Брат легендарного капитана «Спартака» рассказал Денису Романцову о лагере вермахта, ГУЛАГе и знакомстве с Андреем Старостиным.

Игоря Нетто, олимпийского чемпиона Мельбурна-56 и чемпиона Европы-1960, капитана «Спартака» и сборной, 5-кратного чемпиона страны – не стало 14 лет назад. Лев Александрович Нетто хранит трофеи младшего брата в своей квартире на юге Москвы. Рассказывает, что написал книгу, и через месяц-другой она будет издана.

– Я переехал сюда в 1980-м. Три года Игорь жил со мной. У него ведь болезнь Альцгеймера была – состояние ухудшалось. Медицина бессильна понять, из-за чего возникает эта болезнь. Говорили, что от сотрясений мозга, сильных попаданий мяча в голову – черт его знает. У Валентина Иванова та же беда была, у Галимзяна Хусаинова. Мы с Галимзяном часто встречались, его всегда сопровождала жена – боялась, что заблудится.

У всех были разные симптомы. Игорь до конца всех узнавал, все понимал, но мог забывать. Причем забывал интересно – помнил, что было 50-60 лет назад, а что случилось только что – могло вылететь из головы. Мне объяснили, как это называется, – память текущих событий.

- Завершив игровую карьеру, ваш брат много где поработал тренером.

– Да, ездил в Грецию, Иран, Кипр, Африку. Совершенно нормально, что из отличного футболиста не получился большой тренер – для этой работы нужны ведь дополнительные свойства. Уметь работать с коллективом, уметь общаться с начальством, а Игорь был прямой, откровенный, понятия не имел о вранье. Лучше смолчит, чем будет ерунду пороть.

Известная же история – на чемпионате мира-1962 Численко забил Уругваю через дырку в сетке, судья засчитал, а Игорь подошел к нему и сказал, что мяч был забит не по правилам. Вот есть Марадона – сколько раз он рукой забивал. Засчитают – хорошо, нет – и не покраснеет. Игорь так не мог. Все понимали, что с ним ничего не сваришь – он не пойдет на компромиссы, сделки, нарушения. В Москве Игорь так и не нашел себе тренерской работы.

- Что он рассказывал о работе за рубежом?

– Жаловался, что те же греки, киприоты – ленивые, не привыкли выкладываться, часто конфликтуют, капризничают. Везде он отработал по одному сезону, дольше на задерживался. Игорь и сам чувствовал, что тренер должен быть жестким, уметь договариваться, уговаривать, но умел только работать и выкладываться. И сам был таким, никогда себя не жалел, и того же требовал от игроков. 

- Какие сувениры привозил из-за границы?

– В «Спартаке» был такой Сергей Сальников. У него две дочери, но подарков он им никогда не привозил. Только вещи на продажу. Делал бизнес. А Игорь ни разу не вернулся без сувениров для моей старшей дочери, его крестной: куклы, игрушки, зверюшки.

Игорь очень любил свою жену, актрису Ольгу Яковлеву. Ей тоже вез уйму подарков, но семьи у них не получилось. Наша мама оказала влияние – она хотела внуков, а Яковлева была увлечена театральной карьерой. О том, что Игорь с Ольгой развелись, я узнал случайно, увидел отметку в его паспорте.

- Частые поездки по миру как-то меняли его?

– Игорь здорово подтянул английский, который начал изучать еще в школе. Везде побывал – олимпийским чемпионом стал в Австралии, чемпионом Европы – во Франции, объездил всю Европу, каждую зиму мотался со сборной в турне по Латинской Америке, но больше всего ему, как ни странно, понравилось в Чехословакии – говорил, что люди там душевнее, с ними больше взаимопонимания. Моя жена Лариса – преподаватель английского, тоже объездила мир. Когда Игорь возвращался, они вдвоем секретничали на английском. Им было что обсудить.

- Ваш брат ведь был очень разносторонним человеком?

– Игорь серьезно увлекался джазом, шахматами. Наш сосед был неплохим шахматистом, приучил и нас. У Игоря была книга Гарри Каспарова – очень ценил этот подарок. Еще он был без ума от театра. Тепло общался со всеми знаменитыми актерами своего времени. Знаменитый Георгий Жженов был нашим большим другом. Он ни за что ни про что отбухал 10 лет на Колыме.

Сначала Жженова арестовали за то, что его брат не вышел на траурную демонстрацию после убийства Кирова, затем по просьбе режиссера Герасимова его отпустили, а потом обвинили в шпионаже из-за того, что Георгий Степанович ехал в поезде с американским дипломатом. Тем, кто отбыл срок на Колыме, не разрешали работать в больших городах, и его отправили в Норильск. Там он сдружился с Андреем Петровичем Старостиным.

Игорь Нетто с женой Ольгой Яковлевой

- Это вы пристрастили младшего брата к футболу?

– К тому моменту, когда я впервые взял его на «Динамо», он уже играл за школу «Юных пионеров». Игорь сходил с ума по звездам довоенного футбола и просто мечтал попасть на стадион. Мама боялась за него и отказывала, отпустила только со мной. Брат был в восторге – он ведь еще со времен приезда в Москву сборной басков болел футболом. Играл тряпичным мячом на Сретенке, в Даевом переулке. Зимой в русский хоккей, летом в футбол.

- Он же и в хоккее преуспевал?

– Да, но однажды зимой травмировал коленку и решил, что хватит. Получать травмы – закономерно для спортсмена, но травмироваться и зимой, и летом – это уже слишком. И выбрал футбол.

Мы с Игорем с детства вместе гоняли мяч и в Москве, и летом в Звенигороде. Он был маленький, но шустрый. Старшие всегда брали его в свою команду, а меня – разве что для комплекта. Когда я уходил на фронт, у Игоря была тренировка в «Юных пионерах». Попрощались с ним и он побежал к себе на «Динамо». После этого мы не виделись 13 лет.

- С чего для вас началась война?

– 1 мая 1941 года на параде на Красной площади увидел живого вождя. Это добавляло патриотического настроя. Два года до призыва работал на военном заводе, а с 18 лет таскал на плечах по белорусскому бездорожью станину пулемета Максим. 32 килограмма – не очень-то приятно. Мы стремились оттуда перевестись в другое воинское подразделение. Ведь в боях мы не участвовали, а только стреляли очередями, абы куда – лишь бы показать вермахту, что мы тоже вооружены.

- Как это выглядело?

– Пулеметный расчет – это два человека. Один носит станину, другой – «тело» пулемета. Нужно было дать залп и тут же уходить – потому что противник засекал и начинал по этому месту минометный обстрел. Видел ребят, которых накрыло минометным огнем, когда они меняли позицию. Получалось, что толком геройства не было, подвига не совершали, но все равно люди гибли.

- И что вы предприняли?

– Приехали вербовать членов партии и комсомольцев в партизаны, а я как раз был комсомольцем. Цель была – после прорыва Ленинградской блокады развернуть партизанскую деятельность в Прибалтике. Попал я в школу партизанских кадров. Работал в штабе, нес патрульную службу, работал посыльным, связывал эстонский штаб с центральным, которым командовал Ворошилов. А затем меня направили в школу инструкторов минно-подрывного дела.

Нужно было забрасывать в тыл противника партизанские отряды. Самая настоящая диверсионная деятельность: взрывать железнодорожные составы, мосты, снимать охрану на складах. Обучались всему этому в Москве, на Соколе. И вот пришла пора идти в тыл. Несколько отрядов по 80 человек, каждый отряд делился на 4 группы. Нас поднимали на американских «дугласах» и сбрасывали на парашютах. А я ведь до этого никогда не прыгал! Мне объяснили только, как становиться на ноги и бежать после приземления. Оказалось, что кольцо выдергивают только парашютисты-спортсмены, а у нас был трос, который сам на определенном расстоянии раскрывал парашют.

- И как прошло приземление?

– Темная, безлунная ночь. Берег озера. Я спрыгнул нормально. Подтянул стропы, запихнул под елку в снег. Но не у всех получилось так же удачно. Старшина упал на озеро, повредил обе ноги, оставили его на хуторе в сарае – потом он естественно попал в плен. Другой упал не на поле, а на изгородь, вывернул ногу. Мы с ним сдружились, я ему помогал передвигаться. Около месяца мы там скрывались,потому что не могли объединиться с другими группами.

Нам должны были сбросить грузовые парашюты с оружием, взрывчаткой и продовольствием, но мы так ничего и не нашли. Видимо, самолеты развернулись и улетели в Ленинград, забыв про нас. Приходилось бродить по эстонским хуторам, прятаться в сеновалах, сараях. Вооружение было – автомат ППШ, пять дисков, пять лимонок. Носили все это с собой. Как только поняли, что не можем встретиться с остальными группами, стали уходить в лес. Иначе бы засекли. Если бы не темень, нас еще в воздухе перестреляли бы.

С нами было двое эстонцев, старше меня лет на 10. В 1940 году, когда Прибалтику, так сказать, освободили от буржуазного режима, они были вовлечены в отряды самообороны, которые вылавливали в лесах тех, кто не признал освобождение. Спустя 4 года им самим пришлось прятаться – ловили уже их, зато они знали разные погреба, где можно было спрятаться. 

- Долго вы так прятались?

– Выдвинулись в лес, слышим  – впереди какая-то группа. Звучит русская речь. Командир закричал: «Свои! Наконец-то!» Подошли поближе – а те в немецкой форме. Оказалось, это карательный отряд – ребята из Псковской области, такие же молодые, как мы. Командир: «Ложись! К бою!» Завязалась перестрелка. Силы были неравны. Нас засыпали зажигалками и разрывными пулями, а мы берегли последние гранаты. Там было много валунов – прятались за ними. Мой друг был рядом, лейтенант. Приподнялся, бросил гранату. Крикнул: «За Родину! За Ста…» – а дальше не успел. Разрывными пулями снесло голову. У меня вся одежда была в его сером веществе.

Эстонец со мной рядом был: «Ну все, Лео». Отвечаю: «Точно все». Посмотрели друг на друга и как бы простились. Поняли, что жизнь наша закончена. Через пару секунд он метнул лимонку и его тоже не стало. Я достал чеку, собрался повторить то же самое. А встать нужно было очень быстро, чтобы успеть крикнуть «За родину! За Сталина!» и бросить гранату – потому что если будешь тянуть, тебя сразу разнесут. Закрыл глаза. Уперся руками в землю – в одной держал гранату с чекой. Думаю: «Сейчас оттолкнусь и быстро поднимусь».

И в эти секунды, пока глаза были закрыты, я увидел плачущую маму – сидит дома и плачет, а я готовлюсь из запасного полка ехать на фронт. Открываю глаза и вижу, что нас окружили – а меня хочет застрелить один из карателей. Держит автомат – а выстрелить не может, оружие ходит ходуном, видимо, руки перебиты. Говорю ему: «Давай! Что ты меня мучаешь?» Подбежал другой каратель и ногой выбил у него автомат: «Ты что? Тут все окружено – своих перестреляешь». Я остался жив. Стою с поднятыми руками и тут на меня несется эстонский старик в шапке ушанке. Кричит: «Где этот молокосос-освободитель? Дайте мне его!» Когда ему до меня оставалась буквально пара шагов, его остановили немцы, взявшие меня в плен. Второй раз за минуту я разминулся со смертью.

Гарри Каспаров и Андрей Старостин на стадионе «Динамо»

- И сколько ваших выжило?

– Из нашей группы осталось двое. Нас повезли в Тарту, сдали немецкой полиции. Пошли допросы. Я изумился, что у полицейских были списки нашей группы: когда я представился, мою фамилию нашли в какой-то бумажке и подчеркнули. Выяснилось, что нас там ждали. В камере я оказался с белорусским лейтенантом, который тоже был страшно возмущен. Кричал: «Это же предательство!» Его отряд в 400 человек, переходивший на лыжах через Чудское озеро, весь был разбит на поляне под перекрестным огнем. А они ведь до этого два года партизанили.

- Пытались сбежать?

– Дважды. Белорусские ребята даже пол в товарном вагоне прорезали. Двое из них опустились между рельсами на железнодорожное полотно. Состав идет дальше, вроде все спокойно. И вдруг слышим: начинается автоматная стрельба. Оказалось, в конце последнего вагона сидели охранники.

В вагонах не давали ни пить, ни есть. Лето, жажда страшная. Когда конвой вел в Двинск, местные жители бросали в нас палки, камни. Раздавались женские крики: «Сталинские бандиты!» Так нас величали. Около лагеря увидели большие земляные валы – ребята, которые сидели там с 1941 года, рассказывали: «А там Красная армия отдыхает». То есть все, кто погибли от голода. Никто про это потом не говорил. Следопыты до сих пор находят останки солдат.

После нас отправили в Западную Германию, во Франкфурт-на-Майне. Расчищали города от бомбежек – американцы-то бомбили безбожно. Был уже не 1941 год, так что там и близко не было гестаповцев, которые жестоко относились к пленным. Однажды мы сбежали из колонны, спрятались в полях. Питались брюквой, морковкой. Бауэры приносили хлеб, давали еды – и никто из них нас не выдал.

Затем жандармерия нас схватила, но охранять поставили трех старикашек. Боевых солдат на такое дело уже не находилось. А дедки эти то отдохнут, то перекурят. Встаем как-то, а нашей охраны нет, во дворе носятся неизвестные машины, а в них негры – ну дела, думаем. Американцы пришли. Набрасываются, обнимают, кричат: «Рус! Рус!» А среди нас были и таджики, и армяне, но для американцев все пленные были русскими. Вот тогда я понял, где настоящая дружба народов.

- А дальше?

– Начали формировать списки, кто из освобожденных куда поедет: Австралия, Новая Зеландия, Канада. Мы заявили, что возвращаемся на родину. Чтоб не торчать в городской суматохе, пошли в поселок, посмотреть на Германию. Два месяца помогали местным по хозяйству – был апрель-май 1945-го, много весенней работы.

Меня приютила женщина сорока лет, чей муж погиб на фронте – Эльза. Мы с ее дочерью Айной полюбили друг друга. Не ради секса, а просто по-человечески – мы ведь еще совсем юные были. Эльза говорила мне: «Лео, тебе 20, Айне – 16, оставайся, будь хозяином. А ты все – домой-домой. Ты же знаешь, кто был в плену – их ждет Сибирь. А там холодно». Я отказался.

Постоянно ходил в город, узнавал, когда уже будем возвращаться в советскую зону оккупации. 19 мая 1945 года нас посадили в студебекеры. Американцы надавали подарков, еды. Тогда я сделал для себя вывод: «Нет, американец против русского оружия не поднимет». Это все пропаганда – что они такие-сякие. Это у Маршака американцы – большие пузатые бизнесмены с сигарами, а мы видели обычных работяг.

- И вот вы поехали домой.

– За демаркационной линией видим солдатика с винтовкой. Женщины и дети машут, кричат: «Ура!». А я смотрю: солдатик какой-то нахмуренный. Посмотрел и подумал: «Да, наверное я возвращаюсь напрасно». Но было уже поздно. Попали в фильтрационный лагерь. Я попросил, чтоб из Эстонии вернули наши документы – но ничего не пришло. Оказалось, что нас направили навстречу смерти, а наши документы просто выбросили.

Меня начали проверять – а я чист как стеклышко, поэтому ничего не боялся. Не был в рабочих батальонах, просто сидел в лагере. Там нас даже вербовали в Русскую освободительную армию Власова, но никто из нашей партизанской группы туда не перешел.

Я знал про приказ Сталина «Пленных у меня нет – только изменники родины». Но в приказе же ничего не сказано, что я не могу попасть в плен живым. Мы же не японцы, чтобы харакири себе делать. Думал, ну какое-то наказание будет, но никогда не мог представить, какое именно. 3 месяца я был под следствием у этих, как их... Смерть шпионам.

- Смерш.

– Да. Начались пытки. Вызвали, сорвали погоны, срезали пуговицы, ремень: «Хватит нас дурачить. Так мы и поверили, что ты добровольно из Западной зоны вернулся в Советскую. Скажи, когда тебя завербовали американцы. Явки, ставки». Стали защемлять пальцы дверью, бросали в карцер, били под ребра. Перестарались, зажали палец так, что кожа лопнула и показалась белая кость. Я потерял сознание, очнулся в подвале. Там еще двое ребят сидело: «Подписывай, а то инвалидом останешься». Потом я в Норильске видел покалеченных ребят, которые до последнего отказывались подписывать.

Мне показали обвинение «Убил командира, сбежал из части». Говорю: «Нет, придумайте более правдоподобную легенду». Следователь мне: «Не хочешь подписывать, вызовем твоих стариков – отца и мать – пусть полюбуются на изменника родины». «Вот вам спасибо», – отвечаю. Вышел в коридор. «Тройка» НКВД зачитала приговор: 25 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. А мне-то самому 20 с небольшим. И поехал я по этапу: Киев – Москва – Свердловск – Красноярск. По всей своей великой матушке родине.

- С Андреем Петровичем Старостиным вы в Норильске познакомились?

– Да. В 42-м он вместе с тремя братьями получил десять лет. Николая Петровича отправили на Дальний Восток, Александра Петровича в Воркуту, Петра Петровича в Подмосковье – лагерей, слава богу, хватало везде. Нарядчик в ГУЛАГе как-то спросил меня: «Ты случайно не родственник Игоря Нетто – про него в «Огоньке» пишут». Отвечаю: «Брат я его». – «О, значит сюрприз сейчас для тебя будет». Выводит меня во двор. Смотрю: кто-то мячиком балуется. Вроде знакомая личность, а кто – не могу понять. Нарядчик мне: «Это же Андрей Старостин». И тут я вспомнил стадион «Динамо» и свою юность. Поздоровались с Андреем. Говорит мне: «Мы с тобой, получается, дважды земляки – Москва и Норильск». Сблизились, поделились пережитым.

- О чем говорили?

– Мы со Старостиным много беседовали, хотя он был старше меня на 19 лет. Рассказывал, что его отец и дед работали егерями – богачи всегда обращались к ним за помощью, когда собирались на охоту. Делились с Андреем Петровием высказываниями выдающихся писателей. Именно от него я услышал: «Делай, что должно, – и будь, что будет». Записал себе, а после смерти Игоря увидел в его записных книжках ту же цитату. Значит, у них с Андреем Петровичем были довольно доверительные отношения – он ведь был начальником сборной, когда Игорь выиграл первый Кубок Европы. Старостин наставлял моего брата не только в футболе, но и в жизни.

Мы с Андреем Петровичем были очень близки. В Норильске существовала подпольная организация – Демократическая партия России. Полнейшая конспирация. Знали друг друга только по цепочке. Меня на красноярской пересылке принимал в партию офицер Кротовский, разведчик. Через него я и знакомился с другими ребятами из партии. Только один из товарищей по ДПР дожил до наших дней – на 5 лет младше меня, ровесник Игоря. На Чистых прудах живет. Ему тоже 25 лет дали. Он с другом, будучи в Азербайджане, пытался увильнуть за железный занавес. Поймали, осудили.

О том, что Старостин – член Демократической партии, я узнал только в лагере. Если видел кого-то рядом с Кротовским, сразу понимал – свой человек. Пять лет Старостин провел в лагере, а еще пять – бесконвойным. Тренировал красноярское «Динамо», с которым объездил весь край. Его книжка вышла еще при коммунизме, поэтому про ГУЛАГ там ни слова – просто пишет, что работал в командировке в Красноярском крае. Его жена ведь тоже провела пять лет в лагере.

- А она за что?

– Ей не давали встретиться с мужем. Предложила охраннику именные часы Андрея Петровича. Охранник оказался честным гражданином Советского союза – признался, что его хотели подкупить. Ее схватили и отправили на пять лет в Казахстан. Работала в колонии в театральном клубе. Через два месяца после ареста Старостина у них родилась дочь Наташа, с которой я и сейчас часто общаюсь. Все время, что мать провела в лагере, девочка жила у няни. В 1947-м Старостин впервые увидел свою пятилетнюю дочь – его жену отпустили и она смогла приехать к нему в Норильск.

- Как Старостин помогал вашей партии?

– Мы могли писать только два письма в год, а когда установили связь со Старостиным смогли писать их пачками – у Андрей Петровича было столько надежных, проверенных знакомых, что все его просьбы выполнялись неукоснительно. Для нашей подпольной организации это было очень ценно – ведь мы в любой момент могли с кем-то связаться. Но нашей главной целью было установить связь с Демократической партией, находившейся на свободе – то есть нашей коренной организацией. А как это сделать? Только побег.

- А это реально было?

– Пытались. Я участвовал в подготовке. Когда спускали вниз по Енисею на барже, решили прорезать в борту отверстие, чтобы можно было вылезти и уплыть на волю.

- А чем прорезали?

– Прежде чем отправить нас на этап, дали обмундирование – американские ботинки, кожаные, крепкие.  В подошвах были стальные пластины. Зеки прознали про это и вынимали их – они отлично резали. Перед глазами сейчас эта прорезь в борту, сантиметров на 15, оставалось только чуть-чуть чирикнуть. Вышибаешь – и прыгаешь в Енисей. Нар не было, спали на полу и однажды охрана обнаружила прорезь – спавшие около нее неудачно ее замаскировали. Тревога! Начали проверять руки. Если у тебя красные натертые мозоли – в сторону. Попались те, кто плохо обматывал руки тряпками.  Нашли таких человек десять. Когда приплыли в Дудинку, их отправили в штрафной лагерь. Двое из них были нашими товарищами по партии.

- И что с ними стало?

– Больше мы их не видели. Бригадиры в штрафных лагерях делились на две категории – честные воры и суки. Нашим попались суки, сотрудничавшие с администрацией. Не давали нашим греться у костра зимой, заставляли их перетаскивать тяжеленные камни, то есть выполнять абсолютно бесполезную работу. Когда они отказались подчиняться, им снесли черепа кусками арматуры. У неудачных побегов всегда такая концовка.

- Как вы выживали в ГУЛАГе?

– Делали спектакли в клубе, я попал в кружок акробатики. Возглавлял его Петров, бывший работник цирка. Держал четырех человек, а я забирался на самый верх. Нас всех потом освободили – обвинения-то у нас надуманные были. Приехал на Сретенку, в квартиру, где мы с Игорем росли. У нас там две комнаты было. О лагерной жизни Игорь меня не распрашивал – тогда даже между родными эта тема замалчивалась. Знаю, что даже братья Старостины после освобождения не обсуждали между собой, кому как сиделось.

