«Нужно мое отречение… Я согласился… Кругом измена, и трусость, и обман».
Государь предвидел катастрофу и отметил текст в своем экземпляре Святого Писания, чудесным образом обретенном в церкви Святого Благоверного князя Александра Невского, что во Пскове, вещие слова о грядущем наказании России:
( Лев. 26, 14-36 )
« 14 Если же не послушаете Меня и не будете исполнять всех заповедей сих,
15 и если презрите Мои постановления, и если душа ваша возгнушается Моими законами, так что вы не будете исполнять всех заповедей Моих, нарушив завет Мой, --
16 то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их;
17 обращу лице Мое на вас, и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами.
18 Если и при всем том не послушаете Меня, то Я всемеро увеличу наказание за грехи ваши,
19 и сломлю гордое упорство ваше, и небо ваше сделаю, как железо, и землю вашу, как медь;
20 и напрасно будет истощаться сила ваша, и земля ваша не даст произрастений своих, и дерева земли [вашей] не дадут плодов своих.
21 Если же [после сего] пойдете против Меня и не захотите слушать Меня, то Я прибавлю вам ударов всемеро за грехи ваши:
22 пошлю на вас зверей полевых, которые лишат вас детей, истребят скот ваш и вас уменьшат, так что опустеют дороги ваши.
23 Если и после сего не исправитесь и пойдете против Меня,
24 то и Я [в ярости] пойду против вас и поражу вас всемеро за грехи ваши,
25 и наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага;
26 хлеб, подкрепляющий человека, истреблю у вас; десять женщин будут печь хлеб ваш в одной печи и будут отдавать хлеб ваш весом; вы будете есть и не будете сыты.
27 Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня,
28 то и Я в ярости пойду против вас и накажу вас всемеро за грехи ваши,
29 и будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть;
30 разорю высоты ваши и разрушу столбы ваши, и повергну трупы ваши на обломки идолов ваших, и возгнушается душа Моя вами;
31 города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять приятного благоухания [жертв] ваших;
32 опустошу землю [вашу], так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней;
33 а вас рассею между народами и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города ваши разрушены.
34 Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения [своего]; когда вы будете в земле врагов ваших, тогда будет покоиться земля и удовлетворит себя за субботы свои;
35 во все дни запустения [своего] будет она покоиться, сколько ни покоилась в субботы ваши, когда вы жили на ней.
36 Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их, и побегут, как от меча, и падут, когда никто не преследует»
(Исход 34, 10 ) « …ибо страшно будет то, что Я сделаю для тебя»
Все предреченное исполнилось вскоре.



По докладу Татьяны Мироновой на Международной историко-богословской конференции «Проблемы прославления Царственных мучеников». Царское Село, 16-17 июля 1999 года

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве».

Вместе с защитой своей новой родины, черноморцы дрались и а рубежах Руси и за границей с ее общими врагами. Об участии их в штурме Очакова и Измаила уже рассказывалось. Затем под начальством великого Суворова они участвовали в общем штурме Праги. Кстати, за успех этого последнего дела Чепега получил генеральский чин и орден святого Владимира 2-й степени. Всем офицерам войска Екатерина II пожаловала золотые знаки, а казакам Серебряные медали с надписью "За труд и храбрость". В декабре 1795 года, убедившись, что мятежная Польша окончательно утихомирилась, они вернулись к себе домой, в Черноморию.
Тут вскорости была объявлена война персиянам. Граф Зубов писал кошевому, чтобы казаки были снаряжены в поход. Примем преимущество отдавалось тем, кто был способен не только нести пешую или конную службу, но и отлично чувствовал себя на мope. 26 февраля следующего года, Головатый, отслужив напутственный молебен, выступил в поход с отборной тысячей молодцов. Тогдашний таврический губернатор прислал своим любимым черноморцам икону Спаса нерукотворного и 200 рублей на горилку, чтоб они выпили за здоровье "милостивого батька кошевого и его". В Астрахани Головатый сел на суда и отплыл в Баку, а оттуда на остров Сару против Талышинского берега. Часть казаков начала ходить на лодках по Куре, доставляя в армию провиант. Остальные забирали во владение России персидские острова, рыбьи и тюленьи промыслы и в то же время оберегали Талышинское ханство от набегов татар.
Однажды казаки отбили на морском поиске несколько персидских киржим с товарами. Сильным порывом ветра одну киржиму под командой лейтенанта Епанчина, отбило от прочих и понесло к неприятельскому берегу. На судне находилось 10 черноморцев (из них двое больных) и армянские купцы. С берега их заметили; около 150 персиян выехало навстречу на верную добычу. Черноморцы не испугались при виде приближения врага и изготовились к бою. Лейтенант же Епанчин пересел с двумя матросами в лодку, посадив еще четырех купцов и отплыл с ними к стоявшему невдалеке русскому боту. Таким образом казаки были оставлены на произвол судьбы; в то время как оставшиеся в киржиме армяне залезали в страхе под палубу, казаки выбрали старшего. Им стал Игнат Сова. Коща персияне выкинули на своих лодках красный флаг в надежде, что казаки выбросят белый. Сова приказал распоясать одного армянина и поднять его пояс тоже красного цвета.
Персияне ответили градом пуль; казаки со своей стороны тоже начали стрельбу "с уговором: без промаху". При этом они уложили всех персидских старшин, потом стали выбивать "пiдстарших панкiв". Персияне сразу притихли, многие попрятались за борта. Так, не солоно похлебав, повернули они обратно к берегу.
Еще казацкая слава не сгинула, - писал Головатый, - если 8 человек могли дать почувствовать персиянам, що в черноморщв за сила!"
Вскоре однако казаки потеряли своего любимого вождя, печальника о их нуждах: Антон Андреевич Головатый умер в начале 1797 г. Могила его как и многих других черноморцев находится в нынешнем Ленкоранском районе Азербайджана. Причем местные жители не только не следят за тамошним казацким кладбищем, но и при всяком удобном и неудобном случае растаскивают мраморные и гранитные надгробные плиты для своих хозяйственных нужд. К примеру, они делают из них ступени и дорожки в садах, а на территории кладбища в ближайшем будущем собираются разместить виноградник. Нам кажется, что современное казачество должно воспрепятствовать этому оскорблению праха славных предков и остановить святотатство.
Вскоре после Головатого сошел в могилу и Захар Алексеевич Чепега. Несмотря на генеральский чин, он до конца дней своих оставался верен старинным запорожским обычаям. После Чепеги атаманы назначались не по выбору войска, а императором. Тогда же вместо прежнего войскового управления была учреждена Войсковая канцелярия, должностные лица которой также назначались государем.
В то время, когда пехота генерала де Во преодолевала реку Неман, бывшую в те времена границей империи, первыми, кто встретил его огнем, были кубанские и бугские казаки. И затем в течение боев казаки находились в самом жарком месте, в арьегарде, отступавшей к Москве, русской армии. Под Можайском кубанцы сдерживали движение Великой французской армии в течение 4-х часов, дав время главным силам выбрать позицию и подготовиться к грядущей битве. В Бородинском сражении они находились на правом фланге русской армии и снискали себе славу непобедимых; под Витебском лейб-казаки, черноморцы и часть Сумского Гусарского полка уничтожили 16 конно-егерский полк французов и взяли батарею, около которой находился сам Наполеон. Буквально на глазах у императора в один миг все артиллеристы были переколоты, а пушки сброшены в овраг. Атака казаков вы¬звала смятение среди французов. Бонапарт вынужден был остановить наступление.
Один из очевидцев похода пишет: "Казаки истребляли все по проходу наших войск, дабы неприятели всюду находили одно опустошение". Под Тарутином кубанцы под командованием гр. В.В. Орлова-Денисова "презрев свою опасность и ужас смерти окружили кирасир и обратили их в бегство - после чего "имя казака гремело ужасом" по всей Европе - особо отличился сотенный есаул И. К. Перекрест, хорунжий Н.С .Завадовскнй и А.А.Бурсак. Михаил Илларионович после битвы отмечал: "Казаки делают чудеса: истребляют не только пехотные колонны, но нападают быстро и на артиллерию".
В годы Отечественной войны 1812 года черноморцы не отстали от других областей государства. Войсковая казна отправила в Петербург 100 тысяч рублей серебром (это гораздо больше чем миллиард нынешних рублей) да более 14 тысяч было собрано добровольных даяний. Тогда же выступила в поход особая гвардейская сотня, состоявшая при особе императора Александра I в заграничном походе наших войск. Она участвовала в отражении знаменитой атаки французской конницы Латур-Мобура, причем справились с этим казаки блестяще.
4-й конный полк черноморцев участвовал в партизанских действиях под началом генерала Платова и князя Кудашева. Когда под городком Цейсом французы укрепили высоты своими батарейки, наши, открыв беглый пушечный огонь, заставили их сняться с позиции. Едва французы тронулись, конница помчалась в атаку, впереди ее неслись черноморцы. Они первые ворвались в городок, решились и пошли штурмовать фабричные постройки, откуда французы вели ружейный огонь. Казаки вместе с гусарами выбили неприятеля, при этом они взяли в плен 1400 солдат и 36 офицеров, забрали с собой пять пушек и несколько знамен. (Подробнее о действиях казаков в войне 1812 года см. книгу В. Левченко "Атаман Платов")
Император Николай I поставил во главе всех казачьих войск (в то время это было 200 тысяч всадников) своего старшего сыра, ставшего впоследствии царем-освободителем Александром II. Наказному атаману черноморцев Бескровному удалось отнять под Анапой в числе прочего оружия богатейшую турецкую саблю, которая была отдана Его Императорскому Высочеству Александру Николаевичу. Многие из участников взятия Анапы в 1828 году, уже с седыми усами через 26 лет явились вновь на защиту Севастополя в рядах пластунских батальонов. В том же 1828 году, с открытием военных действий на берегах Дуная откликнулись братья черноморцев, тоже выходцы из Запорожской Сечи - задунайцы.
Вспомним, что после разгрома Сечи часть запорожцев ушла под покровительство Порты и поселилась на турецком берету Дуная, основав так называемую Задунайскую Сечь. Хотя жили они безбедно, пользовались хорошими угодьями и большими рыбными ловлями, тоска по родине и измена христианскому знамени, грызла сердце казацкое, смущала душу христанскую. Однако число запорожцев не уменьшилась, т.к. их курени быстро пополнялись бежавшими с Руси, чаще всего "крепаками". Вся "запорожская регула", полузабытая на берегах Кубани, на Дунае соблюдалась по всей строгости: женатый никак не мог попасть в войско - разве обманом, как это сделал Осип Михайлов Гладкий. Покинув на родине в Золотоношском уезде жену и 4 детей он явился в Задунайскую сечь и сказался холостым. В числе прочих запорожцев он усмирял греков, восставших против турок, а за год до объявления войны русским турками был избран кошевым задунайцев. По обычаю, султан утвердил это избрание особым фирманом.
Как только стало ясно, что султан готовится к войне с Россией, кошевой распустил слух, что запорожцев не оставят на месте военных действий, а выселят в Египет. Потом, в тайне, стал склонять к переходу на сторону России сначала куренных атаманов, а с их помощью и все остальное товариство. Большинство было со¬гласно, но люди, на совести которых оставался какой-нибудь грех, а также беглые помещичьи крестьяне наотрез отказались. Тогда на сходке кошевой смело объявил, что все вины им будут отпущены. В этом он был обнадежен письмом измаильского градоначальника генерала Тучкова.
Прежде всего запорожцы разобрали свою походную церковь, уложили ее в лодки и, оставив за неимением места большую часть своего имущества, вышли Дунайцем в море. Затем через Килийское гирло поднялись к Измаилу. Государь Николай I бывший в то время в войсках, приняв от кошевого грамоты и регалии, жалованные турецкими султанами и сказал следующие слова: "Бог вас простит, отчизна прощает, и я прощаю. Я знаю, что вы за люди!". На вопрос императора о семье кошевой ответил, что он холост.
В это время главная штаб-квартира русской армии была сильно озабочена переправой. Неприятельский берег был так укреплен, что не знали, где сделать высадку. Государь обратился за советом к Гладкому. А так как запорожцы, кроме рыбной ловли, промышляли охотой, то они тотчас припомнили, что на том берегу есть место верст на 20, поросшее камышом, где турки никак не ждут высадки. Поперек этой плавни, по их словам, тянулся земляной вал, который в одном месте настолько расширялся, что на той площадке можно было высадить целую дивизию. Кошевой просил разрешения съездить на тот берег и разыскать этот вал. Ему было это позволено. Гладкий с одним из куренных атаманов побывал ночью на плавне, сделал заметки на камышах и доложил обо всем царю.
Тогда войска перенесли на руках 42 запорожских лодки, как раз против указанного места и в ту же ночь началась переправа дивизии Рудзевича. Часть запорожцев подвозила солдат, а остальные были расставлены вдоль вала для указания дороги. Дивизия Рудзевича двинулась с музыкой и барабанным боем в тыл турецкой крепости Исакчи, в то же время Дунайская флотилия под начальством Гамалея ударила противнику во фланг. Турки, пораженные ужасом, покинули крепость, которую Рудзевич ( Генерал Рудзевич был родом из крымских татар. Дед его, знатный мурза приехал как-то на прием к Екатерине с сыном-подростком. Мальчик понравился императрице и она уговорила отца отдать его учиться в кадетский корпус и стала ему крестной матерью. Впоследствии он дослужился до генерала.) сейчас же занял. Он объявил кошевому, что если он не будет сегодня полковником, то он, Рудзевич, не хочет быть генералом и отдаст свои эполеты Императору. Тут приезжает флигель-адъютант с прика¬занием, чтобы кошевой на своей лодке прибыл к Государю. Гладкий сел за рулевого, 12 куренных атаманов взялись за весла, и когда переехали в Измаил, Государь, оставив свою свиту, один вошел в запорожскую лодку и приказал снова грести в Исакчу. Здесь паша поднес ему ключи крепости и здесь же Государь, вынув из пакета полковничьи эполеты и Георгиевский крест собственноручно навесил их Гладкому, а куренным пожаловал военные ордена. 1 На той же лодке Государь проехал к своей флотилии поблагодарить моряков за молодецкое дело. Из запорожцев был составлен пятисотенный полк под названием "Пешего дунайского казачьего полка". Гладкий был назначен командиром его, куренные офицерами.
По окончании войны Гладкий, по приказанию Государя, отправился на Кавказ выбрать удобные места для поселения своего войска. Пока он ездил, в столицу пришло донесение, что кошевой имеет в Полтавской губернии жену и четырех детей. Государь, хотя и был обманут, не только не разгневался, но и приказал до¬ставить двух старших сынов Гладкого в Петербург для обучения за счет казны. Кошевого он встретил ласково и, выслушав доклад об осмотре землицы, в упор спросил, отчего он скрыл от него правду о жене и детях. Осип Михайлович прямо ответил, что в присутствии всех запорожцев ему иначе нельзя было поступить - товарищи перестали бы ему верить и во всем остальном. Государь его понял и позволил забрать жену и детей из помещичьего села.
Бывшие "неверные" запорожцы были поселены на берегу Азовского моря, между Мариуполем и Бердянском в районе Гуляй поле, под именем Азовского казачьего войска. Наказным атаманом азовцев стал Осип Михайлович Гладкий.
Много лет спустя, когда Николай I следовал на Кавказ через Керчь, Гладкий встречал его в числе прочих начальствующих лиц. Государь, минуя других, подошел прямо к нему и приветливо сказал: "Здравствуй мой вождь и витязь Осип Михайлович!" Так хорошо запомнил он услугу кошевого, снявшего грех со своих братьев запорожцев!
Вообще Николай I при всяком удобном случае выражал свою любовь к черноморцам. Так, когда исполнилось полвека со времени водворения казаков на Кубани, он послал им большое белое знамя святого Победоносца Георгия. Для торжественного приема знамени в Екатеринодар собрались атаманы всех черноморских куреней. Каждого из них сопровождали малолетки и старые казаки, помнившие еще "славное войско Низовое Запорожское". На войсковой праздник получили приглашение мирные черкесы и даже немирные шапсуги. Стечение народа по случаю троицкой ярмарки было необычайное. Среди воинского стана, у порога атаманской ставки, вкопали старый чугунный единорог, дулом вверх.
По обе стороны приготовили из зеленого дерна длинные столы. Охотники набили к этому дню множество фазанов, уток, зайцев, кабанов, оленей, коз; рыбаки наловили разной дорогой рыбы, которой в те времена было еще очень много. Посуду приготовили старую казацкую, деревянную. Лагерь стал наполняться народом, валили конные и пешие, скрипели черкесские арбы. Ровно в полдень зазвонили во все колокола что означало приезд в город владыки.
К вечеру войска выстроились перед лагерем. К атаманской ставке собрались все чины войскового укрепления, позади которого встали в ряд 59 станичных атаманов. Между ними вперемежку разместились старики с подростками. Снова зазвонили колокола, то выехал из города преосвященный Иеремия, проследовавший прямо в атаманскую ставку. Здесь, против дверей, помещался во весь рост портрет государя; у его подножья лежали серебряные литавры, трубы, атаманские булавы, перначи, старинное казацкое оружие, фальконеты. На большом столе распростерто новое знамя.
Преосвященный благословил знамя, после чего наказной атаман Завадовский вбил первый гвоздь. Потом по старшинству молоток переходил из рук в руки, начиная с владыки и кончая присутствующими казаками. В лагере царствовала тишина: пешие батальоны держали на караул, конные полки - сабли наголо, стояла устремив взоры в атаманскую ставку, откуда доносился мерный стук молотка. Прибивкой знамени закончилось торжество первого дня.
А утром в 8 часов из крепости раздались три выстрела. Это был призыв к литургии. Когда началось чтение Евангелия, пошла пальба из всех пушек - так праздновали в былые дни запорожцы в Сечи, каков был обычай и на Кубани. Словам любви и мира вторил гром
оружия: "Во всю землю изыде вещание их".
По прибытии в лагерь преосвященного и высшего казачьего начальства знамя вынесли к войскам. Гром барабанов приветствовал его появление. После "многая лета!" войсковой атаман прочел Высочайшую грамоту, по которой пожаловано знамя. Музыка заиграла "Боже царя храни", раздались пушечные выстрелы, загремело громовое "ура".
Даже горские дружины гикнули в честь русского царя. На том берегу Кубани, у аула Бжегокой, стояли немирные черкесы. Но и они не удержались к присоединились на своих борзых конях к ликующему войску. Утихли бурные выражения восторга, наступила тишина: архипастырь с крестом в руках передал после благословения знамя, как завет чести наказному атаману. Тот принял войсковую святыню, опустившись на колени. Затем началась присяга на верность новому знамени; после чего его обнесли по рядам и водрузили в жерло старого турецкого единорога.
После чего начался обед. За дерновыми столами черноморцы времен Очакова угощались родными запорожскими блюдами. Круговой "михалик" переходил из рук в руки между седыми сподвижниками Потемкина, Суворова, Белого, Чепеги, Головатого и Власо¬ва. Один столетний чубатый черноморец, украшенный очаковским крестом, рассказывал, как они во тьме карабкались на неприступную Березань, как сняли часовых, сами переоделись турками и у врасплох накрыли гарнизон. Другой вспомнил "батька" Чепегу, как тот подплывал в челнах к стенам Хаджибея (что теперь зовется Одессой) и поджигал под носом у янычар турецкие магазины; третий указывал на берегу Кубани место, где 50 лет тому назад, он у вбил первый кол кордонного оплота.
На правом фланге лагеря роскошествовали по своим обычаям до 500 горцев, ненадежных друзей и заклятых врагов. Они были приглашены, по широте казацкой натуры, разделить радость черноморцев, повеселиться, позабыв на время кровавые встречи с оружием в руках. Везде и в атаманской ставке, и за дерновыми столами, в лагере и среди горцев было обычное радушие, изобилие во всем - везде ели, пили, славили царя и матушку Русь.
Угостившись два седых запорожца с роскошными усами и чупринами, бойко и плавно отбивали "казака" под войсковую музыку; выпивши еще по ковшу горилки, они садились и пели старинные казачьи песни. Потом опять подкрепившись, лихо отбивали "гайдука". Земля дрожала, у людей дух захватывало. А знамя тихо развевалось. Молоденький казаченок смотрел на него и ему чудилось, что двуглавый орел расправляет свои крылья, силится подняться на Кавказские горы. Но до окончания кровопролитнейшей Кавказской войны было еще далеко, казачеству всей России еще предстояло испить горькую чашу Крымской кампании 1853-1855 годов.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве».

Отчего большую часть запорожцев прозвали верными.
Абордаж по-казачьи.
Остров Березань или как Антон Головатый получил Георгия.
Черноморцы - новое именование бывших запорожцев.
Потемкин - казачий гетман. Земля обетованная - между Бугоми Днестром. Визит Головатого в Петербург и расположение к нему Екатерины II.
Кубань. Закладка Екатеринодара и 20 куреней.
О том, как черноморцы, в прошлом славные сподвижники Потемкина и Суворова, выступили в персидский поход.
1812 год. Подвиги особой казачьей сотни и четвертого конного полка черноморцев. Возвращение "блудных" задунайцев в лоно России или за что Николай I присвоил их кошевому звание полковника.
Как Гладкий обманул Государя и что из этого вышло.
Как проходил праздник в честь полувековой службы казаков на Кубани.
Пели запорожцы, - "Зруйнували рожье. Буде колись треба"... - покидая Сечь. Казалось все конечно, ушли в прошлое и слава и громкое имя запорожцев, вывшее трепет у врагов христианского мира. Россия, однако, при ее военном могуществе не могла себе позволить безвозвратно потерять такое отборное войско, какими были рыцари с Днепровских порогов. Тем более, что надвигалась большая война с Турцией, Мудрый политик Потемкин прекрасно понимал, какую "пользу может принести предстоящей кампании братство запорожских казаков. Сплоченные, маневренные, не ведающие страха, к тому же отлично знающие край предполагаемых военных действий, запорожцы были крайне необходимы на службе русскому оружию. Вот почему князь Таврический, незабвенный Потемкин, окружил казаков особенным вниманием, обласкал их, как ласкают Обиженных детей. Он входил во все их нужды, устраивал, снабжал Одеждой и продовольствием, часто и подолгу беседовал наедине с их старшиной.
И это не прошло даром: когда спустя какое-то время он призвал запорожцев под знамена императрицы, те радостно откликнулись. И снова воскресло казачье братство, только теперь уже с новым именем - "Войско верных казаков". Начальство над ним было поручено первому кошевому атаману на императорской службе подполковнику - Сидору Белому. Князь Потемкин передал ему через Суворова бывшее в Запорожье большое белое знамя, а также малые знамена для куреней, булаву, несколько перстней и новую печать с надписью "Печать коша войска верных казаков".
Казаков разделили по полкам, как и в армии, конные полки поступили под начальство Захара Чепеги, помощника кошевого атамана, пешими же командовал войсковой писарь Антон Головатый. Узнав об этом, многие из тех запорожцев, что поселились в турецких владениях за Дунаем, присоединились к войску "верных казаков". Их первый кош был поставлен сразу за Днепровским лиманом с Кинбурнской стороны, но обустраивать его казахам было некогда - начиналась русско-турецкая война.
Армия Потемкина медленно подвигалась к Очакову. Здесь в виду мощной турецкой крепости и должны были встретиться наш флот с вражеским. От исхода битвы на море во многом зависела судьба черноморских владений. Утром 16 июля 1788 года командующий турецким флотом Госсан-паша поднял все свои корабли, чтобы истребить нашу гребную флотилию. Пробравшись через отмели, османы выстроились против русского левого фланга и всю ночь не прекращали пальбу. На рассвете следующего дня величественная армада турецких кораблей, фрегатов и мелких судов подняла паруса и двинулась навстречу лодкам, голерам. и плавучим батареям. Уверенные в своей победе турки сверху вниз посматривали на русские суденышки. Однако они забыли, что Бог не .в силе, а в правде. Истина эта вновь подтвердилась в этом сражении. Когда казаки бросились навстречу врагу и бой разгорелся во всю силу. Неожиданно садится на мель 70-пушечный турецкий корабль, за ним другой 80-пушечный под адмиральским вымпелом Гассана-паши. И тоща казакине долго думая, со всех сторон бросились на абордаж этих двух кораблей. Произошло это так быстро, что турки растерялись. Когда же они, очухавшись, схватились за оружие, натиск запорожцев остановить уже не было никакой возможности. И хотя османы защищались отчаянно, казацкая сабля взяла верх. После четырехчасового боя Гассан-паша не выдержал и приказал своим отступать к Очакову. Он потерял 2 тысячи убитыми, полторы тысячи остались в плену.
Победа казакам досталась недешево: в битве пал храбрый атаман Сидор Белый. Гребная флотилия "пустилась преследовать разбитого неприятеля. Когда спасавшийся бегством турецкий флот проходил мимо Кинбурна, Суворовская батарея осыпала его калеными ядрами; многие суда были взорваны. Тут казаки, мстя за смерть любимого кошевого, бросились на поклонников Магомета во второй раз, в результате чего флот их сократился еще наполовину. Остальные корабли турков были рассеяны погоней. Таким образом, почти весь турецкий флот, стоявший под Очаковым, был уничтожен. С потерей флота турки навсегда распростились с надеждой вернуть Крым под свое владычество.
За проявленную oтвагy в морском бою казаки получили благодарность Потемкина. Вместо погибшего атамана главнокомандующий по единодушному выбору самих казаков поставил Захария Алексеевича Чепегу, Головатый же был утвержден начальником конвоя светлейшего.
Однако и после поражения на море турки не торопились уходить из своих черноморских владений, надеясь отсидеться за мощными стенами крепостей. В частности, Очаков оставался серьезной преградой на пути продвижения русских. Особенно рсажцал Потемкину надежно укрепленный остров Березань. Подробно гигантскому волнорезу своим мощным огнем рассекал он атаки русских с моря.
"Головатый, как бы взять Березань?" - спросил как-то князь начальника своего конвоя. В ответ Головатый хитро прищурился:
- А крест будет за то?
- Будет, будет, только возьми, - отвечал Потемкин. - Чуемо, - сказал Головатый и вышел от князя. На заре 7 ноября казаки подплыли к острову, турки встретили их огнем своих береговых батарей. Мужественно выдержав сумашедшую канонаду, казаки произвели почти в упор ответный залп, после чего бросились в ледяную воду и полезли на вражеские батареи с быстротою кошек. Увидя такой неожиданный маневр, турки оторопели и в страхе побежали в укрепление. Они надивись, что, угостив оттуда казаков как следует картечью, они могут их сбросить в воду. Но не тут-то было. Казаки мигом развернули мощные береговые пушки и сами начали беспрерывно обстреливать укрепление. Турки растерялись совершенно: все было делано так лихо, что османы не успели глазом моргнуть. Когда же они увидели, что на подмогу казакам из Кинбурна спешит несколько фрегатов, то решили побыстрей выбросить белый флаг и сдаться. Таким образом, казаки, потеряв в бою 29 своих товарищей, взяли в плен 320 человек, 23 орудия, 150 бочек пороху и большой запас продовольствия. После чего Головатый явился к Потемкину и подходя запел на церковный манер: "Кресту твоему поклоняемся, владыко..." Князь с благодарностью надел на него Георгия.
Несмотря на то, что бывшие запорожцы по указу считались частью регулярного войска, обычаи и нравы у них еще долго оставались чисто сичевыми. Это доказывает следующий случай, бывший во время осады Очакова. Один чиновный казак в чем-то провинился, и когда Потемкин об этом узнал, то приказал Головатому, носившему к тому времени чин полковника, от себя пожурить виновного. На другой день Головатый, являясь с рапортом, доложил, что приказ его светлости исполнен в точности: "Пожурили виновного посвоему".- "Как же вы его по журили?" - спросил князь. - "Как пожурили?" - переспросил Головатый.
- А просто: положили, та киями откатали так, что едва встал...
- Как! Майора? - закричал светлейший. - Да как вы могли?
- И вправду насилу смогли, едва вчетвером повалили: не давался. Однако свалили, а що за бида, що вин майор? Майорство его не при чому, воно за ним и осталось!
Участвуя в общем штурме Очакова, как известно, верные казаки вместе с донцами овладели замком Гассаиа, что и послужило сигналом к окончанию битвы. За совершенные подвиги в 1788 году их войско удостоилось наименования "Черноморского", названия, которое оно носило со славою 70 лет. При содей¬ствии черноморцев русские овладели стратегически важным городом Килией (где, если вы помните, - см. с. 50, дед Б.Хмельницкого гетман Федор Богдан служил тризну по убиенному турками Свирговскому со товарищи), замком Тульча и крепостью Исакча. Благодаря проворству "верных" черноморцев почти весь турецкий флот, оборонявший осажденный Измаил со стороны Дуная, пошел ко дну. Другая часть черноморцев - так сказать сухопутная (около б тыс. человек), участвовала в штурме этой знаменитой твердыни и одной из первых ворвалась в город.
Екатерина II, видя, как Потемкин забоится о казаках, назначила его гетманом Черноморского войска. Новый гетман, желая по-царски отблагодарить казаков за службу, назначил им под поселение землю между Бугом и Днестром по берегу Черного моря. Черноморцы уже основали свой кош в Слободзее, как случилось непредвиденное: их покровитель и защитник перед троном, великий князь и казацкий гетман Григорий Потемкин, внезапно скончался, не успев испросить высочайшей грамоты на отведенную землю. Заплакали тоща черноморцы, напевая под бандуру:

Устань батьку, устань Грицьку!
Великий гетьмане!

В память почившего казаки изготовили большое белое атласное знамя ( Это знамя до 20-х годов нынешнего века хранилось в екатеринодарском белом войсковом соборе, построенном в честь благоверного князя Александра Невского, а сейчас находится в музее кубанских казаков, расположенном в НЬЮ-Джерси.). Не успели черноморцы опомниться, не только обжиться на новом месте, как получили повеление переселяться на Кубань. Поначалу известие это их опечалило. Все понимали, что добытое потом и кровью имущество придется оставить или отдать молдаванам за бесценок и на новом месте опять начинать все с нуля. Утешала только надежда на Провидение, ибо будет "что будет, а будет что Бог даст". Однако и "плошать" было ве в казацком обычае и потому они тот час же выслали есаула Гулика на Кубань для осмотра пожалованной земли. Одновременно они направили в Петербург депутатов во главе с Головатым, с тем, чтобы испросить грамоту на вечное владение и больше никуда не переселяться.
Пока Гулик странствовал по диким степям Тамани, Головатый с товарищами "бился" в столице за будущее своего войска. Долго они не могли получить доступ к императрице. Вельможи полагали, что таких полудиких людей невозможно и ввести во дворец. Однако, Головатый, благодаря старым знакомствам, добился, что Прием депутации был назначен в одно из воскресений. На приеме черноморцы сумели расположить к себе Екатерину II и подали ей записку о нуждах войска. В ней Головатый отразил жалкое положение бывших сичевиков, принужденных поспешно подниматься в далекую окраину, распродавать скот, убогие свои пожитки, а надолго ли - про то они не ведают. Пока записка ходила по инстанциям, черноморцы проживали в столице Российской империи. Там они были нарасхват. Все знаменитые вельможи зазывали казаков к себе на обеды и вечера и с жадностью слушали их рассказы про речь и прошлое Запорожья.
Наконец, 30 июля 1792 года был получен Высочайший указ, в котором говорилось, что войску казачьему Черноморскому, собранному покойным генерал-фельдмаршалом князем Потемкиным из верных казаков бывшей Запорожской Сечи дана жалованная грамота на земли между Кубанью и Азовским морем. И далее: "Войску Черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских; на производство жалованья кошевому атаману, войсковым старшинам и прочие по войску расходы повелевается отпускать по 20 тыс. рублей на год; предоставляется пользоваться свободной торговлею и вольною продажей вина на черноморских землях, - равно впадающих в погрешности судить и наказывать войсковому начальству..."
Головатый специально ездил в Царское село благодарить императрицу за оказанную милость к черноморцам, в ответ она пожало¬вала всему войску на золоченом блюде хлеб-соль. Перед отъездом им вручили Высочайшую грамоту в богатом ковчеге, знамя, литавры, войсковую печать, а для кошевого саблю, усыпанную драгоценными камнями.
Черноморцы встретили в Слободзее депутацию особо торжественно. Все благодарили Екатерину за оказанную милость. Отслужив литургию и благодарственный молебен, они по запорожскому обычаю долго палили из пушек и ружей. Потом вся братия пила царское здоровье и гуляла, как бывало гуляла она прежде в Сечи.
Еще до прибытия Головатого войско вырядило на Тамань 4 тыс. пеших казаков, которые под командою полковника Саввы Белого отплыли туда морем. Через две недели после войскового праздника выступил и кошевой с пятью полками, со всем штабом и обозом. Два полка под начальством Головатого были оставлены на месте до весны. Поздней осенью (в конце октября) пришли казаки на реку Ею. Здесь они перезимовали в землянках, а с наступлением тепла заняли всю кубанскую границу. Вскоре подошел и Головатый с оставшимися двумя полками и с семействами переселенцев (общее число переселенцев составило 17 тыс. человек).
Поначалу неуютно показалось казакам на Кубани - необитае¬мая земля с заросшими камышом речками и болотами. Чтобы оживить ее, надо было много потрудиться. Но казаки не привыкли отступать. Они черпали силы в неразрывном своем братстве, помогая Друг Другу. Они постепенно заселили дикий неприветливый край хуторами и куренями( Курени переименованы впоследствии в станицы.). В карасунском куте "на берегу реки Кубани черноморцы основали город Екатеринодар. По примеру запорожского коша здесь была построена крепость и по сечевому уставу курени, или казармы, для холостого товарищества. Посредине крепости поставили они Свято-Троицкую походную церковь на том са¬мом месте, где ныне возвышается каменная. 38 станиц, разбросанных по Кубанской земле, получили название запорожских куреней, а два прибавлены вновь: Екатериновский - в честь императрицы и Березанский - в память славного подвига черноморцев под Очаковым. Над Лебяжьим лиманом черноморцы основали обитель, для престарелых казаков. В этот монастырь перешла большая часть ризницы из Покровской церкви, что возвышалась в Сечи и из Киевского Межигорского монастыря, содержимого, как вы знаете из предыдущих глав, на средства Запорожского коша.
Лашковская, Кущевская, Кисляковская, Ивановская, Копеловская, Сергиевская, Донская, Крыловская, Каневская, Батуринская, Поповичевская, Васюринская, Незамайковская, Ирклеевская, Щербиновская, Титаровская, Шкуринская, Кореневская (или Кореновская), Роговская, Корсунская, Камнйбояотская, Уманская, Деревянковская, Стеблиевская, Джереновская, Переяславская, Полтавская, Мышастовская, Менская (утвердилась неправильная форма Минская), Тимашевская, Величков-ская, Левушковская (или Леушковская), Пластуновская, Дядьковская, Брюхокцкая, Ведмедовская и Платнирокжая

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

Сибирь русская и "немощная". Дорога к сибирским просторам лежала через Казань и Астрахань. Хан Едигер и коварство Кучума. Как начиналась сибириада Ермака Тимофеева, Ивана Кольцо и их товарищей. Битва на берегу Иртыша 23 октября 1581 года.
Поздравление с победой и подарок Ермаку от царя Иоанна Васильевича Грозного.
Обстоятельства гибели отважного атамана. Дальнейшее продвижение казаков на восток.
Битва за Албазин. Православные миссионеры.

"И тут у них стала баталия великая
Со всеми татарами катовскими.
Татары в них бьют со крутой горы,
Стрелы летят как часты дожди,
А казакам взять не можно их.
И была баталия целой день,
Прибили казаки тех татар не мало число.
И тому татары дивовалися,
Каковы русски люди крепкие,
Что не единого убить не могут их:
Каленых стрел в них, как в снопики, налеплено,
Только казаки все невредимы стоят;
и тому татары дивуются наипаче того..."

Из народного сказа о бое Ермака с Кучумом

С сибирью в прежние времена на Руси все, что лежало за Камой и к северу и к востоку.Предки наши знали только, что в стране этой есть "Югорский камень" (Югорский шар) и "Каменный пояс" (Урал). Слово "сибирь" по своей многозначности было сходно со словом "немец". Немцами у славян-русичей принято было называть всех, кто жил г, будь то шведы, французы или австрийцы - все равно, ибо в понятии русских все это была одна нехристь. Так и на северо-востоке и востоке Руси и остяк и вогул и киргиз и ногаец назывались одним словом "чудь" (или "чужь") заблудящая, бусурманы сибирские. То есть та же нехристь, только восточная.
В старину Сибирь подразделялась на русскую - по эту сторону Урала (До середины прошлого века жители Среднего и Западного Урала назывались Сибиряками. В кондаке св. праведному Симеону Верхотурскому читаем: "Избранному «и дивному новому Сибирской страны чудотворцу, всерадостно ныне приносим ти, Свите Симеоне, хвалебныя пения: ты же, яко имея дерзновение ко Христу Богу, от всяких нас бед свобода», да зовем ти: радуйся, Симеоне Чудотворче предивный". (Как известно, город Верхотурье находится в Екатеринбургской епархии (Свердловская область)) - в на "немшоную", которая простиралась за Каменным поясом. К границам Сибири казаки приблизились не сразу. Сначала им потребовалось помочь московским государям сокрушить Казань и Астрахань. Между прочим, даже солидные историки, описывая покорение Иваном Грозным Казани, о казаках упоминают лишь вскользь, тогда как в осаде, города и взятии его участвовало 7 тысяч казацких пик. Причем они составляли наиболее опытную и подготовленную в ратном деле часть русского войска, знакомую с искусством осады крепостей и употреблением пороха. Не случайно, что именно казаки производили подкопы и взрывы Казанских стен и первыми ворвались в проломы крепостной стены. Такую же роль казаки сыграли при покорении царства Астраханского. Впрочем, последним Ивану Грозному в немалой степени помогли овладеть ногайские князья. Делали они это, конечно, не бескорыстно, а в надежде наказать с помощью московского царя своих гордых и честолюбивых родственников, сидящих в Астрахани.
Примеру ногайцев последовал и владелец Сибирского юрта хан Едигер. В январе 1555 года он прислал к царю Иоанну своих послов с поздравлениями в связи с покорением Казанского и Астраханско¬го царств и с просьбой к самодержцу российскому утвердить спокойствие и безопасность его земли, т.е. Сибири "немшоной". При этом прислал он дань, вернее, дар царю в 700 соболей и великое множество белок. С этого момента Грозный стал именоваться пове-лителем Сибири.
По прошествии двух лет Едигер обязался быть у московского царя в вечном подданстве и платить дань ему каждый год и "беспереводно". Сделал это хан не бескорыстно - надеялся укрепить свое положение, так как из-за происков родни сидел он в потомственном юрте не совсем прочно. Однако он запоздал, вскоре родственник его Кучум вероломно умертвил Едигера и сел на его место. Кучум был хитер и коварен, как настоящий азиат. Сначала он было обязался платить дань московскому царю, но, когда Грозный направил к нему своего посла, убил его и после этого не отвечал ни на какие запросы из Москвы. Иоанн IV хорошо сознавал, что он еще не в силах удержать Сибири. Для этого нужны были значительные средства и войско, которое у него было занято войной со шведами за Ливонию и с Речью Посполитой за западно-русские земли.
Помочь царю на восточных рубежах взялся купец Григорий Строганов, владевший огромным имением в бассейне Камы вплоть до Чусовой. Человек предприимчивый и щедрый Строганов снарядил казаков, указав им путь в землю вогулов и вотяков. Атаманом казацкой дружины был избран донской казак Ермак Тимофеевич, пользовавшийся огромным авторитетом у товарищей благодаря своему решительному характеру и боевому опыту. В дру¬жине Ермака находились опальные атаманы Пан и Василий Мещеряков, а также осужденный на смерть Иваном Грозным за разорение города Самарчика Иван Кольцо.
Первого сентября 1581 года казаки, помолившись Богу( Отправляясь в поход Ермак Тимофеевич обязал свою рать "обетом целомудрия" и в дальнейшем карал провинившихся за всякое "дело студное", веря, что и с малым числом добродетельных воинов можно победить многочисленного врага, ибо в этом случае помощник - сам Господь Бог)., поплыли вверх по реке Чусовой (как это непросто знают те, кто по этой строптивой уральской речке на плотах). Затем они ПОВЕРНУЛИ на Серебрянную реку (ее еще называют Серебрянка уже волоком перетащили свои небольшие суда в речку Жеравлю, впадающую в Тагил. Проплывши Тагилом, они вниз по Туре и на месте нынешнего Туринска увидели город, в котором сидел данник Кучума князь Епанча.
Произведенный казаками залп рассеял людей Епанчи, и они разбежались в страхе кто куда. Беглецы принесли Кучуму весть, что русские воины вооружены такими луками, из которых пышет огонь; стрел не видно, а ранит и бьет насмерть: панцири и кольчуги добивает навылет. Кучум однако не дрогнул и, собрав войско, стал ожидать русских на берегу Иртыша недалеко от устья Тобола на горе, называемой Чувашево.
Когда разведчики Ермака сделали подсчет Кучумову войску, оказалось. что на каждого казака приходится 30 человек чуди. У октября 1581 года собрался казачий круг, надо было решить, что делать дальше. Кое-кто из казаков подал голос за то, чтобы отступиться и не ввязываться в неравный бой. И тогда Ермак напрямик обратился к малодушным: "О братия наша едииомысленная,. камо нам бежати, уже осени достигши, и в реках лед смерзается; не дадимся бегству и тоя худыя славы себе не получим, ни укоризцы на себя не положим, но возложим упование на Бога; не от многиx бо вой победа бывает, но свыше от Бога помощь дается, может бо и беспомощным Бог помощи... Воспомянем, братие, обещание свое, како мы честным людям перед Богом обеты и слово свое даша, и уверившися крестным целованием, елико всемогий Бог нам помощи подает, а отнюдь не побежати, хотя до единого всем умрети, а вспять возвратиться не можем срама ради и преступления ради слова своего, еже с клятвой обещахомся; аще нам всемогий, в Троице славимый Бог поможет, то и по смерти нашей память наша не оскудеет в тех странах и слава наша вечна будет".
После такого воззвания своего атамана казаки единогласно решили не "пременять" обета своего, пострадати за веру православную и послужить царю-батюшке. На следующий день произошла битва. Дело было жаркое - кучумовцы дрались насмерть, но все же резаки с Божьей помощью преодолели их сопротивление и победим. Кучум бежал и Ермак вступил в город Искер (ныне Тобольск) - столицу Сибирского ханства, последнего осколка некогда великой Золотой Орды ( В прежние времена в каждой сибирской избе висел портрет Ермака Тимофеевича, а в тобольских храмах ежедневно поминали казаков, павших в бою с Кучумом 23 октября 1581 года. Всего тогда погибло 107 человек).. Татары, остяки и вогулы приходили бить челом победителю. Ермак послал Ивана Кольцо в Москву с известием о покорении Сибири. Иван Грозный принял отважного казака ласково и простил ему все прежние вины. В подарок Ермаку государь послал шубу со своего плеча, два кованых панциря и ковш серебряный, утвердив сибирского атамана в княжеском достоинстве.
Однако вскоре Ермака не стало. И опять, как в древности, по¬губило русских их пагубное пристрастие к зелену вину. Будучи в очередном походе, атаман, расположившись на отдых ближе к вечеру, позволил своей дружине расслабиться. Моросил осенний дождь и они выпили "для сугрева" по чарке, потом добавили, а там разошлись и начали обильно поминать своих павших товарищей. Вскоре утомленные долгим переходом казаки все, как один, уснули. Пользуясь сгустившейся темнотой, татары напали на спящих и почти всех перерезали на месте. Очнувшись, Ермак бросился в реку в надежде добраться до струга и попытаться спастись по воде. Однако вода в Иртыше эту пору уже была ледяная, да и царский подарок - тяжелый кованый панцырь - неотвратимо тянул атамана ко дну. Так и не доплыл до струга отважный казак.
И все же подвиг Ермака не был напрасным, по его следам ка¬заки постепенно, шаг за шагом, прошли всю Сибирь вплоть до самого Великого океана. В 1586 году на реке Type ими был заложен город Тюмень, в следующем году близ Искера - Тобольск. В 1592 году построен Березов. В 1598 году Кучум был разбит окончательно и взят казаками в плен. В 1604 году возник город Томск.
Таким образом, продвигаясь все дальше на восток, русские строили остроги, то есть города-крепости, облагая туземное население посильной данью - "ясаком". Вместе с тем они несли с собой для диких народов сибири развитую культуру и чистейшую в мире религию. "Колонизаторы" в скором времени значительно подняли жизненный уровень туземцев, заботясь об их просвещении и здоровье, как о своем собственном. Западнобвропейцы и до сих пор не могут взять в толк, зачем это надо было русским.
Политика освоения Сибири проводилась мудро, с дальним прицелом на будущее. Чтобы' прочнее привязать Сибирь к Руси, города ее и веси заселялись насколько можно выходцами из европейской части государства. Кроме казаков, составлявших ядро русского населения Сибири, туда направлялись пашенные крестьяне, которые набирались из охотников и вольных людей.
В 1617 году казаками был основан Кузнецк, а через четыре года воевода Дубенский закладывает Красноярск, утвердившись там с 300-ми казаками. В 1631 году атаман Порфирьев строит Братский острог на Ангаре, в этом же году казак Бекетов отправляется вниз по Лене и вскоре закладывает Якутский острог.
В 1643 году Василий Поярков вместе со своими товарищами казаками проникает на Амур и основывает там Нерчинский острог, в ведение которого через 15 лет поступают обширные пространства Амурского края со всею Дауриею. Этот богатейший край по почину казака Хабарова, ставшего предприимчивым промышленником, начинает быстро осваиваться, однако после того как Албазин был захвачен китайцами ( Крепость долгое время успешно отстаивал от превосходящих сил противника атаман Бейтон со своими казаками и, если бы не приказ из Нерчинска, китайцы вряд ли бы овладели ею. Император Канси предложил казакам одно из двух: или возвращаться в Россию, или служить в "поднебесной империи". 300 казаков решили рискнуть и отправились в Пекин. Со смельчаками в чужие края отправился и казачий поп Максим Леонтьев. В подаренной правителем кумирне он устроил часовню, а спустя 10 лет - храм во имя Софии - Премудрости Божией. Главной святыней храма стал древний образ Николая Чудотворца, покровительству которого вверили себя Албазинцы), русским пришлось отойти на север. По Нерчинскому договору рубежом между двумя государствами была определена река Горбяца, впадающая в Шилку. Из этого ясно видно, что огромнейший Амурский край, завоеванный горстью казаков, одними их стараниями находился в руках России более трех десятилетий. Кстати, возвращен ей он был только в царствование Александра II Благославенного.
Амур на какое-то время был оставлен, однако казаки сумели закрепиться в Забайкалье. Огромные пространства, покрытые непроходимыми лесами, суровый климат и многочисленные лишения не смогли остановить их неудержимого движения на восток, пока они не достигли Великого океана. Но и на его берегу казаки не сидели сложа руки: в 1668 году казак Семен Дежнев добрался до края Земли на северо-востоке - до пролива, разделяющего Чукотку и Аляску. В 1898 году русские появились на Камчатке, сразу же поставив здесь городок Нижнекамчатск. Таким образом, первооткрывателями и основателями почти всех городов Сибири были казаки, которые с самого начала несли в них гарнизонную службу и потому со временем стали именоваться "городовыми". На другую часть казачества была возложена охрана всей южной границы Сибири и содержание там постов, их принято было называть "пограничными".

...ТАКИМ ОБРАЗОМ, ПЕРВООТКРЫВА ТЕЛЯМИ И ОСНОВАТЕЛЯМИ
ПОЧТИ ВСЕХ ГОРОДОВ СИБИРИ БЫЛИ КАЗАКИ, КОТОРЫЕ С САМОГО НАЧАЛА
НЕСЛИ В НИХ ГАРНИЗОННУЮ СЛУЖБУ И ПОТОМУ СО ВРЕМЕНЕМ СТАЛИ ИМЕНОВАТЬСЯ "ГОРОДОВЫМИ". НА ДРУГУЮ ЧАСТЬ КАЗАЧЕСТВА БЫЛА ВОЗЛОЖЕНА ОХРАНА ВСЕЙ ЮЖНОЙ ГРАНИЦЫ СИБИРИ И СОДЕРЖАНИЕ ТАМ ПОСТОВ, ИХ ПРИНЯТО БЫЛО НАЗЫВАТЬ "ПОГРАНИЧНЫМИ"... :mms_stesn:

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

Заслуги уральцев, их труды и кровь, пролитая в степях Средней Азии, не были забыты. 6 мая 1884 года, в памятный для России день совершеннолетия атамана всех казачьих войск, уральцам было пожаловано "Общее войсковое георгиевское знамя". В Царской грамоте были подробно прописаны все их заслуги:
"Почти трехвековая отлично-усердная служба и непоколебимая преданность Престолу и Отечеству верно-любезного Нам уральского казачьего войска всегда вызывало особое монаршее нему благоволение. Начав первую боевую службу свою, как доказывают исторические документы, в 1591 году, участием в походе царских войск против шамхала Тарковского, Уральское войско с той поры служило живым оплотом государства, охраняя значительную часть границы его от набегов кочевых народов и, вместе с тем, принимало участие и во внешних войнах, являя всегда пример самоотвержения и воинской доблести при исполнении своего служебного долга; при завоевании же Туркестанского края и водворения в нем порядка, оно, с самых первых шагов туда наших войск, несло непрерывные труды и ознаменовало себя в многочисленных боях, в особенности же в 1864 году, в деле против коканцев под иканом, подвигами отваги и мужества". В заключение грамоты было сказано: "Да послужит священная сия хоругвь ДЕЯМВОЛОМ неизменной преданности вернолюбезного Нам Уральсково войска Престолу и Государству на грядущие времена, и да осенит она храбрых сынов Урала на высокие подвиги чести и славы при защите Отечества".
По завету Петра Первого, русские люди подвигались в глубь Средней Азии с двух сторон: от Урала и со стороны Сибири. Шли вперед не потому, чтобы жаждали новых земель, а в силу необходимости: того требовали выгоды торговли, сбережение границы от разбойничьих наездов тамошних народов. Наши караваны подвергались разграблению, русские промышленники и казахи - не десятками или сотнями, а тысячами - томились в неводе.
На пустынных берегах Сыр-Дарьи или Каспийского моря появились пароходные пристани, церкви, госпитали, казармы, сады - все это построено руками лииейцев; каждый камень, каждая щепотка земли - дело их рук. Каких-нибудь семь линейных батальонов не только покорили, а обстроили пограничную линию от Урала до китайской границы. Рядом с линейным солдатом шел казак, этот его вернейший друг, окрещенный именем "Гаврилыча" Сколько раз запасливый и сметливый Гаврилыч выручал линейна из беды? Сегодня он поделится с ним хлебушком, завтра даст испить водицы, послезавтра подвезет усталую "крупу" на своей лошадке. Он берег его сон, очищал ему путь, добывал баранту, рядом с ним ковырял землю, стоял на валу. Кроме того, что уральцы составляли гарнизоны дальних степных укреплений, они, как уже сказано, наряжались во все экспедиции для исследования края, они гонялись по степям за разбойничьими шайками; уральцы же составляли почетный конвой киргизских султанов, наших друзей. И первый подвиг в Туркестанском крае, подвиг, прогремевший на всю Среднюю Азию, совершен уральскими казаками.
Это было в 1864 году, когда наши взяли города Туркестан и Чимкент; от Ташкента же, по малочисленности сил, пришлось отступить. На усиление передового отряда была послана из форта Перовский уральская сотня под начальством есаула Серова, 1-го декабря Серов вступил в Туркестан, а через три дня его уже отправили на розыск. Прошел слух, что за городом появилась шайка в несколько сот человек; надо было ее разогнать, потому что как раз в это время выряжался транспорт в Чимкент.
На праздник Варвары, после полудня, Серов выступил из города со своей сотней. В ней находился сотник Абрамичев, 5 урядников, 98 казаков и 4 артиллериста при горном единороге. От встречных киргизов казаки узнали, что селение Икан, отстоящее в 20 верстах от города, уже занято неприятелем, но в каком именно числе, киргизам неизвестно. Стало уже темнеть, когда сотня подходила к Икану, правее которого горели огни. Серов остано¬вился и послал киргиза Ахмета узнать, что это за огни? Киргиз скоро вернулся с ответом: "Неприятеля так же много, как камыша в озере". Тогда Серов отвел свою сотню несколько назад, занял канавку, которую раньше наметил, и приказал спешиться. Казаки живо развьючили верблюдов, окружили себя завалами из мешков с провиантом и фуражем, лошадей уложили в середину, а сами залегли по краям. Между тем, кокандцы сверху их заметили. Не успели еще казаки приладиться, как конная толпа, приблизившись
"тихим молчанием", вдруг, с визгом и оглушительным криком кинулась в атаку. Уральцы дали залп, артиллеристы угостили картечью, что сразу поубавило азиатский пыл. Много убитых, раненых осталось на месте. Оправившись, кокандцы с криками: "Алла! Алла!" налетели вторично - опять их отбили с такой же потерей. Еще раза 2-3 они повторили атаку, наконец, оставили уральцев в покое. В виду небольшой кучки казаков кокандцы расположились станом, среди которого скоро запылали костры.
Опасность час от часу становилась очевидней: уйти ночью нельзя, бороться в открытую нет мочи, оставалось приподнять завалы да дождаться выручки. К счастью, среди уральцев находились люди бывалые, со знаками отличий, которые не раз встречавшись с кокандцами в поле; были между ними даже севастопольцы.. Такие люди не робеют, не падают духом, что бы там ни случилось, распорядительность офицеров довершила остальное. Неприятель всю ночь палил из своих трех орудий; казаки отстреливались из единорога, пока не сломалось в нем колесо. С рассветом огонь усиливался. Гранаты и ядра все чаще да чаще ложились в отряд, убивали лошадей, ранили людей. В то же время к неприятельскому стану то и дело подбегали из Икана сарбазы: это кокандская пехота, стрелявшая из ружей. Казаки больше метили в артиллеристов, снимали джигитов, подъезжавших ради удальства поближе; попадали в начальников, отличавшихся своим нарядом, лошадьми и конским убором. Многие вызывались броситься в штыки, однако Серов не позволил. Им и в голову не приходило, что перед ними не шайка бродячая, а целая кокандская армия, с пехотой, артилерией, обозом, боевыми припасами, силой от 10. до 12 тысяч!
Алимкул, правитель ханства кокандского, после удачной защиты Ташкента распустил слух, что идет к себе домой, а между тем обошел наш передовой отряд, выдвинутый к Чимкенту, и прямо двинулся на Туркестан, в надежде его отнять. В случае удачи он мог бы наделать нам больших хлопот. Время было зимнее, глухое, никто не ожидал от кокандцев такой прыти. Как же злились У»и теперь, что горсть "урусов", разрушила их тонкие рассчеты!
Атаковать отряд открыто они боялись, считали, что он гораздо больше, чем был на самом деле, и придумали плесть из хвороста щиты, чтобы прикрываясь ими, "итти подкатом", т.е. подъезжать на двухколесных арбах. Казаки видели, как арба за арбой подвозили хворост. Они продолжали отстреливаться так же спокойно, метко, как в первую минуту боя; все 4 артиллериста полегли у своего единорога; уральцы заступили их место, причем должны
были перетаскивать на руках подбитое орудие. Около 2 ч. пополудни, со стороны города, раздались орудийные выстрелы; казаки были уверены, что к ним поспешают на помощь: они участили пальбу, все чаще и чаще поглядывали назад - вот-вот покажется выручка. Здоровые встрепенулись, точно в них удвоились силы; раненые ожили: приподнимая головы, они глядели своими мутны¬ми очами туда же... Пальба то прекращалась, то снова усиливалась, и вдруг смолкла, еще один-другой выстрел - и кончилась. Казаки опять остались одни.
А дело было так. По выстрелам от Икана в городе догадались, что казаки отбиваются, и на утро комендант выслал небольшой отряд в полтораста человек, с двумя пушками, но с таким приказанием, что если неприятель окажется чересчур силен, то в бой с ним не вступать, а отойти назад. В таком большом городе как Туркестан всего-то находилось 2,5 роты, так что каждый защитник был на счету. Отрядец не дошел до казаков версты 3-4, как был окружен сильными толпами конных, угрожавших отрезать его от города. Тогда он повернул назад, с трудом уже пробился к Туркестану, а в б ч. вечера неприятель рассыпался в городских садах. В цитадели явственно слышались звуки неприятельских труб. Положение защитников многолюдного города, в виду окружавшей их измены, также становилось опасным.
Был удобный случай соблазнить казаков на уступку. Алимкул прислал записку: "Куда теперь уйдешь от меня? Отряд, высланный из Азрета, - так назывался у них Туркестан, - разбит и прогнан назад; из тысячи твоих, - Алимкул, видно, плохо считал, коли сот¬ню принял за тысячу, - не останется ни одного; сдайся и прими нашу веру; никого не обижу!" Доблестный командир сотни не отвечал; казаки ответили за него меткой пальбой. К ночи они на¬сыпали несколько новых завалов, подтащили убитых лошадей, верблюдов и приготовились дорого продать свою жизнь. Все дума¬ли как один, розни не было.
Наступила ночь. Серов написал записку коменданту. Бравые казаки Борисов и Аким Чернов с киргизом Ахметом, вызвались доставить ее в город. Они надели поверх полушубков ружья, взяли по револьверу и, приняв напутствие, исчезли в темноте. То пробираясь между огней, то между кокандских разъездов, избегая встречных партий, эти отважные люди появились в 9 ч., точно выходцы с того света, в городских воротах.
Пересидели в истоме уральцы другую ночь, - вот и праздник заступника русской земли святителя Николая! "Заступится ли он за нас грешных?" - думал каждый про себя. А между тем казаки на¬считали 16 щитов, готовых двинуться подкатом. Серов выступил из-за валов и подал знак рукой, что хочет говорить. С их стороны подошел кокандец с ружьем. Серов, поглядывая на дорогу, завязал переговоры. В этих переговорах прошло около двух часов, и, должно быть, кокандцы заметили, что наш есаул хочет только оттянуть (время: щиты придвинулись, трое пеших приближались незаметно, ползком. - "Ваше благородие!" - закричали казаки. - "Уходите, стрелять будем!" В 7 часов утра закипел отчаянный бой. Неприятель палил жарко, наступая разом с трех сторон. Все лошади были перебиты, 37 человек лежали уже мертвые; раненые, припав ничком к земле, молча ждали смерти; остальные выглядели не лучше мертвецов: глаза красные, воспаленные, голова как в огне, лица черные, измученные; во рту пересохло. Они уже забыли, когда ели, жажда мучила их ужасно. В каком-то чаду казаки отбили 4 атаки, одну за другой. Дальше держаться они были не в силах, но пробиться надеялись: упование на помощь свыше способно придать нечело¬веческую силу. Заклепав свой единорог, уральцы собрались в кучку, крикнули, что было мочи, "ура!" и ринулись наудалую.
Бывали случаи, что кучка бойцов геройски умирала под напором тысячной толпы, но тут случилось нечто необычайное: горсть пешиx казаков, голодных, изнуренных трехдневным боем, пробивается успешно через неприятельскую конницу. В руках у них были только ружья; была еще дерзкая отвага, готовность умереть. Это-то и устрашило кокандцев, встретивших впервые мужество, несвойственное азиатам. Они не посмели напасть сразу, сокрушить одним ударом, а подвозили на крупах своих лошадей пеших сарбазов, и те уже расстреливали проходивших мимо уральцев. Но если кто-либо из последних, истекая кровью, падал на землю, то конные налетали с диким восторгом на свою жертву и спешили отрезать у несчастного голову. Часто меткая пуля снимала такого хищника в минуту его торжества, когда он поднимал свою добычу. Жутко, обидно становилось на душе за такое издевательство! Всякий шел, пока только мог влачить свои ноги; раненых вели под руки до полного истощения сил. То там, то тут среди небольшой кучки шептал казак: "Прощай, товарищ!" Это значит, приходил ему конец. Сотнику Абрамичеву пуля попала в висок: он пошел под руку; другая ударила в бок: он продолжал переступать; наконец, разом две пули Прострелили ему ноги. "Рубите скорее голову, не могу итти!" -вскрикнул сотник отчаянным голосом, склоняясь к земле. После едва узнали его истерзанный труп.
Тяжел был пройденный путь! Он обозначался следами крови, изломанными ружьями, обезглавленными трупами. - Зимний день кончился, начинало темнеть. Напрягая последние силы, уральцы все шли да шли... Наконец, под самым городом, они услыхали ружейные залпы, все ближе, ближе, а вот, с пригорка, бегут им навстречу с радостными криками наши солдаты... Вздохнули казаки свободно, перекрестились: то была вторая выручка, высланная как раз вовремя, чтобы принять на руки уцелевших бойцов. Их уложили на подводы. Так на подводах и привезли страдальцев прямо в лазарет. "Иканская" сотня, как ее называют теперь, потеряла поло-вину своего состава; сверх того, 36 человек были ранены, артиллеристы и 4 урядника убиты. Государь Император пожаловал тогда всем иканским "героям" знаки отличия военного ордена, а есаулу Серову - Георгия 4-й степени и следующий чин.
На Урале издавна повелся обычай отправлять ежегодно в сто¬лицу, так называемый, "царский кус", состоящий из лучшей икры и больших осетров. В следующий после того наряд попали трое иканцев: урядники Борисов, Чернов и казак Агафонов. Их пожелал видеть Августейший атаман. Обласканные им и обнадеженные Царскою милостию, уральцы явились в Зимний дворец. Тут они увидели Александра Второго. - "Знаете ли вы, - спросил у них ласково Государь, после того как поздоровался, - что ваш единорог взят обратно в Ташкенте?" Казаки отвечали утвердительно. Его Величество, еще милостиво побеседовав, назначил их в гвардейский эскадрон и кроме того пожаловал уряднику Борисову серебряный темляк, Чернову - серебряную медаль на георгиевской ленте; Агафонова же произвел в урядники.
В 1889 году исполнилось 25 лет со времени Иканского дела. Ко дню Св. Николая были собраны в Уральске все участники боя, вместе с георгиевскими кавалерами. Накануне они помолились за упокой убиенных, а в день праздника, после литургии и торжественного молебствия, иканцы с генералом Серовым во главе и все кавалеры стали перед фронтом казачьих рядов. Тут присутствовал на¬казной атаман, все войсковое начальство, была во фронте и учебная сотня и третий казачий полк. Атаман.обошел ряды, поздравил с праздником, потом сказал следующее: "25 лет тому назад ураль¬ская сотня есаула Серова покрыла себя неувядаемой славой в трех¬дневной битве под Иканом. Подвиг тот составляет украшение и гордость всего Уральского войска казачьего. Не много осталось от этой сотни после боя в живы», сейчас же их еще меньше. Воздадим же этим немногим ратникам славной сотни подобающую им честь... Героям Икана, слушай, на ка-ра-ул!"
После чего грянул яалп, и музыканты заиграли войсковой марш. Наконец мимо наказного атамана войска прошли строевым шагом. Когда же официальная часть окончилась, все уселись за роскошный стол, за которым пили здоровье героев-иканцев и славили все уральское войско. По распоряжению пресвященного Неофита, бывшего епископа Туркестанского, в городе Туркестане, за спасение которого пролили свою кровь иканцы, ежегодно совершалась заупокойная служба по павшим. Священный обычай этот с некоторых пор предан забвению, однако тем, кому дорога кровь отцов, пора бы возобновить его и блюсти нерушимо.
:mms_stesn:

