел, что он плачет, вытирает слезы кулачонком и вообще имеет несчастный вид. Глядя на него, я понял, что он действительно страдает, и что его страдание даже не вполне эгоистично. Он на самом деле боялся за Лесли, который вдруг куда-то исчез, куда -- он не мог понять. Так чувствовать и так страдать могла бы глупая женщина, влюбленная к Лесли и привязанная к нему, но совершенно не способная понять, о чем он думает, и что его интересует. Лесли точно так же временами исчезал бы от нее, и она должна была бы сидеть в уголку и хныкать. Почему-то у меня в уме очень живо составилась картина таких отношений. Лесли такой, каким я его знал, молодой, полный жизни надежд и перспектив и женщина некрасивая, неумная и неинтересная. И общественно и внутренне она бесконечно ниже Лесли. Нигде и никогда Лесли показаться с ней не может, ни с кем ее не может познакомить, не может даже никому сказать о ней. Вероятно, она "юрэзиан", т.е. с примесью туземной крови; и, несомненно, у нее какое-то темное прошлое; возможно, что она принадлежала к "самой древней профессии", по выражению Киплинга. Где ее нашел Лесли и как он спутался с ней, и почему он не может с ней расстаться, это его тайна и тайна, в которой много чего-то очень некрасивого. Он должен ее прятать. И если о ее существовании узнают, это будет конец и карьеры и всяких перспектив для Лесли Уайта. Его нигде не будуг принимать, он должен будет бросить службу, уехать, он сразу будет конченным человеком. И эта женщина знает это и всеми силами старается все-таки держать его около себя и это ей удается, кроме вот таких моментов, когда Лесли ускользает от нее. Почему? Зачем Лесли сохраняет ее? Чем она может держать его? Почему такой сильный и умный человек, как Лесли, не выкинет эту пакость из своей жизни? Это совершенно не понятно. Очевидно, в ней что-то есть для него. Очевидно, и в нем есть какие-то стороны, которым отвечает эта женщина. Такие женщины могут держать около себя мужчин, только действуя на их темные стороны, предоставляя им себя для проявления этих темных сторон. Меня самого удивили эти мысли. Откуда я мог взять, что этот черт женщина?
Оглянувшись, я заметил, что нахожусь странным образом одновременно в двух местах сразу. В комнате Лесли и храме Кайлас. -- Неужели есть доля правды том, что я сейчас подумал? -- спросил я дьявола. -- Гораздо больше, чем ты думаешь, -- ответил он. -- Это совсем не метафора, что черт любит его как женщина. Ты отгадал, может быть, самую важную сторону наших отношений к вам. Я говорил тебе, что мне очень трудно передать тебе вполне сущность и свойства отношения людей и чертей. Есть вещи, до которых ты должен дойти сам. По существу говоря, у нас нет пола, но так как мы представляем обратную сторону вас, то на нас всегда отражается ваш пол и становится в нас противоположным. Ты понимаешь меня? Этот черт не женщина. Но по отношению к Лесли, у него проявляются женские черты, потому что Лесли - мужчина. Если Лесли был женщиной, то в черте проявились бы мужские черты. -- Значит, V каждого из нас есть такая "она", спросил я, -- и у каждой из женщины есть такой "он"? -- Не обязательно есть, но может быть, ответил дьявол. -- Теперь ты понимаешь, почему нас так волновала история Адама и Евы и их "любовь", -- дьявол презрительно скривил губы. Мы ревновали их. Одни из нас ревновали Адама к Еве, другие Еву к Адаму, а некоторые, как я, например, которые одинакового чувствуют оба пола, ревновали одновременно в обе стороны. Теперь ты это можешь понять. Если бы я сказал тебе все сразу, ты бы ничего не понял. В наших отношениях к людям очень много "пола" и при том на большинство людей легче всего действовать с этой стороны. -- Я что-то совсем перестаю тебя понимать, -- сказал я. -- Раньше ты говорил, что людей, испытывающих эмоции любви, вы перестаете даже видеть, а теперь, ты говоришь, что вам на людей легче всего действовать с этой стороны. Что же верно? -- И то, и другое, -- сказал дьявол, нисколько не смущаясь. Чувство пола отвратительно и враждебно для нас, когда оно вызывает в людях так называемые поэтические настроения. Это главное зло. С ним мы боремся всеми силами, но ничего не можем сделать. Эти поэтические настроения окружают человека точно какой-то стеной, и мы совершенно теряем его, пока "поэзия" не разойдется. Еще хуже, конечно, ощущение пола в соединении с мистическим, -- с чувством чудесного, с чувством бессмертия. Эти ощущения совсем уводят от нас людей и делают их недоступными для нашего воздействия. -- С другой стороны, то же чувство пола, но соединенное хотя бы с самым легким отвращением к нему, с чувством греха и стыда, с сознанием, что это нужно прятать, что это нехорошо, это вот как раз то, что нам нужно. Понимаешь, одна и та же эмоция в человеке может проявляться различно. Она может быть и за нас, и против нас. И вот у кого много этой "поэзии" или "поэтичности", или кто ощущает "чудо" в чувстве пола, (дьявол произносил эти слова с плохо скрываемым раздражением), тот совершенно недоступен нам. Но к счастью это бывает очень редко, большинство людей, и мужчин и женщин, относятся к вещам очень реально, без всякой поэзии. И с ними нам очень легко иметь дело. Этот Лесли Уайт из трудных типов. Но он -- англичанин, и, ты понимаешь, у него столько предрассудков и лицемерия в этой области, что всегда можно за что-нибудь зацепиться. Он очень многого боится в себе, очень многому не верит. Чувствует в тоже время, что виноват перед собой, а чтобы оправдать себя в своих глазах, старается низвести все это на самую последнюю материальную плоскость. Вот тут мы и берем его. Кроме того, ты помнишь, что я тебе говорил про "игру". Так вот, пока люди понимают, что в чувстве пола факты -- не настоящие, а настоящее что-то другое, они нам не доступны, но как только они начинают все это принимать серьезно, и в результате этого бояться, ненавидеть, ревновать, страдать -- они наши. Ты понимаешь, есть эмоции материального порядка, через которые люди делаются доступными нам. И эти эмоции легче всего затронуть со стороны пола.