- Читал, что ваш отец был латышским стрелком.

– Отец служил в артиллестрийском дивизионе латышских стрелков, выгонял из Кремля Белую гвардию. Очень гордился этим. Он родился в Эстонии, на русско-японской войне дослужился до унтер-офицера, стал работать в Подольске краснодеревщиком. Встретился с латышом, с которым работал до призыва в армию, а тот уже был среди латышских стрелков. Втянул его.

Латышские стрелки были надежные, охраняли правительство, лично Ленина, выполняли все безукоризненно. Ленин и Буденный заявляли, что если бы не латышские стрелки (русские-то солдаты были ненадежны и своих войск у большевиков особо не было) они бы власть не удержали. Отец ездил в Среднюю Азию и на Кавказ, где большевиков особо не приветствовали. Латышские стрелки укрепляли новую власть во время гражданской войны, подавляли восстания, а один из них, Эйхманс, стал первым начальником ГУЛАГа – куда я потом и попал.

- Вот так судьба.

– Вернулся я в 1956. О том, что Игорь стал знаменитым футболистом и капитаном сборной я узнавал из писем матери. Получилось, что меня не было дома 13 лет. Отец еще был жив. У него было плохо с легкими, сильно болел. Но мы с ним успели погулять по Москве: по Сретенке, Рождественскому бульвару, Чистым прудам. Успел сказать ему, что познакомился с девушкой Ларисой, он благословил меня. В декабре отца не стало.

- Правда, что вы с Игорем ходили защищать Белый дом в августе 1991-го?

– 19 августа я сидел на даче. Жена приехала и сказала, что мой друг, норильчанин, ждет меня у Белого дома. Я поспешил туда. Приезжаю в Моссовет, там говорят: «Да, действительно народ собирается». Поехал на «Баррикадную». Смотрю: люди таскают какие-то трубы, железяки, сейфы, один из которых я помог дотащить до Горбатого моста. Подхожу туда: а там брусчатка снята и начинают строить баррикады. Девчонки-студентки пригрели в палатке – ночевал там два дня, а друга так и не нашел – народу-то тьма была. Каждый находил место для боевого поста. Помню парнишку лет 12, который стоял с триколором. Я решил, что нужно пойти к центральной лестнице – думал, что могут брать штурмом Белый дом. Записался в 45 батальон. Мое место называлось: вторая ступенька снизу.

А о том, что там был Игорь, я не знал, и сам он об этом не говорил. Узнал уже после его смерти. Один его друг, Костя, живший с ним в одном доме – сейчас-то мы с ним регулярно встречаемся в день рождения Игоря – рассказал: «Мы ведь с вашим братом были у Белого дома». Когда узнал, накатило отчаяние – эх, как же мы тогда с Игорем не встретились.

http://www.sports.ru/tribuna/blogs/soulkitchen/482706.html

Крым: русская победа без России
Историческая реконструкция Балаклавского сражения закончилась дипломатическим скандалом

Севастопольский губернатор Владимир Яцуба лично звонил новому генеральному консулу РФ в Крыму Вячеславу Светличному, пытаясь извиниться за то, что российского дипломата не пригласили на помпезную реконструкцию крупнейшей битвы Крымской войны.

В 1854 году под Балаклавой, в долине между Сапун-горой и Федюхиными высотами наши войска сошлись с осаждавшими Севастополь союзными силами Великобритании, Франции и Турции. Атакующие русские не смогли достичь цели — разгромить английский лагерь и сорвать снабжение английских войск морским путем. Тем не менее, итогом сражения стал отказ союзников от идеи захвата Севастополя штурмом. В итоге западная коалиция 349 дней осаждала город. А турецкий экспедиционный корпус был полностью деморализован и больше, как самостоятельная боевая единица, в ходе Крымской войны не использовался.

Основной русский удар под Балаклавой приняли на себя британцы. На историческую реконструкцию-2013 в Севастополь с официальным визитом прибыл принц Майкл Кентский, двоюродный брат королевы Елизаветы II. В качестве гостей вокруг него выстроились члены украинского правительства. С VIP-трибуны за ходом реконструкции вместе с принцем наблюдал украинский министр обороны Павел Лебедев.

Похоже, украинские власти до того ошалели от возможности принять принца, что на реконструкцию сражения русских с британцами «забыли» пригласить российского консула.

- Поверьте, чисто технически так получилось! - уговаривал губернатор генконсула, ссылаясь на, якобы, «большую спешку в ходе подготовки».

Впрочем, оказалось, что на широко разрекламированное мероприятие не позвали вообще никого из официальных представителей России. Почему-то не было у Федюхиных высот и делегации моряков российского Черноморского флота – непосредственного участника Крымской войны.

Вячеслав Светличный был назначен генеральным консулом РФ в Крыму лишь месяц назад. Балаклава могла стать его первым большим межгосударственным мероприятием. Увы…

Пытаясь сгладить конфликт, украинский чиновник пригласил российского дипломата на прием, который принц Кентский давал в Севастополе на следующий день после «битвы». Однако с английской стороны такого приглашения не последовало.

Даже в Крыму незваный гость – хуже татарина. Естественно, консул Светличный отказался от севастопольского приема и улетел в Москву.

Почему официальных представителей российской стороны так откровенно турнули из Балаклавы? И почему тысячи простых севастопольцев, разместившиеся в природном амфитеатре долины, не смогли ничего увидеть? Для массы простых людей не подготовили элементарных условий.

- Мы до конца не организовали ни стоянки, ни зрительские места. Тут я еще раз извиняюсь, - говорит губернатор Яцуба.

Зато отменно хорошо оказалось режиссировано «100-процентное украинство» нынешнего события! Создавалось устойчивое впечатление, что современная Россия вообще забыла о Крыме. Ее здесь попросту нет.

Двоюродный брат Елизаветы Английской, принц Майкл Кентский является внучатым племянником последнего русского императора Николая Второго - и прекрасно говорит по-русски. Офицеры ВМС Украины знали это, но все-таки демонстративно рассказывали ему о Балаклавском сражении на украинской мове.

Их уровень украинского произношения был попросту отвратителен. Впрочем, главное, чтобы в долине у Сапун-горы более не звучала русская речь. Майкл Кентский воспользовался услугами переводчицы.

…Трагическим пиком Балаклавского сражения считается знаменитая атака лёгкой кавалерийской бригады. В бригаде служил цвет английского дворянства – сыновья и внуки лордов и пэров, отпрыски самых знатных фамилий Британии. Выполняя приказ, 600 кавалеристов помчались вперед под убийственным перекрёстным огнём. Из первой линии всадников к русским позициям прорвались лишь около 50 человек.

Именно после Балаклавского сражения мир узнал страшное для врагов слово: Севастополь. С тех пор в английском языке фраза «атака лёгкой кавалерии» стала нарицательной, означающей отчаянно смелые, но обречённые действия.

В этой атаке среди прочих молодых аристократов пал под пулями русских ружей герцог Мальборо – дед премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. По Крыму ходит легенда, что Иосифу Сталину доложили о таком факте буквально за сутки до начала Ялтинской конференции стран-победителей 1945 года. И уже к утру на Балаклавском поле стоял памятник погибшим английским кавалеристам.

Черчилль просил выкупить этот участок земли, но Сталин отказал, пыхнув трубкой:

- Россия сама позаботится о героях!

Сегодня герои остались в севастопольской земле, а Россия уплыла далеко за море. Принца не повели к «сталинскому» памятнику. Зато посреди долины на холме в форме русского офицера 19-го века с золотыми эполетами и рацией в руках возвышался замминистра внутренних дел Украины Сергей Лекарь.

Считается, благодаря его активности прошла нынешняя украиноязычная историческая реконструкция «Балаклавская баллада». Замминистра заручился поддержкой премьера Николая Азарова, руководства МВД и министерства обороны. Даже оркестр управления МВД организовал.

- Такие мероприятия нужно проводить, чтобы усиливать патриотическое воспитание молодежи на примерах подвигов наших предков. Я считаю, это правильно и символично, что независимо от результатов той войны, сейчас развиваются дружба и сотрудничество между странами-участницами, – сказал пан Лекарь журналистам. Какие страны-участницы конкретно имеет в виду, украинский милицейский босс - он не уточнил.

После битвы принц Кентский обошел «русские войска» и поздравил с победой. Естественно, на русском языке. Переводчик продублировал фразу на мове.

Из Англии Майкл Кентский привез 30 всадников для реконструкции Балаклавского боя и 12 старинных британских самолетов для авиашоу. Остановится в посольских апартаментах гостиницы «Севастополь». Их стоимость летом – ровно тысяча долларов в сутки.

Украинские СМИ с восторгом рассказывали, что 71-летний член британской королевской семьи возглавляет собственную консалтинговую компанию, занимается бизнесом в разных странах мира, помогает бездомным. Между тем, британская пресса называет Майкла Кентского «нищим принцем». Год назад разразился большой скандал, когда двоюродный брат королевы тайно получил сотни тысяч фунтов стерлингов от российского олигарха Бориса Березовского.

Эта пара часто обедала вместе в Кенсингтонском дворце. Березовский хотел войти в высшее общество, а дружба с принцем Майклом давала ему эту вожделенную возможность. Известно, что аренду Кенсингтонского дворца начала оплачивать лично королева Елизавета, когда депутаты парламента решили выселить оттуда принца и принцессу Кентских.

Иллюстрация: У. Симпсон «Атака лёгкой кавалерии под Балаклавой»

http://svpressa.ru/society/article/70693/

Стало модным при случае поплакать о невинно убиенных и изгнанных дворянах. И, как водится, во всех бедах нынешнего времени винят красных, которые так обошлись с «элитой». За этими разговорами становится незаметным главное — победили в той борьбе всё же красные, а ведь с ними воевала «элита» не только России, но и сильнейших держав того времени.


Да и с чего взяли нынешние «благородные господа», что дворяне в той великой русской смуте были обязательно на стороне белых? Иные дворяне, вроде Владимира Ильича Ульянова, для пролетарской революции сделали гораздо больше, нежели Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

В Красной Армии служило 75 тыс. бывших офицеров, в то время как в Белой около 35 тыс из 150 тысячного корпуса офицеров Российской Империи.

7 ноября 1917 года большевики пришли к власти. Россия к тому времени всё ещё находилась в состоянии войны с Германией и её союзниками. Хочешь или нет, а воевать надо. Поэтому уже 19 ноября 1917 г. большевики назначают начальником штаба Верховного главнокомандующего… потомственного дворянина, его превосходительство генерал-лейтенанта Императорской Армии Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича.

Именно он возглавит вооружённые силы Республики в самый тяжёлый для страны период, с ноября 1917 г. по август 1918 г. и из разрозненных частей бывшей Императорской Армии и отрядов Красной Гвардии к февралю 1918 г. сформирует Рабоче Крестьянскую Красную Армию. С марта по август М.Д. Бонч-Бруевич будет занимать пост военного руководителя Высшего Военного Совета Республики, а в 1919 г. — начальника Полевого штаба Рев. Воен. Совета Республики.

В конце 1918 г. была учреждена должность главнокомандующего всеми Вооруженными силами Советской Республики. Просим любить и жаловать — его высокоблагородие главнокомандующий всеми Вооружёнными силами Советской Республики Сергей Сергеевич Каменев (не путать с Каменевым, которого затем вместе с Зиновьевым расстреляли). Кадровый офицер, закончил академию Генштаба в 1907 г., полковник Императорской Армии.

С начала 1918 г. по июль 1919 г. Каменев сделал молниеносную карьеру от командира пехотной дивизии до командующего Восточным фронтом и, наконец, с июля 1919 г. и до конца Гражданской войны занимал пост, который в годы Великой Отечественной войны будет занимать Сталин. С июля 1919г. ни одна операция сухопутных и морских сил Советской Республики не обходилась без его непосредственного участия.

Большую помощь Сергею Сергеевичу оказывал его непосредственный подчинённый — его превосходительство начальник Полевого штаба Красной Армии Павел Павлович Лебедев, потомственный дворянин, генерал-майор Императорской Армии. На посту начальника Полевого штаба он сменил Бонч-Бруевича и с 1919 г. по 1921 г. (практически всю войну) его возглавлял, а с 1921 г. был назначен начальником Штаба РККА. Павел Павлович участвовал в разработке и проведении важнейших операций Красной Армии по разгрому войск Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля, награждён орденами Красного знамени и Трудового Красного знамени (в то время высшие награды Республики).

Нельзя обойти вниманием и коллегу Лебедева, начальника Всероссийского главного штаба его превосходительство Александра Александровича Самойло. Александр Александрович также потомственный дворянин и генерал-майор Императорской Армии. В годы Гражданской войны возглавлял военный округ, армию, фронт, поработал заместителем у Лебедева, затем возглавил Всероглавштаб.

Не правда ли, крайне интересная прослеживается тенденция в кадровой политике большевиков? Можно предположить, что Ленин и Троцкий, подбирая высшие командные кадры РККА, ставили непременным условием, чтобы это были потомственные дворяне и кадровые офицеры Императорской Армии в звании не ниже полковника. Но, конечно, это не так. Просто жёсткое военное время быстро выдвигало профессионалов своего дела и талантливых людей, также быстро задвигая всевозможных «революционных балаболок».

Поэтому кадровая политика большевиков вполне естественна, им нужно было воевать и побеждать уже сейчас, времени учиться не было. Однако поистине удивления достойно то, что дворяне и офицеры к ним шли, да ещё в таком количестве, и служили Советской власти в большинстве своем верой и правдой.

Часто встречаются утверждения что большевики силой загоняли дворян в РККА грозя репрессиями семьям офицеров. Этот миф на протяжении многих десятилетий упорно муссируются в псевдоисторической литературе, псевдомонографиях и различного рода «исследованиях». Это только миф. Служили не за страх, а за совесть.

Да и кто бы доверил командование потенциальному предателю? Известно лишь о нескольких изменах офицеров. Но они командовали незначительными силами и являются печальным, но все таки исключением. Большинство же честно исполняли свой долг и самоотверженно сражались как с антантой, так и со своими «братьями» по классу. Действовали так, как и полагается истинным патриотам своей Родины.

Рабоче-Крестьянский Красный Флот—это вообще аристократическое заведение. Вот перечень его командующих в годы Гражданской войны: Василий Михайлович Альтфатер (потомственный дворянин, контр-адмирал Императорского Флота), Евгений Андреевич Беренс (потомственный дворянин, контрадмирал Императорского Флота), Александр Васильевич Немитц (анкетные данные точно такие же).

Да что там командующие, Морской генеральный штаб Русского ВМФ практически в полном составе перешёл на сторону Советской власти, да так и остался руководить флотом всю Гражданскую войну. Видимо, русские моряки после Цусимы идею монархии воспринимали, как сейчас говорят, неоднозначно.

Вот что писал Альтфатер в своём заявлении о приёме в РККА: «Я служил до сих пор только потому, что считал необходимым быть полезным России там, где могу, и так, как могу. Но я не знал и не верил вам. Я и теперь ещё многого не понимаю, но я убедился… что вы любите Россию больше многих из наших. И теперь я пришёл сказать вам, что я ваш».

Полагаю, что эти же слова мог бы повторить барон Александр Александрович фон Таубе, начальник Главногоштаба командования Красной Армии в Сибири (бывший генерал-лейтенант Императорской Армии). Войска Таубе были разбиты белочехами летом 1918 г., сам он попал в плен и вскоре погиб в колчаковской тюрьме в камере смертников.

А уже спустя год другой «красный барон»—Владимир Александрович Ольдерогге (также потомственный дворянин, генерал-майор Императорской Армии), с августа 1919 г. по январь 1920 г. командующий Восточным фронтом красных, — добивал белогвардейцев на Урале и в итоге ликвидировал колчаковщину.

В это же время, с июля по октябрь 1919 г. другой важнейший фронт красных — Южный — возглавлял его превосходительство бывший генерал-лейтенант Императорской Армии Владимир Николаевич Егорьев. Войска под командованием Егорьева остановили наступление Деникина, нанесли ему ряд поражений и продержались до подхода резервов с Восточного фронта, что в итоге предопределило окончательное поражение белых на Юге России. В эти тяжёлые месяцы ожесточённых боёв на Южном фронте ближайшим помощником Егорьева был его заместитель и одновременно командующий отдельной войсковой группой Владимир Иванович Селивачёв (потомственный дворянин, генерал-лейтенант Императорской Армии).

Как известно, летом-осенью 1919 г. белые планировали победоносно завершить Гражданскую войну. С этой целью они решили нанести комбинированный удар на всех направлениях. Однако к середине октября 1919 г. колчаковский фронт был уже безнадёжен, наметился перелом в пользу красных и наЮге. В этот-то момент белые нанесли неожиданный удар с северо-запада. На Петроград ринулся Юденич. Удар был настолько неожиданным и мощным, что уже в октябре белые оказались в пригородах Петрограда. Встал вопрос о сдаче города. Ленин, несмотря на известную панику в рядах товарищей, город решил не сдавать.

И вот уже выдвигается навстречу Юденичу 7-я армия красных под командованием его высокоблагородия (бывшего полковника Императорской Армии) Сергея Дмитриевича Харламова, а во фланг белым заходит отдельная группа той же армии под командованием его превосходительства (генерал-майора Императорской Армии) Сергея Ивановича Одинцова.

Оба — из самых потомственных дворян. Итог тех событий известен: в середине октября Юденич ещё рассматривал Красный Петроград в бинокль, а 28 ноября распаковывал чемоданы в Ревеле (любитель молоденьких мальчиков оказался никудышным командующим…).

Северный фронт. С осени 1918 г. по весну 1919 г. это важный участок борьбы с англо-американо-французскими интервентами. Ну и кто ведёт большевиков в бой? Сначала его превосходительство (бывший генерал-лейтенант) Дмитрий Павлович Парский, затем его превосходительство (бывший генерал-лейтенант) Дмитрий Николаевич Надёжный, оба потомственные дворяне.

Нельзя не отметить, что именно Парский возглавлял отряды Красной Армии в знаменитых февральских боях 1918 г. под Нарвой, так что во многом благодаря нему мы празднуем 23 февраля. Его превосходительство товарищ Надёжный после окончания боёв на Севере будет назначен командующим Западным фронтом.

Такая ситуация с дворянами и генералами на службе у красных практически везде. Нам скажут: всё вы тут преувеличиваете. Были же у красных свои талантливые военачальники и не из дворян и генералов. Да, были, их имена мы хорошо знаем: Фрунзе, Будённый, Чапаев, Пархоменко, Котовский, Щорс. Но кем они были в дни решающих боёв?

Когда решалась судьба Советской России в 1919 г., самым важным был Восточный фронт (против Колчака). Вот его командующие в хронологическом порядке: Каменев, Самойло, Лебедев, Фрунзе (26 дней!), Ольдерогге. Один пролетарий и четыре дворянина, подчеркну — на жизненно важном участке! Нет, заслуг Михаила Васильевича я умалять не хочу. Он действительно талантливый полководец и многое сделал для разгрома того же Колчака, командуя одной из войсковых групп Восточного фронта.

Затем Туркестанский фронт под его командованием раздавил контрреволюцию в Средней Азии, а операция по разгрому Врангеля в Крыму заслуженно признаётся шедевром военного искусства. Но будем справедливы: к моменту взятия Крыма даже белые не сомневались в своей судьбе, исход войны был решён окончательно.

Семён Михайлович Будённый был командармом, его Конная армия сыграла ключевую роль в ряде операций некоторых фронтов. Однако не следует забывать, что в РККА были десятки армий, и назвать вклад одной из них решающим в победе было бы всё же большой натяжкой. Николай Александрович Щорс, Василий Иванович Чапаев, Александр Яковлевич Пархоменко, Григорий Иванович Котовский — комдивы. Уже в силу этого при всей своей личной храбрости и военных дарованиях стратегического вклада в ход войны они внести не могли.

Но у пропаганды свои законы. Любой пролетарий, узнав, что высшие военные должности занимают потомственные дворяне и генералы царской армии, скажет: «Да это же контра!».

Поэтому вокруг наших героев возник своеобразный заговор молчания и в советские годы, и тем более — сейчас. Они победили в Гражданской войне и тихо ушли в небытие, оставив после себя пожелтевшие оперативные карты и скупые строки приказов.

А ведь «их превосходительства» и «высокоблагородия» проливали свою кровь за Советскую власть ничуть не хуже пролетариев. Про барона Таубе уже упоминалось, но это пример не единственный.

Весной 1919 г. в боях под Ямбургом белогвардейцы захватили в плен и казнили комбрига 19-й стрелковой дивизии бывшего генерал- майора Императорской Армии А.П. Николаева. Такая же участь постигла в 1919 г. командира 55-й стрелковой дивизии бывшего генерал-майора А.В. Станкевича, в 1920 г. — командира 13-й стрелковой дивизии бывшего генерал-майора А.В. Соболева. Что примечательно, перед смертью всем генералам предложили перейти на сторону белых, и все отказались. Честь русского офицера – дороже жизни.

То есть вы полагаете, скажут нам, что дворяне и кадровый офицерский корпус были за красных?

Конечно, я далек от этой мысли. Здесь просто надо отличать «дворянина» как нравственное понятие от «дворянства» как класса. Дворянский класс почти целиком оказался в лагере белых, иначе и быть не могло.

Но белым помощь от дворян была просто мизерной. Судите сами. В переломный 1919 год, примерно к маю, численность ударных группировок белых армий составляла: армия Колчака — 400 тыс. человек; армия Деникина (Вооружённые силы Юга России) — 150 тыс. человек; армия Юденича (Северо-Западная армия) — 18,5 тыс. человек. Итого: 568,5 тыс. человек.