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

Уралец ростом не велик, зато плотен, широк в плечах; вообще это народ был красивый, здоровый, кроме того, живой, деловитый и гостеприимный. От них пахло старинною Русью. На службе они кротки, послушны, в бою храбры, в походах выносливы на удив¬ленье. Морозов уралец не боится, потому что мороз "крепит"; жары тоже не боится: пар костей не ломит; а воды или сырости - еще того меньше, потому что сызмала привык по своему промыслу во¬зиться в воде. В своих привычках казаки наблюдали простоту. Они по целым годам не пробовали ни осетрины, ни севрюжины или бе¬лужины - товар этот дорог. Правда, хозяйки варили дома черную рыбу, и то по временам, когда разрешается лов. В постные дни хлебают пустые щи да кашицу; в скоромные - резали баранов, ели каймак, т.е. упаренное густое молоко; в поход брали пшеничные хлебцы с запеченными яйцами: "кокурками" называются. И в сво¬их обычаях казаки наблюдали святую старину. Старые казаки никогда у себя не божатся, помня заповедь - не поминай имя Божие всуе, а говорят "ей-ей", "ни-ни"; не скажут "спасибо", а "спаси тя Христос". Входя в избу, останавливаются на пороге и говорят: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!" как это принято в монастырях или скитах. Затем выжидают ответного "Аминь!" При встрече с незнакомым, уральцы спрашивали: "Чьи вы?" - Распространенные русские имена редко встречались на Урале: там давали имя того святого, которого празднуют за седьмицу до рождения. Этот обычай строго соблюдался.
Если казак походом или в какое другое время нарушал дедовский обычай, то утешал себя тем, что родительницы замолят его грех. Так называлось все женское население. Казачки строго хранили свято-отеческие предания. Они отлично знали церковную службу, хозяйничали, ткали шелковые поярки, шили сарафаны, вязали чулки; других работ не было: все ведь кроме рыбы и скота, было покупное. Девушки у них были стыдливы и скромны; любимое их развлечение "синчик", или первый лед, на котором можно скользить в нарядных башмачках, выставив вперед ножку; при этом они шумят, кричат, хохочут до упаду. Девушкам приданого не давали; напротив, жених должен был по уговору выдать родителям невесты "кладку", т.е. денежную помощь, в размере от 50 до 200 рублей, смотря по состоянию. Этот хороший обычай велся с той поры, когда казаков было больше, чем невест. И дети казаков росли так же, как росли их деды » отцы. С десяти годов они пасут табуны или ездят на рыбную ловлю. Следуя берегом, мальчуган выставит какой-нибудь отметный знак и перекликается с отцом, чтобы тот мог во всякое время найти свою повозку или сани. И голодать приучались мальчишки с детства. Летом жуют от жажды свинцовую кульку: это холодит; зимой закусывают снежком. Солодковый корень, водяные орехи ("челим"), лебеда, птичьи яйца, даже земляной хлеб - вот чем пропитывается казаченок по несколько дней сряду, попадая в беду. Но зато мальчуган всегда должен был быть опоясан ( На поясе обычно была написана молитва "Живый в помощи Вышнего"); который же распояшется или потеряет пояс, того мать больно прибьет.
Самый большой праздник на Урале, когда в город вступали полки, возвратившиеся с дальнего похода. Родительницы выехали навстречу из всех низовых станиц, усеяли всю дорогу от города верст на 10; вынесли узелки, мешочки, скляницы, штофчики, суцемы - все это, чтобы накормить, напоить голодных. Вот, в стороне от всех стоит древняя старушка, повязанная черным китайчатым платком, держит в руках узелок и бутылочку, кланяется низенько, спрашивает: "Подгорнов, родные мои, где Маркиан?" - сзади, матушка, сзади!" - Идет вторая сотня. - "Где же Маркиан Елисеевич Подгорнов, спаси вас Христос и помилуй, где Подгорнов?" - "Сзади!" - говорят. Идет 3-я сотня: тот же привет, тот же ответ. Идет и последняя сотня, прошел последний взвод, а ответ все тот же: "Сзади, бабушка!" Когда и обоз проходил, то казаки, хявая назад головою, говорили: "Там, сзади, родная!" Тут только Старуха догадалась, что осиротела навеки. Ударилась она оземь, завопила страшным голосом и билась, пока казаки не подняли ее бережно и не свели домой.
Службу уральцы отправляли не по очереди, а "подмогой", что считали для себя более выгодным, потому что так бедный казак NOT поправиться. Войсковое правление ежегодно делало денежную раскладку, сколько причитается на каждого казака "подножных";
Оно же их собирало и выдавало поступающим на службу по охоте, "охотникам". Те, которые шли в армейские полки, получали Меньше, примерно 200 руб., в гвардейский эскадрон больше, на¬пример, 250 рублей. Если казак по бедности не может внести подможных, он остается в "нетчиках", а ища через 2 или 3, когда за ним накопится этих "нетчиковых" денег, его зачисляют прямо на службу, при чем вычитают из его подмоги всю накопившуюся не¬доимку. Однако, ни один казак, будучи в служилом возрасте, т.е. между 21 и 35-ю годами, не мог постоянно откупаться от службы; он обязан был прослужить, по крайней мере, хотя бы один год. Богатые казаки поступали в уральскую учебную сотню, где они
отбывали службу в один год, на своих харчах и квартире, а все остальные шли на 3 года в полки. Это так называемые "обязательные", обязаны прослужить. В случае призыва всего войска поднимались все казаки, способные носить оружие.
Уральцы по преимуществу были народом промысловым и вели свое дело не порознь, а сообща, всем войском. Точно также и земля принадлежала всему войску, наделов не было; даже луга находились в общем, пользовании. Войсковое правление назначало день, когда начаться покосу, чаще всего на 1 июня. Каждый казак выбирал себе любое местечко, и в ночь они уже все были на своих местах. Как только покажется солнышко, подается знак, по которому казаки начинали обкашивать свои участки. Вся трудность заключается в том, чтобы не захватить больше своих сил. Работали шибко, отрывались только затем, чтобы испить воды, потому что к закату солнца дело кончается, каждый должен обкосить свой участок. Если бы кто вздумал косить раньше урочного дня того, вовсе лишают покоса. Такое же правило и насчет рыбной ловли, все равно, хоть бы нарушитель поймал одну рыбу. Было три поры улова: зимний, весенний и осенний.
Урал замерз; снежная пелена покрыла необозримую степь. В воздухе тихо, морозно. За 8 верст от Уральска, в назначенный день, собрались все казаки, каждый с длинным багром, подбагренником и пашней; у каждого лошадь, сани, под присмотром кого-либо из семейных. Казаки стоят у берега и ждут сигнала: они намечают в это время места. Морозный воздух вздрогнул: грянула сигнальная пушка. В тот же миг все бросаются стремглав на реку;
каждый пробивает прорубь, поддевает багром рыбу и, чтобы она не сорвалась, подхватывает ее малым багром, или подбагренником. Почти каждый удар дает добычу; особенно в хорошем месте. Поглядите, вон дюжий казак: даже упарился, несмотря на то, что в одной рубахе! В три маха он просек лед, забагрил рыбу и теперь кричит, точно его режут: "Ой, братцы, помогите! Не вытащу белуги, сила не берет... Скорей, скорей!" - По этому зову бросился к нему один из артельных, живо подбагрил, помог вытащить рыбу на лед. Казаки всегда действуют артелью, человека по 3-4, по 5-6, иногда и больше; где красная рыба зимует, замечается еще с осени, когда рыба ложится. Тысячи рыболовов толкутся на таком месте, в кусочки искрошат лед, иной раза три в воде по шею побывает - ничего! Другой изловчится да на комочке льда приспособится так и плывет к берегу; рыба у него привязана к ногам, в руках и зубах рыболовная снасть. Покончив на том месте, артели спускаются вниз по реке, продолжая ловлю таким же порядком.
Летняя и осенняя ловли продолжаются по шести недель и, самой собой разумеется, на лодках. Опять целое войско вышло, точно на войну. На тесной и быстрой реке толпятся тысячи бударок, негдe яблоку упасть, не то что вынуть сети. Казаки плавают попарно, вытаскивают рыбу, "чекушат" (оглушают) и сваливают в бударки. Тут, кажется, все друг друга передушат, передавят и до вечера не доживут: крик, шум, брань, суматоха на воде, как в самой жаркой рукопашной. Бударки трещат, казаки, стоя в них, чуть не клюют носом воды - вот все потонут! Ничуть не бывало. Все живы, здоровы, разойдутся, а с рассветом опять то же самое начнут на следующем рубеже, - и так вплоть до низовых станиц. Саратовские и московские купцы следили с берега да готовили денежки: по вечерам обыкновенно бывала разделка. Это осенний лов.
И на летний лов есть свои законы, свои правила, от которых прежде, бывало, никто не смел отступить под страхом строгой кары. Старые казаки, все равно как истые охотники, оживляются, когда речь зайдет о рыбе: у них глаза разгораются, брови двигаются, высокий лоб сияет. У такого не дрогнула бы рука приколоть всякого, вздумавшего напоить скот из Урала во время хода рыбы. Рыба тот же зверь, шума и людей боится: уйдет, а там ищи ее!"
И море не страшно казаку. Он хаживал по нему с детства, только из Гурьева в Астрахань, но и дальше, в глубь, куда казаки пускались часто на бударках за лебедями; от них - пух, перья. Как истые моряки, казаки умеют лавировать, бороться с бурями, приспособлять снасти. Особенно славятся гурьевцы. Этот ни за что не расстанется с морем, с которым он сроднился, без которого жить не может; от моря гурьевец богатеет. Как бы в отместку за все благодеяния, сердитое море нередко лишало казака последней копейки, делало нищим, пускало по миру; мало того, подчас оно втянет его в середину и там, на просторе, играет его жизнью. Морской зимний промысел носил название "аханнаго", от слова " ахан" - сеть.
На льду Урала, в виду своих домов, собралось все население Гурьева - казаки, семейные, работники-киргизы. Идет тихий говор, прощаются матери с сыновьями, жены с мужьями; разлука долгая, дальняя: кто знает, что может случиться? В животе и смерти Бог волен. Атаман подал знак. Промышленники перекрестились: "Прощайте, родные, молитесь Богу!" и расселись по саням. Взвились, полетели добрые кони; загудел под санями лед, раздались веселые, удалые песни. Примерно через час аханщики в устье Урала; это от Гурьева 14 верст. Тут, в виду пустынного моря они останавливаются, чтобы запастись топливом, поздороваться с батюшкой "Синим морем" да выпить про его бурную милость чарку водки. Отсюда казаки, погутарив, разъезжаются в разные стороны: одни едут вправо, другие влево, а третьи, самые зажиточные, - прямо в открытое море, искать добычи в глуби. У них и снасти лучше, у них лошадей и работников больше. Впереди едет вожак; он ведет за собой всех прочих, выверяя путь по компасу, который у него, как и у всех рыболовов, всегда за пазухой. Устье Урала, недавно шумное, сейчас опустело; осталось лишь трое саней: то старик Чиров, сидя на облучке пригорюнился. Он забыл взять с собой образ Николая Угодника, который сопровождал его и на аральском море, и в Киргизской степи, и на Мангышлаке - везде, где старик побывал на своем долгом веку. Этот образ спас жизнь его родителю, когда под Анапой турок выстрелил в него из пищали почти в упор; басурманская пуля, попав в образ, разлепешилась. Жутко стало старику, и он услал за образом киргиза-работника.
Далеко от берегов остановились казаки шумным табором; по средине табора разбили кибитку. Из нее скоро вышел атаман и, по старинному обычаю, предложил бросить жребий, кому каким участком владеть. Билеты положили в шапку, прикрыли платком, после чего каждый казак подходил поочереди и вынимал жребий: какой номер, такой, значит, ему достался и участок. В минуту сделали во льду прорубь и воткнули туда сноп камыша. От этой точки в глубь моря провели по компасу две линии, или два "бакена", обозначив их вехами, - один правее, другой левее; по ним уж располагаются казаки, как кому выпало по жребию. В середине же, между бакенами, никто ле может поставить свою сеть, потому что этим путем идет в Урал рыба. В бакенах тоже свой порядок: казаку положено ставить 50 сетей, офицеру 100, генералу 150. Здесь опасности нет, и снасть сохраняется в целости; на глуби же можно погибнуть в один час, в одну минуту. Чтобы собраться на глубь, казак должен обзавестись не менее как четырьмя лошадьми. В Гурьеве были семейства, которые выезжали на 20-30-ти лошадях. Казаки едут верст за 50 от берега. Там артели расстаются, каждая выбирает себе любое местечко, иные уезжают еще дальше. На избранном месте ставят войлочные кибитки, "кошары"; их окружают санями, к саням привязывают лошадей, укрытых попонами. И люди и лошади одинаково приучены переносить все невзгоды среди пустынного моря, где гуляют-бушуют суровые ветры, кружатся снежные вихри, где небо и земля скрываются из глаз на многие дни. Лошади, вместо воды, довольствуются снегом или мелко истолченным льдом. С утра до вечера промышленники ходят по рядам своих аханов, подтянувшиx под ледяной корой, и пересматривают, не запуталась ли где рыба. Если попадет, например. Белуга в 20 или 35 пудов, то уж вытаскивают ее лошадью. Попадались белуги и в 50 пудов( Т.е. по 800 кг. ). Казаку, выехавшему на десяти лошадях, надо поймать 500 пудов рыбы, чтобы хорошо заработать.
Прошло б недель, как аханщики покинули свои дома. На вольных водах они рыбачили на глубине четырех сажен; дальше, по совету атамана, не заходили, но рыба ловилась тут плохо, в бакенах лучше. Они уже помышляли, выбрав аханы, ехать домой, как вдруг в половине февраля сильным южным ветром взломало лед, почти вплоть до устьев Урала; не успели еще аханщики Опомниться, как ветер завернул от севера, и их разнесло, рассеяло по морю на льдинах. Более двухсот человек казаков и киргизов плыли от родных берегов'. Это было в 1843 году. Не было семьи, где бы не тосковали по своим родичам. О помощи и думать нечего: дожди лили каждый день, лед на Урале совсем пропал; правда, у морского берега еще держался, но такой рыхлый, что по нему не ступить. Аханщики бедовали ужасно. Вот плывет небольшая артель Затворникова, молодого казака 22-х лет; с ним 4 киргиза, 2 казачьих подростка да двое русских рабочих. Льдина им попалась одинокая и после двух недель до того искрошилась, так измельчала, стала погружаться; аханщики стояли на ней по щиколотку в такой крайности Затворников столкнул 5 лошадей. Бедные животные не сразу утонули. Плывя возле льдины, они вскидывали нее ноги и жалобно ржали. Затворников в сердцах схватил полено, стал бить своих лошадей по головам - и жалость и злоба paзом им овладели. Но это мало помогло: льдина час от часу исчезлa, вешнее солнце уже в ту пору жарко пригревало. Затворников бодрился сам и ободрял своих горемычных товарищей, которые вы-ли навзрыд или, припав ко льдине, лежали точно мертвые; киргизы, сидя по временам вздыхали, повторяя шепотом "Алла! Алла! ".
Наступила ночь, 20-я по счету; хлеба оставалось всего 2 мешка. Когда рассвело, у Затворникова защемило на сердце; он почуял, что это последний день в его жизни; солнце выходило румяное, горячее; стаи птиц вились около исчезающей льдины; по временам
ее окружали тюлени, глядевшие с завистью: им так хотелось по¬греться на солнышке. Кругом - чисто, как зеркало, ни льдинки, ни какой другой приметы; аханщиков несло в неведомую глубь. Затворников сдвинул все сани, связал их веревками, в надежде хоть сколько-нибудь продержаться на таком ненадежном плоту. Последний овес, какой еще оставался, он рассыпал и подпустил к нему лошадей, чтобы они насытились вдоволь перед концом жизни. Бедные твари понюхали овес, но есть не стали. Передернуло Затворникова. "Ну, думает, близко смерть... успеть бы покаяться?"... Вдруг у него в глазах что-то мелькнуло, точно черное пятнышко; всматривается - оно все ближе, ближе... Наконец, он ясно различает троих людей и лошадь - тоже плывут на льдине. - "Видно такие же горемыки!" - подумал Затворников, махнув в ту сторону рукой. Действительно, то был казак Курбетев с мальчиком и киргизом.
Судьба свела страдальцев и, к счастью Затворникова, потому что он сейчас же перешел на льдину Курбетева, которая была гораздо крепче. Мало этого, Курбетев сейчас же надоумил делать бурдюки. В несколько часов лошадей не стало: на место их явились бурдюки. Аханщики надули их воздухом, на подобие пузырей, потом подвязали их под сани, по 2 бурдюка на каждые. Едва успели сладить с этой работой, как льдина Курбетева изломалась на мелкие кусочки. Тогда аханщики расселись по саням, взялись за оглобли, лошадиные лопатки, служившие им вместо весел, и повернули лицом в родимую сторону. По временам они выходили на встречные льдины, гце отдыхали или пополняли бурдюки воздухом после чего снова садились на свои плоты. Однажды навстречу им попалась Льдина, на которой стояли сани с привязанной лошадью. Аханщики, придержавши льдину, хотели было снять их, но к удивлению своему увидели, что на дне саней сидит скрючившийся человек. Застигнутый в расплох и отбитый от людей, старик, верно, умер с голоду. "Царство тебе небесное, добрый старик!" - сказали аханщики перекрестивши труп. На их глазах льдина его столкнулась с другой, немного побольше: сначала пошли ко дну лошадь, потом сани с покойником. Морская пучина скрыла их навеки.
Судьба артелей была разная. Блуждая по морю изо дня в день, то под дождем, то под жгучими лучами солнца, аханщики подавали о себе знаки. Днем они поднимали вверх шесты, на которых развевалась рогожа или кошма, а ночью делали маяки с огнем, для чего на самый конец шеста втыкали тюленью шкуру с жиром, немного пониже - пук зажженной мочалы. Жир таял и каплями падал на мочалу, отчего последняя еще больше разгоралась, но горела плавно, медленно, все равно как светильня. От нечего делать, аханщики били на льдинах тюленей, заготовляли бурдюки, весла; остальное время лежали по своим кошарам или выглядывали астраханцев. Эти добрые люди уже не раз выручали из беды казаков, свозил» их на своих промысловых судах или в Астрахань, или в Гурьев, смотря куда ближе.
Еще пять дней плавала артель Затворникова и Курбетева. Вечер кружил по морю их утлые плоты, мало повинующиеся жалкому подобию весел. Наконец, на шестой день наши аханщики Повстречали судно тюленьих промышленников. Астраханцы немедленно доставили их в Гурьев. "Слава Богу", - говорили обрадованные гурьевцы, - "Уж коли Затворников выплелся, так другие и подавно должны выехать".

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

УРАЛ - ЗОЛОТОЕ ДНО,
СЕРЕБРЯНА ПОКРЫШКА

Откуда родом яицкие (уральские) казаки.
Одно из двух: или "любо" или "не любо". Пророчество старца об уральском казачестве, "Экспедиции" удалых атаманов в Хиву и чем они закончились.
Кем ставился город Гурьев.
Подвиг легендарного Рыжечки и злосчастие Бековича.
Как казак Новинский избежал хивинского плена, или почему Петр I дал ему другую фамилию. Оренбургский край и Уральские линии.
Трагедия на Зеленовском форпосте, или как казак.
Скоробогатов отомстил за убийство дочери.
О том, как десяток казаков умел охладить сотню киргизов.
Вооружение, наряд и кони у уральцев.
Преследование, засада и счастливое избавление от неминуемой смерти казаков Ефремова. Хозяйство и образ жизни уральцев. Знаменитый бой под Иканом.


"...Прочь кидайте всякие юбки, берите одно толь¬ко оружие, коли попадется доброе, да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства и пригодятся во всяком случае..." "Да порядку держитесь, панове, больше всего... Пьяница в походе недостоин христианского погре-бения."
Н.В.Гоголь

О начале яицкого войска сказывают так. Когда буйная вольница больно расшумелась, когда на Волге не стало от нее ни прохода ни проезда, царь Иван Васильевич Грозный выслал своего стольника Ивана Мурашкина истребить в корне разбойничьи ватаги, очистить водный путь на Астрахань. В те поры трое атаманов сошлись и стали думу думать, куда им скрыться от царского гнева? Одна ватага, с Ермаком Тимофеевичем, потянула на север, скрылась на Каму, откуда после была выряжена на завоевание Сибири; другая спустилась вниз, вышла морем в Терек, где осела навсегда, а третья укрылась подальше, на реку Яик, или нынешний Урал, который также приютил их навсегда. Надо думать, казаки не сразу осели. Прошло не мало времени, пока они огляделись, ознакомились с новыми местами. А край был богатый. Величаво текла до самого моря многоводная река, обильная рыбой: осетрами, белугой, севрюгой, стерлядью, шипами... Поемные луга и островки покрывались ежегодно густой сочной травой; в зарослях камыша, особенно вблизи морского прибрежья, скрывались выдры, бобры, кабаны; из пернатых налетали сюда дикие гуси, птица-баба, лебеди. По сказанию первые поселенцы построили себе городок там, где р. Рубежная впадает в Яик. Как только прошел по Руси слух, что открылось новое h убежище, войско быстро умножалось пришельцами с Дона, Волги, Кубани. Кроме казаков, людей вольных, сюда шли царские стрельцы, посадские люди, пушкари, набежали валахи, калмыки, татары, мордва, чуваши, киргизы; между пленными попадались шведы, финны, турки, поляки и немцы. Сюда шел народ ловкий, смелый, храбрый и гордый.
На Руси удальство никогда не переводилось; вольная казацкая жизнь чудилась многим во сне и на яву, а между тем, на всем лежал строгий запрет. Там же, за ее рубежом, каждый был сам себе господин. Войсковой атаман исполнял только волю народную; есаулы считались лишь его помощниками. Все дела решались в казачьем кругу, на площади - то по призыву колокола (в случае спешки) то по особому торжественному созыву. Вот в Яицком городке выехал на богато убранном коне войсковой есаул в карма¬зинном зипуне, в широких парчевых шароварах; на голове у него нахлобучена высокая баранья шапка с острым малиновым верхом, сбоку висит сабля кривая в турецкой оправе из чистого серебра;
в правой руке держит он жезл посеребренный. Подобно немецкому герольду, оповещающему торжество всенародное, есаул останавливается на каждом перекрестке и богатырски выкрикивает: "Послушайте, атаманы-молодцы, все яицкое войско! Не пейте, зелена вина - ни дарового, ни купленного; заутро круг будет!" - В назначенный день собрались казаки с трезвыми головами к войсковой избе. Вышел войсковой атаман, как подобает его сану, окруженный старшинами походными атаманами,* есаулами. Вступил он в середину круга, означенного перильцами, снял шапку, положил к ногам насеку, низко поклонился на все четыре стороны и стал речь держать: "Любо ли вам это, атаманы-молодцы, или нет? -спросил он под конец. - Любо, любо!" - крикнули казаки в один голос. Бывало и так, что одни кричат: "любо", другие "нелюбо!" Тут атаман подаст знак, и казаки разойдутся на два лагеря: где больше голов, так и порешат. Виноватого также судили в кругу, при чем наказывали только такие преступления, от которых был войску убыток или же падало на него бесчестье - воровство, измена, трусость в бою; преступления, совершенные на стороне, не считались за таковые. Казнили так же, как и на Дону: в мешок да в воду. Владение войсковыми угодьями всегда было общественное; каждый может селиться, заводить свое хозяйство, где ему угодно; но на рыбный промысел, как главную статью дохода, казаки выработали строгие правила. Скота у них тогда не было: хлеба не сеяли вовсе. Хлеб, вино, провизию казаки покупали в поволжских городах, преимущественно в Самаре, или же меняли на рыбу у приезжих купцов. Свинец, порох, оружие - получали из казны. Многие женились, обзаводились семьями: в этом никогда не было запрета. Как и везде в старинной Руси, казачки вели жизнь тихую, уединенную, тогда как мужья любили щеголять оружием, одеждой, проводили дни в забавах, по ночам предавались разгулу. "Подобно орлам поднебесным, прадеды" уральцев перепархивали с места на место; жили там, где присели, где казалось им вольготнее - сегодня на Яике, завтра - на взморье". Удаль и жажда наживы увлекали яицких казаков на "промыслы". Они "промышляли" на Синем море, "промышляли" над ближними и дальними соседями. Ногаи не знали, где и как укрыть от казаков свой скот, лошадей, своих жен и домашнюю рухлядь. Им не было покоя ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой. Мирные потомки некогда сильной, воинственной Золотой орды, наконец, не выдержали: собрались от мала до велика и осадили Яицкий городок. Казаков было мало, ордынцев много. Они каждый день ходили на приступ. Сохранилось сказание, что в последние дни осады казаки заряжали свои деревянные пушки костями. Взят ли был ногаями городок или нет, про то неизвестно, но только казаки его покинули. Перед тем, как строиться на новом месте, они повстречали на Яике древнего, благолепного старца в белом клобуке, с крестом на лбу; плыл он в лодочке, пригребая на одно весельце. - "Отче святой, спросили у него казаки, поздоровавшись: задумали мы перенести город на другое место. Начинать ли нам это дело? Дай совет". Старец спросил, куда они хотят - перенести город. Казаки указали на Чаган-реку. - "Не был я на том месте, ответил старец, а знаю, что оно к поселению удобно. Только ведайте, чады, на том месте будут у вас трусы, мятежи, кровопролитные брани и всякие сумятицы; одно время появится между вами такой набеглый царь( Емелька Пугачев.) ... Вот из-за него много крови прольется, много горечи вы примете. А там, со временем, все замолкнет, и вы узрите спокой".
- "Ничего, святой отче", - сказали казаки. Нам и прежде говаривали: "На крови-де Яик зачался, на крови-де и кончится. - Ты только благослови нас, отче!"
- "Бог вас благословит!" - сказал старец, осенил их крестом, да и поплыл путем-дорогой.
Спохватились казаки, что забыли спросить старца, кто он таков. Повернули назад, догнали уж в море и спрашивают: "Прости нас, отче, давя мы не спросили тебя, кто ты такой? Поведай нам". - "Алексей, митрополит!"( Святитель московский, соратник и современник Сергия Радонежского.) - говорит старец. В ту же секунду от воды поднялось густое облако, скрывшее и лодку и святителя. Казаки пришли в ужас неописанный; когда же они опомнились, то облако рассеялось, но ни старца, ни лодки больше не видели.
Казаки поставили новый город, который ныне известен под именем Уральска. Обратились они к царю, и царь Михаил Федорович, призрел на их нужды, выдал им грамоту "на владение рекою Яиком, с сущими при ней реки, и притоки, и со всеми угодьями от вершин той реки и до устья", с дозволением "набираться на житье вольными людьми". Однако казаки не уберегли царской грамоты, говорят, она сгорела. Вообще, старые казаки мало думали о своем будущем; не закрепили своей грамоты, как следовало, знаками, чем в последствии воспользовались кочевавшие с ними по соседству разные народы - калмыки, киргизы. Хватились уральцы за ум, да уж было поздно. К этой ранней поре относятся смелые набеги в Хиву, о сказочности которой ходила молва. Там, говорили, богатства не меряны, не считаны, много золота, камней драгоценных, девиц пригожих. Атаман Нечай составил ватагу в 500 человек и двинулся вверх по Яику. Это было около 1600 года. Переправившись через реку, атаман собрал круг. Все были согласны изведать дальний путь, лишь дьяк, приставленный к письменной части, уговаривал казаков вернуться домой. Казаки так осерчали, что тут же повесили несчастного дьяка, отчего и сами горы стали с тех пор прозываться Дьяковы.
Безводною и безлюдною степью казаки дошли до Хивы. Хана в ту пору не было дома, он где-то воевал. Казаки заняли город, поделили между собой добычу и стали пировать. Атаман взял себе в жены самую красивую из жен хана. Между тем пришла весть о приближении хивинцев. Казаки после долгих сборов покинули столицу, но двигались медленно, таща за собой огромную добычу. На переправе через Сыр-Дарью хивинцы их догнали. Завязался бой, кровавый, стремительный - обе стороны дрались ожесточились. Хивинцы, можно сказать, задавили небольшую горсть казаков. Пал атаман в битве, но прежде заколол свою жену; вслед за ним полегли все его подвижники; уцелело человека 3-4, не больше: они то и принесли печальную весть на берега Яика.
По следам Нечая пошел атаман Шамай туда же, в Хиву. Двигался он осторожно с опаской. Перезимовав на Илеке, атаман тронулся дальше с наступлением весны и хотя с большими трудностями, но добрался до Сыр-Дарьи. Дальше путь был незнаком, никто не знал дороги. Тогда казаки захватили силой несколько калмыков. Чтобы вернуть пленных проводников, кочевники пустились на хитрость выслали двух человек под видом охотников, а сами сели в засаду. Шамай и еще несколько казаков погнались за калмыками, те бросились на утек и навели их на засаду. Тут они все и попались. Пытались, было, калмыки разменяться пленными, но казаки не согласились: "Атаманов у нас много, а без вождей нам нельзя" - и отправились дальше. На берегах Аральского моря казакам опять довелось зимовать. Тут, в голодных песках, постигла их такая нужда, что они поели сначала своих лошадей, потом принялись один за другого. Наконец, пришли в такое отчаяние, что решились лучше сдаться хивинцам. Там, в цепях и вечной работе, сносили удальцы свою "горемычну" долю, а Шамая с товарищами калмыки привезли на размен.
Более верную добычу давало синее море Хвалынское (т.е. Каспийское.) . Около устья Яика, по "островам морским да по буграм черневым" проживали наездом "казаки-лыцари", самые удалые, заправилы всему войску. Они знали здесь каждый островок, каждый заливчик;
они же водили казачьи челны на синее море, и беда грозила встречному купцу, промышленнику, знатному гостю или посланнику. В укромных местах собирались ватаги с Дона, с Яика, с Волги; стояли здесь по нескольку месяцев, как ястребы, выжидая до6ычи. Такие же притоны находились у них по всему кружному побережью - у берегов персидских и туркменских. Что именно яицкие казаки тут верховодили, про то поется у них песня:

На острове-Камыне казаки живут,
Казаки живут, люди вольные.
Разбивали они на синем море
Бусы-корабли, все легкие лодочки.
Разбили одну лодочку с золотой казной,
Снимали с золотой казной красну девицу,
Красну-девицу, раскрасавицу, дочь купецкую.
И начали делить золоту казну пуховой шляпой
На кон клали раскрасавицу, красну девушку.
И начали между себя трясти жеребий.
Досталась атаманушке красна девушка.
Возговорит атаманушка таковы слова:
"На бою-то я, атаманушка, самый первый был;
На паю, на дуване, я последний стал:
Досталась мне, атаманушке, красна девушка"
Взговарит красна девушка таковые слова:
"Уж ты, гой еси, казачий атаманушка!
У меня на правой руке есть золото кольцо,
Золото кольцо, оно в пятьсот рублей;
Поднизочка есть на мне, атаманушка, во всю тысячу,
Самой-то мне, красной девушке, мне цены нету.
Сотку тебе, атаманушка, шелковый ковер".
Чтобы сдержать буйную вольницу, еще царь Михаил Федорович указал построить при устье Яика городок, на защиту которого были высланы стрельцы; здесь же поселились учужники, ловившие рыбу Государя. Не взлюбили казаки этот городок: он запирал им выход в море, задерживал рыбу, что шла снизу. Через несколько лет торговый человек Михаил Гурьев приступил к постройке каменного городка, с башнями, с воротами, за что казна уступала ему на 7 лет рыбные ловли. Казаки поняли, в чем дело, и всеми способами вредили постройке городка. Однажды донской атаман Иван Кондырев напал на казенные суда, разметал дрова; кирпич, известку, а самые суда задержал у себя. Наконец, коща городок, получивший название Гурьева, был выстроен, казаки напали на нижне-яицкий учуг, принадлежавший самому Гурьеву, разорили его, рабочих переманили на Яик. За такие провинности, которых накопилось немало, по жалобам купцов и шаха персидского, казаки были призваны к ответу. Атаман Иван Белоусов ездил в Москву бить царю челом. Ему читали все вины казачьи, после чего наиболее виновных отправили в Польшу, под начальство князя Хованского, где они пробыли 7 лет. В защиту казаков надо сказать и то, что они, как первые поселенцы в крае, много сами терпели от хищных соседей. В ту пору началось передвижение калмыцких орд. Они переходили Яик и тут делились на две орды:
одна шла грабить Уфу, Самару, Казань; другая - к улусам астраханских татар. Яицкие казаки принимали на себя первый удар: они же первые и платились своими головами. Множество русских пленников перебывало тоща в руках дикарей. Вскоре после того взбунтовались башкиры. Край терпел от безначалия: грабежи и убийства стали делом обычным. Беглые с Руси с каждым годом умножались; они собирались в шайки и разбойничали по всем путям, как морским, так и сухопутным. Смута в прикаспийском крае приняла размеры бунта, когда на челе буйной ватаги появился лихой атаман Стенька Разин. И яицкие пристали к бунту, но не все. Они сопровождали атамана во всех его походах, бились за него с ратными людьми под Симбирском, откуда бежали к Самаре и далее, на Яик. Их было тогда не больше трехсот.
Наступило царствование Петра Великого, и яицкие казаки явились верными сподвижниками его походов против турок, шведов и восточных народов. К этому времени относится любопытное сказание о богатыре Рыжечке. В гербе уральского войска изображен казак на коне, и если вы спросите, кто это? - вам ответит даже малый ребенок, что это Рыжечка, старых времен "лыцарь", который выслужил Яик у батюшки-царя. Сказывают старики, что, когда наступал шведский король, Петр просил яицкого атамана Прохора Митрича привести с Яика либо один, либо два полка казаков. В одну неделю снарядили два пятисотенных полка, отслужили молебен и пошли под Полтаву. В вестовых у атамана был в ту пору маленький человек, по прозванию Рыжечка. Пришли казаки под Полтаву, а швед уже застроил лучшие места шанцами да батареями, а тут на беду изменил гетман Мазепа. Царь было закручинился, как прибегает от шведа посыльщик: не угодно ли
кончить спор поединщиками? - "Давай Бог! Это нам на руку", - сказал Петр Первый.
,. У шведа же заранее был припасен поединщик, из-за моря вывезен: ростом чуть не с колокольню, в плечах - косая сажень. 0брядили его в кольчугу и в латы, посадили на коня - конь-то сущий слон - и того покрыли панцирной попоной. Наши думали, что это башня на колесах, а не человек. Петр Первый и сам видит, что такому чудовищу трудно подыскать супротивника, однако все-таки велел кликать клич: нет ли где охотника? - Разослал Царь всех своих адъютантов, всех генералов и сенаторов - и все воротились ни с чем: не находится охотника! Тогда Царь повернулся к своей свите: "Из вас, господа, нет ли кого?" - Ни гу-гу, все молчат, друг дружку прячутся. Не вытерпел Царь, сам поскакал по всем полкам, а в это самое время подошел с казаками Прохор Митрич и пристроился возле крайнего армейского полка. Царь лишь увидел подъехал и, рассказав в чем дело, сам окликнул: "Нет ли меж вами охотника?" - "Я охотник!" - крикнул тоненьким голоском Рыжечка, выскочив из фронта. Царь взглянул на него, покачал головой: "Мал!" - говорит. Три раза Царь объезжал полки, но никто не откликался, кроме Рыжечки. "Что буду делать?" - говорит Царь. - "Отказаться от поединка - вся Европа будет смеяться, пустить этого малыша - заранее все пропало!" Рыжечка стоя тут же, слышал царские слова и вверни от себя: "А Бог-то что? При помощи Божьей Давид побил же Голиафа!", - говорит это Рыжечка, сам дрожит: геройское сердце, значит, в нем кипело. - Нечего делать, Царь согласился и лошадь ему позволил выбрать, хотя бы из царских конюшен. - "Твои лошади, надежа-царь, - ответил Рыжечка, - только для парада хороши, а для ратного дела - не прогневайся - никуда не годятся!" Взял Рыжечка лошадь у калмычина, расспросил, какие у нее сноровки и махнул на ней в поле. Тут встрепенулись, заколыхались обе армеюшки - российская и шведская. Распустили все свои знамена, заиграли на трубах, литаврах, разных мусикийских органах. Рыжечка воткнул на пику ^Валку, замахал над головой и, подъехав к шведскому поединщику, выпрашивает у него: "На чем хочешь биться: на копейцах ли булатных или на сабельках вострых?" - "По мне на чем хош. Хоть на кулаках: я на все согласен", - говорит поединщик, и зубы свои оскалил. Тут Рыжечка потряс копьецом: "Коли живой будешь, приезжай на Яик попробовать наши кулаки, а здесь не угодно ли биться вот этим!"
Пока шли у них переговоры, Рыжечка успел высмотреть своего противника. На голове-то у него была стальная шлычка, шапка такая, по щекам и затылку от нее спускались железные дощечки; задняя же дощечка немного оттопырилась, а это Рыжечке на руку. Он съездил сменить свою пику, взял потоньше, потом, как подобает христианскому воину слез с коня, повесил на пику образ Михаила Архистратига, положил перед ним 7 земных поклонов и раскланялся на все стороны. Повернувшись же в сторону родного Яика, он проговорил: "И вы, братцы-товарищи, старики наши и все общество наше почтенное, помолитесь, чтобы Господь соблаговолил!" После того Рыжечка скинул с себя всю одежду, остался только в шароварах да безрукавной фуфаечке, голову перевязал он барсовым платком, рукава у рубахи засучил по локоть, перетянулся шелковым пояском и, заткнувши за пояс хивинский нож, взял в руки копьецо. Вспрыгнув на лошадку, Рыжечка перекрестился и полетел на супротивника, точно малый ястреб на орла заморского: "Дерзайте людие, яко с нами Бог!" И швед помчался, выставив копье в добрую жердь. Когда Рыжечке уже надо было столкнуться, он дал резко вправо, и швед, словно бык-дурак, пронесся мимо. Рыжечка обернулся да хватил его копьецом в затылок, где дощечка оттопырилась - так он и покатился кубарем с коня. Рыжечка мигом соскочил на землю, еще того скорей отсек ему голову. Тут наша армия возрадовалась, зашумела, словно волна морская заходила и "ура" закричала. А шведская армия, известное дело, приуныла, затихла, хорунки свои к земле приклонила, словно, голубушка, не солоно похлебала. Только один король их, такой беспокойный был, не' хочет покориться: "Подвох, подвох!" - кричит. Русак сзади ударил нашего. Подвох! Тут уж и Царя взяло за ретивое. Подал он знак к бою да и скомандовал: "Катай, без пар-дона, катай! На зачинщика Бог!" И пошла, чесать наша армия шведскую с изменником Мазепой - так что он еле удрал в Турецкую землю.
Когда совсем успокоились, Царь в слезах и спрашивает: "А где наш малыш, где бесценный Рыжечка?" - "Здесь", - пищит Рыжечка. - "А, голубчик мой, сокровище мое!" - и поцеловал его в го-лову. - "Чем же тебя, друже мой, дарить-жаловать? Говори: ничего не пожалею". - "Мне, надежа-царь, ничего не надо, а, пожалуй, коли твоя милость, наше обчество". - Царь и спрашивает: "Чем? Говори". - "От предков твоих, благоверных царей, мы жалованы рекою Яиком, с рыбными ловлями, сенными покосами, лесными порубами, а грамота на то у нас пропала. Пожалуй нам, надежа-царь, за своей высокой рукой, другую грамоту на Яик-реку". - "С великою радостью", - сказал Царь и тут же приказал секретарю написать при себе грамоту на Яик-реку, со всеми присущими ре¬чками и протоками, со всеми угодьями на века-вечные. - "Еще что? Проси!" - сказал Царь. Рыжечка и говорит: "Еще, надежа-царь, пожалуй нас, коли милость твоя, крестом да бородой". - Для кого нет, а для яицких казаков есть! - ответил Царь: "Пиши, секретарь, что я жалую яицких казаков крестом и бородой на веки-вечные".
- "Это все для общества, - говорит Царь - а тебя-то чем да¬рить-жаловать? Проси, ничего не пожалею". - "Позволь мне, коли милость твоя, погулять с товарищами в твоих царевых кабаках, безданно-безпошлинно, недельки две". - Царь улыбнулся и говорит: "Разве любишь?" - "Грешный человек: люблю!" - "Гуляй во здравие", - говорит Царь. - "А ты, секретарь, напиши уж заодно в грамоте, чтобы водка продавалась на Яике по всей воле казачей".
Круглый год прображничал Рыжечка с товарищами в царских кабаках, странствуя от города до города, от села до села, пока не Дышел срок открытому листу за царской скрепой. Вернулся он на Яик вдвоем с калмычином, тем самым, который обменял ему лошадь. Оба они были на счет выпивки молодцы, тягущи; прочие -всех-то было их 12 - не выдержали сложили свои головы: кто в кабаке, кто под кабаком - такой уж народ бесшабашный. А Рыжечка прожил на Яике еще лет 10, да пошел по царскому указу с Бековичем в Хиву; там, голубчик, за компанию с князем и всем честным воинством, сложил свою буйную головушку.
К походу Бековича-Черкасского относится не менее любопытное воспоминание, сохранившееся в памяти у старых казаков. По их словам, вернулось на Яик в разное время каких-нибудь 2-3 десятка, не больше; а ушло с Яика немалое войско, полторы тысячи казаков, - всех порешили хивинцы: которых перерезали, которых повернули в неволю, заковали в тяжелые цепи. Только одному молодому казаку в тот раз посчастливилось: не видал он ни резни, ни мук мучительных, ничего такого, от чего сердце крушится, на части разрывается. На квартире, где стоял казачок, пожалела его молодая хозяйка, - спасла душу христианскую. В ту самую ночь, когда хивинцы уговорились задать Бековичу и всем нашим карачун, хивинка завела своего постояльца в сад, в глухой, дальний уголок, где сохраняла его, пока не подошло время. Напоследок, когда со всех мест хивинцы съехались к хану праздновать богомерзкое торжество над русскими, хивинка обрядила казачка в ихнюю одежду, дала ему провизии, денег, потом вывела из конюшни самую резвую лошадь, трухменского аргамака и, передав его на руки казачку, велела ему ехать на родимую сторону. Казак простился с ней и за родительские молитвы выехал на Яик здоров и невредим. В дороге он не раз встречался с хивинцами. Однажды повстречалось ему несколько хивинцев и спрашивают: "Кто он, куда и зачем едет?" А казачок притворился немым, ничего ис говорит, а только мычит; потом снял с л. чей уздечку, показал ее хивинцам, ткнул пальцем в гриву и сделал знак руками - лошадь-де пропащую разыскиваю. Этого мало. Слез казак с лошади, провел у нее ладонью по лбу - лошадь-де лысая, хочет сказать; нагнулся, провел рукой по колену - лошадь, значит, белоножка. Хивинцы поглядели-поглядели на немого, улыбнулись и покачали головами: не видали, мол, твоего коня! Потом поехали, оболтусы, своей дорогой. Казачок и рад, двинулся дальше на родимую сторонушку. Если ему случалось встречаться с киргизами, от них уходил вскачь: лошадь-то под ним уж больно была резвая.
Другой казак, Трофим Новинский, иным манером спасся. Это был мужчина пожилых лет, бороду имел чуть не до пояса, окладистую, седую. Он обрядился татарским муллой, т.е. накрутил на шапку 2 куска бязи и в таком виде пошел странствовать: старый казак догадлив был! Куда ни придет Новинский, везде орда встречает его с почетом: напоит, накормит, на дорогу провизии даст. В ином месте спросит: кто он и куда странствует? А Новинский, чтобы не выдать себя, опустит глаза в землю поглаживает свою бородушку да шепчет: "Алла, Алла, бисмиля!" а про себя молитву Иисусову творит. Орда рот и разинет принимает его за молчальника, пуще прежнего отдает ему почтение. Случалось, лошадь под него давали, провожатых с ним посылали, одно слово с почетом и встречали и провожали, Новинский представлялся самому Петру Первому, на Волге, когда Царь плыл из верховых городов в Астрахань. Царь удивился и спросил, каким чудом он, один-одинехонек, прошел через орду бусурманскую? - "Бородушка помогла", ответил Новинский. - "Как так?" - спрашивает Царь и пуще прежнего дивуется. - "Так и так, говорит Новинский: по бородушке меня везде с почетом встречали, с честью провожали".
- Исполать же тебе, старинушка, сказал Петр Первый и ласково погладил Новинскою по седой его бородушке. Значит, не всуе и я пожаловал вашу братию, яицких казаков, бородой. Умеете ею пользоваться. Что хорошо, то хорошо! А как твое имя, отчество и прозвище?" - Новинский ответил. Царь с минуту подумал и ска¬зал: "Так как провела тебя через орду басурманскую твоя почтенная борода, то будь же ты отныне навеки не Новинский, а Бородин".
Царское слово свято: и стал после того Новинский прозываться Бородиным; от него уж весь нынешний род Бородиных; они твердо памятуют прадеда, которому сам Царь воздал по его заслугам.
В каких-нибудь 40-50 лет край обрусел и мало чем отличался от прочих, искони русских земель. Для защиты от набегов кочевых орд, а равно и для управления краем, было преступлено к устройству пограничных крепостей от Самары до Татищевой и далее по рекам Сакмаре и Яику до Орской; наконец, был основан Оренбург, куда перешла вся меновая торговля с киргизами и со всеми народами Средней Азии.
Оренбургская губерния была открыта в 1744 году, и первым ее губернатором назначен Неплюев, памятный тем добром, кото¬рое он сделал для яицких казаков. По его просьбе Сенат предоставил в пользу казаков все течение реки от Яицкого городка вплоть до Гурьева и этот последний с его рыбными ловлями. Тоща же были построены крепости Кулагинская и Калмыковская, а между Яицким городком и Гурьевым протянулась на 500 верст целая укрепленная Линия, состоявшая из форпостов, реданок и третей, расположенных вперемежку. Форпосты - это маленькие крепостцы, а реданки и трети не что иное, как малые редутцы, или укрепленные караульные домики: небольшой двор, огороженный плетнем и окопанный рвом, в середине которого стояла плетеная, вымазанная глиной изба с вышкой для помещения часового. Вот такие-то укрепления стояли непрерывной цепью: по правому берегу Яика от Бударинского форпоста до Гурьева, а по левому бе¬регу от Бударинского форпоста вверх до Илецких дач, впереди Линии, откуда и ее название Передовая Линия. Дальше начинались форпосты илецких казаков, выходцев из яицких. На реданках про¬живало обыкновенно от 5-8 казаков, на обязанности которых лежали разъезды и наблюдение вдоль Линии. Главным врагом яицких казаков в ту нору были киргизы, враг сильный, неутомимый1.
( Вспомним, что киргизы - это омусульманенные и ассимилированные монголы (см. главу 1).)

Многочисленные орды киргизов вытеснили калмыков и разбили свои войлочные кибитки на всем пространстве степей от пределов Сибири до Сыр-Дарьи, моря Каспийского и Яика. Толпы этих не знавших устали наездников на своих некрасивых поджарых лошадках, в высоких малахаях, вооруженные длиннейшими пиками, осторожно прокрадывались к берегам Яика, быстро переправлялись на другую сторону, еще быстрее кидались на русские селения, угоняли скот, лошадей, арканили людей.
Их ватажки, или "батыри", жадные, как степные волки, от¬лично знали все ходы и выходы, умели подстеречь добычу, исчезнуть с нею бесследно; погоня за ними по необозримой сте¬пи, ще нет ни бугра, ни кустика, редко бывала удачной. Еще на памяти старожилов наездничал киргизский батыр по прозванию Сырым. Богатырского роста, широкий в плечах, силы необычайной, Сырым прославился своей удалью, лихими наездами. Равного ему не было в степи. Таку же он подобрал шайку. Ставшую грозой целой дистанции от Гурьева до Камыковской. В несколько часов исчезали русские поселки, стада перегонялись в степь, население попадало в Хиву , на невольничий рынок. Сам Сырым не был вором: он никогда не брал себе добычи, а все награбленное делил между джигитами. Он только мстил русским, которых ненавидел не известно за что. Казаки тоже не оставались в долгу:не один уже его джигит попал на пику, но сам он был неуловим как молния. Однажды шайка Сырыма переправилась у Зеленовского форпоста в том самом месте, которое называется "Разбойной
Лукой». Казаки в ту пору были в отлучке, чем киргизы, как нельзя лучше, воспользовались: они ограбили форпост дочиста не пощадили ни жен, ни детей, а затем поспешно переправились на левую сторону. Сырым, отправив добычу вперед, прилег отдохнуть; лошадей приказал стреножить.
В зеленовском форпосте Илья Скоробогатов, человек степенный, всеми уважаемый. Он поплатился более других: у него убили родную дочь, ранили сына угнали любимого коня. Подобрав себе 8 казаков, самых надежных друзей, Скоробогатов пустился с ними в погоню; другими путями поскокало еще несколько таких партий. Казаки вообще имели обыкновение преследовать мелкими партиями, с тем расчетом, что не та, так другая могла потрафить на след. На этот раз посчастливилось Cкopoбoгaтову: его казаки наскочили на спящего Сырыма. Они прежде всего растреножили киргизских лошадей, потом набросились на джигитов: 10 человек убили; пять, в том числе и сам Сырым, очутились в плену. Теперь Скоробогатов стоял лицом к лицу со своим заклятым врагом. Другой на его месте не задумался бы с ним расправиться по казачьему обычаю: взвел бы разбойника на «мар» (холм), всадил пулю в его жирный лоб, и делу конец – пусть пропадает собака. Скоробокатов поступил не так.
финика не так. Видит «батыр», что дело его дрянь, - или надо помирать, или идти в полон, - и говорит: «Я только потому сдаюсь, что не могу себя умертвить; твое счастье!» - «И правда, ответил ему Скоробогатов: такому батыру, как ты, стыдно сдаваться живому. Не хочешь ли прикончить себя? Вот тебе мой пистолет: не даст осечки, не бойсь!» - Промолчал Сырым, ни слова не ответил. Видно, плен позорный показался ему краше смерти. Он слышал кругом насмешки, укоры, но ничто его не смущало. – «Я сдаюсь», - сказал он, наконец.
Скоробогатов вскипел от гнева. Хвастлив и малодушен показался ему киргизский наездник: «Ты не батыр, а негодяй и трус!»
C этими словами он схватил нож, отрезал ему ухо, толкнул в шею и крикнул: "Пошел прочь чтоб глаза мои не видали тебя! я никогда не убивал трусов и безоружных: скройся, подлая тварь!" Таким образом Сырым за все свои злодейства поплатился одним ухом, но был уничтожен навсегда как воин.
Смертельная вражда с киргизами не ослабевала, пока они не ослабели сами, перестали быть опасны. С ними нельзя было ни вести дружбу, ни заключить мирный уговор. Дружба с одним родом навлекала вражду прочих. Яицкие казаки почти целое столетие вели постоянную, ожесточенную борьбу с этим народом. За каждый набег, они вымещали набегом же, грабеж - грабежом, и таким образом обезопасили свою землю и оградили от истребления мирные поселения по ту сторону Урала. В постоянной и тревожной борьбе казаки закалялись из поколения в поколение; деды и отцы передавали в наследие своим сыновьям и внукам, вместе с прочим имуществом, испытанное оружие, свои сноровки в бою, свои приметы - весь свой боевой опыт, добытый в частых встречах и схватках с врагом. Так вырос целый народ, сильный, крепкий духом, воинственный, способный к самозащите.
Яицкие казаки кроме того, что оберегали свою границу, ходили в степь против кочевников, содержали разъезды по Сибирской Линии и, наконец, должны были участвовать с прочими войсками против общих врагов отечества. Являлись они на службу обыкновенно, как кому было удобнее или выгоднее: одни выезжа¬ли с пиками и пистолетами, другие с ятаганами и винтовками, третьи - с ружьем и саблей, словом, брали то, что сохранялось от отцов. На Линии казаки одевались совсем по домашнему: оружие надевали сверх коротких стеганых халатов, самых пестрых и ярких; шапки носили высокие, с малиновым верхом, в роде киргизского малахая.
Старые казаки славились стрельбой. В 1809 году отряд Кульнева переходил по льду в Швецию через Ботнический залив. Глубокий снег покрывал ледяную равнину. Шведские егеря засели на берегу, за камнями, за деревьями и безнаказанно палили по нашим, увязавшим в снегу. Чтобы их оттуда выбить, нужна была пехота, а отряд-то весь состоял из конницы: гусары, донцы, уральская сотня. Кульнев выдвинул бородачей-уральцев, которые шли сзади со своими длинными винтовками. Уральцы спешились, сбросили с себя верхнюю одежду, шапки, перевязали головы платками и, благословясь, без шума, без крика, рассыпались по лесу и также засели за камни и деревья. Шведы слышат только выстрелы да видят, как падают товарищи, но сами не знают, в кого целить. Каждый выстрел меткой уральской винтовки находил виновного. Дрогнул неприятель и очистил лес. Наши вступили в Швецию.
Саблю уральские казаки прежде не жаловали, больше надеясь на ружье да на пику. Смолоду они стреляли гусей, лебедей, уток, сайгаков, кабанов - все пулькой; так же они подстерегали и неприятеля, лежа на земле. Как истые сыны степей, казаки всеща славились ездой. Самую дикую лошадь уралец выезжает в 2-3 недели. Подойдет к ней впервые, погладит, ухватит за уши, даст подержать кому-нибудь, накинет седло, сядет, а там дело пойдет своим чередом. Сколько бы лошадь ни носила, сколько бы ни била - задом ли, передом, все равно, когда-нибудь да уходится. Лошади у них киргизские, некрасивые, нестатейные, а на езду нет лучше: с малой передышкой такая лошадь пробегает до ста верст. И преследовать казаки были мастера. "Коли бежит неприятель, поучали старики, так разве в землю уйдет; покидать его нельзя, гони его со свету долой: да не оглянется и не увидит, что за ним бежишь один. И бить тоже надо, покуда бежит: опамятуется, да остановится, того гляди, упрется, и вся твоя работа пропала".
Киргизы, еще в пору своей силы и славы, никогда не решались штурмовать те ничтожные укрепления, которые составляли Яицкую Линию. Бывали случаи, что киргизы нападали шайками, человек по сто, и какой-нибудь десяток казаков успевал отсидеться в своей реданке, лишь благодаря меткой стрельбе из винтовок. Лет 60 тому назад пикетные Красноярского форпоста, в надежде, что киргизы не сунутся в половодье, вернулись втихомолку домой. Красноярцы в это время были "на севрюгах", между своим и Харкинским форпостами; но так как день случился праздничный, станичники отдыхали, расположившись артелями вдоль берега; телеги стояли поодаль, на косогоре; на шестах колыхались сети; лошади гуляли в лугах без надзора. Во многих местах дымились или уже пылали костры. Кто варил из налимов уху, кто стряпал осетриные пельмени, кто жарил севрюжину иди пек в горячей золе осетров; иные, наевшись досыта, лежали, грелись на солнышке. Вдруг раздался крик: "Ли, ай! Киргизы, киргизы!.. Лошадей наших гонят киргизы!" - Рыболовы засуетились: каждый хватал, что было под рукой - ружье ли, весло, топор; поднялась суматоха, или, как говорят казаки, "ватарба". Человек около 20 киргизов подкрались перелесками к берегу, переплыли реку повыше стана и пустились ловить лошадей. Как ни ловко и проворно они все это проделали, однако штука все-таки не удалась. Лошади паслись не табуном, а "по гривам", да еще спутанные; пока киргизы колесили за ними, чтобы сбить в один табун, казаки успели принять свои меры: одни бросились с винтовками в луга; другие сели в бударки и пустились, что было мочи, вверх по Уралу к тому месту, где киргизам надо было переправляться; те же, которые остались - преимущественно старики, огородились телегами. Между тем, хищники, завидя наших с винтовками, кинулись как угорелые в реку, но тут со страху наткнулись на плывших в бударках. "Индо Яикушка застонал, как щипли наши глушить нехристей шестами да чекушами": около десятка их пошло ко дну, остальные выкарабкались на бухарскую сторону, под защиту конных, прискакавших к месту драки. Осыпанные, в свою очередь, стрелами, казаки отчалили обратно. » Почти в то же время в Красноярском форпосте затрещали на Пипке у часового трещотка, вслед за которой раздались тревожные крики: "Киргизы! Киргизы!" Казаки, сколько было их в наличности, седлали лошадей, надевали оружие и собирались вокруг своего приказного Ефремова. Когда набралось "храброй братии" человек 30, Ефремов махнул с ними на Яик; второпях он забыл даже оповестить соседние станицы - Калмыковскую и Харкинскую. Выбравшись в степь, Ефремов сделал смотр команде, при чем ока-залось, что только один казак, по имени Нефед, выехал неисправным: лошадь под ним была тяжела на бегу, - маштак, годный лишь для воза. Нефеду велели вернуться, как он ни напрашивался. - "Ну, ребята, молись!" - сказал Ефремов. Сняв шапку, он перекрестился сам, казаки сделали то же. - "С Богом!" Припав к луке, с пиками на перевес, понеслись казаки на облачко пыли. Они скакали молча, кругом расстилалась безбрежная степь; лишь конский топот глухо отдавался в ушах. По временам Ефремов давал приказ: "Сдержи!" или же: "Припусти!" - смотря по надобности. Скачут казаки 10, 15, скачут 20 верст. Вот облачко стало редеть; сначала обозначилась точка, из точки выросло пятнышко, все больше, больше, и вот, наконец, стали приметны отдельные всадники, киргизские наездники. Когда беглецы очутились в полуверсте, Ефремов скомандовал: "Ну, пущай, чья возмет!" По этой команде ка¬заки закричали, "загайкали", и вытянулись в ленту; самые резвые уже настигали киргизов; они уже несутся на хвостах их лошадей. Два киргизских "батыря", отделяясь по временам от партии, один вправо, другой влево, описывали дуги и быстро, с пронзительным воплем, наскакивали на казаков, угрожая им своими длинными пиками. Пока казак придержит лошадь, чтобы дать отпор, батыр ; кпуто повернет назад, исчезнет и снова за свое. "Вправо забирай, ребятушки!" - покрикивает Ефремов, скакавший сзади. - Дело-то в том, что справа налево ловчее бить пикой, почему выгоднее I иметь противника с левой стороны.
Чтобы облегчить лошадей, киргизы сбрасывали с себя верхнюю одежду, выкидывали из-под себя седельные подушки, наметы, а иные даже скидывали седла. Ефремов с удовольствием заметил, что киргизские аргамаки видимо притомлялись, тогда как его конь чем больше скакал, тем больше прибавлял бегу. Он продвинулся вперед и сказал Семену Азовскому: "Ты, Сема, бери себе голубого, а я возьму красного". Азовсков, рослый и сильный казак, припал почти к гриве своего игренего, набрал воздуха в могучую грудь и, не говоря ни слова, ринулся на "голубого" - то был киргизский батыр, одетый в голубой чапан. Сметал батыр, что ему не уйти, повернул круто аргамака и со всем усердием ткнул Семена пикой. Обливаясь кровью, казак опрокинулся назад: пика угодила ему в лоб, под левую бровь. Ловок и бесстрашен был Сема Азовсков, а не успел отбить удара, опоздал! Сцепились они теперь с киргизом врукопашную: крутились-крутились, и оба разом свалились наземь. Тут как орлы наскакали казаки, вмиг прикололи голубого. Тот богатырь, что был в красном чапане, бросился было на помощь товарищу, но за ним уже следил Ефремов и на ходу пронизал его пикой. Остановились казаки, перевязали Азовскому рану - бедняге было очень плохо - и, давши ему оправиться, поскакали дальше. Между тем, киргизы разделились на две-партии: одна партия взяла вправо, другая - влево; всей командой казаки повернули за последней. Начинают нагонять опять. "Вот, думают, скоро будет работа!" Только они это подумали, киргизы скрылись в лощину. Подъехали казаки к лощине - что за чудо? - вся лощина занята неприятелем, сотни четыре, если не больше и множество значков. - "Слезай, ребята!" -прогремел голос Ефремова. В одно мгновение казаки попадали с лошадей, сомкнули их в кучку, переплели поводьями, а сами взялись за винтовки. Как коршуны вылетели ордынцы, издавая пронзительные крики; знаменосцы держали высоко свои значки, прочие изготовились разить пиками, торчавшими из-под мышек. Казаки, прижавшись к лошадям, выпалили с колена через ружье, и тотчас 10, не то 15 всадников опрокинулись навзничь. Азиатская прыть сразу пропала. Завидя кровь, киргизы растерялись, удалились, после чего только самые храбрые джигиты решались подъезжать поближе, а остальные лишь кричали да понукивали. Меткие пули между тем свое дело делали. Вот свалился самый главный, до сих пор неуязвимый "батыр", надоедавший казакам хуже, чем оса. Много пуль в него попало, а он все гарцевал да гарцевал в своем панцыре, прикрытом халатом, пока казак Трифон Михалин не изловчился да не попал ему в лоб: не вздохнул батыр. Тут киргизы окончательно присмирели, отъехали еще Дальше и стали пускать стрелы, а у кого были ружья - пощелкивать пулями. Ни пули их, ни стрелы не делали вреда казакам, но лошади, пугались, могли расстроить их защиту. Кроме того, истомленные дальней ездой, казаки видели в осаде часов 5 или 6. Сначала они посматривали назад, в свою сторону, не покажется ли выручка, но ничего не видя, кроме голубого неба и серой земли, бросили и смотреть. Солнце скоро скрылось, наступала ночь, надо было спасаться, пока еще не стемнело. Поднялись казаки и тесной кучкой, шаг за шагом, стали подвигаться к Яику, по временам отстреливаясь и ведя за собой связанных "по шеям" лошадей. Киргизы расступились, было, в надежде чтo казаки пойдут на утек; но они слишком опытны, чтобы подняться на такую грубую уловку, и продолжали тихо отступать, прибавляя шагу. Прошли, таким образом с версту. - "Наши, наши! " - закричали несколько голосов сразу, завидя перед собой всадника. Красноярцы запрыгали от радости и разом грянули "ура!" да так громко, что киргизы остановились в ожидании атаки. - Постойте, братцы, радоваться, сказал сурово Ефремов: всмотритесь-ка вы хорошенько, кто это?" - казаки вгляделись и ахнули от удивления: в одиноком всаднике они скоро признали Нефеда, того самого, которого покинули на берегу Яика. Ему, как забракованному, стало стыдно; казаки засмеяли бы его самого и весь его род до седьмого колена, и вот он по следам товарищей поплелся на своем маштаке.
Навстречу Нефеду отделилась кучка киргизов; он повернул свою в сторону, но маштак еле переступал с ноги на ногу. Тогда Нефед пал на колени, выстрелил и в то же мгновение был окружен. Ему связали назад руки, посадили опять на лошадь и повели в толпу. По пути Нефед что-то кричал. "Прощай, прощай, товарищ", - отвечали казаки. Больше они его не видели. Однако бедняга сослужил добрую службу. Он объяснил киргизам, что вслед за ним скачут соседние станицы, а что сам он ехал от них только передовым. Киргизы съехались вместе, верно, на совещание, потом, разделившись по кучкам, скрылись в разные стороны.
С честью, со славой возвращались красноярцы домой, и paдость их омрачалась лишь потерей двух добрых товарищей: Сема Азовсков на третий день отдал Богу душу. А месяца через два пришел к жене Нефеда мирный киргиз с известием, что тело ее мужа лежит в степи, в таком-то месте. Послали команду, которая действительно нашла полусгнивший труп. После уже узнали, что ордынцы отдали пленника брату того самого киргиза, которого Нефед смертельно ранил. Пока раненый был жив, Нефеда не трогали, а когда тот от потери крови умер, его брат зарезал Нефеда, как овцу, и выкинул на съедение волкам. Горько зарыдала вдова, когда внесли в осиротелую светлицу лишенный человеческого образа труп ее верного друга и кормильца, бедного Нефеда.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

О том, как появились казаки на Дону и почему их называют родоначальниками уральского и сибирского казачества. Запорожцы - основатели столицы Донского войска - города Черкасска. Как донцы помощью запорожцев взяли турецкую крепость Азов и с чьей помощью они смогли отразить врага, более чем в 20 крат превосходящего их численностью. Повесть о великом Азовском сидении, написанная самими казаками.


