Венгерский авантюрист

Жил на свете один венгерский авантюрист, обладавший поразительной красотой, неотразимым очарованием, знанием многих языков и аристократическими манерами. И под всем этим очарованием таился гений интриги, умеющий извернуться в сложной ситуации, ловко проникнуть в любую страну и благополучно выскользнуть из неё. Когда он путешествовал, с пятнадцатью чемоданами, наполненными роскошными одеждами, и с двумя огромными догами, это на всех производило впечатление. За свой внушительный вид он снискал прозвище Барон. Барона можно было увидеть в самых роскошных отелях, на курортах и скачках, в кругосветных круизах и на экскурсиях в Египет, путешествующим по африканской пустыне.

И женщины повсюду сразу обращали на него внимание. Подобно талантливому актёру, он переходил из одной роли в другую, стараясь угодить вкусам каждой из них. Он был самым элегантным танцором, самым остроумным собеседником во время ужина, самым рискованным острословом при интимной беседе; он умел плавать под парусами, ездить верхом, гонять на автомобиле. В светском обществе он знал всех. Он был незаменимым.

Когда ему требовались деньги, он женился на богатой женщине, обдирал её как липку и уезжал в другую страну. Чаще всего эти женщины даже не возмущались и не обращались в полицию. Те несколько недель или месяцев, в течение которых они наслаждались им в качестве мужа, оставались для них источником более сильных ощущений, чем шок от внезапной утраты денег. По крайней мере, на какое-то мгновение они понимали, что значит жить, когда у тебя есть могучие крылья и ты можешь парить над головами ничтожеств.

Он возносил их так высоко, так быстро вовлекал в водоворот своего очарования, что даже само его бегство чем-то напоминало полёт. Оно казалось почти естественным - ни одна партнёрша не успевала угнаться за взмахами его больших орлиных крыльев.

И этот вольный, неуловимый авантюрист, перепархивая с одной золотой ветви на другую, чуть не попал в ловушку - ловушку человеческой любви, когда однажды в перуанском театре повстречал бразильскую танцовщицу Аниту. Её миндалевидные глаза закрывались не так, как у остальных женщин, а как у тигров, пум и леопардов, - веки смыкались медленно и томно; даже казалось, что они пришиты к переносице, отчего бросаемый ими сладострастный, скользящий взгляд падал так, как падает взгляд женщины, которая не желает видеть, что вытворяют с её телом. Возникало ощущение, будто бы с ней постоянно занимаются любовью, что и возбудило Барона, когда он впервые её повстречал.

Когда он отправился за сцену, чтобы повидаться с ней, она переодевалась, окружённая цветами; а для ублажения сидевших вокруг поклонников подводила помадой губки своего лона, хотя не позволяла никому из них даже приблизиться к своему телу.

Как только Барон вошёл, она только подняла голову и улыбнулась ему. Одна ножка была у неё закинута на столик, изысканная бразильская одежда задралась, а обриллиантненной рукой она снова принялась подкрашивать свою вульву, посмеиваясь над тем возбуждением, которое испытывали окружающие её мужчины.

Лоно её раскрылось оранжерейным цветком таких размеров, какого барону ещё не доводилось видеть, а обрамляющие вульву чёрные волосы были густыми, курчавыми и блестящими. И словно это был настоящий рот, она подкрашивала губы с такой тщательностью, что они стали похожи на кроваво-красные камелии, которые кто-то раскрыл насильно, обнажив сокрытую в них почку, более бледную, более нежнокожую сердцевину цветка.

Барону не удалось уговорить её поужинать с ним. Появление на сцене было для неё только прелюдией к дальнейшей работе в театре. Затем начиналось представление, которым она снискала славу по всей Южной Америке. Во время него ложи театра, глубокие, тёмные и полузанавешенные, заполнялись вальяжными мужчинами со всего света. Женщин к этому высокосветскому развлечению не допускали.. Она снова облачалась в то нижнее одеяние, которое было на ней во время исполнения бразильских песен, но на этот раз уже без шали. Лифчика она не надевала, и её богатые, пышные груди вываливались наружу из плотно сжимающего талию корсета, откровенно демонстрируя свои прелести любопытным взорам.

И пока продолжалось представление, она в этом наряде обходила ложи. Если её просили, она опускалась перед мужчиной на колени, расстёгивала ему брюки, брала пенис своими обриллиантненными руками и нежным касанием, с опытностью и утончённостью, которых достигают лишь немногие женщины, сосала его, пока мужчина не получал удовлетворения. Руки её работали не менее усердно, чем рот.

От подобных ласк мужчины едва не теряли сознания. Эластичность её пальцев, смена ритмов, постоянные перемены: от зажигания всего пениса в руке до нежнейших прикосновений к его кончику, от усиленного попирания всего ствола до лёгкого подёргивания обрамляющих его волосков - всё это производила необычайно красивая и сладострастная женщина, пока внимание остальной публики было приковано к сцене. Наблюдая за тем, как пенис проникает в восхитительный рот между сверкающими зубами, а груди её при этом колышутся, мужчины получали наслаждение, за которое щедро платили.

Её присутствие на сцене служило прелюдией к тому, что потом она появится у них в ложе. Она возбуждала их своим ртом, лазами, грудями. И потому получить сполна удовольствие в тёмной, полузанавешенной ложе над остальными зрителями, когда всё это сопровождается музыкой, светом и пением, оказывалось исключительно изысканной формой развлечения.

Барон почти что влюбился в Аниту и оставался с ней намного дольше, чем с какой-либо другой женщиной. Она тоже влюбилась в него и родила ему двоих детей. Но через несколько лет он снова исчез. Слишком сильна у него была эта привычка - привычка к свободе и переменам.

Он направился в Рим и снял номер в Гранд-отеле. Комната оказалась по соседству с номером испанского посла, остановившемся там с женой и двумя маленькими дочерьми. И их Барон, как обычно, очаровал. Жена посла была от него без ума. Они так подружились, и он был настолько ласков с детьми, которые не знали, чем им заняться в этом отеле, что вскоре у девочек вошло в привычку, проснувшись рано утром, направляться к Барону и будить его своим смехом и щекотанием, чего им не позволяли делать более скованные родители.

Одной девочке было около десяти, другой - двенадцать. Они обе были красивы, с огромными чёрно-бархатными глазами, длинными шелковистыми волосами и золотистой кожей. Они носили короткие белые платьица и белые носочки. С криком девочки врывались в комнату барона и играючи бросались на его большую постель. Он щекотал их, поглаживал.

Как это часто бывает у мужчин, когда Барон просыпался, пенис его был особенно чувствительным. В сущности в этом состоянии он был особенно уязвим. У него не оставалось времени, чтобы встать и, помочившись, снять возбуждение. Прежде чем он успевал это сделать, две девочки врывались через блестящую дверь и бросались на него и на его торчащий пенис, отчётливо заметный под большим светло-голубым одеялом.

Девочек ничуть не волновало, что их юбчонки высоко задирались, а их стройные, балетные ноги болтались и опускались прямо на его пенис, скрытый под одеялом. Со смехом они ёрзали по нему и, как на коня, садились на него верхом, подпрыгивали, так что кровать раскачивалась под тяжестью его тела.

Одна из девочек лежала у него на животе, и единственное, что ему нужно было сделать, - прижаться покрепче к ней, чтобы достичь удовольствия. Он сделал это играючи, как если бы ему хотелось столкнуть её с кровати. При этом он сказал:

- Я уверен, что, если я тебя так толкну, ты упадёшь.

- Не упаду, - возразила девочка, ещё крепче прижимаясь к нему через одеяло, а он двигался, будто бы для того, чтобы заставить её скатиться с кровати. Со смехом он подкидывал её тело, а она старалась прижаться к нему, и её ножки, трусики, абсолютно все части тела тёрлись о него, когда она старалась не соскоьзнуть. При этом они смеялись. А он продолжал свои ужимки. И тогда вторая девочка, желая помочь сестричке, уселась на него верхом прямо перед ней, и теперь, когда они уже обе давили на него, он мог двигаться ещё более яростно. Его пенис, спрятанный под одеялом, вздымался и вздымался меж маленьких ног, и именно так он и кончил, с редкостной силой, проиграв сражение, которое девочки выиграли, сами того не подозревая.

В другой раз, когда они пришли, чтобы поиграть с ним, он засунул руку под одеяло. Потом он указательным пальцем приподнял одеяло и предложил им пой мать его палец. Тогда с необычайной серьёзностью они принялись охотиться за его пальцем, который исчезал и снова появлялся в разных местах постели, стараясь ухватить его своими ручонками. Но через какое-то время они ловили снова и снова уже не палец его, а пенис, и, когда он старался высвободить его, они хватались за него ещё крепче. Он полностью скрылся под простынями и, зажав пенис в руке, внезапно выбросил его вверх, подзадоривая, чтобы девочки за него ухватились.

Он притворялся животным, старался поймать их и укусить, иногда как можно ближе к тому месту, которое было для него наиболее желанным, отчего и они получали огромное удовольствие. Они начинали играть со "зверем" в прятки. "Зверь" должен был выпрыгивать на них из какого-нибудь укрытия. Он спрятался на полу в стенном шкафу и укрылся одеждами. Одна из девочек отворила дверцу шкафа. Он снизу заглядывал ей под юбку. Потом он пой мал её и игриво укусил за ляжку.

Игры были настолько бурными, а во время игры сражение настолько часто переходило в раскованность, что очень часто его рука могла попадать повсюду, куда ему только хотелось.

Наконец Барон выехал из этого отеля, но его скачки от одного успеха к другому начинали меркнуть по мере того, как погоня за сексуальными удовольствиями становилась сильней, чем погоня за деньгами и властью. Казалось, что сила, притягивающая его к женщинам, начинает иссякать. Ему хотелось избавиться от женщин не меньше, чем продолжать поиски чувственных наслаждений по миру.

Однажды он узнал, что бразильская танцовщица, которую он когда-то любил, умерла от слишком сильной дозы опиума. К тому времени их дочерям исполнилось пятнадцать и шестнадцать, и им требовалось, чтобы отец проявлял о них заботу. Он выписал их к себе. Тогда он жил уже в Нью-Йорке вместе с женой, от которой у него был сын. При мысли о прибытии его дочерей жена пришла в отчаяние. Она ревновала их к сыну, которому только что исполнилось четырнадцать. Посе всех жизненных перипетий Барону хотелось обрести дом и покой, чтобы отдохнуть от тягот и бесконечных претензий. У него наконец была женщина, которая вполне его устраивала, и трое детей. Но мысль о том, что он снова встретит своих дочерей, не оставляла его безучастным. Он принял их с необычайным восторгом. Одна была красивой, другая - менее, но вполне очаровательной. Они выросли, наблюдая за жизнью матери, а потому не отличались скованность или стеснительностью.

Красота отца произвела на них сильное впечатление. В то же время при виде их ему вспомнились игры с двумя девочками в Риме. Правда, его дочери были несколько старше, что делало ситуацию ещё более пикантной.

На двоих девочкам была предоставлена одна большая постель, и позднее, когда они продолжали беседовать о своём путешествии и воссоединении с отцом, он вошёл в комнату, чтобы пожелать им спокойной ночи. Он раскинулся постели рядом с ними и начал их целовать. Они поцеловали его в ответ. Но целуя их, он скользил руками по их телам, которые мог ощущать сквозь ночные рубашки.

Ласкание их доставляло ему удовольствие, и он сказал:

- До чего же вы обе красивы. Я так вами горжусь. Яне могу оставить вас спать одних. Я слишком долго вас не видел.

Обнимая их по-отечески, когда они склонили головы ему на грудь, он дождался, пока они уснут по обе стороны от него. Их юные тела с ещё неоформившимися грудками настолько сильно возбудили его, что он не мог заснуть. Кошачьими движениями, словно опасаясь потревожить их, он ласкал одну, потом другую, но через некоторое время его желание стало настолько невыносимым, что он разбудил одну из них и попытался на неё взобраться. Другой тоже не удалось избежать такой же участи. Они посопротивлялись и потом слегка всплакнули, но им так много довелось повидать за свою жизнь с матерью, что они даже не возмутились.

Но это не был рядовой случай инцеста, поскольку сексуальная страсть Барона усиливалась и перешла в одержимость. Удовлетворившись, он не обрёл свободы, успокоения. Он всё сильнее возбуждался. От дочерей ему следовало бы отправиться к жене и овладеть ею. Однако он боялся, что дочери покинут его, убегут, поэтому он продолжал следить за ними, практически заключил их в тюрьму.

Жена его заметила это и принялась устраивать ему яростные сцены ревности. Но Барон стал как безумный. Его уже более не волновали ни наряды, ни роскошь, ни приключения, ни успех. Он все дни проводил дома, предвкушая лишь тот момент, когда сможет овладеть обеими дочерьми одновременно. Он обучил их всем ласкам, какие только можно представить. Они научились целоваться в его присутствии настолько страстно, что он возбуждался и был готов овладеть ими.

Но его одержимость, его выходки становились невыносимыми. Жена его бросила.

Однажды ночью, уйдя от дочерей, он бродил по квартире, всё ещё прибывая во власти желания, эротического возбуждения и фантазий. Девочек он довёл до изнеможения, и они наконец заснули. А теперь его снова преследовало желание. Оно ослепило его. Он отворил дверь в комнату сына. Сын мирно спал, лёжа на спине, слегка приоткрыв рот. Барон, ошеломлённый, наблюдал за ним. Воспрявший пенис продолжал его терзать. Он прихватил табуретку и поставил её возле кровати. Потом встал на неё коленями и опустил пенис в рот сына. Захлебнувшись, сын проснулся и ударил его. Девочки тоже проснулись. Тогда они взбунтовались против придурств отца и окончательного покинули обезумевшего, стареющего Барона.

Дом на воде

Мышка

*

в nuzdy мальчиков,
на xyi девочек.
мир на земле.

*

человек умирает два раза:
сначала умирает ребёнок,
потом - мёртвый ребёнок.

(c)

В колонках играет - peaches fatherfucker
Настроение сейчас - all correct

Peaches (Merrill Nisker) burst into transcontinental favor with her very particular brand of cock-sure rapping and spurting groovebox beats. Indeed, this vulgar Canadian temptress may have come from an underground womb of acoustic folk (Mermaid Cafй), avant-jazz (Fancypants Hoodlum), and deconstructed noise swarms (the Shit), but it wasn't until 2000's new guise that her fearless, apolitical gender-play truly raised heads. European trawls unearthed new admirers, and collaborations with the equally lewd Chilly Gonzales certainly fueled the fire for her first solo effort. By the time she signed onto Berlin's Kitty-Yo label and unleashed The Teaches of Peaches, her niche had already been carved out. Peaches simultaneously sounded like a Penthouse Forum and Grandmaster Flash, Shirley Manson, and Charles Manson -- or just Justine Frischmann hitting her sexual peak. ~ Dean Carlson, All Music Guide

сайт пичиз

Edwin Brock

5 WAYS TO KILL A MAN

There are many cumbersome ways to kill a man:
you can make him carry a plank of wood
to the top of a hill and nail him to it. To do this
properly you require a crowd of people
wearing sandals, a cock that crows, a cloak
to dissect, a sponge, some vinegar and one
man to hammer the nails home.