Причём это, в основном, «лапотники» из деревень, которых под угрозой расстрела загоняли в строй и которые потом целыми армиями(!), как у Колчака, переходили на сторону красных. И это в России, где на то время насчитывалось 2,5 млн. дворян, т.е. не менее 500 тыс. мужчин призывного возраста! Вот, казалось бы, ударный отряд контрреволюции…

Или возьмем, к примеру, руководителей белого движения: Деникин — сын офицера, дед был солдатом; Корнилов — казак, Семёнов — казак, Алексеев — сын солдата. Из титулованных особ — один только Врангель, да и тот шведский барон. Кто же остался? Дворянин Колчак —потомок пленного турка, да Юденич с весьма характерной для «русского дворянина» фамилией и нестандартной ориентацией. В былые времена сами дворяне таких своих собратьев по классу определяли как худородных. Но «на без- рыбье и рак — рыба».

Не стоит искать князей Голицыных, Трубецких, Щербатовых, Оболенских, Долгоруковых, графов Шереметевых, Орловых, Новосильцевых и среди менее значимых деятелей белого движения. Сидели «бояре» в тылу, в Париже да Берлине и ждали, когда одни их холопы других на аркане приведут. Не дождались.

Но есть ещё нравственная категория — «дворянин». Поставьте себя на место «его превосходительства», перешедшего на сторону Советской власти. На что он может рассчитывать? Самое большее — командирский паёк да пара сапог (исключительная роскошь в Красной Армии, рядовой состав обували в лапти). При этом подозрение и недоверие многих «товарищей», постоянно рядом бдительное око комиссара.

Сравните это с 5000 рублей годового жалования генерал- майора царской армии, а ведь у многих превосходительств была ещё и фамильная собственность до революции. Поэтому шкурный интерес для таких людей исключается, остается одно — честь дворянина и русского офицера. Лучшие из дворян пошли к красным — спасать Отечество.

В дни польского нашествия 1920 г. русское офицерство, в том числе и дворяне, переходили на сторону Советской власти тысячами. Из представителей высшего генералитета бывшей Императорской Армии красные создали специальный орган — Особое совещание при главнокомандующем всеми Вооружёнными Силами Республики. Цель этого органа—разработка рекомендаций для командования РККА и Советского Правительства по отражению польской агрессии. Кроме этого, Особое совещание обратилось с призывом к бывшим офицерам Русской Императорской Армии выступить на защиту Родины в рядах РККА.

Замечательные слова этого обращения, пожалуй, в полной мере отражают нравственную позицию этой части русской аристократии:

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к Родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, <…> добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче- Крестьянской России вас не назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своею честною службою, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить её расхищения».

Под обращением стоят подписи их высокопревосходительств: генерала от кавалерии (главнокомандующего Русской Армии в мае-июле 1917 г.) Алексея Алексеевича Брусилова, генерала от инфантерии (военного министра Российской Империи в 1915-1916 гг.) Алексея Андреевича Поливанова, генерала от инфантерии Андрея Меандровича Зайончковского и многих других генералов Русской Армии.

В абсолютных цифрах вклад русского офицерства в победу Советской власти выглядит следующим образом: в период Гражданской войны в ряды Красной Армии было призвано 48,5 тысяч царских офицеров и генералов. В решающем 1919 году они составили 53% всего командного состава РККА.

Закончить краткий обзор хотелось бы примерами человеческих судеб, которые как нельзя лучше опровергают миф о патологическом злодействе большевиков и о поголовном истреблении ими благородных сословий России. Замечу сразу, большевики не были глупыми, поэтому понимали, что, учитывая тяжелейшее положение России, им очень нужны люди со знаниями, талантами и совестью. И такие люди могли рассчитывать на почёт и уважение со стороны Советской власти, несмотря на происхождение и дореволюционную жизнь.

Начнём с его высокопревосходительства генерала от артиллерии Алексея Алексеевича Маниковского. Алексей Алексеевич ещё в Первую мировую войну возглавлял Главное артиллерийское управление Русской Императорской Армии. После Февральской революции был назначен товарищем (заместителем) военного министра. Поскольку военный министр Временного правительства Гучков ничего не соображал в военных вопросах, Маниковскому пришлось стать фактическим главой ведомства.

В памятную октябрьскую ночь 1917 г. Маниковский был арестован вместе с остальными членами Временного правительства, затем отпущен на свободу. Спустя несколько недель вновь арестован и опять отпущен на свободу, в заговорах против Советской власти замечен не был. И уже в 1918 г. он возглавляет Главное артиллерийское управление РККА, затем будет работать на различных штабных должностях Красной Армии.

Или, например, его превосходительство генерал-лейтенант Русской Армии, граф Алексей Алексеевич Игнатьев. В годы Первой мировой войны он в чине генерал-майора служил военным атташе во Франции и ведал закупками вооружения—дело в том, что царское правительство так подготовило страну к войне, что даже патроны приходилось закупать за границей. За это Россия платила немалые деньги, и лежали они в западных банках.

После Октября наши верные союзники мигом наложили лапу на русскую собственность за границей, в том числе и на счета правительства. Однако Алексей Алексеевич сориентировался быстрее французов и денежки перевёл на другой счёт, союзникам недоступный, да к тому же на своё имя. А денег было 225 миллионов рублей золотом, или 2 миллиарда долларов по нынешнему золотому курсу.

Игнатьев не поддался на уговоры о передаче средств ни со стороны белых, ни со стороны французов. После того как Франция установила дипломатические отношения с СССР, он пришёл в советское посольство и скромненько передал чек на всю сумму со словами: «Эти деньги принадлежат России». Эмигранты были в бешенстве, они постановили убить Игнатьева. И убийцей вызвался стать его родной брат! Игнатьев чудом остался жив — пуля пробила фуражку в сантиметре от головы.

Предложим каждому из вас мысленно примерить на себя фуражку графа Игнатьева и подумать, способны ли вы на такое? А если к этому добавить, что в ходе революции большевики конфисковали родовое имение Игнатьевых и фамильный особняк в Петрограде?

И последнее, что хотелось бы сказать. Помните, как в своё время обвиняли Сталина, вменяя ему в вину то, что он поубивал всех оставшихся в России царских офицеров и бывших дворян.

Так вот никто из наших героев репрессиям не подвергался, все умерли своей смертью (разумеется, кроме павших на фронтах Гражданской войны) во славе и почёте. А их младшие товарищи, такие как: полковник Б.М. Шапошников, штабс-капитаны А.М. Василевский и Ф.И. Толбухин, подпоручик Л.А. Говоров, — стали Маршалами Советского Союза.


Михаил Хазин, hvylya.org

Серия сообщений "АРМИЯ":
Часть 1 - Латание новых знамен
Часть 2 - *..убивать русских это морально.*...
Часть 3 - Попытки реформировать российскую армию никогда не заканчивались добром для их инициаторов. Пример — трагическая судьба императора Павла I.
Часть 4 - Чужие мальчики.Марта Кетро.
Часть 5 - За кулисами военных побед: офицеры царской армии в Гражданскую войну
Часть 6 - Подборка про оружие.
Часть 7 - Минобороны при Сердюкове: своим - миллионы, остальным - крошки
...
Часть 20 - О том, как в 1944 чуть не началась война между СССР и США
Часть 21 - Зачем на немецких касках рога?
Часть 22 - ЗАХАР ПРИЛЕПИН: «23 ФЕВРАЛЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ»

145 лет назад горстка русских солдат во главе с генералом Кауфманом совершила невозможное: поставила на колени Бухарский эмират и завоевала Самарканд. "Историческая правда" предлагает вспомнить этот малоизвестный современным россиянам подвиг русской армии.



Покорение Самарканда и всего Бухарского эмирата занимает в российской истории совершенно незаслуженное место - вернее, никакого места, ибо после ухода России из Средней Азии российские историки предпочли сделать вид, будто бы Российской империи там никогда и не было. Между тем, туркестанский поход генерала Кауфмана - это такой пример русской воинской доблести, по сравнению с которым все персидские походы Наполеона и Александра Македонского кажутся детскими играми. Все-таки за спиной французского императора и древнегреческого царя стояла армия, а вот за спиной Константина Петровича фон Кауфмана - 3500 человек. То есть, 25 рот пехоты, 7 сотен казаков и 16 орудий. А впереди - весь Туркестан.

И вот эта горстка храбрецов 1-го мая 1868 года вышла в поход против Бухарской армии, которая насчитывала 40—50 тысяч человек. Причем, генерал Кауфман по всем правилам военной дипломатии и офицерского кодекса чести отправил эмиру письмо, в котором великодушно предложил эмиру сдаться.

Тот лишь рассмеялся над дерзким неверным.

В ответ генерал Кауфман послал в атаку полковника Штрандмана с 4 сотнями казаков и 4 орудиями. Атака была стремительной: казаки на полном скаку прорвались сквозь заградительный огонь бухарцев и начали рубить шашками опешивших азиатов, которые бросились бежать куда глаза глядят, теряя оружие и пушки. А следом по армии эмира ударила пехота. Под сильным ружейным и орудийным огнем, русские солдаты по грудь в воде форсировали реку Зарявшан и бросились в штыковую атаку на врага. И тысячи азиатов в безотчетном ужасе перед этими непобедимыми демонами бросились бежать.

Победа была ошеломляющей: русская армия потеряла всего 40 человек убитыми и ранеными, бухарский эмир – потерял все. Самарканд сдался генералу Кауфману без боя.
Но это только Была половина победы. Как только генерал Кауфман уехал, в городе вспыхнул мятеж. И шесть десятков бойцов, заперевшись в городе, в течении недели отражала атаки сотен и тысяч

Сегодня "Историческая правда" публикует свидетельства очевидцев той эпохальной русской победы.




К.П. фон Кауфман.

Из воспоминаний художника Василия Верещагина

Все мы, «завоеватели» Самарканда, следом за генералом Кауфманом, расположились во дворце эмира; генерал — в главном помещении, состоявшем из немногих, но очень высоких и просторных комнат, а мы, штаб его, — в саклях окружающих дворов, причем приятелю моему, генералу Головачеву, пришлось занять бывшее помещение гарема эмира, о котором тучный, но храбрый воин мог, впрочем, только мечтать, так как все пташки успели, разумеется, до нашего прихода улететь из клеток.

Комнаты генерала Кауфмана и наш дворик сообщались с знаменитым тронным залом Тамерлана двором, обнесенным высокою прохладною галереею, в глубине которой стоял и самый трон Кок-таш, большой кусок белого мрамора с прекрасным рельефным орнаментом. Сюда, на этот двор, стекались государи и послы всей Азии и части Европы для поклона, заверений в покорности и принесения даров; на этом камне-троне восседая, принимал своих многочисленных вассалов Тимур-Лянг (в буквальном переводе — Хромое железо). Часто я хаживал по этой галерее с генералом Кауфманом, толкуя о местах, нами теперь занимаемых, о путешественниках, их посетивших, о книгах их и т.п.

Были слухи, что бухарский эмир собирается отвоевать город и с армией в 30-40 тысяч двигается на нас. Кауфман собирался выступить против него, а покамест посылал отряды по сторонам, чтобы успокоить и обезопасить население окрестностей новозавоеванного города — города, прославленного древними и новыми поэтами Востока, пышного, несравненного, божественного Самарканда, каковые метафоры, разумеется, надо понимать относительно, потому что Самарканд, подобно всем азиатским городам, порядочно грязен и вонюч.

Генерал Головачев ходил занимать крепость Каты-Курган; я сделал с ним этот маленький поход, в надежде увидеть хотя теперь битву вблизи, но кроме пыли ничего не увидел — крепость сдалась без боя к великому огорчению офицеров отряда. Начальник кавалерии Штрандман так рассердился на мирный оборот дела, что просил генерала передать ему послов, пришедших с известием о сдаче крепости и изъявлении покорности, для внушения им храбрости. Дело, которого так пламенно желал отряд, ускользнуло из рук, а с ним и награды, отличия, повышения, — грустно!

Пистолькорс, бравый кавказский офицер, послан был с отрядом поколотить массы узбекского войска Шахрисябза и Китаба, придвигавшихся с юго-восточной стороны. Побить-то он их побил, и по праву всех победителей даже ночевал на поле битвы, но когда двинулся назад, неприятель снова насел на него и, как говорится, на его плечах дошел до Самарканда. Генерал Кауфман и мы за ним выехали навстречу возвращавшемуся отряду, но уже в предместье города нас встретили выстрелами, а в окружающих садах завязалась такая живая перестрелка, что пришлось часть бывших с нами казаков тут же послать в атаку, чтобы отвратить опасность от самого командующего войсками; мы с некоторым конфузом воротились. Многие из офицеров отряда выражали неудовольствие на эту победу, смахивающую на отступление, и я слышал, что полковник Назаров, храбрый офицер и большой кутила, громко называвший последнее движение к Самарканду бегством, был посажен Кауфманом под арест с воспрещением участвовать в будущих военных действиях.


Картина В.В. Верещагина (из туркестанского альбома).

Туземцы ободрились этою как бы удачею, в сущности сводившеюся к тому, что неприятель, не будучи разбит наголову, а только поколочен, немедленно же снова собрался и заявил о себе, как это всегда на Востоке бывает. Как бы то ни было, стали настоятельно ходить слухи о том, что город окружен неприятелем. Мы, молодежь, впрочем, были совершенно без забот; мне и в голову не приходила мысль как о более или менее отдаленной опасности для всего отряда, так и о немедленной опасности для себя лично. Каждый день я ездил с одним казаком по базару и по всем городским переулкам и закоулкам и только долго спустя понял, какой опасности ежедневно и ежечасно подвергался. Еще до выхода командующего войсками, при проезде городом, невольно бросались в глаза по улицам кружки народа, преимущественно не старого, жадно слушавшего проповедовавших среди них мулл; в день возвращения отряда Пистолькорса проповеди эти были особенно оживленны, явно было, что народ призывался на священную войну с неверными. Когда мне вздумалось раз, для сокращения пути к цитадели, свернуть с большой базарной дороги узенькими кривыми улицами, на одном из поворотов открылся большой двор мечети, полный народа, между которым ораторствовал человек в красной одежде — очевидно, посланец бухарского эмира. В довершение всего я встретил моего приятеля, старшего муллу мечети Ширдари, идущего по базару и жестами, и голосом возбуждавшего народ.

«Здравствуй, мулла!» — сказал я ему; он очень сконфузился, но вежливо ответил и волею-неволею перед всеми должен был пожать протянутую ему руку

Как только генерал Кауфман выступил из города, стали говорить, что жители замышляют восстание. Но я уже давно с таким полным доверием вращался между туземцами во всякое время дня и ночи, что самая мысль о том, что это может измениться, не умещалась в моем понятии. В это время я ездил за город, по дороге к Шах-Зинде, так называемому летнему дворцу Тамерлана, где писал этюд одной из мечетей с остатками чудесных изразцов, ее покрывавших.

Еще через день, равно утром, забежал в каморку, которую я занимал во дворе самаркандского дворца, уральский казак, майор Серов, оставленный заведовать туземным населением. Он упрашивал не ходить более в город, кишащий будто бы вооруженным народом, уже открыто враждебным нам. Шахрисябзцы-де подходят к городу, надобно ждать бунта и, вероятно, нападения на цитадель.

— Бога ради, не выходите за крепостную стену, — уговаривал он меня, — вас наверное убьют, вы пропадете бесследно, нельзя будет и доискаться, кто именно убил.

Признаюсь, я все-таки и на этот раз не поверил существованию опасности и поехал бы опять в город, если бы не этюд с одного персиянина из нашего афганского отряда, за который только что накануне принялся.

Предсказания относительно подхода неприятеля со стороны ханств сбылись не далее как на следующий же день: выйдя рано утром из моей сакли, я увидел все наше крепостное начальство с биноклями и подзорными трубами в руках.

— Что такое?

— А вот посмотрите сюда! И в бинокль, и без бинокля ясно было видно, что вся возвышенность Чопал-Ата, господствующая над городом, покрыта войсками, очевидно, довольно правильно вооруженными, так как блестели ружья, составленные в козлы. По фронту ездили конные начальники, рассылались гонцы. Некоторые из бывших в нашей группе офицеров выражали уверенность, что будут скоро штурмовать крепость, другие не верили в возможность этого — я был в числе последних. Между говорившими были комендант крепости майор Штемпель, помянутые Серов, а также оставленный, как сказано, в Самарканде в наказание за злой язык, полковник Назаров, которого я в то время вовсе еще не знал.

Только что, на другой день, я сел пить чай, поданный мне моим казаком, собираясь идти дописывать своего афганца, как раздался страшный бесконечный вой: ур! ур! — вместе с перестрелкой, все более и более усиливавшейся. Я понял серьезность дела — штуомуют крепость! — схватил мой револьвер и бегом, бегом по направлению выстрелов, к Бухарским воротам. Вижу, Серов, бледный, стоит у ворот занимаемого им дома и нервно крутит ус — обыкновенный жест этого бравого и бывалого казака в затруднительных случаях.

— Вот так штука, вот так штука! — твердит он.

— Что, разве плохо?

— Покамест еще ничего, что дальше будет; у нас, знаете, всего-навсего 500 человек гарнизона, а у них, по моим сведениям, свыше 20000.

Я побежал дальше. Вот и Бухарские ворота. На площадке над ними солдати¬ки, перебегая в дыму, живо перестреливаются с неприятелем; я вбежал туда и, видя малочисленность наших защитников, взял ружье от первого убитого около меня солдата, наполнил карманы патронами от убитых же и 8 дней оборонял крепость вместе с военными товарищами, и это, кстати сказать, не по какому-либо особенному геройству, а просто потому, что гарнизон наш был уж очень малочислен, так что даже все выздоравливающие из госпиталя, еще малосильные, были выведены на службу для увеличения числа штыков — тут здоровому человеку оставаться праздным грешно, немыслимо. При первом же натиске ворота наскоро заперли, так что неприятель отхлынул от стен и, засевши в прилегавших к ней почти вплоть саклях, открыл по нас убийственный огонь: ружья у них, очевидно, были дурные, пули большие, но стрельба очень меткая, на которую к тому же отвечать успешно было трудно, так как производилась она в маленькие амбразуры, пробитые в саклях. У нас таких амбразур не было, приходилось стрелять из-за полуобвалившихся гребней стены, где люди были более или менее на виду и потеря в них поэтому была порядочная. Вот один солдатик, ловко выбиравший моменты для стрельбы, уложил уже на моих глазах неосторожно показавшегося у сакли узбека, да кроме того ухитрился еще влепить пулю в одну из амбразур, так ловко, что, очевидно, повредил ружье, а может быть, и нос стрелявшего, потому что огонь оттуда на время вовсе прекратился. Очень потешает солдатика такая удача, он работает с усмешкою, шутит, и вдруг падает как подкошенный: пуля ударила его прямо в лоб; его недостреленные патроны достались мне в наследство. Другого пуля ударила в ребра, он выпустил из рук ружье, схватился за грудь и побежал по площадке вкруговую, крича:

— Ой, братцы, убили, ой, убили! Ой, смерть моя пришла!


В. В. Верещагин


Скоро пришел майор Альбедиль и принял команду от своего младшего офице¬ра, осмотрел занятую неприятелем позицию, сделал кое-какие распоряжения, но прокомандовал недолго: помнится, я говорил с ним о чем-то, когда он вдруг при¬сел и сказал: «Я ранен». Принявши его на мое плечо, я кликнул солдатика и стащил его сначала вниз, а потом и далее до перевязки, которая была во дворце эмира за целую версту от ворот. Альбедиль браво отдал последние приказания, убеждал своих смутившихся солдат держаться крепко, не робеть и затем так ослаб, так беспомощно повис, что у меня не хватило духа сдать его солдатам, — пришлось дотащить до квартиры. Дорогою раненый страшно устал, но носилок под руками не оказалось, пришлось идти.

«Чувствую, — говорил он, — что рана смертельна, не жить мне более».

Я уговаривал, конечно, ободрял: рана в мягкую часть ноги, пройдет, заживет, еще танцевать будете! И, действительно, прошла, зажила, и Альбедиль даже танцевал; но все-таки проказница-пуля бухарская наделала больше вреда, чем я предполагал: не перебила, но задела кость и на многие месяцы, если не на годы, задала страданий и забот.

Сдавши Альбедиля доктору, я побежал назад к воротам, где перестрелка и рев снова разгорались. Не доходя немного, влево у поворота стены, вижу группу солдат: сжавшись в кучку, они нерешительно кричали «ура!» и беспорядочно стреляли по направлению гребня стены, где показывались поминутно головы атакующих.

«Всем нам тут помирать, — угрюмо толкуют солдаты. — О Господи, наказал за грехи! Как живые выйдем? Спасибо Кауфману, крепости не устроил, ушел, нас бросил»…

Я ободрял, как мог: «Не стыдно ли так унывать, мы отстоимся, неужели дадимся живые?» Очень пугали солдат какие-то огненные массы вроде греческого огня, которые перебрасывали к нам через стены.

Несколько далее подошел к стене небольшой отрядец солдат с офицером — это был помянутый полковник Назаров, который, в виду беды, стряхнувшейся над крепостью, благоразумно забыл о своем аресте, собрал в госпитале всех слабых своего батальона, бывших в состоянии держать ружье, и явился на самый опасный пункт. К нему бегут солдаты совсем растерянные.

— Ваше высокоблагородие, врываются врываются!

— Не бойся, братцы, я с вами, — ответил он с такою уверенностью и спокойствием, что сразу успокоил солдат, очень было упавших духом от этих беспрерыв¬ных штурмов, сопровождаемых таким ревом.

С этой минуты мы были неразлучны, за все время нашего восьмидневного сидения, хорошо памятного в летописях среднеазиатских военных действий. Снова крики ур! ур! ур! все ближе, ближе, и над нами на стенах показались несколько голов из числа штурмующих, готовившихся, очевидно, сойти в крепость. Солдаты, не ожидая команды, дали залп, головы попрятались, и все смолкло; толпа, очевидно, отхлынула от стены, встретивши пули там, где она надеялась войти безнаказанно, врасплох. Дело в том, что к этому месту снаружи стены вела тропинка, которую, вместе со многими другими, не успели обрыть, а с обрушенного гребня, по внутренней стороне, тоже спускалась дорожка; жители знали все эти неофициальные входы в крепость и водили по ним штурмующих.

Пришлось, оставивши здесь часть команды, идти в другую сторону, откуда прибежали к Назарову один за другим несколько запыхавшихся бледных солдат:

«Там, там врываются, ваше высокоблагородие!» — кричали они еще издали.