"Не было ремесла, которого бы не знал казак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как может один русский, - все это ему было по плечу."
Н. В. Гоголь "Тарас Бульба"

Подобно тому, как в низовьях Днепра осело Запорожское братство, так же и на низовья Дона в XV веке вернулась казачья община, получившая впоследствии название «великого войска Донскаго». Когда число казаков умножилось, они укрепились в городке Раздоры, в 120 верстах от турецкой крепости Азова, в том самом месте, где Донец сливается с Доном.
Вообще, казачьи городки ставились всегда в укромных местах, где-нибудь в лесу или за болотом, на островке или между густых камышей. Облюбовав местечко, обносили его частоколом или плетнем, а снаружи присыпали из небольшой канавы землю - вот и вся защита. Окружная местность называлась юртом. Жильем для казаков служили шалаши и землянки. Ничего в этих городках не было заманчивого для хищных соседей; их строили так, чтобы "не играл на них вражеский глаз". "Пускай, - говорили казаки, бусурманы жгут наши городки, мы в неделю выстроим новые, и скорее они устанут жечь, чем мы строить новые".
Особенно усиливались казаки с тех пор, как свели дружбу со своими братьями-запорожцами, или, как их звали на Дону, черкасами. Запорожцы хаживали на Дон в одиночку, являлись целыми ватагами; они указали донцам новый, более прибыльный путь для добычи - "синее" море. И стали тогда казаки с двух сторон громить Крым, полошить турецкие брега. О тех и других прошла по христианским землям слава, как об истых ратоборцах и ненавистниках неверных. Подобно запорожцам, донцы сделались передовой стражей своего отечества.
Однажды пришла на Дон большая ватага запорожцев и осталась здесь навсегда, поселившись поближе к Азову, но также на берегу Дона, среди зарослей густого камыша. Это место получило название Черкасских юрт, а позже - Черкасского городка, или просто Черкасска. Донцам пришлась по душе та беззаветная отвага, которою отличались запорожцы. Эти бестрепетные люди, кажется, ничего и никого не боялись, кроме Господа Бога да Его Святых угодников. Запорожец ни во что не ставил и свою жизнь, и раз¬добытую кровью копейку, тогда как донцы стали домовиты, нача¬ли копить про черный денек. В Черкасском городке шла гулянка с утра до вечера, с вечера до утра, в Раздорах - всегда было тихо, даже как-то угрюмо. Молодежи это не нравилось, и она стала все чаще и чаще навещать своих соседей, что повело к умножению их населения, и скоро казаки совсем покинули Раздоры. Черкасск сделался главным городком, население его смешалось с татарами, греками, особенно по причине частой женитьбы на невольницах.
Однако буйные головы не сидели на месте. Целыми ватагами они рыскали по белому свету, при чем удальство и жажда наживы заводили их так далеко, как, быть может, им и не думалось. Они привели под руку русского царя целые народы, проникли в далекие, никому не ведомые окраины, и тем самым указали путь мирному переселенцу-землепашцу, и купцу, и промышленнику.
В конце царствования Ивана Васильевича Грозного, старшина Качалинской станицы, Ермак Тимофеев, вместо того, чтобы охранять границы от Астрахани до реки Дона, принялся разбойничать на Волге. Он навел страх не только на проезжих купцов, но и на все улусы кочевников, подвластных царю. Движение по Волге прекратилось; все пути между Москвой и Астраханью были перехвачены. После того Ермак вышел в море, где повстречал замор¬ских послов, он живо с ними расправился, суда их потопил, а добычу присвоил. Царь Грозный (Иван IV) осудил Ермака с четырьмя его подручными (в том числе Ивана Кольцо) на смертную казнь. Тогда казаки, спасаясь от царского гнева, бежали на Каму, откуда братья Строгановы снарядили их экспедицию в Сибирь. Вместо плахи Ермак Тимофеевич прославил себя и свою дружину, как завоеватель Сибири (см. подробнее Главу "Покорители Сибири").
Другая буйная ватага, потерпев крушение судов на Каспийском море, осела в устье Терека. Третий атаман, сказывают, Нечай, выбрал для своей дружины в 800 человек привольные места по Яику, нынешнему Уралу, обилие рыбы в котором послужило главной причиной переселения части уральских казаков.
И на Дону, и в Сибири, и на Урале, и на Тереке казаки не сидели оседло, а искали новых мест для поселения, новых путей, они покоряли слабых соседей, сильных держали в трепете частыми набегами. Правда, эти "задирательства" служили помехой дипломатическим отношениям между Москвой и мусульманскими державами: жаловался много раз крымский хан, грозился турецкий султан. Из Москвы писали тогда увещевания, а подчас и угрозы, смотря по обстоятельствам содеянного. Однажды царь Михаил Федорович прислал такую грамоту: "В море на грабеж не ходите и тем Нас с турецким султаном не ссорьте. Послушайтесь, тем службy свою прямую Нам покажете... Если же, паче чаяния, и после cero Нашему делу с турками какую поруху учините, опалу на Вас наложим, в Москву для ласки никогда вас не призовем, пошлем на вас рать, велим на место вашего Раздора поставить свою крепость, изгоним вас с Дона и вместе с султаном не позволим вам воровать, как ныне воруете. Страшитесь моего гнева, с азовцами неукоснительно помиритесь...". Донцы мало внимали угрозам, говоря друг другу: "Мы верны Белому царю, но что берем саблею, того не отдаем даром".
Вскоре, а именно в 1636 году, большая ватага, тысячи в четыре запорожцев и украинских казаков, пробиралась в Персию, в надежде там поселиться. На Дону их задержали: "Зачем вам, братья, искать далекого счастья? Мы имеем запасу довольно, возьмем с вами Азов и будем свободно ходить и на Синее и на Черное море; там в один поход мы добудем зипунов больше, чем вы соберете в Персии за 10 лет".
Давно стоял Азов бельмом в глазу у казачества. Пока крепость находилась в руках турок, они не могли развернуть своих крыльев. Азовцы зорко стерегли морской путь. Много надо было удали, еще больше хитрости, чтоб проскользнуть казакам мимо крепости. Овладеть Азовом, стать хозяином этой твердыни, сделалось заветной думой донцев. Они не загадывали: сумеют ли удержаться, им лишь бы взять его, и в этом деле помог казакам счастливый случай - запорожцы согласились остаться.
В ту же зиму были разосланы по всем городкам повестки, чтобы казаки готовились на поиск, а кто не явится, тому будет суд и расправа. Ранней весной, как только прошла "крыта" (лед), оба берега покрылись конными, в то время как пешие казаки спускались на стругах, поспешая к монастырскому городку, в 7 верстах от Черкасска, где обыкновенно собирались для промысла. Составился круг. Вышел войсковой атаман и приглашал казаков взять Азов. "Любо, любо!" - отвечали, как один, тысячи голосов. По¬ходным атаманом выбрали Михаила Татаринова, и тотчас снарядили в Москву "легкую станицу", т.е. посольство известить царя о выступлении "всевеликаго" войска Донского на Азов.
Азовский паша на этот раз как-то проглядел; турки беспечно смотрели на сборы и приготовления казаков. Им, конечно, не приходило в голову, чтобы конное войско, без артиллерии, без осадочного парка и инженеров, могло затеять такое нестаточное дело, как приступить к крепости, окруженной высокими каменными стенами и башнями, вооруженной пушками, защищаемой храбрейшею турецкою пехотою! Казаки надеялись взять Азов нечаянным нападением, потому и держали свое намерение в тайне.
К несчастию, в это самое время им довелось провожать турецкого посла, который гостил у них проездом в Москву. Хитрый грек Фома Кантакузен задарил старшин расшитыми золотом зипунами, обласкал остальных казаков и на званном пиру, когда развязались языки, сумел выпытать тайный умысел. Зорко стерегли казаки все пути, однако Кантакузен и тут их перехитрил, переславши паше грамоту. В крепости началась суета, установка орудий, сбор защитников - увидели тогда казаки, что они обма¬нуты. Посол был задержан. В день победоносца Георгия, после молебна, казаки поспешно выступили всем войском под Азов, имея при себе только четыре фальконета.
Крепость приготовилась к защите. На ее высоких стенах уже стояло около 4 тысяч янычар; артиллеристы расхаживали с зажжеными фитилями у своих длинных, чудовищных пушек. Казаков это нисколько не смутило. Отважный Татаринов прежде всего распорядился занять устье Дона, а также все пути, ведущие к Азову - из Крыма, с Кубани, от ногаев; после того, как крепость была обложена, казаки повели к ней подступы. Между ними находился какой-то немец Иоганн. Он взялся подорвать стену при помощи подкопа. После долгой и трудной с непривычки работы, немец вдруг объявил, что он ошибся.
Заложили новый подкоп, а, тем временем окрестности казацкого табора покрылись татарскими наездниками: то была помощь осажденным туркам. Степь оживилась, началась перестрелка. С обеих сторон ежедневно выезжали одиночные всадники показать свою удаль. Вскоре и это наскучило.
Запорожцы, привыкшие вершить свои дела сразу, налетом, стали роптать. Азовцы над ними смеялись: "Сколько под Азовом ни стоять, а его, как своих ушей, вам не видать!", - кричали они со стен. Не стерпели казаки, ринулись на приступ. Однако их от¬били. Не имея артиллерии, не зная правил осадной войны, казаки понадеялись на счастливый случай; теперь, изведав неудачу, стали падать духом; особенно бранились запорожцы. Действительно, конца осаде не предвиделось.
В это самое время казачьим разъездам удалось перехватить грамоты турецкого посла, в которых он подробно доносил о бедствиях Азова и просил у султана помощи. Гонца, по обычаю того времени, пытали. Он показал на толмача, что вся беда идет от него, что он чародей и накликает христианскому войску худой конец. Рассвирепевшие казаки убили Кантакузена, как Иуду предателя, и утопили его толмача, как лихого колдуна. Чтобы очистить лагерь от волшебных чар, они отслужили торжественное молебствие, окропили святой водой табор - и успокоились.
На третьем месяце осады смышленный немец довел свое дело до конца. Подкоп был готов. 19 июля, на рассвете, казаки, выслушав молебен защитнику Азова Иоанну Крестителю, разделились по отрядам и двинулись с разных сторон на приступ. К полудню вся крепостная стена была в жестоком огне; пушки, не умолкая, гремели, огромные каменные ядра взрывали землю; сквозь облака пыли и густого едкого дыма сумрачно глядело багровое солнце. Там, наверху, между зубцами каменной стены янычары, в упоении победы, выкрикивали позорную брань, а внизу с шумными криками надвигались с разных сторон казацкие дружины... Вдруг, как "молния великая", сверкнул под стеною огонь, потом что-то треснуло, взлетели глыбы земли, камней - часть стены обрушилась. Дружно гикнули тогда отборные сотни, засевшие в своем укреплении напротив подкопа, и, как один человек, под начальством самого атамана, ринулись на пролом. Это были отважнейшие из отважных, "рыцари-казаки", как они себя величали. Рассеянные по всей стене, обманутые ложными атаками, турки не оказали им сопротивления. Все поле покрылось бегущими азовцами, но лишь немногим счастливцам удалось избежать кровавой мести за насмешки, за погибших братьев, за долгое томление в осаде. Башни и крепкий замок продержались еще дня три или четыре, пока против них не направили турецкие же пушки; затем ни одного турка не осталось в Азове.
Некогда богатый генуэзский город Азов запустел под властью турок. Его прекрасные здания почернели от времени, полуразрушились; христианские церкви были обращены в мечети, по пустым улицам и площадям бродили тысячи голодных собак. Очистив город от трупов, казаки праздновали новоселье. Пируя на площадях, под открытым небом, они похвалялись, что достали Азов "своим разумом и дородством", что, разоривши гнездо неверных, освободили от них христианскую землю. Всю доставшуюся добычу снесли в одно место и поровну разделили; драгоценные же парчи и сосуды были отправлены в монастыри, чтобы там молились за упокой убиенных и здравие живых. Старую церковь Иоанна Крестителя казаки освятили вновь, потом приступили к сооружению новой, во имя св. Николая Чудотворца. Азов был объявлен вольным христианским городом; вскоре явились сюда купцы из Кафы, Керчи, Тамани; открылась торговля, христианское население спешило с разных концов занимать пустые турецкие дома. Казаки, не знакомые дотоле с порядками городской жизни, зажили припеваючи.
Царь Михаил Федорович, хотя и попенял казакам за самовольную расправу с турецким послом, однако не лишил их своих обычных милостей. Когда же явился в Москву новый посол от султана, царь ответствовал, что казаки вольные люди, воюют на свой страх, а если султан захочет, то может и сам их унять. Русское государство лишь незадолго до этого освободилось от безначалия и смуты, почему не имело ни сил, ни охоты начинать из-за отдаленной крепости войну с грозными силами турок. В ту пору турки были воинственны, сильны и страшны для всей Европы. Борьба с ними являлась под силу лишь одним казакам, дерзким, изворотливым, нападавшим врасполох, исчезавшим, как вихрь. Такая война утомительна: она истощает силы, вечно держит врага в страхе. В открытом же бою турки со своими янычарами и спагами, т.е. конным войском, были непобедимы.
Конечно, они не могли оставить Азов в руках казаков, тем бо¬лее, что последние беспрепятственно приходили теперь в Черное море, берега которого огласились воплями ограбленных и замученных. Султан был занят войной в Персии, потом он умер, и, таким образом, прошло три года, прежде чем турки подступили к Азову. Зато они располагали громадными силами, точно собрались на завоевание целой страны. Говорили, что в осадном корпусе находилось б тыс. наемных мастеров из разных земель - для ведения подкопов, снимания планов, постройки укреплений, мостов и т.п.; главную же боевую силу составляли 20 тыс. янычар, столько же спагов, 40 тыс. татар да черкесов, а всего около ста тысяч. В начале июня 1641 года вошел в устье Дона турецкий флот и выгрузил осадную артиллерию: тут было более ста пушек проломных, 70 мелких с мортирами, великое число снарядов, изобилие пороху. Через 2 недели Азов был обложен от реки до моря на протяжении 40 верст. Казаки сели в осаду. Их было всего около пяти с половиной тысяч, в том числе 800 женщин.
Но дабы не пересказывать последующие события своими словами, лучше приведем текст повести об Азовском сидении, написанной самими казаками (Нарочно сохраняем правописание и лексику оригинала, дабы читателю было легче вжиться в то время.).
"Лета 7150-го году (От сотворения мира или в 1642 г. от Рождества Христова.) октября в 28 день приехали к Москве к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии самодержьцу з Дону из Азова города донския казаки, атаман Наум Васильев да ясаул Федор Иванов, а с ними казаков приехало 24 человека, которыя сидели в Азове городе от турок в осаде, и своему осадному сиденью привезли роспись, и тое роспись подали на Москве в Посольском приказе печатнику и думному дьяку Федору Федоровичу Лихачеву, а в росписи их вот что.
В прошлом де в 7149-м году июня в 24 день прислал турской царь Ибрагим салтан под нас, казаков, своих 4 паши, да 2 своих полковников, им же имена: Капитана, да Мастафу, Иусейга, да Ибреима, да ближние своей тайные думы верного своего слугу Ибреима скопца над ними уже над пашами смотрит вместо себя, царя турскаго, бою их и промыслу, как станут паши и полковники над Азовым городом промышляти и над нашими казачими головами. А с ними, пашами, прислал турской царь под нас многую свою собранную силу и бусурманскую (Написание слова "басурмане" и производные от него казаки в этом тексте всякий раз варьируют, а мы точно следуем за документом (авт.) рать, совокупя на нас всех подручников своих: нечестивых царей и королей, и князей, и владелей - 12 земель! Воинских людей переписанной своей рати из-за моря, по спискам его, боевого люду бранного 200 000, окроме проморских и кафинских черных мужиков, которые у них на сей стороне моря собраны и которые со всех орд их, и крымские и нагайские, с лопаты и с заступы на загребение наше, чтоб нас, казаков, многолюдством своим в Азове городе живых загрести и засыпати бы им город великою, как они загребают своими силами людей в городах перситцкаго шаха, а себе бы им там, царю своему турскому, нашею смертью слава вечная во всю вселенную, а нам бы, християном, учинить укоризну вечную. Тех-то людей собрано на нас, черных мужиков, многие тысячи без числа, и писма им нет, - тако им множество.
Да с ним ж, пашами, пришел ис Крыму крымской царь, да брат ево Нарадым и Крым Гирей царевичь и калга, со всею своею крымскою и нагайскою ордою, да крымских и нагайских князей и мурз и татар, ведомых письменных людей 8 000, оприч тех неведомых людей. Да с тем же царем пришло горских князей и черкас из Кабарды 10000. А с пашами было наемных людей немецких 2 полковника, а с ними б 000 солдатов.
Да с теми же пашами было для приступных промыслов многие немецкие люди-городоемцы, приступныя и подкопныя мудрые вымышленики, славные многих государьств измышленики: гишпане, из Виницеи великия, из Стекольныя (Виницея - Венеция, Стекольный - Стокгольм.) и из Фрянцыи. То были одни пинарщики (Воины, вооруженные петардами.), которые делать умеют всякие приступныя мудрости и ядра чиненыя огненныя, и ини которые мудрости умеют. А снаряду было с пашами под Азовым пушек больших ломовых 120 пушек, А ядра у них были велики, в пуд, и в полтора, и в два пуда ядро. Да мелково снаряду было с ними всяких пушек и тяфаков (Вид артиллерийского орудия.) 674 пушки, окроме верховых огненных, а верховых с ними было 32 пушки. Л весь снаряд был прикован на чепях, бояся того, чтоб мы на выласках, вышед, у них того снаряду не отбили и в город бы его не взяли.
Июня в 24 день в первом часу дни пришли к нам паши его под город. И крымской царь наступил на нас со всеми великими турецкими силами. Все наши поля чистые орды нагайскими изнасеяны: где у нас была степь чистая, тут стала у нас одним часом, людми их многими, что великие и непроходимые леса темныя. От силы их многия и от уристанья их конского земля у нас под Азовым потряслася и погнулася, и из реки у нас из Дону вода на береги выступила от таких великих тягостей, и из мест своих вода на луги пошла. И почали они, турки, по полям у нас шатры свои турецкия ставить. И палатки многия, и наметы великия, и дворы большия полтняныя, яко горы высокия и страшныя, забелелися.
И почали у них в полках их быти трубли великия в трубы большие, и игры многия, и писки от них в полках пошли великия и несказанныя голосами страшными их бусурманскими. И после того в полкех их почела быти стрельба пушечная и мушкетная великая: как есть стала гроза великая над нами страшная, бутто гром велик и молния страшная от облака бывает с небеси. От стрельбы их стал огнь и дым до неба. И все наши градные крепости потряслися от стрелбы их той огненой. И солнце померкло во дни том и, светлое, в кровь претворися. Как есть наступила тма темная. И страшно добре нам стало от них в те поры, трепетно и дивно из несказанной и страшной и дивно приход бусурманской нам было видети. Никак непостижимо уму человеческому: в нашем возрасте того было не слышати, не током что такую рать великую страшную и собранную очима кому видети.
Близостью самою к нам они почали ставитца за полверсты малые от Азова города. Их яныческие головы строем их идут к нам под город великими болшими полки. Головы их сотники, отделяся от них, пред ними идут пеши жь. Знамена у них яныческия велики неизреченно, черны, яко тучи страшныя, и в барабаны бьют в велики и несказанны. Ужасно слышати сердцу всякому их басурманская трубля, яко звери воют страшны над главами нашими розными голосами. Ни в каких странах ратных таких людей не видали мы, и не слыхано про такую рать от веку. Подобно тому, как царь греческий приходил под Трояньское государство со многими государьствы и тысечи. 12 их голов яныческих пришли к нам самою близостию к городу и осадили нас они, пришедши, накрепко. Стекшися, они стали круг Азова града во восемь рядов, от реки Дону захватя до моря рука за руку. И патожки они свои потыкали и мушкеты свои по нас прицелили. Фители у всех янычей кипят у мушкетов их, что свещи горят. А у всякого головы в полку янычей по 1200. И бой у них всех огненной, платье на них на всех головах яныческое златоглавое, и на яныченях их збруя одинакая красная, яко зоря кажетца, пищали на яныченях у них у всех долгие турские з жаграми, а на главах у всех яныченей шишяки, яко звезды кажются. Подобен их строй салдацкому. Да с ними ж тут в ряд стали два немецких полковника с салдатами, а в полку у них салдат 6 000. Тогож дни на вечер, как пришли турки к нам под город, послали к нам паши их турские толмачей своих бусурманских, персидских и еллинских, а с ними, толмачами, говорить прислали с нами голову яныченскаго перваго от строю своегопехотного. И почал нам говорить голова из яныческой словом царя своего турскаго и от четырех пашей ево, и от царя своего турскаго и от четырех пашей ево, и от царя крымскаго речью глаткою:
« О люди Божии, Царя Небесного! Никем вы в пустынях водими или посылаеми, яко орли парящие без страха по воздуху летаете и яко лви свирепыи в пустынях рыскаете, казачество донское и вольное и свирепое, соседи наши ближние и непостаянные, лукавы пустыножители, неправии убийцы и разбойницы непощадны! От века не наполните своего чрева гладного? Кому приносите такие обиды велики и страшные грубости? Наступили есте вы на такую великую лестницу высокую, на государя царя турсково. Не впрям вы еще на Руси богатыри светоруские нарицаетесь: где, вы воры, теперво можете утечи, от руки ево страшныя? Птицею ли вам из Азова лететь?
Осаждены вы теперво накрепко. Прогневали вы Мурата салтана царя турского, величество ево. Первое, - вы у него убили на Дону чесна мужа греческаго закона, турского посла Фому, приняв ево с честию в городки свои, а с ним побили вы всех армеи и гречан, для их сребра и злата. Л тот посол Фома послан был от Царяграда ко царю вашему для великих царственных дел. Да вы же у царя взяли любимую цареву вотчину славной и красной Азов град и рыбной двор. Напали вы на него, аки волки гладныя, и не пощадили вы в нем никакова мужеска возраста, ни стара ни мала, - посекли всех до единова. И положили вы тем на себя лютое имя звериное. И теперво сидите в нем.
Разделили вы государя царя турсково тем Азовым городом со всею ево ордою крымскою и нагайскою воровством своим. А та у него орда крымская - оборона его великая на все стороны страшная. Второе, - разлучили его с карабельным пристанищем. Затворили вы тем Азовом городом все море Синее: не дадите проходу по морю ни кораблем, ни катаргам царевым ни в которые поморския городы. Согрубя вы такую грубость лютую, чево вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокия казачьи сердца ваши! Очистите вотчину царя турского Азов город в ночь сию, не мешкая. А что есть у вас в нем вашего сребра и злата, то понесите» без страха из Азова вон с собою в городки свои казачьи к своим товарищем, а на отходе ничем вас не тронем.
А есть ли только вы из Азова города сея нощи вон не выдете, не можете завтра от нас живы быти. Хто вас может, злодеи-убийцы, укрыть или заступить от руки ево такия сильныя и от великих таких, страшных, непобедимых сил его, царя восточново турсково? Кто постоит ему? Несть ему никово ровна или подобна величе¬ством и силам на свете! Единому лише повинен он Богу Небесному и един лише он верен страж гроба Божия, по воли ж Божий: избра его Бог на свете едина от всех царей. Промышляйте себе в нощь сию животом своим, не умрите от руки царя турсково смертью лю¬тою, своею волею. Он, великий государь восточной турской царь, не убийца николи вашему брату вору, казаку и разбойнику. Ему бы то, царю, честь достойная, что победить где царя великаго и равна своей чести, а ваша ему не дорога кровь разбойничя. А есть ли вы уже пересидите в Азове нощь сию через цареву такую ми¬лостивую речь и заповедь, - приймем завтра град Азов и вас в нем, воров, на муки лютыя и грозныя. Роздробим всю плоть вашу разбойничю на крошки дробныя! Хотя бы вас, воров, в Азове городе сидело 40000, ино силы с пашами под вас прислано болши 300 000. Несть столько и волосов на главах ваших, сколько силы турецкие под Азовым городом. Видите вы и сами, глупые воры, очима сво¬ими силу его великую неизчетну, как они покрыли всю степь вашу казачю великую. Не могут, чаю, и с высоты з города очи ваши видети другово краю сил наших. Не прелетат через силу нашу турецкую никакова птица паряща, устрашится людей от много множества сил наших, вся валится с высоты на землю. Аще б восхотел государь наш царь турецкими своими силами великими плети государство перситцкое, и он его, государь, такими людми в три дня взял или б землю его разорил.
И то вам ворам, даем ведать, что от царства вашего Московскаго никакой вам помощи и выручки не будет, ни от царя, ни от человек русских. На что вы, воры, глупыя надеждны? Запасу вам хлебнаго с Руси николи не пришлють.
А есть ли вы, люди Божий, служить похочете, казачество свирепое, водное, государю нашему царю Ибрагиму салтану, его величеству, принесите тако ему, царю, винныя свои головы разбойничи в повиновение на службу вечную. Радость будет: отпустит вам государь наш турецкой царь и паши его вси ваши казачи грубости прежние и нонешние и взятье азовское. Пожалует вас, казаков, он, государь наш турецкой царь, честию великою. Обогатит, казаков, он, государь наш турецкой царь, честию великою. Обогатит вас, казаков, он, государь турецкой царь, многим и неисчетным богатством, учинит вам, казаком, у себя во Цареграде покои великии во веки, положит на вас всех казаков плате свое златоглавое, печати подаст вам богатырские золоты с царевым клеймом своим. Всяк возраст вам, казаком, в государстве его во Цареграде будет кланяться, станут вас всех, казаков, называти - Дону славнаго рыцари знатныя, казаки избранныя. И то ваша слава казачья вечная в веце сем, от востоку до западу. Станут вас называти вовеки все орды бусурманския и еллинские, и перситцкие святорускими богатырями, што не устрашились вы своими людьми малыми таких великих и непобедимых сил царя турского, - 300 000 одной ево пописанной силы, окроме люду волново и черных мужиков, а тех у нас и счету нет пописати такова их множества, яко травы на поле или песку на море. Дождались вы к себе полкы под город в жестосердии вашем. Каков перед вами славен и силен, и многолюден, и богат перситцкий царь, владетель поставлен от Бога надо всею великою Персидою и над богатою Индеею! Имеет он, государь, у себя рати многия, яко наш государь турецкой царь, и тот шах персицкой царь, впрям николи не стоит на поли против царя турского и не сидят ево люди персидския противу нашей силы в городкех своих, ведая они наше свирепство, и безстрашие, и гордость".
Ответ наш казачей из Азова города турецким и розным языков и вер толмачам и голове яныческому:
"О, прегордыи и лютыи варвары! Вадим мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турсково все знаем. И видаемся мы с вами, турками, почасту на море и за морем, и на сухом пути. Знакомы уже вы нам! Ждали мы вас, гостей к себе под Азов город дни многия. Где полно ваш Ибрагим турской царь ум свой дел? Позор его конечной будет! Или у него, царя, не стало за морем злата и сребра, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачих зипунов наших четырех пашей своих? А с ними, сказываете, что под нас прислано рати турецкие одной его пописи 300 000. То мы и сами впрямь видим и ведаем, что есть столько силы его под нами, с 300 000 люду боевово, окроме мужика чорнова и охотника. Тех впрямь людей много: что травы на поле или песку на море. Да на нас же нанял ваш турецкий царь из 4 земель немецких салдатов б 000, да многих мудрых подкопщиков, а дал им за то казну великую для смерти нашей. Добивался голов казачих! И то вам, туркам, самим давно ведомо, что по сю пору никто наших зипунов даром не имывал с плеч наших. Хотя он у нас, турецкий царь, Азов и взятьем возмет такими своими великими турецкими силами и наемными людьми немецкими, умом немецким и промыслом, а не своим царевым дородством и разумом, не большая та и честь будет ево, царева, турскаго имяни, что возмет нас, казаков, в Азове городе. Не избудет он тем на веки и не из¬ведет казачья имяни и прозвища, и не запустеет Дон головами нашими! А на взыскание смерти нашей з Дону удалые молотцы к вам тотчас будут под Азов все, не утечи будет пашам вашим от них и за море. А есть ли только нас избавит Бог от руки ево такия сильныя, отсидимся от вас в осаде в Азове городе от великих таких сил его, от 300000 человек, людми своими малыми, всево нас, казаков, в Азове сидит 5000, срамно то будет царю вашему турскому и вечный стыд и позор от его братьи, от всех царей и королей немецких. Назвал он высоко сам себя, будто он выше всех земных царей, а мы люди Божьи, надежда у нас вся на Бога и на Матерь Божию Богородицу и на иных угодников и на всю братию и то¬варищей своих, которые у нас по Дону в городках живут, - те нас выручат. А холопи мы природные государя царя христианскаго царства Московскаго, а прозвище наше вечно - казачество донское волное и безстрашное!
Станем мы с ним, царем турским, битца, что с худым свиным пастухом наймитом. Мы собе казачество волное исповедаем и живота своего на разсужаем, не страшимся того, что ваши силы великия: где бывают рати великия, тут ложатся трупы многая! Ведь мы люди Божий, а не шаха персидского, что вы, будто женок, засыпаете в городех их горами высокими, а нас, казаков, от веку нихто в осаде живых не имывал, а горою вам к намъ итти моторно. Вы наш промысл над собою сами увидите. Хотя нас, казаков, в осаде сидит не много, только 5 000, а за Божией помощи не боимся сил ваших великих 300 000 и немецких всяких промыслов. Гордому ему бусурману царю турскому и пашам вашим Бог противитца за ево такия слова высокие. Ровен он, собака, смрадный пес, ваш турской царь, Богу Небесному у вас в титлах пишется. Как он, бусурман поганой, смеет так в титлах писатся и подобитися Вышнему? Не положил он, похабный бусурман, поганый пес, скаредная собака1 (Разве не напоминают крепкие выражения эти стиль письма запорожцев турецкому султану (см. обложку)), Бога себе помощника, обнадежился он на свое тленное богатство, вознес отец его сатана гордостию до неба, опустит его Бог с высоты в бездну во веки. И от нашей казачей руки малыя срамота, и стыд, и укориза ему вечная будет, царю вашему турскому, и пашам, и всему войску.
Где ево рати великия топере в полях у нас ревут и славятся, а завтра в том месте у вас будут вместо игор ваших горести лютые плачи многие, лягут от рук наших ваши трупы многие. И давно у нас в полях наших летаючи, клехчют орлы сизыя и грают вороны черныя подле Дону тихова, всегда воют звери дивии, волцы серыя, по горам у нас брешут лисицы бурыя, а все то скликаючи, вашего басурманского трупа ожидаючи. Преж сего накормили мы их головами вашими, как Азов взяли, а топерво вам от нас опять хочется тово ж, чтоб плоти вашея мы тех зверей накормили, - то вам будет по прежнему! А красной хорошей Азов город взяли мы у царя вашего турского не разбойничеством и не татиным промыслом, взяли мы Азов город впрямь в день, а не ночью, дородством своим и разумом для опыту, каковы его люди турские в городех от нас сидят. А мы сели в Азове людми малыми, розделясь с товарыщи нароком надвое, для опыту ж - посмотрим мы турецких умом и промыслов!
А все то мы применяемся к Еросалиму и Царюграду. Хочется також взята Царьград, то государьство было християнское. Да ж, бусурманы, нас жалеете, что с Руси не будет к нам ни запасу хлебново, ни выручки, а сказываете нам, бутто к вам из государьства Московскаго про нас о том написано. И мы про то сами вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государьстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны, очередь мы свою собою сами ведаем. А государьство Московское многолюдно, велико и пространно, сияет светло посреди, паче всех иных государьств и орд бусурманских, персидцких и еллинских, аки в небе солнце. Л нас на Руси не почитают и за пса смердящаго. Отбегаем мы ис того государьства Московскаго, из работы вечныя, мс хо¬лопства неволнаго, от бояр и от дворян государевых, да зде при¬бегли и вселились в пустыни непроходней, взираем на Христа Бога Небеснаго. Кому об нас там потужить? Ради там все концу наше¬му. А запасы к нам хлебные и выручки с Руси николи не бывали.
Кормит нас, молодцов, на поли Господь Бог своею милостию во дни и в нощи зверми дивиими да морскою рыбою. Питаемся мы, аки птицы небесныя: ни сеем, ни орем, ни в житницы збираем. Так питаемся подле море Черное. А злато и сребро емлем у вас за морем - то вам самим ведомо! А жены себе красныя и любимыя водим и выбираем от вас же из Царяграда, а с женами детей с вами вместе приживаем. А се мы взяли Азов город своею волею, а не государьским повелением, для казачих зипунов своих и для лютых и высоких пых ваших, поганых и скаредных. И за то на нас холодей своих далных, государь наш зело кручиноват, и мы зело боимся от него, великого государя, казни смертныя за взятье азовское.
А государь наш великий, и праведный, и пресветлый царь и великий князь Михаиле Федоровича всеа России самодержец и многих государьств и орд государь и обладатель и много у него ве¬ликого государя, в вечном холопстве таких бусорманских царей служат ему, великому государю, как ваш Ибрагим, турской царь. Только он, государь наш великий, пресветлый и праведный царь, чинит по преданию святых отец, не желает пролития кровей ваших бусорманских. Довольно он, великий государь, богат от Бо¬га данными своими царьскими оброками и без вашего бусорманского скареднаго богатства хотел бы он, великий государь, ваших бусурманских кровей разлития и градом вашим бусурманским раз¬орения за ваше бусурманское к нему, великому государю, неисправление, хотя бы он, великий государь наш, на вас на всех босурман велел быть войною одной своей Украине, которые люди живут в украинских городех по валу от рубежа Крымского и Нагайского, и тут бы собралось его государевых русских людей с одной той Украины болши легеона тысящь. Да и такия ево государевы люди руския украиньцы, что они жестоки на вас будут и алчны, аки лвы яростные и неукротимые, и хотя поясти вашу живую плоть босурманскую. Да держит их и не повелит им на то десница ево царьская. А в городех во всех украинских под страхом смер¬тным, а царевым повелением держат их воеводы государевы. Не укрылся бы ваш Ибрагим турской царь от руки ево государевы и от жестокосердия людей ево государевых и во утробе матери своей, и утробу бы ея распороли., да перед лицем бы ево царевым поставили. Не защитило бы ево, царя турскаво, от руки ево государевы ж от ево десницы высокие и море Черное. Не удержало бы людей ево государевых! И был бы за ним, великим государем, однем летом Ерусалим и Царьград по прежнему, а в городех бы турецких во всех не стоял бы камень на камени от промыслу русского.
Да вы же нас зовете словом царя турского, чтобы нам служить ему, царю турскому, а сулите нам от него честь великую и богатство многое. А мы люди Божий, а холопи государя царя московского, а се нарицаемся по крещению православные крестьяне. Как служить можем ему, царю турскому неверному, оставя пресветлой здешней свет и будущей? Во тму итти не хощем! Будем впрямь мы ему, царю турскому, в слуги надобны, и как мы отсидимся от вас в Азове городе, побываем мы у него, царя, за морем под ево Цареградом, посмотрим мы Царяграда строение и красоты ево. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, - лишь бы ему, царю, наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему, царю, пищалями казачъями, да своими сабелки вострыми. А ныне нам с вами и с пашами вашими и говорить нечего, да и не с кем. Как предки ваши, бусорманы поганые, учинили над Цареградом, взяли взятьем его, убили они государя царя крестьянского Константина благоверного, побили в нем крестьян многая тмы тысячи, обагрили кровию нашею крестьянскою все пороги церковныя, искоренили до конца всю веру крестьянскую, - тако бы и нам учинить над вами, бусорманами погаными, взять бы ныне нам Царьград взятьем из рук ваших бусорманских, убить бы против того вашего Ибрагима царя турского и со всеми его бусорманы погаными, пролита бы вашу кровь бусорманскую нечистую. Тогда у нас с вами в том месте мир поставитца, а тепере нам с вами и говорить больши того нечего. Что мы от вас слышали, то твердо ведаем, что вы от нас слышали, то скажете речь нашу пашам своим.
Нельзя нам миритца или веритца крестьяном з босурманы. Крестьянин побожится душею крестьянскою, и на той правде во веке стоит, а ваш брат бусорман, побожится верою бусорманскою, а ваша вера бусорманская татарская ровна бешеной собаке, - и по-вашему брату, бусорману, собаке, и верить нельзя.
Ради мы завтра вас подчивать, чем у нас, молотцов. Бог послал в Азове граде. Поедте вы к своим глупым пашам не мешкая, а опять к нам с такою глупою речью не ездите. А манить вам нас, - лише дни даром терять! А хто от вас к нам с такою глупою речью впредь будет, тому у нас под стеною города быть убиту. Промышляйте вы тем, для чего приехали от царя своего турскаго. Мы у вас Азов город взяли головами своими молодецкими, людми немногими, а вы его у нас, ис казачих рук наших, доступаяте го¬ловами своими турецкими, многими своими силами. Кому-то у нас на всех поможет Бог потерять вам под Азовым городом турецких голов своих многим тысящи, а не видать его вам будет из рук наших казачьих и до века. Разве отымет у нас, холопей своих, великий государь царь и великий князь Михаиле Федоровича всеа России самодержец, да вам им, собак, пожалует, то уже ваш будет, на то его государьская воля".
Как от Азова города голова и толмачи приехали в своя турецкия табары к пашам своим и сказали наш ответ, в их полках у них в те поры замешалось: почали в трубы трубить в великия для собрания силы и полков. И после той трубли собранной почали бить в гарматы великия и в набаты, в роги и в цебылги почали играть добре жалостно. А все знатно, что готовятся к приступу. А у всей пехоты их салдацкой и яныческой с барабаны бьют тихо. И разбирались они в полках своих, и строились ночь всю до света. Как на дворех уже час дни, почали выступать полки ис станов своих. Знамена у них зацвели и праперы, как .есть стали цветы многи. От труб великих и набатов неизреченный визг. Дивен и страшен приход их под Азов город! Никак того уже нельзя страшнее быти.
Перво под город к нам пришли к приступу немецкия 2 полковника с салдатами, а за ними пришел весь строй пехотной янычейской 150000, потом и орда вся с пехотою к городу к приступу пришла. Крикнули столь смело и жестоко в приход их первой, приклонили к нам они все знамена свои и покрыли знаменами своими весь наш Азов город. Почали башни и стены топорами рубить и ломами великими ломать, а на стены многая по лестницам взошли: хотели нас взять того часу 1-го своими силами. В те поры уже у нас стала стрельба по них осадная из города, а по тех мест мы им молчали. В огне и в дыму не можно у нас друг друга видеть: на обе стороны лише дым да огнь стоял, а от стрельбы их огненной дым топился до неба. Как есть - страшная гроза небесная, когда бывает гром с молниею! Которые у нас подкопы были отведены за город для их приступного времени, и те наши подкопы от мно¬жества их неизреченных сил не устояли - все обвалились, не удержала силы их земля и крепость азовская. И уста наша кровию запеклись, не пиваючи и не едаючи! На тех-то пропастех побито турецкой силы от нас многия тысящи: приведен у нас был весь снаряд на то подкопное место и набит был он весь у нас дробю, железными усечками. Убито у нас под стеною Ахова города на том 1-ом приступе в тот 1 день турок 6 голов яныческих, да 2 немецких полковников со всеми салдаты с 6 000-ю. В тот же день, вышед, взяли мы у них на вылазке большое знаме царя их турскаго клеймом ево. Паши его и полковники перво приступали всеми (ядами в тот 1 день весь день до вечера и зорею вечернею. Убито у них в тот 1 день от нас под городом, окроме б голов яиыческих « 2 полковников немецких, 23000, окроме раненых. И мы, казаки, вышед из города, оклали труп мертвой турецкой вкруг города выше пояса.
На 2 день в зорю вечернюю опять прислали к нам паши под Азов город толмачей своих, чтоб дать отобрать побитой труп, который побит от нас под стеною Азова города. А давали нам за всякую убитую яныческую голову по золотому червонному, а за голов в за полковников давали по 100 тарелей (Талеров.). И войском за то не постояли им, не взяли у них ни сребра, ни злата: "Не продаем мы мертваго трупу николи. Не дорого нам ваше сребро и злато, дорога нам слава вечная! То вам, собакам, из Азова города от нас, казаков, игрушка первая, лише мы, молотцы, оружие свое прочистили. Всем вам, бусорманам, от нас то же будет, иным нам вас потчивать нечем - дело осадное!".
В тот 2 день боя у нас с ними не было. Отбирали они свой побитой труп целой день до вечера, выкопали они яму побитому своему трупу, глубокий ров, от города на 3 версты, а засыпали ево горою высокою и поставили над ними признаки многия босурманския и подписали на них языки многими разными.
И после того в 3 день опять к нам они, турки, под город пришли со всеми своими силами. Только уже стали они вдале от нас, а приступу к нам не было. Зачали люди их пеши в тот день весть гору высокую, земляной великой вал, выше многим Азова города. И тою горою высокою хотели нас живых накрыть и засыпать в Азове городе великими турецкими силами. И привели ту гору к нам в три дня. И мы, видя ту гору высокую, горе свое вечное, што от нее наша смерть будет, попрося у Бога милости и Пречистая Богородицы помощи и у Предтечева образа (Т.е. у иконы св. пророка Иоанна Предтечи.) заступления, и придавшая на помощь Чюдотворцы Московские, учиня мы меж собою последнее надгробное прощание друг з другом и со всеми православными крестьяне (т.е. христиане.), малою своею дружиною 5000 пошли к ним из города на прямой бой против 300000.
"Господь, сотворитель небу и земли, не выдай нечестивым создания рук Своих. Видим от них, сильных, пред лицем смерть свою лютую: хотят нас живых покрыть горою высокою, видя пустоту нашу я безсилие, что нас в пустынях покинули все православные крестьяне,, убоялись лица их страшнаво, великих сил турецких. И мы, бедныя, не отчаивая себе Твоя Владычняя милости, видя Твоя щедроты великия, за Твоею помощию Божию, за веру крестьянскую умираючи, бьемся против сил болших, людей 300000, за церкви Божий, за все государство Московское и за имя царьское".
Положа мы на себя все образы смертныя, выходили к ним на бой и единодушно крикнули, на бой вышед к ним: "С нами Бог! Разумейте язьцы и покаряйтеся, яко с нами Бог!"
Как заслушали неверные изо уст то слово, что с нами Бог, не устоял впрямь ни един человек против лица нашего, побежали все от горы своея высокия. Побили мы их, в тот час вышед, многая тысящи, взяли мы у них в те поры на вылазке на том бою у той горы 16 знамен однех яныческих, да 28 бочек пороху. Тем-то мы их порохом, подкопайся под ту их гору высокую, разбросали всю ее, их же побило ею многая тысящи а "к нам их яныченей тем нашим подкопным порохом живых в город кинуло 1400 человек. Так их премудрость земляная с тех мест миновалась. Почали они от нас страшны быти.
В рати их почела меж их роздряга быти великая. Паши ж ту¬рецкие почали крычать на царя Крымского, что не ходит он приступом с ордою с Крымскою. Царево слово к пашам и турченям: "Иже ведомы нравы казачи и обычаи. Приступами нам их николи не имывать - в осадах казаки люди жестокосердые. Под светом таких людей не видано и не слыхано! Разве нам на единую их казачью голову давати своих голов по 1 000".
По повелению пашей и умышленников-городоемцев повели яныченя и все их войско и черныя мужики другую гору позади тое, болше прежней: в длину лучных 3 перестрела, а в вышину многим выше Азова града, а широта ей, как можно бросить до нея дважды каменем. И на той горе поставили весь снаряд свой пушечной и пехоту свою всю привели турецкую на ту гору, - 150 000, и орду нагайскую всю с лошадей збили. И почали с той горы из снаряду бить по Азову граду беспрестани день и нощ. И от пу¬шек их аки страшный гром стоял, и огнь и дым топился от них до неба. 16 день и нощей 16 не премолк снаряд их пушечной ни на единой час! В те поры дни и нощи покоя нам от стрелбы их пушечной не было. Все наши азовские крепости роспались. Стены и башни все, и церковь Предтечева, и полаты все до единыя розбили у нас по подошву самую, и снаряд наш пушечной переломали весь. Одна лише у нас во всем Азове городе церковь Николы Чудотворца в полы осталась. Потому ея столько осталось, что она стояла внизу добре у моря под гору.
А мы от них сидели по ямам все и выглянуть нам из них нелзе. И мы в те поры зделали себе покой великой в земле под ними: под их валом дворы себе погайныя великие поделали. Ис тех мы потайных своих дворов подвели под них 28 подкопов, под их таборы, и теми мы подкопами себе учинили прямую избаву великую: выходили мы нощию и своими нощными выласками на их пехоту турецкую положили мы великой страх и урон большой учинили в людех их. И после того паши турецкие, смотря на наши те подкопные мудрости и осадные промыслы, повели они уже напротив к нам из своих табор 17 подкопов своих и хотели оне теми подкопами приттить к нам в ямы наши, да нас подавить своими людми великими. И мы милостию Божиею устерегли все те подкопы и под их покопы зделали свои подкопы и подкатили пороху, и те их подкопы все взорвало и побито их, турецких людей, многие тысячи. С тех мест подкопная их мудрость вся уж миновалась. Постыли уж им те все подкопные промыслы!
А было от турок всех приступов к нам под город 24 приступа всеми их людми, окроме болшова приступа первово. Таковаго и смелаго и жестоково приступу не бывало к нам, ножами мы с ними резались в тот приступ.
Почали уже оне к нам метати в ямы наши ядра огненныя чиненыя и всякие немецкие приступные мудрости. Тем нам они чинили пуще приступов тесноты великия, побивали многих нас и опаливали. А после тех ядер огненных, вымышляя оне над нами умом своим, оставя оне вси уж мудрости, почели нас осиливать и доступать прямым боем, свими силами. Почали оне к нам на приступ присылать на всякий день людей своих, янычен по 10 000 человек, приступают к нам целой день до ночи. Ночь придет, - на перемену им придут другия 10 000 человек, - те уж к нам припают ночь всю до света. Ни на един час не дадут покою нам!
Оне бьются с переменою день и нощь, чтоб тою истомою осилеть нас. И от такова их к себе злого ухищреннаго промыслу, от бессония, и от тяжелых ран своих, и от всяких осадных лютых нужд, и от духу смраднаго от человеческаго трупия, отягчали мы все и изнемогли многими болезнями лютыми осадными. А се в мале дружине своей остались, уж стало переменитца некем, - ни на единой час отдохнуть нам не дадут!
И в те поры, отчаявши мы живот свой в Азове городе, в выручке своей безнадежны стали от человек. Толко себе чаем помощи от Вышняго Бога. Прибежим, бедные, к своему помощнику Предтечеву обрезу, пред ним, светом, розплачемся слезами горкими:
"Государь-свет, помощник наш, Предтеча Христов Иоанн! По Твоему светову изволению разорили мы гнездо змиево, - взяли Азов град, - побили мы в нем всех християнских мучителей и идолослужителей. И Твой светов дом, Никола Чудотворец, очистили и украсили ваши чудотворныя образы от своих грешных и недостойных рук. Без пения у нас по се поры перед Вашими образы не бывало. Али мы Вас, светов, прогневали чем, что опять хощете итти в руки бусурманския? На Вас мы, светов, надеялись, в осаде в нем сидели, оставя всех своих товарищей. А топерво от турок видим смерть свою лютую. Поморили нас безсонием: 14 дней и 14 нощей с ними безпрестани мучимся. Уже наши ноги под нами подогнулися и руки наши оборонныя уж не служат нам, от истомы уста наши не глаголют уж, от безпрестанныя стрельбы глаза наши выжгло, в них стреляючи порохом, язык уж наш во устах наших на бусурман закричать не ворочится. Такое наше безсилие - не можем в руках своих никакова оружия держать, почитаем себя уже мы топерво за мертвый труп. 3 два дни, чаю, уже не будет в осаде сиденья нашего. Топерво мы, бедныя, разставаемся с вашими чудотворными иконами и со всеми християны православными. Не бывать уж нам на святой Руси! Смерть наша грешничья в пустынях за ваши иконы чудотворныя, за веру християньскую, за имя царьское и все государство Московское.
Почали уже мы, атаманы и казаки, и удалые молотцы, и все великое Донское и Запорожское свирепое Войско прощатись:
"Прости нас, холопей своих грешных, государи царь и великий князь Михаиле Федорович всеа России самодержавен. Вели, государь, помянуть души наши грешныя. Простите, государи, вси патриархи вселенские. Простите, государи, вси преосвященнии митрополиты. Простите, государи, вси архиепископы и епископы. Простите, государи, архимандриты и игумены. Простите, государи, протопопы и вси священницы и дьяконы и вси церковные причетники. Простите, государи, вси мниси и затворники.
Простите нас, вси святии отцы. Простите, государи, вси християне православные, поминайте наши души грешныя со своими праведными родителями. На позор мы учинили государьству Московскому. Простите нас, леса темныя и дубравы зеленыя. Простите нас, поля чистые и тихия заводи. Простите нас, море Синее и реки быстрые. Простите нас, море Черное. Прости нас, государь наш, Тихой Дон Иванович, уже нам по тебе, атаману нашему, з грозным войским не ездить, дикова зверя в чистом поле не стрелевать, в Тихом Дону Ивановиче рыб не лавливать.
Чтоб умереть не в ямах и по смерти б учинить нам на Руси славу вечную, взяли мы иконы чудотворныя Предтечину, да Николину, да пошли с ними противу бусурманов на выласку. И Милостию Божиею, и молитвою Пречистые Богородицы, и заступлением небесных сил, и помощи их угодников Предтечи Иоанна и Николая Чудотворца, на вылазке явно бусурманов побили, вдруг вышедши больши 6000. И в чем осилеть не умеют нас, и с тех мест не почали уже присылать к приступу к нам людей своих янычен. А мы от тех мест от бед своих, от смертных врат и ран и от истомы их отдохнули в те дни и замертво повалялись.
А после того бою, погодя 3 дни, опять почели к нам толмачи их крычать, чтоб им говорить с нами, а то уж у нас речи не было, потому что язык наш от истомы нашея во устах наших не ворошится. И оне, бусорманы, догадалися - к нам на стрелах почали Ярлыки метать. А в ерлыках они в своих пишут - просят у нас пустова места азовскаго, а дают за нево выкупу на всяково молотца по 300 тарелей серебра чистово, да по 200 золотых червонных арапьских. - "А в том вам паши и полковники шертують душею царя турского, что на отходе ни чем не тронут вас. Подите с сребром и з золотом в свои городки казачи к своим товарищем, а нам лишь отдайте пустое место азовское".
И мы к ним напротив пишем:
"Не дорого нам ваше сребро и золото собаче похабное бусурманское, у нас в Азове и на Дону золота и серебра своего много. То нам, молодцам дорого и надобно, чтоб наша была слава вечная по всему свету, что не страшны нам ваши паши и силы турецкие. Сперва мы сказали вам: дадим мы вам про себя знать и ведать память на веки во все ваши край бусурманские, чтобы вам было сказать, пришед от нас, за морем царю своему турскому глупому, каково приступать к казаку русскому. А сколко у нас в Азове городе розбили кирпичю и камени, и столко же взяли мы у вас турских голов ваших за порчю азовскую. В головах уже, да в костях, ваших складем Азов город лутче прежнего! Протечет та наша слава молодецкая во веки по всему свету, что кладем город в головах ваших. Нашел ваш турской царь себе позор и укор до веку. Станем с него имать по всякой год уж вшестеро".
После тово уж нам от них полехчало - приступу уж не было к нам. Сметись оне в своих силах, что их под Азовым побито многия тысящи.
А в сидение свое осадное имели мы, грешные, пост в те поры и моление великое, и чистоту телесную и душевную. Многие от нас людие искусные в осаде то видели во сне и вне сна ово жену прекрасну и светлолепну в багрянице светле на воздусе стояще по
среди града Азова, ото мужа древна, власата, боса, в свстямх ризах, взирающих на полки бусурманские. Та нас. Мать Бохия Богородица, не предала в руце бусорманские. И на них нам помощь явно дающе, в слух нам многим глаголюще: умилным гласом:
"Мужайтеся казаки, а не ужасайтеся! Себо град Азов от беззаконных агарян зловерием их обруган и суровством их, нечестивых, престол Предтечин и Николин осквернен. Не токмо землю в Азове или престолы оскверниша, но и воздух их над ним отемнеша. Торжище тут им ничестиво християнское учиниша: разлучиша мужей от законных жен, сыны и дщери разлучаху от отцов и матерей. От многово тово плача и рыдания земля вся христианская от них стоняху, а о чистых девах и о непорочных уста моя не Moiyr изрещи, на их поругания смотря. И услыша Бог моление их и плач, виде воздание рук своих - православных христиан - зле погибающе, дал вам на бусорман отомщение: предал вам град сей и их в руце ваши. Не рекут нечестивые: " Где есть Бог ваш Христианской?" И вы, братие, не пецытеся; отжените весь страх от себя - не пояст вас николи бусорманский меч. Положите упование на Бога, приимите венец нетленной от Христа, а души ваши приимет Бог. И имате царствовати со Христом во веки".
А то мы многая, атаманы и казаки, видели явно, что ото образа Иванна Предтеча течаху от очей Ево слезы многая по вся приступы, а в первой день в приступное время видеху ланпаду, полну слез от Ево образа. А на выласках от нас из града все видеша бусурманы, турки и крымцы и нагаи, мужа храбра и младова во одежде ратной со едином мечем голым на бою ходяще, множество бусурман побиваше. А наши очи то не видели, лише мы по утру по убитом знаем, что дело Божие, не рук наших: пластаны люди турские, изсечены наполы. "Скажите нам, казаки, хто у вас из Азова города выезжают к нам в полки наши турецкие два младыя мужыка в белых ризах, с мечами голыми? И побивают они у нас нашу силу турецкую всю и пластают людей наших наполы во всей одежде". И мы про то им сказываем: "То выходят воеводы наши".
И всего нашего сиденья в Азове от турок в осаде было июня с 24 числа 7149 году до сентября по 26 день 7150 (Т.е. с 24.06.1641 по 26.09.1642, считая от Рождества Христова.) году.
А сентября в 26 день в ноши от Азова города турские паши и с турки и крымской царь со всеми своими силами за четыре часа до свету, возметясь окоянны и вострепетась, побежали никем гоними с вечным позором.
Пошли паши турецкие к себе за море, а крымский царь пошел в орду к себе, черкасы пошли в Кабарду, свое-то нагаи пошли в улусы.
И мы, как послушали отход их с табор, - ходило нас, казаков, поры на таборы их 1 000 человек. И взяли мы у них на их таборех в тое пору языков турок и татар живых 10 человек. А больных и раненых застали мы 2000. И нам те языки в роспросе и с пыток говорили все единодушно, от чево в ноши побежали от града паши их и крымский царь со всеми своими силами: "В нощи той с вечера было нам страшное видение. На небеси над нашими полки бусурманскими шла великая и страшная туча от Русии, от вашего царства Московскаго. И стала она против самого нашего, а перед нею, тучею, идут по воздуху два страшные юноши, а в руках своих держат мечи обнаженные, а грозятся на наши полки бусурманские. В те поры мы их всех узнали. Тою нощию страшные воеводы азовские во одежде ратной выходили на приступы наши из Азова града, - пластали нас и в збруях наших надвое. От того-то страшного видения (побежали мы) без пашей наших и царя крымского с таборов".
А нам, казаком, в ту нощь в вечере видение всем виделось: по валу бусурманскому, где их наряд стоял, ходили два мужа леты древними, на одном власяница мохнатая. А сказывают (они) нам: побежали, казаки, паши турские и крымской царь с табор, и пришла на них победа от Христа, Сына Божия, с небес от силы Божии».
Да нам же сказывали языки те про изрон людей своих, что побито от рук наших под Азовом городом. Писменнова люду убито однех у них мурз и татар и янычен 96 000, кроме мужика черного. А нас всех, казаков, в осаде было в Азове граде только тысящ 307 человек, а которые остались мы, холопи государевы, (от) осады той, и те все переранены. Нет у нас человека цени единого, кой бы не пролил крови своея, в Азове сидячи, за имя Божие и за веру християнскую.
А топер мы Войском всем Донским государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Росеи просим милости, сиделцы Азовские и которые по Дону и в городках живут, холопей своих, чтоб велел у нас принять с рук наших свою государеву вотчину Азов град для светов Предтечина и Николина образа, (потому) что им, светом, (у) годно тут всем Азовым градом заступити. И он, государь, от войны от татар (безопасен будет) и во веки, как сядут (его ратные люди) в Азове граде.
А мы, холопи его, которые остались у осады азовские, - все уж мы старцы увечные: промыслы и боя уже не будет с нас. А се обещание всех нас у Предтечева образа в монастыре ево постричись, Припяти образ мнишеский. За нас же государь станет Бога молить до веку. А за ево государьскою тою к Богу верою и ево государьскою высокою рукою оборью оборонил нас Бог от таких великих турских дел, а не нашим молодецким мужеством и промыслом.
А буде государь нас, холопей своих далных, (не) пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града, - заплакав, нам ево покинути. Подымем мы, гершныи, икону Предтечеву, да пойдем с Ним, светом, где нам он велит. А атамана поставит у Ево образа, - тот у нас будет игуменом, а ясаула пострижем, - то (т) нам будет строителем. А мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступим Его, Предтечева образа, - помрем все тут до единого! Будет во веки славна лавра Предтечева".
Прошло два года после достопамятной защиты Азова, когда казаки получили царский указ покинуть Азов, возвратиться по своим куреням или же отойти не Дон, "кому куда пригодно будет". Из страха войны с турками, Московское государство отказалось, таким образом, содержать в отдаленной крепости свой гарнизон. Тогда казаки вывезли оттуда все запасы, артиллерию, снаряды, подкопали уцелевшие башни и стены; затем, оставив небольшой отряд, перешли с чудотворной иконой Иоанна Крестителя на Михин остров, что против устья Аксая. А в том же году появились в виду Азова 38 турецких кораблей. Казаки, бывшие в крепости, немедленно взорвали подкопы, »и турки принуждены были раскинуть шатры на развалинах одной из сильнейших своих крепостей. Мустафа-паша, начальствовавший флотом, за неимением чего лучшего, обнес город частоколом, а из барочного лесу поделал казармы. Несколько позже туркам пришлось восстановить крепость, хотя далеко не в прежнем виде - ту строили генуэзцы, мастера этого дела - с тем, чтобы через сто лет, после двукратной защиты, навсегда от нея отступиться в нашу пользу.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. «За други своя или все о казачестве»

Общевойсковой круг донцов и порядок избрания старшины.
Почему казаков нельзя было застать врасплох. Легендарная казачья "лава", в чем ее секрет и корни. Охотничьи промыслы или обычай молодечества на Дону. Единоборство двух знаменитых богатырей - казака и черкеса и чем оно закончилось. У кургана "Двух братьев", или большая охота.
Воспитание рыцарского духа с младых ногтей. Витязи моря, или казачьи хитрости на воде. О том, как зародилось супружество на Дону.
Верность казаков российскому самодержавию и ее корни.

