Помню, как с началом бомбардировок Сербии и активизацией действий сербской армии сотни тысяч албанских беженцев хлынули с соседние страны. В течение нескольких дней вся Европа оказалась на грани катастрофы, т.к., помимо самой войны, эти беженцы дестабилизировали ситуацию в странах вокруг. Я много читал о начале Первой и Второй мировых войн, т.е. должен был быть готов к подобному развитию событий. Но одно дело читать, и совсем другое дело всем своим существом прочувствовать, как события взаимосвязаны и как одно неминуемо влечет за собой другое. Именно после этого мне стало понятно, почему Россия вступила в июле 14-го в войну, хотя могла бы по логике и избежать этого. Тогда закрутился почти в точности такой же маховик.

О происходящем не говорил только ленивый и настроения колебались от ура-патриотических до упаднических. Помню, на занятиях по английском языку вместо того, что б заниматься делом, мы обсуждали эту югославскую войну, экологию и т.д. Темы прыгали с одной на другую, их объединяла только глобальность. Я говорил, что все идет к мировой войне, что природу мы уничтожим вскорости окончательно т.д. в том же духе. В итоге меня обозвали пессимистом. На что я спонтанно ответил словами, которые меня до сих пор смешат: "Не правда! Я оптимист! Я верю, что я не доживу до всего этого."

Почему-то принято считать, что роль России в последней югославской войне исключительно негативна, ведь именно Россия (во время встречи Черномырдина и Милошевича) фактически вынудила Сербию капитулировать. Почему никто из критиков не предположит последствий ситуации, если б Россия не поступила так, как она поступила?

Россия тогда была значительно слабее России нынешней (тоже, впрочем, не слишком мощной страны), и ее действия тогда были значительно более разумны и взвешенны.

Хоть и в России живу, но был несколько удивлен, насколько темы как пьянства, так и "околопьянства" популярны среди коллег на ниве блогерства.

Если все же были более-менее внимательные чтецы моих опусов, то они должны были заметить, что и я не без греха - не могу отрицать факта нескольких серьезных запоев в моей жизни. В один из первых я, помню, писал другу Вадиму, что мне, как никогда ранее, понятна и близка мысль о том, что истина лежит на дне бутылки. Как дипломную работу, так и диссертацию, я защищал, мягко говоря, с серьезного бодуна. Скажу сильнее, не пей я, диссертации бы просто не было. Или бы я просто сошел с ума. Предпоследний запой (преддиссертационный) был силен настолько (кстати, и долог чрезвычайно - не менее полугода), что всякий раз, закрывая глаза, я видел перед собой развевающееся, как флаг, переливающееся из голубого в фиолетовое, написанное прописью, почти как в школьных прописях, слово "Водка".

Не хочу никого обидеть, но постоянно мной поминаемый всуе Гей-удолбаный-в-хлам мне чем-то очень близок. И своей отчаянностью. И своим профессионализмом. Где-то там у него написано, что, несмотря на все (в первую очередь пьянство и пофигизм), работа (полагаю, что перевод), будет сделана вовремя и тип-топ. Узнаю себя. Лучшие свои эксперименты в лаборатории я провел с бодуна, четко осознавая, что пить я могу сколько угодно, но дело надо делать.

Перед тем, как написать следующий абзац, я хочу ввести термин "никогда". Никогда - значит не при моей жизни. Для женатых термин пролонгируется до "не при жизни моих правнуков", но сути не меняет.

Так вот. Моя позиция: пейте сколько угодно (тем более, что в России живем), но никогда не изменяйте своим принципам.

Запись в дневнике Маяковского (подлинная):

Ебал Барто. Не то.

Чтой-то занесло меня с серьезным слогом.

Во мне намешано разное, сам подчас удивляюсь, как со всем своим раздолбайством я занимаюсь достаточно серьезным делом, и как со всей своей серьезностью, продолжаю быть еще и раздолбаем.

Я, конечно, оторвался последнее время от своей привычной тусовки, в которой так счастливо удавалось сочетать несочетаемое. Э-эх...

* * *
На одной из маевок, кои, как следует из названия, устраивались в мае, я в какой-то момент оказался неожиданно трезвым.

N.B. Маевки были придуманы "строгими" из физтеха и поначалу представляли собой в чистом виде пьянку на природе под ЧГ на майские праздники. Помимо праздников поводом для пьянки было желание всем встретиться, т.к., разбросанные по научным центрам, "строгие" испытывали недостаток в физическом контакте друг с другом. Единственными, кто смог влиться в компанию к "строгим", образовав своего рода меншинство, были Самарские политехи, я в том числе.

Так вот, я был трезв, потому хорошо помню момент появления в моей жизни самобытного персонажа - Гитиса. Фёдор любил вспоминать, как его шеф, оставляя ему по телефонной просьбе Гитиса записку, подписал ее заглавными буквами ГИТИС, т.к. был уверен, что это не имя, а прозвище. Тем не менее, это было имя. Гитис был прибалтом. С распадом Союза, еще будучи студентом, забил болт на выяснение своего гражданства. В тот момент (а это был то ли 95-й, то ли 96-й и с гражданством, в общем-то надо было как-то определяться), он все еще продолжал этот болт забивать. Скажу более, не удивлюсь, если он до сих пор в процессе. Уникальная личность, короче. Как-нибудь расскажу о нем поподробнее.

Так вот, в моей жизни замелькал новый персонаж - Гитис. Замелькал в прямом смысле - между деревьями, приближаясь с дальнего конца озера к месту нашей стоянки . Личность тащила огромный, ростом с самого Гитиса, рюкзак. А Гитис - чувак немаленький, метра под два ростом, мощного сложения, такой тип прибалтийского крестьянина. По-моему, кроме рюкзака у Гитиса не было ничего. А в рюкзаке не было ничего кроме примерно трех ящиков (60 бутылок) Хванчкары и Киндзмараули.

Детина объяснила наличие напитка в таком количестве следующим образом. За пару недель до того, в пьяной драке, детина получила сотрясение мозга. На вопрос детины, адресованный врачу, можно ли ему пить водку в ближайшее время, врач ответил, что водку в ближайшее время детине пить нельзя. Других уточняющих вопросов детина решила врачу не задавать, рассудив, как оказалось, что, если нельзя водку, то вино, наверное, можно.

К слову, это был последний в моей жизни раз, когда я пил настоящие Хванчкару и Киндзмараули, и в "любом" количестве.

P.S. Боже упаси представить себе Гитиса как какого-то пьяницу-гопника (алаверды Гей-удолбаный-в-хлам'у). Гитис - одна из самых светлых известных мне голов. Я молчу про хлеб наш, физику с химией, но вот пример. Тогда же, во время первой нашей встречи, мы разговорились про состояние дел, в частности, в экономике США. И он сказал прямо, что через несколько лет США взвинтят свой оборонный бюджет и начнут экспансию, скорее всего, на Ближний Восток, в нефтеносную зону. Причем это было не голословное утверждение, а выводы из текущего состояния дел. Несмотря на логичность того, что он говорил, верилось как-то несильно. Каковы же были мои чувства, когда написанный Гитисом сценарий стал разыгрываться на моих глазах года три спустя. Светлая голова. Прекрасный аналитик!

Н. Заболоцкий

Некрасивая девочка

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам её,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про неё,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого
Ещё не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине её горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,-
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Это не моя мысль о том, что человек смертен внезапно. Большинство почитателей Булгакова
а) не понимают его широко известного романа и
б) не читали роман настолько внимательно, чтоб запомнить замечение Воланда.

Прадед мой был плотником. Как-то на работе он ударился головой о деревянную балку. Придя домой обедать, он пожаловался своей жене, моей прабабке, на головную боль. Та ему ответила почти дословно следующее: "Да что будет с твоим чугунком! Ляг вон на лавку, проспись."

Прадед лег на лавку и больше уже с нее не встал.

Сегодня в Ведомостях прочитал, что объединение Русской православной церкви - символ окончания гражданской войны.

Значит, такие мысли приходили, слава Богу, не только в мою голову.

Две недели назад, будучи дома, в разговоре с братом (разговор был навеян недавней смертью Ельцина) я сказал ему, что, на мой взгляд, гражданская война в России закончилась в августе 91-го. Он удивился, а мне пришлось объяснить ему свою позицию: именно с этого момента фактически прекратилось натравливание одной части нации на другую, натравливание исключительно по признаку "инакости". Прекратились все эти анкеты, где надо было писать о родственниках, живущих за границей, участвовавших в белом (махновском и т.п.) движении, побывавших в плену, живших на оккупированных территориях. Прекратились пятиминутки ненависти, стыдливые упоминания о вере, сокрытие факта дворянства (купечества и просто достатка) дореволюционных предков.

Сегодняшнее действительно эпохальное событие - объединение Русской православной церкви - показало, что я был не прав.

Войны не заканчиваются враз, тем более, гражданские. Нам суждено, по всей видимости, умереть в еще не окончательно примирившейся стране. Стране, где все еще восстанавливаются монастыри и возвращаются исторические названия. Да что там названия, возвращается просто память.

И все-таки гражданская война заканчивается

Помещаю файл с статьей одного хорошо мне известного человека. Суть статьи будет понятна только физикам (в смысле, что не лирикам).

Прочитать статью можно будет также по ссылке:
http://www.library.by/portalus/modules/philosophy/...chive=0216&start_from=&ucat=1&

Вложение: 3583300_BUDET_LI_KONEC_NAUKI.doc

Вчера, уходя с работы, обнаружил, что машину вскрыли и украли панель от магнитолы. Плюс ко всему сломали замки на обеих передних дверях. Не было печали, короче...

Очередной раз удивился самому себе: никакой сильной реакции, даже расстроился как-то поверхностно. Надо сходить к психиатру или психоаналитику. Ведь это, действительно странно, испытывать чувство жалости к ворам. А именно это чувство превалирует над всеми остальными.

Вообще, воры - как крысы. Тащат плохо лежащие куски, тем и живут. С крысами все понятно, таков их удел. А вот людей почему-то жалко.

У меня это то ли от сытости, то ли от дурости.

* * *

А сегодня город, почувствоваший жар лета, весь засыпан пыльцой. Английское pollen произошло, по всей видимости, от латинского pollutio, слова, которое должно быть знакомо всем мальчикам пубертатного возраста. И в этом смысле два эти слова действительно родственны так, как родственны сами юность и весна .

Зелено-желтая пыль лезет в глаза, засыпает лобовые стекла, мажет колеса, оседает на горле. Непривычно жаркий ветер и непривычные еще шум листвы и тень от нее.

Весна. Блаженство.

Существует общее мнение, что в науке работают исключительно одаренные люди. Это, конечно, не так. В науке, как и везде работают всякие люди, в том числе и исключительно одаренные (сам видел нескольких).

В науке работают в основном образованные люди, а так как основная масса народонаселения - исключительно невежественна, у оной массы и создается вышеуказанное ощущение о людях из науки.

Помимо образованности (почти исключительно узкопрофессиональной) основной массе научного сообщества похвастаться нечем. Иногда ставится знак равенства между интеллегенцией и этим сообществом. Неверное тождество. Солженицын дал правильное определение - "образованщина". По большому счету образованщина эта мало чем отличается от столь любимых Гей-удолбаный-в-хлам гопников.

Наука, если говорить убого, это производство новых знаний, часто рутинное. И, если уж использовать эту аналогию до конца, то всем известно, кто в основном работает на производстве - гопники же, конечно.

Существовал, например, в нашем институте такой прораб от науки Альфред Ар...ич Бр...штейн. Большой судьбы человек, одним из фактов биографии которого было командование лагерем (совсем не пионерским), еще в сталинские времена. Он не был лишен организаторского таланта и непостижимым образом оказался руководителем химико-технологического отдела всемирно известного академического института. В анналы истории попали совсем не его кандидатская и докторская диссертации (защищенные им, не отягощенным знанием периодической системы химических элементов), а несколько бессмертных, я думаю, фраз, трепетно сохраненных сотрудниками его отдела:
1. Ну что, наукой будем заниматься или кинетику мерить? (обстоятельства произнесения неизвестны)
2. Много вас таких в шляпах за воротами стоит. (это была угроза увольнения с констатацией факта наличия большого количества претендентов на вакантную должность за воротами предприятия) и т.п.