Я опять перевел взгляд на комнату Лесли. Бой принес еще виски с содой, и Лесли разрезал и перелистывал уже третью книгу. Черт, по-видимому, уже отчаялся его найти и сидел в углу страшно печальный и о чем-то, видимо, из всех сил думал. Потом он лег на пол, распластался, как лягушка, стал при этом совсем плоским, как лист бумаги, и, работая руками и ногами, вылез под дверь. Меня заинтересовало, куда он пойдет. Поднявшись с пола, черт отряхнулся, надулся опять, как резиновый, и побежал вниз по лестнице. Я стал следить за ним, оставив пока Лесли. Черт вышел через запертую дверь к морскому берегу и пошел, переваливаясь, по песку. Набегала темная волна, оставляя после себя белую пену. Ночь была темная и теплая, точно бархатная. Сверкали звезды, и между пальмами перелетали светящиеся мухи, похожие на летающие звезды. Но черт не обращал внимания на это, и в этот момент он показался мне похожим на какого-то старьевщика, мелкого торговца или барышника, обдумывающего грошовый гешефт на морском берегу под пальмами. Что ему за дело до этих пальм, все равно их срубить и продать нельзя, а летающие светляки -- ведь, они уже ровно ничего не стоят. Такому барышнику или старьевщику показалось бы ужасно глупым, если кто-нибудь сказал, что все это сказочно и прекрасно. И, вероятно, он стал бы думать, нельзя ли на этом дураке зашибить рупию, другую, продать ему какую-нибудь фальшивую жемчужину, что-нибудь в таком роде. Черт именно казался таким мелким комиссионером. Он представлял собой невозможность ощущений прекрасного и сказочного. В этот момент я понял, что мы больше всего ошибаемся, когда приписываем черту какие-то положительные злые силы -- демонические черты. Ничего положительного в черте нет и быть не может. Это я видел совершенно ясно. Черт, это -- отсутствие всего высокого и утонченного, что есть в человеке, отсутствие религиозного чувства, отсутствие мечты, отсутствие чувства красоты, отсутствие чувства чудесного. Переваливаясь, но довольно быстро, черт шел по песку вдоль пальм, и все время он пристально вглядывался в темноту, точно искал чего-то. Наконец, он свернул в сторону, и я заметил, что на песке у толстого ствола пальмы сидел другой черт, довольно важный на вид, с толстым животом, с седой козлиной бородкой и в ермолке. Маленький черт сел против него на песок и начал рассказывать, очевидное своих неудачах с Лесли, временами показывая рукой в сторону отеля. Что он говорил, я не понимал. Но меня поразило, до какой степени он на самом деле стал похож на женщину, точно он совместил в себе все неприятное и отталкивающее, что может быть в пошлой и вульгарной женщине. Старый черт внимательно слушал, потом начал говорить видимо наставительным тоном, и чертик сидел перед ним, скривив голову на бок и опершись подбородком на ладонь и внимательно слушал, точно боясь пропустить слово. Я вернулся к Лесли. Он еще долго читал, записывал пришедшие мысли и потом лег спать.
Ночь быстро промелькнула передо мной, и наступил короткий тропический рассвет. И в Индии, и на Цейлоне встают рано. Слуги мели коридоры, несли в комнаты чай и кофе. Бой -- сингалезсц в белой узкой юбке и куртке, босиком и с черепаховым гребнем на голове, с большим подносом в руках неслышно вошел в комнату Лесли. Лесли еще спал под пологом-сеткой от москитов. Осторожно ступая, бой наклонился и поставил поднос на низенький столик около кровати. Я посмотрел на поднос и к своему глубокому изумлению увидел, что все помещавшееся на подносе, это был черт, которого я оставил под пальмой. Теперь черт принял самые разнообразные формы и, надо отдать ему справедливость, имел очень привлекательный и аппетитный вид. Во-первых, это был чай, два небольших темных чайника, один с кипятком, другой с крепким и душистым цейлонским чаем; янтарное австралийское масло с кусочком льда на тарелке, густое апельсиновое варенье, горячее яйцо всмятку в фарфоровой рюмочке; два кусочка сыру; горка горячих поджаренных тостов, четыре темно-желтых, изогнутых банана; два черно-фиолетовых мангустана, плод, который так нежен, что никогда не может быть привезен в Европу. -- И все это был черт! Лесли открыл один глаз и посмотрел на поднос. Потом он потянулся, зевнул, открыл другой глаз и сел на кровати. Я видел, как сразу нахлынули на него вчерашние мысли, и как ему было весело и приятно все это вспоминать: и разговоры с индусом, и свои намерения заняться йогой, и все мысли, приходившие ему в голову вечером. -- Все дело в тренировке, старик прав, -- сказал себе Лесли. Главное, нужно всегда следить за собой, не позволять себе делать ничего, не спросив себя, нужно ли это для той цели. Следить за своими мыслями и словами, и действиями, чтобы все было сознательно! И я видел, что Лесли очень приятно говорить себе это и приятно чувствовать, что он это знает, и что он может это говорить себе. Затем Лесли приподнял сетку от москитов и вылез наружу. Он хотел было встать, но поднос с чертом остановил его внимание, и он невольно посмотрел на бананы. Я уже чувствовал поставленную ему западню. Одну десятую секунды, он как будто колебался, но потом с деловым видом он налил себе большую чашку крепкого чая и густо намазал апельсиновым вареньем кусок тоста. Лесли чувствовал себя так удивительно хорошо. Все в нем рвалось скорее за дело, за работу, и он по совести не мог отказать себе в маленьком удовольствии. Чай, тосты, масло, варенье, яйцо, бананы, сыр-все это очень быстро исчезло. Сделав кругом надрез ножом, Лесли разломил толстую черную кору мангустана и вынул нежный белый плод, по виду похожий на мандарин, чуть-чуть кисловатый, душистый и тающий во рту. За первым последовал второй. Это было последнее. С некоторым сожалением, поглядев на поднос, Лесли начал вставать. Пока он умывался и брился, черт опять появился около него. У него был немного помятый вид, но теперь он, несомненно, видел Лесли. Лесли думал все о том же, только мысли его как будто немножко потускнели. Того творчества, которое было в них вчера вечером, сейчас я не замечал. Мысли, как будто шли по одному кругу. Но Лесли крепко держался за них, и, видимо, они были ему приятны. Одевшись, Лесли спустился вниз и, через столовую, прошел на веранду, выходившую к морю. Перед верандой была небольшая площадка, поросшая травой, и дальше за пальмами синело и золотилось море. Направо зеленый берег убегал к Коломбо, и виднелись верхушки сушившихся парусов на рыбачьих "катамаранах", вытащенных на песок. Лесли невольно поглядел в эту сторону. Правда он шел сюда просто, пока бой убирает комнату, и собирался работать до завтрака. Но теперь его потянуло море. Здесь было столько солнца, и дул такой приятный ветерок с запахом воды. Лесли почувствовал, как хорошо будет покачаться на катамаране над прозрачной волной и еще раз продумать хорошенько вчерашние разговоры. -- Нет, лучше буду работать, -- сказал он себе, -- не нужно начинать сразу с уступок. Пойду только взгляну, в порядке ли все на катамаране. Насвистывая, он сбежал вниз по каменным ступенькам над самым морем, и я видел, как черт, совсем как собачонка, что было духу понесся вперед.