Как мы помним из 2-й главы, казаки запорожские и донские происходили из одного корня - православных потомков скифов и гуннов. Потому нет ничего удивительного в том, что быт и обычаи тех и других были во многом схожи. Хотя, конечно, у Донского войска были и свои особенности, привнесенные пришлыми людьми из Московии.
С весны донцы обыкновенно собирались в главный свой город - сначала это были Раздоры, затем Черкасск - избирать старшину: войскового атамана, двух есаулов и писаря. Есаулы отвечали за войсковую казну и доходы и приводили в исполнение приговоры круга. Кругом называлось собрание всех приехавших казаков, которые обыкновенно сходились возле войсковой избы. Приговор круга считался окончательным и обжалованию не подлежал. Если же среди казаков не было единомыслия по какому-нибудь важному дела они прибегали к совету Белого (т.е. московского) царя и поступали так, как он скажет.
Шумны, а порой и драчливы бывали собрания донцов, но, как только их уха достигала весть о неприятеле, наступали тишина и порядок: самые буйные из казаков становились послушными и исполнительными. Да и как было иначе, если в противном случае им грозила немедленная расправа.
Как узнавали донцы о надвигавшейся угрозе? С помощью Двойной цепи пикетов и дальних конных разъездов, которые зорко следили за неприятелем и при малейшем движении его сообщали в Черкасск атаману. Городок тот был построен наподобие Запорожской Сечи: он затоплялся со всех сторон и был недоступен для внезапных набегов неприятельской конницы.
Как только становилось известным о готовящемся набеге, несколько отборнейших сотен во главе с походным атаманом скакали через степь в тыл противнику и сторожили его, затаившись у брода и на перевозах. Самые дальние наезды казаки совершали ночью или во время ненастья, когда враги меньше всего ожидали нападения. Вожак, что шел впереди, узнавал по следу не только, в какую сторону прошел неприятель, но и когда именно - вчера или третьего дня и сколько у него всадников.
Через реки казаки переправлялись обычно "ордынским" или, точнее, "скифским" способом: клали седло с вьюком на небольшой плотик из камыша - "салу" и, привязавши его к хвосту коня, сами цеплялись за уздечку. В поход они всегда отправлялись налегке, не беря с собой ничего кроме сухарей, вооружались пищалями, копьями, саблями, иногда длинными малокалиберными орудиями - фальконетами, стрелявшими со станков фунтовыми ядрами.
Отряды казаков четко подразделялись на сотни и полусотни, командовали которыми соответственно есаулы, сотники и пятидесятники. Казаки одинаково умело могли сражаться и конным строем и пешим. А когда случалось им быть в окружении, они быстро смыкались, укладывали лошадей треугольником (т.е. "батовали", если употреблять казацкий военный термин) и отстреливались из-за них пока хватало пороху или пока свои пришлют подмогу. На-падали же казаки по старинному скифскому обычаю всегда лавой, то есть длинным разомкнутым строем, с помощью которого они охватывали противника с флангов и заскакивали ему в тыл.
За первой лавой следовала вторая, потом третья. Редко кто мог устоять, заслышав гиканье у себя за спиной и ощетинившиеся казацкие пики перед глазами. И закаленные в набегах татары, и хищные ногаи и калмыки избегали встречаться с казаками один на один в открытом поле. Кочевники предпочитали вторгаться в пределы казацких поселений неожиданно, как снег на голову. Однако такое удавалось редко: вестовая пушка или церковный колокол загодя возвещали тревогу, станичный есаул со знаменем в руках скакал по улицам, призывая население на защиту; в итоге враг, с какой бы стороны он ни зашел, наталкивался на мужественное сопротивление всегда готовых к бою казаков. А тем временем их жены, дети и престарелые отцы спешили отогнать и спрятать в камышах коней и домашний скот, чтобы там переждать тревогу.
Постоянные тревоги и частые войны приучали казаков не привязываться ни к чему земному, ценить истинных друзей и верность долгу, а в самые отчаянные минуты уповать на Бога и Богородицу. С другой стороны, всегдашняя бранная жизнь порождала у них беспримерную удаль и бесстрашие, сознание своей силы и ловкости и уверенность в конечном успехе. Удальцы никогда не переводились на Дону. Задумав погулять или, как тогда говорили, поохотиться", казак выходил к станичной избе и, кидая шапку наверх, выкрикивал зычным голосом: "Атаманы-молодцы, послушайте меня! На Синее (т.е. Азовское), на Черное море - поохотиться!" Или: "На Кубань на реку за ясырем!" - т.е. за пленными. Иногда выкрикивали: "На Волгу-матушку рыбки половить!" Охотнтки всегда находились, в знак согласия они также кидали вверх шапки после чего все вместе творили молитву и выбирали походного атамана.
На такие промыслы выходили небольшими партиями: редко в полсотни, чаще в 5-10 человек иногда вдвоем или даже в одиночку. Вернуться с промысла без добычи было настолько позорно, что казаки предпочитали погибнуть, чем возвращаться с пустыми руками. Иные охотники прославили свое имя подвигами, о которых говорил весь Дон. История сохранила имя одного из них - Ивана Краснощекова.
Рассказывали, что встретился он однажды со знаменитым в Закубанье черкесом по прозвищу Овчар, также вышедшим "поохотиться". Горские же джигиты как помним, были потомками омусульманенных татарами черкасов и имели с казаками много общей крови. Естественно, что они не уступали казакам в ратном искусстве и ловкости. Краснощеков и Овчар знали друг друга благодаря людской молве и искали случая сойтись в единоборстве, и вот, наконец, встретились. Иван издали узнал соперника и дал себе слово «не спустить с руки ясна сокола». Горец также почуял Ивана издалека.
Овчар лежал у самого обрыва Кубани, облокотись на землю и глядел на трещавший перед ним костерок. Казалось, он не замечал, что хлещет дождь, свищет ветер и враг его совсем близко: лишь украдкою косил глазом, чтобы успеть вовремя схватить ружье. Краснощеков живо сообразил, что ему не подойти на выстрел своего короткого ружья. Он исчез на какое-то время из поля зрения Овчара, а сам "тишком и ничком" стал пробираться ближе к нему по-пластунски. Когда же Иван прополз столько, сколько было нужно, он выставил в сторонке свою шапку. И тут жe прозвучал выстрел и прострелянная шапка упала наземь. Toгда казак спокойно поднялся и в "вприпор" ружья сразил джигита наповал. Резвый аргамак и богатое оружие достались ему в награду.
Свободный поиск добычи на ничейном пространстве позволял казачеству поддерживать на высоком уровне свою боевую форму, на практике обучать необстрелянную еще молодежь. Тем же целям служила и охота на зверя. В особенной чести была так называемая "большая охота", в которой принимало участие почти все войско.
Тысячи конных и пеших казаков отправлялись к курганам "Двух братьев", что расположены недалеко от Черкасска. Атаман, окруженный лучшими стрелками становился на кургане, остальные казаки оцепляли обширное займище. Три выстрела из пушки означали начало охоты. По этому сигналу стоящие в цепи казака начинали кричать громкими голосами, свистеть и работать трещотками. От невообразимого шума звери снимались со своих мест и устремлялись вперед навстречу своей смерти.
Вот, рассекая густые камыши своими страшными клыками, вынесся на луг огромный вепрь, где его сразу же окружили лучшие наездники. Разъяренный зверь кидается то на одного, то на другого пока его не пригвоздят пиками. В другом месте мечется пришедшая из закубанских лесов злобная гиена, зверь лютый, который даром шкуры не отдаст, и казаки следят за ней в оба. А вон там на окраине луга казак, приподняв тяжелый чекан, гонится за волком. Казачий конь все ближе и ближе. Поняв, что ему не уйти, ощетинился зверь, приготовился к прыжку, щелкает в ожесточении зубами, но не сдобровать ему: взмахнул чеканом опытный наездник и раздробил серому голову. Но что может быть красивее, когда с быстротою стрелы несется по займищу степная лань - сайга. Сама грация - она будто по воздуху летит и легко уходит от преследующего ее во весь опор всадника. Тогда устремляется к ней наперерез войсковой есаул, вот он резко взмахнул рукой и... за¬дрожала красавица, почуяв на своей шее аркан.
Атаман тем временем весь превратился в зрение и слух, ждет долгожданной минуты, когда его молодцы погонят с гиканьем к нему навстречу могучего белоснежного барса. Да, да, было время, когда эти, исчезающие ныне звери водились и на Дону и на Кубани.
Тут и там мечутся по займищу, прижав уши, трусливые зайцы и погибают под ударами казацких плеток. Наконец, охота окончена. Довольный ею, атаман зовет всех к себе - "отведать дичинки", и долго гуляют казаки пока не обойдут всех "удачников", то есть тех кому повезло с добычей.
Вообще надо сказать, что обучение ратному делу начиналось буквально со дня рождения казака. Как только появлялся он на свет "на зубок" ему клали стрелу (потому пулю), а ручонке давали потрогать лук или ружье. На седьмой день младенца крестили, давая имя строго по святцам. В сорокадневном возрасте его облачали в кольчужку и прицепляли сбоку "шаблюку" после чего отец опять возвращал его матери со словами "вот тебе казак". Когда у ребенка прорезывались зубки, его верхом везли в храм и служили молебен святому Иоанну воину, чтобы рос храбрым и преданным Богу и Православию.
Трехлетки уже самостоятельно ездили верхом по двору, а пятилетние казачата вовсю скакали по улицам, стреляли из лука и играли в войну. По временам все ребячье население Черкасска выступало за город и, разделившись там на две равные части, устраивало генеральное сражение. Неся впереди бумажные знамена с начертанными на них крестами и непрестанно хлопая хлопушками, противники сходились и сражались, не жалея носов и не боясь синяков. Они отчаянно рубились игрушечными саблями, кололись камышовыми пиками, отбивали знамена друг у друга и за¬рывали пленных. Победители под музыку дудок и трещоток торжественным строем возвращались в город. Позади них, стыдливо опустив головы и заливаясь слезами, шли пленные. Старики сидя у войсковой избы за беседой, любовались проходящими бравыми казачатами и даже сам атаман обыкновенно выходил на крыльцо и похвалял храбрых.
Основное воспитание, конечно же, проходило в семье. Каждый казак с малолетства знал и всем сердцем хранил Божию заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо та будет и будеши долголетен на земли". Слово отца в семье было все равно, что слово
атамана для войска, - ему следовали беспрекословно.
Постепенно от отца к сыну передавалось искусство верховой езды, меткости стрельбы, ловкость и слаженность действий. Наступало время, когда "малолетков"1( Казаки, достигшие 19 лет.) отдавали в обучение самым опытным. На заранее отведенном месте собирались они каждый на своем коне и в полном вооружении. Здесь тренировали их всем приемам воинского искусства закаленные в боях старики в присутствии самого атамана. Их учили стрелять на полном скаку; мчаться во весь дух, стоя в седле, и одновременно отмахиваться саблей; поднимать с земли монету и рубить пламя свечи, стоящей на низенькой подставочке.
И вот наступал день состязаний... Самым метким юным стрелкам, самым лихим молодым наездникам атаман торжественно вручал богатое оружие, разукрашенные седла, нарядные уздечки. И уж, конечно, эти свои первые награды казаки ценили не меньше лавровых венков древних греков и хранили их всю свою жизнь. Так вырастали целые поколения.
Запорожцы, эти знаменитые на весь мир витязи моря, научили своих братьев донцов ходить на веслах и под парусами к турецким берегам. Часто черкасы с берегов Днепра возглавляли морские походы. По примеру своих днепровских сородичей донцы готовили челны из липовых колод, которые распиливали пополам середину выдалбливали, а с боков прикрепляли ребра. Для большей устойчивости посудины обвязывались пучками камыша. Челны грузились запасом пресной воды и сухарями. Затем отправлявшиеся в поход казаки - в основном это была молодежь - шли по домам за "Родительским благословением. Именно на Дону была сложена мудрая пословица, ставшая со временем общерусской: "родительское благословение со дна моря достанет - оно в огне не горит и в воде не тонет". Войдя в дом, казак кланялся в ноги отцу с матерью, прощался с ними, как перед смертью (т.е. просил простить, если когда обидел невзначай) и в заключение просил святых их молитв на время похода. Затем все воинство собиралось в храме (а до того как он был построен - в часовне) и служило молебен Николаю Чудотворцу, покровителю мореплавателей. Оттуда они шли на площадь, где пили прощальный ковш вина или меду. На берегу еще выпивали по ковшичку, после чего рассаживались по челнам (в каждом - от 40 до 50 человек). Как и запорожцы, отправляясь в поход, донцы с виду выглядели оборванными - оде¬валось все самое худое и старое. Ружья у них казались ржавыми и негодными, чтоб "глаз не играл". Перед тем как взмахнуть веслами казаки запевали песню: "Ты прости, прощай, тихий Дон Иванович...".
Самым трудным для отправившихся за море - пройти мимо Азовской крепости, возле которой всегда было настороже несколько турецких галер. Поперек же Дона турки протягивали тройную железную цепь, концы которой закреплялись на обоих берегах, где возвышались каменные башни с пушками. Попасть под перекрестный картечный огонь грозило верной гибелью всей казачьей флотилии. Однако казаки были тоже не лыком шиты: они ухитрялись преодолевать цепную преграду или в густой туман или в непроглядную дождливую ночь. Иногда, чтобы усыпить бдительность османов, они пускали сверху бревна, которые колотились о цепи и заставляли турок палить понапрасну. И только коща ретивые сторожа воочию убедятся, что никакой опасности нет и перестанут обращать внимание на бревно, казаки мигом преодолевают цепи и уже тоща - лови ветра в море. Был еще у молодцов и запасной путь: вверх по Дону, потом волоком в речку Миус, а из нее прямой выход в Синее (Азовское) море.
При встрече с турецким кораблем донцы, как и их братья, запорожцы, обходили его так, чтобы за спиной иметь солнце, а спеце корабль. Таким образом, враги не могли разглядеть среди морского простора стайку челнов. За час до захода солнца казаки осторожно приближались примерно на версту к своей жертве, а с наступлением темноты брали корабль на абордаж одновременно со всех сторон. Во время штиля или полного безветрия казаки даже не считали нужным скрываться и ждать темноты: среди бела дня бросались на застывшее судно и остановить их тогда было невозможно ни ятаганами ни картечью. Овладев судном, удальцы забирали оружие, небольшие пушки, ценные товары и золото, затем пускали корабль на дно.
Бывало, конечно, что казаки нечаянно напарывались на боевые турецкие корабли, которые на всех парусах преследовали ка¬заков а, догнав, на полном ходу врезались в середину стайки челнов, топили их, расстреливали картечью. В таких случаях донцы
разлетались в разные стороны, спасаясь по одиночке - на парусах, Веслах, как попало. А сколько раз бывало (Случалось это всякий раз, когда на совести одного или нескольких казаков лекало нераскаянное преступление), попадали казаки в жестокую бурю и тогда прибрежные скалы белели от их распростертых их израненных тел. Если кто-то из них и оставался живым после такого крушения, то не на радость себе, а на муку: о "прелестях" мусульманского плена нам уже приходилось рассказывать.
Но как ни велики были потери, охота казаков погулять за морем, добыть себе турецких зипунов никогда не ослабевала. На место одного убитого являлись десять новых. Считаясь наиболее прибыльными, морские походы никогда не прекращались, несмотря бури, страх неволи, угрозы султана и увещевания царя. Благополучное возвращение из морского похода было всегда радостным событием для всего Войска Донского. Возвратившиеся удальцы останавливались где-нибудь неподалеку от Черкасска, выгружали всю добычу на берег и делили ее между собой поровну, это у них называлось "дуван - дуванить". Затем, надев все самое лучшее, казаки с песнями и ружейной пальбой подплывали к пристани. Войско, заранее извещенное о прибытии, к тому времени привело на берегу, а в донской столице, приветствуя удальцов, непрестанно палили из пушек. Выйдя на берег, "экспедиционный отряд" вместе со всем ожидавшим его православным воинством шел церковь, где казаки служили благодарственный молебен Всемогущему Богу. И только когда он заканчивался, прибывшие обнимались и целовались с родными и друзьями, дарили их заморскими гостинцами.
Кроме золота, дорогих шалей и бархата, донцы в отличие or запорожцев привозили и пленных. Порой их набиралось до 3 тысяч. Их обычно потом обменивали на православных у азовских турок, за пашей азовцы платили по 30 тысяч золотых и более, смотря по знатности, знатные турчанки также были в цене и их старались продать тоже. Остальных же, отобрав наиболее ловких и красивых, приучали к хозяйству. К ним присматривались и, если нрав был подходящий - смирение и терпение всегда ставилось во главу угла, - казак отводил пленницу батюшке, тот крестил ее, а затем и венчал молодых.
Но так было не всегда: коренные донцы, потомки легендарных "черных клобуков" так же как и сечевики, не женились и предпочитали жить в своей военной общине без женщин. Однако с увеличением на Дону пришлого люда из разных мест, и особенно из московского царства, традиция эта поколебалась. Вновь прибывшие и записавшиеся в казачество брали с собой на Дон прелестных пленниц и начинали с ними жить безо всяких обрядов, без благословения церкви. И все же какую-то форму женолюбцы старались соблюсти. Жених обычно выводил на площадь свою привезенную невесту, молился Богу, потом кланялся всему честному народу и объявлял громко имя своей невесты. Потом, обращаясь к ней, говорил: "Будь же моей "женою!" Невеста падала казаку в ноги и на том самодельный "обряд" кончался. Распадались подобные браки также легко. Собираясь в поход, казак мог продать свою дрожайшую за годовой запас харчей или же, выведя ее на площадь, говорил: "Не люба! Кто желает - пусть берет!" Если охотник находился, то он прикрывал "отказанную" своей полой, что означало защиту и покровительство.
Разумеется, все эти вольности с женским полом растлевали молодежь, и тогда старшина порешила ввести на Дону в среде казачества законный брак, благословляемый родителями и освящаемый таинством Православной церкви. Но и после того, как семейная жизнь была узаконена среди членов Великого Войска Донского, далеко не все казаки спешили связать себя узами брака. Наиболее преданные вере и заветам отцов без остатка отдавали все свои силы служению казачьей идее: "За веру! Царя! И Отечество!". Когда же лета и раны сгибали их, они постригались в монастырь и доживали свой век в непрестанной молитве за други своя и торжество Православия. Впрочем, семейные донские казаки также славились своей набожностью и строгим исполнением обрядов, в частности постов. Никогда не скупились они, и вкладывать свои кровные в монастыри. Особенно любили донцы Никольский монастырь, близ Воронежа, и Рождественский Черняев, что был расположен в городе Шацке. В этих монастырях висели колокола, отлитые из неприятельских пушек; ризы икон святых и одежды духовенства блистали жемчугом и драгоценными камнями.
Когда надо было поднять в поход все "великое" войско, то по всем городкам рассылались грамотки, которые мы сегодня называем повестками. Шумит, волнуется полная казаками площадь Черкасска. Собрались тут молодцы с Донца, Хопра, Медведицы, Воронежа. Сала, Маныча, ну и конечно с берегов самого батюшки Лэго Дона... Старые, украшенные сабельными ударами казаки держат себя степенно, беседуют тихо, обдумывая каждое слово; среди молодых - шум, перебранка, толкотня, но вот все стихло и все встали в круг: вынесли войсковые регалии - Белый бунчук двуглавым орлом наверху, пернач и бобылев хвост. Вслед выступают есаулы, за ними - войсковой атаман - с булавой в правой руке. Далее все происходило примерно так же, как и в Сечи: Атаман становился посередине круга, есаулы, положивши землю свои жезлы и шапки, прочитывали молитву: "Отче наш, сущий на небесех! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли; Хлеб наш насущный даждь нам днесь на сегодня; И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого". После чего есаулы кланялись сначала атаману, а затем и всему православному воинству. Потом они надевали шапки и с жезлами в руках и возглашали:
«Помогите, атаманы-молодцы! Белый царь шлет вам поклон, приказал спросить о вашем здоровье! Он учинил размир с турками и шлет нас промышлять над крымцами!.." После чего, выждав немного, есаулы спрашивали: "Любо ли вам, атаманы-молодцы?" На что в ответ гремело тысячеголовье: "Любо, любо!"
Впрочем, в кругу не всегда объявляли, куда готовится поход, а просто говорилось: "идти на море" или "собираться в поход". Делалось это из осторожности - чтобы не проведали азовцы. В походе казачество делилось по сумам: десяток товарищей держали одну суму, в которой хранился как запас, так и добыча. Отсюда и выражение "односум", что означает боевой товарищ, с которым все поровну и радости и опасности.
Вообще в старину казаки жили просто, честно и дружно. Краж и обманов не было; все, кто что-то имел или приобретал, делили между собой, как в одной семье, без всяких расчетов. Убивал ли кто большого зверя или поймал большую рыбу - все тут же раз¬носилось по дворам и каждый брал себе сколько нужно было. Чистота нравов была по нынешним временам невероятная - боялись греха казаки пуще смерти, ибо знали, что в любую минуту могут предстать на суд Божий и тогда за каждый нечестный noступок придется платить сторицею. С другой стороны, не озабоченные хозяйством донцы в старые времена жили не в пример веселее. Станишники обыкновенно собирались с обеда на площади или у станичной избы. Сидя кружком, они плели сетки и одновременно слушали бывалых казаков или пели богатырские песни, неповрежденно дошедшие до них из глубокой древности. Возможно, пелись они еще во времена храброго княза Святослава, а может быть еще и раньше, когда греки величали славян скифами. Как бы там ни было, только все они начинались одним и тем же припевом: "Да взду-най-най ду-на-на, взду-най Дунай!"
В Черкасске же было всегда большое стечение народа: там толкались купцы из украинных городов, гащивали заморские послы с пышной свитой, чинно прогуливались астраханцы, терцы, запорожские и яицкие казаки впоследствии ставшие уральскими. Кто приехал за получением вестей, кто подыскивает удальцов на промысел. Один гуляет в лазоревом зипуне с жемчужным ожерельем, другой, заломив набекрень шапку, выступает в бархатном полукафтанье, а на ногах у него простые крестьянские лапти; третий, в облезлом кафтанишке, зато сапоги у него расшиты золотом, и шашка богатая черкесская; четвертый вместо плаща напялил на себя узорчатый ковер и ходит гоголем, посматривая на всех свысока. А вон богатырь: как есть в шелку да бархате, уселся в грязь среди улицы и так жалостливо выводит про тех братьев, что по¬гибали в неволе, что если кто вслушается - непременно слеза прошибет.
Особенно бывало шумно и торжественно, когда в Черкасском городке ожидали прибытия "будары". Еще при первом Романове - Михаиле Федоровиче - утверждено было на Москве ежегодно отпускать Донскому войску: 7 тысяч четвертей муки (хлебная четверть равняется 7 пудам или 112 кг), 500 ведер вина, 150 пудов свинца и 250 пудов пороху и 17 тысяч серебряных рублей деньгами. С тех пор с 1613 года каждую весну выряжали донцы так называемую "зимовую станицу" из лучших казаков с атаманом во главе. При приезде в Москву казаков допускали к государевой руке, кормили с царского стола, а при отпуске российский монарх жаловал атаману и есаулу по сабле со своим портретом или же дарил серебряными ковшами с позлащенным двуглавым орлом. Простым казакам выдавались из царских кладовых сукна и камки.
Государево жалованье нагружалось в Воронеже на будары и сплавлялось вниз по Дону до Черкасска. Все попутные городки высылали встречу, при этом служили о царском здравии молебен, пили из жалованных ковшей и стреляли из ружей. В Черкасске же казну встречали пальбой из пушек; войсковой атаман приказывал бить в колокол и сам выходил объявить в казачьем круге, что: "Государь за службу жалует рекою столбовою тихим Доном, со всеми запольными реками, юртами и всеми угодьями, и милостиво прислал свое царское годовое жалованье".
Наивно, конечно, было бы полагать, что выделяемой царем суммы было достаточно на все нужды донского казачества, но надо понимать, что донцам дороже денег была государева ласка, сознание того, что они не сами по себе, а являются неразрывной частью единственного в мире православного государства и призваны стоять на защите его границ. Нет, никогда не считали себя казаки сборищем вольных разбойников, живущих по своему произволу, им всегда было присуще чувство долга перед своими православными братьями.
Многие обвиняют казаков, что в Смутное время они выступили на стороне Самозванца, тем самым помогли врагам России. Действительно, договорившись с польским королем о том, что он предоставит жителям Малой России равные права гражданства и свободу в отправлении православных обрядов, Петр Канашевич Сагайдачный привел днепровских казаков под стены московского Кремля. (В период разброда и шатанья в московской части Руси, Сагайдачный, добившись признания у Сигизмунда III казацким всего населения Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств, а себя гетманом всего казацкого войска на Украине, двинулся на Москву, по пути взяв Ливны, Елец, Михайлов. Рассеяв отряд Пожарского и Волконского у Донского монастыря, запорожцы осадили Кремль и взяли его приступом.) Вспомним однако то нечестие, в котором пребывала Московия в то время. Люди, как и нынче многие, думали только о своих личных выгодах, предав государственные интересы.
«Во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, - вспоминает о Смутном времени Буссов, - никто не доверял своему ближнему; цены товаров возвысились неимоверно; богачи брали росты больше жидовских и мусульманских; бедных везде притесняли. Друг ссужал друга не иначе как под заклад, втрое превышавший занятое... Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, о нестерпимом, глупом высокомерии, о презрении к ближним..." Так же отзывается про обитателей Московского государства того времени Авраамий Палицын: "Впали мы в объядение и в пьянство великое, в блуд и лихвы, и в неправды, и во всякие злые дела..."
Поэтому позволительно будет предположить, что казаки были избраны орудием гнева Божия над закосневшими в разврате.
Гораздо большего внимания заслуживает другой исторический эпизод. Когда все сокрушающее на своем пути войско Сагайдачного (О православной ревности Сагайдачного говорит тот факт, что он сумел мудро опровергнуть лжеучение униатов, написав сочинение, которое даже канцлер Речи Посполитой истый католик Л. Сапега в письме к И. Купцевичу назвал "предрагоценным".) подошло к стенам Троице-Сергиевой Лавры и приготовилось штурмовать эту неприступную твердыню, силы защитников святой обители были уже на исходе. Но Бог по молитвам преподобного Сергия Радонежского воспротивился этому:
ночью под самый праздник Покрова Сагайдачному явилась Пресвятая Богородица и повелела ему немедленно сняться вместе со всем своим казачьим войском и возвращаться восвояси. И неустрашимый гетман повиновался. Уже на обратном пути он получил от патриарха иерусалимского Феофана послание, в котором тот увещевал казаков "дабы от того времени не ходили на Москву, народ христианский, братию".
Донцы в свою очередь тоже не были в стороне от главных событий Смутного времени. Именно с Дона были посланы к Лжедмитрию два конных полка. Один под началом атамана Заруцкого, другой - Трубецкого. Но прежде чем осуждать казаков, давайте вспомним, что даже отличавшийся верностью своим царям Басманов (Воевода этот прославился тем, что самоотверженно защитил осажденный по¬ляками Новгород-Северский.) объявил всенародно, что самозванец - истинный царь и перешел на его сторону. Что же оставалось делать казакам, гораздо слабее разбиравшимся в политике и только чувствующим, что при Годунове подгнило русское государственное здание. Да и не могли они простить ему того, что, посаженный лестью на царство, Борис пытался лишить казаков их исконных кровью добытых в борьбе с врагами прав.
Казачество не скрывало своей надежды найти в "воскресшем" Рюриковиче, во-первых, истинного государя, отличающегося истинным благородством мыслей и действий и, во-вторых, защитника их старинных вольностей от алчных посягательств. Но как только стало ясно, что Лжедмитрий всего лишь орудие в руках польских магнатов и иезуитов, что нужен он им единственно для того, чтобы захватить русский престол и переменить православную веру, донцы первыми отделились от Самозванца и пристали к ополченцам. Вместе с Мининым, Скопиным и Пожарским отправились они очищать Москву от иноземцев и папских прислужников.
На это, конечно, могут возразить, что и после того, как русская дружина разбила толпы Самозванца, казачий атаман Заруцкий взял Марину Мнишек и бежал с ней в Астрахань, где пы-тался заставить присягать сыну Марины от Лжедмитрия II, а себя провозгласил правителем государства. Спору нет - такова историческая правда. Более того, мятежный атаман даже просил помощи у персидского шаха и призывал к себе на службу ногайских татар. Только казачество к этому никакого отношения не имеет, так как когда туман начал рассеиваться и казаки разобра-лись что почем, они лишили Заруцкого звания атамана и даже помогли астраханцам прогнать его из города. Когда же в 1613 году на московский престол выбирали монарха, казачий атаман Трубецкой первым подал грамоту, в которой со всей очевидностью доказывал, что ближе всех прежним царям и по духу и по крови - Михаил Федорович Романов, отцом которого был благороднейший московский митрополит Филарет. Собор согласился с Трубецким, и Романовы почти единогласно были избраны на царство.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

В прошлом люди недобросовестные нередко возводили на казаков напраслину, обвиняя их в безверии и равнодушии к религии. Так Адам Кисель, стремившийся более угодить католическому монарху, чем православному воинству отзывался о запорожцах как о людях "никакой веры". Униатский митрополит Рутский именовал их людьми без религии, а еще раньше думные дьяки московские в 1594 году называли их перед послом германского императора Эрихом Ласотою "людьми не имеющими страха Божия". Клевету эту повторял в прошлом веке П. А. Кулиш, а в нашем многострадальном столетии, как известно, хулителям православного воинства казачьего не было числа.
Но стоит побывать в бывших казачьих владениях казачьим, чтобы воочию убедиться, что забота о вере у них стояла на первом месте. Уже при выборе места для своего коша сичевики думали не только о выгодном стратегическом положении будущей крепости, но и руководствовались религиозным чувством. Найдя какой-нибудь величественный остров среди Днепра или высмотрев возвышенный "рог" (т.е. мыс, далеко вдающийся в реку), запорожцы выбирали самое красивое и самое открытое место и на нем прежде всего возводили церковь. Чаще всего это был храм в честь Покрова Божией Матери. И только по сооружении церкви они строили все необходимое для жилья, приговаривая при этом обычно: "Пусть красуется храм Божий в небесной высоте и пусть святые молитвы несутся о нас прямо от земли до престола Господа Бога".
В самых отчаянных положениях, вынужденные обстоятельствами отступать или даже спасаться бегством, казаки прежде всего думали о своей церкви и первым делом забирали с собой церковное добро.
Пусть подтвердят участники боевых сражений, в том числе и наши современники - "афганцы": ничто так не развивает религиозные чувства как война. "Кто в Севастополе не бывал, тот Богу не молился... Вера в промысел Божий есть единственный якорь спасения во всех случаях, как бы ни была близка смерть. Сколько раз всплывали в памяти молитвы, которым в детстве обучала мать. На поле брани они вдруг припоминались и прочитывались со всей точностью". Написаны эти слова более 100 лет назад, но они, без со¬мнения приложимы и к прошлым временам, и к дням сегодняшним.
При всей кажущейся разгульности жизни запорожских казаков (На самом деле на простоту и воздержанность в жизни - вспомним их нестяжательный быт и общинный, почти монастырский образ жизни в Сечи - запорожцы смотрели как на одну из важнейших и необходимейших причин их непобедимости. Они не без основания полагали: только тот, кто победил врагов в себе - тщеславие и самолю¬бие, любовь к роскоши и излишествам, в состоянии победить и врага внешнего - неприятеля. Монахи-воины Андрей Пересвет и Александр Ослябя, прославившиеся в Куликовской битве всегда были примером для истинных казаков.) они отличались искренней, далекой от лицемерия верою. Так, "вечерня в Сечи бывала раньше принятого в монастырях времени, заутреня отпускалась всегда до свету, а литургия начиналась до восхода солнца"2 ( Свидетельство иеромонаха Полтавского монастыря Леонтия (Яценко-Зелен-ского).). Войсковая старшина и куренные атаманы в мирное время не пропускали ни одного дня, чтобы трижды в день не сходить в храм. При этом было даже заведено, чтобы каждую ночь к заутрене кошевого будил пономарь, а судью, писаря, есаула и всех 38 куренных атаманов – подпономарий ( В книге XIV "Киевской старины" за март 1886 опубликована характерная выдержка из журнала кошевого П.И.Калнишевского, путешествовавшего со всей старшиной по паланкам Запорожского войска: "И ходили 25 числа в субботу в церковь на утреню и на службу. Прежде службы был акафист, а по акафисте пето умиленную песнь "О, всепетая, Мати". А когда акафист совсем совершился, начата Федором Фомичом (кодацким священником) служба Божия. А по службе пан кошевой всех панов и священников к себе звал и по нескольку чарок горелки трактовал. И ходили все по просьбе к Полтавцу кушать, коим весьма хорошо, как сказывают, будучи принятые воротились по квартирам. Кошевой опочивши, ходил до вечерни, а по вечерни никуда нейдя, у себя вечерял и спать лег, и спал до утреннего звона, а в то время в церковь на утреню ходил, также и на службу, которая собором отправуема была" (с. 605).)
Защита матери родной - православной церкви - всегда стояла в центре жизненного предназначения всех казаков в совокупности и каждого в отдельности. (Именно о ней писал Тарас Григорьевич Шевченко в своем знаменитом стихотворении: "Учитеся, браты мои, учитесь, читайте, И чужому научайтесь, и свого не цурайтесь:Бо хто матерь забувае, того Бог карае Чужие люди цураются"). Даже когда запорожцы одно время жили "на степях татарских, кочевьях агарянских" и пользовались покровительством крымского хана, они все равно не могли без того, чтобы открыто не проклинать татар за сожжение ими казацкой святыни - Самарско-Николаевского монастыря.
Живя под верховенством польского правительства и поль¬зуясь разными благами демократичнейшего из всех государств Европы того времени - Речи Посполитой, запорожцы ненавидели ляхов за то, что они не уважали Православной веры и стали зачи¬нателями и распространителями унии, этого фальшивого и неза¬коннорожденного дитя иезуитов и попов-отступников. Самые слова "униат" (читай - "грекокатолик") и "католик" на языке казаков считались бранными. Вот почему, пребывая "ненарушимо" в православной вере, казаки не могли смириться с происками, а в конце концов и с ожесточенной экспансией иноверия. И совсем не случайно они начали войну "опричь прав и вольностей войсковых, за веру святую православную" под предводительством Богдана Хмельницкого, а по окончании войны добровольно предались в "протекцию государства московского". Делалось это прежде всего для "единоверия православного".
Еще одним доказательством набожности запорожцев было их особенное радение о храмах Божиих. Несмотря на свои довольно ограниченные средства, они содержали в разных местах 14 церквей, в том числе и свой монастырь. Сичевая церковь считалась одной из богатейших в православных землях. Ее высокая колокольня с 4 окнами была вооружена пушками, как для защиты от врагов, так и для пальбы во время торжественных служб - на Пасху, на Покров Божией Матери и на Крещенье.
Вот как описывает празднование Богоявления в Сечи очевидец: "Служба кончилась. Вынесли из церкви хоругви. Процессия запорожцев приблизилась к Днепру. Как только отец-архимандрит погрузил в Иордан святой крест, все пушки разом дали залп, после которого затрещали казачьи самопалы и рушницы.
Таким же порядком процессия двинулась назад. Казаки разошлись по куреням, где вместо обычной пшенной каши или галушек на столах дымился борщ с салом, лежала вяленая рыба, поросята, зажаренные целиком, "пострама" из бараньих ножек, го¬ры вареников, соленых огурцов и колбасы. В горелке, меде, пиве, венгерских и крымских винах тоже недостатку не было. Все эти напитки стояли в больших посудинах, поверх которых плавали черпаки. Особенно уважали запорожцы варенуху. Они варили ее из водки, приправляя медом, сухофруктами и пряностями. После обеда запорожцы обыкновенно отправлялись в предместье, где гуляли всю ночь.
Вот пред шинком, два казака друг против друга, взявшись в боки, выбивают ногами мелкую дробь. Не колыхнется казак, не дрогнет его седой ус, так легко, так плавно он движется, подаваясь навстречу то одним плечом, то другим. Вдруг он опустился на землю и пошел плясать в присядку, выскакивая на аршин вверх от земли. Невесело его лицо, даже сурово. Нет против него его милой и он вскрикивает, точно в кровавой схватке: "Гей, гай-гай, гур-ра-га! Секи, коли, режь врага!" В другом месте толпа запорожцев окружила слепца кобзаря, усевшегося на земле. У многих из очей капают слезы, кобзарь, перебирая струны, поет "думу" про несча¬стную судьбу Свирговского...

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

Государство в государстве. Устройство положение Сечи.
"Лыцари" и посписальство. Семь заповедей, исполнение которых
давало право вступления в братство. Как казаки испытывали новичков.
Суд и кары отступникам. Казнь полковника Письменного и его "заповит" своим братьям-запорожцам. Рады и сходки и порядок их проведения.
Крутыe нравы запорожцев и чем они были вызваны.
Положение христиан-невольников в мусульманских странах.
Вооружение и одеяние запорожцев.


"Какая вам нежба? Ваша нежба - чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? - Вот ваша матерь! Это все дрянь, что на¬бивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари и философия - все это ка зна що, и пле¬вать на все это!..
- А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю в Запорожье. Вот где наука так наука!"
Н. В. Гоголь. "Тарас Бульба"

"Запорожцi народ був вихватний; на всякi дiла способный. Иншi таки були, що i грамоти не вчились, а все що треба розумiли i ясно бачили. А сила яка у них була? Хоч у старого, хоч i у малого! Йде раз кошовий, аж дивитця, дитина сiм год гляда на дзвинницю. Чого ти, мале, заглядаешь на дзвiницю? А я туди знис ломову пушку. - Ти? - Я.
- А пiди назад знеси! Воно тшло и знесло. От якi тодi люди були!
На своiй земл! ix нiхто не мiг взяти. Так вони як куди iхати, то зараз землi пiд устильку накладуть, у шапки понасипають та йдуть. Хто чоботи скiне, то и и смерть; а хто шапку зжме, тому голову знiмуть. Так i щут co6i. Дойдуть у город який, пьют, гуляють, музики водят, танцюють, а як свiт, посидают на коней тай поiхали. I eci чують, як вони и балакають, як i кони у ix хропуть, а ix не бачуть.
Чего ж воно так, дщу, что мали вони таку силу, а ix геть зигнали звщциля?
- Не зiгнали ix, а вони самi шшли кудись на райськi острова, там i живуть, а перед кiнченнем свiту опять прийдут i свое отшукають".

Из рассказов старого запорожца Якова Литвина


Земли, некогда принадлежавшие Днепровским казакам находились в границах нынешних Днепровской, Запорожской, Николаевской, Херсонской, Одесской области Поляки называли эти места Диким полем, а русские - Задноднепровской Украиной. Ранней весной степь в этих краях была похожа на цветистый ковер, но к лету она желтела и, наконец, "выгорала" совершенно. Вечнозелеными оставались только плавни - вязкие места по обоим берегам Днепра, покрытые высокой травой, камышом и деревьями. В половодье плавни покрывались водой, а когда вода спадала, буйству зелени не было предела. Самая большая из днепровских плавней с полсотни километров в длину называлась Великим Лугом. Тут водились дикие козы, кабаны, волков, лисицы, лоси, дикие коты, барсуки, буйволы, на озерах плавали утки, гуси, лебеди, в реках ловились осетры, сомы, сазаны, тарань, многопудовые белуги. В дуплах деревьев гнездились дикие пчелы.
Недалеко от этой плавни на острове Хортице остались следы Первого поселения запорожцев. Плавни служили надежною защитою от нападения врагов. Здесь мог пройти лишь опытный пловец, хорошо изучивший местность; одно неверное движение - и человек погиб. Однажды, увязавшись в погоню за запорожцами, забрались в плавни турецкие галеры. Здесь они запутались и не могли найти выхода. Казаки грянули из ружей со своих скрытых в камышах челнов, потопили множество галер и так напугали турок, что навсегда отбили у них охоту подыматься Днепром.
С другой стороны Днепра - с северной - еще более надежною защитою служили пороги, которые поднимались сразу же за нынешним Днепропетровском. Вплоть до затопления этой местности в 30-х годах нашего века поперек реки тянулись грядки гранита в несколько рядов - "лав", одна ниже другой, уступами. Издали они были похожи на высокие террасы. Весной вода покрывала все пороги кроме одного, самого большого и опасного, который называли Ненасытинским или попросту "Дедом". Летом же река обнажалась, и тогда вода падала сверху без малого на 6 метров.
В открытой, безбрежной, как океан, степи, древние скифские курганы служили казакам добрую службу. С их вершин следили запорожцы за передвижениями хищных татар и ногайцев, которые имели обычай внезапно нападать на мирно пасущиеся табуны лошадей, отары овец и работавших в поле крестьян. Поэтому, как только запорожец подавал с кургана сигнал об опасности, работники сгоняли возы, загоняли волов в середину, - и вот уже табор готов. Каждый спешит зарядить ружье и приготовиться к встрече нежданных гостей.
Чтобы легче было следить за узкоглазыми разбойниками, запорожцы на левой стороне Днепра оградили степь особыми по¬стройками, которые у них назывались "редутами". Эти редуты стояли один от другого верст на 10, а то и 20 - 30. Для постройки редута копали кругом ров. По середине ставили деревянное жилье на 50 казаков, которые по очереди несли караульную службу. Обычно за полверсты от редута ставилась "фигура", сложенная из 20 смоляных бочек, на верху "фигуры" на специальном блоке висела пакля, вымоченная в селитре. С появлением орды зажигалась ближайшая фигура, за ней вторая, третья и так по всей линии редутов очень быстро распространялась тревога. При виде огромных огненных факелов крестьяне прятали коней, быков и овец по глубоким балкам, а сами делали табор, либо забегали в камыши.
Ежедневно из каждого редута атаман высылал в степь разъезды человек по 5 - 10. Вот скачет по степи запорожский разъезд - вчера дали знать, что ногайцы прокрались через границы: надо не дать им уйти. Вот попадаются обглоданные кости коня, трава кругом мятая - это ногайцы съели коня, который стал отставать, а вот и другой след - в балку. Отряд остановился: слез с коня есаул, пошел сам по следу. Наконец, он остановился и говорит, что здесь было убийство. Действительно недалеко от того места казаки нашли двух зарезанных пастухов с ближнего зимовника. "Ну, братцы, - говорит есаул, - хотя кони наши и притомились, а надо догнать вражью нехристь, отомстить за кровь христианскую!" Живо повскакали казаки на коней и устремились вперед. Вот река видна, и орда уже на той стороне. Нет, на этот раз не догнали.
"Ничего, Телибей! От нас ты на этот раз ушел, а от когда не уйдешь!" - говорит с досадой есаул, гневно покручивая седой ус.
Что ж это за Кош, который маг притянуть к ответу татарина?
Кош - это собственно казачий стан, обоз. Запорожским кошем назывался военный стан братьев запорожцев, державшихся одного на, пока нужда не перегоняла их на другое. Кош обычно располагался полуострове ("роге"), который с 3-х сторон омывался рекой.
Чтобы попасть в Сечь со стороны степи нужно было проехать базар, где находились лавки и шинки и жил приезжий люд. Базар кочался у "брамы" или башни, укрепленной пушками, с проездом внутри. Направо и налево от брамы, открывались валы, обнесенные высоким палисадом и замыкавшие собственно Сечь, то вместо, где жили казаки. Кругом площади выстроились 38 куреней (Курень (от слова "курить", т.е. дымить - синоним "курная изба") обычно был 30 м в длину и 4 м в ширину. Строился он из рубленого дерева с 4 окнами и 1 дверью. Внутри его была лишь одна перегородка, отделявшая жилое помещение от сеней. Печка («груба») топилась из сеней, а тепло отдавала в комнату. От порога до покута, то есть «красного» угла, где висели иконы) стоял большой, наподобие монастырского стал – «сырно».
Вокруг сырна ставились узкие скамьи. Вдоль стен настилался стоявший на столбах помост. Он служил казакам постелью. Спали они всегда на жестком, кладя под затылок валик из войлока. Из украшений, кроме развешанного по стенам оружия и прикрепленного к потолку паникадила, в курене ничего небыло. В курене свободно могли вместиться до 60 человек.
Число куреней в Сечи всегда было постоянным и равнялось 38. Названия их происходит от имен атаманов-основателей или городов, из которых вышли первые казаки или другого куреня. Например, Уманский, Батуринский, Полтавский, Переяславский курени названы, как легко догадаться, по имени украинских городов, тогда как Незамайковский, Ивановский, Рашковский и многие другие запорожские курени своим названием обязаны легендарным атаманам.) - длинных деревянных домов вроде казарм. В самом углу, в наиболее защищенном месте, стояла церковь во имя Покрова Божией Матери. Здесь же помещалась войсковая казна, канцелярия, и жил кошевой атаман с прочим войсковым начальством. Вся постройка в Сечи была деревянная, дом кошевого - также простая изба - "без роскоши и излишества".
Семьей запорожца был его курень. Когда он поступал, ему показывали место длиною в три аршина (2м 10см) и шириною в два аршина (1м 40см) и говорили: "Вот тебе домовина (т.е. гроб), а когда помрешь зробiм ще короче".
В курене казак как бы рождался, крестился и умирал, тут открыто на виду у всех проходила вся его жизнь, полная тревоги, опасности, разгула и веселья. Запорожец, как и монах, не имел собственности; он пользовался тем, что имел курень: лавки, шинки, земли, рыбные ловли, табуны лошадей и отары овец. Куренной атаман считался отцом этой семьи и главным хозяином ее имущества. Казак, который не избирался куренным атаманом, не мог никогда попасть ни в кошевые, ни на какую другую войсковую должность. И наоборот: бывшие куренные атаманы, по увольнении со своей должности, оставались в силе, сохраняя почет до смерти под именем стариков, их голос часто был решающим на сходках.
Впрочем, когда говорилось: казак Незамайковского куреня, - было совсем не обязательно, чтобы им был непременно сичевик1 , ( Сичевик - казак, принятый в Сечь. ) проживающий в Незамайковском курене. Казаком названного ку¬реня мог быть и житель зимовника или одной из паланок, припи¬санных к незамайковцам. Дело в том, что кроме Сечи, где обитала гвардия казачества, казаки проживали еще в паланках и зимовни¬ках, занимаясь там хозяйством. Пахотной и покосной земли было множество, хозяйство велось на широкую ногу. Скажем, казачьи табуны в среднем состояли из 5-6 сотен коней и таких табунов у запорожцев было немало.
Хозяева зимовников получали из коша особые билеты, по которым они и пользовались землей в награду за долгую и верную службу. Население зимовника достигало иногда 30-40 казаков. По обычаю зимовники укреплялись наподобие небольших крепостей. Посередине стояло 3-4 хаты, амбар, погреб, конюшни, клуня, а кругом "шанцы," или редуты с глубокими рвами и высокими валами. Из зимовников впоследствии часто вырастали города. Запорожец Ус имел зимовник там, где сейчас стоит г. Александрия, казак Петрик считается основателем Петриковки.
Кроме зимовчан в Запорожье жили еще и посполитые люди, т.е. поселяне, сбежавшие от панского ига, ведущие хозяйство на запорожских землях и за это платившие войску небольшую дань крупой и салом. Посполитые люди жили семьями, хуторами или даже целыми большими селениями. Кстати сказать, нынешний Днепропетровск во времена запорожцев прозывался селом Половицею, Никополь - Никитиным перевозом, а Новомосковск - Самарчиком.
Села и зимовники в свою очередь входили в состав паланок ("паланка" в переводе с турецкого буквально означает крепость), или запорожские уезды. Во главе паланки обычно ставился полковник и под его началом находились семейные казаки. Всех паланок в Запорожье было восемь. Это Бугогардовская (район Новой Одессы), Перевизская или Ингльская (район нынешнего Херсона), Самарская (современный Новомосковский район), с которыми соседствовали Кодаковская, Орельская и Протовчанская паланки.
Кальмиусская паланка располагалась в районе нынешнего Мариуполя, Прогнойская (от слова "прогнои" - соленые озера, в которых запорожцы добывали соль) находилась на Кинбурнской косе Ввела особое стратегическое значение, так как служила казакам
ключем к "синю морю".
Отчего же на протяжении веков казаки оставались монолитом, рассекавшим надвигавшиеся с юга волны мусульман, а с запада -католиков? На наш взгляд, все дело в стойкой православной закваске, которая передавалась из поколения в поколение и крепко накрепко спаяла этих бесстрашных воинов. Иначе как еще можно объяснить тот факт, что товарищество, скрепленное обетом безбрачия, не только не исчезало, но с каждым годом крепло и увеличивалось, несмотря на страшные потери в походах. ( Если в начале XVI в. запорожцы насчитывали в своих рядах 3 тыс. чел., то в ХVIII в. только в Сечи было 10 тыс., а общее число (с обитателями паланок, зимовников и слобод) приближалось к 100 тысячам.)
Запорожцы пополняли число тех, кого унесла война, в первую очередь за счет юных украинцев, россиян и белорусов, еще в XIII веке составлявших единый народ - Русь. Как правило, славянских молодиков приводили в Сечь их отцы, дабы они здесь учились Православию и военному искусству. Особо привечали запорожцы христианских сирот, которых приманивали гостинцами и ласками называли сыновцами. Не брезговали казаки и малолетними «инородцами», которых они брали в плен на войне, крестили и называли в своем духе как чур или джур (род казацкого юнги). Принимали к себе казаки и всякого взрослого воина, если он сам приходил в Сечь и исповедовал символ веры запорожцев, состоящий из 5 основных пунктов. Первое непременное условие - вновь прибывший должен исповедывать Православие, то есть принадлежать к греко-российской церкви, как единственно истинной и чистой. Второе: он был обязан присягнуть на верность православному государю российскому; третье - говорить на малороссийском
языке. Четвертое - быть вольным и неженатым человеком; и пятое пройти полный курс воинской выучки, который продолжался обыкновенно 7 лет.
Кроме перечисленных пяти непременных условий казаки часто еще применяли "искусы" (тесты) для определения годности человека к казацкой жизни. Делали они это так. Скажут, бывало, вновь прибывшему варить кашу и уйдут якобы косить траву. А сами залягут в камыши и наблюдают за кандидатом в товарищество: как и что делает вновь прибывший. Вот парень сварит кашу, выйдет на курган и начинает звать казаков. А те лежат себе и молчат.
Зовет он их зовет, а потом в слезы: "Вот занесла меня нечистая сила к этим запорожцам! Лучше бы мне сидеть дома при отце при матери. О, бедная моя головушка!"
Казаки переглянутся, скажут друг другу: "Нет, этот не наш", и возвращаются в курень. Дадут тому парню коня, денег и скажут: "Ступай себе. Нам таких не треба!" А который молодец расторопный и сметливый - тот, сварив кашу, крикнет два раза: "Э, Панове молодцы, идите кашу есть!" И как те не откликнутся, то скажет: "Ну и бес с вами, один буду я кашу есть". Да еще задаст гопака на радостях, что на воле он тут и нет над ним никого кроме Бога. Потом сядет и давай уплетать кашу. Тогда запорожцы говорят: "Это наш!" И подошедши к нему с косами молвят: "Ну, чура вставай; полно тебе хлопцем быть, теперь ты равный нам казак". И ведут его в курень и меняют его прежнюю фамилию в знак того, что начинает он новую жизнь. И становится какой-нибудь Иванов или Войнович Задерихвистом или Перебийносом. А куренной атаман отведет ему место в курене.
В отношениях между казаками в расчет брался не возраст, а время поступления в Сечь. Кто вступил в товариство раньше, тот звал вновь вступившего "сынком", а последний первого "батьком", хотя бы батьку было 20 лет, а "сынку" - 40. Новичок де¬лался настоящим казаком лишь тогда, когда выучивался казацкой регуле (т.е. воинским порядкам и приемам) и уменью повиноваться кошевому атаману, старшине и всему товариществу. ( Вот несколько характерных биографий, которых приводит в своей "Истории Новой Сечи" Скалысовский:
"Родился я в Литве, в воеводстве Новгородском, от дому шляхетского. Когда же, будучи уже взрослым парнем по Киеву шатался, подловили меня казаки сичевые, с которыми, севши в дуб, поехал до Сечи. Приехавши, пристал в курень каневский, где и на¬звали меня Иваном Ляхом".
"Родился я на Украине в самый день Ивана Купала, какого года не знаю; мой отец Сидор Пересуныса воспитывал меня до 9 лет, то есть учил работать да Богу молиться. После взяли меня в Сечь, где я при кошевом был молодиком, а в 20 лет меня взяли и записали в войско. В войске назвали меня Журбою, ибо я все молча работал, а после того как проглядел, как поляки нашу добычу отняли, назвали меня Иваном Прислипою".)
В Сечи можно было встретить всякие народности - украинцев, русских, поляков, литовцев, болгар, молдаван, татар, турок, евреев, ( В "Истории Новой Сечи" Скальковского читаем: "Родился он, казак Василий Перехрист, от евреина Айзика в местечке Чигрине... Оттоль с Чигрина, с добровольно¬го его желания в Сечь запорожскую привезен, где в Сечи, будучи в то время начальни¬ком Киево-Межигорского монастыря, в церкви сичевой окрещен и к присяге на верность в той церкви приведен.) немцев, французов, итальянцев, испанцев, англичан. Но главными поставщиками казачества, конечно, были исконные области Руси - Великороссия и Украина.
Тут были только те, которые чувствовали в себе "волю огненную, силу богатырскую", которые носили в груди своей "тоску лютую", "горе-злочастие". Все они находили в Запорожье радушный прием и вместе с потомственными казаками говорили: "Сичь – мати, Великий луг - батько; от там треба и проживати, там же треба и вмирати».
Были, разумеется, в среде казачества и люди с темным прошлым - разные убийцы, преступники, проходимцы. Но на характер товариства они никакого влияния оказать не могли: им приходилось либо в корне изменяться, либо принимать лютую казнь от запорожцев. Всему ж миру было известно, что законы в Запорожье чрезвычайно строги и расправа быстра.
Из преступлений самым великим считалось убийство товарища: братоубийц закапывали в землю живого в одном гробу с битым. Смертью каралось в Сечи воровство и укрывательство краденой вещи, связь с женщиной и содомский грех (вид обычая, запрещавшего сечевикам брак). Казнь полагалась и просто за привод женщины в Сечь, будь это даже мать или сестра казака. Одинаково с этим каралась, впрочем, и обида женщины, если казак посмеет опорочить ее, как справедливо полагали лыцари, "подобное деяние к обесславлению всего войска запорожска простирается..." Смертью наказывались также те, кто творил насилия в христианских селениях, самовольная отлучка и пьянство во время похода и дерзость против начальства. Войсковой есаул обычно исполнял роль следователя, исполнителями же приговоров всегда были сами осужденные, обязаныe поочередно казнить друг друга.
За воровство обычно приковывали к позорному столбу, где преступника забивали киями (палками) свои же товарищи. За оскорбление начальства и не отдание долга товарищу приковывали цепью пушке и только в последние времена в Сечи за это полагалась ссылка в Сибирь. За великое воровство или как бы мы сегодня сказали - "хищения в особо крупных размерах" виновных ждала шибеница (т.е. виселица). От шибеницы можно было избавиться только в том случае, если какая-нибудь девушка изъявляла желание выйти замуж за осужденного (запорожцы, по-видимому, шли на это, чтобы увеличить число юного поколения казаков).
Однажды, когда коня с преступником уже подводили к виселице, навстречу ему вышла девушка под белым покрывалом в знак тогo, что она готова выйти за приговоренного замуж. Процессия остановилась и тогда осужденный на смерть казак попросил девицу снять покрывало со своего лица. Когда же он увидел, что она сильно обезображена оспой, он всенародно отказался от нее, заявив: "Як маты таку дзюбу лепше на шибеници дать дубу" и последовал дальше навстречу своей смерти.
Кроме шибеницы запорожцы в редких случаях применяли заимствованный у ляхов железный гак (крюк), на котором осужденный подвешивался за ребра и оставался в таком положении до тех пор пока кости его не рассыпались. Пользовались они иногда и острой палей или колом. Кривые, хромоногие и почти безногие калеки, просившие в Сечи милостыню ни к кому в глаза не лезли, а "сидели в градских воротах с молчанием, в ожидании от доброхотных дателей милостины, якую им и давано было щедрою рукою набожных, хотя и веселых казаков".
Единственно, что требовало от калек запорожское правительст¬во, так это снимать с шибеницы повешенных и погребать их на вы¬гоне. С последними нищие часто менялись одеянием, без угрызения совести раздевая мертвых разбойников, "хотя тем дать выразумить живым, яко всегда лучше просити, нежели однажды умерети на виселице".
Иеромонах Полтавского монастыря Леонтий, побывавший в Сечи в XVII веке приводит любопытный эпизод со знатным казаком Письменным, приговоренным за разбой к виселице. Случай этот доказывает, что в Запорожье существовал издревле узаконенный достохвальный обычай - не вешать ни одного вора пока он не исповедуется, не разрешится от греха и не приобщится к Святым Тайнам. Так как, по убеждению самых высоких авторитетов богословия, нет суда на том свете для тех, которые здесь уже осуждены, признали свои грехи и раскаялись.
Доказательством того, что запорожцы в это свято верили слу¬жит речь названного Грицько Письменного перед казнью, после того уже как старшины объявили ему о помиловании: "Милостливые панове и батьки! Поздоровь, Боже, ваше собрание и спаси души ваша за вашу ко мне грешному перед Богом и перед вами потерянную любовь и все. Вы сами бачите тее, що я думаю, що мне на роду написано умерети не своею смертию, якая коли не теперь, то в четвер прийде до мене вид того, що родимая моя охота к войне не даст мне покою не в день не в ноче, поки мене не пожене упять на голову резати неверных, жидов та ляхив. А затим буде тее, що коли не турки, то ляхи, поймавши мене в катовски руки, заправлят туди, куди ити и никому не на руку. Вы же бачите и те, що я з ними поверхолився, та й дуже; знайте ж и те, що воны головнии мои вороги, и як недоверки, то и верного запропостят с душею и телом, уморивши без попа. Хочай я и грешен, но верный и благочестивый христианин, почему и боюсь вечной муки паче временной смерти, и потому то и добровольно иду, як заслужив принять и смерть, нехай и на шибенице, лишь бы меня простив Бог! Тай и простят по неложному сему писанию: "Иже разрешите на земли, разрешен будет в небе". Хочь вы мене вирьте хочь ни, а я во уважении души и вечности почитаю себя счастливым несравненно бiльше усех тих, яких давно уже час вешати, а вони ище не на шибенице".
Как уже указывалось, взятое в целом войско запорожское (которое в торжественных случаях именовалось полным именем – «Войско днепровое, кошевое, верховое, низовое и все будуче на полях, на лугах, на полянках и на всех урочищах морских, днепровых и полевых") делилось на сичевых и зимовых казаков. Первые составляли цвет войска и назывались "лыцарством" или "товариством". Его костяк составляли казаки, главным образом, славянского происхождения, сильные, хорошо сложенные, отличавшиеся отвагой в бою и обязательно безбрачные или по крайней мере порвавшие свои брачные узы. Только лыцарство имело право выбирать из своей среды старшину, вершить дела в войске, делить добычу и получать денежное и хлебное жалованье.
От "лыцарства" резко отличались семейные казаки, которые хотя и допускались в Запорожье, но не смели жить в Сечи, а селились в степи по слободам, зимовникам и бурдюгам. Там они занимались хлебопашеством, ремеслами и промыслами и назывались в казачьей среде "зимовчаками", "сиднями", "гниздюками". Кроме казаков на территории Запорожья проживали и просто крестьяне, которые считались подданными - "посполитыми" - товариства и именовались "поспильством". В случае войны сечевики и зимовики составляли единое войско.
Важно отметить, что Войско запорожцев управлялось "по своему умоположению" и "собственными порядками", механизм которых, был намного совершеннее практиковавшихся в Древних Греции и в Риме, не говоря уже о демократических режимах новейшего времени.
В основе власти на Запорожье лежала громада, мир, товариство казаков. Когда требовалось решать какие-то важные вопросы, литавры созывали всех казаков на Сичевую площадь, где и происходила Рада (от слова "радиться" - т.е. совещаться) или войсковой со¬вет. На раде каждый казак, вне зависимости от звания и состояния, мог открыто высказать свое мнение, особые соображения и имел право голоса. Но после того как решение большинством голосов было принято, каждый запорожец и все войско в целом обязаны были ему следовать и исполнять.
Ни знатность рода, ни сословное происхождение, ни старшинство лет не имели в Сечи никакого значения. Одни личные достоинства, т.е. храбрость, опыт, ум, находчивость брались в расчет. Тут все делалось сообща и для общества. Самый атаман в Сечи был первым лицом среди равных и не мог ничего важного решать без товарищества.
Не следует думать, что в Запорожье была безбрежная вольница, близкая к анархии. У казаков, на самом деле, всегда существо¬вала четкая иерархическая лестница, на вершину которой мог взойти каждый. На первой ступени ее стояли молодики, проходившие казацкую выучку (каждый опытный казак имел при себе по 2-3 таких молодца), затем шла сичевая масса - сиромашня, выше которой стояли старшины - заслуженные воины, прославившие себя подвигами. На вершине казацкой пирамиды стоял кошевой атаман и его окружение. Вся эта невидимая в мирное время иерархия в случае войны становилась жесткой структурой. Глава ее - кошевой атаман, которому во время боевых действий обязаны, были подчиняться все и каждый в отдельности, наделялся безграничными полномочиями и волен был распоряжаться жизнью любого самого заслуженного казака.
С другой стороны, Сечь была системой открытой в полном смысле этого слова. Насильно здесь никто никого не держал. За всяким добровольно вступившим в ее ряды железный занавес отнюдь не закрывался, и каждый казак мог по своему желанию оставить "свою мати" на время или даже навсегда. Перед выходом он получал на руки аттестат за свою службу, в котором подробно перечислялись его деловые и воинские качества. Исключение составляло военное время, когда ввиду "немаловажных заграничных обстоятельств" выезд казакам из Сечи без специального письменного разрешения войсковой канцелярии строго настрого воспрещался.
Обычно уходили казаки с Сечи, когда задумывали жениться и обзаводиться собственным хозяйством. Были и такие, кому надоедала запорожская вольница. Про них товарищи обычно говорили "зажирив от казацького хлиба". Последние, узнав на стороне почем ковш лиха и хватив шилом патоки, как правило, возвращались че¬рез некоторое время обратно и их вновь принимали.
Общевойсковые рады происходили всегда в строго определенные дни, а именно: 1 января (по старому стилю, т.е. через 7 дней после Рождества Христова); 1 октября (по старому стилю, т.е. в день Покрова Богородицы, который являлся основным храмовым праздником Сечи) и на третий день после Великодня, т.е. после Пасхи; кроме того рады могли собираться во всякий день по желанию товарищества.
На январской раде обычно решались наиважнейшие для казаков вопросы: О разделе земель и угодий и о выборе старшины: казаки определялись на радах быть ли миру или розмиру с тем или иным государством и надо ли собираться казакам в поход.
несколько дней до Рады все казаки, где бы они не находились спешили собраться в столицу своей общины - Сечь. В самый день ее запорожцы вставали чуть свет, выряжались в свои лучшие платья и направлялись в сечевую церковь, где торжественно служили утреню и затем сразу обедню. Вернувшись из храма в курень, они молились на иконы, поздравляли друг друга с праздником, снимали с себя дорогие платья и садились за стол обедать. Отобедав, они благодарили Бога, затем атамана, куренного кухаря, кланялись друг другу и, снова облачившись в праздничные одежды, готовились к выходу на площадь, которая специально по этому случаю посыпалась песком. После пушечного выстрела, довбыш выносил из церкви литавры и ударял в них один раз, извещая о начале рады, затем поочередно появлялись: войсковой есаул с большим войсковым знаменем в руках, простые казаки, вслед за которыми на площадь выступала старшина - кошевой атаман с булавой в руках, войсковой судья с большой серебряной печатью, войсковой писарь с ceребряной чернильницей, каламарью и гусиным пером за ухом и 38 куренных атаманов с тростями в руках. Вся старшина без шапок (с открытыми головами), ибо она шла на площадь как на судное место. Старшина выходила на средину огромного казацкого круга (коло) и кланялась на все четыре стороны славному низовому товариству. Казаки снимали шапки и на поклоны старшины отвечали поклоном. После чего, как бы открывая Раду, настоятель Сечевой церкви служил молебен. По окончании молебна кошевой атаман обращался к собравшимся: "Паны-молодцы, теперь у нас Новый год и надлежит по древнему нашему обычаю произвести раздел между товарищами всех рек, озер, урочищ, звериных доходов и рыбных земель." - "Да, следует, следует," - кричали в ответ казаки и начиналась жеребьевка. Войсковой писарь выносил шапку, в которой лежали ярлыки с расписанными на них угодьями. После того как ярлык был вынут, писарь зачитывал вслух, что и кому досталось. Сперва к шапке подходили представители сичевиков - куренные атаманы, затем войсковая старшина, потом духовенство и только после них женатое население запорожских вольностей. Товариство в Сечи и в бою и в дележе пользовалось преимущественным правом быть первым.
После того как угодья были разделены, начинались выборы кошевого атамана и всего войскового управления.
"Паны-молодцы, - обращался к казакам атаман, - не желаете ли по старинному обычаю переменить свою старшину и вместо нее выбрать новую? Если товариство было довольно своею старшиною, то казаки обычно отвечали: "Вы - добрые паны, пануйте еще над нами!" В этом случае атаман, судья, писарь и есаул кланялись каза¬кам, благодарили за честь, им оказанную, и все расходилась по куреням.
Но так было далеко не всегда, нередко недовольные своим атаманом казаки кричали: "Покинь, скурвый сыну, свое кошевье, бо ты вже казацького хлиба наився!" "Иди себе прочь, негодный сыну, ты для нас не способен! Положи свою булаву, положи!" Кошевой немедленно повиновался этому грозному требованию: бросал на землю шапку и поверх ее клал булаву, затем он кланялся всему товариству и уходил с площади в свой курень. После ухода кошевого тоже самое должны были сделать судья, писарь и есаул. Если, конечно, казаки не обращались к ним с просьбой, чтоб они не скидывали своего чина". Бывало, что на Раде старшина изобличалась в преступлении против войска. Тогда она казнилась за то всенародной смертию. После удаления старой старшины приступали к избранию новой и этим делом руководили простые казаки - "сиромашня". Если кандидатов оказывалось двое или больше, начинался спор. Перед этим кандидаты обязаны были разойтись по куреням, дабы не участвовать в кем. Если спор не разрешался мирно, то разные партии шли друг на друга стенкой на стенку, - пока не победит сильнейший. Таким образом, когда вопрос с победителем решался, 10 выборных казаков шли в тот курень, где сидел избранник, толкали его в бока и вели на площадь со словами: "Иды, скурвый сыну, бо тебе нам треба, ты теперь нам батька, ты будешь у нас паном". Рада вручала ему булаву и объявляла желание всего войска видеть его кошевым атаманом; по древнему обычаю избранный должен был два раза отказаться и только после третьего предложения взять в руки булаву. По этому случаю довбыш бил в литавры, а старые заслуженные сечевики по очереди подходили к атаману и сыпали на его бритую голову песок или мазали его макушку грязью в знак того, чтоб он не забывал откуда пришел. Кошевой кланялся на все четыре стороны и благодарил за честь, на что товариство отвечало ему дружным криком: "Дай тебе Боже лебединый вик и журавлиный крык!" В том же порядке происходило избрание судьи, есаула и куренных атаманов. Второго января избирали довбыша, пушкаря, писаря, кантаржея и других.
Смена старшины среди года происходила только в том случае, если она уклонялась от походов. Наскучив мирным бездействием, казаки кричали, что кошевой "обабывся" и сделался ганчиркою (т.е. тряпкою), поэтому нужно нового кошевого, который бы поча¬ще водил казаков в бой. Когда ставился вопрос о походе против неприятеля, казаки проводили раду иначе - более запутанно и хитроумно.
Сначала они давали аудиенцию послу государя, приглашавшего, запорожцев на войну. В ходе беседы казаки требовали у него условия похода в письменном виде, после чего просили посла оставить казачье коло. На нем они изучали предлагаемые условия и громко высказывали свое мнение. В итоге товариство принимало предложение или отрицало. Определить это можно было потому сколько шапок бросалось вверх в знак согласия. После чего из среды товариствa избирали 20 депутатов. Они приглашали посла опять в коло и начинали обсуждать с ним каждый пункт условий похода. В конце концов запорожцы высказывали свое согласие. В честь посла били барабаны, трубили трубы, стреляли пушки. Нo на следующий день послу сообщалось, что казаки всю ночь думали и решили все-таки от похода отказаться. Посол начинал упрашивать казаков пуще прежнего и обещал большую награду за понесенные труды. Старшина в свою очередь также уговаривала товариство не отказываться от лестных условий. Однако казаки стояли на своем. Тогда кошевой, разгневавшись, складывал с себя все полномочия атамана. После чего коло расходилось, а после обеда начиналась третья рада. На ней кошевого просили принять свою должность снова и когда он, наконец, соглашался, товариство отсылало письменные условия похода послу. Посол, прочитав условия, являлся в коло и объявлял, что он на все согласен и в заключение вручал казакам подарок в несколько тысяч золотых. Получив деньги, запорожцы расстилали на земле кобенки (т.е. плащи) и тут же их пересчитывали. Затем товариство дарило посла шубою и шапкою и посылало собственных послов с грамотою к почтившему их иноземному государю.
Кроме общевойсковых рад были у запорожцев рады "до куреней", или как их еще называли, - "сходки". Куренные сходки проходили только в тех случаях, когда требовалась особая секретность, невозможная на общей раде. Тогда к куреню кошевого собирались только куренные атаманы и старшина, таким образом совещание проходило строго между избранными.
Современные читатели могут задать вопрос - откуда у рыцарей православия было столько жестокости и отчего они были так беспощадны в борьбе с врагами.
В XVI и XVII веках не бывало года, чтобы татары не производили опустошительных набегов на южно-славянские страны. Часто они уводили в неволю по 5, 10, 15 тысяч и даже 55 тысяч христиан, как это было в 1671 году. Год от году набеги татар принимали все
большие размеры я особенно усилились с тех пор, когда в 1478 году Крым вошел в состав Оттоманской порты.
Пленные христиане, по существу, были главным источником доходов для разбойных кочевников и служили основным предметом государственных налогов в Крыму - за каждого полоненика хану полагалось платить по 10 коп. Татары снабжали все восточные рынки христианскими невольниками: корабли, приходившие к ним из Азии с оружием, одеждой и лошадьми, отходили от них с христианским "ясырем". Видя, какое множество идет невольников ежегодно в Крым из христианских стран, один меняла-еврей, сидевший, в Перекопе удивлялся: "Неужели в этих странах все еще остаются люди?".
Положение невольников и в пути, и в самом "невире-царстве" было ужасающим. Захваченных людей татары расставляли в ряды по нескольку человек, связывали им назад руки сыромятными ремнями, сквозь ремни продевали деревянные шесты, а на шеи набрасывали веревки. Потом, держа за концы веревок, садились на лошадей и, подхлестывая нагайками, безостановочно гнали до сухой, вы¬жженной солнцем степи. Они имели обыкновение убивать на месте всех, кто не мог идти, а здоровым давать в пищу сырую, дохлую конину. Так догоняли они несчастных до города Бериславля, что стоял на правом берегу Днепра, и отсюда на больших лодках переправляли их на левый берег в татарские владения. Здесь они гнали доставшихся им в добычу не спеша и, добравшись до Кара-Мечети, приступали к дележке "ясыря". Но прежде чем начать дележ, они прикладывали несчастным людям на те же места, что и лошадям раскаленное тавро. Получив в собственность невольника или невольницу, татарин мог обращаться с ними как ему захочется. На глазах у мужей и родителей они насиловали девиц и женщин, обрезали подростков. И только после этого вели их на торг в Кафу (нынешнюю Феодосию), Бахчисарай или Хазлеви (по-русски этот город назывался Козлов, а по-гречески - Евпаторией). Здесь всегда жили турки, арабы, евреи, греки, армяне, покупавшие невольников и перепродававшие их торговцам из Сирии, Греции, Палестины, Египта.
Когда пленных выводили на площадь для продажи, то их ставили гуськом, одного за другим, точно журавлей на полете. При этом продавец очень громко выкрикивал, что выставленные рабы самые новые, простые, нехитрые королевского (т.е. польского, литовского и украинского) народа, а не московского, считавшегося в Крыму "хитрым", коварным, способным к удачным побегам и потому сравнительно дешевым. Невольники осматривались купцами безо всякого стеснения, последние следили за тем, чтобы на теле не было рубцов, бородавок, других недостатков.
Особенно высоко ценились у татар красивые девушки, которые покупались на вес золота. Красивейшие из них попадали в султанские серали. Женщин особенно благородного происхождения и, главное, красивых, умевших петь и играть, вельможи оставляли у себя в гаремах, призывая к участию в пирах и веселиях.
Мальчиков, которых покупали турки, обращали в мусульманскую веру и отдавали в гвардию султана, так называемый корпус янычар.
Стариков и немощных (в основном ученых и лиц духовного звания), кто не в состоянии выполнить тяжелую ручную работу, мусульмане отдавали своим сыновьям, которые стреляли по ним из ружей, как по живым целям, убивали несчастных камнями, вырезали им икры, или заживо бросали в море. При этом христиане должны были всегда молчать, если же они одно слово изрекали во славу Иисуса Христа, турки обрезали их, а если невольник осмеливался что-либо противное сказать о Магомете, то такового немедленно сжигали.
Взрослых мужчин-христиан мусульмане обыкновенно кастрировали, ставили клеймо на лбу и на щеках, сковывали железными цепями и отдавали на общественные работы в турецкой столице, других городах Порты. Днем они изнывали на тяжелой работе под палящим солнцем ( Самые тяжелые работы, возлагаемые в Европе на злодеев, не могли сравниться Ц с теми, которые терпели честные люди в мусульманских странах, имевшие несчастье сделаться невольниками.), а ночью томились в подземных темницах. Кормили или их гнилым, покрытым червями мясом дохлых животных. Платьем для рабов обыкновенно служили рубаха из грубой шерсти с капюшоном, сорочкой и штанами. Башмаков давали по 4 пары на 18 месяцев, хотя тяжелая ежедневная работа портила их гораздо раньше.
Но самое ужасное положение было тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда галеры, названные казаками каторгами.
Конечно же, казаки не могли не знать о бедствиях христиан, попавших в плен к мусульманам, существует даже казацкая дума, которая так и называется "Плач невольников на турецкой каторге":