Or you can take a length of steel,
shaped and chased in a traditional way,
and attempt to pierce the metal cage he wears.
But for this you need white horses,
English trees, men with bows and arrows,
at least two flags, a prince and a
castle to hold your banquet in.

Dispensing with nobility, you may, if the wind
allows, blow gas at him. But then you need
a mile of sliced through with ditches,
not to mention black boots, bomb craters,
more mud, a plague of rats, a dozen songs
and some round hats made of steels.

In age of aeroplanes, you may fly
miles above your victim and dispose of him by
pressing one small switch. All you then
require is an ocean to separate you, two
systems of government, a nation's scientists,
several factories, a psychopath and
land that no one needs for several years.

These are, as I began, cumbersome ways
to kill a man. Simpler, direct, and much more neat
is to see that he is living somewhere in the end
of twentieth century, and live him there.



THE CURTAIN POEM

A home should have a wife, a cat
and blinds upon the window that
when put aside are suddenly draw back
again. A wife should have a cat to kick

a home to love, if I had not made
my meaning plain, a curtain to be drawn
aside and suddenly pulled back again.

A man should have a wife to love
a home to kick and cats upon the curtains which
he may from time to time refrain
from seizing to and back again

But if a home should have a man
who waits upon a window-sill
endeavoring to find a plan
for all that moves outside the pane

be sure the home would have a wife
perhaps the wife would have a cat
but if by now my meaning is not plain
the wife in the sincerity should

turn her back upon the scream
and, singing, seize the cloth across again.



5 СПОСОБОВ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА
Пер. Л. Аринштейна

Чтоб человека умертвить, есть хитроумных способов немало;
вы можете его заставить, например. Тащить две тяжёлые доски
к холма вершине и там его приколотить к ним. Чтоб это
должным образом проделать, нужна толпа людей,
обутая в сандальи, пенье петуха, разодранный на части
плащ, губка, уксусу немного и кто-то,
кто, молотком орудуя умело, загонит гвозди в тело.

Или вы можете взять длинный прут из прочной стали,
специально для этой цели выкованный, и штукой этой
попытаться проткнуть железный панцирь у него на теле.
Тогда потребуются: белой масти кони, английская дубрава,
скопление людей со стрелами и луком за плечами,
флаги (хотя бы два). Какой-нибудь там герцог или принц,
да замок, где можно пир победный закатить.

Когда ж без рыцарских традиций обойтись, вы можете
с попутным ветром направить на него смертельный газ.
Здесь реквизит такой: бескрайние пространства жидкой грязи,
окопы, и само собой, солдатские ботинки, воронки от снарядов,
ещё раз грязь и крысы - полчища крыс,
десяток залихватских песен и круглые стальные шляпы.

В век самолётов вы можете за милей милю
над жертвой, вами избранной, лететь и с нею
разделаться, нажав на маленькую кнопку. Всё что
при этом надо: чтоб разделял вас океан, два
разных государственных устройства, побольше выдающихся учёных,
заводов несколько и психопат (довольно одного)
да бросовой земли избыток, ненужный на десятки лет вперёд.

Все эти способы уж слишком хитроумны и хлопотны,
как я заметил выше. Куда как проще, да и чище, и вернее -
убедиться, что человек живёт в конце двадцатого столетья,
и там его оставить.



ЗАНАВЕСОЧНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Пер. А. Кушнера

Должна жена быть в доме, кот
и шторы, только разведёт
рука их - сходятся опять,
и кот, чтоб вдруг его согнать,

И дом, и если, так сказать,
не всё понятно, шторы - лишь
раздвинешь - сходятся опять.

Жена нужна мужчине, дом
и шторы с вышитым котом,
чтоб мог мужчина помешать
им, плотным, сдвинуться опять;

но если этак, день за днём,
на подоконник опершись,
в происходящем за окном
захочет что-нибудь понять,
то будут в доме, смею вас
заверить, шторы и жена,
и если в смысле этих фраз
я не запутался, она,
чтоб он не пялился, опять
задёрнет их в который раз.



Ted Huges
THE THOUGHT-FOX

I imagine this midnight moment's forest:
Something else is alive
Beside the clock loneliness
And this blank page where my fingers move.

Through the window I see no star:
Something more near
Though deeper within darkness
Is entering the loneliness:

Cold, delicately as the dark snow
A fox's nose touches twig, leaf;
Two eyes serve a movement, that now
An again now, and now, and now

Sets neat prints into the snow
Between trees, and warily a lame
Shadow lags by stump and in hollow
Of a body that is bold to come

Across clearings, an eye,
A widening deepening greenness,
Brilliantly, concentratedly,
Coming about it's own business

Till, with a sudden sharp hot stink of fox
It enters the dark hole of the head.
The window is starless still; the clock ticks,
The page is printed.



KAFKA

And he is an owl
He is an owl, "Man" tattooed in his armpit
Under the broken wing
(Stunned by the wall of glare, he fell here)
Under the broken wing a huge shadow that twitches across the floor.

He is a man in hopeless feathers.



МЫСЛЬ-ЛИСА
Пер. Л. Прозоровой

Я представляю лес полуночного мига,
Там что-то есть ещё живое,
Не только одинокий ход часов,
И белый лист, и по нему бег пальцев.

В моё окно совсем не видно звёзд:
Крадётся кто-то около беззвучно
Ещё во власти полной темноты,
Но чувствую его приход в мой мир:

Холодный, маленький, как чёрная снежинка,
Нос лисий прикасается к ветвям и листьям;
Два глаза бегают по снегу, то здесь,
То там, и снова, снова...

Печатаются чёткие следы среди деревьев,
Хромая тень устало волочится,
Тень существа, отважного настолько,
Что в силах пересечь пустырь.

И глаз, мерцающий зелёным светом,
Который, расширяясь и сгущая
Зелень, блуждает где-то
Рядом в темноте.

И вдруг проникнет
В пустую темень черепа. А с ним -
Горячий лисий дух. В окне ещё темно.
Часы стучат. Написана страница.



КАФКА
Пер. дословный

Он сова
Он сова, "Человек" - наколка под мышкой
Под сломанным крылом
(На которое, ослеплённый светом, он упал)
Под сломанным дрожащим крылом, огромной тенью, дёргающейся на полу.

Он - человек в безнадёжных перьях.



Brian Patten
LITTLE JOHNNY'S CONFESSION

This morning
being rather young and foolish
I borrowed a machinegun my father
had left hidden since the war, went out,
and eliminated a number of small enemies.
Since then I have not returned home.

This morning
swarms of police with trackerdogs
wander about the city
with my description printed
on the minds, asking:
"Have you seen him? He is seven years old,
likes Pluto, Mighty Mouse
and Biffo the Bear,
have you seen him, anywhere?"

This morning
sitting alone in the strange playground
muttering you've blundered, you've blundered
over and over to myself
I work out my next move
but cannot move.
The trackerdogs will sniff me out,
they have my lollypops.



YOU'D BETTER BELIEVE HIM
A Fable

Discovered an old rocking-horse in Woolworth's,
He tried to feed it but without much luck
So he stroked it, had a long conversation about
The trees it came from, the attics it had visited.
Tried to take it out then
But the store detective he
Called the store manager who
Called the police who in court next morning said
"He acted strangely when arrested,
His statement read simply 'I believe in rocking horses'.
We have reason to believe him mad."
"Quite so," said the prosecution,
"Bring in the rocking-horse as evidence."
"I'm afraid it escaped sir," said the store manager,
"Left a hoof-print as evidence
On the skull of the store-detective."
"Quite so," said the prosecution, fearful
Of the neighing
Out in the corridor.



ПРИЗНАНИЕ МАЛЕНЬКОГО ДЖОННИ
Пер. А. Берлина

Сегодня утром
по глупости и малолетству своему
я автомат заряженный стащил,
припрятанный отцом ещё с войны,
и расстрелял своих врагов-мальчишек.
С тех пор я прячусь и нейду домой.

Сегодня утром
меня по городу разыскивать взялись
с ищейками отряды полисменов.
Они запомнили мои приметы,
и спрашивают всех: "Вы не видали
мальчонку с настоящим автоматом?
Ему семь лет,
он любит Микки-Мауса и сказку
про доброго медведя.
Вы, может быть, его видали?"

Сегодня утром
я в этот двор, чужой и незнакомый,
забился и сижу, и всё твержу себе:
"Что ты наделал, что же ты наделал!"
и думаю, куда же мне податься,
но не могу пошевелиться даже,
ищейки скоро выследят меня -
я бросил там бумажку от конфеты.



ЛУЧШЕ БУДЕТ ЕМУ ПОВЕРИТЬ (байка)
Пер. И. Левидовой

Обнаружив у "Вулворта" старую лошадь-качалку,
он пытался её покормить, но ничего не вышло.
Тогда он погладил её и завёл разговор
про лес, где она родилась, и про те чердаки, где она побывала.
Но сыщик "Вулворта"
вызвал директора "Вулворта",
а директор позвал полисмена.
Полисмен же наутро прибыл в суд, чтобы дать показанья:
- Обвиняемый вёл себя странно в момент задержанья.
Вот его заявленье: "Считаю, что лошадь-качалка достойна внимания!"
Мы считаем его сумасшедшим, для этого есть основания.
- Всё понятно! - ответил судья и приказал:
- Доказательство кражи - лошадь-качалку - внести в судебный зал!
- Сэр, - ответил директор, - боюсь, что ей удалось убежать и
скрыться.
Доказательство: след от её копытца
на черепе нашего детектива.
- Всё понятно, - промолвил судья боязливо,
услышав близкое ржанье
в коридоре судебного заседания.

Я вспоминаю одну девушку, она как живая предстаёт передо мной. Девушка вспоминает своего парня. Парень бьёт мне морду. Вспоминая об этом, я потираю челюсть.

Пусть таким меня и запомнят.



НЕСКОЛЬКО СЕКУНД ВЕЧЕРА В СЕНТЯБРЕ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ГОДА

Глаза человека - это улицы, ведущие в прошлое, если можно назвать прошлым старую яблочную плоть. И ты выедаешь прошлое подчистую, там не остаётся ничего, кроме того, что ты себе там напридумывал, напроедал. Если бы человек мог просто запоминать и жить с тем, что есть; если бы прошлое не было таким легкоизменяемым! Снова и снова пережёвывая его, проделывая всё новые улицы в податливой плоти, ты связываешь между собой одни события и начисто забываешь про другие. Карта в этой местности бесполезна - она меняется вместе с твоим передвижением по ней.

Пытаясь вспомнить, я проедаю пейзаж насквозь. Я вижу себя за деревом, вслед за собой поднимаюсь в гору, я притаился в траве, свисаю с липкой верёвки, спускающейся с голубого (на самом деле чёрного, как это бывает с виноградиной) неба. Этот необъяснимый страх, который накатывает на человека в тёмных безлюдных местах, это чувство, что за тобой наблюдают, оно оправдано на самом деле - это гость из будущего, человек-червь, выглядывающий из-за куста, широко распахнувший голодные глаза, взирающий снизу вверх из глубин памяти (такому и толстый слой земли не помеха) пленник чистилища - ты сам - бесконечно возвращающийся в одно и то же время, какие-то секунды, несколько хлебных крошек твоей жизни, зажатых в кулаке; пища голодных; талант выгибать шею, показывать своё хищное, вывернутое наизнанку усмешкой лицо, неожиданно выныривающие из-под тонких покровов настоящего. Если я и вижу чудовище, то всегда знаю, что это я сам, вечно голодный, в попытке переиначить прошлое, рыщу среди девственных теней. Слепец - я ничего не увижу там кроме того, что было и что, несмотря на все мои старания, раз и навсегда останется неизменённым. Итак...

То был довольно краткий период, когда я ни с кем не встречался. Я проводил время с девушками, но ни с кем из них близок особенно не был.

Выходные в сентябре. Пара дней, которые мы четверо решили провести в деревне, небольшом хуторе под горой, довольно безлюдном месте.

Может быть с нами и был кто-нибудь ещё, какой-нибудь парень одной из девушек - тогда мне это не представлялось важным. Сейчас не могу вспомнить. Парни этих девушек изменили им с другими, предали, оставили их. Мне кажется, жизни этих парней (и когда я встречаю их на улице, это представляется мне очевидным) съедены ещё больше моей.

Бесконечная усталость от пассивной борьбы с жизнью, которую - увы и ах - не изменить. Высшая или низшая, но справедливость (правосудие) всё-таки существует. Эти парни, как и я - ходячие мертвецы. Не верь тем, кто говорит, что неудача заразна. Просто неудачники собираются вместе. Посмотри вокруг себя - это твой мир. Он мог бы быть прекрасным, приложи ты чуть больше усилий. Человек не желает делать этого. И продолжает копаться в прошлом, до самой смерти и после смерти, и в следующей жизни. Вечно.

Так и я. Несколько мгновений. Мы пошли гулять на гору. Разбрелись по окрестным холмам. И потом я заметил, как одна девушка побежала вниз, и побежал за ней.

Я настиг её, когда она уже побывала в доме и выходила из него.

Её глаза блестели. На губах была улыбка.

- А где все остальные? - спросила у меня она.

- Они ещё не спустились, - ответил я и отвёл глаза. Всё. Это и был тот самый момент, вокруг которого я продолжаю кружить до сих пор, спустя много лет. Кто она была такая? Кроме имени, ничего не могу вспомнить. Кажется, жила где-то в Испании и приехала провести с подругами лето. Кажется, мне говорили, что она была лесбиянкой - или имела в любовниках человека в два раза старше её. Возможно, всё это было сказано специально для меня...

Как бы то ни было, вспомнив все эти разговоры - СУТИ КОТОРЫХ Я ТЕПЕРЬ НЕ ПОМНЮ - я отвёл глаза. Это была величайшая ошибка в моей жизни. Мы больше не виделись ни разу после того вечера. Всё, что у меня есть - это предзакатный свет, блеск глаз и улыбка девушки на пороге дома, откровенный взгляд, полный желания.

Я глотаю звёзды, я горю. Я страшен. Я шатаюсь призраком по этим мгновениям, год за годом, сплю и ем рядом на полу музея, обнимаю этих двоих, но сдвинуть их с места мне не удастся, приблизить их друг к другу хотя бы на миллиметр. Я ору на них, я плачу. Прохожу сквозь. Много раз я был в том месте - и в том времени... но соединить их мне не дано.

Сейчас я проклинаю себя, но есть и ещё кое-что, жизнь не стоит на месте. Если кто-нибудь причиняет мне боль (причиной которой - я сам, но от этого боль не становится слабей), я возвращаюсь в этот неподвижный ад нескольких мгновений, как в родной дом. Смотрю девушке в лицо. Странно, вижу его отчётливо, а описать не могу - как нельзя описать маску, которую носишь. Поблизости нет зеркал. Также я не могу назвать её имени - оно хоть и необычное, но на бумаге выглядит по-дурацки, как неправильно написанное имя реки.

Само совершенство.

МУЗЫКА. Хайме Торрес Бодет
Пер. М. Самаева

Голос твой, он восходил,
мягкий, ленивый,
так, словно душу твою остудил
тёплый, недавний
ливень.