Молодой рыбак-сингалезец, которого Лесли всегда брал с собой в море, стоял в это время около лодок и с огромным интересом, стараясь не проронить ни слова, слушал, что рассказывал один из старых рыбаков, с седой косичкой на затылке, о своем судебном процессе с местным богачом де Сильва из-за теленка, задавленного автомобилем. И сингалезцы, и тамилы, на Цейлоне, и все население Индии до Гималаев ничем на свете не увлекается так, как судебными делами. Суд -- это любимое развлечение индусов, любимая тема разговоров. В прежние времена, при раджах, не было никакого суда, потому что правым оказывался тот, кто больше заплатил. И это не представляло никакого интереса, потому что заранее было известно, кто может заплатить больше, и кто будет прав. Но англичане ввели настоящий суд, в котором никогда неизвестно заранее, кто выиграет. Такой суд создает азарт, спорт. И население Индии с жаром воспользовались новым развлечением. Суд, это театр, клуб, цирк, представление заклинателей змей, состязание борцов и петушиный бой-вес в одно время и в одном месте. Знатоки законов и суда пользуются огромным уважением и авторитетом. И все с кем-нибудь судятся. Только у самого бедного и несчастного человека нет никаких судебных дел. Но тогда его самого за что-нибудь судят. Молодой рыбак совершенно ушел в тонкости доказательств, представленным владельцем убитого теленка. Но в этот момент подбежавший черт ударил его кулаком в плечо и толкнул в сторону отеля. Увидав Лесли, спускавшегося вниз к морю, бой заключил, что он собирается выйти в море на своем катамаране, и, оторвавшись с некоторым сожалением от увлекательного рассказа, сразу устремился навстречу Лесли с самой сияющей физиономией. Мастэр хочет идти в море. Прекрасная погода, мастэр. Ветер немного слаб, но мы сразу поставим парус. Сейчас все будет готово, мастэр! И, не слушая, что говорил Лесли, бой, нагнув голову, и сверкая голыми пятками, помчался к его катамарану, стоящему на песке, в стороне от других. Лесли невольно заразился его энтузиазмом и, улыбаясь, шел за ним, решив раз уж так полчаса покататься. Ветер в море оказался сильнее, чем можно было думать на берегу. Катамаран поднимался и опускался, скользя по волнам, как буер по льду, и повинуясь каждому движению рулевого весла. И у Лесли долго не хватало духу поворачивать назад. А, возвращаясь, пришлось лавировать против набежавшего бриза, и в результате Лесли вернулся в отель только в половине десятого. В столовой отеля, через которую проходил Лесли, уже кончался "брейкфаст". И хотя Лесли чувствовал порядочный аппетит после двух часов на воде, он хотел пройти к себе, чтобы больше не терять времени. Но "старший бой", в белой узкой юбке, с черепаховым гребнем на голове, в белом смокинге и босиком, поклонился ему так почтительно-фамильярно, как умеют это делать только индийские слуги, и Лесли невольно подошел к своему столику и сел. Черт забежал вперед его, прыгнул на стол и превратился в карточку кушаний, кокетливо прислонившуюся к вазочке с цветами. Молодой бой принес чай и варенье, как это полагается к первому завтраку и остановился, ожидая распоряжений. Лесли налил себе большую чашку крепкого чаю и, отхлебнув, взглянул мельком на карточку и велел подать себе традиционную английскую жареную копченую селедку. После селедки он спросил, также национальную, яичницу с поджаренными ломтиками страшно соленой свиной грудинки, потом небольшой бифштекс с жареным луком, потом индийское кушание -- керри, которое нигде не подают так, как на Цейлоне. -- это целый ритуал. Сначала старший бой принес горячий, рассыпчатый, душистый рис. Лесли положил на тарелку порядочную порцию. Потом другой бой принес два блюда с судочками с разными соусами -- соус из раковых шеек, соус из рыбы, соус из яиц с томатом, соус из кусочков рубленного мяса, очень противный желтый соус из корня ксрри и соус из какой-то зелени вроде стручков. Лесли положил себе из трех судочков. Потом третий бой принес большое блюдо, разделенное чуть не на двенадцать отделений, туг были -- тертые кокосовые орехи и маленькая сушеная, довольно вонючая рыбка, перец во всевозможных видах, рубленый лук, какая-то очень едкая желтая паста и еще разные странные приправы. И в заключение опять старший бой поставил перед Лесли вазу с жгучим четни, консервированным манго. Пока Лесли клал себе разные ингредиенты керри и перемешивал их на тарелке, как это полагается, я с ужасом увидел, что все это был черт. Из одной миски торчали его ножки, в другой плавала голова и т.д. После керри, от которого страшно жгло во рту, Лесли выпил две чашки чаю и съел несколько тостов с вареньем. Потом он взял себе сыру и, отказавшись от сладкого, принялся за фрукты. Апельсин, несколько бананов и потом манго. Манго, это довольно большой, темно-зеленый, тяжелый и холодный плод. Держа его левой рукой на тарелке, вы отрезаете ножом большие куски вокруг косточки и потом едите ложкой холодную, ароматную и сочную мякоть, похожую на смесь ананасового и персикового мороженого, иногда еще и с вкусом земляники. Два манго, бутылка джинжера и папироска, это был конец завтрака Лесли Уайта. Докуривая папироску, Лесли вспомнил, что ему необходимо поехать в город. Это было досадно, приходилось опять отложить работу.