Шо на Чорному морю,
Потреби царсыкiй,
Громади козацыкiй,

Там много вiйська понажено,
У три ряда бiдних, бишасних невольникiв посажено,
По-два та по-три до купи посковано,
По-двое кайданiв на ноги покладено,
Сирою сирицею назад руки повязано.
Тодi бiднi, бiшаснi невольники на колiна упали,
В гору руки пiдiймали, кайданами брязчали,
Господа милосердного прохали та благали:
"Господi мiюсердний! создай зъ неба ясне солнце-мати,
Нехай будуть кайдани коло нiг опадати,
Сирая сириця коло рук ослабати,
Хай мы будем, бiднi, бiщаснi, невольники,
У чужiй землi хоч мале число по-легкостi собi мати"
Та вони промовляли
Але ось баша турецький бусурманський,
Недовирок християнський,
По ринку вiн похожае,
Вiн сам добре тее зачувае,
На слуги своi, на турки-яничари, зо зла гужкае:
Кажу я вам, турки яничари, добре видбайте:
Из ряду до ряду захожайте,
По три пучки терники та червоноi таволги набирайте,
Бедного невольника по-тричi в однiм мiсцi затинайте"
Тодi турки-яничари iз ряду по ряду захожали,
По три пучки тернини i червоноi таволги у руки брали,
По-тричi в однiм мiсцi бiдного невольника затiнали,
Tiлo козацьке молодецьке коло жовтоi костi обривали,
Кров хрстiянську неповинно проливали.

Стоит ли после этого удивляться, что когда казаки брали турецкие галеры или города, они не щадили ни старого ни малого. Время тогдашнее грубое и немилосердное ожесточило сердца этих благородных воинов, насколько заботливых, деликатных и предусмотрительных по отношению друг к другу, настолько же и беспощадных к врагам.
Сейчас уже ясно, что по уровню вооружения запорожцы значи¬тельно превосходили современное им вооружение войск в странах Европы и Азии. Удивляться этому не стоит, ибо все лучшее, что появлялось в зарубежных армиях очень быстро стекалось в Сечь и тут же и перенималось войском. Оружие из Польши, стран Востока и Западной Европы, Крыма и Турции захватывалось, сопоставлялось и испытывалось на практике. Причем, по признанию авторитетного специалиста в этой области В.П.Коховского, запорожцы были самым обеспеченным войском в смысле огнестрельного оружия в современном им мире: "Примечательно на Запорожье то, что там мушкет не исключал копья, которое заменяло собой штык, - писал он. - В Западной же Европе мушкетеры были отделены от пикинеров (т.е. копейщиков), от чего происходило весьма важное неудобство в бою, так как воин имел, или одно оборонительное оружие или одно наступательное".
Стоит ли говорить о том, что большинство казаков обращались со своим оружием с изумительным совершенством, так что, по сло¬вам летописца, и "наилучший польский гусарин, и рейтарин примерен им быта не может".
Итак, что же состояло на вооружении запорожцев. Из огнистой стрельбы они использовали пушки, которые они называли "гарматами" или арматами. Гарматы по величине подразделялись на большие "потужные", употреблявшиеся для обстрела крепостей, Поэтому их еще иногда называли муроломными, т.е. стенобитными. Другим видом пушек были малые " непотужные", они служили полевой артиллерией и частенько брались казаками в морские походы. К арматам полагались большие и малые гранаты, а также различавшиеся по размеру арматные гульки. Добывали себе арматы запорожцы в основном у турков и у поляков. "Опановав " какую-нибудь крепость, казаки прежде всего старались "опановать" и арматы.
Мортиры или, по-казацки, "можжиры", которые представляли собой медную ступку длиной в 100 мм, шириной 90 мм с отверстием 40 MM, так же частенько употреблялись запорожцами в бою. Но чаще применяли они "гакивницы" или пищали (от слова "гакать" - стрелять). Самым же распространенным огнестрельным оружием были "рушницы" (от слова "рука") и пистоли. Как свидетельствует швед Нордберг в своей "Истории Карла XII" запорожцы в совершенстве владели рушницами или самопалами, издалека попадая в цель. Кроме рушницы каждый казак обязан был при себе иметь 4 пистоля, из которых два - носились за поясом, а другие два в кожаных кобурах (от татарского "кубур" - чехол, футляр), пришитых к шароварам.
Оружие, которое они ласково называли "ясной зброей", казаки берегли как зеницу ока. Тот не казак, - говорили они, - у кого скверное оружие.
Помимо оружия "огнистой стрельбы" были у запорожцев и разнообразные орудия рукопашного боя, которые, между прочим, они предпочитали первым и уважительно называли "честным оружием". Им казаки дрались, когда приходилось вести войну с христианами, скажем, с поляками, поэтому и употреблялось оно по преимуществу против честных воинов.
Сабли (шабли) у запорожцев были не особенно кривые и не очень длинные, зато замечательно острые - "як рубне кого, так надвое и розсиче". Рукоятки сабель нередко обкладывались чешуйчатою кожею морских рыб и оканчивались головкой какой-нибудь птицы или зверя. Лезвия имели золотую насечку и вкладывались в обшитые кожей ножны - "пыхвы", как их называли запорожцы (от слова "пихать"). Сабля считалась первейшим оружием казака и называлась в песнях "сестрицею, ненькой ридненькой, дружиною - панночкою молоденькою".

Ой панночка наша шаблюка!
3 басурманом зустрилась.
Не раз, не два цилувалась.

Употребляли казаки и копья ("списы"), которые состояли из трехметрового древка (называлось оно "ратищем" от слова "рать") и железного копья - наконечника. На некотором расстоянии от последнего укреплялась железная перепонка. Делалась она для того, чтобы проткнутый неприятель не просунулся по копью до самого казака и не схватился с ним вручную. Ибо нередко бывало, что увлеченному битвой ворогу и живот распорят, а он того и не замечает и продолжает драться. Иногда списы выручали казаков, когда надо было переходить через болото: их клали рядами перпендикулярно друг другу. Калепа или чеканы (т.е. боевые молотки) казаки употребляли тогда, когда воюющие перемешивались в рукопашном бою и стрелять было опасно, дабы не нанести вред своим.
Широко пользовались запорожцы и якирьцами, известными еще под именем "троицких чесноков", т.к. в Смутное время монахи Троице-Сергиевой Лавры защищались с их помощью от польской конницы. Якирьцы выковывались из железа и имели вид птичьей лапы с тремя передними пальцами и одним задним.
Имели при себе сичевики и демешки (дамасские клинки) и обоюдоострые кинжалы. Случалось, что надевали они в бой и панцыри и кольчуги, заимствованные у поляков. Надо заметить, что основная масса холодного оружия изготовлялась искусными мастерами в самой Сечи. Гарматы и рушницы также нередко были собственного производства. Порох казаки хранили в натрусках или пороховницах, патроны - в специальных лядунках, изготовляемых из кожи в виде сердец, фляшек, тыкв. Носили их обыкновенно на поясе, на грудь же одевались "череса" (что мы сейчас называем патронташем) с уже готовыми зарядами.
Соответственно вооружению делался и убор боевого коня, на который надевалась узда с "байраком" (т.е. с мундштуком), алого цвета чапрак, орчак (казацкое седло) на красном бархате с серебряными галунами. Спереди седла свешивались кобуры для пистолей, а сзади навязывались тороки для привешивания к ним мешка или привязывания пленных.


Платье запорожцев

Запорожцы, даже богатые, в силу своеобразного желания шикнуть нищенством своего костюма, выказав свое пренебрежение к одежде, часто одевались чересчур просто, и не только в походе. Но зато, когда появлялись они в украинских городах и местечках, или когда в Сечи отмечалось торжество, они буквально преображались. Наряд их становился настолько роскошным, что с ним не могло соперничать одеяние ни польской шляхты, ни русских дворян». Делалось это с тонким расчетом, чтобы у юного поколения, глядевшего на их роскошный костюм и снаряжение, появлялось желание встать в ряды казаков.
Вот как описывает платье запорожцев XVIII века живший в их среде Василий Зуев: "Калганы у них были синие и делались из такого хорошего сукна, что оно никогда не линяло (обычно из оксамита, т.е. дорогого синего бархата, расшитого золотыми узорами). Отвороты на рукавах красные и пояс красный, а шаровары синие. Поверх одевался кармазинный (от тюркского "кырымыз" - красный) или буракового цвета жупан".
И каптан и жупан в плечах были довольно широки, а в перехвате узки и потому давали казаку полную свободу действий. Можно было махать саблей вперед и назад, нисколько не стесняя движений. Шаровары (суконные, нанковые или кожаные) были всегда необыкновенно широкими, так что в иные можно было штук 30 арбузов вложить. Шаровары было принято низко напускать на сафьяновые чоботы (сапожки мягкие) желтого, зеленого или красного цвета. Так что виднелись одни каблуки с серебрянными или медными подковами. Поэтому когда казак шел, будто шелковый парус распускался. Карманы на шароварах делались с золотым позументом. Шапки у запорожцев были смушковые, высокие. Цвет дна - зеленый, красный, васильковый и прочее - зависел от того, к какому куреню казак был приписан. Прежде чем надеть шапку, запорожец заматывал за ухо свою чуприну и потом уже надевал шапку на голову. Как надел шапку, то он уже и казак - считалось, что это самое первое и самое главное одеяние. Однако не всегда такой была одежда у запорожцев. По началу в XVI веке одевались они намного скромней. Даже поговорка такая была: "казак - душа правдыва - сорочки не мае". Что это отнюдь не преувеличение, говорят свидетельства очевидцев тех лет. Вот одно из них: "Бывало, обреет себе запорожец голову, заправит оселедец за ухо, завяжется тряпицей, натянет на себя епанцу (широкий казацкий плащ) и опорки из свиной кожи, да так и ходит себе. А иной поймает козу, обдерет ее, облупит кожу, очистит от шерсти, оденется, подошв) или на одну ногу натянет постол, а на другую сапог и блукает в степи, припевая:


Одна нога у постоли,
А друга - в сапьяни.
Подывыся, Ганно,
Який постил гарний.

Случалось, что летом запорожцы ходили и совершенно голыми. как тогда ворили : «Увесь звесь – куды схоче, туды и скаче, нихто за ним не заплаче". Раскольничий поп Иван Лукьянов на пути своем в Иерусалим, встретил ватагу казаков полковника Семена Палия, описывал их так: Голы,что бубны, без рубах, нагие страшно зело... У нас на Москве и на Петровском кружале не скоро сыщешь такова хочь одного». Далее он уточняет, что некоторые казаки все же имели кое-какие одежды «носили их до сносу, никогда не переменяя - поки сами не спадут с плеч».
Но шло время , и славное войско запорожское оружием и доблестью у проклятых басурман такие одежды, которым дивилась вся Европа. В XVIII веке пояса уже делали из кружевных шалей или турецкого (персидского) шелка, причем концы их обязательно золотились или серебрились. Поверх всего одевали они уже просторную и долгую черкеску, контрастирующую с цветом каптана. У черкески рукава обычно были с распорами, которые для красоты закладывались и завязывались за спиной. Едет, бывало, казак верхом, и кажется, будто у него на спине приделаны крылья, которые то и дело «метляются» сзади. Вот по этим крыльям и узнавали запорожца. В ненастье по верх черкески набрасывалась кирея – прообраз бурки – сделанная из «волны» (овечьей шерсти) или кожи, она надежно предохраняла казака от холодного ветра, дождя или снега. В походах запорожцы любили носить короткие кожаные куртки, которые они называли «кожанками».
Но парадная одежда у запорожцев оставалась парадной, не зря про них люди говорили: «Разодеты, так, что Боже, твоя воля! Золото да серебро! Будто все убраны звездами или цветами. Сабля на боку, пистоли за поясом, все в золоте – так и горит. Идет запорожец и земли не касается. А как сядет на коня и поедет по ярмарке, то словно искры сверкают. Выбросит, бывало, запорожец шапку вверх и не допустит упасть: подлетит на коне и схватит. А кто не схватит, тот на свой счет поит и угощает товарищей».

Расскажу Вам казачью сказку "Оборотень"

В одной станице жил колдун по прозвищу Жогша. Настоящего его имени никто из станичников и не припомнил бы сразу. Жогша да Жогша. Народ его побаивался, он как бы этим довольный был. Действительную Жогша не служил. Нашли у него какой-то в теле изъян и дали ему отступную. Жил он один, ни с кем не знался. Потом взял к себе племянника вскормленником, на воспитание как бы.
Племянник его телесами был здоров, да ин-да умом слегка недовольный. Вечно ему от ребятни на орехи доставалось из-за его тугоумия. Жаловался племянник дяде на обиды, доносил ему о проделках ребятни. За что обзывали его «девкой губошлепой». Для казачонка позорней слова не придумаешь.
А верховодил над ребятней Минька, первый выдумщик и первый зачинщик ребячьих проказ. Не было ему в этом равных. Пройдет ли проказа даром или взъедет ему на шею, ему кубытъ все равно. Одно знал твердо Минька: проказа должна быть достойна казака, чтобы не пропасть ему в общем мнении.
Мать Миньки вздыхала горестно.
— У всех дети как дети, а мой сынок заполошенный,
— Опять заялдычила, — досадовал отец, — ты на своих дочек возлюбленных посмотри.
Защищал отец Миньку, но если проказа выходила наружу, спуску не давал, в строгости его держал.
Вот однажды играли казачата в прятки. Забежал Минька в заброшенный сарай, закопался в старую солому. «Тута, — думает, — ни за что не найдут, обыщутся». Вдруг видит, корова в сарай вошла, а за ней Жогша. Встал он напротив коровы. Уставился на нее зенками. Та засмирела, голову опустила, даже хвостом перестала махать. И молоко у нее из вымени само-собой потекло прямо наземь. Оторопел Минька. Испугался. Вон какими делами Жогша занимается. А корова-то соседская, видать, от стада отбилась. Соседка была вдовая, у нее детей мал мала меньше. Зачем-то ей пакостить! Взяло Миньку за живое. «Ну, — думает, — ведьмак киевский, погоди, удружу я тебе козью морду».
Вспомнил он, как Жогша нищих погорельцев кислым молоком угостил. Дал молока не мешочного, а кадочного, пригорклого, такого, что добрые люди и победнее сами не едят, а употребляют для выделки овчин. Потом у нищих от этого угощения животы и повспучило...
Слоилась корова, довольная замычала, хвостом замотала. Выгнал ее Жогша из сарая и потом сам ушел.
Минька из соломы выбрался, не до игры ему. На уме только одно: чтобы такое Жогше
замозголовить. Идет он по улице задумчивый. Слышит, окликает его кто-то. Оглянулся — Жогша. Зовет его к себе. Струхнул Минька, но виду не подал. Глаза у Жогши темные да злые. Схватил он Миньку. Ухо ему накрутил. Распухло оно, как вареник. Стерпел это Минька. Ждет, что дальше будет.
— Это тебе за то, что со мной не поздоровкался. Так отцу и передай. И отпустил Миньку. Пришел он домой. Отец спрашивает:
— Чо ухо оттопыренное, лазоревым цветом цветет?
— С Жогшей не поздоровкался.
Мать руками всплеснула: мыслимо ли дело Жогшу в досаду вводить. Отец насупурился. Взял минькино ухо да как крутнет! Слезы у того из глаз так и брызнули.
— Это, чтоб помнил, — говорит отец, — старших уважать надо.
В те времена строгости были большие. В станице в свычае было со всеми здоровкаться по несколько раз на дню. Младший старшему всегда первым должен уважение оказывать, «Ладноть, — думает Минька, — однако ж я все одно с Жогшей здоровкаться не буду».
Не задержалось у него, замозголовил он проказу. Выждал Минька, когда ни Жогши, ни племянника дома не было, и залез к ним в погреб. Батюшки мои! А там всего вдоволь: и говядины соленой, и масла, и яиц, а о молоке и каймаке говорить нечего: этим добром хоть пруд пруди. Набросал Минька в кадки да горшки дохлых мышей, кузнечиков, гусениц и всякой твари. И был таков. Жогша, обнаружив такое, чуть не дошел до конечного отчаяния. Побежал он к атаману жаловаться.
— Это Минька напрокудил. Его рук дело, больше некому.
Атаман призвал Миньку к допросу. Тот не заробел, говорит атаману:
— Чем на меня напраслину наводить, ты б Жогшу приструнил маленько. Снедь, небось, порченная была, вот и погибли твари ни за грош. А если б люди отведали, что тогда?
Засмеялся атаман: ловок шельмец, что с таким будешь делать. А Жогшу поначалу оторопь взяла, а когда ж в себя пришел, хотел Миньку за вихры ухватить, но тот не стал этого дожидаться, увернулся:
— Ну-ка, дале с табаком, дай дорогу с пирогом.
И на крыльцо правления выскочил. Слышит, кричит Жогша:
— Одрало бы тебя!
Засмеялся Минька. Ловко получилось. Дома, конечно, отец калашматки задаст. Зато Жогшу проучил.
Далее начались с Минькой случаи разные выходить. Попервам он им значения не придавал. Забежал к ним во двор черный кочет. Завидел Миньку, стал на него кидаться. Ах, ты, нечистый дух! Прыгает на парнишку, норовит глаза выклевать. Еле-еле отбился Минька, в сарай забежал. Гневается кочет, клекочет. От двери не отходит. Мать из хаты вышла, Миньку позвала. Он из-за двери нос высунул: нет ли кочета? Нету. Дух перевел. Мать смеется: видано ли дело, чтобы Минька в сарае сидел. А ему не до смеха. Да и стыдно стало, что кочета испугался.
Сколько времени с тех пор прошло — никто не считал, сидел Минька на крылечке, вдруг к его ногам клубок черной пряжи подкатил. Интересно парнишке, ждет, что дальше будет. А клубок круголя сделал да начал минькины ноги опутывать-стягивать. Страшно стало Миньке, силится он нитки разорвать да не тут-то было! Нитки, как железные, стянули обручами ноги, стали тело опоясывать. Дух заняло.
Вдруг отец во двор заходит.
— Ты чо, расселся, — говорит, — на ярманку пора ехать.
— Счас, — отвечает Минька, а сам с духом собраться не может.
Третий случай вышел, когда Минька уже женихаться начал. Идет он как-то с посиделок. Луна полная, светло как днем. На улице никого. Тихо, даже собаки не брешут. Вдруг из проулка кабан выскочил, такой здоровущий хряк. И понесся на Миньку во весь опор. Того и гляди, с ног собьет.
Не растерялся Минька, каменюгу ухватил да как метнет в кабана. Попал ему прямо в лоб. Остановился кабан, закачался. На передние ноги упал. Выдернул Минька кол из плетня и начал его обуздывать. А тот очухался. В себя, видать, пришел от минькиных угощений. Заюзжал. Минька, недолго думая, вскочил на него верхом. Кабан понесся пулей. Дух захватывает. Понукает его Минька и по бокам не забывает наяривать.
За станицей упал кабан без сил, носом кровь пошла. Глянул Минька, а под ним-то не кабан, а сам Жогша лежит. Вот такие дела!
Взмолился Жогша:
— Не бей ты меня, пожалей... Бросил палку Минька.
— Так это ты на меня кочетом налетал да пряжей опутывал?
— Я то был...
Разозлился Минька, в пору хоть опять за палку взяться да бока колдуну перекрошить.
— Отпусти ты меня, — просит Жогша и горько плачет, — не буду я больше никому вреда делать.
— Ну, смотри у меня, ежли что, не спущу я тебе, заставлю из песка веревки вить.
Оставил Минька Жогшу и домой пошел. Мать на стук двери встала, лампу зажгла. Увидела Миньку, руками плесь.
— Ты что такой замусатенный? Всё ли благополучно?
А Минька отвечает весело.
— Нет, не все. Мыши кошек стали есть, воробьи коршунов ловят, на станичной колокольне кобыла повесилась, а соседкин кабан Жогшей нарядился.
Махнула мать рукой:
— Ложись спать, мелево!
После этого случая Минька нос закопылил. Как же, самого Жогшу одолел. А Жогша с полгода из дома не выходил, хворый лежал. Приутих, сбил с него Минька форс. Да надолго ли? Затаился по-всему колдун до времени, случай подходящий выжидал, как обиду выместить.
Время пришло, понравилась Миньке девица по имени Татьяна. Бывало, сколько разов мимо нее проходил и ничего, не появлялось у Миньки на сердце сладкого щемления. А увидел-разглядел он ее на игрищах. Стояла Татьяна у дерева, ядреная да румяная, залюбуешься. Подошел к ней Минька.
— Эх, щечки, — говорит, — точно яблоки. Поди ж и твердые такие. Дай потрогаю. Татьяна ему эту вольность не спустила.
— Уйди, шабол! — говорит. — Куды руки тянешь? Не твое — не трожь!
— Дай срок.
Посмеялся Минька, однако ж встрепыхнулось его сердце. Не привыкший казак отступать. Если с одного бока отлуп получил, он с другого зайдет. Добился он-таки татьяниного расположения и любви до самого конца жизни.
Сосватали Татьяну за Миньку. К свадьбе приготовились. Спохватилась мать: Жогшу не пригласили — долго ли до беды. Минька мать успокоил.
— Не беспокойся, я сам до него донесусь.
Обрадовалась мать, никак Минька за ум взялся. А тот идет, посмеивается, решил Минька про себя колдуна на свадьбу не приглашать. А вот изведать его надо, да строго-настрого предупредить, чтоб не баловал.
Зашел Минька в хату к Жогше — нету никого, В кухнешку заглянул — нету, на базы — тож. Видит, над погребом дверца открыта. Минька туда. Так и есть. В погребе колдун.
Над кадушкой склонился, нашептывает что-то. Батик его змея обвила, шипит в ответ. «Опять затевается старый хряк, — подумал Минька, — вновь что-то замыслил». Закрыл он дверцу в погреб, в сердцах камнем привалил и крикнул:
— Приходи на свадьбу, Жогша!
А в ответ ругательства да проклятья.
Дома мать Миньку спрашивает:
— Ну как, пригласил Жогшу?
— Пригласил.
— Придет?
— С полным удовольствием.
Вздохнула мать с облегчением. Куда уж тут! Если колдуна на свадьбу не пригласить, то быть большой беде.
Минькина свадьба весело началась, радостно. Красные флаги трепещут. Кони ржут. Кисти-ленты на дугах развеваются. Колокольцы-бубенцы звенят, заливаются. Съездили за невестой, потом в церковь. Обвенчались, домой вернулись. Все чин по чину.
Начали за стол садиться, а невеста ни в какую. Лихоматом ревет.
— Не буду я с Минькой садиться. Он же страсть какой рябой.
Не поймут гости, в чем дело. Невесту уговаривают. И так и сяк. Бились-бились. Вдруг слышат голос.
— Ты меня на свадьбу приглашал, вот я пришел.
Глянули, в дверях Жогша стоит. Руки лодочкой сложил, нашептывает что-то. Чувствует Минька, ноги как будто в пол вросли.
— Смотри, — говорит Жогша, — какая еще комедь-потеха будет.
Посуда на столе ходуном заходила. Гости вповалку повалились. На рачках ползают. Друг на друга гавчут.
Зашевелились волосы у Миньки, ни думал, ни гадал, с огнем, выходит, шутковал. Вона какая сила у колдуна.
— А зараз, — говорит Жогша, — я сине море сделаю.
Гости с пола повскакивали. Заголяются, как будто в брод через воду идут. Кто на лавку заскочил, кто на печь полез.
— И тебя я зараз подкую, — говорит колдун.
Почувствовал Минька, потянуло его в разные стороны. Голова загудела. И сомлел он.
Очнулся Минька, в кровати лежит. Тело болит, словно кто ножами изрезал, все в красных рубцах. Грудь давит, дыхнуть невозможно. Видит Минька, мать рядом сидит, слезы льет, спрашивает:
— Где Татьяна?
— Дома. Обморок ее накрыл. Еле оттрясли. Говорила я тебе: не связывайся с Жогшей.
Махнул рукой Минька, что, мол, теперича рассуждать, встал, оделся и к Татьяне пошел.
А та, как его завидела, прочь со двора погнала:
— Терпеть тебя ненавижу как!
«Знать, любовь твоя невысокая была», — подумал Минька и поплелся восвояси. И вдруг подходит к нему Жогша.
— Опять ты, Минька, со мной не здоровкаешься, — говорит, — А я вот туточки тебя поджидаю. Хочешь, хомут сниму?
Молчит Минька, нет сил возражать, колдун, будь он трижды неладен, верх над ним взял. Кивнул только в ответ головой.
— Ну, тогда приходи вечерком за околицу.
Как солнышко село, пришел Минька за околицу. А там его уже Жогша поджидает. Довольства своего не скрывает. Забрался верхом на Миньку колдун.
— Я-то на тебе еще не катался верхом. Ну-ка, неси меня в лес.
Вздохнул Минька, деваться некуда, понес Жогшу в лес. Долго Минька по лесу кружил, упыхался. Луна уже взошла.
— Вот тута самый раз будет, — говорит Жогша и слез с парня.
Огляделся Минька, видит, стоят они на поляне у большого пенька. Жогша вытащил нож с медной ручкой, воткнул его в пень, пошептал что-то над ним.
— Прыгай, — говорит, — через нож.
Разбежался Минька и кувыркнулся через пень. Упал в траву. Чувствует; ногти у него выросли, превратились в когти, руки лапами стали, и все тело покрылось мохнатой шкурой. Хотел Минька закричать, и раздался протяжный вой.
Захохотал Жогша.
— Быть тебе волком за твою овечью простоту.
Вытащил нож из пенька и пошел в станицу. Хотел было Минька-волк кинуться на колдуна да разорвать его в клочья, однако ж неведомая сила не пустила. Завыл Минька-волк, чтобы муки свои выразить. Из его глаз потекли слезы в три ручья.
Погоревал Минька-волк, погоревал и в станицу подался. Собаки брех подняли, спасу нет. Добрался-таки он до своей хаты. В дверь пошкрябал лапой.
— Мать, — говорит, — мать, выйди на час.
Услыхала она голос родного сына, выскочила в чем была из хаты. А на крыльце волчина стоит. Закричала мать, позвала на помощь. Кинулся Минька-волк в бега. Слышит отец с берданы выстрелил. В родного-то сына!
Отдышался Минька-волк в лесу. «Все, — думает, — нет мне возврата к прежней жизни, пропадай моя головушка». И озлился Минька-волк на весь белый свет. Начал он людям досаждать, скотину у них резать. Слухи по станице пошли: волк-то не простой — оборотень. Пуля его не берет, в яму его никакой привадой не заманишь. Решил атаман всем миром на оборотня облаву устроить и сдыхаться от него таким манером раз и навсегда.
Обложили Миньку-волка со всех сторон. Собаки брешут, рожки гудят, трещотки трещат — куда податься? Кажется, погибель неминуемая настала. Видит Минька-волк, хибарка перекособоченная стоит, а около нее старуха в три погибели согнутая притулилася. Кинулся к ней Минька-волк, на брюхе подполз, о помощи просит. Покачала головой старуха.
— Зачем людям досаду чинил? В чем они перед тобой виноватые?
— Справедливы твои слова, — отвечает Минька-волк. — Тока в чем моя вина? От чего шкура на мне волчья?
— Нет твоей вины, — говорит старуха. — Иди в хату, а я покуда погоню отведу.
Зашел Минька-волк в хибарку. А там прохлада, полумрак; в углу над образами лампадка теплится. Приютно стало ему, хорошо. Вскорости и старушка появилась. Спрашивает его, что да как с ним приключилось. Рассказал ей Минька-волк про свою жизнь по порядку.
— Страсти Господни, — говорит старуха. — Но как твоей беде помочь, ведаю. Перво-наперво надобно нож колдуна сыскать.
— Так нож-то у Жогши. — Не будет он нож при себе держать. Прячет где-нибудь.
Вышли они во двор. Крикнула старуха.
—Эй, вы, птицы небесные, высоко летаете, далеко видите!
Слетелось тут птиц видимо-невидимо. Солнышко загородили. Просит их старуха посмотреть, нет ли ножа с медной ручкой на небе. Облетели птицы все небо и вернулись ни с чем.
Позвала тогда старуха зверей, попросила их нож Жогши сыскать. Звери под каждый кустик заглянули, каждую травиночку обнюхали, каждую норку пролезли: нет ножа.
Пошли старушка с Минькой-волком к озеру. Позвала она рыб, попросила уважить ее, найти нож колдуна. Рыбы все глубокие омуты просмотрели — нет нигде ножа.
Развела старуха руками. Как тут быть? Понурился Минька-волк. Вдруг рак на берег выползает, старый-престарый, в клешне нож заветный держит. Обрадовалась старуха, Минька-волк от нетерпения лапами землю зарыл.
Поблагодарили они рака и пошли тот самый злосчастный пенек искать. Пока искали, стемнело, и луна взошла.
Воткнула старуха нож в пенек, пошептала что-то над ним и говорит:
— Давай прыгай через него, тока теперича с обратной стороны.
Прыгнул Минька-волк, перекувыркнулся, упал в траву. Чувствует: когти в ногти превратились, лапы — в руки, и волчья шкура враз слезла.
Обрадовался Минька, засмеялся, в пляс пустился. Улыбается старушке, мол, потешься, что уж тут. Хорошее дело получилось.
Поклонился Минька старушке в пояс, поблагодарил, домой-де надо возвертаться.
— Да нет, — говорит старушка, — еще не время тебе со мной прощаться. Измучена твоя душа, грехи не угадывает. Должна я тебя уму-разуму научить, чтоб от тебя людям помощь была.
Захурбенился было Минька, но потом поразмыслил, а ить права старушка: страшная сила у Жогши, его на дурака не возьмешь.
Остался, значит, Минька у старушки знахарские науки постигать. Большое терпение в этом деле проявил.
Однажды старуха ему и говорит:
— Вот теперича пора тебе возвертаться. Запомни на всю жизнь: наше дело — людям помогать, со злом бороться. Иди, как раз на праздник попадешь.
«Что за праздник такой», — подумал Минька, но спрашивать застеснялся.
Благословила его старушка. И отправился Минька в путь-дорогу.
Пришел он в станицу, а там никак свадьба идет. Жогша племянника своего на Татьяне женит. Скрепил сердце Минька и прямиком к дому колдуна направился.
Заходит в хату. Грустная, однако, свадьба у колдуна получается. Гости сидят приструненные, веселых речей не говорят, шуток-прибауток не слыхать. Татьяна бледная за столом сидит, щеки яблочные опали. Встал Минька у дверей и стоит. Поднял Жогша глаза на него, передернулся, продрало, видать, его.
— Двум медведям в одной берлоге не ужиться, — говорит колдун.
— Так-то, медведям, — отвечает Минька, — а мы же люди.
Итак беседа у гостей не клеилась, а тут совсем приутихла. Смотрят все на Миньку, что за гость? Не угадывают.
Встала Татьяна из-за стола, рюмку водки Миньке поднесла. Глаза у нее невидящие. Эх, Жогша, Жогша, сколь ты горя сотворил! Выпил водку Минька, а пустую рюмку через левое плечо бросил.
Вопль раздался страшенный. Глянули гости, а Жогша к потолку задницей прилип и отлепиться не может, руками-ногами сучит.
— Отпусти меня, — просит.
— Я тебя раз отпустил, — говорит Минька, — вона как все обернулось.
Упал Жогша с потолка: по-лягушечьи запрыгал, кочетом закукарекал, по-свинячьи захрюкал, по-змеиному зашипел.
Тут Татьяна как закричит, видать, чары колдовские с нее сошли.
— Минечка, болезный мой, кровинушка моя! Возвернулся!
Того и гляди, сейчас упадет. Подхватил ее Минька. Повскакивали гости. Миньку тормошат, обнимают. Гляди ты, докой заделался! А тут все думали, что запропал уже в дальней стороне.
Когда хватились — нету Жогши, А вроде из хаты никто не выходил. Один племянник колдуна за столом как оплеванный сидит, губами шлепает, слова сказать не может.
— Ну-ка, ищите то, чего в хате не было, — скомандовал Минька.
Начали осматривать хату люди: кто его знает, что тут было, чего не было. Заметил Минька под столом осиновый колышек. С пола поднял.
— Нашелся-таки, — говорит.
Вытащил Минька нож с медной ручкой, колышек обстругал и за дверь его выбросил. Застонал кто-то во дворе, заохал. Высыпал народ из хаты. Нету никого.
Минька Татьяну обнимает. А та с него глаз не сводит. Ластится.
Говорит Минька:
— Пойдемте, гости дорогие, мою свадьбу доиграем. Чай, не напрасну собралися.


По книге "Казачьи сказки"
Волгоград, "Ведо", 1992

Расскажу Вам казачью сказку "Митяй - казак бесстрашный"

Рассказывали люди, когда Митяй мал еще был, чуть больше рукавицы, лежал он в люльке. Насупленный, сурьезный такой. В курене ни души: отец в поле, мать хлопотала где-то по домашности.
Подкрался к люльке Страх и стал ребенку рожи корчить, чтоб напужать мальца. А Митяй изловчился. Хвать его за бороду и ну трепать. Да так ухватил — не отдерешь. Крики, вопли в курене. Мать услыхала. Ой, чтой-то с Митяем? Забежала сама не своя, а он в люльке лежит, от удовольствия пузыри пускает, в руках пучок сивых волос держит, играется. А за окном плач да угрозы, да воркотня. Где это видано, чтоб со Страхом так обращаться.
Следующий случай вышел, когда Митяю три года исполнилось. Посадил его отец на коня, чтоб по двору провезти, по казачьему обычаю. Страх из-за сарая как выскочит, отец напугался до смерти, из рук узду выпустил. Конь — на дыбки и понес через забор в чисто поле. Убьется малец! Замерло сердце у отца, мать в голос завыла. День к вечеру уже пошел. Видят, идет конь ко двору, весь в пене. А на нем Митяй восседает. Довольный. Вот какие чудеса чудесные!
Другой случай такой был. Митяй уже в малолетках ходил. В путину со взрослыми невод увязался тянуть. Упросил Страх Водяного побаловать, людям объявиться,
— А я, говорит, — за кусточками посижу.
Долго не хотел этого Водяной. Не солидно, мол. Да согласился наконец. Тянут казаки невод. Тяжело. Видать много рыбы попалось. Подтащили к берегу. А из мотни Водяной, возьми да объявись. Врассыпную народ, кто куда. Страх хихикает, ручонки потирает. Довольный. Смотрит, а Митяй, как стоял на бережку, так и стоит. Говорит Водяному:
— Ты что балуешь?
А Водяной ему бряк в ответ:
— Где здесь дорога на Царицын?
— А вот тамочки, — говорит Митяй, — так прямиком и держи по реченьке.
Развернулся Водяной, от досады Страху кулаком помахал и пошлепал прямо по воде в ту сторону, куда ему Митяй указал.
Пошла с тех пор за Митяем слава бесстрашного.
Подрос Митяй, в года вошел. Война приключилася. Пошел Митяй на войну. А Страх в обозе пристроился. «Уж тут, — думает, — я его пройму».
Вышли казаки к позициям. Слышит Митяй команду:
— Подтянуть подпруги! Садись! Смирно! Шашки вон! В атаку с гиком марш-марш!
Чует Митяй, что-то тревожит его, не по себе ему чего-то. Оглянулся, а сзади на крупе Страх присел и ухмыляется. Выхватил Митяй нагайку и проканифолил Страха от души.
— Размякни маленько, отдышись.
Пули — тзык-тзык! Орудия громыхают, пехота сгурбилась, как стадо, тут казаки врезались в самую гущу. Тут и Митяй подоспел, злой, что замешкался. Упаси боже, что плохое подумают! Вертится на своем маштаке, рубится без устали. Кровь разгорячилась, рука расходилась. Тут наш трубач «стой!» играет, «ап-пель!». Пехота заторопилась, ну, стрелочки, пора и в кусточки. Наши отошли, а Митяй не слышит, в самый раж вошел. Вражий офицер говорит своим метким стрелкам:
— Ну, братцы, ссадите вон того молодца.
Да где там! Такого молодца разве пулей возьмешь. Тут и станичники на выручку пришли, ударили по неприятелю. Опрокинули. Хоть рыло в грязи, да наша взяла. После боя позвал Митяя к себе генерал.
— Хороший ли ты казак? — спрашивает.
— Под судом и следствием не был, — отвечает Митяй.
— На следующий раз попадешь, если команды слушать не будешь. И произвел его в урядники.
После того, как Митяй нагайкой проканифолил Страха, забился он в самые что ни на есть калюки, охает-стонет: «И что же это на белом свете такое происходит». Глядь, а рядом Смерть стоит. Притомилась. Жатва ей большая вышла. Стоит, на косу тяжело опершись... Страх к ней.
— Подсоби, — говорит.
— Да на что он тебе сдался? У меня и без него дел по самую маковку.
— До чего ж ты, — говорит Страх, — неупросливая, когда надо. Ты вот тут гузынишься, а он меня за живое задел. Страх я или кто? Подсоби! Иль мы не в родстве ходим? Всегда рядышком, бок о бок по белу свету.
— Ладно, не трандычи, — говорит Смерть нехотя, — будь по-твоему.
Сидит Митяй, шашку чистит. Видит, батюшки мои! К нему Смерть поспешает, а сзади Страх чикиляет. Подходит она к нему и спрашивает:
— Как жизня-то?
— Да житьишко вмоготу, — отвечает Митяй.
— Ну что, казак, пришел черед твой ко мне в гости иттить.
— А я, — говорит Митяй, — не спешу. Я еще обожду.
Зенки свои вытаращил. Желваками заиграл. Вырвал у Смерти косу. Сломал. Нагайку из-за голенища вытащил. Да как ее оттянет. Да раз, да два. Отлупцевал Смерть. Страх видит такое дело. В бега ударился. А за ним Смерть. Грозится, ты, мол, еще у меня наплачешься. Гляди, наведаюсь.
— Приходи, — говорит Митяй. — Нагаечкой проканифолю. Отлегнет тебе маленько.
Много еще геройств Митяй всяких совершил. Записался он охотником во вражеском тылу похозяйничать. Сколько укреплений взорвал, складов сжег, языков в плен забрал — не счесть.
А вскоре замирение вышло. Смерть-то наших не принимает, вражья пуля не берет. Запросил неприятель пощады. И пошла гульба. Приступили казачки шиночки проверять. Пошел с ними Митяй. Увидел шинкарочку. Больно приглядна. Девка, как есть без пороку. Говорит ей:
— У меня, красавица, каждая косточка, каждая жилка, кажись тебе радуется.
А сам думает: «Откуль у него такие слова взялись?» Аж сердце у самого защипало.
— Речи твои медовые, — отвечает ему шинкарочка, — тока у меня другой на примете имеется, ни тебе чета.
— Ладно, — говорит Митяй. — Быть так, коли пометил дьяк.
А сердце еще больше заныло. Глядь, а около него Страх на лавке пристроился, чего-то выжидает. Митяй как уважил его кулачищем между глаз.
— Что щеришься, корявый?
Визг тут поднялся. Весь шинок перебудоражил. Кинулись землячки к Митяю, мол, перепил маленько. Успокойся.
— Ничего, — отвечает Митяй, — я еще посижу.
Вот сидит. Заговорило у него ретивое. Захотел он порешить дело в один прием.
— Проводи меня, раскрасавица, до крыльца, чтой-то я намахорился, проветриться надоть.
Довела шинкарочка его до крыльца. Ухватил ее Митяй. Бросил поперек седла. Гикнул. И был таков. Льет шинкарочка слезы, голосит по отцу-матери, по милому дружку.
— Умру я, девка, в чужедальней стороне, неоплаканная... Ты не жди меня, миленький, в глухую ночь... Ты не жди меня, хорошенький, на белой заре... Чему быть — так верно сбудется...
Не слушает ее Митяй, коня торопит.
— Може, — говорит, — на свое счастье едешь.
Вернулся казак домой с молодой женой. Раскрасавицей. Тока печальной больно да молчаливой.
Вон сколько наград на груди поблескивает, но сторонятся люди Митяя, дружбу не водят, даже годки, и те поспешали при встрече обойти стороной. Митяю это не в тягость. «Квелый народец пошел, — думает, — завидки их берут. Вот и гузынятся». А сам за собой ничего не видит. Слова ему поперек не скажи. Если сам что скажет — как отрежет, все по его будет. Пытались старики его урезонить. Да где там, гордыня через край хлещет.
Жена принесла ему двойню: мальчика и девочку. Подошел он к сыну. Тот плачет-заливается. Махнул рукой — не в его породу, а на дочку и смотреть не стал.
Потомился он еще малость дома и засобирался в дальние края.
— Хочу, — говорит, — себе ровню найти.
Мать к нему.
— Мы-то с отцом старые. Как же детишки без кормильца?
— Ничего, перемогите. Мне, — говорит, — здесь тошно за плугом ходить да косой махать. Чтоб я на это жизню положил? У меня другое предназначение.
И уехал.
Лет десять, а може и поболе того, не было Митяя в родных местах. В каких краях его носило, где пути-дороги его лежали, одному ему ведомо.
Видят люди, едет Митяй, едет. Сам черт ему не брат. Годы его не берут. Какой был, такой и остался. Значит, не припало ему себе ровню найти. Сидит в седле, как влитой. Та же стать, та же сила из него идет. Подъехал он к своему подворью. А оно крапивой да лебедой заросло. На том месте, где курень стоял, ямы да колдобины. Рассказали ему соседи, что, мол, умерли старики сразу же после его отъезда, а за ними и женка убралась.
— А дети, — спрашивает, — где?
— Дети по людям пошли. И пропал их след.
Глядит на Митяя народ, хотя бы слезинку проронил иль слово какое сказал. Вот твердокаменный! Сел Митяй на коня.
И в галоп его пустил.
Загнал Митяй коня до смерти. Бросил. Пошел дальше пешки. Идет, себя не помнит. Подошел к омуту. «Эх, жизнь пустая. Ничего в ней не нашел».
И в омут — головой. А из омута сила неведомая его на берег выпихнула. По воде пузыри пошли. Вынырнул Водяной и говорит сердито:
— Я тя знаю. Ты Митяй — казак бесстрашный. Ты мне здесь такой не нужон.
Отошел Митяй от омута подале. Упал на лугу. Трясет его тело. Водит. Судорогами бьет. То в жар, то в холод бросает. Забылся на час. Через сколько очнулся, не помнит. Ладонью по лицу провел. А оно мокрое. От слез-то, мокрое. С мальства не плакал. И вот тебе! Сердце размякло. На душе потеплело.
Лежит Митяй, голубым небом любуется, каждой травиночке, каждой букашечке радуется. Хряснула ветка. Вздрогнул Митяй. «Никак, испугался». Обрадовался. «Теперь как все люди заживу, — думает, — детишек сыщу. Прощения попрошу. Авось примут». Сомнение в себе появилось. Думы одолевают. Родителей, жену вспомнил. Закручинился. На душе засаднило. Раскаяние Митяя за сердце взяло. Привстал казак с травы. Смотрит. Глазам своим верить не хочет. Над ним Страх сидит. Лыбится, довольный. А за ним Смерть стоит молча, свой черед ждет.
Повело Митяя, передернуло. Лицом белый стал, как мел. Колени перед ними преклонил.
— Погодите, — говорит, — дайте детишек найтить. На ноги поставить. А потом сам к вам приду.
— Нам годить не досуг, — говорит Страх. — Я тебя столько годов ждал, когда ты меня позовешь.
— Что ж, — говорит Митяй. С земли встал. — Бери, косая.
И к Смерти обращается. А она ему в ответ:
— Должен ты страдание в этой жизни принять. Без этого я тебя к себе не возьму. И отвернулась. Говорит Страх:
— Вот я тебя по лесам, по долам повожу. Примешь переживания, что тебе отведены, а там Смерть тобой займется.
И повел Страх Митяя над пропастями глубокими, по мосточкам шатким, по болотам топким, по пустыням жарким... Побелел Митяй, как лунь, руки-ноги скорчились, дрожат. Пришел черед Смерти. Стала она у него жизнь по капле отнимать, приговаривать:
— Не видать тебе, Митяй, своих детушек. Некому тебя будет хоронить, никому ты ненужный.
Натешилась Смерть над Митяем досыта. Бросила у дороги. Лежит Митяй, последняя капля жизни в нем еле-еле теплится.
А по дороге едут дети с сенокоса, брат да сестра. Увидели, человек лежит, а над ним вороны кружат. Лошадей остановили. К нему кинулись. Ворон распугали. Уложили на телегу. Улыбнулся Митяй напоследки и умер. Привезли его на хутор, обмыли тело. Похоронили. Поплакали вдосталь.
То и были дети Митяя, сын да дочь. Узнал их, видно, перед смертью отец.