Голос твой, он начинался одним
сердцебиеньем твоим,
словно ещё не готовый
окунуть в ледяную струю
нагую ступню
слова.

После -
лишь чувства багряный цветок.
Голос же - иней колючий,
что лепестки обволок.
Но издалека - солнечный лучик.
Иней растаял, роса
пьёт небеса.

И уходил, угасал он,
голос твой незаметно
становился прозрачней
белой луны рассветной
и дорассветной рани
зыбче, туманней.

И удалялся,
чистый и свежий,
пене серебряной на побережье
сродни,
пене, когда убегает назад она
и открывает в песке отпечатанный
след человечьей ступни.



* * * (Из книги КРАСКИ В МОРЕ) Карлос Пельисер
Пер. П. Грушко

Море похоже
на разрушенную страну.
После столетий бесцельного плаванья
море пошло ко дну.

Порты бросили якоря навечно.
Над человечеством спустилась высокая тишина.
Ко дну пошло море
после столетних блужданий без сна.



НОВОИСПЕЧЁННЫЕ АМЕРИКАНЦЫ
(Из книги СВОБОДА ПОД ЧЕСТНОЕ СЛОВО) Октавио Пас
Пер. П. Грушко

I. Разговор в баре

- В субботу вечером, без разрешенья.
Лишь темнота настала, мы пошли...
(У западного ветра два обличья:
он по ночам - как буйвол-приведенье,
а на заре - лавина птичьих стай.)
- Тут что-то завиднелось. Я сказал:
они нас ждут, ведь их предупредили...
(Девчонки с юга любят нагишом
носится ночью по песчаным пляжам,
следы их на песке - как звёзды с неба
или жемчужины из глуби моря.)
- Нас было трое: мексиканец, негр
и я. Тихонечко ползли по полю,
но лишь приблизились к стене - фонарь!..
(Зимою снег на городских камнях
похож на завихренья птичьих перьев.)
- Немедля нас отправили в тюрьму.
В сердцах я мать сержанта помянул.
Они - брандспойт с холодною водой.
Пришлось одежду снять, нас била дрожь.
Потом нам дали простыни - не сразу.
(По осени деревья у реки
роняют тихо жёлтую листву
на спину проплывающей воды.
И солнце, отражённое в потоке,
как будто нежною рукой ласкает
неведомое трепетное горло.)
- Мы повстречались ровно через месяц.
Кино, танцулька, выпили немного.
Я проводил её, мы целовались...
(Пустыня, солнце, красные утёсы,
треск эротический гремучих змей.
Любовь на ложе лавы холодна...)

http://www.photosight.ru/ownpage.php?authorid=980 (фотография отсюда)
http://www.photosight.ru/ownpage.php?authorid=2063
http://www.photosight.ru/ownpage.php?authorid=912
http://www.photosight.ru/ownpage.php?authorid=56163
http://www.photosight.ru/ownpage.php?authorid=80501




два длинных рассказа
три миниатюры

Она живёт вместе со всеми, одной большой семьёй. Они всегда рядом: чёрные и белые. Но всё же между ними есть место, пространство, расстояние, на первый взгляд кажущееся ничтожным.

Иногда её гладят. Впрочем, как и всех остальных. Гладят нежно и с любовью, мягко касаются, и тогда она поёт. Иногда на неё долго давят, и тогда она вздыхает и издаёт долгий протяжный звук, который зовёт куда-то очень-очень далеко. Иногда её бьют, впрочем, как и всех остальных, и тогда она кричит, плачет, дрожит всем своим телом.

Она любит руки: с радостью прижимается к подушечкам пальцев и отдаётся им. Отдаёт всё, что у неё есть. Отдаёт всю себя.

Она любит верить. Открывается навстречу каждому, кто приближается.

Она всегда голодна... но почти каждый, кто касается её, становится сытым. Почти.

Потому что есть те, кому её жизнь кажется непонятной, поведение - эксцентричным. И есть те, кому не нужна её душа, не нужны её чувства, не нужен её голос.

Она любит верить.

Она просто любит.

Клавиша моего пианино.

Лес. Перевод Л. Брауде

В те времена одни лишь коровьи тропы тянулись через лес, и был он так велик, что люди, собиравшие ягоды, легко сбивались с пути и много дней не могли найти свой дом.

Мы не осмеливались заходить далеко в лесную чащу, а постояв в лесу минутку, прислушавшись к тишине, бежали обратно. Больше всех боялся Матти, но ему ведь даже не исполнилось ещё шести лет. Под горой был страшный обрыв, и мама без конца говорила нам об этой горе, прежде чем попрощаться перед отъездом.

Мама работала в городе, - работала, чтобы могли провести лето в домике, который она сняла по объявлению. Была нанята также Анна - готовить нам еду. Но она чаще хотела, чтобы её оставили в покое. "Идите играть!" - говорила она.

Матти следовал за мной по пятам, куда бы я ни шла, и говорил: "Подожди меня", а потом спрашивал: "Во что мы будем играть?"; но он был слишком мал, чтобы брать его с собой, да и во что можно играть с младшим братцем? Дни стали ужасно длинными.

А позднее, в очень важный для нас день, мама прислала нам бандероль, а в бандероли лежала книга, которая всё изменила, - она называлась "Тарзан - сын обезьяны".

Матти ещё не умел читать, но я иногда читала ему вслух. Но большей частью я брала "Тарзана" с собой, когда залезала на верхушку дерева; Матти стоял снизу и непрерывно ныл:

- Ну, а что дальше? Он спасётся?

Мама прислала нам ещё две книги "Дикие друзья Тарзана" и "Сын Тарзана".

Анна сказала:

- Уж больно добрая у вас мама. Жаль, что вам пришлось расстаться с вашим несчастным папой.

- Где-нибудь он ведь есть, - сказал Матти. - Он - большой и сильный и ничего не боится, так что тебе лучше вообще помалкивать!

Чуть позднее Матти заявил, что он - сын Тарзана.

Лето совершенно изменилось, и важнейшее изменение было в том, что мы стали ходить в лес далеко-далеко. И обнаружили, что лес этот - джунгли. Которые никто, кроме нас, не видел, но теперь мы не боялись заходить всё дальше и дальше, в самую чащу, где деревья стояли плотной стеной в вечном мраке. Пришлось научиться ступать бесшумно, как Тарзан, - так, чтобы не сломать даже самую маленькую веточку, научиться прислушиваться совсем по-новому. Я объяснила брату, что нам нельзя ходить по коровьим тропам; ведь по этим тропам хищники идут на водопой. Нам надо быть чуточку поосторожней с нашими дикими друзьями, хотя бы пока.

- Хорошо, Тарзан, - согласился Матти.

Я научила его ориентироваться по солнцу, чтобы отыскивать дорогу обратно, научила, как не сбиться с пути и пасмурную погоду.

Мой сын становился всё более дерзким и умелым, но так никогда и не смог преодолеть по-настоящему свой страх перед смертельно опасными муравьями.

Иногда мы ложились на спину, там, где мшистый покров казался наиболее надёжным, и смотрели ввысь, в гигантский зелёный мир, где редко можно было увидеть клочок неба, - хотя лес нёс небо на своей зелёной крыше. Было совершенно тихо, но мы слышали, как ветер ступает по верхушкам деревьев. Никакая опасность нам не грозила, джунгли прятали и защищали нас.

Однажды мы подошли к ручью. Сын Тарзана знал, что ручей так и кишит пираньями, но он всё равно перешёл его вброд - очень проворно. Я начала гордиться им. И быть может, больше всего в тот раз, когда он осмелился проплыть несколько метров там, где было очень глубоко, и совершенно один. Я стояла, спрятавшись за камнем, со спасательной верёвкой в руках, но он об этом не знал.

Я мастерила для нас руки со стрелами, но мы стреляли лишь в гиен, которые предположительно не принадлежали к числу наших диких друзей, а однажды выстрелили в удава, ему мы попали прямо в пасть, и он мигом сдох.

Когда мы возвращались домой, чтобы поесть, Анна спрашивала, во что мы играли, и мой сын отвечал: мол, мы - слишком стары, чтобы играть, мы просто изучали джунгли.

- Хорошо, - говорила Анна, - продолжайте в том же духе но старайтесь вовремя приходить к обеду.

Мы взошли на новую ступень самостоятельности и следовали лишь Закону Джунглей, который - неоспорим, строг и справедлив. И джунгли распахнулись перед нами и приняли нас. Каждый день охватывало нас пьянящее ощущение риска, крайней напряжённости и желания быть сильнее - таких ощущений мы прежде за собой не знали. Но мы не убивали никого, кто бы был меньше нас. Наступил август, а с ним и его чёрные-пречёрные ночи. Когда солнце садилось, отсвечивая красным между деревьями, мы бежали домой, так как не желали видеть наступление темноты.

Анна гасила лампу и запирала кухонную дверь, а мы лежали и прислушивались: кто-то выл вдалеке, а вот рёв раздался совсем рядом с нашим домиком.

- Это - Тарзан! - прошептал Матти. - Ты слышала?

- Спи, - отвечала я. - Никто не сможет войти сюда, поверь мне, сын мой!

Но однажды, совершенно неожиданно, я с жуткой отчётливостью поняла, что мои дикие друзья - уже больше не друзья. Я почувствовала едкий запах хищников, вот мохнатые шкуры прижимаются к стенам лачуги... Это я выманила их из леса, и одна лишь я могла отогнать их отсюда, пока ещё не слишком поздно.

- Папа! - закричал Матти. - Они входят в дом!

- Не глупи! - сказала я. - Это всего-навсего несколько старых сов и лисиц, которые ухают и лают, а теперь спи. История с джунглями всего лишь выдумка, это - неправда.

Я произнесла эти слова очень громко, чтобы те - за стенами домика - услыхали меня.

- Нет, правда! - закричал Матти. - Ты обманываешь меня, всё это - правда!

Он был совершенно вне себя.

На следующее лето Матти захотел снова пойти со мной в джунгли. Но ведь фактически это означало - обмануть его.


Туве Янссон
Чёрное на белом. Перевод Н. Беляковой

Его жену звали Стелла, она была дизайнером. Стелла, его прекрасная звезда. Он не раз пытался нарисовать её лиц, всегда спокойное, открытое и в то же время непроницаемое, но это ему не удавалось. Руки у неё были белые и сильные, украшений она не носила, работала быстро и уверенно.

Они жили в доме, построенном по её проекту - большие пространства, ограниченные стеклом и перекрашенным деревом. Тяжёлые доски с красивым узором были тщательно подобраны и скреплены большими медными винтами. Ни одна лишняя деталь не закрывала структуру материала. По вечерам в комнатах зажигались низкие, скрытые источники света, стеклянные стены отражали ночь, но держали её на расстоянии. Они выходили на террасу, сад освещался спрятанными в кустах прожекторами. Тьма уползала прочь, а они стояли рука об руку, лишённые теней, и он думал про себя: "Это само совершенство. Здесь просто невозможно что-нибудь изменить".

Стелла не была кокеткой. Разговаривая, она смотрела собеседнику прямо в лицо. Дом походил на неё: такие же широко раскрытые глаза. Иногда у него возникало неприятное ощущение, будто кто-то смотрит на них из темноты. Но сад был окружён стеной, а ворота заперты. У них нередко бывало много гостей. Летними вечерами на деревьях зажигали фонари, и дом Стеллы походил на раковину, освещённую в ночи. Весёлые люди в ярких одеждах двигались, стояли группами или по двое, по трое, одни в комнатах за стеклянными стенами, другие снаружи. Это было красивое театральное зрелище.

Он был художник, делал иллюстрации для журналов, иногда - для книжных обложек.

Единственное, что беспокоило его, - лёгкая, но постоянная боль в спине, возможно, причиной тому была слишком низкая мебель. Перед открытым очагом лежала большая чёрная шкура, иногда ему хотелось лечь на неё, раскинув руки и ноги, и кататься по ней, как собака, чтобы дать спине отдохнуть. Но он этого не делал. Ведь стены были стеклянные, а собак в доме не было.

Большой стол возле очага был тоже из стекла. Он раскладывал на нём свои рисунки, прежде чем нести их заказчику, и показывал их Стелле. Эти минуты для него значили очень много.

Стелла приходила и смотрела на его работы.

- Хорошо, - говорила она. - Линии у тебя совершенны. По-моему, не хватает лишь доминанты.

- Ты хочешь сказать, что это слишком серо? - спрашивал он.

А она отвечала:

- Да. Слишком мало белого, мало света.

Они стояли возле низкого стола, он отодвигался и разглядывал свои рисунки на расстоянии, они в самом деле были слишком серыми.

- А мне кажется, что здесь не хватает чёрного, - возражал он. - Впрочем, на них нужно смотреть вблизи.

Потом он долго думал о чёрной доминанте. На душе у него было неспокойно, спина болела всё сильнее.

* * *

Этот заказ он получил в ноябре. Он пришёл к жене и сказал:

- Стелла, мне дали интересную работу.

Он был рад, почти взволнован. Стелла отложила перо и посмотрела на него, она никогда не раздражалась, если её отвлекали во время работы.

- Это антология страха, - объяснил он. - Пятнадцать чёрно-белых рисунков с виньетками. Я знаю, что справлюсь, это мне подходит. Это в моём стиле, не правда ли?

- Совершенно точно, - отвечала жена. - Работа срочная?

- Срочная! - засмеялся он. - Это не пустяк, а серьёзная работа. Каждый рисунок на целую страницу. Всё займёт пару месяцев.

Он упёрся руками в стол и наклонился вперёд.

- Стелла, - сказал он серьёзно, - я сделаю в этот раз с чёрной доминантой. Я хочу передать темноту. Понимаешь, серое передаёт лишь ощущение затаённого дыхания, предчувствия страха, ожидание его.

Она улыбнулась и ответила:

- Как приятно, что эта работа тебя радует.

Он взял тексты, лёг в кровать и прочёл три рассказа, только три. Ему хотелось работать с уверенностью, что самый интересный материал впереди, сохранять это чувство ожидания как можно дольше. Третий рассказ дал ему импульс, он сел за стол и начал резать картон - толстые, белые как мел листы с рельефным гарантийным штампом в углу. В доме стояла тишина, гостей они не приглашали. Ему было трудно привыкнуть к этому толстому картону, он никак не мог забыть, как дорого он заплатил за него. Рисунки на дешёвой бумаге выходили у него свободнее и лучше. Теперь же он восхищался благородной поверхностью картона, по которому обмакнутое в тушь перо выводило чистые линии, и всё же бумага оказывала перу незаметное сопротивление, мешающее этим линиям оживать.

Дело было днём, зажёг лампы и погрузился в работу.

* * *

Они ужинали вместе, он ел молча. Стелла ни о чём его не спрашивала. Под конец он сказал:

- Ничего не получается. Здесь слишком светло.

- Почему же ты не опустил шторы?

- Опускал - ответил он. - Всё равно недостаточно темно. Вокруг лишь серое, но не чёрное!

Он подождал, пока кухарка уйдёт.

- Здесь даже нет дверей! - воскликнул он. - Нельзя закрыть за собой дверь!

Стелла перестала есть и посмотрела на него.