Фредик (любовное прозвище описанной персоны) был (мир его праху!) личностью колоритной, но отнюдь не случайной в системе, управляемой победившими кухарками. Его персона прозрачна, его назначение очевидно - общий менеджмент, как его видели партийные бонзы. Компетенция здесь не играла никакой роли. Он был для того, чтобы себя помнили те, кем он руководил. Напоминание о лагерной пыли, от превращения в которую (мало кто уже помнит это сейчас) до 91-го года не был гарантирован никто.

Либеральность времен, когда я начал свою карьеру не идет ни в какое сравнения даже с 70-80-ми годами, когда человек, попадая на территорию института в 9:00 a.m., не мог покинуть ее ранее 17:12 p.m. с перерывом на обед. Ухищрялись, конечно, решали свои личные дела в рабочее время. Но скольких это стоило унижений. Впрочем, я этого, слава Богу, не застал. А вот во времена менее либеральные, 50-60-е, в разгар ракетной гонки, в которой мы долго проигрывали, люди, имевшие отношение к этим программам, вполне могли быть посажены в случае проыинности в карцер. Кроме шуток. И объяснялось сие очень просто: "Это нужно для диктатуры пролетариата." Я не преувеличиваю здесь ни в одной букве. Было бы хорошо, если б Санчо_Пансо прочел сие. Может бы что-то в его голове прояснилось. Впрочем, парень он, вроде, неглупый.

Хотя, вернемся к образованщине. Волею милостивых ко мне судеб я принадлежал к прекрасной научной школе, к которой то или иное отношение имели С.З. Рогинский, А.Ф. Иоффе и большое количество иных прекрасных, хоть и менее знаменитых исследователей. Мой шеф, мой Учитель, был одним из этих исследователей. Другим повезло меньше, и то, что я получал легко и естественно в виде наставничества, "другим" приходилось добывать самим. Это как в школе иметь хорошего учителя, плохого учителя и вообще не ходить в школу. Во всех трех случаях возможно получение в итоге как прекрасно образованного человека, так и невежды, но в первом случае эта вероятность минимальная. Если, конечно, ученик не кретин.

Россия - страна вообще молодая. Советская наука, благодаря социальным катаклизмам, тем более не блистала старыми научнами школами. Научные работники весьма часто варились в собственном соку, не имея у кого спросить совета. Те, кто выживал - становились яркими учеными. Большинство опускало руки. Едва защитив диссертацию, люди занимались поденщиной. Рутинные исследования. Необходимая, впрочем, работа. Малоэффективная только.

Единственный шанс проявить себя для таких поденщиков - заняться чем-нибудь модным. За свою недолгую научную карьеру я наблюдал несколько таких мод. Одна, кстати, из последних - наноструктуры.

Был период моды на исследования в области ферментативного катализа. Пара слов, что это такое.

Природа настолько умнее человека, что многое из того, что человек производит страшно тяжко, например при высоком (иногда сотни атмосфер) давлении и высокой температуре (сотни и тысячи градусов), природа производит при комнатной температуре и атмосферном давлении. Например аммиак. Делает это природа с помощью биологических катализаторов, ферментов. Иногда ферменты еще называют энзимами. Но это одно и то же. Возникла естетственная идея скопировать эти ферменты у природы.

Для того, чтобы скопировать, надо иметь образец. Т.е. фермент надо выделить из биологического объекта.

И вот с этого начинается одна история, ради которой было написано многое из предыдущего.

Для каких-то целей необходимо было выделить один кофермент (вспомогательный фермент), каккую-то ...геназу. Задача была поставлена перед несколькими лабораториями, в том числе перед лабораторией шефа. Фермент содержался в организме кролика. Сложность работы с ферментами состояла всегда в том, что их количество ничтожно, миллиграммы,и они очень неустойчивы к внешним воздействиям.

Единственный, кто решил проблему получения фермента - был мой шеф. Процедура получения была зверской. Брался живой кролик. Умерщвлялся. И тут же его мясо раздиралось специальными крючьями. Помещалось в спирт, измельчалось, центрифугировалось. После этого следовало еще несколько стадий выделения фермента. В итоге процедура занимала несколько дней интенсивной работы целой группы ученых под руководством шефа, и на выходе получали несколько миллиграммов (тысячных долей грамма) необходимого кофермента.

Шеф, между прочим, получая фермент, решал сугубо утилитарную задачу: он отрабатывал процесс получения объекта для своих собственных исследований. Решив эту задачу, он мог приступить к самим исследованиям.

Я уже упоминал, что тема была модная. Статьи можно было опубликовать в американских, например, журналах. Публикация статей оплачивалась валютой (или что там ее заменяло в СССР). Возможны были зарубежные командировки на конференции и т.п. хрень. Когда шеф стал получать фермент, возникло много желающих его поисследовать. Шеф делился, получал новые порции свежего фермента, его у него опять забирали, зачастую в приказном порядке. Как он мне рассказывал, в какой-то момент он почувствовал себя словно на подсобной работе по обеспечению других лабораторий ферментом. К тому же, как он говорил, большинство работ, проводившихся с ферментом были чистой воды халтурой (я уже писал выше о научных гопниках - привет Гей-удолбаный-в-хлам'у).

Шеф был человеком с изрядным чувством юмора и весьма сакастической натурой. Чтобы избавиться от изнурительной поденщины производства фермента на нужды лентяев и идиотов, он придумал смесь из майонеза, столярного клея, железного купороса и чего-то еще, неотличимую по внешнему виду от оригинала. Железный купорос был добавлен с большим смыслом - чтобы давать сигнал при измерении ЭПР (электронного парамагнитного резонанса), т.к. настоящий фермент как раз должен был давать такой сигнал из-за содержащегося в его активном центре железа.

Шеф снабжал этим месивом всех, кого он считал халтурщиками, все же, кто по его мнению вел серьезные исследования, получали настоящий продукт.

Проводились исследования. Писались статьи, делались доклады. Готовились к защите диссертации. Проводились обсуждения на семинарах. И хоть бы кто-нибудь заметил, что исследуется не фермент а какое-то дерьмо.

На одном из внутриотдельческих семинаров, где очередной раз докладывались результаты исследования майонезной смеси, шеф, не выдержав, встал и рассказал все как есть.

Он описывал эффект от его слов следующим образом: "Воцарилось гробовое молчание. Затем вскочила Света Ив...ва и закричала: "Это провокация!.."

Первый раз я услышал об этой истории не от шефа, а от его и моего друга Дмитрия Николаевича С...ва. И только после этого я расспросил шефа. Одно из самых забавных обстоятельств случившегося состоит в том, что Дмитрий Николаевич, работая всего этажом выше, узнал о "майонезных исследованиях" лишь лет десять спустя. Т.е. между всеми участниками событий, как виновниками, так и "пострадавшими", был своего рода заговор молчания.

Сколько еще таких историй было в стенах нашей Академии наук...

Прочитал тут у Санчо_Пансо на днях дискуссию по поводу советсткой жизни. Так что-то разозлило все это юношеское невежество. Взялся злобно комментировать.

А сейчас проснулся, вспомнил, подумал: какого черта злился? Пусть мусолят эти мифы и называют дерьмо конфектой. Да фиг с этим.

Слава Богу, это уже никогда не вернется.

Первый раз в жизни я увидел море, когда мне было уже за тридцать. Я тогда непродолжительное время жил в Германии, и моя компания решила устроить workshop на выезде, в Голландии, с целью тимбилдинга :-)

Окна моего номера в гостинице выходили на море. Я очень хорошо помню первое свое впечатление: я не понимал, почему я не вижу противоположного берега, т.к., выросший на реках, я видел крупные водоемы, но всегда "тот" берег был виден. Я смотрел на горизонт и невольно хотел подпрыгнуть.

Achim Ansmann, замечательный и очень добрый человек, смотрел на меня с балкона своего номера и искренне радовался вместе со мной.

Мой день начался, как обычно, любовью к четырем апельсинам: как обычно, запил безвкусную капсулу витрума стаканом свежевыжатого апельсинового сока. Прокофьев не дружил с числами. На один апельсин меньше, и удовольствие уже совсем не такое. Проверял.

Пока давил сок и ел витамины, вспомнил одну инфернальную историю, сейчас расскажу.

Было это в 2002-м поздней весной, как раз аккурат после моей победы в конкурсе и незадолго до защиты диссертаци. Ал...шин, тогда еще член-корр., распорядился, чтоб местная пресса написала о победителе, обо мне то бишь. Вот честно скажу, восторга я от этого не испытал, но, в силу обстоятельств, я совсем не желал вступать в спор с член-корр-ом, т.к. первый член названия его должности хорошо отражал сущность этого человека в целом. Как говорится, не трожь...

Жизненные обстоятельства мои никак не располагали меня ни к каким интервью, фотоссесиям на фоне лабораторной установки, но все это я прошел, включая также муторную редакторскую правку, т.к. девочка-корреспондент, считала, что надо писать как красивее, а не как было на самом деле (в итоге, кстати, сошлись на компромиссе, т.к. я понимал, что еще немного споров, и я ее убью, а сидеть очень не хотелось. Даже несмотря на жизненные обстоятельства).

А жизненные обстоятельства были прозаичны. Года за пол перед всем этим я влюбился в одну девицу, назовем ее Галей. Влюбился болезнеено-порочно, я так понимаю, оттого что давно хотелось влюбиться. Порочность заключалась в том, что ее безнадежно любил мой друг Вадим. А тут я, пришел, увидел, затащил в постель. Что меня особенно пугало и добавляло сладострастия, так это то, что Вадиму я наставил рога.

Вообще, депрессии того времени заставляли меня ударяться во все тяжкие. Пил я, как лошадь, и отнюдь не воду. Куролесил, глотал транквилизаторы. При этом (как я сейчас понимаю, надо было забить на все, но не забил) я пахал в лаборатории, тоже, как лошадь, писал статьи, диссертацию, победил вот в конкурсе. Да! Ведь я состоял еще и в комиссии по коммерциализации научно-технических разработок. О, это совсем отдельная история. Думаю, это была активность нервно истощенного невростеника. И любовь эта неожиданная из той же оперы.

Забыл упомянуть, что Галя была тоже непростой девчкой. Несколько лет училась в Америке, принадлежала к профессорской семье, также, как и я (как, впрочем, все из нашей компании) выиграла конкурс им. Ба...на, только годом или двумя ранее.

В отношениях с ней я впервые столкнулся с тем, что со мной можно обращаться, как с собакой. Наверное, я сам был таким с другими своими женщинами, ни одну из которых я не любил. А тут влюбился. Об меня вытирали ноги. Я унижался. Об меня опять вытирали ноги. Такая вот игра была у нас.

Плюс ко всему, она неравнодушно поглядывала на моего друга-бабника Пашку. Догадываюсь, что Пашка ее... Еб твою мать, это была не жизнь, а пытка.

В итоге, я сжал кулаки, бросил Галу. Тяжело мне это далось. Вышиб клин клином, сошелся с Любой, которая сохла по мне уже года два, как Вадим по Гале. Каков же был для меня удар, когда оказалось, что мой друг-бабник Паша и Люба были любовниками. Несмотря на всю горечь, я Пашку не винил, т.к. в чем-то понимал его. Для него это было что-то вроде спортивного интереса и самоутверждения. Его несколько задевала, наверное, моя внешняя тогдашняя успешность, вот он и трахал баб, которые по праву были моими. Мне кажется, даже бабы это понимали. Но вот понять Любу я до сих пор не в состоянии. Она, действительно, хотела, любила и все такое - меня. Но еблась с моим лучшим другом. Я никогда этого не смогу понять.

Короче, работа, пьянство, транквилизаторы и бабы не замедлили сказаться.

В 2002-м поздней весной, как раз аккурат после моей победы в конкурсе и незадолго до защиты диссертаци, проснулся я утром и сказал сам себе: "Пора это все кончать." Вышел напоследок прогуляться по лесу и вокруг пруда. День был очень теплый, солнечный. Вернулся к себе. Выпил лошадиную дозу транквилизаторов, все, что у меня было. Написал записочку: "Я это все сделал сам." Лег.

А на следующее утро проснулся.

Первые мои слова были - крик искреннего сожаления: "Блядь, живой!"

В этот же день вышел новый номер местной газеты со статьей обо мне, с фотографиями.

Статья называлась "Я - оптимист".

Все это сущая правда.

Опять путаница с годами на фото. На самом деле я их делал в мае, июне и июле 2006-го.