По книге "Казачьи сказки"
Волгоград, "Ведо", 1992

Расскажу Вам казачью сказку

Вот народился у казачки сын. Да народился, видать, в недобрый час, в минуту неталаную. Перевязывала повитуха ему пуповину — оборвала нить. Дурная примета — злосчастный ребенок будет, горемыка да бедоноша.
Заголосила мать, кинулась к гадалке, что да как — про судьбу своего ребенка узнать.
А та ей и говорит:
— Нить жизни его суровая, узловатая, опутывает, словно сетями, налягает на него тяжелой обузой. Не будет у него в жизни радости.
Поплакала мать, поплакала. А что делать? Жить-то надо.
Нарекли ребенка Кузьмою. Намаялась с ним мать, что и говорить. Пока мал был Кузьма, не понимал, что ему горькая долюшка выпала. Дите, оно и есть дите. Каждое утро хотел Кузьма с правой ноги встать, а вставал с левой. Захочет матери что-нибудь по домашности помочь, дак все наоборот выходит. Иль горшки разобьет-расколотит, иль хуже того — себя поранит. Однажды приходит он к матери весь в слезах и спрашивает, отчего у него нойка на сердце.
Залилась мать слезами:
— Зародился ты в ту звезду бесчастную, в лихую годину. Нет тебе талану на роду...
После этого случая совсем духом пал Кузьма: злая змея на сердце залегла.
Вырос он жидким да слаботельным. Говорили про него: не казачьего роду... Ну что ж, в хлебе не без ухвостья. Терпели Кузю в станице: кто жалел, а кто и подсмеивался над ним, да не в зло. Он тож дружбы ни с кем не водил, одиночествовал. От людей прятался. Солнышко к закату потянулось, и Кузя на завалинке объявлялся. Молодой еще, а повадки стариковские заимел.
В той же станице жила дочка атамана Дарья. И личиком бела, и с очей весела. Огонь-девка, живому черту глаза колет. Отцова любимица. Вздыхал атаман: «Эх, жаль, что девка. Такой бы казак вышел». Сватов отгонял, свою дочку высоко ставил. Хотел мужа ей найти, чтоб по ней был.
Вот как-то раз проходила Дарьюшка с подружкой мимо Кузиного дома, увидела его на завалинке и запало ей что-то в душу: возьми да спроси, а это, мол, кто такой? Чтой-то раньше я его не видывала.
А подружка ей в ответ удивляется.
— Сколько разов мимо проходила и только заприметила. Да это Кузя-горедушный.
— А от чего горедушный? — спрашивает Дарьюшка.
— Кто-ить знает. Так люди меж собой гутарят. Да вона вишь сидит, развесил печаль по плечам, сам собой любуется.
Разобрало Дарьюшку любопытство.
— Давай подойдем к нему, — говорит.
— Да ну, — отвечает подружка и руками замахала, — с ним тока тоску разводить.
Дарьюшка Дарьюшкой бы не была, если б на своем не настояла.
Подошли они к Кузе. А тот и глазом не ведет. Сидит горюн-горюном. Об чем-то думу думает.
— Об чем твоя печаль-забота? — спрашивает Дарьюшка.
Поднял голову Кузя. Видит, перед ним две девки стоят. В смущение вошел.
— Да вот, думаю, разбежалось мое счастье по сучкам да по веточкам.
— А что так? — допытывается Дарьюшка.
— Так рок судил. Так, знать, на роду написано.
Интересно стало Дарьюшке: никогда об этом так не думала. А подружка ее прочь тянет, говорила, мол, тебе, разведет тут скуку этот Кузя. Дарьюшка и говорит ему на прощанье:
— Приходи на посиделки, у нас весело.
— Ладно, — сказал Кузя и лицом вроде бы как просветлел.
Подружка Дарьюшки так и прыснула со смеха! Отошли подальше, она прям зашлась от хохота. Здорово, мол-де, ты над ним подшутила.
— А я не шутила вовсе, — говорит Дарьюшка и от досады брови нахмурила.
Прикусила язычок подружка, да не надолго. К вечеру вся станица знала, что Кузю-горемыку на посиделки пригласили. Разыгрывает Дарья Кузю, всего-то дел.
Ближе к вечеру собрался молодняк на посиделки. Дарья как всегда на первом месте: и поет, и пляшет, и в игрища играет — весела да радостна. И никому невдомек, что она ждет-пождет Кузю, да так, что сердце у нее сладко замирает. И сама-то не понимает, что с ней такой-чи происходит. Наконец-то дождалась она Кузю. Идет тот и спотыкается на ровном-то месте. Молодняк присмирел. Ждут, как дальше комедь разыгрываться будет. Дарья к Кузе подошла, за руку взяла.
— Сядь, — говорит, — опочинься и ни о чем не кручинься.
— Легко сказать, — отвечает Кузя. Вздохнул горестно и присел вместе с Дарьюшкой.
— А как в народе говорят: кто в радости живет, того кручина не берет.
— Эх, Дарья-Дарья, не знаешь ты еще горя, не ухватывала тебя нойка за сердце.
И опять завздыхал Кузя. А Дарьюшка никак не угомонится.
— Что ж тебе радоваться неохота?
— От чего ж? — удивился Кузя. — Охота смертная, да участь горькая.
Парни тут дурить стали. Обидно им, что Дарьюшка Кузе такую честь оказывает.
— Гляка, гляка, как она к нему липнет.
— Вот так пара!
— А Кузя-то, кочетом себя ведет.
Обсмеяли их, обхохотали. Подхватилась Дарья, взяла Кузю за руку.
— Пойдем, — говорит, — отсель.
Вздохнул Кузя:
— Вишь, злости сколько в людях.
— Эко, горе.
— То-то ж, что горе.
И пошли они. Где слово какое друг дружке скажут. А где и помолчат. Только хорошо им было вдвоем. А на прощанье договорились еще встретиться. И встречались еще. А дальше больше, друг без дружки вроде как и обойтись не могут.
Вот как-то сидят они на берегу Дона. Хорошо Кузе с Дарьюшкой. Когда с ней рядом, вроде отступает от него кручина. Взял он сухую палочку и бросил в воду. Покружила-покружила палочка и камнем на дно пошла. Запечалился Кузя: и что ж я такой злосчастный. Заприметила это Дарьюшка. Взяла незаметно камень. И говорит:
— Смотри, и у меня потонет. И бросила в воду. Глядь, а камень поплыл. Не по себе стало Дарьюшке. А Кузя совсем омрачился.
— Эх, не бывать нам с тобою в этой жизни никогда.
Помолчала Дарьюшка, а потом и говорит:
— Взойдет солнышко и на наш двор. А ты меня сосватай.
Удивился Кузя, слов нет.
— Я не могу, — говорит.
— От чего ж?
— Если и отдадут тебя за меня, то все одно — я с тобой жить не смогу.
— От чего ж? — допытывается Дарьюшка.
— Мне будто кто-то ноги сводит и руки назад вяжет, — говорит Кузя. — Так оно выходит, что моя любовь горькая к тебе.
Досада Дарьюшку забрала.
— Иль, — говорит, — себя переможешь, иль я с тобой встречаться боле не буду. Поднялась и ушла.
Посидел Кузя на бережку, посидел. И поплелся домой. Приходит и говорит матери:
— Жениться хочу.
Мать посмотрела на него недоверчиво.
— На ком?
— На Дарье, — отвечает Кузя.
— Эх, хватил! Дочь атамана. Ты дерево по себе руби.
Уперся Кузя. Первый раз мать его таким увидела.
— Она мне в совесть, и я ей тож.
— Это она тебя надоумила? Смеется она над тобой.
— Не до смеха нам...
И завздыхал Кузя горестно.
А может чо и выйдет. Пошла мать к свахе. Объяснила, что и как. Та аж рот раззявила от удивления. Мыслимо! Кузя и Дарья. И ни в какую не соглашается. Атаман характером был крутоват, скольким сватам от ворот поворот давал. Срамиться-то кому хочется.
— Да ты только проведай, — упрашивает ее мать. — Закинь удочку. От чужого стола не зазорно и повернуть.
Подарков ей мать насулила. Согласилась-таки сваха.
— Ладно, — говорит, — вечером сбегаю, как стемнеет, чтоб от людей стыдно не было.
Обещание свое сваха сполнила вточности. Как стемнело, пришла она к атаману. Тот уж вечерять собрался.
О том, о сем зубы заговаривала сваха, все-то духом не решалась сказать, зачем пришла.
— Давай выкладывай, зачем явилась, — говорит атаман. — А то ходишь все вокруг да около.
Помялась сваха и зачастила:
— У вас есть товар красный, а у нас купец славный.
Смекнул атаман, в чем дело. И отвечает с неохотой. Как положено:
— Был бы купец хорош, товару залеживаться не к чему. Кто таков?
— Купец-молодец Кузя.
— Кузя? Купец! Да в своем ли ты уме?
Сваха раззадорилась. Все одно — позор на свою голову накликала.
— Надо бы дочь спросить.
— Когда надо, сам спрошусь!
А тут Дарья выходит. Своевольница.
— Отдай меня за Кузю. И на колени бух.
— В совесть он тебе штоль?
— В совесть, — отвечает Дарья твердо.
— Дочка-дочка, не накормить коня сухопарого, не наделить человека бесчастного.
— Я наделю, — говорит Дарья. Атаман в гнев вошел.
— Значит, правду про вас в станице несут. Ну, погоди. Уйдешь самовольно, я с тебя и крест сниму.
Так и умелась сваха ни с чем.
Мать Кузю утешает как может. Отказ, мол, жениху не бесчестье. Жених, мол, как нищий, в один дом пришел — не удалось, пошел в другой...
Кузя ее утешения не слушает. У него думы о другом. Совсем парень в отчаянье вошел. Взял незаметно веревку и на зады пошел, там где дерево росло. Привязал он веревку к суку, встал на пенек, надел петлю на шею, простился с белым светом и с пенька сиганул. А сук возьми и обломись. Вроде как толстый сук. И дерево не гнилое. А обломился — и все тут.
— Эх ты, лютая смерть, неупросливая, неподатливая, — загоревал Кузя. — Значит, рубашка для меня еще не сшита.
Если не время умирать, то как жить, что делать? Не знает Кузя.
Поплелся Кузя к дому атамана. Вот идет он, а кубыть кто-то его в сторону уводит. Дошел, наконец, присел около ворот. Вдруг вышел сам атаман, отец Дарьин. Увидел Кузю, запенился аж, кипельный сделался. Спрашивает с ехидцей:
— Вы сюда по делу или для легкого воздуха?
— По делу, — промямлил Кузя.
— Вы, что ж, свой антирец имеете?
— Имею, — отвечает Кузя, — с Дарьей свидеться хочу.
— Нельзя!
— Отчего ж нельзя? Я к ней со всей душой.
Атаман мясами дюже одержимый был. Лапища такая, что, увидев, страх берет. Послал он благим матом Кузю по ухабистой дорожке.
— Не был бы такой квелый, — кричит, — навалил бы я тебе вот этим батиком. Баранья твоя башка, иди отседа от греха.
Встал Кузя, всей душой горем задетый. И диву дивится: ноги его сами несут от Дарьиного дома подалее.
Через какое время приходит ему весточка от Дарьюшки. Передала ее верная подружка. Мол, ждет она своего милого дружка Кузю в полночь у дуба, и если не придет, то не увидит Дарьюшки никогда, приходили-де сваты, и отец согласье дал.
Дождался полночи Кузя и пошел на околицу к дубу одинокому, чтобы встретиться с милой Дарьюшкой. Кругом темень, хоть глаз коли, ничего не видать. Шел-шел, шел-шел. Вроде как из станицы вышел, собачьего бреха не слыхать, а дуба все нет и нет. Назад повернул.
Сбился с дороги Кузя, зашел в какие-то кущи непролазные. Знать, так рок судил, так суждено. И пошел Кузя свою смертыньку искать, чтоб прибрала она его поскорее.
А Дарья к полночи поближе с постели встала, из хаты вышла, ни едина половица не скрипнула. Дверь затворила тихонечко. На конюшню зашла, своего любимого Воронка оседлала, тряпками копыта обмотала. Задами коня вывела. И к одинокому дубу направилась.
На обусловленном месте ждет-пождет милого дружка. Ан-нет Кузи. Уж звезды блекнуть стали, а Кузи все нет. Радость у Дарьи на убыль пошла. Думки всякие одолели. Не может быть такого, чтоб Кузя от нее отказался. Видать, от горя попал в беду.
«Домой мне все одно возврату нету, поеду-ка я Кузю искать, из беды его, родного, выручать», — решила Дарья, И поехала куда глаза глядят.
В полдень видит Дарья в мареве, каменная девка чикиляет. «Може, — думает, — она что про Кузю знает». Догнала Дарья каменную девку, о Кузе спрашивает. Приподняла каменная девка каменные веки: храбра казачка, не убоялась ее и говорит:
— Окажи услугу. Надои у меня каменного молока, тогда скажу.
Удивилась Дарья: вот так задача. У девки! Да еще каменной! Надоить каменного молока! Где это слыхано?
Слезла Дарья с коня. Обошла каменную девку вокруг: не знает как к ней подступиться. А потом была не была! Ухватилась за каменные титьки и давай туды-сюды тягать. Не поддаются титьки, словом, каменные они. Ободрала Дарья руки в кровь. Вдруг видит: чудо! Брызнула струйка серая из одной титьки, упала на землю и превратилась в камень. Брызнула струйка из другой титьки, тож в камень превратилась. И пошло дело.
Каменная девка только успевает поворачиваться. Всю землю вокруг каменьями засыпала.
— Ну, будя с тебя, — говорит каменная девка, — видать, ты под счастливой планидой родилась.
А Дарья в ответ:
— Услуга за услугу.
— Кузя твой в обратной стороне, — говорит каменная девка. — Вяжет его Горе-Злосчастие по рукам и ногам и подале от тебя уводит.
— Какое Горе-Злосчастие? — забеспокоилась Дарья. — Я ни разу его не видала.
— Ну, это не мудрено: довольно взглянуть на Кузю через правое ухо твоего коня.
Обрадовалась Дарьюшка, хотела каменную девку приобнять, да та опять зачикиляла по своим делам.
Теперь у Дарьюшки задача: Кузю-горемычного отыскать. Поворотила она коня на обратный путь.
Долго ли, коротко ли, нагоняет Дарьюшка Кузю. Идет он пешки, спотыкаясь, горемилый ее. Слезла Дарья с коня и посмотрела в его правое ухо. Батюшки мои! Свят-свят! Что она там увидела.
Горе-Злосчастие тонешенько, чернешенько, голова у него малым-малешенька, с наперсточек будет, туловище не спознать с соломиной, лычком связанное, подпоясанное, мочалами ноги изопуталися.
Бежит оно впереди Кузи и чертит что-то на дороге: судьбу его изменяет. То кругами вокруг него ходит: темнеет от этого у Кузи в глазах; то камень ему под ноги катнет — спотыкается Кузя; то на него запрыгнет, сядет на шею — согнется Кузя в три погибели; то к самому сердцу припадет — застонет Кузя, закручинится... Хочет назад поворотить, а Горе-Злосчастие ему не дает.
Захолонуло сердце у Дарьюшки, на такое глядючи. «Ну, — думает, — погодь, мерзавка ты, эдакая, расправлюсь я с тобой».
И поехала за ними вслед, чтоб только из виду не потерять.
На перекрестке дорог, у бел-горюч камня остановился Кузя, прилег под кустиком и вроде бы приснул.
Глянула Дарья через правое ухо коня на своего бедоношу милого. И видит: забралось Горе-Злосчастие ему на грудь да чтой-то нашептывает. Вздрагивает Кузя во сне, душа его криком кричит, стонет, мечется.
Призадумалась Дарьюшка, как ей Кузю от Горя-Злосчастия освободить. И хлоп — придумала! Подошла она поближе к Кузе, расстелила тряпочку, приготовила нитку с иголкой. И говорит:
— Горе-Злосчастие, покажись-объявись.
А то молчок, затаилось. Трусливое, видать, это самое Горе-Злосчастие.
Замечает Дарья: успокоился Кузя, заснул глубоким сном.
Что делать? Чем бы Горе-Злосчастие замануть? Выплела Дарьюшка из косы ленту, такую красивую. И говорит:
— Хошь, ленту подарю?
И положила ее на траву около себя. Глядь, исчезла лента.
— Ну покажись-объявись, — просит Дарья. А Горе-Злосчастие — ни гу-гу. Сняла Дарья колечко.
— Хошь, перстенек подарю, тока объявись.
Раз! И Горе-Злосчастие из рук перстенек вырвало.
И хихикает, злорадствует.
Расстроилась Дарья, дарить больше нечего. Схватилась за голову. Ба! Еще платок остался. Сняла платок, расстелила на траве, а сама за один край крепко его ухватила.
— Хочешь, говорит, — платок подарю, не простой, узорнотканый, тока объявись, очень тебя прошу.
Горе-Злосчастие хвать платок.
А Дарья его держит.
Горе-Злосчастие на себя его тянет.
А Дарья на себя.
— Отдай платок! — кричит Горе-Злосчастие.
— Не отдам, — говорит Дарья. — Ни за что не отдам. Порвем платок. Какая тебе польза будет.
Отпустило Горе-Злосчастие платок и спрашивает:
— Тебе каким манером показаться?
— А каким ты можешь?
— Дык, я в любом виде могу объявиться.
— Ды не сможешь.
— А вот и смогу!
— Ды не сможешь!
— Смогу!
— Завейся тогда веревочкой.
Глядь, веревочка завитая на тряпочке лежит. Схватила Дарья веревочку. Завязала в три узла. В тряпочку завернула. И зашила.
Ругается Горе-Злосчастие, грозится страшными карами.
А Дарье одна дума: куда эту треклятую тряпицу деть. Сердце заходится, в висках стучит. Неужель удалось Горе-Злосчастие провести.
Видит, бел-горюч камень у дороги лежит. Еле-еле отворотила Дарьюшка его, бросила под него тряпицу с Горем-Злосчастием. Ух! Дух бы надо перевести. Глядь, а камень покраснел, как маков цвет, и развалился пополам.
Схватила Дарья тряпицу, подбежала к дубу столетнему и кинула ее в дупло. Закачался дуб, затрещал, вот-вот упадет. Вытащила Дарья тряпицу из дупла. Побежала к Дону и бросила ее подале в воду.
— Поразмыкай Горе-Злосчастие, Дон ты наш, батюшка!
И на колени упала.
Пошло Горе-Злосчастие камнем на дно. Забурлила вода. Застился туманом Дон. Вышло тут солнышко из-за туч, подул ветерок, развеял туман. И успокоилась река. Приняла, знать, Горе-Злосчастие на себя.
Поклонилась Дарья Дону-батюшке. Полегчало ей на душе. Справилась-таки она с Горем-Злосчастием. Пошла к своему Кузе милому. А тот спит себе, разметался. Хорошо ему, видать, сладко спится.
Умаялась Дарья. В сон ее потянуло. И прилегла она рядом с Кузей.
Сквозь сон чувствует Дарьюшка, целует ее кто-то. Глаза открыла, а это Кузя ее жарко обнимает.
— Вставай, — говорит, заждался я тебя.
Да голос такой уверенный, диву даешься.
Глядит Дарья на него во все глаза. Сила в Кузе большая. Откуль?
А тот кудрями тряхнул. (Сроду у него кудри-то не вилися.) И говорит:
— Вставай, лебедушка. Нам в станицу засветло надо попасть.
Встала Дарья. Кузей любуется: ее рук дело. А Кузя коня споймал, вскочил в седло. Опять Дарье удивление: вот тебе и мешковатый Кузя, вот тебе и бедоноша.
Кузя подхватил ее наперед себя и поехали. Народ на улицу высыпал. И атаман со двора вышел. Видит, Дарьюшка едет. А рядом с ней казак. Молодцеватый. Как влитой в седле сидит. Ну, Дарья, ну и девка! Нашла, знать, по себе муженька. Да как песню играют. Как красиво выводят. Подъехали они поближе. Да не как это Кузя! Ах, так раз так! Кузя — он и есть. Досада взяла атамана, батиком, как шашкой, заиграл. Спрашивает:
— Это ты никак, Кузя?
— Нет, — отвечает казак, — не Кузя, а Кузьма, прошу любить и жаловать.
Остепенился атаман, народ на него смотрит.
— Ну, если Кузьма, тогда засылай сватов.
По книге "Казачьи сказки"
Волгоград, "Ведо", 1992

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

ЗАБАВЫ ПАЛАЧЕЙ ИЛИ УНИЯ


Почему княжество Литовское сделалось великим. Брак Ягайло и Ядвиги - начало падения Речи Посполитой.
Двойной гнет украинских крестьян. Стражи южных границ.
Летопись деяний украинских гетманов. Уния и начало священной войны с поработителями. Как Хмельницкий оказался во главе восставших.
Победы и поражения казаков. Выборы или Рада 1654 года.

- Будьте здоровы, сынки... Дай же Боже, чтоб вы на войне всегда были удачливы! Чтоб бусурманов били, и турков бы били, и татарву били бы, когда и ляхи начнут что, против веры нашей, то и ляхов били бы! Ну подставляй свою чарку...
Н.В.Гоголь «Тарас Бульба»

И испокон веку литовцы жили по обоим берегам Немана и Вилии, в лесах среди болот. Жили они бедно, и под управлением своих князьков и жрецов поклонялись идолам, в то время, когда Русь была уже крещена. Были они столь бедны, что платили дань русским князьям вениками и лыком. С Запада на них наступали крестоносцы, насильно обращавшие их в латинскую веру. Славяне (восточные) теснили их с другой стороны, облагая данью. Однако в отличие от немцев славяне не навязывали литовцам насильно православной веры - те приняли ее добровольно. (В летописном повествовании о Малой России читаем: «Во дни же оные, как то от 1330 года, Литовское Княжество начало просвещаться святою верою Православною, когда Ольгерд князь взял в жену христианку, Марию, дочь Тверского князя, Михаила Александровича, ее же ради и крестился. С сего времени стала быть Литва вся Закона грекороссийского”.
Слово «ляхи» означает людей "ляцкого", т.е. латинского вероисповедания.)
Со временем Литва стала постепенно освобождаться от сильного влияния Руси. Этому способствовало то обстоятельство, что Русь после нашествия монголов была обескровлена и обессилена. Литовцы же, пользуясь болотистой местностью и непроходимыми чащами своей родины, сумели избежать опустошения кочевников. В бою они действовали малыми отрядами и, уходя от открытого боя, нападали всегда внезапно, используя различные засады. На возвышенных местах вдоль своей границы они держали подготовленными костры. При подходе неприятеля костры вспыхивали один за другим. Извещенное таким образом об опасности население пряталось в рубленные городки, располагавшиеся в окружении топких болот и непроходимых лесов. Здесь они отсиживались пока грозила опасность, а в случае осады незаметно уходили из окруженных городков через тайные подземные ходы.
С разорением Руси в Литву хлынул уцелевший православна русский люд. Они несли с собой своим соседям религию, культуру более совершенное искусство ведения военных действий. Великий Князь Гедемин, сын его Ольгерд, внуки Витовт и Ягайло, крестившись в православную веру, переняли у русских систему судопроизводства и законы. Самый язык русский в тогдашней Литве был языком государственным. Многие родовитые и благородные русские князья и бояре, спасаясь от монгольского ига, добровольно приходли в Литву, и служили верой и правдой литовскому государству Литовские православные князья подати брали небольшие, всячески способствовали развитию ремесел и торговли, так что страна эта поначалу была родной как для славян, так и для литовцев. Вот почему через сто лет после опустошительных Батыевых нашествий большое число исконно русских земель (Киевское, Волынское, Черниговское, Новгород-Северское княжества) стали называться Вели¬ким Княжеством Литовским. И все бы было хорошо, и как знать как бы сложилась судьба Литвы, если б не роковой поступок князя Ягайло, перечеркнувший перед литовским государством перспективу великого будущего. Ягайло, соблазнившись красотой польской королевы Ядвиги, женился на ней и, под влиянием жены объединив Литву и Польшу под общим названием Речь Посполитая, изменил вере отца и принял католичество.
Брак Ягайло и Ядвиги принес несчастье и полякам и литовцам, а больше всего поселившимся на землях княжества русским. Дело в том, что Польша к XIV веку была по преимуществу "шляхетским государством". Шляхта (т.е. Польское дворянство) издавала в своих владениях собственные законы, имела право строить крепости, лить пушки. Каждый шляхтич у себя в поместье был абсолютным властителем, мог грабить своих крестьян и делать все, что ему заблагорассудится, вплоть до осуждения их на смертную казнь и исполнения приговора. Жаловаться на него крестьянам, или как их в Польше называли, посполитым, было некому, так как сам король не имел права вмешиваться во внутренние дела шляхтичей. К тому же шляхта выбирала королем кого хотела из своей же среды. Но и выбранному законному государю своему, она могла сопротивляться не только на словах, но и на деле, то есть с помощью собственных войск. Как правило, никто из польских дворян не думал об укреплении отечества и центральной государственной власти. Каждый помышлял о своих собственных интересах и жертвовать ими ради общего дела считалось зазорно и глупо. Большую часть времен шляхтичи проводили в пирах и забавах, они купались в роскоши строили великолепные дворцы для себя и просторные дома для своих собак.
Разумеется, для этого требовалось огромное количество денег, и они бессовестно обирали своих холопов-крестьян, так что последние часто завидовали тому, как живут собаки их хозяев. В большинстве своем ленивые и нелюбопытные, шляхтичи считали для себя низостью заниматься хозяйством, и, чтобы не возиться с грязными холопами, а главное выжать из своих крестьян побольше денег, они стали сдавать свои поместья купцам-евреям, которые давали им золото вперед, а затем были вольны выбивать его из крестьян сколько захотят и любыми средствами. Постепенно еврейские ростовщики опутали своими щупальцами всю Польшу и имели огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику этого государствa. Когда Литва и Польша объединились, короли Речи Посполитой стали награждать литовских и русских родовитых людей правами шляхетства, особенно тех, кто в угоду ксендзам принимал католическую веру. Многие потомки русских князей и бояр изменили вере отцов, научились говорить по-польски, усвоили шляхетские порядки и обычаи. Но простой народ был тверд в своей вере, жил по старому и не желал поступаться ничем.
Защита пограничного края Речи Посполитой в основном лежала на вольных русских людях, которых, как мы уже говорили, называли казаками, что и означало "вольный человек". Дружины этих бесстрашных людей отбивали набеги татар, промышляли на берегах, Днепра, Дона, заходили на Волгу, а также Черное и Каспийское моря. Их набеги на мусульманские суда и города были всегда внезапными и неотразимыми. ( из древних летописей читаем: "казаки... были настоящие морские)
Короли Речи Посполитой, понимая огромное значение военного искусства казаков как силы, способной защитить страну от набегов кочевников, поддерживали их провиантом и боеприпасами и всячески заручиться их доверием. Постепенно им удалось добиться того, чтобы гетманов (т.е. начальников казацких дружин) назначали они сами.
Летопись русского украинского казачества на службе Речи Посполитой ведется с начала XIV в. с гетмана Дмитрия Вишневецкого (По происхождению русского князя). Это было в то время, когда Речь Посполитая еще уважала русских людей и их православную веру, щедро награждая их за службу всему государству. Дмитрий Вещневецкий славился не только своим бранным мужеством, но и мудрым правлением. Он строил на Украине города, замки, наблюдал в судах справедливость, поддерживал торговлю, ремесла, промыслы, энергично заселял опустошенный татарами степной край.
Сдавши гетманство на Украине князю Евстафию Ружинскому, Вишневецкий перешел в братство запорожских казаков, о котором мы подробно расскажем в следующей главе. Он помог устроить за¬порожцам на острове Кодаке неприступную по тем временам крепость, в которой они выдержали осаду татарских полчищ. Затем князь Дмитрий на некоторое время перешел на службу к московскому царю Ивану Грозному. Сам факт говорит о том, что виднейшие представители украинского казачества, даже находясь на службе у Польши, не считали себя чужими московитянам, едино¬родным им как по крови, так и по духу - православной вере.
Во время крымских походов князь Дмитрий попал в плен, и турецкий султан приказал повесить своего злейшего врага на крюк. И повис над пропастью, захваченный под ребро, седой русский богатырь. Несмотря на страшные муки, он славил Христа, проклиная Магомета. Рассказывают, что когда он испустил дух, турки выреза¬ли его сердце, поделили и съели, в надежде усвоить бесстрашие Вишневецкого.
Гетман Ружинский дал Украинскому казацкому войску новое устройство. Он разделил его на 20 полков, каждый в 2 тыс. человек. Эти полки получили название городов Украины: Киевский, Каневский, Черкасский, Лубенский и т.д. Полки в свою очередь делились на сотни, которым присваивалось название местечек. При Ружинском был возобновлен старинный казачий обычай самим из своей среды выбирать полковников, сотников и всю казацкую старшину - есаула, судью, писаря, скарбничего. Записанные в списки казаки стали называться реестровыми, в отличие от прочих. Половина их была конная, половина пешая; первая берегла границу, а вторая стояла по городам в качестве гарнизона. Одежду и вооружение реестровые казаки обязаны были иметь свои, но во время походов польское правительство платило им жалованье: простому казаку - один дукат в год и на два года кожух, т.е. овчинный тулупчик. Сотники получали вдвое больше, полковники и вся войсковая старшина - вчетверо. В атаку казаки, как и прежде, ходили "лавой", т.е. в одну шеренгу, обхватывая противника с флангов и стремясь зайти в тыл. Часто приходилось казакам отбиваться от превосходящих сил, тогда они укладывали лошадей попарно, в две шеренги в форме равностороннего треугольника. Это издревле называлось у них -"батоваться".
В 1516 году при очередном набеге на украинские земли крымцы окружили с трех сторон казацкий табор, осыпали его стрелами и понеслись в атаку. Дружным залпом встретили их сидевшие за возами казаки. Татары отхлынули ж пошли во вторую атаку. Но и на этот раз казаки зря пороху не тратили, их меткий огонь вновь рассыпал ряды татар. Гетман Ружинский отдал приказ, чтобы ни один казак под страхом смерти не вздумал пускаться в погоню. К ночи татары, «вздумавшие взять казаков измором, расположились на ночлег вокруг казачьего табора. Перед рассветом гетман велел выступать. Татары беспечно спали; возле каждого всадника стоял привязанный к руке конь. Десяток спущенных казаками ракет испугал степных животных, и они понесли распластанных на земле сонных всадников. Казаки не стали дожидаться, пока татары придут в себя и наносили ли удары направо и налево; к обеду от татарской орды не осталось и следа. Весь богатый обоз достался в награду православным войнам.
К слову сказать, многие поляки, которые еще не утратили природной славянской чести и не развратились в безделье, пиршествах и дамском угодничестве, прослышав о всегдашней готовности казаков сражаться с неверными и об их беспримерной храбрости и благородстве, записывали себя и своих детей в казацкие полки. Некоторые из них даже крестились в православную веру.
Добрая слава о казаках стала распространяться по всему миру, их стремились пригласить на службу и французские короли, и германские курфюсты, но особенно соседние православные народы. 1574 году молдавский господарь Иван прислал к гетману Свирговскому, преемнику Ружинского, просить помощь против турок. В ТАКОМ деле единоверным братьям, конечно, отказу быть не могло. Сверговский выступил в Молдавию с небольшим отрядом, в 1,5 тыс. казаков. Сам господарь с боярами выехал навстречу гетману, в знак радости молдаване палили из пушек. После знатного угощения казацким старшинам поднесли серебряные миски, полные червонцев, при чем было сказано: "После дальнего пути вам нужны деньги на баню". Но казаки не захотели принимать гостинцев: "Мы пришли к вам, волохи, не за деньгами, не для жалованья, а единственно за тем, чтоб доказать вам нашу доблесть и сразиться с неверными, коли к тому будет случай", - отвечали они озадаченным молдаванам. Со слезами на глазах Иван благодарил казаков за их намерение: «Хотя вас, други мои, и немного, - говорил он, - но один ваш вид так ободрил меня, как будто вас пришло 20 тысяч. Сами можете уразуметь, как мое сердце лежит к вам, а что нам пошлет Господь БОГ, то все разделим с вами пополам». На это гетман отвечал: «Не станем толковать о плате; плату мы считаем последним делом. Желаем сразиться с коварным и свирепым врагом христианства. НАМ не страшны силы турок, с Божьей помощью мы смело двинемся на них, лишь бы выручить твои владения».
Медленно, короткими переходами продвигались турки к берегам Дуная. Их вел опытный Капуд-паша, твердо усвоивший приказ султана разметать христиан, а мятежной» господаря доставить в Стамбул живьем. Владения Ивана были уже обещаны валахскому (Валахскому - румынскому, так как Румыния в старину называлась Валахией.) господарю, который поклялся платить двойную дань против прежней, если султан отдаст ему Молдавию.
Наконец, весть о приближении врагов достигла союзников, стоявших лагерем под Браиловым. Иван отобрал 12 тысяч лучших воинов и поручил их своему старому другу, хорвату по национальности, Иеремии Чарнавичу. Чарнавич должен был наблюдать за передвижением врага и доносить о нем господарю. На прощание Иван поцеловал своего друга, а тот, в ответ, встав на колени, поклялся ему в верности.
Прибывши к Дунаю, Чарнавич увидел на другом берегу огромную турецкую армию, насчитывающую до 260 тыс. воинов со множеством пушек. Несколько раз турки пытались начать переправу, но везде их встречал храбрый сподвижник молдавского господаря. Тогда паша послал Чарнавичу 30 тыс. цехинов, приглашал его к себе на тайный разговор. И Иеремия не устоял, заслышав звон серебра. Он снял сторожевые посты, притворно отступил, а когда турки перешли Дунай, отправился к ничего не подозревавшему Ивану. Бедный господарь поверил, что турок не больше 15 тыс., не сообраив того, как это Чарнавич с 12 тыс. отборных бойцов позволил им переправиться через Дунай. Казаки сразу почуяли, что здесь что-то неладно. "Волохи часто продают свою землю, - говорили между собой сичевики, - они по природе изменчивы, а Иеремия совсем ненадежен. Как это он не сдержал турок? Это нам подозрительно! " Потолковавши так, они пошли к господарю: "Удивляемся мы тебе, Иван, как ты хочешь принять битву, не ведая ни сил, ни намерения турок? Мы готовы биться за тебя, однако не хотим попасть в засаду, как стадо овец!" Господарь уверял их, что Чарнавич - самый преданный его друг и что он первый встретит турок. "Нечего бояться, - говорил он, - я знаю, кому верить".
Союзники установили обоз над озером, недалеко от Дуная, хотя пехоты было у них до 30 тыс., но это было не войско, а простые, плохо вооруженные крестьяне, 12 тыс. конницы были под началом Чарнавича. Господарь расставил свою пехоту в обозе, фронт ее прикрыл каменными пушками. Казаки стали отдельно. Устроивши табор, Иван поднялся на одну из ближайших высот и увидел перед со¬бой огромную турецкую армию. Измена Чарнавича была очевидна. Он крикнул, чтобы к нему позвали Иеремию, но посланные вернулись и передали, что Иеремия уже пошел в битву за своего господаря. Действительно, на глазах Ивана его конница двинулась вперед; после первого же удара знамена опустились, мечи и копья полетели наземь. Между тем в обозе раздались крики, что все пропало, что надо бежать. С трудом унял их храбрый господарь, и началась битва. Турки, наступая, прикрыли свой фронт волохами бросившими оружие. Грянули молдавские пушки и почти все изменники полегли перед своим же обозом.
Свирговский с казаками ударил на турок сбоку; неверные побежали, опытный гетман удержал своих от преследования. Турки опять перешли в наступление. Пыль и дым закрывали солнце, пушкари не знали, куда им стрелять. Иван громко подавал команду: его лихой аргамак носился по всему обозу, своим примером господарь воодушевлял молдаван. Еще немного - и приступ будет отбит. Но вдруг небо заволокло тучами, грянул гром и пошел сильный ливень. Дело христиан пропало. Дождь подмочил порох, стрелять больше было нечем. Турки густой толпой врезались в ряды молдаван и те побежали. Казаки несмотря ни на что сохраняли спокойствие и мужественно погибали в неравной схватке. В тот день их пало больше тысячи. Остальные, видя, что отступление неизбежно, сошли с коней и принялись спасать пушки. Несколько десятков пушек успели стащить, одну самую большую, которую не могли сдвинуть 12 человек, стащил сам господарь. Остальные забили.
К вечеру молдаване заняли пепелище обгорелой деревни, их еще оставалось 20 тысяч. Господарь приказал окопаться, а на следующее утро, когда турки уже заняли все окрестные высоты, оказалось, что в лагере нет ни капли воды. Прошло три дня нестерпимой жажды. Видя отчаянное положение христиан, турки прислали сказать, что если те сдадутся, их пощадят. Господарь видел, что гибель отряда неизбежна, и нет страшнее смерти, чем от жажды и голода. Он потребовал от турок, чтобы казакам дали свободный пропуск на родину, а молдаванам не чинили насилий, а его самого отвезли на суд Султана Селима. "И пусть, - прибавил Иван, - паши семикратно подтвердят присягою на Коране мои условия". Паши семь раз поклялись в присутствии молдавских послов. Затем они приблизились и потребовали выдачи господаря. В это время Иван прощался с казаками, раздавая им свое оружие, золото и драгоценности: "Возьмите их, верные товарищи, в награду за вашу любовь. Вечно сохраню в своем сердце благодарность, в чем клянусь Творцом Богом", - говорил он со слезами на глазах.
Раздавши все, Иван отправился в турецкий лагерь. Его привез к Капуд-паше. Во время разговора Иван не выдержал и обругал мусульманина. Тот ударил безоружного господаря мечом, а бросившиеся со всех сторон янычары отрубили ему голову. Свирепые турки мочили в крови Ивана свои сабли и давали лизать их лошадям, надеясь, что через это они сами получат силу и мужество героя, а их лошади - его бодрость и живость. Покончивши с Иваном, они бросились на беззащитных молдаван и начали сечь их как капусту. Убедившись, чего стоят клятвы турок, казаки встали в тесный треугольник, и много врагов полегло вокруг них прежде чем турки истребили их. Осталось только 12 самых отважных казаков вместе с гетманом. Турки, восхищенные мужеством этих чудо-воинов, не хотели их убивать. Они обещали им почет, большие деньги, если они согласятся надеть чалму и славить "пророка" Магомета. На эти уговоры оставшиеся в живых казаки твердо отвечали, что лучше быть изрубленными в куски, чем погубить свою душу.
Когда горестная весть дошла до Украины, певцы сложили песню про своего гетмана. В этой песне вся Украина спрашивает: "Куда же вы подевали нашего гетмана?" - ни ветры буйные, ни орлы встречные не могли дать ответа, и только жаворонки, кружась в воздухе, печально отвечали:
В глубокой могиле
Близ города Килии,
На турецкой линии
Свирговского заменил Федор Богдан, которого казаки называли попросту "Богданком". По просьбе короля Стефана Батория казаки под предводительством Богданка отправились в поход на Крым. Украинскому гетману пришли на помощь и запорожцы. Пять тысяч последних под начальством есаула Нечая вышли на своих лодках-чайках в море и заперли турецкую гавань Кафа (нынешняя Феодосия) и встали там, ожидая прихода Богданка с войском, который шел в Крым степью. Ему пыталась преградить дорогу татарская орда, но казаки сумели рассеять ее, затем заняли Пере¬коп и Кафу. Дальше они хотели идти на Бахчисарай, но явились ханские послы с богатыми подарками, умоляли заключить мир. По условиям этого мира все христианские пленники в Крыму получили свободу, после чего Богданко с честью и славой вернулся на Украину.
Но ненадолго. Вскоре началась война с турками и снова Украинскому гетману пришли на помощь запорожцы. Пока он двигался на Дон, с Дона на Кубань, затем через Кавказ в Армению и Анатолию, низовые казаки с моря обложили Трапезонт, совместными усилиями опустошили весь азиатский берег, приблизились к проливу против Царьграда, и, как это проделывал в древности отец равноапостольного князя Владимира князь Святослав, выжгли его предместья, переправились в европейскую Турцию, прошли Болтало и напали на Килию. Она была взята штурмом, все турки и армянe были перебиты без пощады, а сам город разрушен до основами. Так казаки помянули погибших здесь своих товарищей. Подвиги Богданка, как и его сподвижника атамана Нечая, были воспеты бандуристами.
Хотя Стефан Баторий и наградил Богданка, прислав ему знамя Изображением Белого орла, он стал косо поглядывать на победоносное православное воинство, опасаясь его усиления в будущем. Нагому он решает вместо прежних 20 полков оставить только шесть, и отдает приказ особым чиновникам, чтобы поселяне самовольно не переходили в ряды казаков. Однако, ни сам Богданко, ни его преемники гетман Подкова, Шах и другие не думали подчиняться новым порядкам, да и не могли бы эти честные воины изменить своим сородичам, ибо только в казачестве украинский русский народ и спасался от панщины и непосильных поборов. Особенно потребовалось поселянам покровительство казаков, когда при Сигизмунде Третьем в Речи Посполитой пришли к власти "отцы"-иезуиты, сумевшие разжечь в короле ненависть к православным, которых стали презрительно называть "схизматиками". Чтобы обмануть народ, иезуиты придумали так называемую Унию, т.е. соединение православной и католической церкви под властью Римского Папы.
Этo была хитрая ловушка, но народ обмануть невозможно, и он скоро понял коварство иезуитов и в большинстве своем украинцы захотели изменить чистоте своей веры и подчиниться якобы "непогрешимому" Папе. Тогда иезуиты начали гонение на православную церковь, в городах православным запретили торговать, записываться в ремесленные цехи, их больше нельзя было выбирать на ответственные должности. Католики дошли до того, что запретили хранившим чистоту веры священникам хоронить по православному обряду и посещать больных со святыми дарами. Буйные толпы католиков, науськиваемые иезуитами и с благословения Папы врываясь в церкви, монастыри, нападали на крестные ходы, при этом они побивали камнями православных монахов и священников, растаскивали богослужебные книги, церковную утварь. Даже в Киеве, в исконно православном городе, большая часть церквей была обращена в униатские, в том числе София и Выдубицкий монастырь. Златоверхий Михайловский монастырь после шабаша католиков долго оставался в запустении. Почти все церковные богатства были захвачены иезуитами, и православные батюшки вынуждены были скитаться.
Иудеи, фактически державшие все финансы Польши в своих руках, сообразили, что они, при желании, могут нажиться на горе православных, оставшихся безо всякой защиты. Вместе с панскою землею и угодьями они стали брать на откуп у поляков и православные храмы. Они стали держать у себя церковные ключи и за всякую требу сдирали с православных три шкуры. При этом они еще чванились и насмехались над людьми и их верой. Если священник, не вы-держав тягот, покидал свой приход, его приписывали к униатской церкви, а священная утварь и одежды переходили к арендаторам-евреям.
Иезуиты думали, что такими мерами они заставят православных окатоличиться или хотя бы перейти в Унию. Но они не учли того, что казаки - эти бесстрашные рыцари православия - не пожалеют даже своей жизни для спасения Матери-Церкви. Восстания казаков стали регулярными и, хотя, как правило, правительственным войскам удавалось расправиться с мятежными казаками, превратить этих свободных людей в рабов было невозможно. Казни ожесточали православных все больше' и больше. Ненависть их копилась долго, десятки лет, пока не началось всенародное восстание Богдана Хмельницкого, освободившее православных от католического засилья. В результате некогда сильное государство Речь Посполитая начало постепенно угасать, пока не превратилось в совершенное ничтожество в XIX веке.
Шляхтичи на Украинских землях королевства, где проживали в основном православные русские люди, год от году вели себя все более вызывающе. Вместе со своим войском они заходили в украинские местечки и села и хозяйничали там, как хотели, если поблизости не было казаков: грабили, насиловали женщин, убивали. Они даже не стеснялись соперничать между собой в таком гнусном деле. Ибо разорять и всячески притеснять "схизматиков", как они называли оставшихся верными православию, считалось у них доблестью.
Однажды распоясавшийся шляхтич Чаплинский сделал наезд на родовой хутор войскового писаря малороссийского казацкого войска Богдана Хмельницкого. Во время своего "отважного" набега он разорил на хуторе пасеку, сжег мельницу, избил до смерти сына и увез с собой жену Хмельницкого. Зиновий Богдан Хмельницкий по матери был внуком славного казацкого гетмана Богданка и, ес¬тественно, рыцарская дедовская кровь в нем закипела. Но вначале он не хотел проливать христианской крови и поехал в Варшаву на прием к королю Владиславу. Тому самому королю, который был сыном Сигизмунда III и чуть было не сделался московским царем в Смутное время. Владислава наверняка бы избрали на московский престол, если бы он согласился в свое время принять православную
веру, необходимое условие, которое поставили перед ним выборные русские люди. В отличие от отца, одураченного иезуитами, Владислав с сочувствием относился к своим подданным православным и вернул им многие церкви и монастыри, отнятые у них униатами при Сигизмунде. Казакам он тоже симпатизировал, помня воинские подвиги Сагайдачного. С их помощью он надеялся отнять у Турции захваченные в Европе земли. Но шляхта с басурманами воевать не хотела, ей больше нравилось грабить мирных украинских поселян, и потому она противилась королю в его планах, не давала ему воли, а главное, не давала денег, необходимых военных приготовлений против Порты. Король принял Хмельницкого ласково и сказал ему: «Знаю об утеснениях казаков, но помочь вам не в силах. У вас есть сабли, кто вам запрещает постоять за себя?!»
По возвращении на Украину Хмельницкий собрал знатнейших казаков в лесу и подробно описал, что видел в Варшаве и пересказал ответ короля и затем открыто обратился к ним с такими словами: "Соединимся братья! Восстанем за церковь и веру православную. Призывайте казаков и всех ваших земляков. Я вас поведу. Возложим упование на Всевышнего: Он нам поможет". - "Умрем друг за друга! - крикнули казаки. - Отомстим за обиды наши, освободим от ярма братьев наших. Да поможет нам Бог!" Так началось восстание, расколовшее, а в конце и погубившее Речь Посполитую.
В конце 1647 года Хмельницкий отправился в Крым. Татарским ханом в то время был воинственный Ислам-Гирей. Он заставил Хмельницкого присягнуть на своей сабле, после чего позволил пригласить в поход перекопского мурзу Тугай-Бея. Его орда дожна была выступать в поход со своим предводителем весной 1648 года. После удачных переговоров с татарами Хмельницкий поехал к запорожцам.
В Сечи его ждала теплая встреча. Запорожцы разом воспламенились, когда кошевой описал им бесчинства, которые творят паны с единоверцами на Украине. Они одобрили планы Хмельницкого начать беспощадную войну против польской шляхты и выразили свою готовность помогать ему. Перед бурей Украина глухо волновалась. Православные передавали друг другу весть о готовящейся войне, запасались оружием и продовольствием. Одни лишь польские военачальники не верили в близость войны, они полагали, что войсковой писарь в лучшем случае выступит против них с разным сбродом степных бродяг, которых они без труда рассеют.
На всякий случай, 6 тыс. казаков, состоявших на службе короля были отправлены на лодках вниз по Днепру; столько же жолнеров и драгун направлены были туда степью под началом молодого Потоцкого, сына коронного гетмана. 22 апреля 1648 года Хмельницкий выступил из Запорожья, обошел крепость Кодак, где сидел польский гарнизон, и стал табором у Желтых Вод. Татары притаились в отдалении. В то же время вдоль Днепра по распоряжению Хмельницкого была расставлена стража, которая переманивала на сторону украинского гетмана плывших на лодках казаков. Польские драгуны были набраны из тех же казаков и могли перейти на сторону своих в любую минуту.
Потоцкий понял, что недооценил сил казаков, но было уже поздно. В отчаянии, послал он к отцу гонца за подмогой, но гонец был перехвачен запорожцами. Перед битвой в канун Николиного дня Хмельницкий обратился к своим воинам с такой речью: "Рыца¬ри-молодцы, славное казачество! Пришел час, постоять за веру православную. Да не устрашат Вас перья на шапках ляхов, не убоитесь кож леопардовых. Разве отцы наши не били их?! Вспомните славу дедов, что разнеслась по всему свету. Вы одного с ними древа ветки! Кто за Бога, за того Бог!" После такой речи казаки пошли в атаку на табор поляков, сзади на них ударил со своей ордой Тугай-Бей. На третьи сутки все было кончено. Когда Потоцкий узнал о столь страшном избиении своего передового отряда и гибели сына, руки у него опустились. "О, сын мой! - причитал старик. - На то ли я дал тебе начальство, чтобы ты выменял булаву на заступ!" И не было старику утешения.
После разгрома у Желтых Вод у поляков осталось всего 10 тысяч воинов. Они окопались на берегу Роси, у города Корсунь (Ныне: Корсунь-Шевченковский.). Войско Хмельницкого расположилось на ближних высотах в виде полумесяца. Казак Галаган был послан в польский обоз. Под пыткой он показал панам, что силы Хмельницкого несметны, что сам крымский хан пришел ему на помощь. После такого известия у панов опустились руки. Потоцкий приказал отступать, и польский табор в боевом порядке двинулся на запад. Галаган показывал дорогу. За поляками неотступно следовали казаки и татары. Вскоре Галаган завел шляхтичей в такую чащу, что казаки без особого труда отбили у них большую часть обоза. Но это было только началом их злоключений. На выходе из густого леса польские повозки попадали на крутой спуск. Внизу дорогу казаки заблаговременно перекопали и стояли наготове с заряженными пушками, сзади напирали основные силы. Полякам деваться было некуда, и покатились кубарем вниз люди, лошади, пушки! Мало кто из ляхов остался тогда в живых в этой жуткой мясорубке.
После столь убедительной победы казаки разделились на небольшие отряды и разошлись по всей Украине, начав разорять шляхетские усадьбы, замки, города. Жестоко мстили казаки не только панам , но и евреям-арендаторам. Их вешали, рубили, топили, кидали с кручи, и лишь немногие сумели избежать народного гнева. Выписал Гоголь, такое жестокое время тогда было.
На защиту шляхетства и католической веры поднялся богатый польский магнат Иеремия Вишневецкий. Потомок православных русских князей, отличавшийся природным умом и отвагой, он получил образование в иезуитском колледже, там перешел в католичество и, как все вероотступники, превратился в религиозного фанатика. Жестоко угнетая православных, Вишневецкий употреблял свои несметные богатства на постройку костелов и каплиц (католических часовен). На войне он отличался беспримерной храбростью и упорством, был безжалостен к врагам, изобретал самые мучительные казни для пленных. Разрозненные группы казаков побаивались в одиночку нападать на Ярему, как они называли Вишневецго. И только один бесстрашный Кривонос искал с ним встречи. Выбери поляки Вишневецкого своим коронным гетманом, т.е. главным военачальником, туго бы пришлось казакам, которые после победы под Корсунем начали утрачивать военную дисциплину, занялись разгулом и грабежом.
Но, к счастью, поляки не вручили булаву Иеремии, считая его человеком гордым и надменным, что оскорбляло их спесь. Начальствовать над войском, собранным против казаков, они поручили трем предводителям: Заславскому, Конецпольскому и Остророгу. Первого Хмельницкий за изнеженность называл в насмешку "периною", второго за молодость - "детиною", а третьего за книжную Леность - "латиною". Обидевшись тем, что его снова обошли, Вишневецкий сначала было хотел сражаться отдельно, но потом, смирившись, присоединился к коронным войскам. На этот раз перед лицом смертельной угрозы шляхта собралась со всей Литвы и Польши и насчитывала в своих рядах около 50 тысяч прекрасно вооруженных воинов, не считая слуг-оруженосцев, которых было втрое больше.
Коронное войско явилось на войну как на пир. Шляхтичи щеголяли друг перед другом бархатными кунтушами и оружием. В шелковых шатрах стояли столы с дорогим фарфором и разными питиями и явствами. За столом они хвастали: "Эту сволочь, казаков, мы плетьми разгоним!" Другие еще более заносчивые говорили: "Боже, не помогай ни нам, ни казакам, а только смотри, как мы с ними разделаемся". Однако не зря говорится: "Не хвались едучи на брань, а хвались едучи с брани". Когда начались боевые действия, предводители шляхты вдруг увидели, что лагерь их стоит в самом неудобном месте: вокруг яры, болота, а в тылу, заблаговременно занятая казаками равнина. Спешно сдали начальство Иеремии три предводителя и ночью бросили лагерь. Вслед за ними бежала и большая часть "непобедимого" шляхетского войска. Казаки бросились за ними в погоню и вскоре захватили славную добычу, которая составляла 120 возов с лошадьми, 80 пушек и всяких драгоценностей на 10 миллионов золотых, не говоря уже о собольих шубах и дорогих сукнах и материях, а также заморских винах и редкостных закусках. В четыре дня казаки выпили столько меду, что его могло бы хватить полякам на месяц, хотя последних и было в два раза больше.
Пока казаки пировали, Хмельницкий размышлял, что делать дальше. Пред ним лежала беззащитная Польша, которую он мог при желании подчинить себе и окончательно освободить украинский православный народ. Однако вместо этого он осадил несколько богатых польских городов и стал ждать, чем кончится варшавский съезд панов, на котором они должны были избрать нового короля. Шляхта, желая успокоить Хмельницкого и притупить его бди¬тельность, избрала королем родного брата покойного Владислава -Яна Казимира. Новый король послал казакам милостивое послание и те, как послушные дети, тотчас оставили польские границы, вернувшись к себе на Украину.
В Киеве были устроены торжества по случаю победы православного воинства Хмельницкого. У стен святой Софии его приветствовало православное духовенство во главе с Иерусалимским Патриархом Паисием. В город, вновь ставшим православным, съехались послы Крыма, Турции, Молдавии, прибыл и московский посол с подарками от государя Алексея Михайловича. Последними приехали послы Яна Казимира, они поднесли гетману королевскую грамоту, булаву и красное знамя с изображением белого орла. Однако в сладких речах не было мира. Гетман требовал, чтобы казаки подчинялись только королю, минуя шляхту, чтоб унии, костелам и засилью евреев-арендаторов был положен конец и еще, чтобы Иеремии Вишневецкому не давали возможность начальствовать в коронном войске. Поляки такие условия сочли предерзостными, ибо они считали, что поселяне для того и созданы, чтобы служить им в холопстве, а предназначение казаков - идти на смертный бой по первому требованию шляхты, дабы охранять ее покой и не мешать ее забавам. Оскорбленная в своем достоинстве Польша пришла в движение: "Не допустим, чтобы презренные холопы указывали нам", - разносилось повсюду. Во главе войска встал сам король, он собрал 50 полков со всех концов Речи Посполитой и еще нанял немецкую пехоту в 12 тысяч человек. Разоривши и выжегши дотла окрестные села, паны встали под Збаражем, что в Галиции. На горе стоял Збаражский замок, внизу - город, возле которого расположилось войско. Поляки сделали сразу большую ошибку, начав окапываться очень широко.
Вся Украина встала для отпора кичливой шляхты. Крестьяне начали спешно перековывать плуги, косы и серпы в оружие. Запустели хутора, села. Дома остались лишь калеки, да старые бабы – все, кто мог носить оружие, ушли в Чигирин в войско Богдана Хмельницкого. Гетман расписал всех по полкам и сотням (хотя в иных сотнях" было и по тысяче человек и более) и всех полков набралось 30. На помощь к Хмельницкому пришли и донские казаки, и пятигорские черкесы. Присоединился к его войску и крымский хан Ислам-Гирей со своей многочисленной ордой.
Украинцы выступили в конце мая 1649 года и скоро были под Збаражем. Паны, застигнутые врасплох, побросали незаконченные окопы. Скорее, всего, они бы побежали, как делали это неоднократно, но было уже поздно - все пути к отступлению Хмельницкий им отрезал. Всю ночь поляки провели в молитве.
На утро казацкий полковник Бурлей повел свой полк на венгерскую пехоту короля, она была смята и бросилась назад. Татары на ее плечах ворвались в обоз. Казалось, все погибло, полякам впору сдаваться, но отважный Иеремия Вишневецкий сумел развернуть венгерцев и повел их в отчаянную контратаку. Много славных рубак Бурлеева полка полегло в той сече, пал и сам Бурлей. На выручку своему товарищу бросился Морозенко, которого поляки боялись пуще мороза", но и его полк ничего не смог сделать. Стойко стояли ляхи, ободряемые Вишневецким. Тогда казаки насыпали за ночь вокруг польского обоза высокий вал, втащили на него пушки и начали палить. На другую ночь поляки выкопали себе вал потеснее и только успели перейти на него, как казаки стали возводить себе следующий, еще выше. Когда он был закончен, полякам уже некуда было деться от стрел и картечи, тогда каждый пан стал окапывать себя и свою лошадь. В конце концов, они оказались в норах, как кроты.
Тогда Хмельницкий отдал приказ рыть подкопы, чтобы заложенными в них минами разорвать кольцо польской обороны. Но припертые шляхтичи придумали противоядие: они ставили на землю миски с водой, а сверху прикрывали их бубном. Как только вода колыхнется, бубен зазвенит. Так поляки узнавали где, в каком месте казаки роют подкоп и тут же начинали копать свой – для встречной мины. Через два месяца у поляков стал кончаться порох и свинец, вышли все съестные припасы, и они, поевши конину, стали ловить для жаркого кошек и мышей. Положение становилось отчаянным. Однако Ислам-Гирей больше тоже не хотел ждать, он по-требовал от Хмельницкого, чтобы замок был взят, иначе он начнет войну против него самого: Русским пришлось идти на штурм, впе¬реди они гнали пленников, связанных шестами; на груди у них висели мешки с землей, вслед за ними катили гуляй-городыни, т.е. крепко сбитые щиты на колесах с небольшими отверстиями для стрельбы из луков и пищалей.
Увидев перед собой городыни, поляки дрогнули и побежали. И снова их остановил бесстрашный князь "Ярема". "Кто сделает шаг назад, тот будет изрублен. Вперед!" - закричал он и, выскочив из окопов, врезался в ряды казаков и, положив многих на месте, поджег городыни. После этого приступ захлебнулся.
В это время Ян Казимир сидел в Варшаве, находящееся в его распоряжении войско было малочисленным, а ополчение прибывало медленно, так как многие местности были заняты казаками. Наконец, ему удалось собрать до 13 тысяч рекрутов, король принялся энергично обучать их стрельбе, маршировке, умению стоять в караулах. Сам ходил по ночам, проверял посты. Наконец, он с войском двинулся на подмогу панам.
По обычаю того времени у каждого шляхтича имелась в обозе своя пароконная буда, в которой хранилась ветчина, сухари, горох, овес, водка, запасное оружие, котелок для варки пищи, лопата, то¬пор и лукошко для земляных работ. Понятно, что огромный обоз сильно растянулся и тормозил движение, начавшиеся проливные дожди также не способствовали его скорости. Когда король уже находился недалеко от Зборова, он все еще не знал, где неприятель: посылаемые в разведку разъезды пропадали бесследно, а местные жители молчали, не выдавая своих ни единым словом, Хмельниц¬кому же сообщали о каждом шаге короля. Оставивши в окопах против Збаража пеших казаков, он ночью вместе с татарской конницей выступил навстречу Яну Казимиру. Не доходя до Зборова, люди Хмельницкого расположились у дороги за лесом в засаде. Гетман обратился к воинам с такой речью: "Души замученных молят о мщении, поруганная церковь взывает к вам, сынам своим, постоять за нее. Но не дерзайте поднять руки на короля, ибо он - помазанник Божий. Мы воюем против панов, которые подвигли его на нас".
Когда поляки начали переправляться через реку, гетман сидел на дереве и первым это заметил. Он тут же выслал казаков к переправе, и началась сеча. Плохо обученные польские крестьяне, из которых в основном состояло королевское войско, валились под ударами казацких шашек, как снопы. Но и шляхтичам пришлось не сладко - более 5 тысяч полегло их тогда возле речки Стрипы, так погиб цвет польского рыцарства. Многие замки и палацы в тот день осиротели.
Между тем король строил свое войско к битве у другого моста, когда на горизонте показалась черная лента. Вдруг она разом свернулась в клубок - это были татары. Они остановились перед правым флангом и стали вызывать королевские войска на себя. Поляки стояли неподвижно, тогда татары повернули направо, вихрем пронеслись перед фронтом польского войска и врубились в их левый фланг. Крики "Алла! Алла!" перемешались с криками «Иисус! Мария!». Темнота от стрел была такая, что поляки не различали своих от чужих. Полковник Лузовский, у которого стрела прошла сквозь обе щеки, прискакал к королю, и Ян Казимир с обнаженной саблей поспешил на левый фланг, громким голосом воодушевляя растерявшихся своих воинов. На какой-то момент поляки, устыдившись своего малодушия, остановились, но не надолго, в конце-концов они были смяты и новая волна татарской конницы поглотила их бесследно. Сумерки прекратили битву, оставшиеся в живых поляки собрались возле своего обоза, вокруг них плотным кольцом расположились татары и казаки.
Утром казаки повели атаку с фронта, а татары бросились полякам в тыл. Вокруг короля столпились его последние хоругви. Дружно ворвались казаки в центр, рассеяли стражу и уже приближались к Яну Казимиру, когда раздалась команда гетмана: "Згода!"
Хмельницкий не хотел, чтобы христианский монарх попал в неволю к 6усурманам. Сеча стала утихать.
На другой день начались переговоры. Ханский визирь отрезал: «Помиримся, если заплатят нам деньги, а казакам простят их вину». И пришлось полякам заплатить татарам 200 тысяч золотых, да еще дать обещание платить ежегодно по 90 тыс. Гетман приказал положить к ногам короля следующие условия:
а) чтобы церковь православная пользовалась в Речи Посполитой теми же правами, что и католическая;
б) чтобы киевский митрополит заседал в польском сенате наравне с другими сенаторами;
в) чтобы число реестровых казаков, т.е. тех, кто находится на содержании короля, было умножено до 40 тыс. человек.
Долго паны спорили, но деваться было некуда и они согласись принять условия Хмельницкого. Наконец, они подписали договор известный под именем Зборовского трактата. По условиям этого трактата именем короля объявлялось забвение всего прошлого и прощение казацкому войску. После его подписания гетман вернулся под Збараж, где польские жолнеры все еще сидели в своих окопах. Когда их отрыли, они были настолько слабы, что не могли держаться на ногах.
Поляки стали грубо нарушать условия мирного трактата и по¬тому мира в Речи Посполитой быть не могло. Крестьяне наотрез отказывались служить панам, которые вернулись в свои поместья. "Разве мы не были казаками, - говорили они, - где же обещания гетмана?" И панам приходилось бежать обратно в Польшу. Там же, где шляхтичи пытались водвориться с помощью военной силы, крестьяне разбегались. Одни уходили за Днепр и расселялись в нынешних Полтавской и Харьковской областях у границы Московского государства; другие бежали в леса и начинали грабить и разбойничать; третьи шли к гетману и требовали, чтобы он записывал их в войско.
Но Хмельницкий и без того уже вписал вдвое больше, чем сле¬довало по договору. Он было попробовал усмирить поселян силой, но этим только навредил себе. Тогда он направил в Варшаву послов с требованием, чтобы уния была уничтожена и чтобы имущество униатских монастырей было передано православным. В ответ на это паны снова объявили Украине войну. Все взрослые поляки записы¬вались в войско, дома остались только ксендзы, старики и дети. Римский папа отправил посла в Люблин, который привез отпущение грехов всем призванным в поход. Среди поляков было такое одушевление, точно они готовились пролить не христианскую кровь, а собирались в поход против неверных.
Увы, среди казаков единодушия в то время уже не было. Многие казацкие старшины, получив то, чего они добивались, забыли законы товарищества, начали жить по принципу "моя хата с краю". Но главное даже не это - огромное число простых казаков утратило первоначальную святость своей борьбы.
Многие запачкали свою совесть разбоем и насилием, нарушив устои православия. Огромная масса казачества утратила свою внутреннюю цельность, развратилась, потеряла чистоту веры, ради ко¬торой и начиналась борьба. Вот основная причина вялости казаков и грубых просчетов, которые были допущены ими уже с самого начала военных действий.
Каковы же были эти ошибки. Во-первых, Хмельницкий позво¬лил соединиться разрозненным силам поляков, во-вторых, упустил случай разбить их, когда они проходили узкими прогалинами меж¬ду болот. Наконец, когда при переправе через Стырь поляки пере- ссорились с немцами и многие порывались бросить войско, казаки вместо того, чтобы воспользоваться таким удобным случаем для нападения, беспечно пировали в лагере Ислам-Гирея. Наконец, 30 июня 1651 года на равнине перед селом Берестечко, что на Волыни, состоялось генеральное сражение. Число поляков простиралось до 300 тыс. человек, казаков было не более 80 тыс., плюс татарская орда из 120 тыс. конников. Рассеялся утренний туман, солнце осветило равнину, и стало видно, как на одной стороне поблескивают панцири и колышутся перья, а на другой чернеют казацкие свитки и белеет знамя повелителя крымских татар.
Битву начал храбрый князь Вишневецкий, он врезался с левого фланга в скованный цепями казачий табор и неожиданно рассек его пополам. Как потом оказалось, в среде казаков были изменники, подкупленные Яремою. Однако на какое-то время верные казаки сумели вновь сплотить свой табор и Вишневецкому пришлось отступить с большими потерями. Но тут грянули разом 40 польских орудий и татары, бросившиеся было на выручку казакам, вдруг разом побежали в непонятном страхе обратно. Они кидали седла, бурки, торбы, лишь бы облегчить своих коней. Бог на этот раз был явно стороне поляков, ибо не что иное как грозный лик Царицы Небесной до смерти напугал мусульман. Казаки за то, что не сумели сохранить в чистоте заветы Православия, должны были искупить общий грех своей пролитой кровью.
К вечеру от казачьего войска осталось едва ли половина. Помраченные Божьим гневом, казаки палили друг в друга. За ночь казачий табор покинули все, кто стоял нетвердо в своей вере. Увы, их было большинство. Осталось 3.тысячи самых отважных воинов. Окруженные со всех сторон, они дрались подобно львам и почти все пали геройской смертью. Остался небольшой отряд в несколько сот бойцов, храбрейших из храбрых. С ними поляки ничего не могли поделать. Потоцкий, жалея свои таявшие полки, послал сказать что, если казаки сдадутся, то останутся живы. В ответ же казаки побросали в воду все свое золото и серебро и прокричали: "Знайте, ляхи, что казаку всего дороже свобода!" Тогда гетман бросил против них два свежих полка. Казаки прочли молитву, обняли друг друга и бросились в сечу. Почти весь Радзивиллов полк погиб, прежде чем перебили русских. Остался один из той горстки храбрейших. Он спрыгнул в лодку и отмахивался косой. 14 пуль выпустили в него, но он продолжал держаться на ногах. Король, бывший Владетелем его отваги, приказал сказать казаку, что он преклоняется перед его храбростью и дарует ему жизнь. - "Я гнушаюсь жизнью, видев смерть своих товарищей, и хочу умереть как казак!" - растил на это последний боец под Берестечком. Тогда недруги вошли в воду и проткнули его копьями с разных сторон.
Прошло еще три года тяжкой войны. Украина обеднела, обезлюдела. Лучшие казачьи силы полегли в битвах, поселяне уходили за Днепр на новые земли. Несмотря на жестокость, Польша была бессильна смирить восставший православный русский народ, однако казаки были слишком малочисленны, чтобы устоять без посторонней помощи. И тогда гетман Хмельницкий обратился к единоверной Москве, где в то время царствовал отец будущего императо¬ра России Петра I - Алексей Михайлович. Патриарх Никон и все русские люди просили царя пойти на этот рискованный шаг, ибо с принятием Украины под свое покровительство становилась неизбежной война с Польшей. И только тогда, когда московские ратные люди дали обещание идти биться с королем польским, не щадя своих голов, царь послал на Украину двух именитых бояр.
На третий день Крещенья 1654 года была назначена большая Рада в Переяславле. На рассвете ударили довбыши, и площадь стала заполняться народом. В 11 часов вышел Гетман и вся старшина казацкого войска. Хмельницкий предложил народу выбрать себе государя, одного из четырех кого захочет: или турецкого султана, или крымского хана, или короля польского, или царя православного.
Сказавши о каждом, что было нужно, гетман прибавил от себя, про царя восточного. "Этот великий царь склонил к нам свое милостивое сердце и прислал бояр с милостью. Возлюбим его с усердием. Кроме его царской руки, мы не найдем благотишнейшего пристанища". Тысячи голосов отвечали: "Волим под царя восточного!" После этого полковник Тетеря обходил площадь и спрашивал: "Чи вci так соизволяете?" "Bci! - кричал народ единогласно. Тогда гетман возгласил: "Буди так! Да укрепит Господь крепкою рукою!" Народ отвечал: "Боже, утверди! Боже, укрепи, щоб на виси всi були единi!" И только после этого начался священный обряд присяги.
Еще три года прослужил гетман на своем посту. Прослужил бы может быть и больше, если б заезжий шляхтич не опоил его отравленной водкой. Он стал сохнуть, болеть и в Успенье 1657 года скончался в Чигорине.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

80 богатырей с палицами против Орды.
Единый веник и разрозненные прутья. Кровь мучеников или культурное "завоевание" Нерусских. Православный храм в Золотой Орде. Авторитет и власть русского митрополита. Военные поселения в степи. Половина войск Золотой Орды - славяне.
Начало молодечества на Дону. Порядок и дисциплина. Зигзаги судьбы.