- Ты хочешь сказать, что здесь у тебя ничего не получится? - спросила она.

- Да, не получится. Выйдет лишь нечто серое.

- Тогда тебе, по-моему, нужно поменять обстановку, - решила жена.

Они продолжали есть, напряжённое состояние исчезло. За кофе она сказала:

- Вилла моей тётки стоит пустая. Но мансарда, кажется, меблирована. Может, попробовать поработать там.

Она позвонила Янссону и попросила его поставить в мансарду калорифер. Фру Янссон обещала ставить каждый день на лестнице кастрюльки с едой и прибирать в комнатке, впрочем, он бы и сам мог наводить там порядок и прихватить с собой электроплитку. В общем, вопрос решился за несколько минут.

* * *

Когда из-за угла показался автобус, он с серьёзным видом сказал Стелле:

- Я поживу там лишь пару недель, а потом буду работать дома. Постараюсь сосредоточиться. Ведь ты понимаешь, писем я писать не буду, только работать.

- Разумеется, - ответила жена. - Береги себя. Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне из магазина.

Они поцеловались, и он поднялся в автобус. Дело было к вечеру, шёл снег. Стелла не махала ему, но стояла, пока автобус не скрылся за деревьями. Тогда она закрыла калитку и пошла к дому.

* * *

Он узнал автобусную остановку и живую изгородь, которая стала высокая и какая-то серая. Он удивился, что холм такой крутой. Круто поднимавшаяся вверх дорога, обсаженная по обочинам густыми кустами с увядшей листвой, была изрезана желобками, по которым песок и мелкие камешки стекали вниз с потоками дождя. Вилла стояла прицепившись к вершине холма под каким-то немыслимым углом. Казалось, что изгородям, пристройкам, елям и всему прочему стоило огромных усилий удержаться в вертикальном положении. Он остановился перед лестницей и поглядел на фасад. Дом был очень высокий и узкий, окна походили на бойницы. Снег стаял, в тишине было слышно лишь журчанье воды, стекавшей по склону между елями. Он обошёл вокруг виллы. Со стороны двора лишь один этаж, кухонный, он почти вплотную упирался в холм, его отделяла только огромная куча хвороста. Здесь, в тени елей, была свалено всё, что старый дом выплюнул за всю свою жизнь, вещи, отслужившие свою службу и ненужные, которым было не место на виду. В сгущающихся зимних сумерках этот пейзаж казался всеми забытым, не имеющим значения ни для кого, кроме него самого. Ему он показался красивым. Он неторопливо вошёл в дом, поднялся в мансарду и запер за собой дверь. Возле кровати горел красный квадрат - Янссон успел поставить калорифер. Он подошёл к окну и окинул взглядом склон холма. Ему показалось, что дом, устав цепляться за холм, наклонился вниз, вперёд. С большой любовью и восхищением он подумал о жене, которая так легко всё устроила и дала ему возможность поменять обстановку. Он почувствовал, что темнота близится к нему.

* * *

После длинной ночи без сновидений он приступил к работе. Он обмакнул перо в тушь и начал спокойно рисовать маленькими, частыми, точными линиями. Теперь он знал, что серое - лишь терпеливые сумерки, предвестники ночи. Он умел ждать. Он больше не делал иллюстраций, просто рисовал, чтобы рисовать.

В сумерках он подошёл к окну и увидел, что дом ещё сильнее наклонился вперёд. Он написал письмо: "Дорогая Стелла, я сделал первую страницу, кажется, мне она удалась. Здесь тепло и очень тихо. Янссоны привели комнату в порядок и вечером поставили на лестнице еду - баранину с капустой и молоко. Я варю кофе на электроплитке. Не волнуйся за меня, я прекрасно со всем справляюсь. Как бы то ни было, я прав, что доминировать должно чёрное. Я много думаю о тебе".

Вечером, когда стемнело, он пошёл в магазин и опустил письмо в почтовый ящик. Когда он вернулся в дом, поднялся ветер, зашумел в ветвях сосен. Было по-прежнему тепло, стаявший снег стекал по ложбинкам, увлекая за собой песок и щебень. Он решил, что писать нужно подробнее и по-другому.

* * *

Все дни были спокойны, и он работал без передышки. Маргиналии он делал расплывчатыми, а рисунок начинался в виде неопределённой серой тени и затем сгущался в поисках темноты.

Он прочёл антологию и нашёл её банальной. Чувство страха вызывал лишь один рассказ, где действие происходило среди белого дня в обычной комнате, остальные рассказы давали ему возможность изображать ночь или сумерки. В виньетках он мастерски, но без интереса рисовал фигуры и прочие детали, что он был обязан делать для писателя и читателей. Но непременно снова и снова сосредоточивал всё внимание на страницах с изображением темноты. Спина у него больше не болела.

"Меня больше всего интересует недосказанное, - думал он. - Я рисовал слишком понятно, нельзя объяснять всё на свете". Он написал стеле: "Знаешь, я начинаю думать, что слишком долго делал иллюстрации. Теперь я хочу создать что-то новое, своё собственное. Намёк гораздо важнее подробно высказанного. Я вижу свои образы на бумаге как кусок реальности или нереальности, вырванный наугад из какого-то длительного и беспомощного процесса, темнота, которую я рисую, длится бесконечно. Я прорезаю её узкими и опасными лучами света... Стелла, я не хочу больше иллюстрировать. Я создаю свои собственные образы, не связанные ни с каким текстом. Кто-нибудь сумеет дать им объяснение. Каждый раз, закончив рисунок, я подхожу к окну и думаю о тебе. Любящий тебя муж". Он пошёл к магазину и отправил письмо. На обратном пути он встретил Янссона, и тот спросил его, много ли воды в подвале.

- Я не был в подвале, - ответил он.

- Надо бы поглядеть, уж больно дождливая нынче погода.

Он открыл дверь в подвал и зажёг верхний свет. Электрическая лампочка отражалась в неподвижной воде, блестящей и чёрной как нефть. Подвальная лестница спускалась к воде и исчезала в ней. Он стоял неподвижно и смотрел. Углубления стены, там, где отвалилась штукатурка, были заполнены глубокой тенью, куски камня и цемента были скрыты под водой, точно плавающие звери. Ему казалось, будто они шевелились, уползали туда, где подвал уходил глубже под дом. "Я должен нарисовать этот дом, - подумал он. - Как можно скорее, пока он ещё стоит".

Он нарисовал подвал. Нарисовал задний двор: хаос причудливо нагромождённых предметов, выброшенных, никому не нужных, нагромождение непонятных, чёрных как уголь, предметов на белом снегу. Получился образ спокойного и печального беспорядка. Он нарисовал гостиную и веранду. Никогда ещё он не ощущал такой бодрости. Сон был глубок и ясен, как в детстве, просыпался он мгновенно, не ощущая резкого беспокойного, наполовину бессознательного переходного состояния, нарушающего покой и отравляющего его. Иногда он спал днём, а работал ночью. Он жил в напряжённом ожидании. Из-под его ера выходил один рисунок за другим, их было уже больше пятнадцати, больше, чем требовалось. Виньеток он уже больше не делал.

"Стелла, я нарисовал гостиную, это усталая, старая комната, совершенно пустая. Я не изобразил ничего, кроме стен и пола, истёртого плюшевого ковра, бордюра на стене с бесчисленными повторениями одного и того же рисунка. Это образ шагов, звучавших некогда здесь, теней, падающих на стены, слов, оставшихся здесь, а может быть, молчания. Видишь ли, ничто не исчезает, и я стремлюсь это запечатлеть. И каждый раз, закончив рисунок, я подхожу к окну и думаю о тебе.

Стелла, думала ли ты когда-нибудь о том, как обои отстают от стены, разрываются и распахиваются? И это происходит по определённому строгому закону. Тот, кто не ощущал, не пережил сам пустоту и заброшенность, не сможет передать её. Ненужное, отслужившее свой срок таит в себе невероятную красоту.

Стелла, можешь ли ты понять, что чувствует человек, видевший всю свою жизнь лишь нечто серое и осторожное, вечно пытающийся сделать что-то значительное, не познавший ничего, кроме усталости, и вдруг осознавший нечто с предельной ясностью? Что ты делаешь сейчас? Ты работаешь? Тебе весело? А может быть, ты устала?"

"Да, - подумал он. - Она целый день работала и немного устала. Она ходит по дому, а вот она раздевается на ночь. Она гасит лампы одну за другой, она бела, как чистый лист бумаги, белая на этом вызывающе невинно пустом фоне. И вот сейчас светится лишь она одна, Стелла, моя звезда".

* * *

Он был почти уверен. Что дом продолжает наклоняться вперёд. Глядя в окно, он мог видеть лишь четыре нижние ступеньки. Он воткнул в снег палочки, чтобы замерить, как изменяется угол наклона дома. Уровень воды в подвале не поднимался. Впрочем, это не имело никакого значения. Он нарисовал подвал и фасад, а сейчас изображал рваные обои в гостиной. Письма ему не приходили. Иногда он и сам не знал, какие письма отправил жене, а какие писал лишь в мыслях. Она была теперь где-то далеко, прекрасный, лёгкий набросок женского портрета. Иногда она легко двигалась, прохладная, обнажённая, в большом доме с белыми деревянными стенами. Ему никак не удавалось представить себе её глаза.

Прошло много дней и ночей, много недель. Он всё время работал. Когда рисунок был готов, он откладывал его и забывал о нём, тут же принимался за новый. Новый белый бумажный лист, пустая белая поверхность, новый вызов, снова безграничные возможности и полная изолированность от помощи извне. Каждый раз перед тем, как начать работу, он проверял, все ли двери в доме заперты. Начались дожди, но дождь ему не мешал. Его ничто не тревожило, кроме десятого рассказа в антологии. Он всё чаще думал об этом рассказе, в котором автор изображает орудием страха дневной свет и против всех правил помещает его в обыкновенную красивую комнату. Он подходил всё ближе и ближе к десятому рассказу и под конец решил изобразить страх и тем самым убить его. Он взял новый лист белой бумаги и положил его на стол. Он знал, что должен сделать рисунок к этому единственному рассказу в антологии, действительно наполненному страхом, и был уверен, что проиллюстрировать его можно лишь одним способом. Это была комната Стеллы, великолепная комната, в которой они жили вдвоём. Он несколько удивился этому, но уверенность его не поколебалась. Он прошёлся по комнате, зажёг лампы, все до единой. Окна открыли глаза на освещённую террасу. Красивые незнакомые люди медленно двигались группами по двое, по трое, он изобразил их всех маленькими серыми мастерскими штрихами. Он нарисовал комнату, пугающую комнату без дверей, которую просто распирало от напряжённой атмосферы, белые стены испещряли незаметные затенённые трещинки, они ползли дальше и всё больше расширялись. Он видел, что огромные оконные стёкла готовы лопнуть от давления изнутри, и, торопясь изо всех сил, начал рисовать и вдруг увидел пропасть. Разверзшуюся перед ним на в полу, она была чёрная. Он работал всё быстрее и быстрее, но не успело его перо достичь этой черноты, как стены комнаты наклонились и рухнули вниз.

сайт checkoff.narod.ru замочен, как "пропагандирующий порнографию"

ask

я так отморожен,
как только быть может.
ешь снег
чтобы прийти в себя
тёмный лес
в соседней кабинке интернета
сидит знакомая девушка
если она захочет поговорить
пришлёт письмо

и больше ничего
кортасар
катнер
кутзее
марсель пуиг
муракамы

мы не говорим
мы читаем
даём почитать

ноль
you must be taken me
for someone else

ОКНА

Прислоняясь виском к некрашеной раме: Живое! Ток.
Древесный сок.
Вечнозелёный прибой безотливный.
Ливни
шумят в кронах деревьев ставшими
о к н а м и



СЕТИ

Боясь потерять, не имею
Предстоящая разлука чертит письмена в груди
Заштрихованное сердце - солнце в сетке.



* * *
под ногтями храниться кожа
исцарапанных ленью дней
я тоскую...бездумно...ложно...
в кутерьме календарных пней




когда в одинокой комнате
стоишь у поникших трисс
вспоминаешь биссектрисы прожитого
и слушаешь всхлипы лип...
так хочется подружиться пальцами
с выбеленнами стволами вишнь
и пропеть че нибудь пискливо-трогательное
лизнуть спины далеких крыш




скамейки
нагретые солнцем и весенним теплом
чужих тел
перечеркнутые пляшушими тенями
терпеливейшие равнодушные слушательницы
люблю дарить вам свое молчание и
поплевывать на ваше свежевыкрашенное понимание
пинать вчерашние шишки в назойливых хайфских мух

Одна принцесса вечно обо что-нибудь кололась, резалась. Вся ходила в пластырях. Звали её «Принцесса – сбитые коленки».

Никто из принцев не решался поцеловать её. От одного вида крови они теряли сознание.

Принц вампиров хотел было поцеловать её. В шею. Но она боялась щекотки. И в самый ответственный момент хихикала. А нет ничего более раздражающего для вампиров, чем глупое женское хихиканье. Весь романтический настрой исчезает, даже клыки – и те крошатся. Так и не смог её поцеловать.

Хорошо хоть, у принцессы была своя фея-крёстная. Целовались они с ночи до утра. Да только этого мало было. За крёстную замуж не выйдешь. Сына от неё не родишь.

Тогда принцесса решила снять корону. И стать просто «Девчонкой – сбитые коленки». Села на велосипед и отправилась по дорогам своего королевства – суженого себе искать.

Долго ли, коротко ли, целовалась да резалась, а приехала как-то ночью девчонка – сбитые коленки в тёмный лес. Дикие звери бегут за ней по запаху крови, только и успевай, что педали жать! Вой, зубов клацанье – а ей вдруг так весело стало, свободно, легко. Засмеялась она.

Тут и лес кончился, луна в небе показалась. Все ранки на коже затянулись. А звери посбрасывали шкуры и, поклонившись принцессе, убежали обратно в лес.

Вернулась принцесса к себе в замок без единой царапины, вышла замуж за принца первого попавшегося и зажила с ним долго и счастливо.

И я там был, мимо проходил, в лесу ночевал, там звери меня и съели, только кости остались. Из костей дьявол сделал себе шарабан. Едет по городам, в пустой череп мой, как в бубен, стучит да эту сказку рассказывает. Всем девчонкам со сбитыми коленками, всем принцессам.

ты никогда не играл ни на каких музыкальных инструментах? гитара может быть или губная гармошка? это не пустой интерес, я не просто так интересуюсь. сам-то я играть не умею. или петь. я думаю, здесь нужен талант. я знаю, что ты скажешь: любой может научиться. сидеть, брынчать под гитару свои песенки. не так всё просто. первая сломанная гитара или горло тромбона в подворотне тут же зарастает как грибами маленькими пятиэтажками, вспыхивает свет в окнах и это движение воздуха, надеюсь, ты понимаешь, о чём я: люди. Они повсюду. всякий пытающийся играть неизбежно рано или поздно сталкивается с проблемой людей.

кости можно сложить по-разному, может получиться паук или, скажем, рыба. но всегда - мёртвый паук и мёртвая рыба. и тебя уже обвиняют в убийстве. а дело только в том, что кто-то сдуру со всего маху налетел на стену. кости сами собой легли в произвольном порядке: руки, ноги, голова, язык вывалился длинный как змея. домашний дикий любимец. натюрморт.