Поезд железной дороги бежал под пальмами вдоль морского берега, зеленная волна поднималась стеклянным валом и падала, разбегаясь по песку белой пеной и подкатываясь к самому поезду. В море было столько сияния и блеска, что глазам на него было больно смотреть. Но Лесли и не особенно хотелось на это смотреть. Сейчас он ясно чувствовал, что видел все это каждый день, и он думал, что поезд идет очень медленно. Ему нужно было зайти на службу и к портному и вернуться к ленчу. Думать ему не хотелось, но было приятно вспоминать, что у него в запасе есть что-то очень хорошее, к чему он вернется, когда придет время. Чертик был здесь же, хотя он и имел довольно усталый вид. (Я понимал, что ему не даром достались два завтрака Лесли Уайта), вместе с тем он был, видимо, очень доволен собой. Он влез с ногами на диван против Лесли и сидел, временами поглядывая в окно.
С поездом в час двадцать Лесли вернулся обратно в отель. Было порядочно жарко в цейлонской тепловой оранжерее. Лесли зашел к себе умыться и переодеться и в свежем белом костюме и в безукоризненно мягком воротничке спустился вниз в столовую. Шел ленч. Постоянный сосед Лесли по столику, отставной индийский полковник, кончил перед сдой бутылочку стаута со льдом, которая ему полагалась для здоровья, и имел очень благодушный, расположенный ко всему на свете вид. Лесли весело поздоровался с полковником и развернул салфетку. Бой поставил перед ним тарелку супа пюре-томат. Но я видел, что это был не суп, а все тот же черт. После супа черт превратился в разварное тюрбо; потом в жареную курицу с ветчиной и в зеленый салат; потом в холодную баранину с вареньем и с желе, потом в паштет из дичи и потом опять в керри, которое подавалось с той же помпой на двадцати пяти тарелочках. Все это Лесли добросовестно уничтожал. После керри черт превратился в мороженое и потом во фрукты - апельсины, манго и ананас. Кончив завтрак, Лесли встал, чувствуя некоторую тяжесть. -- Вот теперь я почитаю на свободе, -- сказал он себе, -- к чаю нужно бьггь у лэди Джеральд. Лесли прошел к себе в комнату, велел подать содовой воды с лимоном, снял с себя почти все, что можно было снять, и присел к столу с книгой и с трубкой. Страницу он прочитал очень внимательно, но на середине второй страницы он вдруг поймал себя на том, что повторяет все одну фразу, и не может понять, что она значит. В тоже время он почувствовал странную тяжесть в веках, а когда оглянулся на кровать, заметил, точно в первый раз, что она имеет необыкновенно привлекательный вид. Машинально он положил книгу, подошел к кровати и зевнул. Черт уже вертелся тут и разглаживал наволочку. Лесли посмотрел для чего-то на часы и лег на кровать. Почти сейчас же он заснул здоровым и крепким сном. А черт влез на кресло у стола и, взяв недокуренную трубку Лесли и книгу, которую тот читал, с важным видом начал выпускать клубы дыма и перелистывать книгу, на-рошно держа се верх ногами. Лесли спал часа два и так крепко, что когда проснулся, не мог сразу сообразить, что это: утро или вечер. Наконец, он посмотрел на часы, и увидав, что уже половина пятого, кубарем соскочил с кровати и принялся за одевание и умывание. Бой опять принес ему содовой воды с лимоном, через пятнадцать минут Лесли свежий и вымытый бежал на станцию, находившуюся около самого отеля, а впереди его бежал черт. Пятичасовой чай у лэди Джеральд пили в саду. Меня немного удивило, когда я увидел Лесли Уайта за одним столиком с двумя дамами, одна из которых, высокая стройная блондинка, была Маргарет Ингльби. Но теперь я понял, почему Лесли так спешил. Я познакомился с Маргарет за два года до этогов Венеции, и не знал, что она приехала на Цейлон. Она была здесь с теткой, довольно болтливой седой дамой, и, как я понял из разговора, Лесли встречался с ней всего второй раз. Теперь он с увлечением рассказывал Маргарет про Цейлон, и их разговор совсем не был похож на обыкновенный разговор, шедший за другими столиками. Лэди Джеральд увела тетку показывать ей какие-то индийские редкости, и Маргарет с Лесли остались одни. Я не мог не видеть, что они производили большое впечатление друг на друга, и что Маргарет заметила это первая. Она мне всегда очень нравилась. У нее был интересный стиль женщины с картины или гравюры восемнадцатого века. -- Женщина до последней тесемочки, -- как сказал про нее один французский художник. -- Ни малейшей сухости или резкости движений, обычных у англичанок, играющих в гольф; удивительная точеная шея, маленький рот -- тоже большая редкость для англичанки -- с каким-то особенным ее собственным рисунком губ, огромные серые глаза, необыкновенно музыкальный голос и манера говорить медленно и немножко лениво. Она видела, что производит впечатление на Лесли, и это ей доставляло удовольствие совершенно помимо каких бы то ни было мыслей или соображений. Она знала, что Лесли для нее совершенно невозможен. Тетка со своей обычной болтливостью уже говорила о нем с лэди Джеральд, и Маргарет слышала, что у Лесли ничего нет, что он живет на жалование, что ему двадцать восемь лет, и что, в самом благоприятном случае, он будет в состоянии жениться только через десять лет. А Маргарет было уже двадцать девять лет, и она решила, что самое позднее через год она уже будет замужем, в крайнем случае за одним из своих вечных женихов, которых было целых три. Но тем не менее Лесли ей очень нравился. Он был не похож на других, интересно говорил о том, чего никто не знал, и что ее всегда интересовало. И ей было приятно сидеть здесь в плетеном кресле, слушать Лесли и наблюдать, как его глаза -- сами, по мимо его воли, время от времени проходят по ее ногам и сейчас же усилием воли поднимаются вверх.