"...Вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете..."
Н.В.Гоголь


Из летописей мы знаем, что христианские богатыри были на Руси вплоть до нашествия Батыевых полчищ. В битве при Калке, например, участвовало 80 русских богатырей под предводительством легендарного Алеши. Историки при этом сообщают, что богатыри отражали нападения врагов палицами, и, так как не имели защитных доспехов, все полегли под дождем монгольских стрел.
Объяснение это, на наш взгляд, весьма поверхностно, и многое остается неясным, а главное, создается впечатление, что судьба была чересчур несправедлива к Руси. На самом деле древние, богатыри легли костьми за Русскую землю, кровью своею омыв грехи безбожных князей, истреблявших собственный народ. Однако кровь мучеников за веру и отечество зря не проливается: рано или поздно Додает обильные духовные всходы и служит залогом возрождения народа в последующих поколениях. Что и случилось, как известно, первый раз спустя полтора века во время Куликовской битвы.
О том же, что традиция прежде всего духовного, а затем уже и физического богатырства не прервалась на Руси, красноречиво свидетельствует пример двух иноков Троице-Сергиевой Лавры: Александра Осляби и Андрея Пересвета, сокрушивших в единоборстве иноземных богатырей в начале Куликовской битвы. Да, монголы в 13-м веке одолели наших предков, но одолели они не единое Русское государство, а кучку разрозненных княжеств (как сказали бы сегодня "суверенных" государств), ослабленных борьбой друг с другом. Да и то победили не всех, а тех, кто уже был побежден грехом и развратом.
Скажем, русские, жившие в Приазовье и обслуживающие перевозы в нижнем течении наших великих рек Днепра, Дона и Волги - бродники, остались непокоренными. Хотя они и были обложены данью, не платили ее. Одним из центров их сосредоточения была дельта Дона и древний город Танаис, который был рас¬положен на месте нынешнего Ростова-на-Дону. Батый так и не смог взять штурмом этот город.
Но вначале коротко расскажем о том, кто такие были татары-монголы, откуда они пришли на нашу землю и каким способом одержали победу.
С незапамятных времен на северо-востоке нынешней Монго¬лии обитали многочисленные кочевые племена, занимались они исключительно скотоводством. Объединенные в начале XIII века под властью смелого и решительного Темучина (прозванного впос¬ледствии Чингиз-ханом - "властелином Вселенной"), они образовали сильное и высокомобильное войско. Монгольские всадники отлично владели луком, пикой и саблей. Пики у них были снабжены специальными крючьями, чтобы удобней было стаскивать противника с лошади. Стрелы у них были двух видов: с калеными наконечниками, которые могли пробить доспехи, и обыкновенные, легкие, применявшиеся в стрельбе по дальним незащищенным целям.
Поток монгольских орд, двигавшихся на запад, захватил в сво¬ем течении многочисленные тюркские племена под общим названием "татал" (или "тата"). Отсюда и двойное название завоевателей (буква "л" со временем превратились в "р") - монголы-та¬тары. (Отсюда видно, что коренные ордынцы и тюрки - жители Поволжья далеко не одно и тоже, хотя имеют и одинаковое название.)
Вот что рассказывает о тактике монгольских всадников римский монах Плано Карпини, побывавший в гостях у Батыя в 1246 году: "Надо знать, что всякий раз, когда они завидят врагов, они идут на них, и каждый бросает в своих противников три или четыре стрелы; и если они видят, что не могут их победить, то отступают вспять к своим. И это они делают ради обмана, чтобы враги преследовали их до тех мест, где они устроили засаду.
Вожди или начальники войска не вступают в бой, но стоят вдали против войска врагов и имеют рядом с собой на конях отроков... Иногда они делают изображения людей и помещают их на лошадей, это они делают для того, чтобы заставить думать о большом количестве воюющих...
Перед лицом врагов они посылают отряд пленных... С ни¬ми идут и какие-нибудь татары. Свои же отборные отряды они посылают далеко справа и слева, чтобы их не видели противники и таким образом они начинают сражаться со всех сторон... А если случайно противники удачно обороняются, то татары устраивают им дорогу для бегства, и сразу, как те начнут бежать и отделяться друг от друга, они их преследуют и тогда во время бегства убивают больше, чем могут умертвить на войне".
В Китая и Персии монголы взяли в плен и заставили работать лучших военных специалистов того времени. Отсюда понятно почему боевая техника у них была на самом высоком уровне. Захватчики разбивали стены, встречавшихся на их пути крепостей мощными таранами, взрывали пороховыми зарядами, наконец, поджигали осажденных нефтяными бомбами. Их катапульты были в состоянии метать полуторацентнеровые камни. За полвека непрерывных войн Чингисхан подчинил себе 720 народов на огромном пространстве от моря Желтого до моря Черного. Армия его насчитывала 300 тысяч отборных всадников.
Вот с каким врагом предстояло сразиться русским людям. Смогли бы они отразить его ужасное нашествие? Смогли бы, не измени их князья заветам равноапостольского князя Владимира Владимира Мономаха, сохрани они чистоту веры и единство в годину испытаний. Об этом красноречиво свидетельствует злополучная битва при Калке.
В1223 году одна из армий Чингис-хана под командованием Субудая перевалила через Кавказский хребет и встретилась с объединенными силами половцев, лезгин, осетин и черкесов.
Упорное сражение показало монголам, что грубой силой они не одолеют объединившихся. И тогда Субудай пошел на хитрость он богато одарил половцев, пообещав не трогать их земли, как земли родственного тюркоязычного народа. И половцы, предав союзников, отправились восвояси. Субудай разгромил ослабленного изменой противника и без промедления пустился в погоню за «родственниками». Наголову разбитые половцы сполна заплатили за свое предательство.
Бежавший на Днепр половецкий хан Котян умолял о помощи галицкого кого князя Мстислава Удалого. Мудрый князь сразу понял какая страшная беда грозит Руси, и, рассудив, что лучше перенести сражение в половецкие степи, чем подвергать опасности свои земли принял предложение вчерашнего своего врага Котяиа. Мстислав Галицкий убедил выступить против татаро-монголов еще двух сильных князей - Мстислава Киевского и Мстислава Черниговского. Плохо, что с самого начала южнорусские князья не смогли договориться об единоначалии и объединении всего войска. Оберегая свой "суверенитет", они тем самым обрекли себя на разрозненные действия, а в итоге - на поражение.
Спор возник у реки Калки: Галицкий и Черниговский князья были за то, чтобы переправиться на другой берег, а Киевский -стоять на месте и ждать противника. Так и не придя к согласию, каждый поступил, как хотел: Мстислав Киевский стал обносить свой лагерь оградой из кольев, а половцы и два других Мстислава перешли на левый берег. Когда началась битва, монголы обратили передовой отряд, состоявший из половцев, в бегство, и те, отступая, смяли двигавшихся за ними русских. После кровопролитнейшей схватки галичане и черниговцы были наголову разбиты. За их избиением следил с высокого правого берега Мстислав Киевский, так и не тронувшийся с места на помощь братьям по крови и вере.
На следующий день пришел его черед защищаться. Субудай напал и на него, переправившись через реку. Три дня киевляне отражали атаки татар, а на четвертый день Субудай предложил за выкуп снять осаду и пропустить войска домой. Обрадованный Мстислав согласился. Но как только русская дружина вышла из укрепленного лагеря, враги напали на нее и всю уничтожили. Мстислава и прочих знатных пленников монголы бросили на пол юрты и накрыли сверху досками. И на этом живом помосте как бы в назидание русским, не уступавшим друг другу перед лицом врага, Субудай устроил пир своим военачальникам.
Однако за победу на Калке, даже при том, что силы русских разрознены, монголы дорого заплатили. По крайней мере, идти вперед сил у них уже не было. Субудаю пришлось повернуть назад, к Волге. Там его войско встретили волжские болгары и разбили наголову. Сам Субудай едва тогда спасся. Выходит, не были монголо-татары непобедимы даже с самого начала.
Требовалось извлечь урок из битвы при Калке: объединиться, избрать единого военачальника, стоять насмерть и не идти ни на какие переговоры с коварным врагом. Но этого не было сделано. Князья, забыв Бога, ослепленные злобой друг к другу, не желали простить старинные обиды и продолжали проливать братскую кровь. Не мудрено, что когда, в 1237 году внук умершего Чингисхана Батый напал на Русь с тем же Субудаем во главе 300-тысячного войска, ослабленные русские княжества не в силах были по одиночке сдержать этот натиск и погибали одно за другим. И хотя славянские ратники проявили чудеса храбрости - один ма-ленький Козельск семь недель отбивался от во сто крат превосходившего его врага - единую власть, единое руководство военными действиями невозможно было возместить ни храбростью, ни отвагой. -
Однако победа татаро-монголов, если вдуматься, была весьма относительной. В первое же десятилетие Батыева нашествия происходит обратное "завоевание" русскими монгол. Завоевание культурное. Иначе и быть не могло, ведь монгольская речь (письменного языка у них не было) состояла всего из нескольких слов, а входившие в состав Орды печенеги (впоследствии называвшиеся ногаями) были настолько дики, что не умели различить весну от осени и год отсчитывали с начала вырастания травы. Не мудрено поэтому, что монголы перенимали культуру и язык русских, усваивая новые для себя обычаи. Но что еще важнее, многие из них с приходом на Русь стали креститься в православную веру. Не случайно в ставке хана буквально с первых лет образования Орды выстроен православный храм. Сын Батыя Сатрак и его жена стали христианами, а племянника завоевателя рукоположили во Епископа.
Даже когда монгольская правящая элита повернулась лицом к Магомету и приняла ислам (с этого момента, кстати, и начинается закат Золотой Орды), она по-прежнему относилась с почтением к православному духовенству. Пример - исцеление жены хана Джанибека Тай Абдулы святителем Алексием. Кстати, именно в ее честь недалеко от Москвы был построен город Тула (само название топонима происходит от сокращенного - Таи Абдула), где супруга властителя Золотой Орды, которая изначально была Христианкой, доживала свои последние годы. Вот почему в продолжение всего периода татаро-монгольского ига русский православный митрополит пользовался в Золотой Орде гораздо большим авторитетом, а следовательно, и властью, чем все князья вместе взятые.
Последние, за небольшим исключением, в сущности, были приказчиками хана, не имеющими права содержать собственной дружины и вести самостоятельную политику. Из бывших княжеских дружинников было составлено особое войско, в котором только высшее начальство - тысяцкий и темник (от тюркского слова «темен» - тьма, что значит 10 тысяч) были природными монголами, остальные же - сотники, пятидесятники и десятники - были русскими. Кроме этого воинского контингента, одна десятая часть мужского населения русского народа ежегодно пополняла вооруженные силы монгол. Причем последние строго следили за тем, чтобы русские не смешивались ни с половцами, ни печенегами и жили обособленными военными поселениями.
Русские поселенцы были расселены на землях исключительно плодородных (низовья Днепра, бассейн Дона и Волги), которые в 17-м веке разрозненная и потому ослабленная Русь вынуждена была уступить кочевникам - прежде всего половцам. На этих зем¬лях русским поселенцам позволялось свободно заниматься коневодством, скотоводством, рыболовством, охотой и огородничеством. Однако им строго-настрого запрещалось земледелие, так как монголы резонно полагали, что оно может повредить их боеспособности. Поселенцы или, как они назывались у монгол - "казаки" были свободны от различных податей в отличие от населения ко-ренных областей Руси, обязанного платить дань хану, баскакам да еще своему "родному" князю. Вот откуда презрение у стародавних казаков к хлебопашеству и мужикам в частности.
Выведенные из родных мест русские поселенцы, а также исконные жители Приазовья и бродники описаны европейскими послами, побывавшими в Золотой Орде. В частности, посол Людовика IX, Вильям Рубрикус, проезжая по нижнему течению Дона сказал: "Повсюду среди татар разбросаны поселения русов. Они превратились в закаленных воинов. Средства для жизни добывают войной, охотой, рыбной ловлей и огородничеством. Для защиты от холода и непогоды они строят землянки и постройки из хвороста. Своим женам и дочерям они не отказывают в богатых подарках и нарядах. Все пути передвижения обслуживаются русами и на переправах рек - повсюду "русы". Далее Рубрикус возмущается тем, что отдельные шайки русов и алан (осетин) по 20 человек и более нападают на богатых путешественников и грабят их. (Стало быть "молодечество" на Дону родилось много раньше, чем появился там легендарный Стенька Разин.)
Известно, что золотоордынские войска более чем наполовину состояли из русских воинов. То, что большинство русских не изменило своей вере, и почти все они остались православными, подтверждает тот факт, что с образованием военных поселений повсюду в степи стали строиться храмы. Возникло несколько новых православных епархий. Об этом свидетельствует и письмо венгерского короля Белы, сообщавшего папе Григорию, что в составе монгольских войск, опустошивших Венгрию, были "русские бродники с Востока и другие еретики с Юга". Естественно, что католик Бела не мог иначе назвать православных, как "еретиками".
Было бы неверным полностью отрицать влияние монгол на русских. Оно, естественно, было. И это мы легко можем проследить в нашем современном языке, который несет отпечаток я того времени. Скажем, слова "атаман" (тюркского происхождения корни - "ата" - отец и "ман" - темен " 10 тысяч, т.е. темник, командир отряда казаков числом в 10 тысяч) также как "есаул" ( с тюркского буквально "распорядитель, исполнитель повелений), (от тюркского "сагайда" - "козел", ибо, по обычаю, колчан для стрел изготовляли из шкуры козла, натягивая ее на деревянный каркас), "торба" (от тюркского "мешок", "котомка") и т. д. вошли в казачий обиход с появлением в южной Руси монголо-татар.
Система наказаний, в частности ответственность всех за трусость или предательство одного из воинов (Монгольское правило гласило: «Если из десяти человек бежит один или двое, то все умерщвляются, и если бегут все десять, а не бегут другие сто, то все умерщвляются. Точно так же, если один, или двое, или больше смело вступают в бой, а десять других не следуют за ними, то их также умерщвляют, а если из десяти в попадает плен один или больше, другие же товарищи не освобождают их, то они также умерщвляются»), безо всяких изменений была перенята казаками у золотоордынцев и сохранялась, у тех же запорожцев до середины XVIII века. Следует отметить, что благодаря последнему обстоятельству дисциплина в ханских войсках была гораздо выше, чем в современных им европейских армиях. Структура же почтовых сообщений, введенная монголами на территории всей громадной империи, была настолько совершенна, что была перенята Российской империей и просуществовала в России несколько столетий вплоть до первой четверти 19-го века.
И все таки, хотя жестокая власть ханов была для славян меньшим злом, чем кровавая междуусобица собственных князей, иго оставалось игом. Не случайно в русских сказках появился образ Бабы Яги Костяной Ноги. Не было страшнее ведьмы в мировом эпосе. Сидя на пепелищах родных городов, матери, чтобы успокоить своих чад говорили им: "Не плачьте, придет бабай-ага и возьмет вас». Постепенно тюркское "бабай-ага" - что означает буквально «старый господин» превратилось в Бабу Ягу. Платить дань чужому народу, отдавать ему в рабство собственных детей было невыразимо тяжко. Вот почему, когда на северо-западных границах Руси стало развиваться и увеличиваться независимое Литовское княжество, взоры наших предков обратились в его сторону.
Однако мы не сказали, почему бродники по замечанию Рубрикуса «народ многочисленный», для которого была в 1261 году учреждена особая православная епархия Сарская, с принятием монголо-татарами магометанства вдруг исчез, как будто испарился.
Объясняется это очень просто. Славянское население Приазовья и Дона, оставшееся на своих старых местах стало терпеть притеснения и испытывать все усиливающееся давление со стороны новоявленных мусульман, властителей Орды. Меньшая часть его, не выдержав борьбы и лишений, приняло мусульманство и смешалось с тюрками. Именно эти люди положили основание племени киргиз-кхасакам или кайсакам.
Все же остальное свободолюбивое и сильное духом казачество, оставшееся верным Православию и заветам предков, переселилось к своим родичам на Днепр, ( Родичи эти назывались черкасы (само слово происходит от тюркского выражения "чири киси", что буквально означает - "люди армии" или, говоря современным языком, профессиональные военные). Черкасы составляли ядро дружины киевских князей с незапамятных времен и являлись отдельным сословием, имевшим свои особые права и вольности.
Во время нашествия Батыя черкасы, как и бродники Танаиса, остались независимыми, укрывшись от завоевателей на днепровских островах. Оттуда они постоянно предпринимали речные и морские походы на татарские владения, а затем и турецкие. Сначала они прозывались казаками островными, а затем казаками запорожскими. Во второй половине XIV века кроме бродников с Дона к ним прикочевали и черкасы низовьев Кубани и предгорий Кавказа. Последние на протяжении целого столетия отстаивали свою веру и независимость в борьбе с мусульманами, окружившими их со всех сторон. В итоге большая часть из них погибла, часть ушла на Днепр к братьям по крови и по духу. Но были среди них и такие, кто смешал свою кровь с тюркской и принял магометанство. Последние выделялись среди персов и турок своей храбростью и дерзкой отвагой. По созвучию с их прежним именем турки прозвали их "черкесами", что в переводе с турецкого означает "головорезы".) в русские окраинные или иначе украинские города под защиту литовских и московских великих князей. Как раз в этот период времени - вторая половина XIV века -казачество объявило всему мусульманству непримиримую войну, войну страшную по своей жестокости, длившуюся несколько веков и закончившуюся победой православных рыцарей. «Именно их имел ввиду Гоголь, когда писал: "Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких князей возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников".
Итак, взоры наших предков в XIII веке все чаще и чаще стали обращаться на Северо-Запад, защищенную лесами и топями Литву. Собственно могущество литовского княжества стало быстро расти после того, как 40 тысяч днепровских казаков открыто взяли его сторону, перейдя на службу к сыну князя Гедемина - Ольгерду. Автоматически все земли бывших Киевского и Волынского княжеств вошли в состав Великого княжества Литовского. Столь решительный поступок днепровских Черкасов объяснялся православием Ольгерда и высоким положением русских в его государстве, с одной стороны, с другой - предательскими действиями московского князя Ивана Калиты, опустошавшего и грабившего вместе с золотоордынским ханом Узбеком непокорные ему русские княжества.
Поддерживаемый казаками Ольгерд разбил монголов при Синей Воде и занял Подолье. Таким образом границы Литвы достигли Черного моря. После чего литовский князь решил покончить с Москвой и поддерживающей ее Золотой Ордой. Для этого он вошел в союз с тверским князем и объединенными силами занял город Дмитров.
В 1368 году Москва была осаждена литовцами, действовавшими в союзе с тверцами и рязанцами. Одновременно в Новгороде сел родственник Ольгерда Юрий Нариманович. Казалось, участь Москвы (в ней в то время сидел несовершеннолетний сын Ивана Красного, внук Ивана Калиты, Дмитрий, прозванный впоследствии Донским), а за ней и Золотой Орды предрешена. Но Бог судил иначе. Москва выстояла и вскоре скончался Ольгерд. После его смерти на литовский престол сел его старший сын - вероотступник Ягайло, который также стремился сокрушить московское княжество. Для этого он пошел на нечестивый союз с золотоордынским ханом Мамаем. Видя такое дело, днепровские казаки во главе со своим атаманом Боброком переходят на сторону князя Дмитрия, а за ними и оставшиеся верными православию братья Ягайло - литовские князья Андрей и Димитрий. На поле Куликово сразиться за землю русскую, за веру православную пришли воины из всех русских княжеств, кроме одного - Рязанского. Рязанский князь Олег в этой борьбе взял сторону врага. По молитвам преподобного Сергия Радонежского Бог даровал победу русским. Куплена она была дорогою ценою. За три часа сражения мы потеряли 40 тысяч воинов, но татары - вдвое больше. И опять решающую роль сыграли предводительствуемые Боброком казаки до последнего часа стоявшие в засаде и обрушившиеся на врага, как снег на голову. Когда черкасы ринулись на врагов, татары закричали: "Увы нам, слабейшие люди с нами сражались, а сильнейшие все сохранились". "После чего, - пишет летописец, обратились татары в бегство и побежали".

КОРНИ

Откуда пришли наши предки и как они расселялись.
Болконский лес - место, из которого берут начало большинство крупных Европейских рек. Кентавры, они же скифы и они же гунны -один и тот же народ.
Отчего славяне называли себя славянами.
Победоносное шествие скифов-славян по миру во время пророка Иеремии. Их ахиллесова пята, которая до сих пор дает о себе знать. Участь Кира и Дария I, дерзнувших вторгнуться в скифские пределы. Подвиги князя Святослава и его дружины.
Что произошло после крещения Руси. Почему Илья Муромец стал богатырем.
Оскудение Руси и необходимость горького лекарства.


Поучение Владимира Мономаха детям своим

..."Чадца мои (т.е. дети мои) первое страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творите неоскудну, та бо начаток всякому добру. Поистине, дети мои, разумейте, како человеколюбец Бог милостив и премилостив: если нам человеком грешным и смертным, кто зло сотворит, то хощем истребити его и кровь пролить, а Господь наш, владея жизнью и смертью, согрешенья наша выше главы терпит, как отец, чадо свое любя, бия и снова привлекая к себе...
Вы же паче убогих не забывайте, но елико можете по силе кормите и заботьтесь о сиротах и вдовицах и не давайте сильным погубить человека. Епископы, и попы, и игумены чтите, с любовью взимайте от них благословенье, и не устраняйтесь от них, и по силе любите и снабжайте, да при-имите от них молитву от Бога. Паче всего гордости не имейте в сердце и уме, но говорите: смертны есмы, днесь живи, а заутра в гробе, все, что нам еси дал не наше, но Твое, порученное на мало дней. Старого чтите как отца, а молодого как брата.
В дому своем не ленитеся, но все видите. Леность бо всему мати, что умеете, то забудете, а чего не умеете, не научитесь. Не могите ленитеся ни на что доброе во первых к церкви - да не за-станет вас солнце в постели. Заутра отдавши Бо-гови хвалу и узревши солнце, прославите Бога с радостью, рече: "Просвети очи мои, Христе Боже..."
На войну вышед не ленитеся, не надейтеся на воевод, не злоупотребляйте ни питьем, ни едой, ни спаньем. Караулы сами наряжайте, а оружье не снимайте с себе вборзе (т.е. второпях), не разглядевши всего, внезапу бо человек погибает.
Лжи блюдитеся и пьянства и блуда, в том бо душа погибает и тело"...


Как известно, из ничего ничего не возникает; и никто еще не видел, чтобы заброшенная в степи |дикая яблоня давала крупные, сладкие и сочные плоды. Точно так же невероятно, чтобы на пустом месте возник народ, прославившийся в мире столькими подвигами и талантами. Итак, давайте вместе поищем корни казачества. Как теперь уже доподлинно известно, как и все европейские народы, славяне вышли из единой арийской прародины, находившейся в верховьях Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи. Сначала они заселяли Балканы. Эта южная ветвь славянских народов, прославившаяся своими плаваниями по южным морям, получила название Венетов. Венеты построили Венецию и поныне единственный в мире город, стоящий на сваях посреди моря. Кроме того, они основывали порты по берегам Черного (Сурож) и Азовского морей (Азов) задолго до прихода туда греков и тем более татар и турок. Другая группа славянских пле¬мен - варга, впоследствии прозванные варягами, - пошла на север Европы и поселилась на берегах нынешнего Балтийского моря, в ту пору называвшегося морем Варяжским. Одно из варяжских (северославянских) племен - Ругии, или Руссии, давшие название острову в Балтийском море Ругия, или Руссия, - приобрело славу Знаменитейших воинов и торговцев. Этот храбрый народ был призван восточнославянскими племенами на берега озера * Ильмень и реки Днепр, где и было основано Древнерусское государство. Восточные славяне, заняв а) верховья Немана и Запад- ной Двины, текущих в Балтийское море; б) верховья Ловати, Шелони и других рек, впадающих в озеро Ильмень, а оттуда через Ладожское озеро и реку Неву - в Балтийское море; в) верховья рек, впадающих в Северную Двину и Белое море; г) верховья Днепра, Оки, Дона и Волги, которые несут свои воды в Черное и Каспийское море, другими словами, овладев важнейшим водо¬разделом Европы - Волковским лесом, получили возможность расселяться на обширнейшем пространстве этой части света (Эта теория аргументирована и доказана в работах Юрия Венелина).
Осваивая привольные южные степи, наши предки приручили обитавших там диких лошадей. Постепенно они стали лучшими в тогдашнем мире наездниками и конными стрелками и наводили ужас на все народы, которые пытались им сопротивляться. Например, древние греки, которые жили в гористых местах и почти не пользовались по этой причине лошадьми, видя неуловимых и непобедимых пришельцев севера, издали поражавших их стрелами, - решили, что они составляют одно неразрывное целое с их скакунами, и назвали их кентаврами. По их представлениям зад и ноги кентавра были конскими, а грудь, голова и руки - человечьи. Много позже греки все же разобрались и поняли, что кентавров нарисовало им их испуганное воображение, что на самом деле нападали на них искусные наездники, в совершенстве владевшие своими конями. Они назвали этот воинственный и отважный степной народ скифами, которые, собственно говоря, и являются пращурами славян. Легендарные же амазонки были не кто иные, как восточнославянские женщины, которые отличались особой мудростью, терпением и дальновидностью. Они не хуже своих мужей умели владеть оружием и конем, особенно когда враги вступали в пределы их отечества.
Вообще говоря, из-за различных наименований наших предков различными народами произошла большая путаница, которая до сих пор мешает нам увидеть свою родословную целиком.
Славянами, или "еловыми", то есть "говорящими", наши предки называли себя сами, обозначая этим именем всех своих даль¬них и близких родичей, которые говорили на понятном им языке. Немыми, или "немцами", они в отличие от себя называли все те на¬роды, которые вследствие разницы языка говорить с ними не могли. Но так как славяне долгое время вплоть до своего крещения Кириллом и Мефодием не имели азбуки, а следовательно, и письменно¬сти, то естественно, что ни в каких документах их самоназвание - славяне - не зафиксировано. Зато был широко распространен греческий термин "скифы".
Как известно, во время знаменитой осады Трои, запечатленной в "Илиаде" Гомера, славнейшим героем со стороны греков был царь Ахиллес. Гомер, как истинный поэт, приписывает ему чудесное происхождение от брака храброго греческого царя Пелея с русал-
кой. Однако, чуждый выдумок греческий летописец, Арриан говорит, что Ахиллес был скифом, родившимся на берегах Азовскогоморя. Он был изгнан со своей родины за необузданность нрава и гордость. Поселившись в Греции, он прославился замечательной храбростью, которая, кстати сказать, была у наших предков обычной нормой поведения. Очевидными признаками скифского (славянского) происхождения Ахиллеса, по словам Арриана, были его русые волосы, голубые глаза и необычайная ярость в бою, а также и скифский покрой его одежды с характерной застежкой. По преданию место, откуда отправился в Грецию Ахиллес, находится в исконных землях Запорожского войска - на оконечности знаменитой Кинбурнской косы. Не случайно на протяжении веков место это на-зыалось у греков ахиллесовым берегом.
Упоминания о скифах и их подвигах встречаются у древних писателей еще за 1000 лет до Рождества Христова. Особенно прославились скифы своим походом, предпринятым от берегов Днепра и Дона через Кавказские горы, Армению, Персию и Малую Азию, вплоть до берегов Нила. На своем пути эти отважные воины подчинили себе Мидийского царя Киаксара и заставили его платить себе дань, затем они направились в Ассирию. И Ассирийскому царю пришлось откупаться от них своими знаменитыми сокровищами. Из Ассирии скифы повернули к богатым городам Финикии, потом проникли в Филистимскую область, а далее их путь лежал в Египет. Фараон Псамметих вышел к ним навстречу с богатыми дарами и упросил их удалиться. Тогда скифы довернули на Север и вторглись в цветущую. Иудею. Живший в это время в Иерусалиме пророк Иеремия предсказал нашествие скифов в следующем пророчестве:
"Смой злое с сердца твоего, Иерусалим, чтобы спастись тебе; доколе будут гнездиться в тебе злочестивые мысли?"
"...Вот я приведу на вас, дом Израилев, - говорит Господь, - народ издалека, народ славный, народ древний, народ, языка которого ты не знаешь и не будешь понимать, что он говорит. Колчан (хранилище стрел) его, как открытый гроб. Все они люди храбрые...". (Иер 5, 15-16; Иер 6, 22-23).
Скифы едва не захватили Иерусалим, город спасло только то, что иудейский царь Осия по примеру других задобрил скифов подарками и умолил их пощадить его и всех, спрятавшихся в Иерусалиме иудеев. И только после этого непобедимые скифы, нагрузившись богатейшей добычей, повернули домой в родные Днепровские X Донские степи. Возвращались они по покоренным ими же странам, повсеместно предаваясь пиршествам и забыв всякую осторож-ность.
Прознав про способность наших предков напиваться до бесчувствия, царь одной из покоренных ими стран Киаксар сделал вид, что приготовил для своих победителей роскошное угощение и выставил множество бочек вина. Когда же они, что называется "набрались", он отдал приказ своим солдатам избивать мертвецки пьяных воинов. Только небольшая часть скифов вернулась на родину. Вообще эта пагубная привычка не раз была причиной позорной гибели наших воинственных предков. Через сто лет после описанной трагедии страсть к вину опять стала причиной поражения скифов-славян.
Дело было в 530 году до Рождества Христова: Кир, великий завоеватель, покоривший все царства Малой Азии, решил идти на скифские племена, предварительно прислав их царице Томириссе предложение выйти за него замуж. Томирисса, в ту пору уже немолодая женщина, поняла, конечно, что это был только предлог, чтобы завладеть ее народом и послала Киру отказ, предупредив завоевателя, что они прекрасно могут царствовать каждый в своей стране и не воевать друг с другом.
Однако алчность Кира не знала границ, и он двинул свои войска в скифские пределы. Но чтобы не испытывать судьбу в открытом бою, зная, что скифы бесстрашные и искусные воины, коварный перс решил победить их хитростью. Для этого он выслал вперед всех слабых и трусливых вояк, которых ему было не жалко, приказав им на ночлеге приготовить много пищи и вина и ждать. Скифский передовой отряд под предводительством сына Томириссы без труда рассеял этот сброд и набросился на вино и закуски. В самом разгаре пьяного разгула персы напали на парализованных вином скифов и наголову разбили их, взяв в плен около 150 тысяч. Среди последних был и сын царицы Томириссы.
Узнав про это, Томирисса послала сказать Киру, чтобы он отпустил к ней сына и тогда она не будет мстить ему за предательское нападение, если, конечно, персы удалятся восвояси. Но Кир не торопился исполнять этот мудрый совет, он только приказал снять оковы с сына царицы. Юноша же от стыда и горя, что не оправдал доверия, в отчаянии наложил на себя руки. Прослышав о его гибели, Томирисса бросила против персов все свои войска в которых было 300 тысяч мужчин и 200 тысяч женщин. Обе стороны"дрались с необыкновенным ожесточением. В итоге скифы победили, Cам Кир был убит в бою. Когда отыскали его тело, Томирисса приказала отрубить ему голову и бросить ее в кажаный мешок,
наполненный человеческой кровью, при этом она сказала: "Ты всегда жаждал
так напейся ею досыта в этом мешке, кровопийца".
Спустя 20 лет один из преемников Кира, Дарий I решил отомстить скифам за поражение персидских войск и покорить их страху. Для этого он собрал со всей своей империи огромное войско и вступил в скифские пределы со стороны Дуная, там где сейчас рас¬положены Одесская область и Молдавия. В то время, как это часто бывало и позже, скифские племена враждовали друг с другом, и, даже несмотря на весть о приближении персидских полчищ, они не хотели на время забыть междоусобные раздоры и придти на помощь тем кто находился ближе всего на пути завоевателя. Поэтому боя с Превосходящими силами противника скифы намеренно не принимали , а постоянно отступали к востоку, заблаговременно отправив детей и лишний скот далеко на север. Они все время держались от персов на расстоянии в один день пути, выжигая при отступлении весь подножный корм, так что персам приходилось несладко.
Сначала скифы отступили за Днепр, потом за Дон, наконец, за Волгу, затем, неожиданно сделав петлю, повернули на запад. Такое изнурительное "путешествие", видимо, было Дарию не по силам, и он послал гонца сказать скифскому предводителю, чтобы тот не убегал, как трус, а или принял битву, или покорился ему - своему владыке. Это последнее предложение настолько разгневало скифов, что они поклялись отомстить самонадеянному Дарию. Для этого они решили нападать на персов каждый раз как только те займутся добычей продовольствия. В таких случаях, завидев скифскую конницу, персидская обращалась в бегство и пряталась за свою пехоту. Скифы, вплотную подскакав к уже изготовившейся к бою пехоте, поворачивали назад, быстро исчезая из виду. Итак, по несколько раз в день и по ночам тоже. Держа персов в постоянном напряжении, они настолько измотали и обессилили их, что те сочли за благо |пока не поздно убраться восвояси.
На обратном пути они потеряли огромное количество убитых и раненых и чудом уцелели вообще, с большим трудом перебравшись через Дунай. Очевидно, что эта тактика скифов почти без изменения перешла по наследству к казакам. Последние не раз демонстри- ровали ее хотя бы в той же войне с Наполеоном. Бонапарт так же, как и Дарий все время возмущался, что подобная война не соответствует «правилам» пока мало- помалу не растерял свою армию.
Но вернемся к нашим древним предкам-скифам. Об обычаях, нравах и внешнем виде этого воинственного народа подробно рассказал греческий историк Геродот, специально ездивший для этого на берега Дуная, Днепра и Волги. Его свидетельство подтверждают и вещи найденные в скифских курганах - специальных насыпных могилах, в которых скифы хоронили своих вождей. Между прочим, по изображениям найденных там предметов, скифы носили длин-ные волосы и большие бороды. Они имели точно такую же прическу, что и большинство казаков и русских крестьян прошлого века, да и вооружение тех и других сходно даже в мельчайших деталях. Скажем, скифские боевые молотки - чеканы невозможно отличить от запорожских.
Геродот называл скифов справедливейшими среди всех остальных народов за их душевное благородство, разум, отвагу, искусное ведение хозяйства и отличное понимание военного дела. Но особенно уважал их отец истории за беспредельную преданность близким, как вождям и родным, так и тем, с кем они побратались. Вот один из примеров того, что значила для скифов дружба и братство.
Однажды двое скифов, Дандамид и Амизок, побратались (как мы уже знаем обычай этот перешел по наследству к казакам). Через несколько дней после обряда побратимства на их племя внезапно напали их дальние родственники-савроматы. Междоусобия среди наших предков были, увы, делом обычным. Савроматы многих воинов перебили, а многих увели в плен. Попал в плен и Амизок. Узнав об этом, Дандамид поскакал навстречу врагам. Те уже было подняли копья, чтобы пронзить храбреца, но он закричал "зирин", что означало, что он явился не для боя, а для выкупа пленных. Когда савроматы привели его к своему вождю, он попросил выдачи сво¬его друга. Тот потребовал выкупа, на что Дандамид отвечал так:
"Все, что я имел, расхищено вами, и все, что осталось, - со мною. Так что приказывай чего пожелаешь". Савромат потребовал обоих глаз и Дандамид с готовностью дал их вырезать. Взяв такой выкуп, враги выдали ему друга, и Дандамид с Амизоком вдвоем пошли к своим. После этого савроматы признали, что скифы непобедимы, так как владеют самым ценным сокровищем - верностью друзьям. Они были так напуганы самоотверженностью Дандамида, что снялись и ушли совсем из тех мест. Амизок же, чтобы не отставать от друга, ослепил сам себя и оба жили в большом почете на содержании скифской общины.
После Геродота следы наших предков славян в мировой истории на какое-то время теряются. Только иногда можно встретить скупые упоминания о них у историков. Вот некоторые из них:
"Племена славян ведут образ жизни одинаковый, имеют одинаковые нравы, любят свободу и не выносят рабства. Они особенно храбры и мужественны в своей стране и способны ко всяким трудам и лишениям. Они легко переносят и жар, и холод, и наготу тела, и всевозможные неудобства и нмпгтяту»"
«Они превосходные воины, потому что военное дело становится у них суровой наукой во всех мелочах. Высшее счастье в их глазах погибнуть в битве. Умереть от старости или какого-либо случая –позор (как мы позднее убедимся, казаки полностью разделяли эту точкузрения). Они вообще красивы и рослы; волосы их отливают в цвет. Взгляд скорее воинственный, чем свирепый».
Однако в V веке нашей эры или, точнее, после Рождества Христова
славяне вновь победоносно выходят на сцену мировой истории.На этот раз уже не под именем скифов, а - гуннов. Гунны, обитатели исконных казачьих областей, низовьев Днепра и Дона, сумели разбить готов (предков германских народов), главенствовавших в то время в Европе. Особенно стали сильны гунны, когда из их среды выдвинулся легендарный Атилла и стал царем объединенных славянских племен. Готы, которых Атилла покорил окончательно, прозвали его "Бичом Божьим". Что же дает нам право называть гуннов прямыми потомками скифов - древних славян? - Описания греческих писателей V века. Вот, например, что пишет секретарь посольства Приска, которого послал к Атилле Византийский император в 448году. "Переехав через некоторые реки, мы прибыли в одно огромное селение в котором был дворец Атиллы,.. он был построен из бревен и досок, искусно вытесанных, и обнесен деревянною оградою. Не далеко от ограды была большая баня, построенная Оганисием, имевшим после Атиллы величайшую силу между скифами. При въезде в селение Атилла был встречен девами, которые шли рядами под тонкими покрывалами. Эти девы, приветствуя Атиллу, пели скифские песни".
Ожидая у ворот Оганисиева дома, пока тот примет его, Приск увидел человека, судя по одежде, скифа, который приветствовал его на греческом языке. Приск очень удивился, зная, что скифы не говорят по-гречески. Оказалось, что это был грек из одного Византийского города на Дунае. При взятии города гуннами он попался в и достался при разделе пленных Оганисию, потому что богатые пленные доставались после Атиллы его вельможам: "После я отличился в сражениях против Римлян", - рассказывал грек, - "и отдавал своему господину по скифскому закону, все добытое мною на войне; получив свободу, я женился на скифской женщине и благоденствую. И даже предпочитаю настоящую жизнь прежней". Как свидетельствует Приск, гунны были людьми добрыми и справедливыми, - по-отечески относившиеся к своим пленникам, чем издревле славились все славяне. Обратим внимание еще на одно важное замечание греческого посла: "Одежда на нем (на Атилле) была такая же простая, как и у прочих воинов, и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий на поясе меч, ни застежки скифской обуви, ни узда его лошадей не были украшены золотом или чем-либо драгоценным".
Совершенно по другому описывали гуннов готы. Злобствуя, они выставляли своих победителей какими-то чудовищами, подобно тому как древние греки скифов представляли кентаврами и амазонками. "Они, - рассказывали готы про гуннов, - когда родятся у них дети мужского пола, то изрезают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волоса. Однако, у всех у них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная. Скорее, это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо отесанные в об¬разе человека, на своих лошадях, нескладных, но крепких, они точно прикованы к ним. Рассыпавшись и соединившись, они и нападают и отступают с быстротой молнии. Но вот что особенно делает их наистрашнейшими воинами на свете, это, во-первых, их меткие удары стрелами хотя бы и на далекие расстояния, а во-вторых, когда в схватке один на один дерутся мечами, они с необыкновенной ловкостью в одно мгновение накидывают на врага ремень (имеется ввиду аркан) и тем лишают его всякого движения...". "Разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Язык их едва напоминает человеческий"(О "справедливости" последнего замечания лучше всего говорит дошедшее до нас обращение Атиллы перед битвой к своим воинам: "Братья! Докажите свою храбрость, докажите доброту вашего оружия... Смерти не бойтесь! Кому назначено жить, того не зацепит стрела, а кому назначено умереть, тот умрет и во сне.").
Если из готского описания мы отбросим все, что внушено озлобленностью, то увидим в гуннах прямых потомков наших удалых предков скифов, ходивших при пророке Иеремии под Иерусалим и изгнавших гордого Дария из Черноморских степей, а что у пращу¬ров наших бывало порой в обычае брить бороду и даже голову, оставляя одну только чуприну, так этим были известны и славные запорожцы, да и многие представители Донского казачества, а еще раньше такую же "прическу" носил храбрый князь Святослав, сын равноапостольной Ольги и Отец Владимира, крестившего Русь в 988 году. Вот так описывает последнего грек Лев Даакон присутст-вовавший при переговорах Святослава с византийским императо¬ром Цимисхием.
"Святослав переезжал через реку в простой скифской ладье и, сидя за веслом, работал наравне с прочими, без всякого различия. Видом он был таков: среднего роста, с густыми бровями, и с голубы¬ми глазами, с обыкновенным носом, с бритой бородой и густыми длинными усами. Голова у него была совсем голая, только на одной ее стороне висела прядь волос, означающая, по-видимому, знатность рода, шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и суровым. В одном ухе у него висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином по середине. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других она не отличалась (сравните с платьем Атиллы). Поговорив немного с императором о мире, сидя в ладье на лавке, он переправился обратно".
О подвигах Святослава, который переносился из страны в страну как барс, и за короткий срок подчинил себе почти все восточно-славянские племена, рассеяв при этом поклонников Магомета - волжских болгар и иудеев-хазар, достаточно хорошо известно. Ска-жем только, что он и вся его доблестная дружина не возила за собой с разным добром, чтобы утешаться на воздухе сладкой пищей и мягкой постелью. Святослав не брал с собою даже котла и не мяса, а потонку изрезавши конину, зверину или говядину ее прямо на углях костра, насадив на копье. Укладываясь на ночлег, он расстилал на земле подседельный войлок, а под голову клал седло и отлично спал под открытым небом (этому древнему правилу своих предков следовали и казаки). Его прямой открытый нрав, уверенность и самообладание в самые отчаянные минуты поражали врагов. Даже зажатый со всех сторон в Доростоле в десятки раз превосходившими силами византийцев и болгар, он не думал спасаться бегством или униженно просить о мире. Каждый русский, более казак, хранит в своем сердце слова Святослава, сказанные своей дружине в безвыходном положении:
"Если теперь постыдно уступим грекам, то где же слава русского меча, без труда побеждавшего врагов, где слава русского имени без пролития крови покорявшего целые страны. До этой поры Русская сила была непобедима. Деды и отцы наши завещали нам храбрые дела!Станем крепко. Нет у нас в обычае спасать себя постыдным бегством. Или останемся живы и победим, или умрем со славой. Мертвые срама не имут, а убежавши от битвы, как покажемся людям на глаза?". (Не правда ли, речь эта удивительно близка по стилю воззванию Атиллы.)
1 августа 988 года. Великий исторический день. Стоя на берегу и с высоты взирая на крещение киевлян, князь Владимир сердца просил: "Боже, сотворивший небо и землю! Призри на новые люди сии и даждь им Господи, познать тебя, истинного бога, как уже познали страны христианские; утверди веру в них правуюи несовратимую, а мне помоги. Господи, на супротивного врага, дабы, надеясь на Тебя, я победил бы его козни".
С принятием христианства для наших предков началась новая эра. Просвещенные Евангелием, славяне стали еще более милостивы друг к другу, опекали нищих и больных, помогали бедным. Больше других старался сам князь Владимир.
Как свидетельствуют летописи, вскоре после крещения Руси в Киеве появились подводы, наполненные хлебом, мясом, рыбой овощами, медом в бочках, квасом. "Нет ли где больного и нищего который не может идти к князю во двор", - спрашивали княжеские отроки. Князь стал приглашать епископов в боярскую думу, а последние начали оказывать на все внутренние и внешние дела большое влияние.
Будучи истинно благочестивым и в точности исполняя евангельские веления о милосердии, Владимир оставался гостеприимным хозяином. В каждое воскресение он устраивал пир, на который приглашал дружину, а затем и выборных мужей от города. Однажды подпили его дружинники и начали роптать на своего князя: "Горе нашим головам, - говорили они, - князь дает нам есть деревянными ложками, а не серебряными!" Услышав это, Владимир тут же повелел изготовить ложки из серебра, сказав при этом: "Серебром и золотом не соберу дружины, а дружиной сыщу и серебро и золото, как и дед мой и отец мой доискались и золота и серебра".
Содержание дружин обходилось князьям очень дорого, почему они и не были многочисленными: 800 человек считались уже очень большой дружиной. Но если дружина была невелика, зато все воины в ней были как на подбор: просты, искренни, духовно просветленны, ну и физически могучи. Во главе дружины всегда стоял сам князь, причем он поступал в ее ряды с самого раннего детства. Известно, что князь Святослав уже в четыре года вел свою дружину в бой. Вообще в те времена жизнь князей начиналась рано: они не¬редко женились в 12 лет от роду на 9-летних невестах и в этом возрасте начинали переносить все тяготы боевой походной жизни. К 20 годам князья и их дружины были, как правило, зрелыми воинами. Каждый простой человек мог рассчитывать занять в дружине князя самое почетное место благодаря своим боевым и человеческим качествам. Например - знаменитый богатырь Илья Муромец, который, как известно, происходил из крестьянского звания, состоял в дружине равноапостольного князя Владимира.
Преподобный Илья Муромец(На склоне лет Илья принял иноческий постриг), как известно, до 30 лет был не¬движим или, как говорит об этом предание, - "сиднем сидел" - и вдруг, по слову угодников Божих, он становится богатырем. Чудо? Да, но закономерное: ибо, по народной пословице, Бог каждому дает столько добра, сколько человек принять может. Вспомним, что в свои 30 лет Илья был необыкновенно чистым человеком, характер его отличался спокойствием, стойкостью к жизненным скорбям, достоинством, бессребренностью, заботливостью о ближних, сдержанностью, благодушием.
Он и богатырем-то становится прежде всего потому, что смог принять дарованную Богом силу, предварительно приготовившись духовно Мы же часто, переворачивая истину с ног на голову, уподобляемся дочери Соловья-разбойника, которая, увидев из окна терема Муромца, влачащего за собой связанного Соловья-разбойника, говорила: "Вон батюшка едет и за собой пленного мужичища тащит.. Важно помнить: Илья Муромец стал необыкновенно сильным, потому что был добрым, а не наоборот, как это обычно принято считать.
Вся история подтверждает эту истину. Когда предки наши строго придерживались правды и гнушались лжи, они всегда одерживали победы над врагами, как бы малочисленно не было их войско. Пример - битва Александра Невского со шведами и немецкими рыцарями. И наоборот, когда зависть, бесчинство, своекорыстие, жадность, ненависть друг к другу и, как следствие, - предательство, отравляли нравственную атмосферу народа, русские терпели жесточайшие поражения. Доказательством может служить и битва древнерусских князей при Калке, и сражение малороссийских казаков при Берестечке.
Наряду с именем Ильи Муромца связано и само понятие "казак", ибо он был первым из русских богатырей, кто назвал себя казаком и гордился этим званием. Чем же так лестно было это слово незабвенному народному герою. Надо полагать тем, что казак был не просто русский богатырь, обладающий несокрушимой силой, но богатырь-христианин, сила духа которого еще выше его физической мощи. Не напрасно же бесстрашный воин Илья Муромец причислен к лику святых, и его мощи и поныне покоятся в Киево-Печерской Лавре.
Наряду с богатырями на Руси известны и поленицы, т.е. дочери и сестры богатырей, которые, обладая всеми лучшими свойствами души, были вместе с тем так смелы и сильны, что далеко не каждый мог устоять перед их напором. В сущности поленицы были продолжателями рода легендарных амазонок, жен и сестер древних скифов, принимавших наравне с мужьями и братьями участие в кровавых битвах с неприятелем. Поленицы были непобедимыми воительницами пока оставались в девицах. Выходя замуж, они превращались в самых верных и добрых жен и хозяек.
Однако и после своего крещения Владимиру приходилось заниматься ратным делом, ибо враги наседали со всех сторон. Посылал он войска и своему новому родственнику для охраны границ Византии. Однажды послал он отрад русских воинов в 6 тыс. человек своему зятю, императору Василию. Тот взял их с собой в Армению, куда приходил с миром и делал дружеский прием владетелям Грузии и Кавказа. Тут произошел один характерный случай. Как-то русский воин нес сено для своей лошади, его встретил грузин и, ни слова не говоря, отнял это сено. На помощь русскому прибыл другой русский, грузин кликнул своих и они, напав, убили первого русского. Тогда все русские, бывшие там, как один человек, поднялись на бой и побили всех находившихся там грузин. "Все заплатили за свое преступление", - говорит по этому поводу древний армянский писатель. Случай этот показывает, почему Русь всегда была грозной - спаянная крепкой дружбой, она всегда готова была платить за нанесенные ей обиды и ни одной из них не оставляла без отмщения.
Но шли века и народ русский все более утрачивал высокую нравственность и простоту. Бесчинство поселилось в славянских землях. Младшие князья, чтобы завладеть престолом, не гнушались убийством родных. Руки дружинников и тут и там стали обагряться братской кровью. Стала исчезать вера, честь и правда. От "родственных" набегов пришли в запустение не только многие города и села, но и целые области. Казалось, еще немного и разврат достигнет такой степени, что русские исчезнут с лица земли, истребив себя сами. Но по милосердию Божию и по молитвам святых, уже просиявших на нашей земле, этого не произошло. Однако чтобы исправить народ, исцелить его от нравственной проказы, Господь послал ему горькое лекарство, тяжкое наказание в виде татаро-монгольского нашествия. Прошел по нашей земле огненный смерч кочевников и разом прекратился произвол князей. Перед лицом общих для всех лютых страданий и унижений смирились гордые. Иго привело народ к покаянию, которым постепенно очищалась Русь. А очистившись, вновь стала подниматься из пепла и руин. Ибо, по слову благоверного князя, - "Не в силе Бог, а в правде". Праведным Всевышний рано или поздно дарует силу, а у презирающих истину, будь они даже изначально мощны и многочисленны, Он отнимает разум и превращает в ничтожество. Примеров тому в мировой истории - несть числа.

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

Гнеденко А. М, Гнеденко В. М. За други своя или все о казачестве

Легко ли быть казаком?

Скрываясь в разных тернах, чагарниках и буераках, казаки царапали себе колючками руки, кололи ноги, сдирали цепкими ветками кожу. Забираясь в звериные норы, в густые камыши и болотистые плавни, они встречались со змеями, черными пауками "мармуками", тарантулами, не говоря уже о мошке, комарах и слепнях. В открытой сухой, сожженной солнцем или пожарищем степи, испытывали они страшные мучения от голода и жажды, и тут часто с предсмертными их стонами сливался вой волков, которые, растерзав тело человека и не насытив-шись им, "квылили - проквиляли, похороны по казацкому телу справляли". В непролазных топких плавнях казаки болели, особенно в период цветения камыша, и горячкой и лихорадкой. Набегая на Крым или на турецкие владения, заносили они оттуда "черную хворобу", или чуму, и умирали в дороге вдали от родины, от друзей, без последнего утешения.
По балкам, по днепровским островам, по темным пещерам, а то и просто в степи, валялись непогребенными тела их, обмываемые дождем, обвеваемые ветром, палимые солнцем, лежали до тех пор пока вместо тела не останется голый скелет, да промеж костей, в отверстия глаз не пробьется высокий бурьян.
Надо ли говорить, что в таких условиях могли выжить только самые крепкие, самые смелые, самые мудрые и изворотливые. Замешанный на такой закваске, казацкий характер был подобен кремню, который с годами только отшлифовывался. Нет, не хрупкими людьми были казаки. Иначе как бы смогли они отстоять Русь, а в конечном счете, всю Европу от беспощадных турецких полчищ и хищных татар, стотысячные набеги которых наводили ужас на все христианское население от берегов Черного моря до моря Балтийского. Еще сложнее было противостоять братьям по крови (но отнюдь не по духу!) полякам-католикам, время от времени посягавшим на за

вещанную славными предками святую веру. Все можно было стер¬петь, но последним никак нельзя было поступиться, ибо казачий народ пуще очей своих оберегал чистоту своего православия.
В одной из казацких дум прямо говорится о причине непрестанных войн запорожцев с Речью Посполитой:
Як у свитый день, божественный вивторок,
Гетьман казакив до ехид сонце у поход выряжав,
И стыха словами промовляв:
Гей, козаки вы, диты-друзи!
Прошу вас, добре вы дбайте, от сна вставайте.
Святый Отче-наш читайте,
Виры своей хрестианской у поругу не дайте!