я уже видел этот взгляд. Когда убивают животных или кто-нибудь поёт по телевизору: в глазах не отражается ничего кроме камеры. пустые глаза. за этой камерой стоит человек, но тебя он не интересует как личность. тебя интересует камера - и ты в ней. к кому я обращаюсь? тут никого нет. хотя некоторые части друг к другу подходят, некоторые части некоторых людей.

так появляются группы. музыкальные, не очень, немузыкальные. мозг сгниёт, но останутся кости и, может быть, сухожилия, а это какая-никакая, но всё же музыка, верно? хочется плакать загибаюсь просто от жалости к себе. а ещё этот звук, этот металлический протяжный звон, будто кто-то, ветер, должно быть, дует в стальную трубу на шоссе. тонкая такая металлическая трубка, почти прут. стальной тростник, за поросль которого можно запнуться, гуляя по новостройке. простой мотивчик, метрополитен без поездов, вот на что он похож. или на вой кита. мёртвый мир наполнен жизнью. музыканты вроде нас с тобой. собираем по крупицам крик.

одни убивают, другие погибают. расследуют, обвиняют, свидетельствуют. судят, убивают снова. а нам, нам приходится делать всё самим! для нас только искушение реально. побросать всё к чертям собачьим... блин, так ведь это мы и есть!

АВТОПОРТРЕТ

Снова и снова
Дождь одевает жемчуг на листья
С целью одной - сорвать



ПОПАЛСЯ

Бабочек мы освободили ладно
Теперь давай вместе подумаем
Как накормить паука...

Эта история – пример того, как некоторые люди на всю жизнь остаются детьми.

Дочь учится в третьем классе. Приходит домой, делает уроки, обедает. Потом надевает мамины зелёные туфли и с независимым видом «цок-цок-цок» начинает расхаживать по квартире, мимо мамы, которая также не подаёт виду. Мама, можно я пойду во двор погуляю? Первый этаж, двор без машин, никакой опасности для ребёнка. Можно, – и маленькая кобылка уже цокает по двору к своим подружкам. Уже другая девочка просит померить туфли, а молодая мама третьей девочки, увидев в них свою дочку, выбегает из подъезда дома напротив и заставляет ребёнка «немедленно снять эту гадость», после чего сопровождает «виновницу» до квартиры.

– Вам что, не во что ребёнка одеть?! – пусть моя дочь носит то, что ей нравится.
– А если она голой захочет ходить? – а пусть и так – вам-то что за дело?!
– Она и моего ребёнка ходить в них заставляет!
«Мама, я не хочу ходить голой, что я – дурочка что ли?»
– Вот видите, даже ребёнок понимает! – он-то понимает, а вы вот, похоже, нет. Если хотите воспитывать, займитесь лучше своей девочкой, а нас оставьте в покое. Что тебе? «Мама, можно я пойду ещё поиграю?» Можно. Только со двора никуда не уходи. Вечер уже скоро…
– Извините, не знаю, что на меня нашло, в самом деле, со своим указом в чужой монастырь, – ничего, я понимаю, целыми днями в четырёх стенах, муж всё время на работе…
– Ваш тоже? – я не замужем. Может, зайдёте? Хотите чаю?
– Спасибо… ой, какая же я неловкая, простите меня, – ничего, малыш. Ничего.

А где туфли, во дворе забыла? А в чём твоя мама ходить будет? А ну иди принеси, иди, иди же…

– Извините… – ну что ты, девочка моя, ну ведь хорошо же было! Вот, киваешь, правильно. Наклони голову, у тебя причёска растрепалась. Вот так хорошо. Приходи ещё, ладно? Всегда рада буду. – До свидания…

– Говорю тебе, она проститутка. Сегодня её дочь, накрашенная, в туфлях на высоком каблуке гуляла! – Тебя послушать, Каролина, так каждый новый сосед по двору обязательно кто-нибудь – тут самому переезжать впору!
– Ты вот смеёшься, а она и нашу дочь их одевать заставляла, – угу, ну да, поймала, связала, силой нацепила… Ладно тебе, что сама в детстве мамины туфли не мерила?
– То – мамины… – не забудь мне сказать, когда тебе какой-нибудь сосед понравится…
– В смысле? – в смысле, тогда у меня действительно будет повод для беспокойства.
– Я ему серьёзно, а он! – ладно, не дерись!.. Спокойной ночи…
– Спокойной…

– Спишь?…

А я думаю, кто здесь под дверью как мышка скребётся. (Твоя дочка спит?) А ты ненасытная, правда? Ну-ну, успокойся, да ты прямо вся горишь! (Обещай, что никому не скажешь! Обещай! Или я убью тебя!) Тише ты, дочку разбудишь. Пошли в ванную – попробуешь меня утопить…

Где ты была? (У нашей новой соседки, трахалась.) Ну и шуточки у тебя, опять на улицу курить ходила, да? А почему мокрая такая? Да у тебя температура! (Возьми меня, возьми меня прямо сейчас…) Куда я аспирин положил? (Не медли – потом поздно будет!) Ты это серьёзно что ли? (Говорю тебе, быстрее, чёрт, да, господи, ещё!..)

– Ну, блин… Что это было?
– Счастье…

– А, привет-привет, дочь в школе, проходи, – я не за этим пришла, то есть не совсем за этим…
– Это ты о чём? – да вчера, те, зелёные туфли, ну, что на вашей дочке были – я заметила, что у нас с вами один и тот же размер... Можете дать их поносить, хотя бы на время?
– Для тебя – всё что угодно, – спасибо. – Не за что, заходи!

У серой стены я выкурю сигарету
Вместе с официантами
Тени от облаков спешат через дорогу
Этот фильм давно закончился
Но титры кажутся бесконечными
Так много людей
Принимало участие в его создании
Имён не разобрать почти что
Надеюсь им хоть заплатили
В этом мире любовь забесплатно
Считается извращением

Вероника только что вернулась с моря, и пока её мама отправилась на вокзал за оставшимся багажом, она погрузилась в ванну и в воспоминания о ночи, проведённой с мужчиной из соседнего купе. Под ухом мяукает сотик, похожий на механического зеленоглазого котёнка - никто не желает ответить на её звонок, принять вызов. И тогда Вероника решает утопить своего маленького друга: пальцы медленно разжимаются, и сотик падает в воду, опускается на дно, к сломанным парусникам и пиратским сундукам с неверными возлюбленными в них, спугнув стаю серебряных рыбок, только показавшихся и тут же спрятавшихся обратно.

Вернувшись и застав свою дочку спящей, мать выпускает из ванной воду, бережно достаёт оттуда своего ребёнка, вытирает её, несёт на постель в свою комнату, раздевается и ложится рядом. Над постелью - фотография её мужа, погибшего на войне, чёрно-белая фотография с аккуратным красным пятнышком акварели на лбу справа. Если кто-нибудь спрашивает у мамы, что эта фотография делает у неё в спальне, она отвечает обычно, что хочет, чтобы её муж видел то, чем когда-то по собственной глупости пренебрёг.

Вероника просыпается и начинает плакать. Ещё вчера ночью мысль о маме, могущей войти в купе и застать её с мужчиной (отвращение, негодование на мамином лице), ещё вчера эта мысль казалась её дочке возбуждающей. Теперь же, оказавшись от утешающей её женщины в непосредственной близости, Вероника понимает, что пропасть разделяет ребёнка и взрослого, и - что, став взрослым, ты навсегда оставишь ребёнка одного.

Кто-то написал это фломастером на столике, а я прочту

Я шёл по холмам навстречу ветру - а ветер встречал меня
Как чёрные молнии - одинокие деревья
Дорога без берегов

Один вечер вне дома. Похоже на осуществление мечты самоубийцы. Не быть, раствориться в вечерних сумерках, а какие ещё бывают сумерки? Утренние сумерки самоубийц. Ночь, прожитая зря. Унестись с вечерним ветром. Вы слышали, кто-то покончил с собой? Скрипит петля, распахнуто окно, и там, где было солнце, теперь – только освещённое небо. "I follow the sun"** Битлов. Иди-иди, погуляй с самоубийцами.

Два вечера вне дома, ваша девочка совсем не бывает дома:

– По-моему, она ведёт двойную жизнь.

– Вы сказали – двойную?

– Да, по-моему, она выдаёт себя за кого-то ещё.

– Да? Не думали мы, что вырастим лгунью… Впрочем, таких тем в разговоре лучше не касаться, вы не находите?

– Да, в конце концов, вы сделали всё от вас зависящее. Кем быть в этой жизни решать целиком и полностью ей теперь, – это сказал господин Д. Господин Д. был рогат, а ещё у него были копыта и хвост, но это не значит, что господин Д. был чёртом.

Скорее, он был сатиром.

Да, господин Д. любил раздеваться донага и нападать в парке на одиноких девушек из-за кустов. Хотя с возрастом ему всё больше нравилось ощущение риска и всё меньше – сами девушки, но всё равно – да, он был сатиром.

Семья сидела в гостиной. Муж, жена и господин Д.

– Вы могли бы какое-нибудь влияние на девочку оказать? – это мама. Мама похожа на ощипанную курицу. Я кричу ей в лицо: рот распахивается, как будто зеркало переворачивают обратной стороной. Можно ли ожидать другой реакции? Представьте: на месте человека, которого вы любите, сидит издёрганная временем курица. Как будто на тебя и на твою жизнь навели порчу, сглазили. Итак, мама.

– Уверяю вас, здесь я бессилен что-либо предпринять.

А вот и отец: всегда пугающий, попавший в ловушку собственной гордости. Молчаливый – поэтому я и не жду, что он начнёт говорить что-нибудь, а говорю о нём сразу, как есть:

Всю жизнь он мечтал о большем, ему не нравится жизнь, которой он живёт. Ему не нравится женщина, которая сейчас рядом с ним. Ему не нравится их единственная дочь. Он вечно зол на самого себя и на окружающих. Он не произнесёт ни слова за весь вечер. Он переполнен отвращением. Незнакомец (господин Д.) у них в гостиной. Жизнь – череда неприятностей и потерь. И в то же время он, как и все слабые люди, за всю жизнь палец о палец не ударил для того, чтобы жизнь стала лучше. Если вам интересно, куда ведёт жизнь накатанная колея, то посмотрите на него – она ведёт вниз.

Господин Д. курит. И сейчас он особенно похож на дьявола со своими рогакопытами, шерстью и т. п. Видимо, поэтому семья и пригласила его к себе в этот вечерний час для беседы – они принимают его за кого-то другого. Как свойственно это людям, привыкшим быть жертвами обстоятельств! Господин Д. – прохвост, он своего не упустит.

– Я мог бы кое-что сделать, – туманно намекает он.

– Да, – оживляется мать, – да? Что мы должны подписать?

– Не в этот раз, – гость явно темнит. – Для меня это будет развлечением, практикой, если угодно… – комнату передёргивает от отвращения. – О, смею вас заверить, ничего с вашей дочкой не случится. Засим разрешите…

Д. пора сваливать. Надеюсь, они не додумались насыпать яду в чай. Мы продолжим наш разговор завтра… Бочком в прихожую, вниз по ступенькам и скорее на свежий воздух. Что за духи она использует, спрашивает Д. у себя, у ивы, полощущей ветви в небе у подъезда, Д. ненавидит искусственные запахи. Иву скоро срубят, она может заразить другие деревья, она больна, а люди любят болезни – они знают, что нужно делать тогда. Меня тоже скоро срубят – это-то и делает меня таким очаровательным, заставляет дышать полной грудью, наслаждаться каждой секундой…

Д. пришёл снова на следующий день, когда отца и дочери не было дома. Мама в каком-то полусне открыла ему, провела и усадила в гостиной на прежнее место, села напротив.

– Смею предположить, что теперь судьба дочери волнует вас не так сильно – такой очень коварный Д., – гораздо больше вас волнует то, что произошло между вами и вашим супругом сегодня ночью.

– Вы легли как всегда, как уже десять лет подряд, отстранившись друг от друга, однако ночью что-то разбудило вас, я могу сравнить это ощущение с невесомостью? Благодарю. И вот в темноте вы начали думать, что же это такое, что именно изменилось, и потом вы поняли: изменилось ваше тело. Вы провели рукой: оно стало лет на тридцать моложе. И ваше лицо – вы просто не могли поверить!..

Тут Д. сделал паузу. Он наслаждался – её смятением, жизнью, взглядом, встретившимся с его, смелым и откровенным. Да, так оно и было:

Её дыхание в темноте, она запаниковала – что, если жизнь, которую она вела, была сном? Лишь на мгновение этот вопрос промелькнул у неё в голове. Она уже сидела на кровати рядом со спящим мужем, и готова была просто улететь. Какой-то подросток не дал ей уйти, какой-то четырнадцатилетний парень, оказавшийся рядом вместо её мужа, схватил её за руку и удержал на месте. Притянул к себе, подмял под себя.

Она не знает, сколько раз за ночь они занимались любовью. Может быть один бесконечный раз без перерыва, окна и двери распахнуты настежь, от половины вещей в квартире придётся избавиться, и вообще переехать… Они заснули в шесть часов утра, они, как ночь, уступили место рассвету, как самый нежный уступает место самому сильному, честному, доброму – и, всё равно, нежному недостаточно, – они вернулись в сон с чувством собственного превосходства…

Через два часа муж снова отодвинулся от неё, злой, раздражённый, не выспавшийся ("старый", – как она наконец-таки имела смелость отметить про себя). Как ни в чём не бывало. А её тело продолжало цвести и плодоносить бесконечно изнутри, сквозь кости и кожу и ковры и старую мебель, сквозь зеркала, сквозь собственную дочь, которую она поцеловала (а не чмокнула в щёчку как всегда мимоходом), задержала в объятьях, и та улыбнулась, и она как будто посмотрела в зеркало на настоящую себя, и благодарность и счастье длятся, плачьте, плачьте пожалуйста.

Господин Д.?

– Как я уже сказал, для меня это было удовольствием, – и тут господин Д. делает то, за что его все так ненавидят. Он даёт ей пачку фотоснимков двух подростков, занимающихся любовью так страстно, что даже если фотограф стоит совсем близко к ним, они, кажется, всё равно ничего не замечают.

Извращенец. Когда муж вернётся домой, покажите ему одну фотографию, потом скажите, что у вас ещё два десятка таких. То, что случилось этой ночью, было волшебством, и, боюсь, никогда не повторится, а вам надо как-то жить дальше и, что гораздо важнее, растить дочь.

Господин Д. молится за вас.

Господин Д. – жулик, фотографии – сплошная постановка. Но никому и никогда не придёт в голову проверять их подлинность. Так всегда с обманом: добавьте к вымыслу несколько реальных деталей – и успех гарантирован.



____________________________
*когда мне будет 64
**я следую за солнцем
песни beatles

обленился в конец. написал "шантаж" - лень размещать, здесь или где бы то ни было. уезжаю на верблюдку дней так на десять. мне хорошо. порадовала рецензия на себя. порадовали случайно встреченные люди. порадовал админ, запустив депеш мод.

