Вот-вот прикроют русские бистро
Григоров Амирам
Вот-вот прикроют русские бистро
Свернут все тенты, спрячут всё квасное,
И голый сквер запахнет так остро
Всеобщим возвращеньем к перегною
Я помню эту осень в двух веках,
До тополей, на переулке Тёплом,
До патины на бронзовых руках
Калинина, до ржавчины на стёклах,
Ещё до всех погромов в новостях,
До красных луж узбецкого портвейна,
И мусора, заливисто свистя,
Сгоняли нас с брусчатки мавзолейной,
Ещё цвели невзрачные кусты,
И гром рычал, субботний день венчая,
У водосточных рукавов пустых
Раскачивались пальцы иван-чая,
Москва скрывалась плёнками дождя,
И, сквозь туман, не говоря ни слова,
Ты мне рукой махала, уходя
По переходу площади Свердлова
любимая навеки
Григоров Амирам
Вселенная вплетённая в орнамент
Снежинок на меху
Дух Шехтеля витает над волнами
Ом мани падме хум
Как ты уснёшь, любимая навеки,
Застылая слегка
Когда монголо-татские набеги
На белые снега
Забудутся, как утлые сугробы
Кончаются весной
И я храню кирпичный твой акрополь
Твой гонор наносной
Твои чуреки, суши и ризотто,
Весенние пальто,
Пока кардиограмма горизонта
Не вышла на плато.
Как я усну под шёлковой накидкой
От слов и аллилуй
Ты заберёшь назад своей Никитской
Морозный поцелуй
И звёзды позолоченных наверший
Завянут над Москвой
Как меркнут фотографии умерших
На день сороковой.
У самого мкада
Григоров Амирам
У самого МКАДа - тенистое место
Средь сонных каштанов, где пьют,
Где мы с чуваком из родного подъезда
Глушили шипучку "Салют".
Он был музыкантом, сосед дядя Коля,
Мужик без царя в голове,
Стоял мотоцикл его на приколе,
Средь первых "ракушек" ржавел,
А мы пировали за столиком липким,
И лето, и дождь впереди
А он напивался, вставал, и за скрипкой -
"Сыграю тебе, погоди"
Играл он признаться, не столь уж красиво,
Шёл в пляс и болтал ерунду,
На плешке у МКАДа, где стол и крапива,
Черёмуха в давнем году.
Пока мусора разойтись не просили,
Чудили мы с ним на двоих,
У синего МКАДа, где к ночи Россия
Рассеяла звёзды свои.
Когда я вернулся, солиден и светел,
Осыпан осенним огнём,
Спросил Николая – никто не ответил,
Никто и не вспомнил о нём,
Как будто не он тут на скрипке пиликал,
Не он куролесил и жёг.
Где прежде пылился его мотоцикл
Просыпался первый снежок.
Окраина мира, я ныне пою нас.
Где дом, потемневший с торца,
Где ныне черёмуха наша и юность
Которой не будет конца?
В квадратном эдеме у самого МКАДа
У МКАДа дождей и машин,
Из прежних орешников сельского сада
Легонько мне вслед помаши
Превед Медведково
Григоров Амирам
Превед Медведково, айда
Прорезать путь по медиане
Пускай трамвайная байда
Прогулки пешей идеальней
А наша участь решена
В панельном поле обниматься,
Где в чреве ветра - тишина
Как в мире плоских анимаций.
А дождь дрожит и мельтешит
На каждой вывеске приделан
Страх о бессмертии души
Не ощутимой до предела
Молчи Медведково, не лги
Твои подснежники не тонут
Запечетлей мои шаги
На плёнке мокрого бетона
Прощай, Медведково, пока
Твой жребий спрятан и загадан
Вот остаются облака
А мы останемся за кадром,
Твои каштаны сторожа
Где снег размыт водой проточной
И еле слышные, дрожат
Медведки золотые в почве
В год девяносто забытый
Григоров Амирам
В год девяносто забытый, с печалью внутри,
Девичье поле темнело во все фонари,
Голые бабы с реклам завлекали в альков
Редких прохожих, застрявших у первых ларьков.