Фотографии Breadseed : Виды Праги

Фотографии Breadseed : Виды Праги

Фотографии Breadseed : Виды Праги

Фотографии Breadseed : Виды Праги

Звонить тебе стало уже неприлично, поэтому пользуюсь эфемерной возможностью написать. Когда-то я хорошо и со вкусом эпистолярничал, но ныне почти совсем забыл, как это – писать письма.

Написал сие и даже в растерянность впал: что дальше-то, не знаю.
Звонить тебе мне стало неприлично, <…>, во-первых. Во-вторых, как-то странно звонить запанибрата человеку, который, быть может, считает тебя чужим, а твой промельк в своей жизни – ничем особенным. Возможно, что я не прав, но ведь предположить такое у меня есть основания.

Дурость ситуации в том, что у меня других возможностей <…> связаться с тобой нет. <…>. И я теперь с трудом отличаю в своей голове, что я о тебе нафантазировал, а что реальность. Не нафантазировал я, конечно, ничего особенного, но даже это «ничего особенного» трудно отделимо. <…>.
<…>.

Несмотря на всю бестелесность наших отношений за все последние недели, влияние твое на меня огромно. Мое восприятие мира обострилось, радости это, понятно, не прибавляет, зато прибавляет смысла. Смысла трудно выразимого.
С 2002 г. я почти не читал стихов. Опять начал почитывать. Вообще, я не большой ценитель поэзии, но хорошие стихи от плохих я отличаю. А сейчас вот стал находить невидимый мне раньше смысл в давно знакомых строках. Я ведь когда-то очень давно писал стихи. И из тех нескольких сотен, что я написал между 17-ю и 27-ю (примерно тогда я резко бросил) два-три, может, даже и четыре были действительно хорошими.

А бросил я писать так. Точнее посыл, приведший меня к тому, что я бросил, был таков. Как сейчас помню, был ранний апрель. Я подходил к общаге, мусоля в голове который день терзающую меня мысль о том, как тяжело выразить словами не то что бы сонм чувств, но самое простое чувство. Меня это мучило, т.к. тогда я довольно много писал, и это было насущной проблемой. Итак, я подходил к общежитию, которое находилось на самом краю ЧГ (в 10 метрах от него начинался настоящий лес), посмотрел на задичавшую яблоню напротив входа в общагу, на почти растаявший, с черными проталинами, снег. И вдруг всем своим существом осознал: невозможно. Невозможно точно передать словами ни мысли, ни чувства. Я именно осознал это, мне стало ясно, как божий день. И именно потому, что мысль словами все равно не выразить, я не смогу объяснить сейчас почему – невозможно. К слову, мне это не помешало, придя в общагу, написать стишок (из лучших) коий (вообще-то, изначально я не хотел этого делать) я приведу здесь:

Талисман.

О как мешают написать
Все то, что хочется сказать,
Проталины, обрезки снега,
Опрелость, сгнившая, листвы,
Зыбь грязи, холод чистоты,
Предвосхищенье летней неги…

Реальный я и где-то ты.

Мой талисман и свет мечты.

О сколько, сколько надо чувства,
Чтобы все это описать.
Сказав все сразу – все сказать,
Доверившись всей лжи искусства.


Получилась, как видишь, некая квинтэссенция. Мне стишок этот дорог особенно именно своей последней строчкой, т.к. в ней невольно сконцентрировалось мое восприятия искусства как, говоря по-простому, правдивой лжи. Это, кстати, я думаю, не только мое восприятие. «Верю – не верю» Станиславского, споры Мережковского и Булгакова по поводу пьесы «Александр Пушкин» – того же разлива.
Впрочем, я отвлекся.

<…>.
Дело именно в тебе как личности. Тебе, конечно, смешно это читать, т.к. всего несколько часов знакомства, из которых большая часть была проведена в молчании в постели, не кажутся чем-то особенным. Но меня они, эти часы, тронули. Как все-таки телесное тесно переплетается с тем, что мы тяжеловесно называем духовным (здесь принято ставить восклицательный знак, я не буду отступать от правил)! У меня до сих пор осталась память о перемешавшихся твоем и моем запахах, когда я обнимал тебя. <…>, хотя позже об этом я думал еще как и о причине, почему ты не хочешь меня видеть.

За некоторое время до нашего знакомства я почувствовал в себе, как чувствуют, наверное, беременность, необходимость разродиться, будешь смеяться, мемуарами. Их куски по несколько абзацев все время всплывают у меня в голове. Причем я а) не писатель и б) сопротивляюсь этому изо всех сил. Сопротивляюсь хотя бы потому, что не верю ни в смысл, ни в возможность написания чего-то дельного. А на самом деле – не знаю, почему сопротивляюсь. После встречи с тобой я начал все чаще думать о том, что рожать все-таки придется. Мне неловко оттого, что это мемуары (в мои-то 36!), но с другой стороны, я встретил в своей жизни довольно много очень интересных людей. И хотя бы в память о шефе (я, кажется, упоминал тебе о нем) стоит, может быть, попробовать.
Во мне сумбур, я никак не могу выкинуть тебя из головы, думаю, что и это тебя отталкивает от меня тоже, т.к. мне совсем не удается, да и не хочется, скрыть это от тебя.
<…>.

...
По-моему, в «Климе Самгине» полусумасшедший пианист, позже умерший от чахотки, говорит про Мусоргского, что тот напивался для того, чтоб, отключившись от всего, слышать музыку. Ну, и записывать, соответственно. Знаменитый портрет композитора кисти Репина, я уверен, ты его знаешь, написан буквально за несколько дней до его, Мусоргского, смерти в лечебнице, фактически, в вытрезвителе.
Я вот пьян слегка. И не стал бы писать, будь я трезв. Но музыка, черт бы ее побрал, сильнее меня.
Обнаружил на днях листок со своими записями от 2003-го года. Хочу привести их тебе. Заодно будет электронной заготовкой для мемуаров.

«01.03.2003

Закончилась еще одна зима.
Пишу это, хоть и уверен, что ничего, кроме банальностей не рожу (СЕГОДНЯШНЯЯ РЕМАРКА: тогда я любил играть словами, поэтому, читая сие сейчас, я несколько удивлен, что написал «кроме» вместо «акромя». Впрочем, все это пустое).
Вчера прилетел из Свердловска. Первая командировка. Были на «Ка...не». Хорошие люди. Жизнь кипит. Искренне завидовал им. Только сейчас понял, что завидовал их увлеченности, их усталости от работы и радости полноценного бытия.
После приземления почти сразу же позвонил Паше. Он шел с Володей Кри...иным и еще с кем-то. Пьян был в стельку. Рвался приехать ко мне. Отговаривал не делать этого поздно вечером. В итоге сдался. Как всегда, в итоге кончилось все пшиком. Не приехал. Обычный осадок. Паша должен был приехать today. Сначала днем. Но то, что это маловероятно, я знал еще вчера. С похмелья, я знал, он будет спать, минимум, полдня. Так оно и оказалось. В итоге, выйдя из общаги, он должен был уже поехать ко мне, но каким-то образом должен был пойти к Алле, нести какие-то лекарства. Алла же с утра пьет шампанское с Татьяной. Я думаю, он не приедет. В общем-то, еще вчера я думал, что он не приедет.
Странно, за что я его люблю? Да и любовь ли эта привязанность? Что-то болезненное, от страха одиночества, наверное.»

Я уже упоминал тебе несколько раз о своем очень близком друге Паше. Мы были друг другу чем-то вроде братьев, правда, довольно особенных. Он был жутким бабником, я – нет. Мое чувство к нему отдавало голубизной, его ко мне – нет. Но при этом мы посылали друг другу СМС-ки с вопросом: «Ты меня любишь?» – и он задавал мне этот вопрос более искренне, чем я. Когда мы расстались, я знаю, он страдал, а я испытал облегчение. Я знаю, что и сейчас он меня очень любит, а упоминавшаяся Алла (сейчас его жена) сильно ревнует его ко мне.
«…А, если это так, то что есть красота, и почему ее обожествляют люди?» (легко найдешь первоисточник с помощью Яндекса). Привел эти строчки к тому, что они перекликаются с тем вопросом, который я задаю сам себе: что есть любовь, жизнь, et cetera?
Например, я люблю всех, кого бросил. Того же Пашку. Что же тогда такое любовь?
Подмывает спросить (был бы трезв – не подмывало бы): <...> любишь ли ты меня (в нейтральном смысле этого слова, эквиваленте английского like)? Но не спрошу.
Боже упаси, <...>. Я исчезну из твоей жизни, как только ты меня об этом попросишь. Думаю, что даже раньше. Я ведь первый раз в жизни просто борюсь за внимание, пытаюсь понравиться, it’s true.
К слову, твое отношение ко мне я воспринимаю как расплату (как многое из того, что со мной сейчас происходит). Всю мою жизнь я интересовал других больше, чем «другие» интересовали меня. Я был очень нагл, самоуверен и эгоистичен. И за все это я готов и буду платить сторицей.
Но это все пустое. Это мои счеты.
Как бы я хотел просто потрепаться с тобой в какой-нибудь забегаловке, сходить в кино. (Если ты думаешь, что я не понимаю, как я смешон, ты сильно ошибаешься).
Я использую обычные для эгоиста формулы: ты мне интересен, нравишься и т.п. Кстати, страдательный залог. Но истина проста: я хочу тебя видеть. После встречи с тобой я все время (это не гипербола) думаю о тебе. <...>, но никому кроме тебя, я не хочу понравиться. После встречи с тобой меня тошнит ото всех. Я ничего не могу с собой поделать. Это правда. Я физически чувствую, как течет время. И оно течет без тебя. Это мука какая-то.
Я могу хоть пару сотен страниц родить (легко родить) с трепней о чем-то постороннем, очень интеллектуальном. Кто бы знал, как это легко и мучительно одновременно. Я дал себе что-то вроде слова – не врать. Но у меня такое чувство, что, пока ты мне не ответишь хоть что-нибудь, все будет ложь. При этом мой жизненный опыт подсказывает мне, что надо делать вид, что все OK, чтоб иметь хоть какой-то шанс.
Нет сил притворяться.

...Сдохну я как-нибудь на тренировке. Вот и сегодня изнасиловал себя, хоть и не в полную меру, т.к. жара.
Да, поймал себя сегодня на том, что называю тебя в мыслях "ежиком". Не знаю даже, почему это прицепилось. Между прочим, я на прошлой неделе для себя решил, что если ты не подашь о себе вести, то я сотру твой номер из мобильника, удалю всю нашу переписку. Довольно радикальная мера, т.к. в этом случае я бы не смог с тобой связаться никак. Я, конечно, помнил бы твой e-mail (все эти 987... просто невозможно забыть), но почти наверняка не стал бы на него писать. Короче, решил, что сделаю это все в субботу вечером. Проснулся с мыслью, что вот и настал этот день окончательного расставания с иллюзиями. Лежал в постели, пытался смотреть DVD, но мысли все время крутились вокруг одного и того же. И ты прислал SMS. Мистика какая-то. Я понимаю, конечно, что если б у тебя был какой другой вариант <...>. Я был крайним случаем. В этом стечении обстоятельств и есть мистика.
Завтра отправляюсь в Прагу и вернусь не раньше вечера воскресенья. Еще одна неделя, как и месяц назад, в монастыре (никаких гипербол, действительно - в монастыре). Думаю, что хорошо отдохну, впрочем, есть что и поработать. Тренинги для меня есть форма отдыха за счет корпорации, корпорация, впрочем, отдает себе в этом отчет.
Интересно, увидимся ли мы еще когда-нибудь? В этот раз я до тебя даже не дотронулся, хотя очень хотелось.

Представляешь, сейчас чтой-то вспомнил то, что написал лет около 20-ти назад. Часть забыл, там - многоточие. Конец тоже не помню. Почему-то сейчас мне этот стишок нравится:

Я помню, не было мне сна,
И мрак ночной был на дворе,
И не случалась все весна,
…………. в серебре

…. завален двор.
И, будто бы, из этой тьмы
Зашел ко мне в квартиру вор,
Зашел, как в дом заходим мы.

Мне страха не было тогда.
К добру я жалость не питал.
Все, что мне надо – лишь еда,
Все, чем я жил – один металл.

Вор все забрал и вдруг – пропал,
Исчез, как не было его.
…….. луны оскал –
Все, что осталось от него.

Мне тишина обречена.
Где гул шагов, как ветра гул?
Где ... как ливень из ведра?
И где, с чего идти в загул?..