Мы бросились направо от ворот, где как раз накрыли в небольшом проломе стены несколько дюжих загорелых узбеков, работавших над разбором плохонько- го заграждения из небольших деревин — эти не дождались не только штыков, но даже и пуль и побежали при одном нашем приближении.

Проклятая эта крепость, в три версты окружности, везде обваливалась, везде можно было пройти в нее, и так как внутри прилегало к стенам бесчисленное множество сакль, то вошедшую партию неприятеля, даже и малочисленную, стоило бы большого труда перебить.

И жутко, и смешно отчасти вспомнить: только что повернулись отсюда, и Николай Николаевич Назаров стал уже поговаривать о том, что не худо бы поесть борщу, как бегут опять, разыскивая его, с нашего старого места:

— Ваше высокоблагородие, пожалуйте, наступают.

Мы опять бегом. Сильный шум, но ничего еще нет, шум все увеличивается, слышны уже крики отдельных голосов, очевидно, они направляются к пролому, невдалеке от нас; мы перешли туда, притаились у стены, ждем.

— Пройдем на стену, встретим их там, — шепчу я Назарову, наскучив ожиданием.

— Тсс…— отвечает он мне,— пусть войдут.

Этот момент послужил мне для одной из моих картин. Вот крики над самыми нашими головами, смельчаки показываются на гребне — грянуло ура! с нашей стороны, и такая пальба открылась, что снова для штыков работы не осталось, все отхлынуло от пуль.

Эти беспрерывные нападения действовали, видимо, удручающим образом на солдат, тут и там повторявших, что «видно, всем тут лечъ». Нужна была энергия и шутки Назарова, чтобы заставлять, время от времени, смеяться людей. Вообще мне бросилась в глаза серьезность настроения духа солдат во время дела. Атакующие часто беспокоили нас и в перерывах между штурмами: подкрадутся к гребню стены в числе нескольких человек, быстро свесят ружья и, прежде чем за¬хваченные врасплох солдатики успеют выстрелить, опять спрячутся, так что их выстрелы нет-нет да и портили у нас людей, а наши почти всегда опаздывали и взрывали только землю стены. Меня это очень злило, я подолгу стаивал с ружьем наготове, ожидая загорелой башки, и раз не удержался, чтобы не прибавить крепкое словцо — сейчас же солдаты остановили меня:

— Нехорошо теперь браниться, не такое время.

Сначала солдаты называли меня «ваше степенство», но когда Назаров стал называть: Василий Васильевич, то все подхватили, и скоро весь гарнизон до по¬следнего больного в госпитале знал «Василья Васильевича».

В это время начальник крепостной артиллерии, бравый капитан Михневич, всюду поспевавший, раздал нам ручные гранаты для бросанья через стены в не¬приятельские толпы. Между тем, шум что-то затих, так что мы не знали, куда бросать их, да к тому же подозревали, не затевают ли какой особой каверзы — надобно было посмотреть через стену, где неприятель и что он делает. Офицеры посылали нескольких солдат, но те отнекивались, один толкал вперед другого — смерть почти верная.

«Постойте, я учился гимнастике», — и прежде, чем Назаров успел закричать: «Что вы, Василий Васильевич, перестаньте, не делайте этого» — я уже был высоко.

«Сойдите, сойдите», — шептал Назаров, но я не сошел, стыдно было, хотя, признаюсь, и жутко. Стою там согнувшись под самым гребнем да и думаю: «Как же это я, однако, перегнусь туда, ведь убьют!» — думал, думал — все эти думы в такие минуты быстро пробегают в голове в одну, две секунды, — да и выпрямился во весь рост! Передо мной открылась у стены и между саклями страшная масса народа и в стороне кучка в больших чалмах, должно быть, на совещании. Все это подняло головы и в первую минуту точно замерло от удивления, что и спасло меня; когда уже опомнились и заревели: мана! мана! т.е. вот, вот! — я уже успел спрятаться — десятки пуль влепились в стену над этим местом, аж пыль пошла.

«Сходите, Бога ради, скорее», — вопил снизу милейший Назаров, и, конечно, повторять этого не нужно было; я указал место, где были массы народа, и наши гранатки скоро подняли страшный переполох и гвалт, т.е. достигли цели.

Так как Назаров был сам себе начальник и мог переходить с места на место по усмотрению, то мы переместились на угол крепости, откуда на далекое пространство видны были обе линии стены. Кстати сказать, стены Самаркандской цитадели были очень высоки и массивны, так что если бы годы, столетия не по-разрушили их, то за такой охраною можно бы отстаиваться; беда была та, что при существовавших везде проломах приходилось защищать это решето в одно и то же время сразу в нескольких местах, а защитников было мало, около 500 человек без больных и слабых, которых по возможности всех подняли на ноги. Многие были так слабы, что даже ура не могли кричать, а ружье насилу держали в руках; бывало, убьют или ранят соседа, крикнешь сердито: «Чего ты стоишь, смотришь-то, приди: помоги поднять!»

— Я-не-могу-у, — отвечает, — я-из-слабы-ых.

— Зачем же ты пришел, коли двигаться не можешь! — Не могим знать, приказали, всех к стенам согнали.

На новом нашем обсервационном пункте мы расположились отлично. Казак мой, разыскавший меня и не захотевший отстать «от барина», был послан за бывшими у меня сигарами, а Назаров велел принести хлеба и водки. Закусили и закурили по сигаре — что за роскошь! Сигары произвели такой живительный эффект, что я купил еще ящик и роздал по всем ближним постам — везде задымили. Тут принесли нам всем щей и мы подкрепились; это после утреннего стакана чая, да еще недопитого, было мне на руку. Назаров со всею своею командою расположился в тени сакли, а я с охотниками держался больше на стене, где тешился стрельбою — нет-нет да и имеешь удовольствие видеть, как упадет под¬стреленный зайчик. Одного, помню, уложил сосед мой, но не на смерть — упавший стал шевелиться; солдатики хотели прикончить его, но товарищи не дали.

— Не тронь, не замай, Серега!

— Да ведь он уйдет.

— А пускай уйдет, он уже не воин!

И точно тот ушел, но с хитростью и, вероятно, в полной уверенности, что перехитрил нас: упавши на перекрестке улиц, близ стены, он стал медленно переваливаться с боку на бок, чтобы не возбудить нашего внимания сильным движени¬ем, и так, переваливаясь понемножку, докатился до закрытия, где приняли его несколько рук, вполне вероятно, уверенных, что уруса надули, и никому, разумеет¬ся, в голову не пришло, что урус Серега и многие другие урусы могли бы добить, но не захотели, по правилу «лежачего не бьют».

Исключая, впрочем, такие отдельные случаи маленькой сентиментальности, наши спуску не давали; но и они угощали нас! Выстрелы все шли из сакль, откуда ружья были через маленькие отверстия постоянно нацелены по известным пунктам цитадели, где показывались наши. Очень часто пули их метко ударялись в самые амбразуры, только что понаделанные нами в этом месте саперами. Раз, помню, ударило в песок амбразуры именно в тот момент, как я готовился спустить курок — всю голову мне так и засыпало песком и камешками. Я не утерпел, схватился за лицо руками.

«Снимайте его!» — закричал Назаров снизу, думавший, что я ранен. Другой раз, нацеливаясь, я переговаривался с одним из соседей — слышу, удар во что-то мягкое, оглядываюсь — мой сосед роняет ружье, пускает пузыри и потом кубарем летит со стены…

Назаров с двумя молодыми офицерами, имена которых я забыл, расположился совсем по-домашнему. После одной чарки он велел обнести солдатам по другой, по обыкновению смеялся, забавлялся с ними, причем шутки его были часто очень скоромного свойства, если судить по тем непечатным выражениям, которые иногда долетали до наших амбразур, и громкому хохоту солдат. Можно было подумать, что опасность миновала.

Впрочем, эта крепостная идиллия продолжалась недолго. Скоро по направлению Бухарских ворот раздались и знакомые штурмовые крики и перестрелка, а затем прибежал и солдат с просьбою о помощи, «очень уж наседают». Назаров, оставивши на этой угловой квартире наблюдательный пост, сам беглым шагом направился к воротам; начальствовавший там офицер добровольно передал ему команду, точно так же, как и саперный штабс-капитан Черкасов со своими сапера¬ми. Штурм опять отбили. Стало вечереть. Поставили медный чайник, мы располо¬жились пить чай, не тут-то было — опять нападение. Мне невольно вспомнился утренний чай, стоявший еще, вероятно, недопитым в моей комнате, вспомнился и афганец, которому не пришлось дописать ноги и по всей вероятности и не при¬дется Этот раз враги наши отошли что-то очень скоро, но вслед за их уходом показался за воротами дымок. «Ах, подлецы, они зажгли их!» Так и есть. Скоро сильное пламя обрисовалось на потемневшем уже воздухе. Как только ворота рухнули, новое сильнейшее нападение, на этот раз долгое, настойчивое. Стреляли чуть не в упор. Шум и гвалт были отчаянные; в этом гаме я кричу солдатам, без толку стреляющим на воздух:

— Да не стреляйте в небо, в кого вы там метите!

— Пужаем, Василий Васильевич, — отвечает один пресерьезно. Помню, я застрелил тут двоих из нападавших, если можно так выразиться, по-профессорски. «Не торопись стрелять, — говорил я, — вот положи сюда ствол и жди»; я положил ружье на выступ стены; как раз в это время халатник, ружье на перевес, перебежал дорогу перед самыми воротами; я выстрелил, и тот упал, убитый наповал. Выстрел был на таком близком расстоянии, что ватный халат на моей злополучной жертве загорелся, и она, т.е. жертва, медленно горевши в продолжение целых суток, совсем обуглилась, причем рука, поднесенная в последнюю минуту ко рту, так и осталась, застыла; эта черная масса валялась тут целую неделю до самого возвращения нашего отряда, который весь прошел через нее, т.е. мою злополучную жертву. Другой упал при тех же условиях и тоже наповал.

«Ай да Василий Васильевич,— говорили солдаты,— вот так старается за нас».

Нет худа без добра: как только ворота прогорели, Черкасов устроил отлич¬ный, совершенно правильный бруствер, из мешков, к которому поставили орудие, заряженное картечью. Тут разговор пошел у нас несколько иной.

Было уже темно, упавшие бревна и доски ворот еще ярко пылали. Назаров разместил солдат так, чтобы их не было видно, лишь штыки блестели в темноте. На виду в середине было только орудие с прислугою и офицером, белые рубашки и китель которых ярко блестели, освещенные пламенем. Вот приближается шум ближе, ближе, обращается в какой-то хриплый рев многих тысяч голосов с воз-гласами: Аллах! Аллах! Вот показались передовые фигуры, они зовут других; никто из них не стреляет, в руках шашки и батики; как бараны с опущенными глазами, бросаются они на ворота и на орудие… Первая! раздается звонкий голос поручика Служенко. Ужасный гром орудия, слышно, как хлестнула картечь, затем молчание — ничего не видно, дым все застлал — и через минуту или две далеко вдали начинают раздаваться голоса; отхлынули, начинают, вероятно, сводить счеты, браниться, попрекать друг друга, а мы-то рады! Долго продолжались эти нападения, каждый раз с новым азартом; очевидно было, что они во что бы то ни стало хотели овладеть крепостью, но недисциплинированная масса каждый раз не выдерживала картечи на близком расстоянии и отступала. Впрочем, и было от чего отступать, хотя нам иногда и видно было, как они сразу подхватывали и подбирали своих убитых; но одних павших около самых стен и которых подобрать было невозможно — оказалось на другой день такое множество и на сильном солнце они подняли такое зловоние, что надобно удивляться, как у нас не завелось какой-нибудь заразной болезни.

Как поутихло, мы сделали вылазку, главною целью которой была невдалеке находившаяся мечеть; из нее, как из твердыни, направлялись все нападения на нас. Удостоверившись, что неприятель отошел, мы тихо вышли ночью прямо к этой негодной мечети; живо собрали сухого дерева, разложили костры и запалили. То же самое сделали мы и с несколькими близ самых ворот стоявшими саклями, наиболее нас душившими. В одной из них нашли мы рыжую туркменскую лошадь; решили подарить ее мне, но я отклонил эту честь, отдал лошадь артели, а у артели купил за 40 рублей. Здесь мы тоже живо запалили все, что могло гореть. Говорили шепотом, в темноте только и слышно было: «Николай Николаевич! Василий Васильевич! Вот сюда петушка, живо, живо!» Замечательно, что Назаров был на вылазке в туфлях и не столько, думаю, из забывчивости, сколько из полного равнодушья к опасности — стоит ли беспокоиться надевать сапоги, раз что вечером снял уже их.

Когда огненные языки взвились, мы наутек, да и пора было: пожар заметили, и стали приближаться голоса. Видно, пробовали тушить, но не могли одолеть огня, который разгорался все пуще и пуще.

Опять стали нападать на нас, но с еще меньшим успехом, так как теперь вся местность была освещена.

Поработала за эту ночь наша пушка и ее милый командир Служенко. Под звонкие выкрикивания его: «первая! первая!» — я так и заснул. Раздобывши досок, мы расположились вповалку на песке на улице; с готовым ружьем при бедре, несмотря на жесткость импровизированного ложа и великое множество солдатских блох, я заснул, как праведник.



Рассказ Комильбоя, сарта, уроженца города Самарканда, ныне сторожа в Троицкосавском полицейском управлении, названного по принятии им православия Константином Богдановым.

Отец мой был турок, поселившийся в Самарканде, мать — сартянка. Отцу моему было лет шестьдесят, а мне двадцать три года, когда прошел слух о том, что русские идут на Самарканд. Мой старший брат был в то время женат и имел двоих детей, мать умерла года за два до прихода русских. У отца была мясная лавка на базаре. Брат мой вел полевое хозяйство, я же помогал отцу в торговле. Я не любил торговли, мне нравилось лучше скакать на дикой лошади, драть козла (драть козла — одно из любимых развлечений сартов. В нескольких верстах от Самарканда, в местности, называемой Афросиаб, на равнине, окруженной высокими песчаными холмами, собирается удалая молодежь верхом на бойких лошадях. Старики взбираются на вершины холмов и с вершины самого высокого холма с отвесной стороны его бросают удальцам, ожидающим у подножия горы, живого козла. В данном случае козел изображал собою шайтана (чёрта). Козла подхватывают на лету удальцы. Счастливец, а иногда и двое или трое, овладев несчастным животным, преследуемые соперниками, мечутся по равнине в разные стороны до тех пор, пока козел не бывает разорван на мелкие части. Если удалец, охвативший козла, успевает сохранить в своих руках хоть часть животного, особенно голову, он получает приз. Со времени покорения русскими г. Самарканда “байга” или спорт этого рода не был уничтожен, но было запрещено драть живого козла. С вершины афросиабской горы присутствующие почетные гости-русские с командующим войсками Самаркандской области во главе бросают (исполнителями являются тут старшины аксакалы) уже убитого раньше козла. С вершины холма вся равнина, во время погони за козлом, кажется кипящего кашей. Ничего нельзя рассмотреть в сплотившейся двух-трехтысячной толпе, кроме движущихся, мечущихся голов всадников. Покойный граф Николай Яковлевич Ростовцев, незабвенный в летописях Самарканда, везде распространявшей своим присутствием свет, радость и блеск, сам раздавал призы, да не одному, а нескольким удальцам, и такие призы, которых сарты не поручали до него: роскошные шелковые халаты, серебряный вещи и др.), вступать в единоборство. Удалью я с детства отличался.

Конечно, весь Самарканд взволновался, узнав, что русские двигаются из Джизака к нам. У нас были два русских солдата, убежавших к нам, чтобы избавиться от тяжкого наказания, к которому они были приговорены, не знаю за какие преступления. Этих двух солдат я хорошо помню. Оба приняли магометанство и обещали обучать нас военному делу. Один из них высокий, худой. Его назвали Усманом. Другой невысокого роста, широкоплечий, очень сильный сохранил свою русскую фамилию Богданов. Их обоих назначили полковниками: Богданова командиром артиллерии (он был артиллеристом), а Усмана - командующим пехотой. Они учили нас стрелять, маршировать, приучали к дисциплине и порядку. И Богданов, и Усман говорили, что русских немного, что они усталые и голодные, и что бояться нечего.

Самаркандский бек колебался, защищать ли город или нет: он ждал распоряжения от бухарского эмира, а муллы напротив в мечетях, на базарах и на площадях горячо взывали к защите родного города и знаменитых мечетей, разгорячили народ, требовали войны. В медресе Тилла-Кали собрали совет из выборных участковых представителей, чтобы обсудить меры к защите города. Сделали это самовольно, не спросясь бека. Наш отец был на этом совете и рассказал дома, что там произошли страшные беспорядки. Бек рассердился, когда узнал, что вопрос решается без него, и послал на собрание своих приближенных и отряд сарбасов (местных солдат). Приближенные бека спорили и ссорились с муллами, дошло до драки, вмешались сарбасы, стали стрелять в народ. Горожане убили представителей со стороны бека и нескольких сарбасов. Произошла общая свалка. Более всех пострадали муллы. Солдаты не только многих убили и ранили, но и разграбили их имущество, а в самом медрессе досталось и живущим там ученикам, их выгнали из келлий и завладели их жалким скарбом.

Несмотря на такое противодействие со стороны бека, сарты волновались и готовились к войне. Их ожесточила присылка сарбасов на совет в Тилла-Кари, и они не обращались больше к беку. Решено было не подпускать русских к самому городу и для этого занять Чупанаты, песчаный холм у самой реки Зеравшана, не имеющей вследствие своей быстрины и летних разливов ни переправ, ни мостов. (Так как река эта не глубока, то сарты переправляются верхом в брод или на арбах). Местность эта находится верстах в восьми от города.

Мы полагали, что, во-первых, русские не посмеют переходить в брод незнакомую быструю реку, а, во-вторых, если бы и вздумали отважиться, то во время трудного перехода мы перебьем их с возвышенности всех поголовно. Позиция наша была очень выгодна. Богданов вызвался поставить артиллерию, собрал охотников, рыл окопы, делал траншеи, устанавливал пушки. Было больше двадцати пушек направлено на Зеравшан. Я был в числе охотников. Все мы воодушевляли друг друга и дошли до уверенности, что прогоним русских. Я был вполне счастлив. Я думал тогда, что самое лучшее дело в мире — это война, а люди воюющие — самые счастливые. Как я был глуп! Я был везде тенью Богданова и убегал только затем, чтобы узнать, что делает Усман. А этот собрал конную милицию и пехотинцев и предположил встать с нею за горой, чтобы напасть на русских с тыла. И Усмана, и Богданова нельзя было отличить от сартов. Они брили волосы и носили, как мы, чалмы и халаты.

Не знаю, прислал ли эмир свое согласие на защиту города, или все сделалось само собою, но только ко дню прихода русских самаркандский бек бежал из города, а бухарские войска, тысяч до пятнадцати, стоявшие лагерем в окрестностях города, присоединились к нам. И так мы заняли Чупанаты и равнину. У нас было все готово, мы ждали русских.

Посланный на разведки конный джигит прискакал на рассвете на Чупанаты, а затем в город и сообщил, что неприятель уже верстах в двадцати от города. Это было 1-го мая 1868 года.

Мы, защитники и охотники, а также и войска, ночевали на Чупанатах. Отец дал мне накануне пистолет и саблю, а сам вооружился ружьем. Известие джигита всех подняло на ноги и взволновало. Кажется, многие только теперь поняли, что наступает страшный час, что действительно нам предстоит встретить опасного врага и защищать от него родной город. Меня точно подмывало, я не мог стоять на месте, сбежал с горы в равнину и оттуда обернулся к своим. Вся гора была усеяна защитниками, пестрели красные, желтые, синие, белые халаты и белые чалмы. Издали гора казалась цветником или пестрым ковром. Еще прибывали защитники из Самарканда и становились кому, где угодно. Я воротился на вершину горы и занял свое место подле Богданова. Он и другие начальники были веселы, а, глядя на них, повеселели и все. Мы были уверены в победе. Мы говорили: чего не сделали ташкентцы, то сделают самаркандцы! Я не выпускал из рук пистолета. Я воображал, что мое оружие будет бить версты на две и уничтожит не одного человека, а десятерых за раз. Богданов (в последствии Богданов оказал русским громадную услугу и тем искупил свои преступления) наводил пушки на то место, где должны были расположиться русские.

Было часов десять утра. Появился неприятель и остановился на берегу Зеравшана. Русские, должно быть, тотчас же увидели нас, потому что все козырьки повернулись в нашу сторону. Из толпы неприятеля выделились несколько сартов в богатых одеждах и направились к нам на Чупатиаты. То были послы, отправленные эмиром к генералу Кауфману для переговоров. Я узнал потом, что эмир обещал впустить русских в Самарканд без боя, а в городе встретить их и подписать мирный торговый договор. Послов радостно встретили защитники, и командиры наши окружали их. Мы удивлялись, что они вернулись живыми из русского лагеря. Они говорили, что генерал послал их узнать, почему эмир обманул его, и почему вместо почетных лиц города его встречает войско. Так как эмира не было ни на Чупанатах, ни в Самарканде, то и некому было отвечать за него генералу. Я не помню, возвратились ли послы в русское войско или поехали прямо к эмиру в Кермине. Наши пушки дали залп. Должно быть, прицел был хорош, потому что среди неприятеля произошло волнение, и русские отодвинулись на другое место вне выстрела. Их верховые джигиты переправились на другой берег Зеравшана и, протянув за собою через реку канат, привязали конец его к деревьям. Русские начали переправляться, держась за канат и друг за друга. Все мы стреляли. Пушечные снаряды, кажется, перелетали через головы, но ружейные пули попадали, хотя немногие. Видно было, что-то тут, то там падал солдат, и Зеравшан быстро проносил трупы.

