Исследования последних лет обнаружили у обезьян неожиданные способности пользоваться "орудиями труда" и "языком".
Давно уже использование специальных орудий и инструментов для достижения той или иной цели не считается отличительной чертой "человека разумного". При этом орудия употребляли не только наши предки, такие как относимые к отдельному виду неандертальцы, - к этому способны и ныне живущие, близкие нам виды человекообразных обезьян.


Еще во время Первой мировой войны немецкий психолог Вольфганг Келер продемонстрировал в эпохальных экспериментах способность шимпанзе доставать подвешенные к потолку клетки бананы, используя для этого поставленные друг на друга ящики в качестве подставки и палку в качестве "инструмента". При этом согласно Келеру у шимпанзе сначала возникает образ конечной, желаемой ситуации (обезьяна, каким-то образом поднятая вверх, к бананам), и только затем, в соответствии с этим образом, или гештальтом, шимпанзе начинают думать о "подручных" (или "подлапных") средствах, которыми могут стать случайно оказавшиеся рядом ящики, а может - и что-то другое. Так, однажды исследователь, терпеливо сидевший в клетке и ждавший, пока у другой человекообразной обезьяны - орангутанга - родится гештальт (классические эксперименты Келера многократно повторялись), почувствовал прикосновение его передней руки к своему плечу, - оранг повел его за собой, поставил под бананами и достал их, забравшись ему на плечи!

Здесь мы имеем дело со своего рода предвидением и конструированием желаемой ситуации. Причем наблюдается оно только у высших обезьян, - низшие, такие как мартышки или макаки, на это не способны, а их реакция ограничивается повторяемыми до изнеможения стереотипными действиями (прыжками, метанием по клетке и т. д.) Однако планирование действий и выбор орудий ограничены в опытах Келера ситуацией "здесь и сейчас", что и давало повод говорить: между тем, как используются орудия человеком, и как - его родственниками, - настоящая пропасть. В одном случае применение орудий происходит на долговременной и сознательной основе, в другом - оно ситуативно и случайно. Тем больший интерес представляют опыты, о которых 19 мая 2006 г. сообщил журнал Science: человекообразные обезьяны выбирали, сохраняли и переносили орудия с места на место, рассчитывая, что те понадобятся им в будущем!

Исследование было проведено учеными из института эволюционной антропологии Макса Планка в Лейпциге и Центра исследований приматов, состоящего при том же институте. Обезьян - 5 орангутангов и 5 карликовых шимпанзе-бонобо - помещали в комнату вместе со специальным, трудно открываемым контейнером с пищей, им также давали набор различных инструментов, часть из которых - два из восьми - могли быть использованы для открывания контейнера. После того, как обезьянам удавалось проникнуть в контейнер и достать пищу, их вместе со всеми инструментами переводили в другую комнату. Но когда обезьянам разрешали вернуться обратно, то они захватывали с собой не все инструменты, а только необходимые, и при дальнейшем повторении опыта делали это практически безошибочно. Тем самым вели они себя не как дилетант-любитель, готовый заколачивать гвоздь обухом топора, камнем, томом "Большой Советской Энциклопедии", а скорее, как мастер-профессионал, выезжающий "на объект" с теми инструментами, которые, как он знает, ему обязательно понадобятся.

Антропоморфные метафоры неизбежно приходят в голову, поскольку выросшие в Советском Союзе сограждане хорошо помнят депрессивный слоган "труд создал человека" и сочинение Ф. Энгельса "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека", из которого слоган был взят. (Советские люди изучали и конспектировали давно устаревшую работу Энгельса и в школе, и в институте, и в вечерних университетах марксизма-ленинизма, - подлинно Сизифов труд!) Но вот поразительный факт, - хотя человекообразные обезьяны и способны к применению орудий в соответствии с заранее выработанным и достаточно сложным планом, пользоваться орудиями в природе им, как отмечают авторы публикации в "Сайенс", доводится очень редко. И это значит, что высокий уровень интеллекта не мог развиться у них "в ответ" на орудийную деятельность.

Говорящие обезьяны.

Возможно, мы имеем дело с известным "избытком" интеллектуальных сил, не используемых в "повседневной жизни". И это хорошо согласуется с тем, что гориллы и шимпанзе способны к усвоению человеческой речи, притом, что в природе их формы коммуникации бесконечно более примитивны. В ходе идущих вот уже несколько десятилетий опытов американским психологам и приматологам удалось обучить подопытных горилл и шимпанзе нескольким сотням человеческих слов (в случае гориллы Коко число слов перевалило уже за тысячу!). Поскольку из-за особого устройства гортани говорить обезьяны не могут, для обучения использовалась американская азбука для глухонемых "Амеслан". Принципиально важно, что обезьяны не копировали высказывания тренеров, а строили собственные, состоящие из различных слов синтаксические конструкции и конструировали новые, необходимые им слова и понятия (например, "глазошляпа", - в ответ на впервые увиденную маску). Насколько тонким может у шимпанзе и горилл быть понимание человеческой речи, позволяет судить следующий опыт. Перед обезьяной клали помидор, а еще один помещали в микроволновую печь. Если обезьяне говорили: "Пойди к микроволновке и возьми помидор", то чаще всего она брала помидор из микровол-новки, но иногда захватывала его с собой со стола и несла к печи. Указание же "Пойди к микроволновке и возьми из нее помидор" всегда понималось однозначно.