...Мое отношение к тебе является реальным воплощением пословицы: «Насильно мил не будешь». Однако ж (это, конечно, странно), на меня это почти не оказывает влияния. Последние полтора месяца я живу довольно иррациональной жизнью, которая мало проявляется внешне, но это только видимость.
Много в моей жизни появилось болезненного, это, правда, не главное.
Вот пописывать я стал, хотя и зарекался когда-то, как ты знаешь. На самом деле всегда было у меня от этого зарока чувство, что я задушил любимого ребенка. Я довольно неплохо учился в школе, затем в институте, но важнее для меня, что я, к несчастью, был хорошим школьником с неопределившимися пристрастиями. (К несчастью, не только профессиональными) Имей я тогда хоть толику своего нынешнего опыта, всенепременно бы предпочел биологию или медицину и уж точно серьезно бы развивал в себе страсть к графомании. Странный бульон, конечно, но – какой уж есть.

«…Или в душе его сам Бог возбудит жар…» - это не про меня и химию. Мне было довольно любопытно, это да. Но скорее страсть подогревалась одержимостью шефа. А после его смерти – ученической ответственностью за завершение начатого Учителем. Как только я довел работу до логического предела, я ее оставил без сожаления, хотя и видел следующий шаг в тот мир, где учителем был бы уже я. Грех это, конечно. Но я, видит Бог, указал направление и надеялся, что меня поймут, те, что придут после. На 99.99% уверен, что мои «указания» утонут в реке под названием Забвение. Грех, грех это, конечно.

Я как-нибудь напишу тебе о шефе, наверное, самом ярком человеке из тех, что я близко знал. Сейчас же не буду тебя доставать.
Я написал тебе несколько писем и напишу, наверное, еще, потому что в личном общении я бы ничего тебе этого не сказал, а так – тебе будет, как минимум, забавно.

Так вот, о биологии и медицине. В маленьком (относительно Москвы, конечно, а так – больше 100 тыс. жителей) Нкбш. я из года в год систематически легко брал призовые места на школьных олимпиадах по биологии. Первое место, я, если быть честным, не занял ни разу, но второе-третье всегда было мое, если я участвовал. К слову сказать, то же было и на математических олимпиадах, и физических, и по истории, и по обществоведению. Стрельбой я занимался тоже достаточно успешно, хоть и не был тогда человеком спортивным. Но душа, как я вижу сейчас, лежала более к биологии. Ботанику, правда, терпеть не мог, почему-то, до очень взрослого возраста, я с сильной антипатией относился к растениям, очень долго не воспринимал их как живых существ.

Сейчас я даже не представляю, что должно в моей жизни перемениться, чтоб маршрут, что я торю, круто повернул, и лег бы на Богом указанную стезю. А жаль, вообще-то.

По причине вышеописанных комплексов я и питаю сильное уважение к врачам и биологам.

Что-то вспомнил сейчас один свой самоедский стишок, написанный в период, я думаю, депрессии:

Я мечу путь за собой.
И кажется мне, будто движу историю.
Я мечу путь за собой.
А может – просто мечу территорию.

Если быть честным, то для меня осмысленно прочитать эти строчки – все равно что посмотреться в зеркало.

Оттого я и люблю поэтов, этих Богом поцелованным людей. У них Дар записывать музыку сфер. Сами по себе они могут быть дрянными людишками, неприятными, мелочными, подчас совсем необразованными, но с Даром. Если тебе это интересно, я могу как-нибудь написать тебе на эту тему пару-тройку страниц. Я это к тому сказал, что если человек не графоманничает, а пишет по зову, что ли, будь уверен, что даже в корявых строчках будет слышна музыка (или какофония) сфер, сиречь Божественное откровение.

Забавно, что начальным позывом написать это было желание понравиться. Прочитав же, я вижу, надо обладать изрядной долей занудства (или терпения, если изволите), чтоб дочитать сей опус до конца.

Прости, если что не так.

Искренне твой...

Только сейчас заметил, что на фотографиях указан неверный год. На самом деле - 2006-й

Фотографии Breadseed : Виды Парижа

Был в феврале 2006-го в Париже, сделал несколько фотографий.

Фотографии Breadseed : Виды Парижа

Был в феврале 2006-го в Париже, сделал несколько фотографий.

Фотографии Breadseed : Виды Парижа

Был в феврале 2006-го в Париже, сделал несколько фотографий.

Фотографии Breadseed : Виды Парижа

Был в феврале 2006-го в Париже, сделал несколько фотографий.

Фотографии Breadseed : Виды Парижа

Был в феврале 2006-го в Париже, сделал несколько фотографий.

Обедал сегодня с Давидом в "Максима-Пицце". Заговорили чего-то о малине. И мне вспомнилось давнее.

Все мое детство и юность прошли в небольшом поволжском городе Нкбш., куда родители перебрались из Бийска при первой же возможности, когда закончилась обязаловка распределения. Бабуля и дедуля помогли им обменять квартиру в Сибири на половину коттеджа в Нкбш., где мы и прожили до 83-го.

Двухкомнатное жилище. Почти убожество по нынешним меркам и очень даже ничего по прежним. Небольшой огород, сад с парой яблонь и вишнями, малинник в палисаднике. Во второй половине коттеджа жила большая семья Ремизовых, как выразился бы Гей-удолбаный-в-хлам - гопники. Неплохие, в общем, пролы. У них были в совершенно зеркальном отражении такие же огород, сад и палисадник.

Окна моей комнаты выходили в малинник. С какого-то времени в малиннике поселился сверчок, начинавший верещать аккурат, когда родители загоняли меня в постель. Его визги напрочь отбивали сон (вообще, с детства меня периодически мучает бессоница, и я панически боюсь этой пытки). Я нашел способ, как с этим бороться. Перед тем, как лечь спать - кидал пару булыжников в кусты малины, так, чтоб было побольше треску. От нервного переживания сверчок обычно надолго замолкал, и я успевал заснуть.

* * *

А вот еще воспоминание, чем-то напоминающее предыдущее(относящееся примерно к тому же времени).

У Ремизовых была собака, Шарик, что-то вроде шпица, белесовато-грязная. Прошло лет 30, но помню ее, как сейчас. Так вот эта тварь любила бесконечно гнусно лаять по ночам, раздражая родителей. Отец выходил среди ночи на крыльцо и для успокоения швырял камень в гадину. Обычно попадал, т.к. гадина, хоть и содержалась не на привязи, но лаять ночами предпочитала, сидя на одном и том же месте рядом с будкой.

Еженочная тренировка привела к тому, что отец настолько отработал мастерство метателя, что попадал в собаку загодя с вечера приготовленным камнем, уже не глядя, да и толком почти не проснувшись.

Я приведу здесь три стихотворения о войне без комментариев.

К.Симонов
* * *
А. Суркову

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.

«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

1941

К. Симонов

Если дорог тебе твой дом... (1942)


Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!



Николай Заболоцкий

* * *

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,—
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.

Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?

Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.

За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.

И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка,—
Встанет утро победы торжественной
На века.

1946

Я не так давно, совсем недавно, веду этот открытый дневник, даже сам толком не понимаю, зачем. Наверное, удовлетворяю свою страсть к публичному писательству, страсть, которая в силу жизненных обстоятельств не может быть иным образом реализована. Я вижу, что подавляющее большинство авторов блогов младше меня в два и более раза, поэтому наверняка многое из написанного мной кажется им присыпанным пылью, что ли. Почти уверен, что это так.

Несмотря на все достоинства (коих большинство), юность имеет один существенный недостаток - недостаток знания. Под знанием я здесь понимаю жизненный опыт, опыт чувствования, впечатления и т.п. Этот недостаток, конечно же, легко устраняется самим ходом жизни, однако есть обстоятельства, имеющие непреодолимую силу, например, знакомство с людьми, которые уже умерли, и общение с которыми для совсем молодых поэтому просто невозможно.

Не так давно один мой коллега, 23-х лет от роду, сказал, что наше время замечательно тем, что наконец-то стали снимать правдивые фильмы о войне. Привел пример "Списка Шиндлера", что-то наше отечественное. Меня это так удивило, потому что для меня фантастичность, нереалистичность и в подавляющем своем большинстве бездарность современных военных лент была очевидной. А потом я понял, в чем дело. Причина в том, о чем я написал выше: те, кому сейчас меньше 25-ти просто нне знакомы с ветеранами Великой Отечественной. Для людей моего поколения - это реальные люди, с массой из которых мы были знакомы лично. К слову сказать, отец одной девчонки из моего класса был фронтовиком, дочь у него была поздним ребенком. В моем детстве и юности ветераны были еще даже не пенсионерами, во всяком случае, еще очень многие из них.

Для меня война так тесно связана с воспоминаниями бабули, отца, шефа. В очень малой степени с воспоминаниями деда, который разговорился единственный раз в моей жизни, за два года до смерти в 83-м, 22-го апреля, в день, когда меня приняли в пионеры. Однако весь фон детства и юности связан с людьми на себе протащившими этот многолетний кошмар бойни и восстановления.

Вообще, война может описываться прямо противоположно ее участниками и свидетелями. Для моего шефа, Владимира Робертовича Линде, ушедшего на войну в 42-м сразу по окончании школы, война была (несмотря на всю ее трагедийность) самым большим в жизни приключением. Да это и естественно, потому что ему было только-только 18, когда он попал на фронт, и чуть более 21-го, когда война закончилась. Дед же молчал о войне, как об ужасе, потому что, уходя добровольцем летом 41-го он оставил дома жену и двух детей, старуху-мать (так и умершею, не дождавшись его с фронта, в 42-м), незамужнюю сестру. Он был единственным кормильцем, да еще в ноябре 42-го родился мой отец (в начале 42-го дедову часть переформировывали недалеко от родных мест, узнав об этом, к нему приехала моя бабушка - в результате появился на свет мой отец).

Я хочу привести здесь воспоминания своего шефа о войне, которые были опубликованы в небольшой книге, выпущенной нашим Институтом в 97-м ко Дню Победы. Книга была подготовлен к изданию еще в 91-м и состояла из рассказов ветеранов войны-работников Института. Я думаю, что все понимают, что такое был 91-й и несколько последующих лет. Короче, найти средства на издание книги удалось только к маю 97-го. Ее тираж был 300 экземпляров. В основном их раздали авторам сборника. Один экземпляр я по просьбе ветеранов отвез в Библиотеку Великой Отечественной войны, что на Поклонной горе. Как полагается, один экземпляр должен был быть отослан в Ленинскую библиотеку. Шеф написал интересно, я думаю, что если у кого хватило терпения дочитать до этого места, тот прочитает и рассказ шефа.

В. Р. ЛИНДЕ

ПОД СТАРОЙ РУССОЙ

Лето 1991 .года: полвека прошло с начала Отечественной войны. Общественные организации Старой Руссы пригласили на встречу ветеранов частей, участвовавших в боевых действиях под городом. Ранним утром приехали и мы — группа москвичей — ветеранов 43-й гвардейской латышской стрелковой дивизии.
Нас встречают на станции с автобусом и предлагают ехать в гостиницу «Полнеть» — досыпать.
Какое тут спать! Нам хочется поскорее увидеть город, где в молодости пришлось пережить самый для нас тяжелый период войны, город, за который пролито столько крови, но который был окончательно освобожден без нашего участия.
...25 тысяч жителей, два завода химической аппаратуры, знаменитый грязевой курорт, прекрасно сохранившийся деревянный двухэтажный дом Ф. М. Достоевского, действующие восстановленные церкви.
Непривычно чистые улицы, ухоженная зелень. Даже индивидуальные дома на окраинах в образцовом состоянии, раскрашены затейливыми узорами, перед фасадами — обилие цветов, нигде ни хлама, ни соринки — видимо, сказывается вековая культура русского Севера, не знавшего татаро-монгольского ига.
Много водных пространств: в центре города водный парк, многочисленные пляжи. Спокойные, сонно текущие реки, с темной водой и прелестно звучащими названиями — Пола, Ловать, Полисть. Над реками—красивые новые мосты: Ленинград в миниатюре. В два часа дня — прием ветеранов в горкоме партии. Здесь мы, солдаты, видевшие войну на уровне своего окопа, узнаем ее страшную статистику — за два с половиной года боев под Старой Руссой погибло более 400 000 наших солдат, а немецких — вчетверо меньше.
(Иногда в передачах о войне звучит песня одного из многочисленных у нас композиторов-развлекателей:
«Рощи, одетые в золото,
Реки, пройденные вброд,
Наша военная молодость —
Северо-Западный фронт».