Наблюдая их, я заметил вдруг что-то знакомое и, приглядевшись внимательнее, я увидел, что Лесли и Маргарет, это были Адам и Ева. Но, боже, сколько теперь между ними нагромоздилось загородок. Я понял, что значит ангел с огненным мечом в руке. Они даже смотреть друг на друга не могли без стеснения. А в тоже время они чувствовали оба, что хорошо знают друг друга, и давно знают, и сразу могли перейти на очень близкий тон, если бы позволили себе. Но они очень хорошо знали, что не позволят. Хотя это было странно и почти смешно, до такой степени они, в сущности, были близки. Они кончили чай, и Лесли, которому черт подсунул из-за левого локтя тарелку с сэндвичами, машинально уничтожил порядочную горку. -- Пойдемте смотреть ваше море, своим ленивым и мелодичным голосом -- сказала Маргарет. Большая часть гостей уже перебралась на другую сторону сада, выходившего к морю. Лесли поднялся, чувствуя смутную тревогу, что к ним кто-нибудь подойдет. К счастью никто не присоединился к ним. Многие уже уезжали. В углу сада была каменная беседка со скамейками и с лесенкой к пляжу. Они сели здесь, и Лесли сел так, что перед ним на фоне моря и неба вырисовывался силуэт Маргарет. Немного направо от них, над темно-синим горизонтом моря, уже почти касаясь его, опускался большой красный шар солнца. Море слегка шумело, чуть набегал ветерок. И во всей природе разливалась предвечерняя тишь. Лесли рассказывал про вчерашнего индуса. -- Что меня больше всего поразило, это мое собственное ощущение, -- говорил Лесли. -- Я совсем не сентиментален, а между тем к этому старику во время разговора я испытывал положительно нежное чувство, точно он был мой отец, которого я давно не видал, потерял и вдруг нашел. Что-то вроде этого. Вы понимаете? И ведь в сущности со многим из того, что он говорил, я не был согласен. Это чувство шло как-то наперекор моему сознанию. -- Но, значит, Индия действительно существует, -- говорила Маргарет. -- Нет, вы просто должны узнать все до конца. Подумайте, как это удивительно интересно. Вдруг вы найдете настоящее чудо. Я читала все, что пишут об этом, там всегда не хватает самого главного. И вы чувствуете, что люди, которые пишут, сами в действительности ничего не знают и всегда кому-нибудь верят. -- Лесли с восхищением слушал Маргарет, она говорила буквально его мысли -- и его словами. -- Нет, этот старик производит совсем другое впечатление, -- сказал он; я именно чувствовал, что он знает и что через него можно найти людей, которые знают еще больше... И вдруг Лесли почувствовал, что все, что он говорил об индусе, приобрело какой-то особенный новый смысл, от того что это он говорил Маргарет. И Лесли вдруг понял, что если бы он мог сделать два шага, отделявшие его от Маргарет, взять ее за талию и повести с собой к самому морю и идти с ней у воды, подкатывающейся под ноги, дальше и дальше, пока зажгутся звезды, куда-то, где нет совсем никак людей, а только он и она, то тогда вдруг станет полной реальностью все, о чем говорил старик-индус. И не нужно будет никакой йоги и никакого изучения, а просто нужно будет только идти с Маргарет по морскому берегу, смотреть на звезды, ждать восхода солнца, забираться в лесную глушь в жаркий полдень, а вечером опять выходить к морю, и идти, идти, все дальше и дальше. И вместе со всеми этими мыслями Лесли почувствовал вдруг, до какой степени хорошо и близко он знает Маргарет, знает прикосновение ее рук и всего тела, запах волос, взгляд ее глаз совсем близко от своих, легкое движение ресниц, прикосновение щеки, губ, ощущение движений ее тела... все это прошло вдруг как сон. На короткий, не имевший протяжения момент, он вспомнил Маргарет и вспомнил такой же вечер на таком же морском берегу. Так же опускался красный шар солнца в потемневшее море, так же шумел, набегая, прибой, и так же шелестели пальмы... Ощущение было так сильно, что у него перехватило дыхание, и он вдруг замолчал. Маргарет слушала его, слегка повернув к нему голову. Все, что он говорил, было ново и занимало ее. Но ее смешило, что ей хотелось совсем другого. И она внутренне смеялась над тем, как удивился бы Лесли Уайт, если бы она сделала то, о чем думала. А ей хотелось, совсем как маленькой девчонке, взять Лесли за плечи и потрясти. Инстинктом она чувствовала, какой он сильный и тяжелый, и ее волнопало ощущение этого твердого и в тоже время эластичного и твердого тела. Она чувствовала, что если возьмет Лесли Уайта за плечи, то даже не сдвинет с места, и ощущение этой силы и живой тяжести было как-то особенно приятно, сливаясь с ощущением его взгляда, который с усилием отходил в сторону и опять притягивался к ее ногам, рукам, губам. -- Глупый, -- говорила она себе, -- если бы он знал, о чем я думаю. -- У нее в глазах начинали сверкать какие-то огоньки. А где же черт? -- подумал я. Интересно, что он теперь делает? Неужели Лесли его совсем съел? Но в этот момент я увидел, что из-под скамейки, на которой сидел Лесли, высовывается голова черта со взглядом, устремленным на Маргарет. Я даже вздрогнул. Эта была сама "ревность с зелеными глазами". Вот тут вся сатанинская природа черта сказалась целиком. В этом взгляде была бесконечная ненависть и злоба, какой-то грубый отвратительный цинизм и безумный, видимо, хватающий за самую глубину чертовой души страх. -- Чего он так боится? -- спросил я дьявола. -- Неужели ты не понимаешь? -- ответил тот. -- Лесли каждую минуту может исчезнуть от него. Подумай, что он должен чувствовать. Это после всего его самопожертвования! Ты видел, как он любит Лесли. И теперь из-за этой дрянной девчонки все его труды могут сойти на нет. Ты видишь, что Лесли опять весь в этих фантазиях. И теперь они особенно опасны. Ты замечаешь, что он уже вспоминает. Конечно, он не может понять этих воспоминаний. Но все-таки он очень близок к опасным открытиям. -- Ты говоришь, что он может исчезнуть. Каким образом? -- спросил я. -- Если сделает этот шаг, -- сказал дьявол. -- Какой шаг? -- Этот один шаг, который разделяет их. Только он не сделает. Подумай, в саду у лэди Джеральд. Конечно, нет! И что он может сделать? Они и так слишком долго сидят вдвоем. Это можно пока извинить только тем, что Маргарет недавно приехала и ее интересуют такие вещи, как закаты солнца на морском берегу. Они сидели вдвоем в сущности очень недолго. Берет гораздо больше времени рассказать это. Я видел это потому, что солнце, золотым краем касавшееся горизонта, когда они вышли к пляжу, еще не совсем погрузилось и посылало последние лучи. А оно опускается очень быстро. Но Маргарет уже заметила странность положения и коротким усилием оторвалась от грез, которые начинали захватывать и ее. Она заметила, как изменился голос Лесли, как он вдруг замолчал, -- и почувствовала, что должна спасать положение, иначе выйдет что-нибудь глупое. Опасаться она ничего не могла. Чего же можно было опасаться в саду лэди Джеральд? Дьявол был совершенно прав. И Маргарет даже могла быть уверена, что Лесли ничего не скажет. Но молчание тоже делалось чересчур многозначительным. Поэтому Маргарет заговорила, придавая своему голосу тон немного насмешливый металлический отгенок, который, как она знала по опыту, очень хорошо действует на мужчин и который выручал ее во многих трудных случаях жизни. Еще в школьные годы она получила название "ледяной Маргарет". -- Удивляюсь, куда девались все гости лэди Джеральд, -- сказала она. -- Мы, кажется, одни на необитаемом острове. Прошли верных три секунды, пока Лесли нашел голос и ответил. Но, когда он заговорил, Маргарет почувствовала, что кризис миновал. -- Вероятно, они пошли к морю, -- сказал Лесли, вставая. Маргарет сбежала вниз по каменным ступенькам, и они увидели невдалеке группу мужчин и дам около кокосовых пальм. Мальчики-син-галезцы показывали свое искусство, и на одну пальму карабкались сразу десять мальчишек, совершенно, как обезьяны. Лесли с Маргарет направились туда. И теперь Маргарет стало немножко жалко настроения, которое она спугнула. Она тоже что-то смутно вспомнила, но ее воспоминания были другие. Она чувствовала себя маленькой девочкой, а Лесли был мальчишкой. И ей хотелось дернуть его за рукав, бросить в него горсть песку и пуститься бежать, крикнув ему, чтобы он ловил ее. -- Как скучно быть большими и как хорошо было бы играть с ним, успела сказать себе Маргарет.
