Август — астры,
Август — звезды.
Август — грозди
Винограда и рябины
Ржавой — август!

Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! — Сердце!

Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных —
Август! — Месяц
Ливней звездных!

7 февраля 1917

             Марина Цветаева

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

                   Художник Наталья Сюзева "Кофе по-рижски"

Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.

Снег идет, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полет, -
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься - и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.

Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?

Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лён Его волос..

Бык дохнул в лицо Младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.

Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.

Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть Дитя бочком…

Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:

«Посмотреть бы на Ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…

А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!»

Звонким колокол ударом
Будит зимний воздух.
Мы работаем недаром -
Будет светел отдых.
Серебрится легкий иней
Около подъезда,
Серебристые на синей
Ясной тверди звезды.
Как прозрачен, белоснежен
Блеск узорных окон!
Как пушист и мягко нежен
Золотой твой локон!
Как тонка ты в красной шубке,
С бантиком в косице!
Засмеешься - вздрогнут губки,
Задрожат ресницы.
Веселишь ты всех прохожих -
Молодых и старых,
Некрасивых и пригожих,
Толстых и поджарых.
Подивятся, улыбнутся,
Поплетутся дале,
Будто вовсе, как смеются
Дети, не видали.
И пойдешь ты дальше с мамой
Покупать игрушки
И рассматривать за рамой
Звезды и хлопушки...
Сестры будут куклам рады,
Братья просят пушек,
А тебе совсем не надо
Никаких игрушек.
Ты сама нарядишь елку
В звезды золотые
И привяжешь к ветке колкой
Яблоки большие.
Ты на елку бусы кинешь,
Золотые нити.
Ветки крепкие раздвинешь,
Крикнешь: "Посмотрите!"
Крикнешь ты, поднимешь ветку,
Тонкими руками...
А уж там смеется дедка
С белыми усами!

Мы одного весь вечер ждем:
Когда придет к нам елка в дом?
Напротив вспыхнуло окно -
Там елка убрана давно!
В другом окне зажегся свет -
Там дед залез на табурет
И прикрепил звезду к макушке,
И внукам роздал по хлопушке!
Уже вот-вот и Новый год!
А вдруг к нам елка не придет?
Ура! Звонок!
С сестрой вдвоем мы скачем у дверей.
Сначала елка входит в дом,
А папа – вслед за ней!

"Первый снег"

Серебро, огни и блестки,-
Целый мир из серебра!
В жемчугах горят березки,
Черно-голые вчера.

Это - область чьей-то грезы,
Это - призраки и сны!
Все предметы старой прозы
Волшебством озарены.

Экипажи, пешеходы,
На лазури белый дым.
Жизнь людей и жизнь природы
Полны новым и святым.

Воплощение мечтаний,
Жизни с грезою игра,
Этот мир очарований,
Этот мир из серебра!

"Первый снег"  художница - Галина Ким

 Увидеть трудно в человеке душу,

Невиданную птицу, крылами бьющую наотмашь,
Ту, что запуталась в сетях.

В лицо иное часто говорим,
Не то, что просится наружу через прутья.
Где плакать хочется – улыбкой осветя
Слов осторожных шарканье, смеёмся.

А в миг счастливой радости порой
На горло горю давим, чтобы не завыть.
Умело истинное скрыть - возможно.
Труднее это, коль увидел, позабыть!

Приходится порой при встрече здравия желать
Тому, кому конца худого жаждешь.
Протягиваем руку. Предательски щекочет холка дыбом.
Проклятья в языках.

То нелегко: капканы и уловки обойдя,
Почуять сокровенное сияние и взмах
Трепещущего изнутри крыла.
Вспять обратить вино водой сквозь трещины арыков,
Спустить на тормозах, какой прекрасной ложь бы ни была.

Боимся показать, что есть мы в самом деле,
От первого глотка и до последнего «прости».
Сюжет меняется, актёр тасует роли.
Сквозь это всё приходится нести
В глубинах тёмных за семью замками
Израненную птицу в чём матерь родила,
Неузнанную, что сплёвывает кровь обид
На простынь кафельную,
И всем прощать, как нам прощают,
Тихонечко давя на тормоза.