Не замечал я тогда этой золотой поэзии осени под Старой Руссой, а леса были огнем артиллерии превращены в уродливо торчащие расщепленные обгоревшие остатки стволов. И реки вброд не пройдешь—они здесь все глубокие, с заболоченными берегами, и переправы через них на бревнах и плотиках всегда оплачивались большой кровью.
Возможно, что платному скомороху из редакции армейской газеты в тылу и была возможность лицезреть «золотые рощи», но широкая публикация такой «лирики» — по существу — кощунство и глумление над памятью многих тысяч, отдавших здесь свою жизнь.
Такие вещи у нас повсеместно стали обычными после войны: вот, например, скоморох Бернес:
«Девчонки, их подруги,
Все замужем давно».

Вот так — замужем, да еще давно. А за кем замужем? Сегодня мы знаем о судьбе ребят поколения 20—24 годов рождения — 3-5 % осталось в живых.
Из 10 класса, который я окончил в 1942 году, из 15 мальчиков в живых осталось трое... Это была жизненная трагедия и поколения молодых женщин тех лет.
Битва под Старой Руссой не принадлежит к числу известных сражений прошедшей войны, в честь сражавшихся здесь не гремели московские салюты, не звучали поздравления в приказах Верховного Главнокомандующего. Эта страница войны еще не перевернута — историкам судить о целесообразностях стратегии командования, но солдаты, участники этой битвы — живые и мертвые — выполняли и до конца выполнили свой воинский

СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ, СТАРАЯ РУССА, ВЕСНА 1943 ГОДА...

Бесконечные болота, не промерзающие даже зимой — хлипкая булькающая трясина. Дороги-лежневки из жердей или расколотых вдоль с помощью клиньев стволов елей. Шаг в сторону от дороги — и ты в болотной жиже. Окопы, землянки копать нельзя — они сразу заполняются водою. Солдаты строят «завалы» — в землю вбивается два ряда кольев, они оплетаются ветками, внутрь заваливается грязь — вот и все «укрепление». Особенно туго артиллеристам — редкие сухие островки немцу известны и пристреляны артогнем. Орудия приходится ставить на настилы из бревен— такие сооружения часто разваливаются при стрельбе, и пушка тонет. Трудно упрятать лошадей: для этого делали между деревьями из стволов елей стенки-коридоры, куда и заводили лошадей. Но защита эта плохая — остаются щели, и осколки от разорвавшихся мин и снарядов залетают внутрь. Смотришь —а у лошади кишки вывалились — осколок полоснул по животу. Коня жаль, но что остается? — только ствол карабина в ухо.
Снабженцам тоже не сахар — ничего не подвезешь. Существуем впроголодь, снаряды носим на себе: проберешься по болоту до пункта боепитания, притащишь за день 3—4 снаряда.
Эвакуация раненых — на своем горбу, хорошо, если есть волокуша-лодочка. Санроты и санбат — в зоне действительного минометного огня, после артналетов палатки превращаются в ленточные лохмотья, гибнут врачи, сестры, раненые, лежащие вокруг палаток на еловом лапнике. Раненых вывозят в тыл в двуколках и фургонах по жердевне-трясучке, при поездке по которой и у здорового человека внутренности готовы оборваться, а уж каково раненым — умолчим (сам испытал).
Ну, а немец, естественно, на сухом: бетонные доты, дзоты, колючая проволока в несколько рядов. Зимой немец намораживает перед своими позициями ледяные валы высотой 2—3 метра, скользко, не заберешься. И все, конечно, прикрыто перекрестным огнем пулеметов и заградительным — минометов.
...И непрерывные бои, как официально именовалось, «местного значения». «Местного», видимо, потому, что месяцами наши войска топтались при существовавшей тактике на одном месте, без продвижения вперед. И это происходило уже после наступления под Москвой, уже отгремел Сталинград.
(Уже после войны я прочел у Вячеслава Кондратьева о боях подо Ржевом — это весна 1942г. Весной 1943г. — под Старой Руссой — было то же самое).
Не знаю, конечно, как командование планировало боевые действия и учитывало опыт прошлых боев, но каждый раз повторялось одно и то же: прибывающему пополнению (обычно ночью) прямо с марша раздавались винтовки, по тридцать патронов и пара гранат — и сходу в атаку. Ладно, если еще перед атакой постреляет артиллерия или «сыграет «катюша», обычно — просто так.
Результат был один — возвращались немногие. Приходилось видеть и худшее: без поддержки артиллерии (о танках и речи нет — не пройдут здесь, а авиацию нашу вообще редко видели) среди бела дня начинается атака: 30—50 человек, которых наскребли из сильно поредевших полков — писарей, ездовых, телефонистов, поваров — идут по колено в болоте на немецкие укрепления. Немец молчит. Когда остается около сотни метров до немецкой линии, начинают гулко работать немецкие крупнокалиберные пулеметы.
Через 5-10 минут все кончено...
Иногда ночью выползает один-другой раненый, остальные убиты или ранены и захлебнулись в болоте.
Кто, на каком уровне отдавал такие приказы?
К весне начались ночные бои; считалось, видимо, что это уменьшит потери. Немцы много стреляли трассирующими — нам был приказ: вести огонь прямой наводкой по точкам, откуда выходит трасса.
Во время одного такого боя под деревней Рамушево тяжелый снаряд лег рядом: пронзила боль, нечем дышать, сознание пропало. Но нет, ;меня кто-то ворочает. Оказалось, один наш сержант: «Жив?» — «Не знаю...» — «Значит, жив». Затащил на снарядный ящик, сгреб с меня комья грязи: «Куда тебя?» — «Не знаю, вроде нога...» Нога ниже колена разворочена, из теплых штанов торчат клочья ваты. — «Эх, как он тебя» ... Разорвал мой и свой индивидуальные пакеты, приложил к ноге (не знаю какой умник утвердил эти индивидуальные пакеты — они пригодны, пожалуй, лишь перевязывать пальчики детям в садике).
Сержант вытащил из вещмешка вафельное полотенце, обмотал ногу — оно сразу почернело. Он снял у меня с головы шапку, завязал на ноге ушами и обмотал чем-то, ногу выше колена перетянул ремнем: «Ползти можешь? Давай карабин не бросай». Подташил немного к тропинке: «Ну давай» — и ушел.
Ползу по мешанине из снега, грязи и воды, нога пылает, не хватает дыхания. Взошла луна — заметил телефонный провод на кустах — ага, надо по нему держать. Убитая лошадь — голова, одца нога, часть туловища — больше ничего нет. Ползу—вроде какая-то дорога посуше. По дороге едут — на санях по грязи – полевая кухня, два солдата. Помогли: один повар даже дотащил до санроты.
Спасибо, сержант, забыл твое имя, спасибо, ребята-повара.
Семь месяцев по госпиталям: Крестцы, Вышний Волочек, Ярославль, Максатиха; одна операция, другая, третья — сохранилась нога.
(1991 год. Мы на машине объезжаем окрестности Старой Руссы, где три года грохотала машина человекоубийства, — как они памятны нам: Соколово, Березовка, Гриндино, Совхоз Пена, Рамушево и, конечно, «Фанерный», где в бывшем заводе на левом берегу Ловати был сортировочный пункт раненых со всего старорусского участка. Никто из оставшихся в живых не миновал «Фанеру».
Везде — многочисленные обелиски с сотнями, тысячами фамилий и безымянных. Ставим свечи на обелисках наших товарищей— они собрались снова вместе после тех атак. А вот совсем свежие: майор, сержант, рядовые — 1988 год — земля Старой Руссы и по сегодня начинена смертью и продолжает требовать плату за прошлое.)
...Я вновь вернулся в свою батарею под Старую Руссу, но на этот раз на несколько дней — в начале ноября 1943 года наша дивизия была переброшена под Великие Луки.

У ВЕЛИКИХ ЛУК

Конец 1943 года. Наша батарея повзводно расположилась на шоссе Великие Луки—Новосокольники — держим противотанковую оборону. До передка километров десять, оборудовали огневые для кругового обстрела (здесь есть «настоящая» земля), живем в землянках с теплыми печками. Иногда плюхается где-то шальной снаряд —нет войны!
Лесов здесь нет, за дровами ездим в Луки — города нет, разбит до кирпичей, а .кирпичи — до крошки. Откапываем из-под развалин остатки строений: попадаются дубовые куски, которые с трудом берут даже наши артиллерийские пилы — крепко строили наши предки!
11 января 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов, окончательно разорвав кольцо блокады Ленинграда, начали быстрое продвижение на юг и в Эстонию. Немецкая оборона развалилась.
Чтобы спасти свои отступающие войска, немцы начали перебрасывать подкрепления с более южных участков фронта, в том числе и по дороге Новосокольники—Псков—Луга.
Ночью 13 января наша дивизия была поднята по тревоге, нам зачитали приказ: совершить ускоренный марш в район станции Насва (севернее Новосокольников), прорвать немецкую оборону и любой ценой перерезать железную дорогу Новосокольники — Псков, чтобы оказать помощь войскам героического Ленинграда.
Короткие сборы, команда: «Орудия на передки, батарея — марш!»
Пока шли по дорогам, двигались быстро, но потом пришлось идти по целине. Зима была теплой, местность под Великими Луками — сплошные обледенелые голые холмы и косогоры. Лошади падают, путаются в постромках, посбивали ноги до кости. Обматываем лошадям ноги тряпками, разорванными плащ-палатками, спускаем пушки с холмов по веревкам и так затаскивает вверх, но двигаемся.
Немецкая оборона в этих местах создавалась заблаговременно: три ряда колючей проволоки на железных прутах, опорные пункты с бетонированными дотами («Вилла Луиза», «Вилла Гертруда» и т. п.)—все простреливалось.
Дивизия наносила удар в районе деревень Федорухново—Тимоново—Полутино в направлении железной дороги. Нам впервые было придано 23 танка, перед наступлением полки были пополнены.
Удар наносился ночью, бои были жестокими. Немцы ни за что не хотели отдавать железную дорогу, постоянно контратаковали. Во время одной из контратак они окружили окоп, который только что захватили наши бойцы. Но в живых в окопе был только один — сержант Роланд Расинып. Он вел огонь из пулемета, потом из автомата — пока были патроны. Когда наши бойцы вновь захватили окоп, они обнаружили там мертвого сержанта, вокруг лежало 22 трупа немецких солдат — двое были убиты ударом ножа ... [Я единственный раз видел шефа плачущим – это, когда он мне как-то сам рассказал эту историю]
Но оборона немцев была прорвана, наши почти вышли к железной дороге и захватили станцию Насва — дорога больше не могла служить немцам.
Приказ высшего командования дивизия выполнила, но очень дорогой ценой: много наших осталось висеть на проволоке, полки обезлюдели. Командир дивизии отдал приказ: оборону на участке прорыва занять артиллеристам и минометчикам.
Высокая, метров 5—6, насыпь железной дороги. Мы на веревках перетащили орудия через насыпь, сошники уперли в основание насыпи, снаряды вынули из ящиков, протерли и разложили рядом на плащ-палатки. Правее нас — батарея сорокапяток и 42-миллиметровых (английских) пушек — мы их называли «второй фронт». Прямо за насыпью расположились 120-миллиметровые минометчики — эти ребята нам здорово помогали, хотя стреляли они под большими углами и осколки мин жужжали над нашими головами.
А мы, артиллеристы, лицом к немцу.
Пехоты впереди нет...
Впереди, чуть правее — замерзшее озеро с сухим камышом, влево — горят деревни: Большое и Малое Воево.
Немцы появились после обеда, но их первую волну смела «катюша», камыш на озере сгорел, лед раскрошился. Мы не стреляли— берегли снаряды.
Вторая атака началась в наступающих сумерках, они шли без шинелей, ведя на ходу огонь из автоматов.
Когда до их целей оставалось около двухсот метров, прозвучала команда: «Огонь!»
Немцы начали обходить озеро с битым льдом и толпами направлялись на нашу батарею.
Ну что ж — ствол параллельно земле, рука сама знает, насколько довернуть маховичок горизонтальной наводки, снаряд в орудие — огонь!
Орудие вздрагивает, и тут же голос Хачияна — моего заряжающего: «Гатова!» Четверть оборота маховичка — огонь! И уже опять — «Гатова!»
Ах, какой ты молодец, Хачиян (бывший цирковой артист!) — как только ствол откатился, вылетела гильза, ствол накатывается, а Хачиян успел дослать следующий снаряд.
Огонь! Огонь! Огонь! Пушка работает как автомат; пол-оборота маховичка — и ствол подвинулся туда, где погуще идут... Огонь! Ага!.. Пореже стало— не нравится, суки!
Хачиян, дорогой! Давай, давай! Ты сейчас самый дорогой человек на свете, Хачиян!
Огонь Огонь! Мы бьем в упор по этой движущейся массе, под ногами уже все завалено стреляными гильзами, Хачиян отбрасывает их ногами, в руках очередной снаряд.
По щиту шмякают автоматные пули, эта сволочь прет и прет, чуть не зубами хватает за ствол орудия.
Огонь! Огонь! В голове одно — лишь бы не задело Хачияна – тогда все. Но он на месте: «Гатова!», «Гатова!» — и орудие стреляет.
Мы не ощущаем, сколько времени длится этот бой, мы вообще не ощущаем ничего, кроме звона вылетающей гильзы, прыгающей пушки при выстреле и слепящего пламени. С насыпи кричат — кончаются снаряды, остались только бронепрожигающие (их без приказа использовать нельзя).
Какой сейчас приказ? От кого? Давай бгонепрожигалки, мать вашу...
Но тут из-за насыпи полетели мины с другим воем — это подошли 82-миллиметровые минометчики, а эти ребята способны сыпать минами, как горохом.
И немцы не выдержали — это не шуточка: прямая наводка и плотный минометный огонь! Бой затихал...
Мы сидим на станинах теплой пушки и молчим. Еще мы не воспринимаем ничего вокруг, нервное напряжение еще не спало, мы только сознаем — на этот раз пронесло... Достаем бумагу, табак, пытаемся завернуть — и ни у кого не получается...
Как это в балабольной песенной поделке? —« После боя сердце просит музыки вдвойне...»
Ничего не просит наше сердце, мы сознаем, что мы вот живы, у нас нет даже сознания, что мы победители, что сделали нечто особенное.
Копжин, заядлый «трофейщшк», молча поднимается и направляется в сторону немцев. Ему бросают: «Ты, долбо..., возьми автомат, там могут быть живые ...»
Через короткое время Кошкин возвращается, вешает на щит орудия два «шмайсера». Он какой-то не такой. «Ты чего?» — «Да там их целых почти нет — все разобранные».
А, вот в чем дело: иногда при выстрелах в воздухе летали какие-то горящие предметы. Так это куски одежды .. Прямая наводка.
А мы все сидим на станинах, постепенно приходим в себя, начинаем чувствовать во рту пороховую кислятину, окружающий холод.
Через нашу батарею проходят подразделения свежей части, сменяющей нашу обескровленную дивизию (много позже я прочитал, что это были полки 150-й стрелковой дивизии полковника Гончаренко).
Впереди было еще полтора года войны...
Прошло много лет. Как-то соседний институт организовал экскурсию в Михайловское и Святогорский монастырь. Взяли и меня. Новенький «Икарус», веселая компания — едем.
В Великих Луках — ночевка на турбазе. Рано утром я распрощался со своими знакомыми, пожелал им интересной экскурсии, а сам отправился на автостанцию Великих Лук: «Идут ли автобусы в направлении Насвы?» Оказывается, идут. Поехал. Вот и Насва.
Удивительно — ни у кого не нужно спрашивать — ориентируюсь сам. Пошел по насыпи железной дороги — она изменилась, подсыпка свежими камешками, железобетонные шпалы, окрашенные серебрянкой столбы — дорога электрифицирована.
Тихое теплое летнее утро, разнообразие полевых цветов сверкают капельками росы. Стрекозы, повиснув над цветками, машут крыльями, как маленькие вертолетики.
Дальше по насыпи — да вот это самое место здесь стояла моя пушка, оттуда шли ОНИ . . . Неужели это было? Было! Вот это озеро, вырос высокий зеленый камыш.
Спускаюсь на луг — две девчушки 15—16 лет грузят на машину скошенное сено; водитель парень таких же годов, подходит ко мне: «Кого-то ищете?» — «Да нет, воевал здесь, вот приехал посмотреть, вспомнить!» — «Не в латышской дивизии?» - «Да, в ней». — «А нам латыши каждую неделю пиво в потребсоюз присылают». — «Да, уж вижу — ты с утра приложился. Поедешь— смотри девчат не угробь!»
Жизнь продолжается.