Они уже подходили к группе гостей лэди Джеральд. Все смеялись и болтали, и длинный немец в удивительном желтом полотняном костюме, какие продаются в Порт-Саиде специально для немецких путешественников, щелкал кодаком, снимая лазивших мальчишек. -- Стишком темно, -- тихо сказала Маргарет. -- Или можно снимать? -- спросила она, поворачиваясь к Лесли. Она чувствовала себя немножко виноватой перед ним, и ей хотелось загладить это. -- Смотря по тому, какой аппарат, -- сказал Лесли. -- А вы снимаете? -- Да, и у меня очень хороший и дорогой аппарат, -- сказала Маргарет, мельком вспоминая подарившего ей этот аппарат одного из своих вечных женихов, -- только я не умею с ним обращаться. -- Хорошим аппаратом можно, -- сказал Лесли, все еще чувствуя себя обиженным. -- Если стать спиной к морю, то с объективом 4.5 можно снимать сейчас одной сотой секунды на самых быстрых пластинках и пятидесятой на пленках. Но у этого типа с Брауни ничего не выйдет, -- прибавил он, смягчаясь и чувствуя, что долго не может сердиться на Маргарет. -Обратите внимание на этот желтый костюм и голубой галстук. Это идея немецкого туриста о тропическом костюме. Удивляюсь, откуда леди Джеральд выуживает таких господ. Говоря это, Лесли посмот рел на Маргарет, и вдруг его схватила за сердце такая щемящая тоска, что он сам изумился. И в этой тоске опять было воспоминание чего-то, точно он когда-то раньше также терял Маргарет, как должен был потерять сейчас. И сразу все стало скучно и противно, и весь мир превратился в какого-то немца в шутливом костюме с шутовским акцентом. С Маргарет заговорили две дамы. А Лесли отошел в сторону и закурил. Если бы он мог видеть черта, то он заметил бы, что черт посмотрел сначала со злобой и с торжеством вслед Маргарет, потом перекувырнулся три раза на песке, подбежал к нему и стал против него, передразнивая его движения и делая вид, что курит какую-то палочку. Потом все пошли к дому и стали прощаться. Когда Лесли взял теплую и мягкую руку Маргарет, между ними пробежал электрический ток. Это было последнее.
Потом Лесли ехал домой, опять по той же железной дороге. Он сидел один в купе, курил трубку, и в душе у него шел целый вихрь самых противоположных мыслей и настроений. С одной стороны все его мысли об искании чудесного приобрели какие-то новые, совершенно необыкновенные краски, когда к ним примешивалась мысль о Маргарет. С другой стороны он знал, что о Маргарет он не может даже мечтать. Он давно уже пришел к заключению, что ему с его привычками и взглядами нужно быть одному. И теперь он чувствовал, что он должен держаться за эту мысль, не допуская никаких колебаний и уклонений. Средств у него никаких не было. Службу, какую бы то ни было, он мог терпеть только до тех пор, пока знал, что каждую минуту может ее бросить. Мечты о любви были бы только слабостью и больше ничем. Маргарет должна выйти замуж, может быть, у нее даже есть жених. Впрочем, лэди Джеральд знала бы. Но все равно, разве он может мечтать о женитьбе? Женатый он был бы связан, привязан к одному месту, к службе, должен был бы идти во всем на тысячу уступок и компромиссов, на которые он теперь ни за что не пойдет. И потом, все равно это невозможно. Его жалования едва хватает ему одному. Нельзя же жить с женой в отеле. Чтобы жениться, нужно по крайней мере в пять раз больше, чем он получал. Лесли говорил себе все эти благоразумные вещи, но в тоже время он чувствовал, что в Маргарет было что-то, уничтожавшее всякое благоразумие и всякую логику, что-то такое, ради чего можно было пойти на все, согласиться на все, не думать ни о чем. Да, Маргарет... -- сказал он себе, точно это имя было каким-то магическим заклинанием, делавшим возможным все невозможное. Черт, лежавший на диване, свернувшись в клубок, заворчал, как собака, и, открыв один глаз, посмотрел на Лесли теперь уже с нескрываемой ненавистью. -- Нет, я не должен думать об этом, -- сказал Лесли. Он закрыл глаза, откинулся на спинку дивана и стал стараться увидать лицо старика-индуса, желая вместе с тем вызвать в памяти его слова. Но вместо этого он увидал Маргарет, медленно говорящую: -- "пойдемте смотреть ваше море". -- Милая, -- тихо сказал Лесли, и черт заскрипел зубами и съежился совсем в комочек. Вероятно, он чувствовал себя скверно, потому что временами начинал дрожать, совсем как собачонка под дождем. А Лесли погрузился в мечтания, очень смутные, но необыкновенно приятные, в которых Маргарет переплеталась с какими-то чудесами, которые Лесли должен был найти с помощью старика-индуса в каких-то пещерах, у каких-то йогов. -- Должно же что-нибудь быть во всем этом, -- говорил он себе. Да, этот русский (это был я) совершенно прав, мы должны найти новые силы. С тем, что у нас есть, мы не можем устроить свою жизнь, можем только проигрывать. Нужно найти какой-то новый ключ к жизни, тогда все будет возможно. И в голове Лесли все время мелькали неясные, но захватывающие картины, в которых главное место занимала Маргарет.