Не бойтесь, господа, я вас не выдам!
Спокойно, дамы, улыбайтесь! Я – не прокурор.
Но почему мне с детства Бог всё ж даровал умение
Сквозь окна глаз заглядывать за прутья птичьей клетки,
Чтобы пожизненный там видеть страха приговор?

(с) Илья Чёрт, 19.07.13, самолёт «Москва-Норильск»

                                                                         «Вчера была Лиля Брик, принесла «Избранное» Маяковского

и его любительскую фотографию. Она еще благоухает довоенным

Парижем. На груди носит цепочку с обручальным кольцом Маяковского,

на пальцах бриллианты. Говорила о своей любви к покойному… Брику.

И сказала, что отказалась бы от всего, что было в её жизни, только бы

не потерять Осю. Я спросила: «Отказалась бы и от Маяковского?»

Она, не задумываясь, ответила: «Да, отказалась бы и от Маяковского.

Мне надо было быть только с Осей». Бедный, она не очень его любила…

Пришла С. С. и тоже много рассказывала о Маяковском.

Он был первым в её жизни. Рассказывала о том, какую нехорошую роль

играл в её отношениях с Маяковским Чуковский, который тоже был в неё влюблен.

Когда они обе ушли, мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому.

И даже физически заболело сердце…»

                                                                                Из дневника Ф. Раневской.

ВМЕСТО ПИСЬМА

Дым табачный воздух выел.
Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще —
выгонишь,
может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя —
тяжкая гиря ведь —
висит на тебе,
куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь
 горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом умо́рят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

26 мая 1916 г. Петроград

По дому бродит привиденье.
Весь день шаги над головой.
На чердаке мелькают тени.
По дому бродит домовой.

Везде болтается некстати,
Мешается во все дела,
В халате крадется к кровати,
Срывает скатерть со стола.

Ног у порога не обтерши,
Вбегает в вихре сквозняка
И с занавеской, как с танцоршей,
Взвивается до потолка.

Кто этот баловник-невежа
И этот призрак и двойник?
Да это наш жилец приезжий,
Наш летний дачник отпускник.

На весь его недолгий роздых
Мы целый дом ему сдаем.
Июль с грозой, июльский воздух
Снял комнаты у нас внаем.

Июль, таскающий в одеже
Пух одуванчиков, лопух,
Июль, домой сквозь окна вхожий,
Все громко говорящий вслух.

Степной нечесаный растрепа,
Пропахший липой и травой,
Ботвой и запахом укропа,
Июльский воздух луговой.

Борис Пастернак   1956 год              

Стихотворные ассоциации

на картину "Прогулки при луне"

Кэтрин Вельц-Штайн

Жжёт, оставляя следы на холодных ступнях,
Тонкая, тонкая нить незнакомого лета.
Я ухожу, но оставлю свой город в огнях -
Я сотворю звездопад бирюзового цвета.

Медленным светом наполнится  музыка сфер -
Скоро рассвет… Я сварю для луны капучино.
Высыплет ветер на скатерть прозрачных конфет
 С горькой, как повод поплакать, желейной начинкой.

Я ухожу. Я сто раз от себя навсегда ухожу! -
Сотни дорог на разорванной жизненной карте.
Может быть, завтра вернусь сентябрём к рубежу…
Может быть…
Дождик холодный на город внезапно закрапал.

                 Лариса Устинова       

                  Мы, словно облака вокруг луны, -

                  Летим сквозь ночь, трепещем и блистаем.

                  Сомкнется тьма - и вмиг поглощены,

                  Мы навсегда бесследно исчезаем.

                  Мы точно звуки несогласных лир -

                  Ответ наш разный разным дуновеньям.

                  Не повторит на хрупких струнах мир

                  То, что с прошедшим отошло мгновеньем.

                  Мы спим - расстроен сновиденьем сон.

                  Встаем - мелькнувшей мыслью день

                    отравлен.