ШТРИХИ ВОЙНЫ

Никакие военные воспоминания (или мемуары) не могут представить действительную картину происходивших событий. И причина здесь вовсе не в свойствах человеческой памяти или в неизбежном субъективизме автора-очевидца. Равным образом, почти всегда формальное описание событий дают даже объективные историки-исследователи, работающие только с сохранившимися документами.
Для полного освещения прошедших событий, по-видимому, необходимо объединение того и другого.
А историческая художественная литература? Война, как явление в жизни народа, в которую вовлечены миллионы людей, оказавшихся в условиях необходимости целенаправленных действий под постоянной угрозой смерти, всегда была объектом внимания писателей. Если отбросить все примитивно-развлекательное и тенденционно-заказное, то окажется, что на тему «Человек на войне» создано (как это ни странно) не так уж много.
Я бы упомянул Барбюса, Ремарка, Шолохова, Стейнбена, в последнее время — Быкова и Бакланова (и пожалуй, первую книгу трилогии Симонова — с постоянным голосом автора-комментатора «за экраном»).
А ранее? Даже такой знаток души человеческой (и сам боевой офицер!), как Л. Толстой, не избежал искушения придать войне ореол романтизма, а подчас — просто налета театральности (описание поведения Кутузова, гибели Андрея Болконского).
Оказывается, воссоздать облик войны достаточно трудно даже выдающимся историкам и писателям, и уж едва ли стоит пытаться это делать рядовому человеку, бывшему какое-то время на войне.
И все же — каждый человек, непосредственно прошедший через войну, сохранил в памяти отдельные штрихи ее облика, которые вместе помогут представить, какова она, война. Итак.

* * *
Пополнению артиллерийской батареи выдают винтовки - 2 штуки на расчет (6 человек). Получаю винтовку (хотя положены карабины). В магазине нет подающей пружины — сунул пальцем один патрон — выстрелил. Как охотник! Это начало 1943 года. Как было в 1941?

* * *
Заряжающий Хачиян. Намазывал на хлеб пушсало [пушечная смазка], посыпал солью и ел. На вопрос изумленных товарищей невозмутимо отвечал: «Жиров не хватает...» Самое невероятное — никаких последствий в отношении живота. Где ты сегодня, бесстрашный, невозмутимый дружище Хачиян? Неужели история сыграла с нами злую шутку, и вот сегодня, где-то в Карабахе, теперь уже твой сын подает в орудие очередной снаряд?

* * *
Весна 1943-го, городок Крестцы, госпиталь. Раненая нога - багрово-синее бревно. Флегмона. Завтра (решено на обходе) — отрежут. Утром — в операционную. Какой-то новый врач — подполковник медицинской службы. Потыкал пальцем, подумал; берет зонд (проволока сантиметров 25), тычет в рану, шурует: как будто хочет вырвать из меня все кишки вместе с желудком.
Дает отдохнуть. Говорю: «Доктор, зачем Вы это? Осколок вытащили».
— А вот я и проверяю.
— Доктор, почему у Вас такая отсталая техника? Ведь в 1915году Мария Кюри организовала передвижные рентгеновские станции из парижских такси, а Вы — проволокой?..
-Что-о-о??! Мария Кюри? Сестра!!!
Сестра вкалывает несколько уколов, все поплыло по спирали вниз. Пытка продолжается, и вскоре в чашку звякает осколок Оказывается, он раскололся пополам, один остался в ноге и пошел вниз.
Сразу пошло на поправку — сработал американский пенициллин. А меня подполковник на перевязках встречал одинаково: «Ну, как насчет Марии Кюри?» Спасибо, доктор!

* * *
1943 год, лето, Максатиха, опять госпиталь. В операционной - стайка девчонок с сержантскими погонами. Практикантки 3-го курса мединститута. Привезли раненых — грязных, с развороченными ранами. Будущие врачи сбились кучей: «Ой, ой, девочки, я не могу такое видеть». Одна хлоп в обморок.
Ничего — через пару недель орудовали на операциях, как заправские мясники. Как-то случилось, многие имели хорошие голоса, вечерами с деревенскими девками и бабами разводили песни. И обязательно эту:
«Мне недолго добежать до проруби,
Не запрятав даже русых кос...»

* * *
Взяли Ригу. Две недели с лишним стоим на окраине города. Рядом зоопарк, животные сохранились. Слон, тянет хобот. Даю в пилотке пайку хлеба (пилотка засалена до невозможности, можно сварить щи). Слон хоп!—хлеб в рот вместе с пилоткой (а на ней звездочка, да еще иголка). Переживал за слона — подохнет ...
Но нет, все в порядке — слоновье здоровье!

* * *
Зима 1944-го. Раненый пехотинец привел немца. Пехотинцу помогли, а куда этого фрица девать? — никому неохота вести его в штаб полка. Он почуял недоброе и говорит:
«А я в ваших не стрелял». — «Как ты, сука, не стрелял?»-«Не стрелял, я — панцерегер (артиллерист противотанкового орудия), а у вас танки в бою не участвовали. А потом я из города, где родилась Клара Цеткин!»
Когда я перевел ребятам, все грохнули: «Во дает! — не стрелял, ,к коммунизму прямое отношение имеет. Хрен с ним, отведем его в штаб. Переведи ему».
Спасла фрица знаменитая замлячка, а то бы...

* * *
Стоим в противотанковой обороне на шоссе Великие Луки— Новооокольники. До фронта километров 10. Хорошие землянки. Встречаем Новый 1944 год. Изрядно выпили... В 24.00 дали по фрицу новогодний салют. В 2 ночи (по берлинскому времени 24.00) немец ответил таким же подарком. Звонит командир полка— какая у вас там обстановка? Комбат — совсем хорош, даже трубку телефонную удержать не может. Держим ему. Рапортует: «Полный порядок, товарищ первый, если немецкие танки пойдут — сам к пушке встану».
Через несколько дней, когда отбивали атаку немцев, а в расчетах (многие вышли из строя, комбат действительно стрелял сам, и хорошо стрелял.
Не трепался комбат!

* * *
Переходим на другой участок фронта. Привал в разрушенной деревне, жителей нет. Кошкин (наш заядлый трофейщик) приносит чистый полотняный мешочек: «Во, братцы, подрубаем, лапши нашел в одном доме в сенях висел».
Открываем — там деревянные сапожные гвозди ...

* * *
Получили новых артиллерийских лошадей — финские, трофейные. Огромные, желто-белесые, малоподвижные. Ездовые никак с ними не могут управиться, ничего иностранный конь не понимает.
Оказалось, не все уж так безнадежно: если пользоваться командой, в которой процентов на 90 отборного мата, то чужеземное животное все прекрасно понимает и выполняет.
«О, великий, могучий русский язык!»

* * *
Не хватает телефонного кабеля — весь обтрепался, изоленты нет. Когда кабель в воде, грязи — ничего не слышно. В немецкой каске варю на костре разные смеси из пушсала, еловой смолы и толченого кирпича. Пропитываю ленточки из разорванных плащ-палаток. Получилась приличная изолента — благодарность комбата.
...Первые успехи на поприще химии ...

* * *
На бывшей немецкой обороне уйма печатной продукции, в том числе новогоднее (к 1945 году) послание Гитлера: «Миттайлунг аи ди зольдатен» (обращение к солдатам). Удивительно откровенное, начинается так: «В тяжелых отступательных боях 1944 года ...» Затем фюрер успокаивает своих солдат, что мероприятия по «киндерландфершикунг» (т. е. отправка детей в сельскую местность) проводится образцово (американцы совершали массированные налеты авиации на города Германии), и в конце, разумеется, выражение «близкой» победы немецкого Вермахта.
Поразительное твердолобие — выражение надежды на скорую победу никак не согласуется с общим состоянием близкого краха, что признается в предыдущем тексте.

По поводу всего происходившего на протяжении всего последнего месяца я могу вспомнить лишь старую русскую пословицу
МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ

Вообще, стыд - это удел живых.

Моему деду здесь всего 29 лет.

Иногда мне неловко сравнивать себя с этим поколением. Мы, все-таки, в подметки им не годимся.

Специально поместил не пафосное фото.

Завтра День Победы. Как-нибудь я напишу что-то о войне как я ее себе представляю, но сейчас хочу опубликовать письмо своего деда жене, моей бабуле, написанное в августе 1942-го. Я полностью сохранил стилистику и орфографию.