бросил курить. немеряно намедитировал. проехался в новосибирском "такси" - этог когда говорят "50 рублей", но не говорят, что это плата за 1 км. был на байкале, рядом с хужиром, гора шаманка. ещё - на "живой воде" на алтае и в ритритном центре в аскате. enough

novosib is the best

Уильям Берроуз "Кот внутри". Отрывки из книги
перевод с англ. Дмитрия Волчека

4 мая 1985. Я собираюсь ненадолго в Нью-Йорк обсудить с Брайоном книгу о кошках. В прихожей, где живут котята, Пеструшка Джейн возится с маленьким черным котенком. Я поднимаю сумку. Слишком тяжелая. Заглядываю внутрь, там - четыре котенка.

"Заботься о моих детях. Бери их с собой, куда бы ты ни направлялся".

Вспоминаю раннюю юность; мне приходит на ум постоянное ощущение, что я прижимаю к груди какое-то существо. Маленькое, не больше кошки. Это не ребенок и не животное. Что-то другое. Это наполовину человек, наполовину еще что-то. Помню один случай в доме на Прайс-роуд. Мне, наверное, лет двенадцать-тринадцать. Интересно, что это было... белка?.. вроде нет. Не могу разглядеть. Я не знаю, чего хочет это существо. Но понимаю, что оно безраздельно мне доверяет.

Намного позже я понял, что мне уготована роль Стража, создающего и воспитывающего некое существо - отчасти это кошка, отчасти человек, и отчасти нечто невообразимое - возможно, происходящее от союза, который не заключался миллионы лет.

В последние годы я стал страстным любителем кошек, а теперь и всех существ, которые обладают кошачьей душой, Близких. Это не только кошки, но и летучие лисы, дикие африканские котята, скользящие лемуры с огромными желтыми глазами, живущие на деревьях и беспомощные на земле, кольцехвостые лемуры и мышиные лемуры, соболи, еноты, норки, выдры, скунсы и песчаные лисы.

Пятнадцать лет назад во сне я поймал белую кошку на леску с крючком. Отчего-то мне нужно было выбросить существо обратно, но оно поползло по мне, жалобно мяукая.

С тех пор, как я взял Руски, сны о кошках стали ясными и частыми. Иногда мне снится, что Руски прыгает на мою постель. Конечно, это случается и наяву, да и Флетч постоянно навещает меня, прыгает на кровать, прижимается ко мне, мурлыча так громко, что я не могу уснуть.

Земля мертвых... Дым кипящей канализации, угольного газа и горящего пластика... нефтяные пятна... американские горы и чертовы колеса, заросшие сорняками и плющом. Я не могу найти Руски. Я зову его... "Руски! Руски! Руски!"

Глубокое чувство печали, дурные предчувствия.

"Я не должен был брать его сюда!"

Просыпаюсь, и слезы текут по лицу.

Прошлой ночью я встретил во сне кошку с очень длинной шеей и телом, похожим на человеческий зародыш, серым и полупрозрачным. Я держу ее в руках. Я не знаю, что ей нужно и как о ней заботиться. Другой сон много лет назад о ребенке с глазами на стебельках. Он очень мал, но умеет говорить и ходить. "Ты не хочешь меня?" И снова я не знаю, как позаботиться о нем. Но я должен защитить его и вырастить любой ценой! Это обязанность Стража защищать гибридов и мутантов в уязвимой стадии детства.

Считается, что впервые кошки были приручены в Египте. Египтяне хранили зерно, оно привлекало грызунов, а те привлекали кошек. (Нет свидетельств, что то же самое произошло у индейцев майя, хотя в этом районе множество кошек). Не уверен, что это так. По крайней мере, это не вся история. Кошки изначально не были охотниками на мышей. Ласки, змеи и собаки куда лучше истребляют грызунов. Я убежден, что кошки начинали, как духовные компаньоны, как Близкие, и никогда не изменяли этому предназначению.

Кошка не предлагает услуги. Она предлагает себя. Конечно, она хочет заботы и крыши над головой. Любовь не получишь даром. Как все чистые животные, кошки практичны. Чтобы понять вечный вопрос, перенесем его в наше время. Моя встреча с Руски и зарождение моей любви к кошкам воспроизводят отношения между первыми домашними кошками и их защитниками, людьми.

Представьте разнообразие всех представителей кошачьего семейства – одни размером с домашнюю кошку, другие намного больше, а бывают куда меньше, во взрослом возрасте не крупнее трехмесячного котенка. Многие из этих кошачьих видов не могут быть приручены ни в каком возрасте - столь яростна и дика их кошачья душа.

Но терпение, преданность и перекрестное скрещивание.... весящие два фунта бесшерстные кошки, изогнутые, как ласки, невероятно нежные, с длинными тонкими ногами, острейшими зубами, огромными ушами и яркими янтарными глазами. Это только один из экзотических видов, которые стоят головокружительные суммы на кошачьих рынках... кошки, летающие и скользящие... кошки ярко-синей электрической масти, распространяющие аромат озона.... водоплавающие кошки с перепончатыми лапами (они появляются на поверхности воды с задушенной форелью в зубах)... нежные, худые, невесомые болотные кошки с огромными плоскими лапами - они могут скользить по зыбучим пескам и тине с невероятной скоростью... крошечные лемуры с огромными глазами... алые, оранжевые и зеленые кошки, покрытые чешуей, с длинными мускулистыми шеями и ядовитыми клыками - яд, подобный тому, что извергает синий кольчатый осьминог: два шага, и вы валитесь наземь, час спустя вы мертвы... кошки-скунсы, выпускающие смертоносное вещество, которое убивает за секунды, как когти, запущенные в сердце... и кошки с ядовитыми когтями, выпускающие отраву из большой железы, скрытой в середине лапы.

В школе Лос-Аламос, где потом сделали атомную бомбу и не могли дождаться, чтобы сбросить ее на Желтую Жемчужину, на бревнах и камнях сидят мальчишки, что-то едят. Поток на краю склона. Учителем был южанин, смахивающий на политика. У костра он рассказывал нам истории, извлеченные из расистского помойного ведра коварного Сакса Ромера - на Востоке - зло, на Западе - добро.

Неожиданно среди мальчиков возникает барсук - не знаю, зачем он пришел - просто веселый, дружелюбный и неискушенный; так ацтеки приносили фрукты испанцам, а те отрубали ацтекам руки. Тут наставник бежит за своей сумкой, извлекает кольт сорок пятого калибра, начинает палить в барсука и ни разу не может попасть в него с шести футов. Наконец он подносит пистолет на три дюйма к барсуку и стреляет. Барсук катится по склону в воду. Я вижу его, раненого, его печальную сморщенную мордочку, как он катится по склону, истекая кровью, умирая.

"Когда видишь зверя, его надо убить, разве не так? Он ведь мог укусить какого-нибудь из мальчиков".

Барсук просто хотел поиграть, а его пристрелили из 45-го калибра. Соприкоснись с этим. Почувствуй себя рядом с этим. Ощути это. И спроси себя, чья жизнь дороже? Барсука или этого злобного белого мерзавца?

Как говорит Брайон Гайсин: "Человек - скверное животное".

Телефильм про снежного человека. Следы и наблюдения в горах на Северо-западе. Интервью с местными жителями. Вот жирная грязная баба:

"Что, по вашему мнению, нужно сделать с этими существами, если они есть на самом деле?"

Тень наползает на ее уродливое лицо, глаза осуждающе пылают: "Убить их! Они могут напасть на кого-нибудь".

В 1982-м году я поселился в каменном фермерском доме в пяти милях от Лоуренса. Дом с ванной, газовой колонкой и кондиционером. Современный и удобный. Долгая, холодная зима. Весной я неожиданно заметил серую кошачью тень и оставил за дверью еду. Еда исчезла, но я так и не смог подобраться к серой кошке.

Немного позже я впервые смог разглядеть Руски. Мы с Биллом Ричем вышли из амбара после упражнений в стрельбе, и он показал: "Смотри, котенок". Мимолетный образ: гибкая, ярко-серая тень, мелькнувшая на заднем крыльце. Ему было месяцев шесть, серо-голубой кот с зелеными глазами... Руски.

Был апрельский вечер, уже смеркалось. Я вышел на заднее крыльцо. В дальнем углу сидел тот самый серый кот, а рядом - большой белый, которого я раньше не видел. Потом белый кот направился ко мне, почесываясь о стол, медленно, осторожно. Наконец, он, мурлыча, свернулся у моих ног. Ясно, что серый кот
привел его, чтобы установить контакт.

Я решил, что белый кот слишком торопит события и не впустил его в дом. Но потом, два дня спустя он снова вернулся, и на этот раз я позволил ему войти.

Не помню точно, когда Руски впервые оказался в доме. Помню, я сидел у камина, входная дверь была открыта, он издалека увидел меня и помчался ко мне, издавая писк, который я никогда не слышал ни от одной другой кошки, прыгнул мне на колени, тычась носом, мурлыкая и протягивая маленькие лапки к моему лицу, объясняя мне, что он хочет быть моим котом.

Но я его не услышал.

Я заметил, что в кошачьих драках агрессор почти всегда побеждает. Если драка заходит слишком далеко, кот, не смущаясь, спасается бегством, тогда как собака будет сражаться до своей дурацкой смерти. Как говорил мой старый инструктор джиу-джитсу: "Если твои приемы не работают, лучше сваливай".

Белый кот символизирует серебряную луну, заглядывающую в углы и расчищающую небо для нового дня. Белый кот - "очиститель" или "зверь, который сам себя чистит", на санскрите его называли Magaras, это означает "охотник, идущий по следу; следователь; контролер". Белый кот - охотник и убийца, его путь озарен серебряной луной. Все темные, потайные уголки и существа обнаруживаются в этом неумолимо нежном свете. Ты не можешь отказаться от своего белого кота, потому что твой белый кот - это ты сам. Ты не можешь скрыться от своего белого кота, потому что твой белый кот скрывается у тебя внутри.

Для меня белый кот - посланник, вызывающий меня противостоять ужасам термоядерного опустошения (как это видится из зоомагазина Диллонса), гоняющегося за моими кошками по разрушенному дому с пистолетом. Это видение опустошает меня, и металл распадается, чтобы предотвратить ярость великих держав. Нам нужно чудо. Оставьте подробности Джо...

Джо ставит коробку с котом на столе в зале заседаний. Осторожно извлекает белого кота. Члены совета заползают под стол, вопя: "БЕЛЫЙ КОТ! БЕЛЫЙ КОТ!"

Церемония посвящения нацистов в высшие слои СС: вырвать глаз домашней кошки после того, как ты кормил и ухаживал за ней месяц. Это упражнение было придумано, чтобы уничтожить все следы слюнтяйства и сформировать идеального Ubermensch. Здесь заключен вполне отчетливый магический постулат: подопытный достигает статуса сверхчеловека, совершая жестокий, отвратительный, нечеловеческий поступок. В Марокко маги обретали силу, поедая собственные экскременты.

Но вырвать глаза Руски? Запускать взятки в радиоактивное небо. Какая от этого польза? Я не могу поселиться в теле, способном вырвать глаза Руски. Так кому же достанется весь мир? Не мне. Любая сделка, предусматривающая обмен качественных ценностей, таких, как животная любовь, на количественную прибыль, не только бесчестна, неправильна по самой сути, но и просто глупа. Потому что ты ничего не получаешь. Ты продал свое я.

Большой белый кот первый стал домашним, и они с Руски по-братски спали вместе на диване. Однажды белый кот вернулся домой с уродливой раной, очевидно от собачьего укуса. Зубы вгрызлись в его плоть с двух сторон копчика, как будто он бежал, смог вырваться или влезть на дерево. Теперь я корю себя, что не отнес его тогда к ветеринару. Я просто смазал рану пенициллиновой мазью, и он, кажется, стал поправляться. Потом однажды исчез, и с тех пор больше не появлялся.

Машина? Собака? Может быть, новый дом?

"Думаю, он умер, Билл",- сказал Джеймс.

В любых отношениях есть пиковые ситуации, поворотные моменты. Я на десять дней уехал в Наропу. Пока меня не было, Билл Рич каждый день приходил кормить кошек.

Я вернулся. Поздний вечер на заднем крыльце. Я вижу Руски, он убегает. Затем оборачивается, осторожно, еще не вполне уверенный. Я подхватываю его, сажусь на краю крыльца. Отчетливое мгновение, когда он узнает меня и начинает пищать, мурлыкать и тереться. В эту секунду я наконец понимаю, что это мой кот и решаю взять его с собой, когда уеду из Каменного Дома.

Запись от начала 1984 г. Отношения с Руски - основной фактор моей жизни. Если я уезжаю, кто-то, кого Руски знает и кому доверяет, должен приехать и жить в доме, ухаживать за котом и вызвать ветеринара, если что-то случится. Я оплачу любые расходы.

Когда Руски лежал в больнице с воспалением легких, я звонил каждые несколько часов. Помню длинную паузу, потом подошел врач и сказал: "Мне очень жаль, мистер Берроуз"... скорбь и одиночество нахлынули на меня. Но он всего лишь просил прощения за то, что мне пришлось долго ждать... "Руски поправляется... температура упала.... Думаю, он выздоровеет". И мое счастье на следующее утро: "Температура почти нормальная. Еще день, и мы его выпишем".

ЭД ПРОПАЛ. ЛЮБИМЫЙ КОТ-АЛЬБИНОС, АБСОЛЮТНО БЕЛЫЙ. БЕЛО-РОЗОВЫЕ ГЛАЗА. НОСИТ ОШЕЙНИК ОТ БЛОХ. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ. ТЕЛЕФОН 841-3905.

Я скучаю по Эду больше из-за его проказ, чем из-за тех моментов, когда он был ласков. Вчера я купил кошачью еду. (Эда уже не было примерно сутки. Нет, скорее уже два дня. Мы вернулись из Парижа в пятницу 13-го, и он исчез за два часа до нашего приезда.) Я обычно ставил банки с кошачьей едой на подоконник над раковиной, и Эд забирался туда и скидывал банки. Я просыпался от ужасного грохота. Что ты там еще натворил, Эд? Расколотая тарелка, разбитый стакан на полу ... Так что я стал хранить консервы в шкафу, куда он не мог добраться. Сейчас я вынимаю из пакетов кошачью еду, смотрю на подоконник и думаю: Что ж, теперь я могу положить банки туда. И в эту секунду чувствую острую боль от потери, потери частицы любви, такой крошечной... он так крикнул, когда я его оттаскивал от пристававшего Руски... острая боль от потери, от отсутствия, потери моей маленькой белой обезьянки (так я его называл). Он всегда во все влезал. Я открывал ящик с инструментами, и он тут же забирался туда. Где он теперь? Я снова поставил банки с кошачьей едой на подоконник в надежде, что он придет и собьет их. И последние две ночи не выключал свет на крыльце.

Пустая миска Эда... Он всегда ел из маленькой миски в прихожей. Маленькая белая мисочка Эда с зеленой каемкой, кусочки засохшей еды пристали по краям, она по-прежнему стоит на полке в прихожей.

Древние египтяне скорбели о кошке и в знак траура сбривали брови. А почему потеря кошки не может быть такой же горькой и душераздирающей, как любая другая? Маленькие смерти - самые печальные. Печальные, как смерть обезьянки.