Но это не мешало русскому войску двигаться вперед. Мы удивлялись: Зеравшан разлился на несколько рукавов, русские переходили один, вступали на землю, стряхивали воду и тотчас же шли через другой рукав. Точно какая-то сила несла их вперед и вперед. С Чупанаты гремели выстрелы, а они часть за частью все шли. Вот первые вышли на равнину, бросились на спины, подняли ноги и начали ими болтать. (Выливали воду из сапог). А другие шли и шли за ними, выходили на землю и проделывали то же самое. Мы подумали, что они колдуют. Передние строились плотными рядами, к ним примыкали ряд за рядом другие. Наши ядра перелетали им через головы, ружейные пули не достигали. Казалось, что это не люди, а духи войны. И вот они построились и двинулись на нас. Идут плотною стеною. Мы стреляем, опять стали попадать. Я сам видел, как то тут, то там упадет солдат, а они сомкнуть ряд и не останавливаясь прут вперед, как будто наши выстрелы им нипочем. Идут и идут. Их шапки с большими торчащими козырьками (кэпи), их ноги, которые в виде частокола то поднимаются, то опускаются, наводили на нас страх. Я перестал стрелять, стою, точно окаменел. Они все ближе и ближе. Слышится глухой гул шагов: туп-туп, туп-туп. Казалось, шла неведомая сила, которую ничем нельзя ни остановить, ни рассеять, и которая сама раздавит и уничтожит все, что попадется ей на пути. Наши в ужасе стали отодвигаться назад. Я помню, что в панике бросил свой пистолет и пустился бежать, что было сил. Все бежали, стараясь опередить друг друга. Сзади слышалось ур-ра!.. Русские брали пустую гору, если не считать брошенных пушек, ружей, провианта. Нас некоторое время преследовали. Сарбасы бросали не только оружие, но и верхнюю одежду, так как боялись, чтобы жители, узнав в них солдат, не избили их за то, что они бежали. Они не смели появиться в Самарканде и рассеялись по кишлакам (деревням) и ближним городам. Мы же, ополченцы, бежали по своим саклям в Самарканд. Когда я пришел домой, отец был уже дома. Сначала он мрачно взглянул на меня, а потом подперся руками в бока и расхохотался. — Ай-да защитники! — крикнул он.

Молча стали обедать. Отец потрепал меня по плечу и опять сказал:

— Ну, что могли мы, неумелые, сделать, если бухарское войско первым пустилось в бегство?

Брат беспокоился о том, что теперь будет. У меня в душе кипели стыд и злоба, но я молчал. Мысли роились у меня в голове, я затаил их. Брат советовал нам бежать из Самарканда, он указывал на то, что многие бегут, кто в сады, кто в кишлаки. Но отец не был трусом и сказал, что нужно ждать каких-нибудь распоряжений старшин и кази. Многие действительно бежали, а другие ходили по улицам и чего-то ждали, как наш отец. Брат отправил в кишлак жену свою и детей еще накануне, а теперь и сам ушел, оставив нас с отцом ожидать событий. Большинство соседей полагало, что русские придут разорять город, и тут начинались споры: одни говорили, что нужно защищать свои сакли, другие уверяли, что это бесполезно, потому что русским помогает нечистая сила.

К вечеру пришел кази. Он сказал, что старшины совещались, что на совете решено выбрать почтенных представителей населения, отправить их чуть свет в русский лагерь на Чупанаты и через них просить генерала Кауфмана вступить в город мирным путем и расположиться в Самарканде, как дома, что он найдет жителей покорными и готовыми исполнять все его требования.

Старшины рассчитали верно, что такою покорностью самаркандцы спасут наши славные мечети, жилища, имущество и самую жизнь людей. Кази говорил, что иначе и поступать нельзя, так как войск в городе нет, а у жителей нет ни оружия, ни уменья воевать.

Моего отца выбрали также в число представителей, так как он был стар, умен и богат. На него наложили налог доставить русскому войску быка. Все избранные были богатые люди, и все должны были уплатить дань русскому войску в виде баранов, риса, муки для солдат, клевера и ячменя для лошадей. Часть убытка, конечно, приняло на себя население.

Часов в восемь вечера с Чупанат грянула пушка (заря), Да так, что, казалось, весь Самарканд дрогнул. Люди выбежали из саклей, и во всем городе поднялись крики и вопли. Все поняли, какая гроза может разразиться над городом.

С рассветом, отослав сперва провиант для войска, отправились в лагерь и сами старшины с выборными представителями.

Молодежь, мои сверстники и я, хотя и покорились судьбе, но не были довольны принятым решением. Нам казалось постыдным самим приглашать в город опасного врага.

Генерал Кауфман принял предложение старшин и выборных вступить в город и появился в нем торжественно. Впереди ехали представители, а за ними генерал и войско. Многие сарты при виде русских кланялись, другие убежали, убежал и я. Брат, бродивший в окрестностях города, пришел узнать, в чем дело. Отец рассказывал нам, что генерал Кауфман — очень добрый, хороший человек, что он через переводчика успокаивал население, просил сообщить всем жителям, что он пришел с мирными намерениями и приглашает всех бежавших из города возвратиться к своим занятиям.

Предложение генерала всем понравилось, люди успокоились, открылся базар, стали торговать и работать.

Вскоре я узнал, что Богданов пойман русскими на Чупанатах, и что он арестован. О моем отце не даром говорили, что он умен. Он сумел войти в милость у русских командиров и сделался поставщиком продовольствие для армии; он честно доставлял свежий товар и получал хорошие деньги, золотом. Обе стороны были довольны. В Самарканде вообще все шло благополучно: русские были добры и ласковы, за все щедро платили, сарты старались им угодить.

Но в соседних кишлаках и других городах сарты волновались. Они не участвовали в защите Самарканда, а теперь выражали нам свое неудовольствие и упрекали в том, что мы недостаточно храбро действовали на Чупанатах, а потом и совсем без боя отдали Самарканд. Они не хотели признать главенства русских и собирались восстать и освободить город от иноземцев. Китабский бек, или правитель, Джурабек, пользовался славою умного и храброго человека. Он-то и подстрекал к непокорности. Он собирал войско и через джигитов приглашал и самаркандцев под свое начальство. Я убежал к Джурабеку. Он повел собранное им войско на гору Каратюбе, верстах в сорока от Самарканда, куда ожидали прибытия еще отрядов ополчения из ближних кишлаков. Русские как-то узнали об этом. Генерал выслал отряд разогнать шайку Джурабека. Русским приходилось идти через реку Доргом. Тут было селение Мухалинской волости, и сады селения примыкали к дороге. Мухалинцы сломали мост через Доргом, чтобы задержать русских, но это их не остановило. Они перешли реку в брод и стали подниматься на Каратюбе. Мы увидели сверху опять плотную стену солдат, которая, казалось, дойдет до нас и раздавит. Наши наездники выскакивали врассыпную, стреляли в них и скакали назад заряжать ружья, а русские всё шли. Когда они подошли на выстрел и дали залп, когда кое-кто из наших упал или убитым, или раненым, — Джурабек ускакал, а вся шайка его рассеялась. Многие бежали в сады Мухалинской волости, в числе их и я. Мухалинцы ждали нас, как победителей, но узнав, что Джурабек бежал, возмутились его поступком и сами взялись за оружие. Они рассчитывали стрелять из засад в то время, когда отряд будет возвращаться, и уничтожить его. Мы присоединились к ним. Все засели, нас было человек до пятисот, кто притаился у щелей дувала (глиняного забора), кто вскарабкался на деревья и спрятался в густых ветвях, кто прилег на плоских крышах саклей.



Русские ничего не подозревали. Когда отряд возвращался, они шли весело, свободно, даже пели песни, а когда проходили мимо дувала садов, их осыпали выстрелами: убили переводчика, нескольких солдат и ранили двух офицеров. Я стоял у дувала, выстрелил в кого-то и хотел вновь заряжать ружье, как над самой моей головой раздались крики: ура! Русские лезли через дувал. Они не убежали и не рассеялись от наших выстрелов, а решились наказать мухалинцев. Они были рассержены и не щадили никого, не обращали внимания ни на пол, ни на возраст. Шла охота. Солдаты бегали по садам, ловили наших, били прикладами, кололи штыками, стреляли в тех, что сидели на деревьях. Было избито до трехсот человек, считая женщин и детей. Искали виновных по саклям, но кто успел убежать, был в это время далеко. Я попался офицеру, который хотел застрелить меня из револьвера, но я бросил ружье и сложил руки, став перед ним на колени. Он велел связать меня и вести в Самарканд. Я сознался, что я самаркандец, изъявивший покорность. Меня посадили в тюрьму.

Отец, узнав об этом, стал хлопотать и просить за меня, ссылаясь на мою молодость и глупость. Командиры, знавшие отца лично, сжалились и отдали меня ему на поруки.

Я дал отцу слово сидеть тихо дома и торговать в лавке. Я старался сдержать слово и в восстании других волостей, посылавших шайки, не участвовал.

Джурабек, хотя и был разбит на Каратюбе, но не оставлял своего намерения помериться с русскими. Он работал втайне. Вошел в сношения с чиликским беком, Омар-беком, с шахрисябским Баба-беком и с Омаром-Хаджой. Омар-Хаджа был имам, потомок святого Мартум-Азам. Его все уважали и слушались. Он жил в Дагбите (селение верстах в двадцати от Самарканда). Между ними шли тайные переговоры. В Самарканде жили персиянин Абдул-Самат, мирохур (полковник при прежнем самаркандском беке), и Шукур-бек (правитель, бывший давно в отставке). Этих двух влиятельных лиц Омар-Хаджа, должно быть, склонил на свою сторону, и все заметили, что к ним часто ночью приезжали джигиты от Омара-Хаджи. В Дагбите, в доме Омара-Хаджи, происходили совещания, куда съезжались беки и самаркандские Абдул-Самат с Шукур-беком. Мы ничего не знали, а только догадывались, что готовится нечто. Я сгорал любопытством, и во мне снова проснулся дух войны. Наконец стали распространяться слухи, что готовится большое общее восстание, и ждут только удобного случая. Я охотно стал сидеть в лавке целые дни, так как новости можно было услышать скорее всего на базаре. Новости чаще всего разносили диваны, или дуваны (юродивые). Они поют священные песни, говорят тексты из Корана, укоряют людей за грехи, проповедуют раскаяние и жизнь по Корану. Иногда рассказывают сказки религиозного содержания. Живут же они подаянием. Дивано носит такую странную одежду, что отличается от всех, и его можно издали узнать. Например, носит рубаху, сшитую из разноцветных лоскутков, шапку в виде колпака с сахарной головы, желтую, красную, иногда с бубенчиками на конце, халат половина желтый, половина синий, ходит дивано почти всегда босой, даже и зимою.

В то время, как готовилось восстание, особенно много появилось юродивых. Диваны запели совсем новые песни. Они стали проповедовать восстание, говорили горячо, настраивали жителей на воинственный лад, клеймили позором тех, кто колеблется принять участие в общем народном движении. Молодежь жадно слушала их, каждый сарт старался уловить такого дувано и заставить его говорить перед своей лавкой. Их угощали, им давали денег гораздо больше, чем обыкновенно. Может быть, тут были не все настоящие дуваны: так умно могли говорить только муллы да студенты, ученики, живущие в медресе.

Русские не знали ничего, они не понимали нашего языка и не могли прислушиваться к толкам на базаре. Иногда солдат или офицер проходил мимо дивана в то время, когда тот взывал к поголовному истреблению русских, но, не зная сартского языка, проходивший поневоле был глух. Иногда же, если горячая речь с восклицаниями и жестами обращала на себя внимание кого-нибудь из русских, и нас спрашивали, указывая на дувана, что он говорит, — то обыкновенно кто-нибудь указывал на небо и отвечал: Алла, Магомет. Мы, не зная русского языка, догадывались, о чем спрашивает русский, по жестам, а он, зная слова Алла и Магомет, понимал, что ему отвечают, и с улыбкой кивал головою. Бывало и так, что недогадливые ничего не отвечали, а только отрицательно качали головами. Русские и за это не сердились, они знали, что всякий из нас выучился говорить по-русски только то, что ему нужно было для торговли. Я, например, узнал: говядина, баранина, сало, пуд, фунт, рубли, копейки, а больше ничего; продавец материй знал: шелк, мата, адрас, аршин, рубли, копейки; также и другие. Проповеди юродивых пробудили чуть не во всем городе геройский дух и ненависть к русским, так как с базара новости разносились по домам и обсуждались в семьях. Но русским не давали заметить нашего настроения; с ними были вежливы и предупредительны.Я с отцом ничего не говорил о готовящемся восстании, а он притворялся, что ничего не знает, и продолжал доставлять русскому войску провиант.

Все ждали со дня на день объявления восстания.

Почти месяц прошел с тех пор, как русские заняли Самарканд. В это время генерал Кауфман вынужден был несколько раз высылать отряды для усмирения восстававших волостей и успевал в этом. Представив себе, что жители Самарканда совершенно покорны, а окружающие волости усмирены, генерал в последних числах мая отправился с войском в Катта-Курган, где должен был встретить эмира. В Самарканде же в крепости оставил только один (VI-й) батальон. Это было признано удобным случаем. Все понимали, что дело освобождения должно совершиться теперь, иначе мы не освободимся никогда. Тотчас по уходе генерала нам было объявлено, чтобы мы вооружались, что нами будет руководить Омар-Хаджа, сборный пункт назначен близ Чупанат, а день — 2-е июня. Муллы, объявляя такое решение главарей восстания, разъяснили при этом и план действия.

Они слышали, что генерал едет в Катта-Курган для подписания мирного договора, но думали, что эмир обманет, как это было перед Самаркандом. Они были уверены, что эмир вместо подписания торгового мирного договора в Катта-Кургане встретит генерала Кауфмана у стен города с войском и разобьет его. Мы же, в числе сорока тысяч человек, уничтожим оставленный батальон и двинемся в тыл неприятеля. Ну, что такое один батальон? — думали мы: — махнем рукой, и его не будет!
Приготовление кипело. Богатые сарты зарывали свои ценные вещи в ямы, скот угнали в камыши и сады, жен и детей отправили на арбах в соседние кишлаки или сады. Люди вооружились, кто чем мог. Мы снова были уверены в победе. Я ног под собою не слышал, а летал, как на крыльях.

Перед отъездом генерал Кауфман собрал участковых и волостных старшин и объявил им, что он оставляет город спокойным и возлагает на них обязанность смотреть за порядком в своих участках. В случае же появления какой-нибудь шайки немедленно давать знать барону Штемпелю, коменданту крепости, чтобы он мог рассеять её. В противном случае участковым грозила личная ответственность. Те дали обещание строго следить. Вероятно, вследствие такого распоряжения генерала и обещания старшин, оставшиеся русские были уверены в своей безопасности и не обращали внимания на то, что тотчас же после выступления генерала в городе началось большое движение, люди сновали туда и сюда, скрипели арбы, отвозившие жен, детей и домашний скарб, блеял и мычал скот, прогоняемый за город. Скакали джигиты в разные концы.

Мой отец должен был доставить 2-го июня в крепость несколько баранов, но вечером 1-го числа скрылся. Все сарты заперли свои лавки на базаре, с тем, чтобы не отпирать их, пока всё не успокоится. Оставили русских без съестных припасов и в ночь на 2-е июня отвели от крепости воду. В ту же ночь всех, у кого не было оружия, собрали в мечеть Рухобод, и там Шукур-бек и мирохур вооружали народ. Кому досталось ружье, кому нож, кому палка с металлическим шаром на конце. Тотчас же после вооружения все отправились к сборному пункту.

Утром 2-го июня мы подошли к городу и, разделившись на три части, стали одновременно с трех разных сторон входить в Самарканд. Нами, самаркандцами, командовал Омар-Ходжа, Старшины, чтобы спасти свои головы, побежали в крепость предупредить коменданта тогда уже, когда мы входили в город. Вследствие этого предупреждения одна или две роты русских солдат вышли из крепости рассеять, как они думали, шайку, но, завидев входящую массу неприятеля, убежали назад в крепость и уже не выходили во всё время восстании (в Самарканде и особенно в VI-ом батальоне, стоящем ныне в г. Оше, защиту Самаркандской крепости со всеми лишениями, которые претерпевали осажденные и при громадном числе осаждавших, называют “семидневным сидением”.). Мы, однако же, стреляли в них, несколько человек упало, но упавших русские подхватили и унесли с собою.

Мы остановились в некотором расстоянии от крепости. Беки взобрались на медресе и оттуда командовали. Из нашей конницы выскакивали вперед человек по пятидесяти, стреляли в крепость и тотчас же скакали назад заряжать ружья. Их заменяли другие, там третьи, чтобы не давать русским покоя. Пешие также выдвигались вперед, стреляли и прятались заряжать ружья. Омар-Ходжа приказал нам, Самаркандцам, занять лавчонки, прислоненные к крепостной стене, и оттуда стрелять в щели стены прямо в крепость. В мирное время в этих лавчонках торговали мелочами, но теперь они были пусты. Нам велено было также, если возможно, просверлить с осторожностью, чтобы русские не заметили, ход через стену в крепость. Мы заняли все лавки и таким образом окружили крепость. Нам было очень удобно. Выстрелы нас не доставали, мы же свободно могли стрелять. В старой глиняной стене щелей было много.

В той лавке, где я сидел с товарищами, крепостная стена давала широкую и глубокую трещину. Мы перестали стрелять и занялись увеличением этой трещины и очисткою ее от глины. Наши ножи усердно работали. Около стены можно было перебегать из сакли в саклю, не боясь выстрелов. Из крепости нас не было видно. Товарищи заглянули к нам. У нас появилась железная лопата и китмень. Все понимали, какую важную работу мы начали. Мы хотя и торопились, а все-таки работали осторожно, чтобы нас не заметили и не услыхали из крепости раньше времени. Решили прорыть коридор, через который один за другим мы могли бы незаметно очутиться в крепости целою массою. Товарищи сообщили нам, что с противоположной стороны крепости сарты сломали ворота и уже овладели единственной бывшей там пушкой, и что русские все заняты там. Мы стали смелее постукивать лопатою. Все хотели с нетерпением броситься на русских с этой стороны. Стена в этом месте была сажени две толщиною. Мы работали попеременно. Я отдыхал в сакле, когда проход был готов. Вот поползли наши, и один за другим исчезали в проходе, было тихо. Мы думали, что русских тут совсем не было, и что наше дело удастся. Человек сто, должно быть, исчезло за стеною.

Я пробился через толпу и тоже пополз, но не успел я доползти какой-нибудь аршин до выхода, как услышал шум, крики, стоны. Я хотел двинуться назад, но ноги мои оперлись в чью-то голову, кто-то полз за мною. В ту же минуту один из товарищей, бывших в крепости, захотел спастись и бросился в проход, чтобы выползти назад, но стукнулся головою о мою голову и остался в таком положении. Его русские за ноги вытащили на расправу. Я дал пинка ногою в голову того, кто следовал за мною, и почувствовал, что проход освободился; пятясь я выбрался в лавку и увидел страшную картину. Через стену из крепости на площадь летели сарты. Стариков выбрасывали убитыми, а молодых живыми, и эти молодые все поделались калеками: кто руки сломал, кто ногу, спину, а некоторые разбивали череп и тут же умирали. Больше никто отваживался ползти к русским, да они и проход завалили мешками с землей. В саклях почти никого не осталось, но вскоре по распоряжению начальства лавчонки снова были заняты, но мы почти не стреляли, а жались к боковым стенкам, потому что русские догадались, в чем дело, сами высматривали щели и палили в нас.

К вечеру я сильно устал, да и все устали. После намаза мы стали отдыхать и не ходили больше к крепости.

Ночью наши сторожевые по дороге к Катта-Кургану поймали русского джигита, посланного к генералу Кауфману, вероятно, с известием, что в Самарканде восстание. Бумаги отобрали, джигита убили.

Утром, когда я проснулся, то увидел в крепости перемену. Все наши лавчонки кругом стены были уничтожены, а те пушки, что мы бросили на Чупанатах, виднелись теперь на крепостной стене. Мы поняли, что русские приготовились, и с ними будет трудно справляться. Они теперь следили за нами. Одиноких наездников, скакавших для выстрела, они ловко снимали с седла ружейными пулями, а пехотинцев, двигавшихся толпой, разбивали и рассеивали выстрелом из пушки. Наша уверенность пропала, и мы стали действовать осторожнее: близко к стене никто не мог приближаться.

Джурабек вызывал охотников подкопать с одной стороны стену крепости и повалить ее, но охотников не нашлось. Между ним и Омар-Хаджею произошла ссора. Омар-Хаджа назначил отряд из самаркандцев для этой цели. Я примкнул к партии. Нас повел Усман. Мы пробрались благополучно к стене и принялись рыть на большом протяжении, расселись, может быть, на полуверсту. Ружейные выстрелы нас не хватали, и дело шло сперва успешно, но потом русские стали бросать в нас отвесно со стены ручными гранатами (крепость спас тогда Богданов. Он все еще находился под арестом. Несколько раз он порывался встать в ряды защитников, крепости, но его не выпускали, ему не доверяли. Когда же сарты стали подкапывать степу, и осажденные стали поговаривать, что прогнать их вылазкой по малочисленности невозможно, a выстрелы со стены бесполезны, и стали готовиться умереть поголовно с оружием в руках, Богданов выпросился из-под ареста, дав слово рассеять сартов, подкапывавших стену. Он взял ручные гранаты, поднялся на выступ стены настолько, чтобы не быть мишенью для выстрелов снизу карауливших сартов с готовыми ружьями, и принялся бросать гранаты отвесно за стену. Так прошел он от бухарских ворот к самаркандским сажен триста, на всем протяжении, где работали сарты. Рабочие действительно частью были перебиты, частью убежали. Устрашенные сарты работ своих не возобновляли. Этим поступком Богданов загладил свою вину в прошлом. Его не только простили, но и наградили Георгием. Эпизод этот передан был мне отставным унтер-офицером 6-го батальона, Василием Петровым, рассказ которого я поместила в “Туркестанском Литературном Сборнике” в 1899 году. – прим. Л. Симонова.). Я помню, что схватил одну такую гранату и бросил в арык, но я помню также, что Усман и многие другие были убиты, многие ранены, только нескольким человекам удалось убежать и в том числе мне. Более никто не хотел идти на верную смерть, продолжать начатое дело.

Джурабек говорил сначала, что будто бы старший сын эмира, который был в ссоре с отцом, идет к нам на помощь с войском, что он возьмет Самарканд и станет самаркандским эмиром. Но это оказалось неверным. Мы узнали, что сын эмира, поссорившись с отцом, убежал в Персию.