                  Веселье, плач, надежда, смех и стон -

                  Что постоянно в мире? Кто избавлен

                  От вечных смен? - Для них свободен путь.

                  Ни радость, ни печаль не знают плена.

                  И день вчерашний завтра не вернуть.

                  Изменчивость - одна лишь неизменна.

                                                                Перси Биши Шелли

Глаза её, смотревшие так долго 

сквозь прутья клетки,

Устали и взгляд не может 

внешний мир вобрать.

Лишь тысячи 

железных прутьев вокруг

За ними пустота, ничто.

По замкнутому 

кругу ходит как слепая,

Могучими шагами 

свершая таинственный обряд.

Танцуя вокруг невидимого центра

Где будто бы 

параличом разбита воля.

Но стоит завесе, закрывающей глаза

подняться беззвучно

Как образы проскальзывают

сквозь напряженное молчание плеч

И проникнув в сердце – умирают.              

Райнер Мария Рильке  

На столике чай, печения сдобные,
В серебряной вазочке драже.
Подобрала ноги, села удобнее,
Равнодушно спросила: «Уже?»
Протянула руку. Мои губы дотронулись
До холодных гладких колец.
О будущей встрече мы не условились.
Я знал, что это конец.

9 ноября 1910 Киев

Анна Ахматова

Пейте чай, мой друг старинный,
забывая бег минут.
Желтой свечкой стеаринной
я украшу ваш уют.

Не грустите о поленьях,
о камине и огне...
Плед шотландский на коленях,
занавеска на окне.

Самовар, как бас из хора,
напевает в вашу честь.
Даже чашка из фарфора
у меня, представьте, есть.

В жизни выбора не много:
кому — день, а кому — ночь.
Две дороги от порога:
одна — в дом, другая — прочь.

Нынче мы — в дому прогретом,
а не в поле фронтовом,
не в шинелях,
и об этом
лучше как-нибудь потом.

Мы не будем наши раны
пересчитывать опять.
Просто будем, как ни странно,
улыбаться и молчать.

Я для вас, мой друг, смешаю
в самый редкостный букет
пять различных видов чая
по рецептам прежних лет.

Кипятком крутым, бурлящим
эту смесь залью для вас,
чтоб былое с настоящим
не сливалось хоть сейчас.

Настояться дам немножко,
осторожно процежу
и серебряную ложку
рядом с чашкой положу.

Это тоже вдохновенье...
Но, склонившись над столом,
на какое-то мгновенье
все же вспомним о былом:

над безумною рекою
пулеметный ливень сек,
и холодною щекою
смерть касалась наших щек.

В битве выбор прост до боли:
или пан, или пропал...
А потом, живые, в поле
мы устроили привал.

Нет, не то чтоб пировали,
а, очухавшись слегка,
просто душу согревали
кипятком из котелка.

Разве есть напиток краше?
Благодарствуй, котелок!
Но встревал в блаженство наше
чей-то горький монолог:

«Как бы ни были вы святы,
как ни праведно житье,
вы с ума сошли, солдаты:
это — дрянь, а не питье!

Вас забывчивость погубит,
равнодушье вас убьет:
тот, кто крепкий чай разлюбит,
сам предаст и не поймет...»

Вы представьте, друг любезный,
как казались нам смешны
парадоксы те из бездны
фронтового сатаны.

В самом деле, что — крученый
чайный лист — трава и сор
пред планетой, обреченной
на страданье и разор?

Что — напиток именитый?..
Но, средь крови и разлук,
целый мир полузабытый
перед нами ожил вдруг.

Был он теплый и прекрасный...
Как обида нас ни жгла,
та сентенция напрасной,
очевидно, не была.

Я клянусь вам, друг мой давний,
не случайны с древних лет
эти чашки, эти ставни,
полумрак и старый плед,

и счастливый час покоя,
и заварки колдовство,
и завидное такое
мирной ночи торжество;
разговор, текущий скупо,
и как будто даже скука,
но... не скука —
                      естество.

   Булат Окуджава