22 августа 1942 г.

Здравствуй моя дорогая Нинуля!
Сталик, Эммочка, Маша, Валентина и Вера!

Нинуля, сообщаю, что сегодня я получил открытку, написанную от 13.8.1942 – о чем благодарю. Сообщаю, что про Зеймерта мне ничего неизвестно. Он остался в Донбасе, когда мы оттуда уезжали на фронт, к центру; в то время, как мы полагали мы едем в тыл ближе к дому, а оказалось, что прямо сомкнулись с немцем. Он в это время прорвал нашу оборону Юго-Западного фронта. Зеймерт был оставлен командовать батальоном для того, чтобы дождаться одного командира из отпуска и вместе с ним следовать за нами, но как тебе известно, что случилось.

Теперь Вам известно, что Донбас оставлен, и какова судьба Зеймерта – не могу фантазировать. Вероятнее всего он отошел с нашими войсками, если только не остался в плену, но так как ты пишешь, что от него получено письмо за 8 июля, то надо полагать, что он где-нибудь в Армии – Коновалов, Проценко, Кашканов все живы и здоровы. Всех я видел после переправы нашей бригады через Дон. Кашканов пропадал вместе <…> дней 20. Мы думали, что их убило где-нибудь или попали в плен. Но нет! Все в порядке. Никого из нас во время бомбежки и похода не ранило.

А так-же и в настоящее время живы и здоровы. Проценко имея, вообще слабое здоровье, немного хандрил. Я по-прежнему себя чувствую ничего, только чертовски скучаю по Вас. Беспокоюсь о твоем здоровье Нинуля, у тебя слабое здоровье и прошу, много не задумываться а то как ты пишешь, как только от меня долго нет писем так <…> в постель не ложишься и так думаю ты мне не признаёшься, наверное, даже хвораешь. Ненужно, милая, расстраиваться, мало ли по какой причине не бывает долго от меня писем. Война, а поэтому и почта может попадать под курьезы.

Ты спрашиваешь, как у меня было настроение, когда нас бомбил. Опишу, познакомься с моими открытыми мыслями. Утро. Это было 6 июля 1942 мы едем в эшелоне с юга прямо на север беспечно себя чувствуя, не задаваясь мыслью ни на минуту о возможной опасности, и тем более, как мы понимали едем к центру, на север, едем от фронта километров 200, а это тыл – пили, ели, шутили, всевозможные планы каждый строил вот де-мол буду ближе к дому и т.д. (я перед выездом тебе в одном письме по этому поводу намекал, что едем в тыл ближе к дому)

[надпись на полях: Целую Сталика и Эммочку]

вдруг!.. недалеко % проследи по карте с юга железная дорога проходит западнее Волги на север % не доезжая на этом пути первый большой город (областной) где в эти дни были ожесточенные бои – поезд остановился в поле. В чем дело? Оказалось в метрах 200 – 300 от паровоза с воздуха разбомбили пути. Мы обратно проехали немного – 4-5 км остановились. Тут-то и пошли наши муки; то «воздух» - значит аэропланы, то по «вагонам» так целый день, с утра до поздней ночи. Убегали то в придорожные кусты, то в поле. В одно из таких злосчастных обстоятельств меня застало лежачим под деревом какое оно было и как окапываться ножем перочинным я писал.

Идут аэропланы вражеские в пике % слышно, сами не видим. Лежал в кустах % Жду взрыва бомб Лежу и думаю, где упадут: Неужели рядом со мной? Тогда меня ранит. Нет! Не может быть. Они должны упасть в стороне от меня, а потом когда они с воем приближаются к земле, так становится мертвецки спокойно и безразлично, мне кажется в эту секунду человек мало способен думать, или он ждет смерти или направляет ее он в сторону. Я почему то в это время думал о тебе о детях и думаю, не может быть чтоб меня убило. Я очень и очень беспокоюсь и беспокоился – как моя Нинуся может без меня жить. Вдруг! …. взрыв!!! я оглох на минуту…..жив!!!

[Далее письмо неожиданно заканчивается на полях: Жди продолжения моих мыслей. Крепко целую твой подпись]


Два пояснения. Я так понял, что дед знаком % выделял обстоятельства, использовал его, как скобки. В двух местах я не разобрал слово, я обозначил их <...>

One should always be in love. That is the reason one should never marry.

And I have nothing to add to this sentence.

Вот кто бы из обыкновенной публики поверил, что это стихи Маяковского ("Романс" из поэмы "Про это"):


Мальчик шел, в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел в Тверской заставе.
Ничего не видя, мальчик шел.
Шел,
вдруг
встал.
В шелк
рук
сталь.
С час закат смотрел, глаза уставя,
за мальчишкой легшую кайму.
Снег,хрустя, разламывал суставы.
Для чего?
Зачем?
Кому?
Был вором-ветром мальчишка обыскан.
Попала ветру мальчишки записка.
Стал ветер Петровскому парку звонить:
- Прощайте...
Кончаю...
Прошу не винить...

Никогда бы не поверил, скажи мне кто тогда, в 20 лет, когда я читал это впервые, что и мне все-все-все это доведется пережить самому.

Очень люблю стихотворение Евтушенко, на которое написана песня из «Служебного романа»:

Нас в набитых трамваях болтает,
Нас мотает одна маета,
Нас метро то и дело глотает,
Выпуская из дымного рта.

В светлых улицах, в белом порханьи,
Люди, ходим мы рядом с людьми,
Перепутаны наши дыханья,
Перемешаны наши следы.

Из карманов мы курево тянем,
Популярные песни мычим,
Задевая друг друга локтями,
Извиняемся или молчим.

По Садовым, Лебяжьим и Трубным,
Каждый вроде отдельным путем,
Мы, не узнанные друг другом,
Задевая друг друга, идем,
Задевая друг друга, идем.

Действительно, зачастую единственным свидетельством того, что мимо нас проскользнула чья-то судьба, остается это ощущение задетости локтем, чья-то нога, наступившая на твою ногу, или разговор в поезде.

На меня произвела сильное впечатление одна встреча в поезде из Петербурга в Москву, случившаяся в июле или августе 2004 г. в тот муторный недолгий период моей работы на Х…зу, когда расстроенность дел довела меня до нервного тика. Номинально немецкая, компания оказалась совершенно арабским бардаком, вследствие того, что этот семейный бизнес управлялся членами семьи Алам…ги, немецкими иммигрантами иранского происхождения. Это, в общем-то, к делу не относится, за исключением того, что та моя поездка из питерской штаб-квартиры в Москву проходила уже в твердой убежденности, что надо уходить из компании.

На кресло рядом со мной сел пожилой, лет 50-ти, человек. Мы познакомились и проговорили всю дорогу до Москвы. Его звали Дмитрий Григорьевич Ле…хин, в то время он владел не очень процветающим колбасным заводиком в Рязани. За эти несколько часов я узнал, что у него парализованная старуха-мать, за которой он ухаживает сам. Что у него есть брат в Америке, который одно время стал миллионером, играя на акциях, а затем буквально в один час разорился. Что бизнес у него не ладится, управляющие приворовывают и т.п. Обычный вагонный разговор случайных попутчиков. Дмитрий Григорьевич производил впечатление немного усталого, но настроенного на лучшее человека. Оказалось, что он искренне верующий и серьезно помогает церкви в своем приходе. Естественным для России образом разговор перешел на философские темы добра и зла.

В то время я находился под сильным влиянием книги «Белые одежды». К слову сказать, что как сама книга, так и ее экранизация – замечательные. Костик (о нем я расскажу как-нибудь позже), увидев, что я взял прочитать «Белые одежды» (это было в 96-м за несколько недель до его гибели), сказал, что это прекрасная книга, которую он читал с карандашом в руке, выписывая отдельные места. Книга «гремела» в конце 80-х, но, так случилось, что у меня руки дошли до нее лишь в 96-м. Тем не менее, хоть и с запозданием, я был просто потрясен этой вещью. Мне кажется, что человеку не из мира науки никогда до конца не понять этого произведения. Впрочем, Костик, тоже «впечатленный», был как раз не из науки.

У Мишеля Рио в «Архипелаге» один из героев, библиотекарь, говорит, что ни одно философское построение никогда не заменит ни по значимости, ни по впечатлению хорошо рассказанной истории. «Белые одежды» – пример подтверждения этой мысли.

В самом начале книги на вечеринке у парализованной актрисы состоялся разговор о том, что первично (абсолютно): добро или зло. Очень интересный разговор. Утверждалось, и с этой мыслью я согласился, что зло абсолютно, а добро относительно. Был приведен простой пример: идет по улице человек, и ему на голову падает кирпич. Что это – зло? Конечно же, зло в любом случае. А если этот человек был Гитлер? И в этом случае зло становится добром, оставаясь при этом все равно злом. Как там у Булгакова, «я та сила, что вечно творит зло, но совершает добро…» (более-менее точно процитировал). Таким образом, получалось, что в иерархии зло «первичнее» добра. Мысль эта поставила с ног на голову все мои представления о добре и зле, по большому счету почти оруэловское «зло – это добро», логически доказанное к тому же, определяло к моменту разговора с попутчиком систему моих нравственных ценностей.

Вот об этом-то я и рассказал Дмитрию Григорьевичу. Он посмотрел на меня с какой-то добротой и болью во взгляде и сказал: «Все-то у вас [атеистов] так. А вы никогда не думали, почему этот кирпич упал на голову этому человеку?»

Мне кажется, в вопросах морали правда всегда будет на стороне верующих людей.

Примерно к тому же времени, что и размещенная сегодня фотография (88-90-е гг.), относится один странный написанный мною стишок:

Кто скажет больше - тот умрет,
А, впрочем, сдохнет и молчавший.
И был заткнутому кричавший
Уравнен нынче.
Вот так вот.

Кто был не прав - не станет правым.
И идиот ведь - идиот.
И мы не переменим нравы.
И будем правы.
Вот так вот.

Какая-то рахметовщина, раскольниковщина и бесовщина. Помнится, замышлялось что-то вроде поэмы в этом стиле. Странность подросткового периода - в его обыденном экстремизме. Стремление поломать все - сродни младенческому стремлению разобрать игрушку.

Позавчера вечером вернулся домой от родителей , отмахав за 15 часов больше тысячи километров. Три раза пришлось пообщаться с гаишниками, общение стоило некоторого количества денег. Привез из дома свое фото от 1990 г. Мне нравится эта фотография, поэтому решил поместить ее в дневник. На ней мне всего 19 с небольшим лет.

Шеф увлекся химией хоть и сразу, но довольно случайно. Как-то он помогал своему старшему школьному товарищу приготовить раствор то ли для проявления фотопластин, то ли для закрепления фотоизображения. По-моему, это был раствор цианистого соединения железа. Мне сейчас лень лезть в справочники, чтобы точно описать всю химическую подоплеку, но суть была в том, что при перемешивании раствора блестящей металлической палочкой последняя неожиданно окрасилась в красный цвет вследствие электрохимической реакции с выделением железа. Шеф, тогда еще совсем мальчишка, был настолько потрясен увиденным, что враз и на всю жизнь влюбился в химию. Я был свидетелем того, что любовь эта была взаимной.

Владимир Ро...вич учился в привилегированной архангельской школе. Его отец, латыш по национальности, был крупным партийным работником, председателем областного комитета партийного контроля (сейчас я уже и не помню, как это тогда точно называлось, короче, рабкрин). В Сибири он оказался благодаря царской ссылке (был профессиональным революционером) и, влюбившись в эти места, так там и остался.

Шеф как-то вспоминал, что, уже состоя в школьном химическом кружке, они с товарищами решили синтезировать тринитроглицерин. Приготовили нитрующий состав (азотная + серная кислоты), поставили его на ледяную баню, смешали с глицерином... Через некоторое время верхний слой жидкости в колбе представлял собой медленно покачивающийся маслянистый 100%-й нитроглицерин. Миллилитров сто-двести... Тут только до детей стало доходить, что они получили не продукт, а проблему его утилизации, как сказали бы сейчас. Подростковый пофигизм все же сделал свое дело. В хим. лабораторию вошла школьная уборщица (а может и была вызвана), чтобы убраться за детишками. На вопрос, что делать с колбой, в которой был нитроглицерин, ей было сказано, что колбу-де надо просто выбросить в окно. Что она и исполнила.