Как всегда бывает в таких случаях, его сознание раздвоилось. Один Лесли прекрасно понимал, что в пределах обыкновенных, земных возможностей Маргарет также недоступна для него, как жительница Луны. Но другой Лесли совершенно не желал считаться ни с какими земными возможностями и уже строил что-то фантастическое, по-своему переставляя кубики жизни. Было необыкновенно приятно думать о Маргарет. Пускай даже она не знает этого. Лесли чувствовал себя рыцарем, который будет служить своей принцессе даже без ее ведома. Но, когда он добьется чего-нибудь, когда он найдет чего-нибудь, он напишет ей, какое впечатление произвела на него эта встреча, как много сделала на него Маргарет, сама того не подозревая, и как он для нее искал и нашел. Как только Лесли останавливался в своих мечтаниях, какой-то другой голос в нем немедленно брал нить и продолжал говорить, что Маргарет может ответить на его письмо, может написать, что она часто вспоминает Цейлон, помнит их встречу и разговор и собирается приехать опять, если не в этом году, то в будущем. Лесли мечтал совсем как школьник, но в этих мечтах было больше реального, чем даже он сам думал. Многим показалось бы просто сумасбродством тратить время на такие воздушные замки, но я давно привык думать, что самое фантастическое в жизни и есть самое реальное. Я хорошо знал Маргарет, потому что знал этот тип, и мечты Лесли совсем не казались мне невозможными. Именно такие мечты имели шансы на осуществление. Маргарет считала себя очень положительной и практичной, но в этом она ошибалась. В действительности она принадлежала к женщинам, рожденным под особым сочетанием планет, благодаря которому они доступны влияниям, идущим со стороны фантастического и чудесного. И если бы Лесли когда-нибудь сумел затронуть эти струны ее души, она бы пошла за ним, не спрашивая ничего другого. Черт, по-видимому, был одного мнения со мной, потому что ему очень не нравились мечты Лесли. Он проснулся и сидел, делая гримасы, точно у него болели зубы. А потом, очевидно, не выдержав больше, он подпрыгнул и выпрыгнул в окно. Перевернувшись три раза в воздухе, черт влетел в окно узенького отделения третьего класса, где было совершенно темно (из экономии вагоны третьего класса не освещаются на Цейлоне) и очень тесно и шумно. Там он вмешался в начинавшуюся ссору и в короткое время довел ее до довольно оживленного состояния. Это немножко подняло его настроение, и, когда он догнал Лесли по дороге от станции к отелю, у него не было такого несчастного вида и, видимо, он готов был на дальнейшую борьбу. Хотя я заметил, что вообще теперь к вечеру он был только тенью самого себя, до такой степени было ему, очевидно, трудно пасти Лесли Уайта.
Лесли прошел к себе в комнату и, не зажигая огня, сел у стола. В комнате на него сразу нахлынула действительность, и он очень ярко ощутил, что больше не увидит Маргарет. Завтра утром она уезжает в Кэнди и оттуда в Индию. Его отпуск на днях кончается и, вероятно, его пошлют в командировку в джунгли, в юго-западную часть острова. Он встал и пустил электричество. Жмурясь от света, он закрыл ставни-жалюзи и достал из стола толстую тетрадку, в которой вчера делал заметки. Как-то странно чужим показалось ему сегодня все, что он писал вчера. Точно год прошел со вчерашнего вечера. Все было так наивно, почти по-детски. Лесли вспомнил утро и прогулку на катамаране. И это было тоже давно. Теперь он сразу начал понимать столько нового. У него точно раскрылись глаза. И все это произошло в течение последних двух часов от разговора с Маргарет, от нахлынувших на него ощущений, от смутных воспоминаний чего-то. Все вчерашние мысли как-то перестроились на новый лад, когда в них вошла Маргарет, и стали еще ближе, еще реальнее и в тоже время еще недоступнее, еще труднее. -- Нужно разобраться во всем этом, -- сказал себе Лесли и невольно оглянулся крутом. И почему-то комната отеля в этот момент показалась ему особенно пустой и скучной. В дверь постучали. -- Приходите обедать, Уайт, -- сказал голос за дверью. -- Там приехал один человек, мине-ролог из Ратнапуры, вам нужно познакомиться с ним. Лесли не хотел идти обедать, но стены кругом смотрели на него как-то очень негостеприимно, казалось уж чересчур мрачно сидеть здесь одному, и он почти обрадовался предлогу уйти отсюда и быть среди людей. -- Ладно, - сказал он. Еще полсекунды Лесли колебался. Скучно было одеваться. Но в тоже время он чувствовал, что не в силах просидеть вечер один. Он слышал раньше про этого минеролога из Ратнапуры. Это был человек, влюбленный в Цейлон, знающий местную жизнь лучше людей, родившихся на острове; человек того типа, с которыми Лесли любил встречаться, у которых всегда можно было что-нибудь узнать, чему-нибудь научиться. Лесли нехотя встал и начал раздеваться. Черт так и забегал вокруг него. Скоро в смокинге, в высоком воротничке и в лакированных ботинках Лесли шел в столовую.