Первые успешные попытки общаться с обезьянами с помощью жестов относятся к XVII веку, а в 1960-х гг. Ален и Беатрис Гарднеры обучили шимпанзе Уошо американскому варианту языка глухонемых: она освоила 132 знака и могла строить из них фразы до 5 слов.

Врожденные жесты и сигналы.

И в то же время в дикой природе фантастические речевые способности человекообразных обезьян практически "не востребованы". А что если побудить обезьян еб-щаться на языке глухонемых между собой, - например, самок с детенышами? Последнее давно является "голубой мечтой" специалистов, осуществившейся пока только в научно-фантастических романах (таких как "Конго" М. Крайтона), что во многом объясняется высокой стоимостью человекообразных обезьян.

Но все это подталкивает и к более общему выводу. Некоторые способности - такие как способность к речи или "труду", - мы все еще, несмотря на накапливающиеся факты, считаем исключительным свойством человека, его "диагностическим признаком", позволяющим объективно обосновать границу,- которая отделяет нас от всех остальных живущих на Земле видов. Однако способности эти не появляются "внезапно" ни у человека, ни у его предковых форм, а скорее "размазаны" по намного более широкой совокупности видов, - даже таких, которые к человеку и его предкам имеют весьма и весьма отдаленное отношение. И в этом смысле показательно еще одно недавнее исследование, предпринятое уже не в лабораторной обстановке, а в дикой африканской природе. Ученые из шотландского университета Сент-Эн-дрюс установили, что один из видов мартышек (по интеллектуальным способностям мартышки, как и все низшие обезьяны, значительно дальше от человекообразных обезьян, чем те от человека) - может, по-видимому, конструировать новые высказывания из "готовых" врожденных сигналов. Эти мартышки (т. н. "мартышки моно") живут в джунглях группами: 1 самец в окружении 12-30 самок с детенышами. При приближении леопарда самец подает серию одинаковых звуковых сигналов. При появлении венценосного орла он предостерегает самок, повторяя другой сигнал. Подавая первый сигнал, самец приказывает самкам обратиться в бегство, а подавая второй - спрятаться: орел атакует сверху, и бегство сделало бы мартышек только более заметной и доступной добычей. Эти сигналы в ходу у абсолютно всех групп, но в некоторых группах самцы используют при приближении леопарда их комбинацию, - серию сигналов, состоящую из антонимических пар "убегай-затаивайся!". С помощью приборов глобальной навигации удалось установить: "смешанная" серия ("убегай-затаивайся!") побуждала животных убегать быстрее и дальше, чем просто "убегай!". И если данные подтвердятся, и составные сигналы окажутся не врожденными (то есть присущими не всем обезьянам), то означать это будет только одно: самцы мартышек способны произвольно комбинировать врожденные сигналы, создавая новые значения и обучая им свою группу, - вспомним, в частности, изобретенное гориллой составное слово "глазошляпа". Но для мартышек одно это является интеллектуальным чудом.

И что же дальше?

Следует ли из сказанного, что различия между видами преодолимы и что однажды из обезьяны может быть воспитан человек, а низшую обезьяну можно постепенно превратить в высшую? Разумеется, нет. Превращение видов основывается, кроме всего прочего, на длительном отборе, который не может быть заменен обучением. Значение описанных здесь экспериментов не практическое - как воспитать из обезьяны человека, а из медведя молотобойца (вспомним "Котлован" А. Платонова) - а, прежде всего, философское. То, что другие виды обладают типично человеческими способностями или, по крайней мере, их задатками, позволяет увидеть органический мир не как одну "ветвь", или "магистральную линию" развития, а скорее, как своего рода гигантское растение со многими точками роста. - По исторически случайным причинам именно "наш" побег и только он один (бывают же деревья с двумя стволами или верхушками!) вырос выше остальных. При ином стечении обстоятельств другие виды могли бы "дорасти" до уровня языка и общественности независимо от нас.

Мы как-то забыли о том, что наука может быть не только источником полезных практических изобретений и любопытных подробностей об окружающем мире, но и способна менять наше мировоззрение.

Противопоставление человека и всех остальных видов.

Это противопоставление тесно связано с идеей "простого" диагностического признака (им, например, долгое время считали способность говорить). Но поскольку такого диагностического признака нет, то и само противопоставление превращается в тавтологию ("человек - это не животное", "животное - не человек"). Речь теперь может идти о различиях, пусть даже очень глубоких, но не о "пропасти", не о бинарной оппозиции. Опасность же дуализма заключается в том, что, принятый "за чистую монету", он способен подчинять себе наши мысли и поступки не хуже иной идеологии. Согласно одной из версий категорического императива И. Канта, мы должны относиться к другим людям как к цели и никогда - как к средству, зато как к средству позволительно относиться к животным (излишняя и ненужная жестокость к животным порицается Кантом исключительно потому, что ожесточает человеческое сердце). Но как быть тогда с поразительными интеллектуальными способностями человекообразных обезьян, разве они - "животные"? В самые последние годы медицинские опыты на гориллах, шимпанзе, шимпанзе-бонобо, орангутангах и гиббонах были официально запрещены в Англии и Новой Зеландии, хотя в других странах на запрет не обращают внимания. Но то, что произошло под влиянием новых открытий в Англии и Новой Зеландии, - по-видимому, только начало; на кантовском противопоставлении человека как "цели" и остальных видов как "средства" можно смело ставить крест, оно должно быть заменено намного более нюансированным этическим кодом, в котором должно найтись место не только для человека как простой противоположности "животного", но для разных видов с разными интеллектуальными способностями.

К.Россиянов "Интересная газета. Мир непознанного" №5 2008 г.