Взрыв был такой силы, что двухметровый сугроб под окном как корова языком слизала, а стекла в окнах ближайших домов, выходящих на улицу, вылетели. Одним из пострадавших таких домов было здание областного НКВД. Дело было в середине 30-х.

В связи с тем, что все виновники были детьми высокопоставленных чиновников, историю замяли.

Только что смотрел программу "Время", и в ней, в сюжете, посвященном развитию машиностроения, прозвучало выражение "точки роста". Слова эти живо напомнили мне одну смешную историю, связанную с шефом. Возможно, я когда-нибудь включу ее в повесть о нем.

Случилось это, как и почти все, о чем я пишу здесь, достаточно давно, в 96-м или 97-м годах. Академик Ш...лов организовал очередной семинар, посвященный общим проблемам науки. На этот раз он (семинар) был посвящен проблеме роста численности человеческой популяции. Так как докладчиком был Сергей Петрович Капица, в зале был аншлаг, что случалось довольно нечасто. Мы с шефом (точнее, последнее время даже скорее я) обычно не пропускали семинары. Для шефа это было даже, как мне казалось, странно, потому что всем была известна взаимная неприязнь между шефом и академиком. Впрочем, это к делу не относится.

Доклад закончился, началась дискуссия. Один из выступавших, тоже регулярный посетитель семинара, математик, кажется, отличавшийся чрезвычайно сложной манерой выражаться на очень правильном русском языке, и производивший оттого впечатление (оставшееся у меня до сих пор) то ли гения, то ли сумасшедшего, очень долго говорил на тему динамики роста численности населения планеты. Он говорил о неких географических центрах на планете, где численность населения растет особенно бурно. Он называл эти центры точками роста. Он говорил также о перетекании населения из этих точек в другие географические области и зарождении новых точек роста. Он называл эти потоки человеческой популяции перколяцией. И все его выступление было сплошное повторение: перколяция - точки роста, точки роста - перколяция... Шеф сначала молча терпел, но потом, не выдержав, принялся бормотать: "Дурак. Какой дурак!" А затем выдал, медленно, но твердо выговаривая каждое слово: "Точки роста находятся на теле бабы."

Я сидел на втором или третьем ряду и смеялся, закрывая рот ладонью, минут пять...

Вот такая история.

Можно было бы уже привыкнуть, наверное...

Вчера вечером вернулся из Алма-Аты, где меня застало сообщение о смерти Ельцина. С одной стороны, я сожалею, что был далеко и не смог сходить попрощаться с ним в Храм Христа, с другой стороны - было трогательно от самых разных людей в Казахстане услышать слова сочувствия и уважения к этой личности. Как всегда, большое видится на расстоянии. Их взгляд был менее раздражен неоднозначными словами и поступками этого большого человека, поэтому они судили о нем с большей справедливостью и доброжелательностью, нежели мы, русские. Итак, в понедельник его не стало. Горько.

А сегодня, в пятницу, сразу две смерти, Кирилла Лаврова и Мстислава Ростроповича.

Все эти трое, Ельцин, Ростропович и Лавров - часть моей жизни и жизней многих других. Более того, эти трое сильно повлияли на сам вкус жизни.

Пусть земля будет им пухом.

В 89-м году я выписывал журнал "Парус", тогда это был популярный молодежный журнал. Я даже не знаю, существует ли он сейчас. Из всей годовой подписки у меня осталась только вырезка с подростковым стихотворением. Кажется это был конкурс стихотворений. Это стихотворенение было опубликовано под номером 869. Автор - Сергей Ваулин из Среднеуральска Свердловской области. Вот оно:

Вчера я был счастливым,
Сегодня все болит.
Веселье с перерывом,
А перерыве - быт.
Но лучше в жизни длинной
Не с радостным концом
Быть изредко скотиной,
Чем вечным подлецом.

Стихотворение слегка угловатое и по форме, и по содержанию, но чем-то запало в душу. Вырезку я храню уже почти 20 лет, недавно даже вставил в рамку и повесил над письменным столом. Решил под это дело ввести первые строчки в поисковую машину, авось что-то найдется. Каково же было мое удивление, когда результаты поиска показали, что большое количество людей запомнили стихотворение либо частично, либо полностью. У него довольно большой индекс цитируемости, хотя и было оно опубликовано, по всей видимости, только один раз в том самом, старом выпуске "Паруса". Значит, действительно, было в этом стихотворении что-то, что зацепило не только меня.

К сожалению, судьба автора стихотворения неопределенна. Есть какой-то Сергей Ваулин в Екатеринбурге, рок-музыкант. Он ли это? Кто знает. Может, что и он.

Я думаю вот о чем. Даже если этот небольшой неуклюжий стишок - все, что останется в этой вселенной знаний (ноосфере, так сказать) от человека Сергея Ваулина, то, наверное, не просто так и его жизнь. Понятно, что у него, наверное, уже дети почти взрослые, у них тоже будут дети. Но это обезличенное бессмертие. То, что уже однозначно выделяет его из океана делящихся амёб, так это маленькое стихотворение, посланное в подростковом запале на конкурс в журнал, и каким-то непостижимым образом повлиявшее на жизнь довольно большого количества людей.

Наташке Н...вой понравилось написанное, кажется осенью того же 94-го, только немного раньше, стихотворение "Кукольный мальчик". Лично я не в восторге от него, но это, как отпечаток времени, читаешь, и все встает перед глазами.

Кукольный мальчик.

В мире без кукол
Медленным светом
В ночь полнолунья
Светит луна.
В мире осеннем,
Отпетом, отпетом,
Бьет в переносье она.

Кукольный мальчик.
В мире без кукол.
Руль лисопеда.
Круг. Поворот.
Кукольный мальчик.
В мире отпетом.
С видом беспечным.
И это рок.

Лунное марево
Стелется, жмется.
В мире без кукол,
Но в мире с одним.
Мальчик - как кукла.
Не разобьется.
..............
Больше одним.

Ветром в лицо
И листом под колеса,
Светом луны
В переносье и в глаз,
Кукольным мальчиком
Жизнь назовется.
И прмелькнет она
Мимо нас.

Как сейчас, помню тот вечер. Я шел, кажется, в магазин за хлебом, и с тропинки между кустами на перекрестке Первой и Третьей улиц вынырнул парнишка лет 13-ти на велосипеде. Я видел его всего секунду-другую. Он чуть не врезался в меня. Глаза расширены, лицо в свете полной луны - почти белое. "Кукольный мальчик",- мелькнула мысль, т.к. действительно было в нем что-то, похожее на куклу. И в голове заиграла мелодия.

Уже и не помню, в каком годе (94-м, что ли, октябре-ноябре?) написал этот стишок:

Все сковано. И я гляжу украдкой,
Как в школе, отрывая взгляд в окно
В ту синь небес, с линованной тетрадки.
Давно - то - было. Было - то - давно.

И зазеркалье слов подобно стону
Того листа, что бьется в вышине,
Под снежным ветром, что несется гоном.
Но что ему тот лист? И что он - мне?

Даже не знаю, зачем это все, но ведь пишу зачем-то. Думаю вывалить в И-нет все, что накопилось за последние лет двадцать... Шучу, конечно. Все не вывалю, но кое-что опубликую, так сказать.

В былые времена писали ведь письма друг другу. Лично мне только это и создало слог. Но сейчас письма не пишут по причине наличия мобильников и Интернета с электронной почтой. А я что-то затосковал последнее время от сухой деловой переписки и отсутствия себя самого в качестве собеседника. Ведь что такое письмо? Это способ поговорить с самим собой, обращаясь к кому-то. Даже дневник завел. Но "писать руками", как говаривала Светка Куз..., как-то уже не в кайф. Помню, сидел, ждал своего самолета в ресторане пражского аэропорта, писал... Весь извелся, помню, написал хрень какую-то собачью, даже не перечитал ни разу.

А так, пальцами по клавишам - цивилизация, да и проще как-то.

01.09.2006

ШЕФ

Если бы не эта тишина, наверное, и не это чувство одиночества, не скоро бы я начал повествование сие, никак не связанное с причинами, побудившими меня начать это дело.
История любых взаимоотношений начинается обычно с «они познакомились» с уже следующей уникальной цепью банальных, в сущности, происшествий. Итак, мы познакомились в самом начале июля 1991 г., числа 6-го или 7-го. Руководитель нашей практики Альберт Бу...ков развел нас по лабораториям… Впрочем, я не уже не помню точно, нас ли или только меня. Помнится, Леня уже давно пристроился на жестких дисках в группе Быр...ина, так что искать ему место не было особой необходимости. А вот Макс… Я не помню, когда он оказался у Ру...ова, скорее всего, тоже определился еще в течение семестра, т.е. до начала практики. Таким образом, я, отказавшийся заниматься взрывчаткой, тем, ради чего, собственно, все мы и оказались в ЧГ, стал единственной небольшой головной болью руководства химико-технологического отдела Института и был приведен в лабораторию шефа, Владимира Р...вича Л...е. Как все-таки время мутит и покрывает все патиной. Я не очень твердо уверен сейчас в том, что наш первый пятнадцатилетней давности разговор был именно таким:
«Бу...ков: Здравствуйте, Владимир Р...вич (именно с ударением на «е» в отчестве, его так все тогда называли), принимайте нашего студента из Самарского политеха. Он должен пройти у нас технологическую практику, так пусть пройдет ее у Вас.
Шеф: Ну, что ж. Правильно (обращаясь уже ко мне) катализ выбрал. Это на всю жизнь кусок хлеба с маслом…»
Судя по всему, я уже знал, что он занимается катализом, и я его выбрал. Зная себя достаточно хорошо, я отдаю себе отчет в том, какой я тогда был наглый самоуверенный идиот, имевший, к тому же очень смутное представление о катализе, ограниченное определением в пару строк. Скажи мне кто тогда что этот первый наш разговор определит мою жизнь более чем на десять лет… Ну, да что трясти это барахло. Мне было двадцать. Я был о себе очень и очень высокого мнения. Шестидесятисемилетний старик меня принял и провозился со мной до самой своей смерти. Мы прошли долгий путь длиной в семь лет, на котором мое отношение к нему трансформировалось последовательно от интереса к обожанию и затем к обожанию пополам с ненавистью. Сейчас уже прошло больше лет со дня его смерти, чем количество лет, что я знал его живым, а я все также сильно продолжаю любить и ненавидеть его.
Несмотря на зазнайство, я все же был рукастый и довольно неглупый молодой человек. Для шефа это было важно. Будь он помоложе, правда, я не уверен, что он не выгнал бы меня вскорости за что-нибудь, однако он был уже на пороге дряхлости, правда, порог это еще не перешагнул. Но сопротивляемость чужой воле была у него уже не та, что раньше.

* * *

«…
…Такое впечатление, что должно было быть как-то иначе, не так. А иначе и быть не могло. Как же еще?
…
Этот рок – часть меня, как голова или палец. Эта моя тяга к одиночеству гнетет меня, да что сделаешь-то? Я привык к этому в повседневной жизни, но иногда, во время праздников особенно, или бывая в людных местах, не будучи отягощенным подгоняющей тебя необходимостью, я вдруг с тоской ощущаю, что я один-одинешенек, и это ненормально.
И если б не это, единственное, у меня, в общем-то, все замечательно.
…
С чего же начать? Так давно не верил, что, написав, сделаю что-то стоящее. В принципе что-то сделаю.
…
Как непросто…
…
…не понимая…
…
…,…
…
.
…»
* * *

Чтиво это вызвало лишь ощущение пустоты под ложечкой и боль в висках.

* * *

Как-то, толпой идя с тренировки, повстречали девушку, выгуливавшую премилого пёсика. Ольга Б., полукапризничая, заявила своему мужу:
-Паша! Вот бы и нам такую завести!
Я же, пользуясь своим правом свидетеля (поздняя ремарка: свидетеля на свадьбе), встрял:
-Вам не собачку, а ребеночка пора бы уже завести.
Ольга на секунду задумалась и выдала:
-Нет, лучше собачку. По крайней мере, ясно, что заводишь.

* * *

А ведь было время, когда я пытался начать (замечательная формула неисполненного задуманного) ухаживать за ней. И было затеяно сие с бухты-барахты. Я тогда вообще мало что планировал.
Мишель явился, уже заранее озадаченный необходимостью подыскать нам с Максом объекты предстоящего внимания. Впрочем, задание выполнено не было, поэтому Мишель уже готовился изворачиваться, как уж. По всей повадке было видно, что готовился.
…»