Джурабек очень сердился, что никто нейдет к нам на помощь, что самаркандцы действуют не довольно энергично, и что, наконец, его сарбасы (солдаты) ропщут на бесплодную войну. Бабабек во всем соглашался с ним. Я не помню: на третий день или на четвертый оба бека со своими войсками ушли. Но перед уходом сарбасы их разграбили город. Они бегали из сакли в саклю и забирали с собою все, что попадалось под руку: ишаков, лошадей, верблюдов, одежду, провизию. Не обошлось без драки и без убийств. Самаркандские ополченцы и те жители, которые не принимали участия в восстании и оставались в городе, сопротивлялись сарбасам, защищали свое имущество, так что на это утро война была перенесена в самый город и сарты били сартов. Крики, суматоха, шум, я думаю, были слышны в крепости.

После ухода беков Омар-Хаджа разделил нас по частям и выбрал начальников, а сам остался во главе движения.

Почти каждую ночь наши сторожевые по дороге в Катта-Курган ловили русских джигитов, посланных к генералу Кауфману. Мы заботились, чтобы до генерала не дошли вести о том, что делается в Самарканде. Хотя русские держались твердо, но у них не было ни воды, ни провианта, и рано или поздно они должны были или умереть с голода и жажды или сдаться. Еще Джурабек посылал им предложение сдаться и обещал всех оставить живыми, но ни при Джурабеке, ни после него они не сдавались.

Дня три под командою Омар-Хаджи мы подходили к крепости и стреляли в русских, а они по-прежнему отстреливались, и не заметно было, чтобы они унывали или делались вялыми.

Секретный джигит, которого посылал Омар-Хаджа в Катта-Курган, привез известие, что генерал Кауфман и эмир бухарский заключили мир и подписали торговый договор, и что генерал Кауфман собирается возвратиться с войском в Самарканд. А вслед за этим известием возвратился и сам генерал. Омар-Хаджа убежал в Бухару, и многие начальники разбежались. Оставшиеся в Самарканде ополченцы, не хотевшие сложить оружие, дрались с русскими на улицах города.

Да, воевать с горстью русских, которых мы думали смахнуть рукою, оказалось не так-то легко! В городе генерал водворил спокойствие. Муллы нам сказали, что хотя Самарканд и усмирен, но вредить русским еще можно иным способом: ходить небольшими отрядами по дорогам, отбивать их провиант и уничтожать тех солдат, которые будут сопровождать этот провиант. Не знаю, сколько составилось таких отрядов, только партия сартов, к которой я присоединился, состояла из семнадцати человек.

Мы узнали, что около Каршей казаки скупают клевер и другие продукты. Мы отправились к Каршам с намерением не дать этому обозу дойти до русских. Мы засели в кишлаке (деревне) Шурча, мимо которого должен был проследовать обоз, и стали ждать. Жители кишлака боялись впустить нас к себе, чтобы потом не отвечать за это дело перед русскими, но позволили поставить шалаш вблизи кишлака у самой дороги и дали нам лепешек. У всех нас были заряженные ружья. Мы надеялись дело свое выполнить в точности, тем более, что слышали, будто бы обоз будут сопровождать пять — шесть казаков, не более.

Целый день мы караулили, наступила ночь, мы боялись заснуть, чтобы не пропустить русских. Вот наконец показался обоз. Мы услышали скрип арбяных колес и голоса русских. Впереди ехали верхом трое казаков. В темноте нельзя было рассмотреть, сколько всех казаков было при обозе. Мы выскочили из шалаша и выстрелили в передовых. Кто-то из товарищей схватил под уздцы первую лошадь и остановил обоз. В нас посыпались выстрелы. Казаков оказалось человек двадцать пять. Семеро из нас успели убежать, а десять были убиты и ранены.

Это была последняя затея против русских, в которой участвовал сарт Комель-бой. Рассказчик был осужден на каторжные работы в Сибири за ограбление и убийство одного богатого сарта.



Рассказ Магомета Суфи, самаркандского жителя, ткача шелковых материй.

Мне было лет двадцать, когда русские брали Самарканд. Отец мой Магомет-Джон был муллою и имамом в мечети. Я только что женился. Мы жили безбедно. Отец мой получал с каждого дома прихожан по 2 рубля в год и, кроме того, за требы: обрезание, свадьбы и проч., особо. Я сеял хлеб, косил клевер. Молоденькая жена моя, ей было всего четырнадцать лет, вела наше небольшое хозяйство и разводила шелковичных червей. Она пряла шелк, а я ткал материи и продавал баям, скупщикам. Я умел красить шелк и составлять узоры. Все мы трое смотрели за садом и летом выбирались на житье в сад, верстах в трех от города.

За несколько дней перед приходом русских отец приехал (верхом на ишаке) из города в сад, крайне взволнованный. Он рассказал, что был на сходе в медресе Тилла-Кари, Там узнал он, что бухарский эмир Музафар вместе с самаркандским беком Шир-Али-Инаком продали Самарканд русским и не хотят защищать свою родину, веру и святые мечети, но народ собирается собственными силами помериться с неприятелем. Решено, что всякий честный человек должен вооружиться и идти по первому зову вместе с другими на Чупанаты встретить непрошеных гостей, и что мы, как и другие честные люди, также идем.

Продолжение-http://www.istpravda.ru/research/4207/

12 июня - праздник или трагедия?
Андрей Черноусов

12 июня. Что это за праздник? Википедия гласит: «День России — один из основных государственных праздников Российской Федерации. Отмечается ежегодно с 1992 года в день принятия Декларации о государственном суверенитете РСФСР — 12 июня. С 2002 года носит нынешнее название. Существует популярный миф (часто встречающийся в средствах массовой информации) о том, что до 2002 года праздник назывался «День независимости России». На самом деле он никогда так не именовался в официальных документах, а в тексте декларации говорится, что РСФСР остаётся в составе СССР». Официально событие было названо «День принятия Декларации о государственном суверенитете Российской Федерации». Однако, несмотря на это, лишь немногие из граждан России сможет правильно назвать этот праздник. Усилиями СМИ у людей, начиная с 1992 года, формировалось понимание этого праздника как Дня независимости России. В 90-е годы большинство людей не задавалось вопросом – что это за независимость? От кого? Только в начале XXI века стало приходить понимание, что мы стали независимыми от своего былого величия. Понимая это, руководство страны в 2002 году стыдливо переименовало этот праздник в День России. Однако, история Руси, а позже России насчитывает много веков. Россия не появилась 12 июня 1990 года, да и границы, в которых она обозначилась, исторически для нее не характерны.
Так что же мы празднуем? Достоин ли этот день быть символом новой России, или должен стать днем национальной трагедии, приравненной к 22 июня?
Предлагаю хронологию и краткий анализ событий, предшествующих провозглашению суверенитета России, а также последующих.
Ни для кого не секрет, что в 70-80-х годах во всех союзных республиках сформировались национальные элиты, главной целью которых являлись власть и деньги. В этот период шло первоначальное накопление капитала. В СССР создать капитал можно было только противоправными и преступными способами, а этому очень мешала центральная власть. Вся теневая экономика СССР работала на республиканские элиты, начиналось разграбление страны. Для обеспечения своей безопасности и возможности беспрепятственного обогащения элитам нужна была независимость от центрального руководства. Понятно, что существующая на тот момент модель государства не позволяла ему поступательно развиваться. Советский Союз нуждался в серьезном реформировании.
23 мая 1986 года вышло постановление Совета министров СССР "О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами". Оно было направлено на ослабление скрытого первоначального капитала. Тем не менее, в августе этого же года под Ленинградом прошел семинар экономистов под руководством Е.Гайдара и А.Чубайса для обсуждения путей формирования рынка капитала и обеспечения прав собственности. Это свидетельствует о том, что уже в 1986 году определенные силы готовились к изменению политической и экономической системы Советского Союза.
19 ноября 1986 года Верховный Совет СССР принял Закон СССР "Об индивидуальной трудовой деятельности", призванный поставить под контроль государственных органов уже существующий "подпольный" частный бизнес.
19 января 1987 года на заседании Политбюро, обсуждавшем ответственность высших партийных органов произошел первый конфликт между М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным. Фактически начинается борьба за сферы влияния группировок высшего эшелона власти.
11 ноября 1987 года на Пленуме МГК КПСС Ельцин снят с должности 1-го секретаря МГК. Почти сразу начался сбор подписей за возвращение Б. Н. Ельцина.
18 февраля 1988 года на Пленуме ЦК КПСС Ельцин выведен из состава Политбюро. Вокруг его имени создается ореол героя-мученика. Все это проходит на фоне начинающихся межнациональных конфликтов и рушащейся государственной структуры СССР. Национальные элиты начинают открыто вступать в конфликт с центральной властью.
16 ноября 1988 года Верховный Совет Эстонской ССР принял Декларацию о суверенитете и изменения и дополнения в Конституцию Эстонской ССР, устанавливающую приоритет республиканских законов. 26 ноября Президиум Верховного Совета СССР принял указ о несоответствии этих законодательных актов Конституции СССР. Национальные элиты устанавливают свои сферы влияния в Союзе, пока не решаясь объявлять свою независимость.
23 августа 1989 года Верховный Совет Азербайджанской ССР принял закон о суверенитете республики, а 25 августа Верховный Совет Литвы объявил присоединение республики к СССР в 1940 году незаконным. Элиты решились на объявление независимости, началась суверенизация республик.
Руководство СССР не могло уже сдержать расползающееся лоскутное союзное одеяло и попыталось пойти на уступки – 26 ноября 1989 года Верховный Совет СССР принял закон об экономической самостоятельности Литвы, Латвии и Эстонии. Однако, 11 марта 1990 года Верховный Совет Литвы принял постановление «О восстановлении независимости Литовского государства» и отменил действие Конституции СССР на территории Литвы.
Борьба в группировках высшего эшелона власти достигла своего максимума. 12 марта 1990 на III Внеочередном съезде народных депутатов СССР был учрежден пост Президента СССР. На эту должность был избран М.С.Горбачев. Спустя два месяца, 30 мая 1990 года Б. Н. Ельцин в третьем туре голосования избран Председателем Верховного Совета РСФСР. Б.Н.Ельцину, и стоящим за ним, была нужна власть и нужны были большие деньги и для обособления от руководства СССР, а также для выбивания почвы из-под ног Горбачева, через две недели после избрания Ельцина, 12 июня 1990 года Первый съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР («за» — 907, «против» — 13, воздержавшихся — 9). По сути, именно этот факт стал концом СССР – государствообразующая республика объявила свой государственный суверенитет. Можно сегодня сколько угодно обвинять Украину, Белоруссию, Казахстан в их отделении, а некоторых и в антироссийской политике, но надо помнить, что именно Россия фактически сбросила с себя все союзные республики. Фактически с этого момента начался «парад суверенитетов» под лозунгом, позже озвученным Б.Ельциным «Берите суверенитета, сколько сможете проглотить». Все это проводилось под востребованными на тот момент лозунгами построения справедливого, экономически развитого государства. «Демократу» Ельцину был противопоставлен «тоталитарный пережиток прошлого» - Советский союз. Играя на народном недовольстве, политики постепенно достигали поставленных перед собой целей, что и привело к последующему распаду СССР. Распад огромной, создававшейся веками, многонациональной страны произошел главным образом по воле руководителей, преследующих свои интересы, вопреки воле большинства населения СССР.
Несмотря на то, что Первый Съезд народных депутатов РСФСР заявил «о решимости создать демократическое правовое государство в составе обновленного Союза ССР», последующие действия руководства России показывают, что им СССР был уже не нужен.
13 июля 1990 года Верховный Совет РСФСР объявил все отделения Госбанка СССР и других банков на территории РСФСР с их активами и пассивами собственностью РСФСР, был образован Госбанк и Сбербанк РСФСР.
20 сентября 1990 года Верховный Совет РСФСР выразил недоверие правительству СССР.
31 октября 1990 года Верховный Совет РСФСР принял закон о бюджете, согласно которому все предприятия на территории РСФСР обязаны платить налог только в российский бюджет. Верховный Совет РСФСР принимает закон о контроле над природными ресурсами на своей территории 19 февраля 1991 года Б. Ельцин потребовал отставки Президента СССР М. Горбачева.
12 июня 1991 года Б. Н. Ельцин был избран Президентом РСФСР, а 30 июля он в своей резиденции в Кремле принял Дж. Буша. Президент США был первым иностранным гостем, которого глава России принял в Кремле в новом качестве. Это говорит о многом. Любопытно, что еще 12 декабря 1990 года Председатель КГБ В. А. Крючков в телеинтервью назвал активистов перестройки «поддерживаемыми иностранными спецслужбами». Естественно, что иностранные спецслужбы не могли не воспользоваться такой «мутной водой» и не ловить в ней рыбу. Вероятнее всего, что лидеры властных группировок, борющихся за власть на развалинах СССР, находились под контролем иностранных спецслужб еще с момента накопления первоначального капитала.
17 марта 1991 года по решению Четвёртого Съезда Народных Депутатов СССР и на основании постановления Верховного Совета СССР от 16 января 1991 года был объявлен всенародный референдум, на который был вынесен вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?». В референдуме из 185,6 миллиона граждан СССР с правом голоса в референдуме приняли участие 148,5 миллиона (79,5%); из них 113,5 миллиона (76,43%) высказались за сохранение обновлённого СССР.
Тем не менее, совершенно не считаясь с народным волеизъявлением, 08 декабря 1991 года Беловежские соглашения лидеров трех бывших республик СССР юридически ликвидировали Советский Союз . Россия не только не выиграла от выхода из СССР, но и лишилась огромных, стратегически важных территорий и потеряла десятки миллионов своих соотечественников.
Необходимо заметить, что впоследствии, Государственная Дума России, опираясь на ст. 29 Закона СССР от 27 декабря 1990 года № 1869-I «О всенародном голосовании (референдуме СССР)», в которой говорилось о том, что «решение, принятое путём референдума СССР, является окончательным, имеет обязательную силу на всей территории СССР и может быть отменено или изменено только путём нового референдума СССР», приняла 15 марта 1996 года Постановление № 157-II «О юридической силе для Российской Федерации — России результатов референдума СССР 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза ССР», в котором отметила, что поскольку другого референдума по вопросу существования СССР не проводилось, результаты этого референдума формально сохраняли юридическую силу. В постановлении, в частности было заключено, что должностные лица РСФСР, подготовившие, подписавшие и ратифицировавшие решение о прекращении существования Союза ССР, грубо нарушили волеизъявление народов России о сохранении Союза ССР. Однако, каких-либо реальных последствий постановление не возымело.
Хочется высказать свое видение этого вопроса: день 12 июня 1990 года в истории России был днем не торжества государственности и демократии, а последней ступенькой к одной из величайших геополитических трагедий ХХ века – развалу Советского Союза, произведенному за спиной народа руководителями властных группировок. Не Украина, Белоруссия, Казахстан и другие республики откололись от России, а именно Россия отбросила их от себя. Сейчас пришло время собирать камни – современная политическая и экономическая ситуация показывает, что ни одна из бывших союзных республик не сможет полностью самостоятельно встать на ноги. Для нормального развития бывших союзных республик необходима политическая и экономическая интеграция на так называемом постсоветском пространстве. Однако, для этого у людей, населяющих ныне независимые государства должно быть понимание того, что наша сила в единстве, но руководства некоторых государств, в частности Украины, взяли курс на разрушение единства, повторяя при этом ошибки руководства СССР. История повторяется и сейчас, по всей видимости, последствия будут теми же.
И последнее. Обращение к руководству России: не имеет ли смысл перенести День России? С учетом того, что Российская государственность формировалась много веков, выбрать какую либо дату достаточно тяжело. Поэтому, как вариант, можно предложить в качестве праздника день святого покровителя России Георгия Победоносца - 6 мая.

Путеводитель по ГУЛагу от бывшего надзирателя питерских "Крестов".

Рисунки ГУЛАГа

Автор этих рисунков - отставной оперуполномоченный МВД Данциг Сергеевич Балдаев. Петербургский милиционер, он одно время работал тюремным охранником в питерских Крестах и увлекся собиранием тюремных татуировок и тюремно-лагерного фольклора. Еще в советское время он считался одним из крупнейших специалистов по тюремной "геральдике". Путешествуя по стране и общаясь с заключенными, Балдаев собрал и массу свидетельств о лагерях ГУЛага - напомним, что в доперестроечные времена всякая информация о советской карательно-тюремной системе была засекречена, а писатель Александр Солженицын, первым попытавшийся осветить тему террора государства против собственных граждан, был объявлен "предателем Родины".

Но у Балдаева были свои причины интересоваться темным прошлым советских органов - он был сыном репрессированных. В одном из интервью он рассказал: "Отец был арестован по доносу одного голодранца, ухаживавшего за моей матерью до ее замужества. Нас с младшей сестрой поместили в детские дома. Мне повезло, я попал в детский дом имени Октябрьской революции в селе Икей Тулунского района Иркутской области. В нем находилось 156 детей "врагов народов". Это были дети командного состава ОДВКА (Отдельной Дальневосточной Красной Армии) и Уральского военного округа, а также дети иркутской интеллигенции. Многие имели дворянское происхождение и совершенно свободно говорили на нескольких европейских языках. Пионервожатые называли нас "враженята и требовали говорить только по-русски, объясняя это тем, что иностранные языки вызывают антисоветские мысли. Они проверяли всю нашу почту. Когда школа неожиданно для всех вышла по успеваемости на первое место, это не понравилось НКВД. К нам приехал "товарищ, была сделана показательная переэкзаменовка, которую мы, дети "врагов народа, выдержали с честью. После этого на собрании товарищ из НКВД сказал: "Вы поняли, как враги народа готовили своих детей и сколько они могут принести вреда нашему рабоче-крестьянскому государству. Но в высшие учебные заведения мы их не пустим! Все это происходило в 1938 году, когда отца осудили как проповедника русского царизма, потому что в 20-х годах в газетной статье он выступил за открытие русских школ наряду с бурят-монгольскими, за приобщение к русской культуре..."



В 1995 году рисунки Данцига Балдаева были изданы в виде книги Drawings from the Gulag.

"Историческая правда" представляет некоторые из рисунков.

1.


2.


3.


4.


5.


6.


7.


8.


9.


10.


11.


12.


13.


14.


15.


16.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.


24.

 

Александр Львович Доброхотов — философ и культуролог. Доктор философских наук, профессор НИУ ВШЭ. До 2009 года — заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры МГУ. Родился во Львове. Жил в Москве. Автор работ о Лосеве, Гете, Достоевском, Владимире Соловьеве. Читал курс лекций «Философия власти». Отец профессионального революционера Романа Доброхотова. Сам Александр Львович ходит на Болотную площадь, по его собственному выражению, как на работу. 

Власть они не отдадут, но сами ее изменят 

— Состав Болотной изменился. 6 мая пришли уже немолодые люди, такие же седенькие, как я, стояли и молчали. В основном это было собрание поколения эпохи Стругацких. Молодежь наигралась. Если что-то заденет, она опять выйдет. Но я все-таки жду, что теперь будет ход сверху. Власть они не отдадут — а сами ее изменят, это будет очередная версия перестройки. Все хотят пожить в нормальном правовом государстве, и начальники тоже: власть есть, деньги есть — а развернуться невозможно, потому что государство не комфортно для жизни. Сегодня не только пресловутый Запад, но и Восток, и Юг, и Север уже подтягиваются к исторически проверенной модели правового государства. Поэтому при первой возможности нынешний формат власти будет изменен. Может быть, и сверху. Может, и Путин эти реформы осуществит. Власти перестройка выгодна. 

— Читала любопытный анализ, где утверждается, что во времена перестройки ситуация была принципиально иной. Налицо были революционная ситуация и предательство элит. Теперь этого нет. 

— Во-первых, почему предательство? Это была пе-ре-стройка! Причем сделанная очень здорово: удачная адаптация элиты к новой ситуации. Бескровная, с огромным экономическим эффектом, без потери власти. Номенклатура, которая воспитывалась 70 лет, власти не потеряла — а передала друзьям и детям власть в модернизированном виде. Появились экономические и политические возможности. Можно было плавно вписаться в историю. Но... сорвалось. России всегда страшно везет, потому что она получает шанс сделать исторический рывок, ведь за нее ее соседи уже проделали работу — и она с новыми силами может включиться в новую систему. Всегда так было. В XVII, в XIX веке И России страшно не везет, потому что все обламывается в самый нужный момент. Ведь неплохо все шло. 

— Но в демократию мы никак не могли впрыгнуть... Ни разу не получилось. 

— Слово «демократия» мне не очень нравится, я как консерватор и монархист не люблю его. Мне больше нравится понятие «правовое государство». 

— А какие у демократии дефекты? 

— При демократии власть принадлежит большинству, которое берет на себя функции элит. Поэтому греки — главные теоретики, Платон с Аристотелем — демократию не любили. Они любили политию, то, что мы называем правовым государством, где правильно распределены права и обязанности. Периодически мы присоединялись к современным моделям. Начиная с государыни Елизаветы шло нарастание сил и возможностей, при Александре Втором мы присоединились к цивилизованному миру. Если бы не Первая мировая война, мы с вами были уже давно счастливы. Первая мировая война сломала Новое время вообще и нашу эволюцию в частности. Эффективные и жизнеспособные модели, которые развивались с XVI века, исчезли. Причем в этой войне было много мистического, непонятного (на первый взгляд). Ее не должно было быть, об этом в 1910-х годах писали толстые и разумные книги. 

— Шестов во «Власти ключей» писал, что война не имеет никакого рационального смысла, но бывают эпохи, когда на земле появляется множество юношей, которые богам нужнее, чем нам. И тогда возникают большие войны. Молодежь скашивается миллионами — и уходит туда, где ее умеют лучше ценить, чем здесь. В этом и есть бессмысленный смысл войны, а не в том, что у Америки будет больше золота, а у немцев — больше колоний. 

— Ведь у Шестова сын погиб на войне... Кстати, мысль совсем не риторическая. Первая мировая была всем невыгодна, но ее все очень хотели. Интеллектуалы ее хотели, чтобы обновился дух. Плебеи хотели, чтобы реализовать националистический импульс. Экономика вообще не была на это рассчитана. Первая мировая война была так разрушительна, потому что она уничтожила элиту. Для войн XVIII века это было невозможно. Раньше элита никогда не лезла под пушки. А во время Первой мировой армия и общество были устроены так, что элита призывалась. Это было нововведение. И Россию эта война сломала. А до этого все шло неплохо. Но даже в Февральскую революцию еще можно было «вырулить». И даже до конца Гражданской... 