Тоби Тайлер обнимает умирающую обезьянку.

Старый фермер стоит перед недостроенной стеной.

Гравюры в старых книгах.

Книги рассыпаются в пыль.

Я помню белого кота в Танжере, дом 4 по улице Лараки, первого кота, оказавшегося в доме... он исчез. И прекрасного белого кота на красной глинобитной стене на закате, смотрящего сверху на Марракеш. И белого кота в Алжире, через реку от Нового Орлеана. Я помню слабое жалобное мяяяу в сумерках. Кот был очень болен, он лежал под столом на кухне. Умер той ночью.

На следующее утро за завтраком (яйца правильно сварены?), когда я сунул ногу под стол, кот был твердый и холодный. И я произнес по буквам для Джоан, чтобы не травмировать детей: "Белый кот У-М-Е-Р". А Джули взглянула на мертвого кота безучастно и сказала: "Уберите его отсюда, он воняет".

Анекдот для читателей "Нью-Йоркера". Теперь уже не кажется смешным... худая бродячая кошка выброшена вместе с мусором. Белый кот в Мехико: я наотмашь ударил его книгой. Я вижу, как он бежит через комнату, прячется под жалким хромоногим стулом. Чувствую, как у него звенит в ушах от удара. Я в буквальном смысле причинил боль самому себе и не знал этого.

Потом сон: ребенок показывает мне кровоточащий палец, а я негодующе вопрошаю, кто это сделал. Ребенок заводит меня в темную комнату и указывает окровавленным пальцем на меня, и я просыпаюсь с криком: "Нет! Нет! Нет!"

Не думаю, что кто-то способен написать абсолютно честную автобиографию. И никто, я уверен, не будет в силах прочесть ее: "Мое прошлое было потоком зла".

Контакты с животными могут изменить то, что Кастанеда называл "точками скопления". Как материнская любовь. Она была опошлена Голливудом. Энди Харди становится на колени перед материнской постелью. Что в этом дурного? Порядочный американский парень молится о своей матери. Что в этом дурного?

"Я скажу, что в этом дурного, Би Джей. Это протухшая сентиментальная дрянь и разрушает всю правду".

Вот самка морского котика на плавучей льдине со своим детенышем. Ветер тридцать миль в час, тридцать градусов ниже нуля. Посмотри в ее глаза, узкие, желтые, яростные, безумные, печальные и безнадежные. Последняя черта под проклятой планетой. Она не может лгать сама себе, не может напялить на себя патетичные тряпки самовозвеличивания. Вот она здесь, на льдине со своим детенышем. Она поворачивает свою пятьсотфунтовую тушу, выставляет соски. Вот детеныш с плечом, разодранным одним из самцов. Возможно, у него ничего не получится. Им всем надо плыть в Данию, еще полторы тысячи миль. Зачем? Котики не знают зачем. Им надо добраться до Дании. Им всем надо добраться до Дании.

Кто-то сказал, что кошки - животные, более всего отстоящие от человеческой модели. Это зависит от того, про какую часть человечества вы говорите и, конечно, про каких кошек. Я нахожу, что порой кошки бывают потрясающе человечны.

В 1963-м мы с Яном Соммервилем переехали в дом номере 4 по улице Лараки в Танжере. Несколько кошек собрались у входной двери, шмыгая туда-сюда, но опасаясь подойти поближе. Один белый кот сделал шаг вперед. Я протянул руку. Кот выгнул спину, стал тереться и мурлыкать под моей рукой, как делают все кошки с тех пор, как первую из них приручили.

Остальные зарычали и протестующе заскулили: "Чертов выскочка!"

Август 1984. Джеймс был в городе на углу Седьмой и Массачусетс, и услышал, как мяукает кот, очень громко, словно от боли. Он пошел посмотреть, что случилось, и прямо ему в руки прыгнул маленький черный котенок. Он принес его в дом, я начал открывать банку кошачьих консервов, а зверек прыгнул на буфет и накинулся на банку. Он съел все, раздулся, нагадил полный поднос, а потом еще и на коврик. Я назвал его Флетч. Он весь сверкает, блестит и очаровывает, обжора, окруженный невинностью и красотой. Флетч, маленький черный подкидыш, изысканный нежный зверек с блестящей черной шерсткой, гладкой черной головкой, как у выдры, гибкий и изогнутый, с зелеными глазами.

После двух дней, проведенных в доме, он прыгнул мне на кровать и прикорнул рядом, мурлыкая и протягивая лапы к моему лицу. Котик шести месяцев от роду с белыми брызгами на грудке и животе.

Я не выпускал Флетча из дома пять дней, чтобы он не убежал, а когда мы выпустили его, он тут же залез на высокое дерево. Сцена напоминала "Карнавальную ночь" Руссо... луна в дымке, подростки, уплетающие сахарную вату, гирлянды фонарей над дорожкой, порывы цирковой музыки, и Флетч, забравшийся на сорок футов и не желающий спускаться. Позвонить пожарным? Потом Руски забрался на дерево и спустил Флетча.

Одно из самых красивых существ на свете - песчаная лисица. Она с трудом одолеет мышку. Она может обкакаться от страха при виде суслика. Питается в основном яйцами, прокрадываясь в курятник крошечной серой тенью... БРЫЫЫСЬ! Слишком поздно. Она уже слопала яйцо и смылась. Самые смелые настигают неоперившихся птенцов. Проворная и скрытная, она подбирается к гнезду с червяком в зубах, а птенцы думают, что это мама пришла их покормить и разевают желтые рты. Она вгрызается в горло, жадно высасывает кровь, раздирая плоть, глаза сверкают от радости, кровь на маленькой черной мордочке и белых острых зубках - словно жадный школьник впивается в конфету. На редкость отвратительно. Защищенный красотой и невинностью, он рыгает, выплевывая клубничный соус на рубашку директора.

"Ой, простите, я ужасно извиняюсь. Я больше не буду. Позвольте я почищу вас, сэр". Он выбегает и возвращается со шваброй. Разбрызгивая грязную воду, тычет мокрой шваброй в директора. "Сейчас вы будете чистый и опрятный, шеф". Он заливает ошеломленного директора грязной водой. "Ну и пакость вы тут развели, если мне позволено это сказать, сэр. Почему, господи прости, тут эта грязь попала в вашу тарелку, приятель". Он бьет директора по лицу, сбивая его со стула.

Нечаянно пнул Флетча, спавшего у входа в мою комнату. Он побежал. Я поймал его, положил на кровать, и вот он уже замурлыкал, потом уснул, развалившись. Его мордочка напоминает и летучую мышь, и кошку, и обезьянку... гладкая блестящая головка, пушистые ушки, как у летучей мыши. Черная мордочка с длинными выразительными губами, как у печальной обезьянки. Легко вообразить Летучего Кота, черные кожаные крылья блестят, острые зубки, горящие зеленые глаза. Все его существо излучает чистую, дикую сладость, он перелетает в ночных лесах, издавая отрывистые мелодичные крики, загадочные послания. Доверчивое существо, окруженное аурой гибели и печали. Множество раз за века им пренебрегали, бросали умирать в холодных городских аллеях, на раскаленных от зноя пустырях, на свалках, в крапиве, на рассыпающихся глинобитных стенах. Много раз он тщетно взывал о помощи.

Мурлыча во сне, Флетч вытягивает к моим рукам черные лапки, когти выпущены, нежное прикосновение, убеждающее его, что я здесь, рядом, пока он спит.Наверняка я ему снюсь. Говорят, кошки не различают цвета: зернистый черно-белый, мерцающий серебром фильм, полный разрывов: я выхожу из комнаты, возвращаюсь, выхожу, беру его на руки, выпускаю. Кто способен причинить вред этому существу? Натаскай своего пса, чтобы он убил его! Ненависть к кошкам - признак уродливой, глупой, грубой, изуверской души. С этой Уродливой Душой не может быть компромиссов.

Я говорил, что кошки играют роль Близких, душевных компаньонов. "Конечно, они моя компания". Близкие старого писателя - это его воспоминания, сцены и персонажи из его прошлого, реальные или вымышленные. Психоаналитик сказал бы, что я просто проецирую эти фантазии на моих котов. Да, просто и вполне буквально кошки служат чувствительными экранами, когда заняты в подходящих ролях. Роли могут меняться, и одна кошка может играть разные роли: моей матери, моей жены Джоан, Джейн Боулз, моего сына Билли, моего отца, Кики и прочих дружков, Дентона Уелча, повлиявшего на меня больше, чем какой-либо иной писатель, хотя мы никогда не встречались. Возможно, кошки - моя последняя связь с вымирающими разновидностями.

Джоан не любила, когда ее фотографировали. Она всегда отказывалась участвовать в групповых снимках. Как и мама, она была ускользающей, эфемерной.

Последние четыре года жизни мама провела в доме для престарелых "Четейнс" в Сент-Луисе. "Иногда она узнает меня. Иногда нет",- докладывал мой брат Морт. За эти четыре года я ни разу ее не навестил. Посылал открытки иногда. За полгода до ее смерти я отправил открытку на "материнский день". Там было ужасное, сентиментальное стихотворение. Помню, я испытывал "смутное чувство вины".

Книга о кошках - аллегория, в которой прошлое писателя предстает перед ним кошачьей шарадой. Не то чтобы кошки - это марионетки. Вовсе нет. Они живые, дышащие существа, а контактировать с другим существом всегда печально, потому что ты видишь ограниченность, боль, страх и смерть в конце. Это и есть контакт. Это то, что я чувствую, когда прикасаюсь к кошке и замечаю, что по лицу у меня текут слезы.

Джинджер играет роль Пантапон Роуз, старой бандерши в борделе на Вестминстер-стрит в Сент-Луисе. Она затаскивала меня в занавешенный альков на выходе, чтобы я не столкнулся с кем-нибудь из вошедших друзей отца. Крепкая, практичная женщина из фермерской семьи в Озарксе. Джинджер была подругой Руски, не отходила от него ни на шаг. Так что я стал кормить ее в надежде, что она уйдет. Как это-по американски: "Кто это там у дверей? Дай ей немного денег. Пусть уходит". Разумеется, никуда она не ушла. Вместо этого принесла на заднее крыльцо четырех пестрых котят, точные ее копии. Сомневаюсь, что Руски был в этом замешан. Моя приятельница Патриция Марвин сумела раздать их всех без всякого труда - одно из преимуществ жизни в маленьком городе. Знакомишься с дружелюбными, готовыми помочь людьми.

Долгое время я не пускал Джинджер в дом, но тут температура стала падать до минус пятнадцати, а когда опустилась за двадцать, я впустил ее, в ужасе от мысли, что найду на крыльце окоченевший труп. Руски носа на улицу не высовывал. Она снова забеременела следующей зимой и родила котят в доме, я приготовил ей корзинку. И, конечно, она осталась выкармливать котят. Когда им исполнилось десять недель, я отдал двоих. А Джинджер продолжала искать их, носясь из комнаты в комнату, заглядывая под кровать, под диван. И я решил, что не смогу вынести это еще раз. Джинджер проходила через это веками.

Я часто играл с Эдом, котом-альбиносом, "А вот сейчас я поймаю моего маленького Эда!" - кричал я, а он прятался под кровать, под диван, бежал в прихожую. Такие игры любят дети, хихикают, убегают. "Не поймаешь!" Пеструшка Джейн любит эту игру. Я часто играл так с Билли в Алжире: "Где мой Вилли?"

Во сне я оказываюсь в доме 4664 по Першинг-авеню, где я родился. На втором этаже, у входа в мою старую спальню, меня поджидает белокурый ребенок. "Ты Билли?" - спрашиваю я.

"Я кто угодно для кого угодно, кто меня любит",- отвечает он.

Я ловлю ясные отражения Кики в Руски. Я чувствовал Кики, когда брал Руски на руки, а он сопротивлялся... "Dejeme, Уильям! Tu estas loco" . И тот момент, когда я отшлепал его... обиженная мордочка, опущенные глаза... он исчез. Конечно, я знал, где он, и принес его обратно в дом... "Этот тощий бродячий кот был мною, мииистер".

Кики бросил меня и уехал в Мадрид. У него был повод. Постоянные наркотики целый день. Его зарезал в номере гостиницы ревнивый любовник, заставший его с девкой.

Кики в Танжере, Анжело в Мехико-сити... и еще кто-то, кого я не могу назвать, потому что он так близок мне. Иногда он здесь, в моем лице и теле, реальней не бывает, и он повторяет "ЭТО Я, БИЛЛ.... ЭТО Я", снова и снова. Также бывает с Руски, когда он пищит и тянется лапами к моему лицу. Он не такой назойливый, как был когда-то. Иногда он отбегает от моей руки... "Ты позоришь меня, Уильям. Я не nino". Это бывает страшновато.

Моя первая русская голубая кошка пришла с улиц Танжера, я нашел ее в саду виллы Мунирия, где остановился в 1957-м. Это был прекрасный котик со сверкающей серо-голубой шерсткой, словно очень дорогой мех, и с зелеными глазами. Хотя он был уже взрослый, он очень быстро ко мне привязался и часто проводил ночи в моей комнате, выходившей в сад. Он ловил кусочки мяса передними лапами, как обезьянка. Вылитый Руски.

Еще одно воспоминание: месяца за два до моего отъезда из Каменного Дома. Сидя на стуле у камина с белым котом на коленях, я вдруг почувствовал внезапный всплеск ненависти и гнева. Я вовсе не уверен, что надо снова снимать дом. Нет денег! Маленькая квартира была бы лучше. Баки с мусором... невыносимо! Я чувствую отсюда их вонь. Сбежал ли белый кот в тот момент, когда вспыхнул этот гнев? Люди и животные могут уйти духовно до того, как ушли физически. Если бы только белый кот был сейчас рядом, прыгнул на стол и царапнул пишущую машинку.

Запись от начала апреля 1985. Флетч ходит с побитым видом, поджав хвост. Грустно скитается по комнате, отбегает от меня, уходит в подвал. Жалобные крики. Крик полусформировавшегося мутанта... увядающая надежда... крик этой умирающей надежды. Теперь Руски плачет в подвале. Как только я подхожу к нему, он плачет и уходит. Мутант, который так и не воплотился, единственный из своего рода, маленький потерянный голос совсем ослаб.

Спускаюсь в подвал в поисках Руски. Ничего и никого, только зловоние смерти, влажный застоявшийся воздух, шкаф с оружием, мишени, покрытые пылью.

Ядерная зима... воющий ветер и снег. Старик в лачуге, возведенной из руин его дома, ежится под разорванными одеялами, дырявыми пледами и грязными мешками с его кошками. 2 апреля 1985. Руски сидит на столе под северным окном. Я глажу его. Он пищит, прижимается ко мне и засыпает. Я чувствую его печальный, потерянный голос в своем горле, шевелящийся, больной. Когда ощущаешь такую скорбь, слезы струятся по твоему лицу, это всегда предзнаменование, предупреждение - впереди опасность. 1 мая 1985. Чувство глубокой печали - это всегда предупреждение, к которому надо прислушаться. Оно может предварять события, которые произойдут через недели, месяцы, даже годы. На этот раз прошел точно один месяц.