Провинциальный, усатый и тощий, как чёрт,
Я всё глядел, как пространство над полем течёт,
Думал - кончается вечер, а мы настаём
И закругляется город за монастырём.
Я в девяносто печальном, в начале начал
Дев бескорыстных на девичьем поле встречал,
Там, где искрящий троллейбус аптекой пропах
Словно сквозняк в пожилых деревянных домах
Там, где дымил пивзавод, и в осеннюю грязь
Племя поддатых студентов влетало, смеясь,
И, словно письма к себе, завершив променад
Стая московских старух возвращалась назад
Может, однажды, увидеть тебя захотев,
Я перейду это поле непуганных дев,
Прямо у парка, где тросы свистят тетивой,
Словно покинувший землю, червяк дождевой
Там, за борисовской волной
Григоров Амирам
Там, за борисовской волной, где у плотины сохнут тени
И дремлет яблонь ветхий строй среди разбойничьей сирени,
Там, где церквушка Б-жий гнев отводит, по колено в иле,
Спилили несколько дерев, и голубятню разорили,
И в час, когда за третий Рим текут ветра его в истоме
Взмывают к небу сизари, и каждый кажется бездомным,
А в их разровненном дому, где стынут новые рябины
Теперь не слышен никому бесплотный лепет голубиный.
Щебечет гравий привозной, и комариный воздух клеек
А ты, разбуженный весной, вдруг закемарил меж скамеек
И проступил сквозь пустоту, мир, бывший проще и понятней,
Где эти яблони в цвету, и вечный свет над голубятней.
Таганка
Григоров Амирам
Застрял трамвай, подобьем танка, дрожа железным животом
И растворяется Таганка, плывёт в сиянье золотом
Чета выгуливает сына, в снегу, размякшем, что кисель,
И в парке Прямикова стынет заброшенная карусель,
Крупицы снега на ресницах, и растекается толпа
Столикая, верней, столица, и, словно войлочный колпак,
В снегу таганская высотка, кофейным пахнущий зерном
Иллюзион, больница, Сотка и птичий рынок за окном.
Хотя не так. Всё по-другому. Глядят старухи из окна
И отзовётся управдому в гвоздиках красная стена,
Жара и пыль, провисли шторы, окурки падают в траву
И всесоюзные актёры несут Высоцкого в гробу,
Спят олимпийские медведи и одуванчики цветут,
Печаль вселенская и ветер, в саду – качели и батут,
Фонтан, похожий на корыто, а лилии – на лук-порей,
И монастырь, ещё закрытый, без колокольни и церквей.
Песок, бурьян и недотрога, пух тополиный, грязь и тишь
И кажется, ещё немного, ты постареешь и взлетишь
И станешь музыкой чудесной, снежинкой, тающей во рту
У вечной улицы, под бездной, переходящей в пустоту
Пролетарка.
Послушай, уходя к родным пенатам,
Как стонут рельсы под Калитниками
Как плачут фильтры мясокомбината
И ласточки свистят под облаками.
Вот шорох, слышишь, это первых листьев
Сражённых осенью издалека. Потерян,
Незнамо кем, поблёскивает блистер
Таблеток неизвестных. Будто фея
Свою заколку потеряла в парке
Перелетая двор на пролетарке
В такую сушь дворы не просыхают
Москва в Москве, пейзаж как на иконе
Куда твои аллеи увлекают
Куда ведут сады твоих бегоний
В какие холода, в какие ясли
Небесные, и только жаль что в сумме
Останется ничто, а город счастлив
Как будто в городе никто не умер
И тёплый вечер цвета бычьей крови
От Валовой спускается к Воловьей.
Амирам Григоров
41189 
21