— Есть анекдот: «По роковой ошибке из пунктов А и Б навстречу друг другу со страшной скоростью по одному и тому же пути несутся два поезда. Они неминуемо должны столкнуться. Предупредить машинистов невозможно. Но... они не встретились. Почему? Не судьба!» Так и мы со страшной скоростью неслись в правовое государство, но... не судьба. 

— Это притча, а не анекдот. Если не судьба, то и говорить не о чем. А если есть свобода воли, тогда можно говорить. Можно было попасть в правовое поле. И сейчас еще можно. Конечно, существует крайне негативное стечение обстоятельств — это не столько судьба, сколько проклятье над Россией. В 1917 году был очень резкий график падения вниз. Это была смерть цивилизации. То, что началось потом, — это другая цивилизация. Как Константинополь после взятия турками. Вроде он и сейчас стоит, но византийская цивилизация исчезла. И русской тоже уже нет. Но это не основание ничего не делать. На самом деле все очень хорошо даже сейчас. Если посмотреть на этот исторический график со всеми взлетами и падениями, мы идем с быстрым приближением к правовой норме. Часть правящей элиты отбросит свою меньшую часть — произведет очередную модернизацию, которая всем нужна. Между нами говоря, я плохой предсказатель. 

Национального вопроса в России нет 

— А кто будет нашим президентом? 

— А какая разница? В правовом государстве это неважно. 

— А вам лично как бы хотелось? 

— Мне все равно. Могут и социалисты, может и Путин, могут и коммунисты. Но конституцию трогать уже нельзя будет, нельзя будет отнимать и делить собственность или вводить государственный атеизм. Про националистические завихрения, к примеру, Навального мы все знаем, но для правового государства и это несущественно.

— А кстати, как должна решаться в России эта проблема? В стране, где русских большинство и угрозы существованию нации нет, националист — это маргинал? 

— В России национальной проблемы не существует. И не было никогда. Россия довольно рано сложилась как империя. Империя — это сообщество разных народов, объединенных политической и религиозной идеей. Россия всегда идентифицировала себя скорее с верой и культурой, чем с определенной национальностью. Это очень хорошо видно по всплеску национализма, который проклюнулся в конце XIX века. Он был во многом искусственный, идеологически заимствованный у немцев, которые первыми проработали эти модели. О немецких корнях славянофильства в свое время много писали. Но это был не национализм, а благородное движение. А неблагородное появилось в конце XIX века, но оно было подпитано властью. Это были погромщики, чернь, шпана, которой позволялось организоваться. И сейчас их держат про запас, если нужно будет устроить погромы. Но смотрите, когда выбирали координационный совет оппозиции, националистам пришлось давать квоты. 

Рим погиб не от варваров, а от гастарбайтеров 

— А зачем вообще националисты нужны протесту-то, ей-богу? 

— Предполагалось, что раз есть такая сила, ее лучше иметь в союзниках. Но сейчас выясняется, что это сила несерьезная. Там есть лидеры и есть темная масса, но с ней можно делать что угодно. Она сама не является источником национализма. Национализм — это вообще не русская ментальность. 

— А русская какая? 

— Общинность. Ради общего дела пожертвовать собой — это по-нашему. Главное, национализм никогда не был реальной проблемой. Вспомните, как легко она решалась в Советском Союзе — тут же наказывали. Когда Сталину в конце 40-х понадобился антисемитизм — его подпитывали. Когда стал не нужен — не подпитывали. Но чаще всего вывеской национализма сейчас является проблема трудовой миграции. А вот это — в отличие от национализма — реальная проблема. С ней весь мир не справляется. И никогда не справлялся. И Рим погиб от трудовых мигрантов. Что, его варвары захватили? Рим захватили гастарбайтеры. Для того чтобы решить эту проблему, нужна высшая политическая математика, а для этого должно быть правовое государство, где работают механизмы обратной связи, корреляции, регулирования. 

— В какой стране мира существует правовое государство, близкое к идеалу? 

— Это оксюморон, круглый квадрат: если оно правовое, то оно по определению не идеальное. Потому что правовое государство — это постоянно меняющаяся конкурентная модель. Но есть, конечно, Европа, причем со спектром очень разным: тут и монархии, и социал-демократия, и что угодно — но машина работает. Центр, который по привычке называют Западом, сейчас немного притормозил, вместо него возникает полицентричная система: появляются правовые государства или близкие к правовым — Бразилия, Индия. Китай, может быть, на пути. Юго-Восточная Азия. Оказалось, что деление на запад-восток, на нации — это полная ерунда. Потому что раздел проходит не по государствам, а по традициям: Южный Вьетнам и Северный Вьетнам, Южная Корея и Северная Корея, Западная и Восточная Германия. Любое территориальное этническое образование обязательно расколется на эти две модели: правовую и «традиционную». Противостояние идет между этими двумя моделями. Сейчас мы находимся на этапе победы правовых государств. Посмотрите на глобус. Сравните с 1950 годом. Мир понял, что правовая модель дает еще и благосостояние. Там, где это поняли, там, где есть необходимый минимум трудоспособного дисциплинированного населения, там все идет очень неплохо. 

— Как в эту картину мира вписываются теракты, массовые расправы? Огромное количество иррационального? 

— Ничего иррационального в истории мне не попадалось. И современный терроризм очень рационален. Это, во-первых, прекрасный бизнес. Во-вторых, нового типа политическая сила. Ясно, что правовые государства сейчас побеждают, но внегосударственные силы, которым это не нравится, нашли форму мировой сетевой организации без всякого государства. Они оказались сильными, пассионарными и экономически эффективными. 

— Цель? 

— В чем цель быть преступником? Ему труднее быть непреступником, ему проще взять все сразу и сейчас. Он пользуется нишами, которые предоставило ему несовершенное государство. Какой-нибудь X никогда не стал бы ни успешным политическим лидером, ни бизнесменом — а тут он собирает армию, он теперь серьезный человек. У него берут интервью, его не убивают, а сажают в тюрьму, он из тюрьмы пишет мемуары, потом выходит на свободу, опять собирает армию. Интересная жизнь. Вспомните нашего Михаила Бакунина. Он собрал армию и по всей Европе гулял, и везде его встречали, поили, кормили. Это была культовая фигура задолго до Че Гевары — красивый, пассионарный. Рихард Вагнер, как считается, с него написал Зигфрида. Они дружили, вместе делали революцию в Дрездене. 

В легитимации современной власти чего-то не хватает 

— Вы сказали «я монархист» в шутку? 

— Ну в шутку. Но доля серьезности в этом есть. В легитимации современной власти чего-то не хватает. Источником власти всегда были божественные санкции. Только в XVII–XVIII веках появилась идея делегирования полномочий власти от общества, через электоральные механизмы. Религиозные санкции стали не нужны. Но не все так просто. Монарх отвечал не перед народом, а перед Богом. Это смешно звучит сейчас, но народу это проще понять. Народ тоже знает, что он не сахар, что он источник произвола и дури. Легче признать, что есть еще одна точка — более высокая, над народом. Монархи верили, что предстанут перед Богом. Иван Грозный точно знал, что будет отвечать за все, поэтому за полчаса до смерти быстро постригся в монахи. Назовем это мифологемой, но это очень серьезная мифологема. Диктатор Франко в конце жизни сознательно реставрировал монархию и лично воспитывал будущего короля. Дал ему власть. И оказалось, что он прав, потому что когда хунта решилась на переворот, монарху было достаточно заявить, что он ее не поддерживает, — и все! За 15 минут все успокоилось. Народ понимал, что есть такая точка коммуникации с нацией, культурой, а для кого-то с Богом. То есть то, что раньше называли авторитетом. Сейчас авторитета нет, но скоро он все равно понадобится. Солженицыных, Сахаровых нет, а сейчас и не надо. Почему многие, приходя на площадь, говорят: ну выключайте вы уже свои микрофоны — что нам слушать? Мы все знаем. И мы про них, и они про нас. Вот Роман Доброхотов пошел на акцию протеста и стоял с совершенно чистым листом — и получил пять суток за это. 

— Вы не переживаете за него? 

— Как же не переживаю! Отец я или где? Но я никакого влияния на него не имею. 

— Были ли у Болотной альтернативные пути развития? Хотя и есть шаблонная фраза, что, дескать, история не знает сослагательного наклонения... 

— Во-первых, история знает сослагательное наклонение. Потому что история — это сетка возможностей. Иначе это не история, а природа, которая есть связь причин и следствий. А история возникает тогда, когда есть возможность выбора. При первой возможности, когда, например, посадят людей, которые проходят по «болотному делу», — может быть, триста тысяч выйдет. Мы же не знаем, как это складывается. И не надо делать вид, что мы знаем. И главное, зачем нам это знать? Зачем занимать позицию каких-то надысторических сил — мы-то с вами внутри истории. Тому, кто скажет «я знаю», я не поверю. Но есть тенденции, есть силовые линии. Они понятны. Люди не хотят так больше жить. 

Политика — это действие в зоне проклятия 

— Помню ваш замечательный курс «Философия власти». Как нынешняя власть себя понимает? Каковы отношения власти и церкви? Был эпизод, уже не очень свежий, но очень красноречивый, когда священник пытался поцеловать руку Владимиру Путину, а тот ее отдернул... 

— Напрасно отдернул. Мог бы и не отдергивать. Почему Зосима перед Дмитрием Карамазовым на колени встал? Потому что тот «великое страдание» примет. Человек в сане понимает, что политика — это действие в зоне проклятия, это страшное испытание, он целует руку брату по власти, только не духовной, а светской. Я здесь ничего скандального не вижу. Вообще же это мучительный сюжет в истории христианства. Ведь оно возникло как эсхатологическое собрание людей, ждущих конца света, потом христианам просто навязали роль государственной религии... Вклад Нового времени в культуру еще и в том, что оно научилось отделять церковь от государства. Церковь защищает духовные ценности, но не лезет в политику. Политика защищает уязвимую часть церкви, но не лезет в духовные дела. Сейчас новая модель, но все равно она предполагает, что государство является союзником всех церквей.

— Осталось модернизировать принцип «самодержавие, православие, народность»? 

— Пожалуйста. Правовое государство, гражданское общество и духовное ядро в виде совета разных церквей. Чем плохо? Уваров был большой молодец, я его очень уважаю. Его гениальная идея Священного союза — тоже одна из версий правового государства — была впоследствии искажена. Этот проект борьбы с революцией при помощи культуры и правового государства придумали наши вместе с немцами. У нас из-за декабристов все сорвалось. Они так напугали государей, что те решили немедленно закрутить гайки. 

— Какая это была уникальная нравственная точка в истории России! 

— В то время это было модно. Военная интеллектуальная элита (в аристократическом мире это звучало естественно) часто совершала перевороты. Симон Боливар, например. Испания XIX века. Ну и наши решили... Но, как всегда, русский сюжет оказался другим. Действительно, моральная точка была очень важная. А исторически это негативно окрашенное событие в истории России: они остановили реформы, которые шли сверху. 

— Истерически недотерпели. 

— В Пестеле никакой истерии не было. Пестель был полу-Наполеон, он был настоящий монстр. 

— Наполеон для вас фигура негативная? 

— Негативная, хотя красивая. Когда был подростком, я запоем читал все книжки про Наполеона. Но вообще-то это первая редакция Гитлера. 

Внизу — гражданское общество. А сверху — банда 

— Чем же Наполеон плох? Демократию народам принес... 

— Специфическую демократию. На нижних уровнях действовал пресловутый наполеоновский кодекс, то есть гражданское общество с законами и демократией. А наверху — банда. Когда этот кодекс писали, Наполеон произнес ключевую фразу: «Законы должны писаться кратко и неясно». Потому что он сам их интерпретирует так, как ему угодно. Он был полуфашист. Настоящий урка корсиканский. Что он с культурой сделал! 

— Ну газеты позакрывал, подумаешь! 

— Я не могу узурпатора считать достойным человеком. Он первым опробовал модель: внизу нормальное государство, а наверху криминальная верхушка. Он сломал Францию. Если бы не он, мир говорил бы сейчас по-французски, а не по-английски. До Наполеона Франция проводила колоссальную культурную политику, вся мировая интеллигенция говорила на языке Франции. Он сломал нацию, уничтожил ее безумными войнами. Это была тоталитарная модель, создание унитарного контролируемого общества с контролем над умами. Многие тогда почувствовали, что это сила не политическая, а сатанинская. Идея «Наполеон — Антихрист» была в то время общим местом в религиозном дискурсе. Если бы они подружились с нашим Павлом или Александром, миру бы пришел конец. Павла очень вовремя грохнули английские спецслужбы, хотя его хочется пожалеть. Наполеон с Александром не сдружились. Сталин с Гитлером поссорились. В обоих случаях это был бы конец миру. Никто бы не смог противостоять... Так что небеса пока хранят этот мир.

 

 

 

 

..выдержки из выступления депутата бундестага от ХДС Мартина Хомана:

«Откуда же взял Форд эти идеи, столь напоминающие нам нацистскую пропаганду про «еврейский большевизм»? Послушаем, что сказал еврей Феликс Тайльхабер в 1919 году: «Социализм – идея еврейская…Наши мудрецы веками проповедовали социализм». А это значит, что у колыбели коммунизма и социализма стояли еврейские мыслители. Предки Карла Маркса, как по материнской, так и по отцовской линии – раввины. Портрет его висел в кабинете одной ученой еврейской феминистки, которая, открыто признает: «Я росла с представлением о еврее как защитнике социальной справедливости, стороннике прогресса и социализма. Социализм был нашей религией». В литературе этого раннекоммунистического периода постоянно звучат квазирелигиозные мотивы. Многие евреи причастные к большевизму чувствуют себя, так сказать, «благочестивыми воинами мировой революции». Так, например, Курт Айснер уже в 1908 году ожидал, что «религия социализма» преодолеет «отчаяние скорбной юдоли» и «безнадежность земной судьбы». А Лео Розенберг в 1917 году славил пролетариат как «Всемирного Мессию».

Конкретно встает вопрос: Сколько евреев было представлено в руководстве революции? Из семи членов большевистского политбюро 1917 г. евреями были четверо: Лев Троцкий, Лев Каменев, Григорий Зиновьев и Григорий Сокольников. Неевреями были Ленин, Сталин и Бубнов. Из 21 члена Центрального Революционного комитета (очевидно, имеется в виду Военно-революционный комитет – прим. перев.) России в 1917 г.евреев – шесть, т.е 28,6%. Необычайно высок был процент евреев в революционных учреждениях вовсе не только в Советском Союзе. Евреем был Фердинанд Лассаль, также как Эдуард Бернштейн и Роза Люксембург. В Германии в 1924 году из шести руководителей компартии евреи четверо, т.е. две трети. В Вене из 137 ведущих австро-марксистов евреев 81, т.е. 60%. В Венгрии евреи – 30 из 48 народных комиссаров. Необычайно высок был процент евреев в ЧК - революционной советской тайной полиции. Составляя в 1934 году примерно 2% населения СССР, среди руководителей ЧК евреи составляли 39%. То есть, «еврей» по советским понятиям – это не религия, а национальность. А русских в ЧК всего 36% было. На Украине же евреями были все 75% чекистов.

От этой констатации – прямая дорога к событию, вызвавшему в свое время огромное возмущение: Убийство русского царя Николая II и его семьи было совершено по приказу еврея Якова Свердлова собственноручно евреем Хаимовичем (?) Юровским. Далее встает вопрос, были ли евреи в коммунистическом движении просто попутчиками или скорее лидерами? Верно – второе. Лев Троцкий в СССР, Бела Кун в Венгрии.

Не позабудем и Мюнхенскую Советскую республику: Курт Айснер, Евгений Левине, Тобиас Аксельрод и другие евреи были в ней на должностях руководящих. Много шуму наделало тогда вторжение вооруженных красноармейцев в офис папского нунция Пацелли (ставшего впоследствии Папой). Революционеры угрожали ему, приставили к груди пистолет. В конце апреля 1919 г. красногвардейцами были расстреляны 7 членов «Общества Туле», тесно связанного с будущей НСДАП, что свидетельствует о решимости в осуществлении революционного процесса. Этот расстрел заложников, сообщение о котором стояло 5 мая 1919 г. на первой странице лондонской «Таймс», «дал пищу ядовитому антисемитизму и неутихающей жажде мести».

Обратим внимание на революционный энтузиазм и решимость еврейских коммунистов. Эта революционная элита на полном серьезе заявляла устами Франца Коритшонера из коммунистической партии Австрии: «Лгать и воровать, даже убивать во имя идеи – это требует мужества, требует величия». Григорий Зиновьев в 1917 г. заявил «от 90 до 100 миллионов советских русских пойдут за нами. А что до остальных – сказать вам нечего. Они должны быть уничтожены». Аналогично выразился и Моисей Володарский: «Интересы революции требуют физического уничтожения буржуазии». Вполне в том же духе и Артур Розенберг в 1922 г.: «Долг советской власти – обезвредить непримиримых врагов».

Эти высказывания еврейских коммунистических революционеров, вне всякого сомнения, не были пустыми угрозами. Это было вполне серьезно. Согласно статистическому исследованию одного профессора, процитированному Черчиллем в 1930 г., до 1924 года жертвами Советов стали: 28 православных епископов, 1.219 священнослужителей, 6.000 и профессоров и преподавателей, 9.000 докторов, 12.950 помещиков, 54.000 офицеров, 70.000 полицейских, 193.000 рабочих, 260.000 солдат, 355.000 интеллигентов и ремесленников, а также 815.000 крестьян.

Особенно жестоко подавлялось сопротивление принудительной коллективизации на Украине. При решающем участии еврейских чекистов были погублены миллионы человек. Большей частью они умерли от голода.

Нельзя умолчать и о выраженной антицерковной, антихристианской направленности большевистской революции, хотя большинство школьных учебников об этом не упоминают. Большевизм со своим воинствующим атеизмом организовал фактически самое большое в истории гонение на христианство и религию. По статистике российских властей в период с 1917 по 1940 г. были арстованы и расстреляны 96.000 православных христиан, в т.ч. священники, диаконы, монахи, монахини и прочие священнослужители.

Не щадили ни церквей, ни монастырей. Здания либо разрушались, либо использовались для нерелигиозных целей. Церкви превращали в клубы, магазины или склады. Золотую и серебряную богослужебную утварь пустили на финансирование революционных движений во всем мире. А как же жили сами религиозные евреи в первые годы советской власти? И их большевики тоже преследовали. Именно Троцкий стоял во главе т.н. движения «безбожников». Сам он не считал себя евреем, но и в России, и по всему миру евреем его считали.

Дамы и господа!

Мы видим, каким сильным и продолжительным было еврейское влияние в революционном движении России и среднеевропейских государствах. Именно поэтому американский президент Вудро Вильсон в 1919 г. определил большевистское движение как находящееся «под еврейским руководством». Не без оснований можно было бы, в связи с миллионными жертвами первой фазы революции, говорить о «преступности» евреев. Множество евреев действовало как на уровне руководства, так и в расстрельных командах ЧК. Поэтому в какой-то степени оправдано определение евреев как «народа-преступника». Звучит ужасно, но соответствует той же логике, по которой народом-преступником именуют немцев.


Кто хочет проверить правильность – вот ссылка на оригинал:
Ansprache von MdB Martin Hohmann zum Nationalfeiertag, 3. Oktober 2003
My Webpage

Сборная СССР. Первый ряд (слева направо) С. Мышалов (врач команды), В. Онищенко, А. Якубик, В, Семенов, М. Хурцилава. Второй ряд О. Долматов, Р.Дзодзуашвили, Ю. Истомин, Е. Ловчев, В. Капличный. Третий ряд: Г. Зонин (тренер команды), Ю. Елисеев, А. Куксов, В.Банников, С. Ольшанский, А. Еськов, А. Пономарев (старший тренер). Фото: РИА Новости/Юрий Сомов

Один из лучших центральных защитников советского футбола семидесятых живет на юге Москвы – недалеко от стадиона «Труд», где играет «Ника». Ольшанский приезжает домой с очередного матча команды, опекаемой Романцевым и Тархановым.
– В «Нике» работаю генеральным директором. Школы в связи с финансовыми трудностями не стало. Осталась команда, играющая в КФК на первенство Москвы. Начальник команды – старший сын Тарханова Эдик, а тренер – младший сын Юра. У него с сердечком что-то – сам в футбол не заиграл. Среди учредителей «Ники» есть еще Олег Романцев и Дима Хохлов.
В прихожей Ольшанского – его портрет, барельеф с мюнхенской Олимпиады, грамота от министра обороны. В гостиной – подаренная на 60-летие огромная ваза с эмблемой «Спартака» на одной стороне и ЦСКА – на другой.
– Жена умерла шесть лет назад. Теперь вот один живу, – рассказывает Сергей Петрович, складывая диван, занимающий большую часть зала, и садясь в кресло у приоткрытого окна. – Друзья зовут в воскресенье в «Лужники» – вот думаю, идти ли. Фанаты в метро один раз чуть голову не снесли.
Ольшанский провел шесть лет в «Спартаке», четыре – в ЦСКА, но начинал в другой московской команде.
– В экспериментальной молодежной сборной, которую создали на базе «Буревестника», я играл центрального нападающего. Нашего тренера Всеволода Блинкова вызвали на чемпионат мира 1966 года, а нам как раз предстоял важный турнир в Сан-Ремо. Блинков попросил съездить с нами Никиту Симоняна. На том турнире я стал лучшим бомбардиром и получил приглашение от «Спартака».
- Что запомнилось в Сан-Ремо?
– Это была моя первая поездка за рубеж. Первый раз на море попал. В Сан-Ремо мы стали чемпионами, хотя среди соперников были сильные итальянцы и немцы. После турнира нас пригласили на фестиваль. Попали на выступление знаменитого шансонье Сальваторе Адамо. Нас как чемпионов усадили в отдельную ложу. Нам всем по 18 лет было.
- Кто побеждал в Италии вместе с вами?
– Вратарь Виктор Абаев, отец вратаря «Волги», пахтакоровец Слава Бекташев, торпедовец Сашка Чумаков, игравший с Ворониным (Сашке потом ногу отняли, недавно умер), Саша Гребнев (его в «Спартак» раньше меня позвали), Вася Курилов из Минска, динамовец Володя Долбоносов.
- Что привезли домой?
– Мокасины и водолазку, матери – кофточку. После Сан-Ремо нас повезли в Париж – купил невесте модные тогда сапоги-чулки. У нас они стоили 200 рублей, а там – доллар-полтора. Помню, будущая теща разволновалась, увидев их: «Зина, не бери! Это ж такой дорогой подарок». Себе я чаще всего набирал пластинки. В Бразилии купил альбом Энгельберта Хампердинка, британского певца. Когла летели через Нью-Йорк, на Брайтон Бич купил невесте кроличью шубу.
- Зарубежный шопинг не обходился без курьезов?
– Решили как-то пройтись по парижским магазинам – без денег. Вдруг Володька Редин увидел те же самые сапоги-чулки и рванул в гостиницу за наличными – боялся, что все разберут. Двери в магазине были стеклянные и раздвижные. Так Вовка несся с такой скоростью, что не заметил их, а они не успели раздвинуться. Влетел в них лбом. Продавщицы в панике. Стали лед к шишке прикладывать.
- Бывает.
– Еще один случай произошел с Николаем Петровичем Старостиным. Пошел он как-то закупаться со своим помощником Анатолием Коршуновым. Набрали вещей, идут расплачиваться, а там обед. Касса закрылась прямо перед Старостиным, а у него полные сумки в руках. Ему говорят: «Ноу-ноу!». Старостин сплюнул так и выдал: «Какой нах.й ноу?! Я в Москве все проблемы одним ударом решаю». И бабахнул по прилавку кулаком. Мы все ахнули.
- Кто в советской сборной знал больше английских слов?
– Особых полиглотов не было. Но Гешка Логофет освоил английский и начал учить итальянский. Ему самому это было интересно, готовил себя к тренерской деятельностью.