-- Халло, Уайт, заходите сюда, -- закричала компания из бара. Его познакомили с минерологом, и в тоже время черт перекинулся в довольно объемистую рюмку виски с пиконом и очутился в руке у Лесли. Лесли с недоумением посмотрел на рюмку, но выпил. -- Нет, благодарю, -- сказал он, когда ему стали наливать другую. Пить ему не хотелось. Но минеролог его заинтересовал. Это был маленький, черный как жук, человек, сразу расположивший его в свою пользу сингалезскими анекдотами. Вся компания пошла в столовую. Черт забежал вперед и превратился в тарелку черепахового супа, ставшую перед Лесли. Полковник обедал в городе и на его место сел минеролог. За разговором Лесли кончил суп и в честь гостя велел подать бутылку вина. Черт воспользовался этим и превратился в майонез из раков. Он имел очень аппетитный вид, и Лесли положил его себе гораздо больше, чем позволяло благоразумие. Белое вино со льдом уничтожило ощущение, что майонеза было слишком много, а черт к этому времени превратился в жареную рыбу с очень замысловатым соусом. Когда Лесли кончал свою порцию, я заметил, как черт, пошатываясь и держась за голову, отошел от стола. Подали бифштекс из черепахи, потом жареную утку с салатом. И все это, конечно, был черт. Хотя черту это и не легко доставалось, но он, очевидно, решил доконать Лесли. А Лесли, у которого никогда не было никаких неприятностей с желудком, ел все, что перед ним ставили, тем более, что он еще чувствовал разочарование в жизни, когда вспоминал о Маргарет. Черт превратился в жареную баранину с каким-то кислым соусом. Потом в индюка, жареного с ветчиной, потом в пудинг, потом в сладкий крем; потом, совершенно непонятно почему, после сладкого, в горячий поджаренный тост с икрой. Вообще на столе проходило обычное нелепое цейлонское меню из полутора десятка довольно скверно приготовленных блюд, все почему-то одинакового вкуса, но с очень большим количеством острых приправ, больше подходящих для полюса, чем для экватора. Затем, очевидно, уже из последних сил черт превратился в миндаль, синий изюм и в очень острый и жгучий "индийский десерт", фрукты сахаром с имбирем, -- и, наконец, стал перед Лесли в виде чашечки кофе. Хотя Лесли был и очень здоровый человек, но даже он почувствовал тяжесть во всем теле. Минеролог ехал в город. Два других соседа Лесли шли неподалеку играть в бридж. Он оставался один. -- Ну, вот и отлично, подумал он лениво, -- пойду работать. Он встал, но после почти незаметного колебания, пошел не к себе в комнату, а на веранду. -- Нужно выпить соды, -- сказал он себе. -- Большую виски с содой, -- сказал он бою. На закрытой стеклянной веранде, в низких креслах с длинными ручками, на которые можно было класть ноги, дремало четыре человека с вчерашними газетами. Лесли набил трубку и взял газету. Принесли виски. Он отхлебнул из стакана, выпустил несколько клубов дыма и зевнул. О чем-то ему нужно было думать, но мысли ползли в голову ужасно лениво. -- Завтра я все это соображу, -- сказал себе Лесли. Еще через полминуты он лениво положил погасшую трубку на столик. Потом он повернул голову набок, глубоко вздохнул, и еще через полминуты его дыхание уже стало совершенно ровным. Лесли спал. А на ручке кресла, не желая все-таки отойти от него, висел черт, совершенно прозрачный и мягкий, как пустой пузырь, из которого выпустили все содержимое.
-- Видишь, -- сказал дьявол, -- вот она наша жизнь. Это ли не самопожертвование? Подумай, ведь, бедный черт должен следить за каждым его шагом, не оставлять его ни на одно мгновение, чуть не ежеминутно предоставлять ему себя на съедение, доходить вот до такого состояния и в результате все-таки рисковать его из-за каких-нибудь глупых фантазий. Ну, что, разве кто-нибудь из вас был бы способен на что-нибудь подобное? А что бы с вами было без нас? -- Не буду спорить, -- сказал я. Вижу, что вы вкладываете много усилий и изобретательности в то, чтобы держать нас в своих руках. Но я не верю, чтобы такие простые средства действовали долго. -- Они действуют со времени Адама, -- скромно сказал дьявол. И их главное достоинство заключается именно в том, что они очень просты и не вызывают подозрений. Люди в этом отношении разделяются на два разряда. Одни не предполагают опасности с этой стороны. Даже, когда им говорят, они не хотят видеть ее. Понимаешь, им даже смешно думать, что завтраки, обеды и ужины могут иметь какое-то отношение к их "духовному развитию", мешать ему и останавливать его. Им кажется оскорбительной сама мысль о такой зависимости духа от тела, они из самолюбия не могут допустить ее и не желают считаться с этим. По их мнению, одна сторона жизни идет сама по себе, а другая сама по себе. Конечно, вследствие этого, как все люди, обманывающие себя, они уже нации. А другие, наоборот, кусочком мозга поймут, где опасность, но сейчас же ударяются в противоположную крайность. Начинают проповедывать воздержание и аскетизм и доказывать, что это хорошо само по себе и угодно Богу, и высоко морально, и тому подобное. При этом обыкновенно они не столько следят за собой, сколько за своими ближними. Это наши любимые сотрудники. -- Пускай даже так, -- сказал я. -- Но все-таки я уверен, что Лесли Уайт, раз уж он заинтересовался йогой, доберется до суги дела. Дьявол, видимо, со злобой стукнул ногой с копытом о камень и из скалы вылетел целый сноп искр. -- Ты прав на этот раз, -- сказал он. -- Лесли добрался до суги дела, и, что еще хуже, он нашел пути сношения с другими такими же сумасшедшими. И теперь это создало для него очень опасное положение. Я расскажу тебе, как это вышло.
Началось все с того, что, проезжая на юг Цейлона, он опять заехал в тот буддийский монастырь, где вы с ним познакомились. Ну вот, ты знаешь его привычку во все совать нос. Расспрашивая о жизни монахов, он заинтересовался вопросом, что они едят, как едят, когда едят. И когда ему рассказали, что,согласно правилам для буддийских монахов, они ничего не едят после полудня, он весь так и загорелся:
-- почему это так? В конце концов он решил попробовать такой режим на себе. И теперь он питается рисом и фруктами и ест один раз в день. А это очень опасная игра. Но еще хуже другое. У него явилась мысль, что он не один. А ты знаешь, что когда у человека явится эта мысль, он очень скоро найдет подтверждение. Кончилось это тем, что он узнал о существовании цепи. Говоря иначе, произошло то, что ему обещал старик-индус, что среди темной ночи он увидит огоньки людей, идущих в один храм, на один праздник. Ну, а это уже, знаешь, скверно. Я в этот бред не верю. Но людям это очень опасно, особенно таким, типа Лесли Уайта, которые не удовлетворяются хорошими словами и добрыми намерениями. Я-то знаю, что это за праздник. Все эти люди идут к собственной гибели; летят, как бабочки, в огонь. Я уж это говорил тебе. И ты понимаешь, их собственная гибель еще туда-сюда, хотя мне и их жалко. Но ведь они за собой и других тащат. Вот что ужасно. Я не верю ни в какую мистическую цепь, ни в какой храм, но я должен сказать тебе, что пробуждение каких-то стремлений в этом направлении меня пугает. И в конце концов мне придется прибегнуть к экстренным мерам, тоже довольно старым, но взять их на этот раз в более сильной дозе. -- Что же это за меры? -- Ну, это я тебе теперь не могу сказать, я и так разболтал тебе слишком много. Скажу только, что это -- ставка на благородство. И в этой игре я еще ни разу не проигрывал.
из книги "Совесть -- поиск истины" П.Д. Успенского