Вчера я дошел до дома на Девятнадцатой улице, депрессия и боль тормозили каждый шаг. Утром Руски не было дома.

Утро среды, 1 мая. Я получил от Руски отчаянный призыв о помощи, грустный, испуганный голос, который я впервые услышал месяц назад.

СОС СОС СОС.

И я знаю где он. Я звоню в Общество Гуманности.

"Нет. У нас нет кошки, которую вы описали".

"Вы уверены?"

"Подождите, я еще раз проверю..." (Крики испуганных животных).

"Ну да, у нас есть кошка, которую вы описываете".

"Сейчас приеду".

"Ну вам нужно заехать к городскому чиновнику с вашим сертификатом о прививке против бешенства и заплатить десять долларов за то, что вы забираете кошку".

Все завершено за час с помощью Дэвида Ола. Мы приезжаем в приют. Это - лагерь смерти, полный горьких, отчаянных криков пропавших кошек, ждущих, когда их усыпят.

"У нас есть один испуганный кот!" - девушка проводит меня в "отстойник", как это тут называется. Застывший от страха, Руски сжимается на железной полке еще с одной перепуганной кошкой. Девушка отпирает дверь. Я вхожу и ласково сажаю моего кота в коробку.

Нам приходится пятнадцать минут ждать дежурного офицера, прежде чем кота позволяют выпустить. Он куда-то вышел, когда я возвращаюсь с Руски в коробке. Молодой, белобрысый полицейский наглец, тощий, с хлипкими усиками. Даже не полицейский, если быть точным. Я спрашиваю его об обстоятельствах ареста Руски. Он не знает. Его напарник осуществил захват. Напарник сегодня выходной. Полицейская хмурость наползает на его костлявое лицо.

"Это незаконно разрешать вашей кошке свободно гулять. Кошки и собаки должны находиться в помещении хозяина и всегда в пределах словесной досягаемости. Таков закон." (Закон, привычно нарушаемый в Лоуренсе любым человеком, у которого есть двор).

После семидесяти двух часов, проведенных в отстойнике, животных предлагают желающим. Животные знают. Животные всегда понимают смерть, когда видят ее. Выстави-ка лучшую лапу вперед. Это твой последний шанс, Котик.

Крик Руски, который я услышал внутри, был не просто сигналом бедствия. Это был печальный, жалобный голос пропащих душ, скорбь, приходящая, когда осознаешь, что ты - последний из своего рода. У такой скорби нет свидетелей. Свидетелей не осталось. Должно быть, это много раз случалось в прошлом. Случается и теперь. Виды в опасности. Не только те, которые существуют или существовали когда-то и вымерли, но все создания, которые могли бы существовать.

Надежда. Шанс. Шанс потерян. Надежда умирает. Крик, преследующий единственного, кто способен его слышать, но находящегося слишком далеко, чтобы слышать, болезненная, мучительная печаль. Это скорбь без свидетелей. "Ты последний. Последний человек кричит". Это древний крик. Немногие способны его услышать. Крик, причиняющий сильную боль. Был шанс, что свершится чудо. Шанс потерян. Неверный поворот. Неверное время. Слишком рано. Слишком поздно. Пробудить магию - рисковать ужасной ценой поражения. Знать, что шанс потерян, потому что ты проиграл. Эта скорбь способна убить.

Старая дама кормит кошек на участке французского консульства напротив "Кафе де Франс". Кошка мчится вперед, ловит рыбку в воздухе. Моя первая русская голубая ловила мясо лапами. Не помню, что с ней случилось.

Дымчатый кот в Танжере ловит кусочки мяса передними лапами, как обезьянка... моя белая маленькая обезьянка. Белый кот идет ко мне, неуверенный, полный надежды.

Мы - коты внутри. Мы коты, которые не могут гулять сами по себе, и у нас есть только одно пристанище.

Я буду любить пока не умру, потом я забуду и тебя, и тебя, и тебя, я не увижу вас в толпе, не замечу, я не хочу вас замечать. Когда ты рождаешься, все эти бесчисленные женщины уже в игре, как ледяные волчьи ветры они рыскают по свету и по обратной стороне света – в поисках любви. Я надеюсь изо всех сил (падаю на колени и плачу), я молюсь о том, чтобы не причинить боли, не причинить боли никогда и никому. Нераскрытые глаза, бутоны на прозрачной глубине, бесконечность, оставшаяся от жизни. Почему моё сердце не вмещает больше, неужели мне повезло проскочить молодость на огромных скоростях жажды жизни? Неужели всё закончилось, и я могу отдохнуть как отдыхает призрак среди невоздушных поцелуев, губ разматывающимся подобно веретенам, или флагу противника, промокшему от крови, истёртому до дыр?

Иногда я рыбой

плещусь в потоке твоего сознания,

Случается –наоборот,

Своеобразная тайна мирозданья,

Духовное, рот в рот

Дыхание. Круговорот.





Игры простые, игры детские

Я хочу рассказать вам теперь про одну игру из детства. Может, вы её и знаете, но мне она всегда безумно нравилась. Я не умела играть с куклами. Ну никак не могла разглядеть за пластиком кожу, за стеклом зрачки, за жестким волокном локоны принцессы. Иногда я бегала по улицам с ребятами со двора и были среди нас казаки, а ещё были разбойники, и, ясное дело, всё ловили одни других. Но это не то. Как-то путается то, что хотела рассказать вам. Может, оно всё какое-то мелкое и не стоит даже об этом; так, забава детская. Но нет, нет, непременно надо вам объяснить. Мне когда совсем тяжело становится, кажется, что и нет ничего прекрасного и святого в мире, тогда я, как вспомню об игре той, так сразу что-то светлеет внутри и видишь, что есть вокруг те, кому гораздо хуже, и что ерунда это все и гордость, эгоизм обыкновенный.

А игра простая, как апельсин. Берешь веточку или так просто, выроешь ямку небольшую, впадинку и возьмешь цветочек или листочек какой, красивое что-нибудь, кладешь внутрь, а сверху стеклышком бутылочным накроешь, а сверху еще землей черной присыплешь. И так несколько штук вокруг. А потом раскапываешь, а оттуда, из земли - плотной, сумрачной - окошко прозрачное и за ним что-то необыкновенное светит. И как будто забываешь уже, что там было, вроде ты так, шел мимо, и увидел вдруг, и удивился простой красоте.

Вот мне моя жизнь иногда такой и мнится, что сижу я, и вокруг меня земли, куда ни кинь взгляд и всё копаешь, и вдруг, когда уже совсем отчаялся, глянь, и оконце, а за ним что-то виднеется. А что это такое и не поймешь сразу. Бывает, приглядишься, а там - цветок мертвый, искусственный или змей ядовитый или проволока колючая, хотя казалось, что фиалка нежная или змей воздушный, или нить шелковая; стекло-то толстое, обманчивое.

И руки опускаются, уже ногти все обломались об землю, а глаза натыкаются на такое, что чернозем и глина и то радостней и уютней. Но в кровь, сбивая руки, я счищаю землю со стекол, а ну как мелькнет улыбка, дунет ветер дождем весенним или феникс отряхнет с крыльев пепел. Ведь в детстве-то оконца сплошь были светлы настолько, что и идти домой не хотелось, и красота их спасала душу.

И знаете, честно говорю, мелькают улыбки, дрожат капли на листьях, трель в небе вывивают птицы, люди дают руку. Просто когда кажется, что земля поглотила все вокруг, и прах мы все и в прах возвратимся и смысл тогда жить, я часто вспоминаю ту игру из детства, вспоминаю, что есть окна, а за ними – свет.



Xana's mail is concrete-n-honey@mail.ru

познакомились с ним в детском саду, где дети стояли обрезанные и политые, где они пытались расти из семечки, брошенной родителями. теперь нам по двадцать семь. ничего не изменилось в наших отношениях. "ты понимаешь, о чём я?" - "нет", и это значит, что он меня прекрасно понял. наши родители серьёзно разругались двадцать лет назад. десять лет назад он ушёл в армию, я поступил в институт. я предпочитаю медитацию, он - лёгкие наркотики. он предпочитает рокнролл, я - рассказы. мы - ведущие к друг другу двери. о нас рассказывает родригес в "гонщиках" и мураками в "слушай песню ветра". мы вместо друг друга :) вчера он получил диплом юриста. сейчас он спит в моей квартире. может быть он дождётся меня и мою девушку, и тогда мы продолжим праздник - ведь сегодня у неё день рождения.

plaksa!
если автор дневника запретил вам просмотр этой записи, то он просто ничего не понимает в этой жизни. позавчера: хороший кровавый сон, моего отца насмерть задавила машина, его впечатало в снег, как кровавый лист. папа сильно смеялся, когда я ему пересказал вчера, за водкой на коньяке (день медработника всё-таки). а ещё снился мне поиск в интернете. страница яндекса, заполненная линками на девушек, которые меня любят, жить без меня не могут - но никогда не откроют мне своих чувств...
стало хорошо

просто нравятся
красный тюльпан и шорох

начинающий вампир познакомится с потенциальным самоубийцей.
зачем умирать без пользы для окружающих?
конфиденциальность и гибкость условий умирания гарантирую

известное дело, я влюблён в боль. самые разные девушки говорили мне самые разные слова, прежде, чем уйти. так или иначе, я запомнил - и слова, и девушек. я записал, сохранил их на бумаге. и теперь, когда кто-нибудь снова делает это, и ты снова начинаешь погружаться в отчаянье, как-то само собой в мозгу возникает: "погоди-ка... мне же ещё вот от этого больно... и от этого... и..." короче, смешно становиться в конце концов. литература побеждает жизнь

:)

пил. загорал. незнакомая девушка, лёжа на траве рядом, обнажив грудь, читает стихи собственного сочинения. хорошие стихи, жизнь удалась - вчера.
сегодня - и это интересно - её тело в моих воспоинаниях походит на рану в зелёной шевелюре луга, чуть выше виска, справа.

доработал аудиопьесу 97-го года. пока всё...

холодный дождь. вода пропитала одежду. и тебе хочется раздеться. чтобы какой-нибудь обыватель/ница поимел/а тебя по дороге на работу. голод внутри. нищие и нимфы извиваются под дождём.

выезд из пятигорска второго июля. прибытие в красноярск пятого
восьмого-двенадцатого пхо-ва под красноярском
двенадцатого - попытка пропутешествовать к байкалу
двадцатого - новосибирск. возвернёмся числа двадцать четвёртого так

психи долбанные. чё им, пятигорска не хватает?

и это - всё о погоде на сегодня))

удачный вечер. так вот о каком урагане предупреждал гидрометеоцентр неделю назад!

встречая всех этих людей на улице, заставляя себя поворачивать голову навстречу взглядам, мыслям, чувству других людей, задаёшься вопросом: неужели может так быть, что хоть кто-нибудь из них НЕ ведёт дневника? заляпанные засохшей грязью, залитые солнечным светом страницы, разве улица не переворачивает их, заполненные строчками из разговоров, живыми словами, вьющимися в пространстве, подобно населяющим тропическое побережье мелким животным?.. liveinternet. волны уступают место страницам))

за окном телестудии узенькая улочка. старинный дом напротив. яркий день. девочка прыгает через скакалку. двое нацменов следят за ней, усевшись на бордюр спиной ко мне. впечатляются. ничего у них не выйдет. улица слишком оживлённое место. их уже прогоняют)) а девочка вешает скаклку на стену и начинает делать гимнастические упражнения))) вой газонокосилки. птичьи трели.

по дороге
пото торо рогий
велоногий
вело лоно ногий

мальчика-велосипедиста пытается избить шайка леечников. большой сильный спасает. большой сильный насилует. теперь этот мальчик шарится по дорогам - надеясь всё-таки попасть под кулак... что-то в этом роде

корни цветов уводят небо под землю... всё пока.

в почтовом ящике - ни одного нового письма. может, вирус?

Out of the ground Into the sky
Out of the sky Into the dirt

НА ЗЕМЛЕ

Однажды человек, Всегда Смотрящий Под Ноги, встретил человека, Лежащего На Спине на асфальте прямо посреди улицы. Разгар лета, звуки города с шипением растворяются в зное. День таял как кусок сливочного масла на сковородке. В такое время у себя в квартире со своей девушкой нужно трахаться, а не на солнцепёке валяться, так ничего от тебя и не останется кроме одежды. Честное слово, я бы так и делал, если бы не одна скверная привычка, которая есть у моей девушки. Что за привычка, она курит? Сочиняет стихи? Во время секса? Нет. Видишь самый высокий дом, тот, который возвышается над самыми высокими домами? Нет. На последнем этаже балкон без парапета видишь? Не вижу. Там живёт моя девушка, у которой есть скверная привычка выходить на этот балкон по утрам. Она становится почти на самый край, некоторое время она стоит там, где ты ничего не сможешь с нею сделать. Иногда по утрам я открывал глаза и видел её на краю – обнимающуюся с солнцем, готовую взмыть вверх… Но она упадёт вниз, на землю (ведь мы же на Земле живём) в любом случае – даже если у неё вдруг крылья вырастут. Посмотри на этот город с высоты, ты увидишь: его не строили, но гигантское зелёное зеркало опрокинули с высоты на камни! Снял простыни с тела, словно вторую кожу, тихо оделся, спустился по лестнице, вышел во двор, вышел на улицу, опустился на землю и стал ждать, когда она упадёт. Ну и? И вот. Чем дольше я лежу здесь, тем выше становятся дома, они растут, член даю на отсечение, как деревья, нет – как сон о деревьях. Особенно тот, её дом: два дня назад в нём было в два раза меньше этажей, я – я уже не уверен, что когда-нибудь снова увижу её. Свою девочку.

И вот что ответил человек, который Всегда Смотрел Под Ноги. Ничего не знаю насчёт роста домов. Насчёт неба, солнца и прочей дребедени там наверху. Пустая трата времени смотреть наверх – лица у людей все разные, и нет ни одного твоего, то ли дело тела. Говоришь, дома растут? Не знаю. Некоторые дома исчезают – вот это я знаю точно. Наверное, так капля встречает своё отражение в луже – видел когда-нибудь? – во время дождя, где-то там, за облаками, или что там наверху, не важно. Давай руку, вставай. Чего ты боялся, так это не того, что с балкона она упадёт, вовсе нет, – ты боялся, что ты вместе с ней упадёшь. Посмотри на меня внимательно (только не жди, что я отвечу на твой взгляд). Видишь знакомые черты? Вот. Ты уже упал – теперь можешь не бояться. Попробуй шезлонг на балконе поставить. Ничего страшного, если он не понравится ей, она в любой момент может скинуть его вниз. Ко мне…

from photosight








serve the servants

чтение для меня иногда сладостно, иногда мучительно, но - всегда необходимо: я должен знать, какие слова и в какой именно последовательности я никогда не напишу.
.
.
.
ближайшие десять дней только читать и буду. ирка - в подмосковье

разве девушкам можно так долго и пристально смотреть на людей?
- а почему ты хоть раз не посмотришь на меня?
- я боюсь, что ты мне понравишься

копал землю. потерял мобилу. получил. пишу об особенностях танцев с сигаретой. прошёл тест.