Николай Старостин
- Как вы попали в «Спартак»?
– «Буревестник» распустили. Его создавали на четыре года – расчитывали, что хотя бы два человека попадут в основную сборную. Но через два года нас расформировали. Не поверите – из-за того, что взрослая сборная проиграла США. Почему-то гнев председателя Спорткомитета пришелся на нас. В ту пору председателем федерации футбола был локомотивец Гранаткин и он распорядился передать лучших игроков «Буревестника» в «Локомотив», но на нас с Женькой Ловчевым уже положил глаз «Спартак». Строили разные козни, заманивали в «Локомотив», но Старостин сказал: «Держитесь» и мы стояли на своем: «Только в «Спартак». Симонян дал понять, что мы с Ловчевым ему очень нужны, а Старостин ходил по всем вышкам – сражался за то, чтобы мы перешли в «Спартак».
- Каким был Ловчев в юности?
– Быстренький, настырный, техничный. В «Спартак» лихо вошел. Крутиков сломался и Ловчев заиграл слева в обороне. Через год после дебюта в «Спартаке» Женька поехал на чемпионат мира.
- Свой дебют в «Спартаке» запомнили?
– Вышел в Кутаиси с первых минут. Ведем 2:0, выхожу один на один и вдруг защитник Цверава засаживает мне по ахиллу. Упал как подкошенный. Миронова из ЦИТО спрашивает: «Ну что, делаем операцию?». Уточняю: «А что потом – могу и не заиграть?», Отвечает: «Можешь». – «А как без операции?» – «Бинтовать ногу». Так я и стал играть с бинтом. В состав поначалу не пролезал и надумал менять команду. Принес Старостину заявление об уходе. Он спросил: «Ты играть хочешь?» – «Хочу». – «Ну и забирай тогда свое заявление. Если хочешь – добьешься своего».
- И как вы добивались?
– В 69-м мы стали чемпионами, получив в подарок «Спидолы» – такие транзисторные радиоприемники, а в 70-м большинство спартаковцев уехали в сборную. В том числе защитники – Вадик Иванов, Гешка Логофет. Симонян говорит: «Давай попробуем тебя в обороне». Поехали на халтурную игру в Астрахани. Выиграли 2:0, подходит Старостин: «Ты же прирожденный защитник!» А потом Вадик Иванов сломался в Ташкенте и я окончательно закрепился в защите – так, что колом не вышибешь. Когда Вадик выздоровел, сказал мне: «Серег, ну мне здесь делать нечего». Позже на предсезонном собрании ребята выбрали меня капитаном.
- Вы участвовали в мюнхенской Олимпиаде, во время которой палестинские террористы захватили израильскую делегацию. Что в это время происходило с нашей сборной?
– Нам запретили ходить в форме с буквами СССР по Олимпийской деревне. Был такой террорист Меир Кахане. После убийства 11 израильтян (тренеров, спортсменов и судей) он пообещал выкорнуть кого-то из советской делегации. Когда происходили похороны погибших, нам даже запретили на них появляться. В нашем корпусе дежурили и немецкие полицейские, и наши чекисты. Олимпийские игры вообще собирались сворачивать, но затем все же решили провести соревнования до конца.
- Какой матч уцелел в памяти?
– С поляками играли за выход в финал. Вели 1:0, у Блохина была куча моментов, но Дзодзуашвили организовал пенальти, а потом Шолтысек засадил в девятку – проиграли 1:2. За третье место играли с ГДР. Но тогда было правило – если ничья, бронзовые медали получают обе команды. Ну, мы и сыграли 2:2.
- Журналист Лев Филатов написал про чемпионство «Зари» в 1972-м: «Никогда прежде мышиный шлейф сомнительных слухов не сопровождал чемпионов». Вы замечали странности в том сезоне?
– К нам подходили в конце чемпионата – из «Кайрата», «Пахтакора». Но мы со всеми играли в полную силу. Зато на следующий год ввели абсурдное правило, по которому после каждой ничьей пробивали пенальти. Игроки его не признавали. Однажды Женька Ловчев в серии пенальти против Тбилиси специально засадил в угловой флажок – чтоб показать, что не дело выявлять победителя таким образом. Бывают же боевые ничьи.
- Кто лучше всех исполнял пенальти в том «Спартаке»?
– Миша Булгаков, левый край. Когда разбегался, отходил чуть ли не до центрального круга – такая манера у него была. Он невысокий, ножки маленькие, вот и бежал от центра, чтобы сильней удар был. Мишку в команде любили – звали его Курский Соловей. Дружили с ним после окончания карьеры. Когда я работал тренером дубля ЦСКА, Миша просился ко мне помощником. Пришел к нему как-то на день рожденья – а там артист Церишенко, его сейчас по телевизору часто показывают. К сожалению, у Миши Булгакова не сложилась семейная жизнь. Почувствовал, что жена изменяет, ушел из семьи и вскоре выбросился из окна. Осталось двое детей.
- С кем еще дружили в «Спартаке»?
– С Женькой Ловчевым, Славкой Егоровичем. С Колей Абрамовым жили в одном доме. Шефствовал над нами Анзор Кавазашвили. В том, что стали чемпионами в 69-м, наполовину заслуга Анзора.
- Как проводили выходные?
– Шли всей командой в Оружейные бани на Маяковке. С утреца приходил массажист, занимал лавочки. Часто, особенно после выигрышей появлялся Николай Петрович Старостин. Усядется на лавку и начинает с нами игру разбирать: кто как сыграл. Затем все вместе шли в ресторан «София». Обедали. Было и спиртное – но только в выходной.
- Когда у «Спартака» начались проблемы?
– Симонян ушел в «Арарат» и сделал с ним золотой дубль. Нас возглавил Николай Гуляев. Безобидный тренер, но некоторые его упражнения не шли, квадраты какие-то, а он все равно их давал. Только он отходил – мы по-своему тренировались. Сашка Минаев, правый полузащитник, записывал за Гуляевым афоризмы: «Беги бегом», «Подавай угловой на уровне метр двадцать» и так далее. Разборы игры Гуляева были для нас лучше любого концерта.
- Весело тогда было в Тарасовке?
– Наша база тогда представляла собой двухэтажное деревянное здание, которое дрожало, когда мимо проезжали электрички. Там же сидел сапожник, который шил на бутсы и готовил шипы. Когда играл дубль, в Тарасовку приезжало две тысячи болельщиков – на каждый матч. Однажды Гешка Логофет привез в Тарасовку Савелия Крамарова. Целое событие для нас было. За «Спартак» вообще много актеров болело. Коршунов из Малого театра, Плучек из Театра Сатиры. В фойе Малого театра хранится мяч с нашими подписями. Мы же на игры всегда отъезжали от Театральной площади – там была остановка автобуса. Когда играл за ЦСКА, на базу в Архангельское приезжал Юрий Кузьменков – Федоскин из «Большой перемены».



Сергей Ольшанский против Георгия Ярцева
- Как вам удавалось избегать призыва до 27 лет?
– Я специально учился в институте так, чтобы на каждом курсе задерживаться по два года. В итоге протянул десять лет. Думали, что вопрос с армией уже решен, но вмешались большие силы – министр обороны Гречко и Анатолий Тарасов, работавший с футбольным ЦСКА. Призвали меня, капитана «Спартака» и олимпийской сборной, и Вадима Никонова, капитана «Торпедо». Но вместо ЦСКА его отправили в Чебаркуль, а меня – на Камчатку.
- Зачем вас посреди сезона выдернули из «Спартака», если в ЦСКА все равно не перевели?
– Хотели показать свою силу – вот что мы можем сделать с такими людьми. Старостин рассказывал, что было совещание в ЦК. Схватились партийные, болевшие за «Спартак», и военные. «Все равно он в ЦСКА будет играть» – говорили партийные. «Играть? Нет, он будет служить». 25 мая я сыграл за олимпийскую сборную против Югославии, а 28-го, в мой день рождения, ко мне приехал майор из военкомата. Оказывается – поступил личный приказ министра обороны Гречко заслать меня в Петропавловск-Камчатский. А Гречко был вторым человеком в стране. Прилетаю на Камчатку. Офицеры глазам не верят: «Мы же тебя видели три дня назад – за сборную играл. Ты, наверное, убил кого-то и тебя спрятали сюда, чтоб не сажать». Посмеялись.
- Да, забавно вышло.
– Дело получилось резонансное. Николай Озеров письма наверх собирался писать, как узнал. Обычно-то футболисты-призывники попадали в ЦСКА, смоленскую «Искру», в крайнем случае – в СКА Хабаровск. А тут капитан «Спартака» и сразу на Камчатку – и никакого футбола. Играть запрещали, так я стал чемпионом Камчатской области среди военных по прыжкам в длину. Должен был ехать на соревнования в Хабаровск. Начальство испугалось: вдруг увидят, что Ольшанский прыжками занимается.
- Чем занимались на службе?
– Рубил дрова. Два километра до Тихого океана. Сопки вокруг. 40 минут езды от Петропавловск-Камчатского. Должность называлась – помощник гранатометчика. Когда была учебная тревога, я находился в казарме. Хотя мне было 27, кровать стояла прямо у входа – как у самого молодого. Говорю: «Я ж не смогу за 40 секунд одеться». В итоге лег спать в форме. Вскочили. Схватил ящик с гранатами и побежал на позицию.
- Долго так бегали?
– Пробыл на Камчатке месяц. Пришла телеграмма: у полугодовалой дочки обнаружили проблемы с желудком. Требовалась операция. Солдатам тогда нельзя было летать. Было положено сначала плыть на корабле, а затем восемь суток ехать на поезде. Но офицеры поняли, что у меня дело срочное, собрали денег на самолет и я полетел в Москву. Было распоряжение министра обороны, чтоб духу моего не было в Москве до декабря, так что светиться мне было нельзя. На Камчатке предупредили: сначала реши вопросы с дочкой, и только потом иди в военкомат. Иначе забреют и больше не пустят в Москву.
- Так и сделали?
– Валентин Бубукин заметил меня на матче дублей и пригласил к Тарасову. Он спросил: «Хочешь в Москву? – «У меня дочка только родилась, теперь болеет. Конечно, хочу». – «Ну, хорошо. Будешь в ЦСКА. Иди отмечайся в военкомат». Божился, что все будет нормально, но обманул. Всю Камчатку построили: «Как могли отпустить солдата в Москву?» А меня задержали в военкомате на день. Один майор, болельщик «Спартака», успокоил: «Ладно, сейчас улетишь». – «Как, опять на Камчатку?» Я-то уж думал, что остаюсь дома. Посадили в автобус с сопровождающим и вручили билеты – уже не на Камчатку, а в Хабаровск.
- Уже лучше.
– Стал играть там за СКА. Посещаемость сразу выросла. Всем было интересно посмотреть на игрока сборной. Жил в пансионате на берегу Амура, прямо на территории стадиона. Думали, капитан сборной будет в Хабаровске дурака валять, но я с полной отдачей играл. Помню, в Благовещенске лупили меня всю игру и приговаривали: «Это тебе не высшая лига». Судьи не обращали на это никакого внимания. Однажды играли с красноярским «Автомобилистом» – так против меня действовал Олег Романцев. Тогда и познакомились.
- Как все-таки перешли в ЦСКА?
– В Хабаровске предлагали квартиру. Говорили: «Создадим все условия, привози жену». Но я уехал в отпуск в Москву. А там как раз сняли Тарасова и пригласили Бескова, который пообещал взять меня в ЦСКА. Но Бесков не договорился о чем-то с военными руководителями и вместо него пришел Мамыкин. Тот самый, кому Высоцкий посвятил строчку: «Вы слышали, Мамыкина снимают? За разврат его, за пьянку, за дебош». Мы шли внизу и Мамыкина сменил Всеволод Бобров. Но и он рассорился с военными и – хотя команда была за то, чтобы Боброва оставить – его уволили. Бобров очень тяжело переживал ту отставку.
- Каким он был в быту?
– Бобров – великий спортсмен, но простой человек. Зимой иногда выпускал нас тренироваться в хоккейной коробке. Занимался вместе с нами, ногу мог поднять выше головы – даже мы, молодые, так не умели. Дружили с ним в последние годы его жизни – я ведь был капитаном ЦСКА. Ездили отдыхать с женами.
- Какой-то из матчей ЦСКА – «Спартак» запомнился особо?
– Да нет, для «Спартака» в семидесятые главным соперником было «Динамо». Старостин всегда говорил: «Динамо» обыграйте – и считайте, что свое дело сделали». Видимо, у него такое отношение к органам с сороковых, когда его сослали в ГУЛАГ. Намного тяжелее, чем с ЦСКА, для «Спартака» складывались и игры с «Торпедо» – неудобный был соперник.
- Как проводили время на армейской базе в Архангельском?
– Жили вместе с хоккейной командой ЦСКА. Сблизился с Михайловым, Харламовым, Третьяком, Фетисовым. Спортсменам ЦСКА часто устраивали партийные собрания – там познакомился с баскетболистом Едешко, с ватерполистом Кабановым, с фигуристами Родниной и Зайцевым. Когда Валера Харламов расписался со своей женой, привез в Архангельское шампанское. Пригубили в закутке на кухне узким кругом. Валера, хоть и гениальный игрок, был спокойным и душевным парнем. Кстати, и в футбол неплохо играл.



Юный Валерий Харламов
- Вы поработали не только с Симоняном и Бобровым, но и с Бесковым. Какие с ним отношения сложились?
– Бесков сделал меня капитаном в сборной. Ко мне Константин Иванович относился хорошо. Помню, завоевали право на участие в монреальской Олимпиаде, но вместо Бескова поставили Лобановского, а он повез на Игры киевлян. Даже Женьку Ловчева отцепил.
- Самое необычное происшествие, случившее с вами в сборной?
– Поехали на месяц в турне по Южной Америке. Бах – приходит тренер Парамонов и заявляет: «На основании ваших игр, Ольшанского и Онищенко зовут на прощальный матч Гарринчи на «Маракану». А мы уже домой собирались, совсем невмоготу было играть после месяца путешествий. Парамонов: «Нет, надо быть». Третьим напросился Женька Ловчев: «Можно я тоже сыграю?»
- И как все прошло?
– На «Маракане» 130 тысяч. Против нас играли Пеле, Гарринча, Джалма Сантос. Проиграли 2:1. Трава жесткая, пекло. До конца особо не осознавали, что играем против великих игроков, чемпионов мира. Только сейчас понимаешь, с какими людьми на одно поле выходили.
- Чем еще удивила Южная Америка?
– Играли в Боливии. 4000 метров над уровнем моря. Облака были ниже, чем аэродром, на котором мы приземлились. У Володьки Онищенко кровь пошла. Не мог играть. То же у Витьки Звягинцева из «Шахтера». А я нормально переносил. Люблю жару, хотя у нас многие помирали от такой погоды.
- Как вам работалось с армейским дублем?
– У меня играли Димка Кузнецов и Игорь Корнеев, которые позже стали чемпионами страны. Корнеев переходил из «Спартака» со сложностями, приходилось уговаривать. Кузнецов рвался в «Торпедо», долго вели переговоры с его отцом. Заняли с дублем второе место, но основная команда вылетела, а клубам первой лиги иметь дубли не полагалось. По окончании сезона договорились, что перейду в штаб к Юрию Морозову. Возвращаюсь из отпуска, а на моем месте – Валентин Бубукин. Оказалось, что Бубукина, своего давнего друга, пролоббировал Тарасов.
- А как попали в Африку?
– Юрий Нырков, защитник команды лейтенантов, отвечал в генштабе за отправку специалистов в дружественные страны. Здесь мест не было, предложили армейскую команду в Гвинее-Бисау: «Там будет тяжело, самая отсталая страна в Африке. Мамыкин пробыл там три месяца и сбежал». Мне деваться некуда – поехал на три года. Финансовые запасы-то закончились. рассказывали, что до меня в Гвинее-Бисау работал какой-то лыжник из Ленинграда. Но команда его не восприняла, сразу поняли, что в футболе он не смыслит.
- Уехали с семьей?
– Направляли с женой, но я ей сказал: «Устроюсь, потом прилетишь». Жил не в военном городке, а рядом с футбольным полем. В коттедже бывшего португальского офицера. Сотрудник посольства, Славка, игравший за юношеский «Спартак», помог сделать ремонт в моей лачуге. Покрасил, установил кондиционер, душ. Жена приехала через пять месяцев.
- Как общались с местными?
– Первым делом мне заявили: «Переводчика у нас нет. Не найдешь общего языка с игроками – уедешь обратно». Но в моей команде играл футболист, который учился в советской военной академии. Сажал его рядом и проводил установки с его помощью. Записывал основные выражения в тетрадку. Потом я спокойно заговорил на креольском – это такой испорченный португальский. На тренировках общались с игроками без проблем. Еще я пошел на хитрость – нас ведь тогда изводили всякими партийными лекциями. Так я назначал на это же время тренировки и прогуливал партсобрания.
- Как проводили свободное время?
– Каждое воскресенье собирались на морской базе. Там жил Иван Едешко, тренировавший баскетбольную команду. Разыгрывали однодневные турниры. Выиграли их штук десять – в итоге каждый мой футболист получил по кубку. У меня вон тоже стоит трофей из Гвинеи. А еще советские суда заходили в наши порты, добывали рыбу. Нас с Едешко звали туда выступать перед моряками. В подарок получали по блоку рыбы. Кроме того, в Гвинее устраивали карнавалы – с масками, змеями, чучелами. Такой же, как в Рио.
- Самый запоминающийся матч вашей гвинейской команды?
– Однажды к нам приехала «Красная Пресня», которую тренировали Романцев с Ярцевым. Переживали перед игрой. Говорю: «Да не бойтесь, обыграете вы нас». Так и вышло – «Пресня» выиграла 2:1. Играли на песчаном поле.
- Как добирались на матчи?
– Садились в «студебеккеры» типа наших «уралов». Я в кабину, команда в кузов – и тряслись часа два в сорок градусов жары. Если нужно было играть на другом острове, грузились в вертолет Ми-8. Помню, отыграли игру, возвращаемся к вертолету, а наши пилоты пьяные. Оказывается, когда в Гвинее вызревает плод кажу, типа нашей сливы или персика, его выжимают и спустя день на солнце он превращается в брагу. В эти дни вся страна ходит подшофе. Когда летели домой, молил Бога, чтоб хотя бы не в океан грохнулись. На суше от нас еще что-то может остаться. А в океане сразу сожрут. Но приземлились нормально – пилоты, видимо, привыкли в таком состоянии летать.
- Что вас поразило в Гвинее?
– С двенадцати до четырех – мертвое время. Никто не работает. Все лежат, спят. До моего приезда команда питалась раз в день. Я пробил ребятам двухразовое питание. Сам боялся есть их еду – у них в основном рис и рыба. Готовил себе сам. Во дворе у меня росла папайя, бананы – куст срежешь, вскоре новый вырастает. Когда приехал в Гвинею, мне сказали: «Посади ананас, к твоему отъезду как раз вырастет».
- А вы?
– Посадил стебелек перед своей хижиной, через два с половиной года действительно вырос. Кроме того, два раза в год приплывал корабль и мы набирали себе продуктов на полгода. Однажды случился отлив и корабль оказался на мели – часа два ждали прилива. Дома следили, чтобы электричество не исчезало – иначе бы все продукты пропали. Так мы с еще двумя русскими семьями дежурили посменно: заливали солярку, крутили дизель, чтоб всегда было электричество.
- Чем занимались после возвращения из Африки?
– В Гвинею-Бисау улетал капитаном, а вернулся майором. Устроился в отдел спортигр ЦСКА – работал с баскетболистом Стасом Ереминым и гандболистом Жуком.
- «Спартак» с ЦСКА не забывают про вас?
– «Спартак» после каждого сезона собирает ветеранов – и тех, кто недавно закончил, и среднее поколение, вроде нас, и легенд – Исаева, Парамонова, Симоняна. Дарят подарки. Устраивают турнир, в котором играют Романцев, Ярцев, Хидиятуллин. Романцев одно время не играл, но сейчас снова на поле выходит. В ЦСКА каждый ветеран в день рождения получает от Гинера финансовую поддержку. Кроме того, Гинер платит каждый месяц пенсию. Спасибо ему.
http://www.sports.ru/football/148412331.html