Казаки называли себя рыцарями Православия, борцами за чистоту веры и пострадать в борьбе с еретиками они считали для себя превыше всякой чести, знаком Божественного благоволения. Сердцевина казачьей натуры и вместе с тем символ веры этого бесстрашного воинства сконцентрированы в том воинском клике, с которым обращались они к отважным и честным сынам своего племени: "Кто хочет за веру христианскую быть посажен на кол, кто хочет быть четвертован, кто готов претерпеть всякие муки за святой крест, кто не боится смерти - приставай к нам. Не надо бояться смерти - от нее не убережешься. Такова казацкая жизнь".
И умирали казаки, "не скыгляча и не скаржичись", т.е. не воя и не жалуясь, а всегда с достоинством, со стоическим презрением к своим мучителям. Приговоренный к сдиранию с живого кожи, казак уже во время казни заявлял своим палачам, что и такая казнь ему не казнь, а чистый смех, что от сдирания с тела кожи он не испытывает ни малейшей боли, а только чувствует на теле мурашки: "От казалы, що воно боляче, аж воно мов комашня кусае...". Известны случаи, когда осужденные на виселицу казаки просили заменить им эту легкую казнь сидением на столбе с острым железным спицем на верху, чтобы умереть потомственною столбовою смер-тию. При этом обычно говорилось: "Так умирав мий дидусь - Царство ему Небесное! Так умер мой батько - нехай вин царствуе на том свити! Так и я хочу умерти". И казак умирал, сидя на ост-ром спицу. И как умирал! Точно потешаясь над своими палачами, он просил дать ему люльку, чтобы в последний раз повеселить себя тютюнцом и с весельем закрыть свои очи.
В былое время никто не сомневался, что казак умирает настоящею подлинною смертью не после первой, не после второй, не после третьей, а аж после четвертой смертельной раны.
Уходя в степи, казаки отрекались от семья по слову Иисуса Христа "нет никого, кто оставил бы братьев, или сестер, или отца,или мать, или жену, или земли ради Меня и Евангелия и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов и братьев и сестер и отцов и матерей, и детей и земель, а в веке грядущем жизни вечной." (от Марка, 10, 29-30). Отрекались казаки от всех радостей земных, от семейной жизни, от благоустроенного человеческого жилья и селились, поначалу, прямо под открытым небом. Питались, когда рыбой, когда птицей, а когда и просто отваром из рогов валявшихся в степи диких козлов да ржаным толокном, утешая себя тем, что от такой пищи человек делается легче и чище. Про них не зря говорили: "Казаки як малые дети: дай богато все съедят, дай мало – довольны будут".
Чтобы застать неприятеля врасплох, казаки нередко терпели крайние лишения: они не разводили огнище, чтобы согреться зимой, не запаляли люльку, которая помогала им бодрствовать, даже 96 позволяли ржать своим лошадям. Часто сидели они на одном месте по нескольку часов без движения, без единого слова, выжидая единственного необходимого для победы мгновения.
Вынужденные избегать встречи с многочисленными врагами, нередко прятались они в высокой, скрывавшей всадника с головой траве, и блукали по ней по целым дням и по целым неделям, а чтобы сбить с толку своих преследователей, они неподражаемо выли волками, лаяли лисицами, кричали пугачами, да так натурально, что даже чуткое ухо татарина не могло отличить эти звуки от истинных.
Застигнутые в одиночку в голой, выжженной солнцем или опаленной огнем степи, они бросались в озера и лиманы, потом подолгу сидели в непролазных камышах, пережидая врагов, или же бросались в воду и прятались в илистом дне, часами дыша через камышинку. Путь свой днем они "правили" по солнцу да по курганам, а ночью - по звездам, по течению рек и по направлению ветра, который называли то "москалем", то "донцом", то "ляхом", то "бусурманом".
И все-таки в чем же было, есть и будет сущность казацкого характера и каковы его основные черты?
Как правило, написаны они были на челе, и уже по внешнему облику казака можно было судить о его натуре. Просторные, не стесняющие движений одежды, удобные и в бою, и на пиру, и в обыденной жизни; открытый ясный взгляд, уважающий и в себе и в других человеческое достоинство. Плечистые, статные, смуглые от степной жары и в то же время по большей части полнолицые. Почти всегда на темени лихо заломленная барашковая шапка и вечная люлька в зубах. Они излучали спокойствие, силу, уверенность в себе, происходившие из глубокого убеждения, что ежели Бог не выдаст - свинья, ну никак, не съест.
Посторонних казаки поначалу встречали неприветливо, исподволь приглядываясь, изучая человека. На вопросы отвечали весьма неохотно и любили больше послушать, что скажет приезжий. И только убедившись, что пожаловавший к ним свой по духу и вере, они мало по малу смягчались» лица их принимали веселый вид, и живые глаза начинали искриться удальством и неподражаемым юмором.
Беспощадные к врагам, казаки в своей среде были всегда благодушны, щедры, гостеприимны. Страннолюбие их распространялось не только на приятелей и знакомых, но и на посторонних захожих людей. Об этом свидетельствуют воспоминания современников, хранящиеся ныне в архиве. Вот одно из них: "Я служил два года в Бериславе (ныне Херсонская Область), а оттуда недалеко были казачьи рыбные заводы. Бывало придешь на завод, а тебя даже не спросят, что ты за человек, а тотчас:
- Дайте-ка поесть казаку и чаркой водки попотчуйте; может быть, он пришел издалека и устал.
А когда поешь, еще и предложат лечь отдохнуть, а потом только спросят:
- Кто таков? Не ищешь ли работы? Ну скажешь:
-Ищу.
- Так у нас есть работа, приставай к нам. Пристанешь, бывало, и иной раз в месяц рублей 20 заработаешь"(В те времена человек на 2 рубля мог кормиться в течении года).
Наравне с гостеприимством казаки отличались необыкновенной честностью. Как свидетельствует католический священник Китович, в Сечи "можно было оставить на улице свои деньги, не опаса¬ясь, что они могут быть похищены".
Ян Собесский в своих знаменитых записках о Хотинской битве особо подчеркивает, что казаки имели глубокое уважение к старым и заслуженным воинам и вообще к "военным степеням". Это говорит о том, что анархию и безначалие они не считали для себя при- емлемым образом жизни, а иерархия личностных ценностей, осно¬ванная на истинных заслугах, была у них достаточно прочной.
Одна из замечательных черт казаков - способность к искренней дружбе. Часто среди них бывало, когда два казака, совсем чужие один другому, шли к священнику и давали в его присутствии такое "завещательное" слово: "Мы, нижеподписавшиеся, даем от себя сие завещание перед Богом о том, что мы - братии, и тот, кто нарушит братство нашего союза, тот перед Богом ответ даст, перед нелицемерным Судиею нашим Спасителем. Вышеписанное наше обещание вышеписанных Федоров (два брата Федор и Федор) есть:
дабы друг друга любить, невзирая на напасти со стороны наших либо приятелей, либо неприятелей, но взирая на миродателя Бога". После чего побратимы делали собственноручные значки на завеща¬тельном слове, слушали молитву или подходящее случаю место из Евангелия, дарили один другого крестами и иконами, троекратно целовались и выходили из церкви как бы родными братьями-до конца жизни.
В домашнем быту казаки были просты, умеренны и необыкновенно изобретательны. От лихорадки они пили водку с ружейным порохом, на раны прикладывали растертую со слюной землю, а при отсутствии металлической посуды ухитрялись варить себе пищу в деревянных ковшах, подкладывая туда один за другим раскаленные в костре камни, пока вода не закипит. Они добывали себе пропитание в основном охотой и рыболовством и больше всего ценили хлеб в самых его разнообразных формах: от каши до выпечки. Между прочим, это исконно славянская черта.
На войне казаки отличались изобретательностью и исключительной маневренностью. Они умели в любом положении "выиграть у неприятеля выгоды, скоропостижно на него напасть и нечаянно заманить". Однако главной военной хитростью казаков была их беспримерная отвага и вера в победу. Не раз бывало на виду изумленных турок казацкие чайки окружали многопушечный корабль неверных и, словно стая комаров, бесстрашно бросались со всех сторон на огромное тучное "животное". Взяв судно на абардаж, они в полчаса вырезали всю команду и пускали его на дно вместе со всем, что не могли забрать с собою. Не случайно при одном виде казаков бледнели кровожадные мусульмане, в ярости скреже¬тали зубами католики.
Будучи в душе поэтами и мечтателями, казаки всегда выбирали для своих жилищ, как временных, так и вечных самые живописные места. Они влезали на высокие скалы, уединялись в лесные пущи, поднимались на степные курганы и с высоты птичьего полета любовались ландшафтами, предаваясь тихим думам и возвышенным размышлениям. Любили они послушать и своих певцов-баянов или и сами складывали песни и думы, беря в руки пузатенькую с кружочком посередине кобзу. Кобза, по по-нятиям казаков, была выдумана святыми людьми. Для скитающе¬гося по безлюдным степям рыцаря она была истинною подругою, дружиною верною, которой он поверял свои думы, разгонял мрачную тугу.
Разумеется, были в характере казаков и недостатки, большей частью унаследованные ими от древних предков. К примеру, не могли они удержаться, чтобы не побалагурить, послушать рас-сказы других, да и самим рассказать о подвигах товарищей, держа при этом в зубах люльки-носогрейки. Бывало, что в рассказах этих они и прихвастнут и прибавят чего от себя. Любили казаки, вернувшись из заморского похода, шикнуть своим нарядом и убранством. Отличались они и беспечностью и ленью. Не отказывали себе и в питии. Вот что писал о них француз Боплан: "В пьянстве и бражничестве они старались превзойти друг друга, и едва ли найдутся во всей христианской Европе такие беззаботные головы, как казацкие, и нет на свете народа, который мог бы сравниться в пьянстве с казаками". Однако во время похода объявлялся строжайший су-хой закон, отважившегося напиться немедленно казнили. Но и в мирное время быть с водкою запанибрата могли только рядовые казаки, для "начальных людей", для тех, кто, по существу, руководил казачеством, пьянство считалось серьезным недостатком. Среди атаманов всех уровней пьяниц не было, да и быть не могло. Ибо им тут же отказали бы в доверии.
В основе характера казака, как и вообще русского человека, были какая-то двойственность: то он очень весел, шутлив, забавен, то необыкновенно грустен, молчалив, недоступен. С одной стороны это объясняется тем, что казаки, постоянно глядя в глаза смерти, старались не пропускать выпавшую на их долю короткую радость, с другой стороны - философы и поэты в душе - они часто размышляли о вечном, о суете сущего и о неизбежном исходе из этой жизни.

Российской Империи -- нет. Самое слово -- Россия -- не существует, и
все-таки "мы в изгнании сущие" тоскуем по ней и жаждем вернуться.
Что же испытывали пленные, заточенные по лагерям и тюрьмам и оставившие
Россию целою с Государем, с ее великой, славной Армией. Их тоска была
неописуема.
Любили они горячей, страстной любовью то, за что принимали страдания...
Высокого роста, красивый солдат в одном из лагерей отделился от строя и
тихо сказал сестре:
-- Сестрица, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
Сестра перевела его просьбу сопровождавшему ее генералу. Генерал
разрешил.
-- Пожалуйста, -- сказала сестра, -- генерал позволил. Они отошли в
сторону, за бараки. Солдат смутился, покраснел и заговорил теми красивыми
русскими певучими словами, что сохранились по деревням вдали от городов и
железных дорог, словами, подсказанными природой и жизнью среди животных,
зверей и птиц.
-- Сестрица, дороже мне всего на свете портрет Царя-Батюшки, что дал Он
мне, как я служил в его полку. Зашит он у меня в сапоге. И ни есть, и ни
пить мне не надо, а был бы цел Его портрет. Да вот горе-беда, пошли помежду
нами шпионы. Проведают, пронюхают, прознают про тот портрет. Как бы не
отобрали? Как бы не попал он в поганые вражеские руки? Я, сестрица, думал:
возьми и свези его на Родину я дай, куда сохранить... Али опасно?
Сестра сказала ему, что все ее бумаги и документы просматриваются
австрийскими властями и скрыть портрет будет невозможно. Задумался солдат.
-- Тогда не могу его вам отдать. Неладно будет. Присоветуйте... хочу
записаться я, чтобы в полях работать. И вот, скажем, ночь тихая, погода
светлая, и наклею я портрет на .дерево и пущу его по тихим водам речным и по
той реке, что с какой ни есть русскою рекою сливается, чтобы причалил он к
русским берегам. И там возьмут его. Там-то, я знаю, сберегут.
( Бог спасет, оставь у себя в голенище,--сказала сестра.


x x x



У сестры на груди висели золотые и серебряные Георгиевские медали с
чеканным на них портретом Государя. Когда она шла вдоль фронта военнопленных
по лагерю, ей подавали просьбы.
Кто просил отыскать отца или мать и передать им поклон и привет. Не
знает ли она, кто жив, кто убит? Кто передавал письмо, жалобы или прошения.
И вдруг, -- широкое крестное знамение... Дрожащая рука хватает медаль,
чье-то загорелое усталое лицо склоняется и целует Государев портрет на
медали.
Тогда кругом гремит "ура"! Люди метались в исступлении, чтобы
приложиться к портрету, эмблеме далекой Родины-России.
И бывал такой подъем, что сестре становилось страшно, не наделали бы
люди чего-нибудь противозаконного.


x x x



Положение военнопленных в Германии и Австрии к концу 1915 г. было
особенно тяжелым, потому что в этих странах уже не хватало продовольствия,
чтобы кормить своих солдат, а чужих пленных едва-едва кормили, держали их на
голодном пайке.
И вот что мне рассказывала сестра о настроении голодных, забытых людей.
Это было под вечер ясного осеннего дня. Сестра только что закончила
обход громадного лазарета в Пурк-Штале, в Австро-Венгрии, где находилось 15
тысяч военнопленных. Они были разбиты на литеры по триста человек и одной
литере было запрещено сообщаться с другой. Весь день она переходила от одной
группы в 100--120 человек к другой. Когда наступил вечер и солнце склонилось
к земле, она пошла к выходу.
Пленным было разрешено проводить ее и выйти из своих литерных
перегородок. Громадная толпа исхудалых, бедно одетых людей, залитая
последними лучами заходящего солнца, следовала за сестрой. Точно золотые
дороги потянулись с Запада на Восток, точно материнская ласка вечернего
светила посылала последние объятия далекой России.
Сестра выходила к воротам. Она торопилась, обмениваясь с ближайшими
солдатами пустыми, ничего не значащими словами.
-- Какой ты губернии?
-- В каком ты полку служил?
-- Болит твоя рана?
У лагерных ворот от толпы отделился молодой высокий солдат. Он
остановился перед сестрой и, как бы выражая мнение всех, начал громко,
восторженно говорить:
-- Сестрица, прощай, мы больше тебя не увидим. Ты свободная... Ты
поедешь на родину в Россию, так скажи там от нас Царю-Батюшке, чтобы о нас
не недужился, чтобы Манифеста своего из-за нас не забывал и не заключал
мира, покуда хоть один немец будет на Русской земле. Скажи России-Матушке,
чтобы не думала о нас... Пускай мы все умрем здесь от голода-тоски, но была
бы только победа.
Сестра поклонилась ему в пояс. Надо было сказать что-нибудь, но
чувством особенным была переполнена ее душа, и слова не шли на ум.
Пятнадцатитысячная толпа притихла и в ней было напряженное согласие с
говорившим.
И сказала сестра.
-- Солнце глядит теперь на Россию. Солнце видит вас и Россию видит. Оно
скажет о вас, какие вы... -- и, заплакав, пошла к выходу.
Кто-то крикнул: "Ура, Государю Императору". Вся пятнадцатитысячная
толпа вдруг рухнула на колени и едиными устами и единым духом, запела:
"Боже, Царя храни"... Звуки народного гимна нарастали и сливались с
рыданиями, все чаще прорывавшимися сквозь пение. Кончили и запели второй и
третий раз запрещенный гимн.
Австрийский генерал, сопровождавший сестру, снял с головы высокую шапку
и стоял навытяжку. Его глаза были полны слез.
Сестра поклонилась до земли и быстро пошла к ожидавшему ее автомобилю.
ца, следовала за сестрой. Точно золотые дороги потянулись с Запада на
Восток, точно материнская ласка вечернего светила посылала последние объятия
далекой России.
Сестра выходила к воротам. Она торопилась, обмениваясь с ближайшими
солдатами пустыми, ничего не значащими словами.
-- Какой ты губернии?
-- В каком ты полку служил?
-- Болит твоя рана?
У лагерных ворот от толпы отделился молодой высокий солдат. Он
остановился перед сестрой и, как бы выражая мнение всех, начал громко,
восторженно говорить:
-- Сестрица, прощай, мы больше тебя не увидим. Ты свободная... Ты
поедешь на родину в Россию, так скажи там от нас Царю-Батюшке, чтобы о нас
не недужился, чтобы Манифеста своего из-за нас не забывал и не заключал
мира, покуда хоть один немец будет на Русской земле. Скажи Россин-Матушке,
чтобы не думала о нас... Пускай мы все умрем здесь от голода-тоски, но была
бы только победа.
Сестра поклонилась ему в пояс. Надо было сказать что-нибудь, но
чувством особенным была переполнена ее душа, и слова не шли на ум.
Пятнадцатитысячная толпа притихла и в ней было напряженное согласие с
говорившим.
И сказала сестра.
-- Солнце глядит теперь на Россию. Солнце видит вас и Россию видит. Оно
скажет о вас, какие вы... -- и, заплакав, пошла к выходу.
Кто-то крикнул: "Ура, Государю Императору". Вся пятнадцатитысячная
толпа вдруг рухнула на колени и едиными устами и единым духом, запела:
"Боже, Царя храни"... Звуки народного гимна нарастали и сливались с
рыданиями, все чаще прорывавшимися сквозь пение. Кончили и запели второй и
третий раз запрещенный гимн.
Австрийский генерал, сопровождавший сестру, снял с головы высокую шапку
и стоял навытяжку. Его глаза были полны слез.
Сестра поклонилась до земли и быстро пошла к ожидавшему ее автомобилю.


x x x



Мир во что бы то ни стало. Мир через головы генералов. Мир, заключаемый
рота с ротой, батальон с батальоном по приказу никому неведомого Главковерха
Крыленко.
Без аннексий и контрибуций...
Когда была правда? Тогда, когда за Пуркштальским лагерем, за чужую
землю закатывалось ясное русское солнце, или тогда, когда восходило кровавое
солнце русского бунта?


x x x



Гимн и молитва были тем, что наиболее напоминало Родину, что связывало
духовно этих несчастных, томящихся на чужбине людей со всем, что было
бесконечно им дорого. Дороже жизни.
Это было в одном громадном госпитале военнопленных. Весь австрийский
город был переполнен ранеными, и пленные, тоже раненные, помещались в здании
какого-то большого училища.
В этом госпитале было много умирающих и те, кто уже поправился и ходил,
жили в атмосфере смерти и тяжких мук.
Когда, сестра закончила обход палат и вышла на лестницу, за нею вышла
большая толпа пленных. Ее остановили на лестнице и один из солдат сказал ей:
-- Сестрица, у нас здесь хор хороший есть. Хотели бы мы вам спеть то,
что чувствуем.
Сестра остановилась в нерешительности. Подле нее стояли австрийские
офицеры.
Регент вышел вперед, дал тон и вдруг по всей лестнице, по всем
казармам, по всем палатам, отдаваясь на улицу, величаво раздались мощные
звуки громадного, дивно спевшегося хора.
-- "С нами Бог. Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог", --
гремел хор по чужому зданию, в городе, полном "чужих" языков.
Лица поющих стали напряженные. Какая-то странная решимость легла на
них. Загорелись глаза огнем вдохновения. Скажи им сейчас, что их убьют, всех
расстреляют, если они не перестанут петь, они не послушались бы.
А кругом плакали раненые. Сестра плакала с ними... После отъезда сестры
весь госпиталь, все, кто только мог ходить, собрались в большой палате.
Калеки приползли, слабые пришли, поддерживаемые более сильными. Делились
впечатлениями пережитого.
-- Ребята, сестра нам хорошего сделала. Надоть нам так, чтобы
беспременно ее отблагодарить. Память, какую ни на есть, ей по себе оставить.
-- Слыхали мы, остается сестрица еще день в нашем городе, давайте
сложимся и купим ей кольцо о нас в напоминание.
-- Или какое рукоделие ей сделаем?
Посыпались предложения, но все не находили сочувствия. Все казался
подарок мал и ничтожен по тому многому, что оставила сестра в их душах.
И тогда встал на табуретку маленький, невзрачный на вид солдат, совсем
простой и сказал:
-- Ей подарка не нужно, не такая она сестра, чтобы ей подарок, или что
поднести. Мы плакали о своем горе и она с нами плакала. Вот если бы мы могли
из ее и своих слез сплести ожерелье -- вот такой подарок ей поднести.
В палате после этих слов наступила тишина. Раненые молча расходились.
Все было сказано этими словами.
Вольноопределяющийся, бывший свидетелем этого, рассказал сестре.
Говорила мне сестра:
-- Когда мне делается особенно тяжело, и мысли тяжкие о нашей
несчастной Родине овладевают мною, и болезни мучат, мне кажется тогда, что
на шее у меня лежит это ожерелье из чистых русских солдатских слез -- и мне
становится легче.


x x x



Молитва в сердцах этих простых русских людей всегда соединялась с
понятием о России. Точно Бог был не везде, но Бог был только в России. может
быть это было потому, что у Бога было хорошо, а хорошо было только в России.
В Венгрии, в одном поместье, где работали четыреста человек пленных, к
сестре, после осмотра ею помещений и обычной беседы и расспросов, подошло
несколько человек и один из них сказал:
-- Сестрица, мы построили часовню. Мы хотели бы, чтобы ты посмотрела
ее. Но не суди ее очень строго. Она очень маленькая. Мы хотели, чтобы она
была русской, совсем русской, и мы строили ее из русского леса, выросшего в
России. Мы собрали доски от тех ящиков, в которым нам посылали посылки из
России, и из них построили себе часовню. Мы отдавали последнее, что имели,
чтобы построить ее себе.
Было Крещение. Сухой, ясный, морозный день стоял над скованными полями.
Жалкий и трогательный вид имела крошечная постройка в пять шагов длины и три
шага ширины, одиноко стоявшая в поле. Бедна и незатейлива была ее
архитектура.
Но когда сестра вошла в нее, странное чувство овладело ею. Точно из
этого ящика дохнула светлым дыханием великая в страдании Россия. Точно и
правда русские доски принесли с собою русский говор, шепот русских лесов и
всплески и журчанье русских рек.
-- Когда нам бывает уж очень тяжело, -- сказал один из солдат, -- когда
за Россией душа соскучится, захотим мы, чтобы мы победили, чтобы хорошо было
Царю-Батюшке, пойдешь сюда и чувствуешь точно в Россию пошел. Вспомнишь
деревню свою, вспомнишь семью.
Солдаты и сестра сели подле часовни. Почему-то сестре вспомнились слова
Спасителя, сказанные Им по воскресении из мертвых: "Восхожу к Отцу Моему и
Отцу вашему, и к Богу Моему и к Богу вашему".
-- Не погибнут эти люди, не может погибнуть Россия, пока в ней есть
такие люди, -- думала сестра -- Если мы любим Бога и Отечество больше всего,
и Бог нас полюбит и станет нашим Отцом и нашим Богом, как есть Он Бог и Отец
Иисуса Христа.
Сестра, как умела, стала говорить об этом солдатам. Они молча слушали
ее. И, когда она кончила, они ей сказали:
( Сестрица, споем "Отче наш".
Спели три раза. Просто, бесхитростно, как поют молитву Господню солдаты
в ротах. Казалось, что это было не в Венгрии, а в России, не в плену, а на
свободе.
В стороне стоял венгерский офицер, наблюдавший за пленными в этом
поместье. Он тоже снял шапку и молился вместе с русскими солдатами.
Провожая сестру, он сказал ей:
-- Я венгерский офицер, раненный на фронте. Когда вы молились и плакали
с вашими солдатами, и я плакал. Когда теперь так много зла на земле, и эта
ужасная война и голод, я вдруг увидел, что есть небесная любовь. И это меня
тронуло, сестра. Не беспокойтесь о них. Я теперь всегда буду относиться к
ним сквозь то чудное чувство, что я пережил сейчас с вами, когда молился и
плакал.


x x x



В одном большом городе, в больнице, где администрация и сестра очень
хорошо и заботливо относились к пленным, сестра раздавала раненым образки.
Они вставали, кто мог, крестились и целовали образки. Один же, когда
она к нему подошла, сел.
-- Сестрица, -- сказал он, -- мне не надо вашего образка. Я не верю в
Бога и никого не люблю. В мире одно мученье людям, так уж какой тут Бог?
Надо одно, чтобы зло от войны прекратилось. И не надо мне ни образов, ни
Евангелия -- все зло и обман.
Сестра села к нему на койку и стала с ним говорить. Он был
образованный, из учителей. Слушал ее внимательно.
-- Спасибо вам, -- сказал он. -- Ну, дайте мне образок. Из немигающих
глаз показались слезы. Сестра дала ему образок, поднялась и ушла.
Прошло много времени. Сестра вернулась в Петербург. Однажды в числе
других писем, она получила открытку из Австрии. Писал тот солдат, которому
она дала образок.
-- Дорогая сестрица, откуда у вас было столько любви к нам, что когда
вы вошли в палату, я почувствовал своим ожесточенным, каменным сердцем, что
вы любите каждого из нас. Я благословляю вас, потому что вы -- сердце,
поющее Богу песнь хвалы. У меня теперь одна мечта -- вернуться на Родину и
защищать ее от врагов. Хотелось бы увидеть еще раз вас и мою мать.
Петр Николаевич КРАСНОВ

Есть еще на войне страшное место. Страшное и больное - Плен.
Так много грязного и тяжелого рассказывали про пленных, так много
ужасного.
В марте 1915 года были бои на р. Днестре, под Залещиками. Я со своим
1-м Донским казачьим полком занимал позицию впереди Залещиков, на
неприятельском берегу. Перед нашими окопами, шагах в шестистах, был редут,
занятый батальоном 30-го Александрийского пехотного полка. Это был ключ
нашей позиции.
Австро-германцы -- против нас была венгерская пехота и германская
кавалерийская бригада -- сосредоточили по этому редуту огонь двух полевых и
одной тяжелой батареи. Нам были видны разрывы снарядов и темные столбы дыма
подле редута. Это продолжалось полчаса. Потом огонь стих. В бинокль мы
увидали большую белую простыню над редутом, а потом серую толпу,
перевалившую к неприятелю.
Я никогда не забуду того отвратительного чувства тоски, обиды и досады,
что залили тогда сердце. Эта сдача александрийцев дорого стоила нам,
принужденным отстаивать позицию без них и без их редута.
И еще помню.
На Стоходе, на рассвете, мы увидали, как два солдата армейского
запасного полка прошли из окопа к копне сена, бывшей между нами и
австрийцами. Что-то поговорили между собою, навязали на штык белый платок и
ушли... к неприятелю.
И потому к пленным было у нас нехорошее чувство. Такое чувство было и у
той сестры (рассказы которой про солдатскую смерть я записал), когда она в
1915 году была назначена посетить военнопленных в Австро-Венгрию. Она знала,
что неприятель там вел противорусскую пропаганду и потому приступила к
исполнению своего поручения без страха.
"После всего, пережитого мною на фронте, в передовых госпиталях, после
того, как повидала я все эти прекрасные смерти наших солдат,--рассказывала
мне сестра, -- было у меня преклонение перед русским воином. И я боялась
увидать пленных... И увидела... подошла к ним вплотную... Вошла в их
простую, томящуюся душу... И мне не стало стыдно за них".
С тяжелым чувством ехала сестра к немцам. Они были виновниками гибели
стольких прекрасных русских. Они убили ее жениха. Когда пароход, шедший из
Дании, подошел к Германии, сестра спустилась вниз и забилась в свою каюту.
Ей казалось, что она не будет в состоянии подать руки встречавшим ее
немецким офицерам. Это было летом 1915 г. На фронте у нас было плохо. Армии
отступали, враг торжествовал.
У маленького походного образа в горячей молитве склонилась сестра.
Думала она: "Я отдала свою жизнь на служение русскому солдату. Отдала ему и
свои чувства. Переборю, переломлю себя. Забуду Германию в любви к России".
Тогда еще не всплыли в армии шкурные интересы, не торопились делить
господскую землю, не говорили: "Мы пензенские, до нас еще когда дойдут, чаво
нам драться? Вот, когда к нашему селу подойдут, тады покажем". Тогда была
Императорская Армия и дралась она за Веру, Царя и Отечество, а не за землю и
волю, отстаивала Россию, а не революцию.
С верою в русского солдата вышла сестра к немцам и поздоровалась с
ними.
Сейчас же повезли ее в Вену. Если у нас шпиономания процветала, то не
меньше нашего были заражены ею и враги. За сестрою следили. Ее ни на минуту
не хотели оставить с пленными наедине, чтобы не услышала ничего лишнего, не
узнала ничего такого, что могло бы повредить немцам. Пленным было запрещено
жаловаться сестре на что бы то ни
было, и уже знала сестра стороною, что тех, кто жаловался, наказывали,
сажали в карцер, 'подвешивали за руки, лишали пищи.
Первый раз увидела она пленных в Вене, в большом резервном госпитале.
Там было сосредоточено несколько сот русских раненых, подобранных на полях
сражений.
С трепетом в сердце, сопровождаемая австрийскими офицерами, поднялась
она по лестнице, вошла в коридор. Распахнулась дверь, и она увидела
больничную палату.
О ее приезде были предупреждены. Ее ждали. Первое, что бросилось ей в
глаза, были белые русские рубахи и чисто вымытые, бледные, истощенные
страданием, голодом и тоскою лица. Пленные стояли у окон с решетками, тяжело
раненные сидели на койках, и все, как только появилась русская сестра в
русской косынке и апостольнике, с широким красным крестом на груди,
повернулись к ней, придвинулись и затихли страшным, напряженным,
многообещающим молчанием.
Когда сестра увидела их, столь ей знакомых, таких дорогих ей по
воспоминаниям полей Ломжи и Ивангорода, в чуждом городе, за железными
решетками, во власти врага, -- она их пожалела русскою жалостью, ощутила
чувство материнской любви к детям, вдруг поняла, что у нее не маленькое
девичье сердце, но громадное сердце всей России, России-Матери.
Уже не думала, что надо делать, что надо говорить, забыла об
австрийских офицерах, о солдатах с винтовками, стоявших у дверей.
Низко, русским поясным поклоном, поклонилась она всем и сказала:
-- Россия-Матушка всем вам низко кланяется.
И заплакала.
В ответ на слова сестры раздались всхлипывания, потом рыдания. Вся
палата рыдала и плакала.
Прошло много минут, пока эти взрослые люди, солдаты русские,
успокоились и затихли.
Сестра пошла по рядам. Никто не ./палии алея ни на что, никто не
роптал, но раздавались полные тоски вопросы:
-- Сестрица, как у нас?
-- Сестрица, что в России?
-- Сестрица, чья теперь победа?
Было плохо. Отдали Варшаву, отходили за Влодаву и Пинск.
-- Бог милостив... Ничего... Бог поможет... -- говорила сестра и
понимали ее пленные.
-- Давно вы были в церкви? -- спросила их сестра.
-- С России не были!--раздались голоса с разных концов палаты.
Сестра достала молитвенник и стала читать вечерние молитвы, как
когда-то читала их раненым. Кто мог -- встал на колени, и стала в палате
мертвая, ничем не нарушаемая тишина. И в эту тишину, как в сумрак затихшего
перед закатом леса, врывается легкое журчанье ручья, падали кроткие,
знакомые с детства слова русских молитв.
Молитвою была сильна Императорская Православная Россия, сильна и
непобедима.
На секунды оторвалась от молитвенника сестра и оглядела палату.
Выражение сотни глаз пленных ее поразило. Устремленные на нее, они видели
что-то такое прекрасное и умиротворяющее, что стали особенными, духовными и
кроткими. Сердца их очищались молитвою. "Блаженны чистые сердцем, яко Бога
узрят", -- подумала сестра и поняла, что они Бога видели.
Когда настала молитвенная тишина, один за другим стали выходить из
палаты австрийские офицеры, дали знак и ушли часовые. Сестра осталась одна с
пленными.
Она кончила молитвы. Надо было идти на следующий этаж, а никого не
было, кто бы указал ей дорогу.
Сестра вышла на лестницу и там нашла всех сопровождавших ее.
-- Мы вышли,--сказал старший из австрийских офицеров, -- потому что
почувствовали Бога. Мы решили, что вы можете ходить по палатам и посещать
пленных без нашего сопровождения.
Они поверили сестре.


x x x



Сестра боялась, что пленные, жаловавшиеся ей, будут наказаны. Она
знала, что, хотя австрийцы и не следят более за нею по палатам, но в каждом
помещении есть свои шпионы и доносчики. Эту роль на себя брали по
преимуществу евреи, бывшие почти везде переводчиками.
Генерал-инспектором лагерей военнопленных был генерал Линхард. Он
отлично относился к сестре и был с нею рыцарски вежлив.
-- Генерал, -- сказала сестра, отдавая ему отчет о первом посещении
пленных, -- теперь такое ужасное время. Я послана как официальное лицо, и вы
являетесь тоже лицом официальным. Но забудем это... Будем на минуту просто
людьми. Мы, русские, любим жаловаться, плакаться, преувеличивать свои
страдания, клясть свою судьбу, это нам облегчает торе. Солдаты видят во мне
мать, и как ребенок матери, так они мне хотят излить свое горе. Верьте мне
-- я не буду пристрастна, я сумею отличить, где правда и где просто
расстроенное воображение. Я не позволю использовать себя во вред вам. Я даю
вам слово русской женщины. Но мне говорили, что тех, кто жалуется, будут
жестоко наказывать... Так вот, генерал, дайте мне честное слово австрийского
генерала, что вы отдадите приказ не наказывать тех, кто будет мне
жаловаться.
Генерал встал, поклонился, коротко и сурово сказал:
-- Даю вам это слово.
Сестра посетила более ста тысяч пленных. Жаловавшиеся ей наказаны не
были.
Петр Николаевич КРАСНОВ

Те же люди, что клеветали на Царя, стараясь снять с Него величие
Царского сана и печатанием гнусных сплетней, чужих писем хотят вытравить из
народной души величие символа "За Веру, Царя и Отечество", также всячески
старались зачернить отношения между солдатом и офицером. А отношения эти
были большей частью простые и ласковые, а нередко и трогательно любовные,
как сына к отцу, как отца к детям.
Лишь только спускались сумерки, как на тыловой линии, там и сям
появлялись согнутые фигуры безоружных солдат. Шрапнели неприятеля низко
рвались в темнеющем небе, и уже виден был яркий желтый огонь их разрывов,
бухали, взрывались тяжелые и легкие гранаты, и в темноте их черный дым
вставал еще грознее и раскаленнее; светясь, летели красно-огненные осколки.
Казалось, ничего живого не могло быть там, где едва намечалась .клокочущая
ружейным и пулеметным огнем линия окопов.
По полю перебегали, шли, крались, припадали к земле и снова шли люди.
Это денщики несли своим офицерам в окопы, кто теплое одеяло, чтобы было
чем укрыться в холодном окопе, кто тщательно завернутый в полотенце чайник с
горячим чаем, кто хлеб, кто портсигар с папиросами. Им это строго запрещали
их же офицеры. Но они не слушали запрещений, потому что видели в этом свой
долг, а долг для них был выше жизни. Они понимали, как провожали их матери и
жены этих офицеров и говорили им:
-- Смотри, Степан, береги его. Помни, что он один у меня, единственный,
позаботься о нем.
-- Не извольте сумлеваться, барыня, сам не доем, не досплю, а о их
благородии позабочусь.
-- Иван,-- говорила молодая женщина с заплаканными глазами.--Иван,
сохрани мне моего мужа. Ты же знаешь, как я его люблю.
В эти страшные часы расставания, когда полк уже ушел на плац строиться,
и денщики торопились собрать вещи, чтобы везти их на вокзал, матери и жены
становились близкими и родными всем этим Иванам и Степанам и в них видели
последнюю надежду. Денщики отыскивали своих раненых офицеров, выносили тела
убитых, бережно везли их домой к родным.
-- Куда вы, черти, лешие? Убьют ведь,--кричали им из окопов.
-- А что-ж, робя, я так что ль своего ротного брошу? Мы его, как
родного отца чтим, и чтобы не вынести?
-- Убьют.
-- Ну и пущай, я долг свой сполню.
И выносили оттуда, откуда нельзя было, казалось, вынести.
Помню: двое суток сидел я с Донской бригадой своей дивизии в только что
занятых нами немецких окопах у Рудки-Червище, на реке Стоходе. Это было в
августе 1916 г. Противник засыпал все кругом тяжелыми снарядами, подходы к
мосту простреливались ружейным огнем. Оренбургские казачьи батареи
принуждены были выкопать в крутом берегу окопы для орудийных лошадей. Между
нами и тылом легло пространство, где нельзя было ходить.
Смеркалось. Пустые избы деревни, вытянувшиеся улицей, четко рисовались
в холодеющем небе. И вдруг на улице показалась невысокая фигура человека,
спокойно и бесстрашно шедшего мимо домов, мимо раздутых трупов лошадей, мимо
воронок от снарядов, наполненных грязной водой. Мы из окопа наблюдали за
ним.
-- А ведь это ваш Попов,-- сказал мне Начальник Штаба, полковник
Денисов.
-- Попов и есть,--подтвердил старший адъютант. Попов шел, не торопясь,
точно рисуясь бесстрашием. В обеих руках он нес какой-то большой тяжелый
сверток. Весь наш боевой участок заинтересовался этим человеком. Снаряды
рвались спереди, сзади, с боков, он не прибавлял шага. Он шел, бережно неся
что-то хрупкое и тяжелое.
Спокойно дошел он до входа в окопы, спустился по земляным ступеням и
предстал перед нами в большом блиндаже, накрытом тяжелым накатником.
-- Ужинать, Ваше Превосходительство, принес,-- сказал он, ставя перед
нами корзину с посудой, чайниками, хлебом и мясом.--Чай за два дня-то
проголодались!..
-- Кто же пустил тебя!
-- И то, на батарее не пускали. Да как же можно так, без еды! И письмо
от генеральши пришло, и посылка, я все доставил.
Этот Попов...
Но не будем говорить об этом. Этот Попов тогда, когда он служил в
Русской Императорской Армии, даже и не понимал того, что он совершил подвиг
Христианской любви и долга!
А был он сам богатый человек, с детства избалованный, коннозаводчик и
сын зажиточного торгового казака Богаевской станицы Войска Донского.


x x x



В казармах нашей Императорской Армии висели картины. Это были
литографии в красках, издания Ильина или типографии Главного Штаба, уже
точно не помню. Изображали они подвиги офицеров и солдат в разные войны. Был
там майор Горталов в белом кителе и кепи на затылке, прокалываемый со всех
сторон турецкими штыками; был рядовой Осипов в укреплении Михайловском с
факелом в руках, кидающийся к пороховому погребу. Запомнился мне еще подвиг
Архипа Бондаренко, Лубенского гусарского полка, спасающего жизнь своему
офицеру, корнету Воеводскому. Улица болгарской деревни, белые хаты с
соломенными крышами, вдоль них скачет большая гнедая лошадь и на ней двое --
раненый офицер и солдат!
Это было воспитание солдата. Дополнение к беседам о том, что "сам
погибай, а товарища выручай". Молодыми офицерами мы ходили по казарменному
помещению, окруженные молодежью, показывали картины и задавали вопросы.
Называлось это "словесностью" и считалось одним из самых скучных занятий.
-- Что есть долг солдата? -- спрашивали мы, останавливаясь у картины,
изображавшей подвиг Бондаренко.
-- Долг солдата есть выручить товарища из беды. Долг солдата, если
нужно, погибнуть самому, но спасти своего офицера, потому как офицер есть
начальник и нужен больше, чем солдат.
-- А что здесь нарисовано?
-- Изображен здесь подвиг рядового Бондаренко, который, значит, под
турецкими пулями и окруженный со всех сторон баши-базуками, увидев, что его
офицер, корнет Воеводский, ранен и лошадь под ним убита, остановил свою
лошадь и посадил офицера в седло, а сам сел сзади, и, отстреливаясь и
прикрывая собою офицера, спас его от турок...
Думали ли мы тогда, что двадцать пять лет спустя подвиг братской
Христианской любви к ближнему, подвиг высокого долга солдатского при
обстоятельствах исключительных и гораздо более сложных, чем в 1877 г., будет
повторен в мельчайших подробностях? Тогда казалось, да так и говорили, что
красоты на войне не будет. Красоты подвига и любви. Что война обратится в
бездушную бойню.
И пришла война. Неожиданно грозная и кровавая, и захватила все слои
населения и подняла все возрасты. Старых и малых поставила в смертоносные
ряды, и офицера, и солдата смешала в общей великой и страшной работе. И
явились герои Долга и высокой Христианской любви.
Легендарные подвиги, запечатленные на картинах для воспитания
солдатского, повторились с математической точностью.
То ли мы хорошо их учили и сумели так воспитать солдата, что он стал
способен на подвиги, то ли чувство долга и любви к ближнему в крови русского
солдата и привито ему в семье и в церкви?
Это было в самые первые дни войны на турецком фронте, в долине Евфрата,
1-го ноября 1914 г. конный отряд Эриванской группы занял с боя турецкий
город Душах-Кебир. Наше наступление шло в Ванском направлении к Мелазгерту.
2-го ноября от отряда была послана разведывательная сотня. Но, отойдя версты
на четыре, она наткнулась на значительные силы конных курдов и принуждена
была остановиться. Попытки разъездов пробиться дальше не увенчались успехом
и начальник отряда, генерал-майор Певнев, решил 6-го ноября произвести
усиленную разведку отрядом трех, родов войск и оттеснить курдов. В разведку
был назначен 3-ий Волгский казачий полк Терского казачьего войска под
командой полковника Тускаева, два орудия 1-й Кубанской казачьей батареи под
командой подъесаула Пеннева и два пулемета дивизионной команды под командой
1-го Запорожского Императрицы Екатерины II казачьего полка сотника
Артифсксова.
3-й Волгский полк, только что мобилизованный, состоял из немолодых
казаков и из случайных, призванных со льгот офицеров и командира, только что
назначенного из конвоя Его Величества и отвыкшего управлять конными массами.
Напротив, батарея и пулеметчики--все были кадровые казаки с двух- и
трехлетним обучением, молодежь, горевшая желанием померяться силами с
врагом, прекрасно воспитанная и дисциплинированная, сжившаяся со своими
офицерами.
Ранним утром яркого солнечного дня отряд вышел из Душаха. Пройдя четыре
версты, на линии селения Верхний Харгацых, где горные отроги рядом холмов,
прорезанных круторебрыми балками, спускаются в долину реки Евфрата, отряд
услыхал выстрелы. Головная сотня была встречена пешими и конными курдами.
Искусно пользуясь глубокими оврагами и рельефом местности, террасами
спускающимися к реке, курды маячили вокруг сотни, обстреливая ее со всех
сторон.
Полковник Тускаев, не рискуя принять бой в конном строю, спешил две
сотни, около 130--140 стрелков, и повел наступление на конные массы.
Противник, укрывавшийся по балкам, развернулся. Перед Волгскими цепями была
организованная курдская кавалерия -- тысяч до пяти всадников.
Курдская конница охватила головную сотню, бывшую в версте от казачьих
цепей. Курды, джигитуя, подскакивали к казакам шагов на четыреста и поражали
их метким прицельным огнем.
В сотне появились раненые и убитые. Она подходила к обрывистому берегу
Евфратского русла. Вся каменистая долина реки пестрела курдскими толпами.
Гул голосов, неясные вскрики, ржанье коней раздавались от реки. Повсюду были
цели для поражения огнем и так велика была вера в технику, в силу
артиллерийского и пулеметного огня, что полковник. Тускаев приказал
артиллерийскому взводу выехать вперед цепей и огнем прогнать курдов.
Лихо, по конно-артиллерийски, вылетел по узкой тропинке к берегу
подъесаул Певнев, развернулся за двумя небольшими буграми у самого берега и
сейчас перешел на поражение, ставя шрапнели на картечь.
Курды не дрогнули. Нестройными конными лавами, сопровождаемыми пешими,
с непрерывной стрельбой, они повели наступление на головную сотню, стоявшую
в прикрытии батареи, и на орудия.
Терцы Волгского полка не выдержали атаки. Три взвода сотни оторвались и
ускакали. Под берегом остался один взвод, человек пятнадцать, и два орудия,
яростно бившие по курдам.
Им на помощь был послан пулеметный взвод сотника. Артифексова.
Широким наметом, имея пулеметы на вьюках, пулеметчики выехали вперед
орудия и сейчас же начали косить пулеметным огнем курдские толпы. Курды
отхлынули. Пулеметный огонь был меткий на выбор, но курды чувствовали свое
превосходство в силах и, отойдя на фронте, они скопились на левом фланге и,
укрываясь холмами Евфратского берега, понеслись на бывшие сзади батареи
сотни волгцев полковника Тускаева. Курды обходили их слева и сзади. Волгцы
подали коноводов и ускакали, оставив орудия под речным обрывом.
В величавом покое сияло бездонное синее небо над розово-желтыми
кремнистыми скатами Малоазиатских холмов. Тысячам курдов противостояла
маленькая кучка казаков, едва насчитывавшая тридцать человек. Орудия часто
стреляли, непрерывно трещали пулеметы, отстреливаясь во все стороны и
осаживая зарывавшихся курдов. Телами убитых лошадей и людей покрывались
скаты холмов, но крались и ползли курды, и меток и губителен становился их
огонь.
Два молодых офицера, подъесаул Певнев и сотник Артифексов с горстью все
позабывших и доверившихся им казаков, бились за честь русского имени.
Пулеметные ленты были на исходе. Взводный урядник Петренко--красавец и
силач--доложил Артифексову полушепотом:--Ваше благородие, остались три
коробки...
В то же мгновение первый пулемет замолчал. Номера были ранены, а сам
пулемет поврежден. И сейчас же ранило 1-й номер второго пулемета. Огонь
прекратился.
Сотник Артифексов сам сел за пулемет, тщательно выбирая цели и сберегая
патроны.
Из тыла прискакал раненый казак Волжец.
-- Командир полка приказал отходить!--крикнул он. Из-за бугра показался
Певнев.
-- Сотник, прикрывайте наш отход, а мы прикроем ваш.
-- Ладно. Будем прикрывать отход.
Заработал пулемет.
Сзади звонко звякнули пушки, поставленные на передки. Загремели колеса.
Орудия, со взводом Терцев, поскакали назад... На месте батареи остался
зарядный ящик с убитыми лошадьми, трупы казаков и блестящие медные гильзы
артиллерийских патронов.
На береговом скате офицер и десять казаков отстреливались от курдов
пулеметом и из револьверов. Курды подходили на сто шагов. В неясном
гортанном гомоне толпы уже можно было различать возгласы:
-- Алла... Алла...
Одному Богу молились люди и молились о разном.
Прошло минут десять. Сзади рявкнул выстрел и заскрежетал снаряд.
Подъесаул Певнев снял орудия с передков. Пулеметчикам надо было отходить.
Курды бросили пулеметы, и конная масса, человек в пятьсот, поскакала
стороною на батарею. Нечем было их остановить. Орудия стояли под прямым
углом одно к другому и часто били, точно лаяли псы, окруженные волками...
Артиллерийский взвод умирал в бою.
-- Вьючить второй пулемет,--крикнул Артифексов и сел на свою лошадь.
Сознание силы коня и то, что на нем он легко уйдет от курдов, придало ему
бодрости.
Курды кинулись на казаков.
-- Ребята, ко мне!
И тут, в двадцатом веке, произошло то, о чем пели былины на пороге
девятого века. Петренко, как новый Илья Муромец, врубился в конные массы
курдов и крошил их, как капусту. На бескровном лице его дико сверкали
огромные глаза и сам он непроизвольно, не отдавая отчета в том, что он
делает, хрипло кричал:
-- Ребята, в атаку... Ребята, в атаку.. в атаку... Рядом с ним, на
спокойной в этом хаосе людских страстей
лошади, стоял казак 3-го Волгского полка Файда и с лошади из винтовки
почти в упор бил курдов.
Пулеметчики ушли... От отряда оставалось только трое: сотник
Артифексов, Петренко и Файда. Петренко был ранен в грудь и шатался на
лошади...
--Уходи!--крикнул Артифексов, отстреливаясь из револьвера, и как только
Петренко и Файда скрылись в балке, выпустил своего могучего кровного коня...
Впереди было каменистое русло потока. Сзади нестройными толпами,
направляясь к агонизировавшей батарее, скакали курды. Часто щелкали
выстрелы.
Большие камни русла заставили сотника Артифексова задержать коня,
перевести его на рысь и потом на шаг. Лошадь Артифексова вдруг как-то осела
задом, заплела ногами и грузно свалилась. Сейчас же вскочила, отпрянула и
упала на Артифексова, тяжело придавив ему ногу.
Мимо проскакали курды. Они шли брать батарею. Иные соскакивали у трупов
казаков и обирали их. Громадный курд увидал Артифексова, бившегося под
лошадью, соскочил с коня и с ружьем в руках бросился на офицера. Он ударил
Артифексова по голове прикладом, торчком. Мохнатая кубанская шапка
предохранила голову и тяжелый удар вызвал только минутное помутнение в
голове. Артифексов схватил курда одною рукой за руку, другою за ногу и
повалил, зажав его голову под мышкой правой руки, а левой рукой старался
достать револьвер из-под лошади. Курд зубами впился в бок Артифексова, но
тому удалось достать револьвер и он, выстрелом в курда, освободился от него.
Мутилось в голове. Как в тумане увидал Артифексов двух Волгских
казаков, скакавших мимо.
-- Братцы,-- крикнул он,-- помогите выбраться. Казак по фамилии
Высококобылка остановился.
-- Стой, ребята, пулеметчиков офицер ранен.
-- Я не ранен, а только не могу встать...
Высококобылка закричал что-то и стал часто стрелять по наседавшим
курдам. Другой казак, Кабальников, тоже что-то кричал Артифексбву.
Артифексов рванулся еще раз и выкарабкался из-под лошади. Но сейчас же на
него налетело трое конных курдов. Одного убил Артифексов, другого -- кто-то
из казаков, третий поскакал назад.
-- Ваше благородие, бегите сюды, -- крикнул Артифексову Высококобылка.
Казаки из-за больших камней русла не могли подъехать к офицеру.
Артифексов подошел к ним. Они стали по сторонам его, он вставил одну
ногу в стремя одному, другую -- другому и, обнимая их, поскакал между ними
по дороге. Но дальше шла узкая тропинка. По ней можно было скакать только
одному. От удара по голове силы покидали Артифексова.
-- Бросай, ребята. Все равно ничего не выйдет.
-- Зачем бросай,--сказал Высококобылка и спрыгнул со своей лошади.
-- Садитесь, Ваше благородие. Кабальников, веди его благородие. За луку
держитесь. Ничего, увезем.
На мгновение Артифексов хотел отказаться, но машинально согласился.
Высококобылка опустился на колено у покрытой в холме тропы и изготовился
стрелять. И как только курды сунулись в промоину, меткими выстрелами стал их
класть у щели.
Выпустив пять патронов, он догнал Кабальникова, вскочил на круп лошади
и все трое поскакали дальше. Но не проскакали они и двухсот шагов, как курды
прорвались в щель и стали стрелять по казакам. Высококобылка соскочил с
лошади, лег и остался один против курдов, выстрелами на выбор он опять
остановил их преследование, потом подбежал к Кабальникову и, взявшись за
хвост лошади, бежал за Артифексовым.
Они уже выходили из поля боя. Стали попадаться казаки отряда. Курды
бросили преследование. Сотник Артифексов был опасен.
Глухою ночью он проснулся. Нестерпимо болела ушибленная нога. Кошмары
давили. В пустой хате, где его положили, было темно и страшно. Шатаясь, он
вышел на воздух. В бескрайной пустыне горел костер. Кругом сидели казаки.
-- Братцы, дайте мне побыть с вами, страшно мне одному. Голова болит,
-- сказал Артифексов.
Молча подвинулись казаки. Офицер сел у костра. Он прилег. Чья-то
заботливая рука прикрыла его ноги буркой.
Тихо горел костер. Трещали чуть слышно мелкие сучья.
В стороне жевали кони. Высоко в небе ткали невидимый узор звезды, точно
перекидывались между собою лучами-мыслями.
Молчали казаки.
Подвиг братской Христианской любви и самопожертвования был совершен.
По уставу.
Как офицер "дома" учил. Как наказывал отец. Как говорила, провожая,
мать. Как обязан был поступать каждый казак, как поступали тогда все...


x x x



Теперь...
Высококобылка и Кабальников, где вы? В белой армии, на тяжелых работах
в чужой неприятной стране?.. Или дома, я разоренном хуторе под чужой
властью?.. Или служите III Интернационалу, не за совесть, а за страх,
выколачивая из русских мужиков продналог...
Откликнитесь, где вы?..
Или спите в безвестной могиле, в широкой степи, без креста и гроба
похороненные, и души ваши, со святыми у Престола Всевышнего... славою и
честью венчанные...
Ибо подвиг ваш, награжденный Царем земным, не останется без награды и у
Господа Сил.

Петр Николаевич КРАСНОВ

Мой первый убитый... Это было 1 августа 1914 года на Австрийской
границе, на шоссе между Томашевым и Равой Русской. Было яркое солнечное
утро. В густом мешанном лесу, где трепетали солнечные пятна на мху и
вереске, пахло смолою и грибами, часто трещали ружейные выстрелы.
Посвистывали пули, протяжно пели песнь смерти и от их невидимого присутствия
появился дурной вкус во рту и в голове путались мысля.
Я стоял за деревьями. Впереди редкая лежала цепь. Ка.заки, крадучись,
подавались вперед. Из густой заросли вдруг появились два казака. Они несли
за голову и за ноги третьего.
-- Кто это? -- спросил я.
-- Урядник Еремин, Ваше Высокоблагородие,-- бодро ответил передний,
неловко державший рукой с висевшей на ней винтовкой, голову раненого
Еремина.
Я подошел. Низ зеленовато-серой рубахи был залит кровью. Бледное лицо,
обросшее жидкой, молодой русой бородой, было спокойно. Из полуоткрытого рта
иногда, когда казаки спотыкались на кочках, вырывались тихие стоны.
-- Братцы,--простонал он, -- бросьте... Не носите... Не мучьте... Дайте
помереть спокойно.
-- Ничего, Еремин, -- сказал я, -- потерпи. Бог даст, жив будешь.
Раненый поднял голову. Сине-серые глаза с удивительной кротостью уставились
на меня. Тихая улыбка стянула осунувшиеся похудевшие щеки.
-- Нет, Ваше Высокоблагородие, -- тихо сказал Еремин - Знаю я.. Куды-ж.
В живот ведь. Понимаю.. Отпишите, Ваше Высокоблагородие, отцу и матери,
что... честно... нелицемерно... без страха...
Он закрыл глаза. Его понесли дальше.
На другое утро его похоронили на Томашовском кладбище у самой церкви.
На его могиле поставили хороший тесаный крест. Казаки поставили.
Я не был на его похоронах. Австрийцы наступали на Томашов. На
Зверижинецкой дороге был бой. Некогда было хоронить мертвых.
Потом их были сотни, тысячи, миллионы. Они устилали могилами поля
Восточной Пруссии, Польши, Галицин и Буковины. Они умирали в Карпатских
горах, у границы Венгрии, они гибли в Румынии и Малой Азии, они умирали в
чужой им Франции.
За Веру, Царя и Отечество.
Нам, солдатам, их смерть была мало видна. Мы сами в эти часы были
объяты ее крыльями и многого не видели из того, что видели другие, кому
доставалась ужасная, тяжелая доля провожать их в вечный покой... Сестры
милосердия, санитары, фельдшера, врачи, священники.
И потому я расскажу о их смерти, о их переживаниях со слов одной сестры
милосердия.
x x x
Я не буду ее называть. Те, кто ее знает, а в Императорской Армии ее
знали десятки тысяч героев, -- ее узнают. Тем, кто ее не знает, ее имя
безразлично.
Сколько раненых прошло через ее руки, сколько солдат умерло на ее
руках, и от скольких она слышала последние слова, приняла последнюю земную
волю!..
В бою под Холмом к ней принесли ее убитого жениха...
Она была русская, вся соткана из горячей веры в Бога, любви к Царю и
Родине. И умела она понимать все это свято. В ней осталась одна мечта --
отдать свою душу Царю, Вере и Отечеству. И отсюда зажегся в ней страстный
пламень, который дал ей силу выносить вид нечеловеческих мук, страданий и
смерти. Она искала умирающих. Она говорила им, что могла подсказать ей ее
исстрадавшаяся душа. Стала она от того простая, как прост русский
крестьянин. Научилась понимать его. И он ей поверил. Он открыл ей душу и
стала эта душа перед нею в ярком свете чистоты и подвига, истинно, славою и
честью венчанная. Она видела, как умирали русские солдаты, вспоминая деревню
свою, близких своих. Ей казалось, что она жила с ними предсмертными
переживаниями, и много раз с ними умирала. Она поняла в эти великие минуты
умираний, что "нет смерти, но есть жизнь вечная". И смерть на войне -- не
смерть, а выполнение своего первого и главного долга перед Родиной.
В полутемной комнате чужого немецкого города прерывающимся голосом
рассказывала она мне про Русских солдат, и слезы непрерывно капали на
бумагу, на которой я записывал ее слова.
Теперь, когда поругано имя Государево, когда наглые, жадные, грязные
святотатственные руки роются в дневниках Государя, читают про Его интимные,
семейные переживания, и наглый хам покровительственно похлопывает Его по
плечу и аттестует как пустого молодого человека, влюбленного в свою невесту,
как хорошего семьянина, но не государственного деятеля, быть может, будет
уместно и своевременно сказать, чем Он был для тех, кто умирал за Него. Для
тех миллионов "неизвестных солдат", что погибали в боях, для тех простых
русских, что и по сей час живут в гонимой, истерзанной Родине нашей.
Пусть из страшной темени лжи, клеветы и лакейского хихиканья людей
раздастся голос мертвых и скажет нам правду о том, что такое Россия, ее Вера
православная и ее Богом венчанный Царь.

x x x

Шли страшные бои под Ломжей. Гвардейская пехота сгорала в них, как
сгорает солома, охапками бросаемая в костер. Перевязочные пункты и лазареты
были переполнены ранеными, и врачи не успевали перевязывать и делать
необходимые операции. Отбирали тех, кому стоило сделать, то есть, у кого
была надежда на выздоровление, и бросал" остальных умирать от ран за
невозможностью всем помочь.
Той сестре, о которой я писал, было поручено из палаты, где лежали 120
тяжело раненных, отобрать пятерых и доставить их в операционную. Сестра
приходила с носилкам", отбирала тех, в ком более прочно теплилась жизнь, у
кого не так страшны были раны, указывала его санитарам, и его уносили. Тихо,
со скорбным лицом и глазами, переполненными слезами, скользила она между
постелей из соломы, где лежали исковерканные обрубки человеческого мяса, где
слышались стоны, предсмертные хрипы я откуда следили за нею большие глаза
умирающих, уже видящие иной мир. Ни стона, ни ропота, ни жалобы... А ведь
тут шла своеобразная "очередь" на жизнь и выздоровление... Жребием было
облегчение невыносимых страданий.
И всякий раз, как входила сестра с санитарами, ее взор ловил
страдающими глазами молодой, бравый, черноусый красавец унтер-офицер
Лейб-Гвардии Семеновского полка. Он был очень тяжело ранен в живот. Операция
была бесполезна, и сестра проходила мимо него, ища других.
-- Сестрица...меня...--шептал он и искал глазами ее глаза.
-- Сестрица... милая...--он ловил руками края ее платья и тоска была в
его темных красивых глазах.
Не выдержало сердце сестры. Она отобрала пятерых и умолила врача взять
еще одного -- шестого. Шестым был этот унтер-офицер. Его оперировали.
Когда его сняли со стола и положили на койку, он кончался. Сестра села
подле его. Темное загорелое лицо его просветлело. Мысль стала ясная, в
глазах была кротость.
-- Сестрица, спасибо вам, что помогли мне умереть тихо, как следует.
Дома у меня жена осталась и трое детей. Бог не оставит их... Сестрица, так
хочется жить... Хочу еще раз повидать их, как они без меня справляются. И
знаю, что нельзя... Жить хочу, сестрица, но так отрадно мне жизнь свою за
Веру, Царя и Отечество положить.
-- Григорий,--сказала сестра,--я принесу тебе икону. Помолись. Тебе
легче станет.
-- Мне и так легко, сестрица.
Сестра принесла икону, раненый перекрестился, вздохнул едва слышно и
прошептал:
-- Хотелось бы семью повидать. Рад за Веру, Царя и Отечество умереть...
Печать нездешнего спокойствия легла на красивые черты Русского солдата.
Смерть сковывала губы. Прошептал еще раз:
-- Рад.
Умер.
В такие минуты не лгут ни перед людьми, ни перед самим собою.
Исчезает выучка и становится чистой душа, такою, какою она явится перед
Господом Богом.
Когда рассказывают о таких минутах,--тоже не лгут.
Эти "неизвестные" умирали легко. Потому что верили. И вера спасет их.
x x x

И так же, с такими же точно словами умирал на руках у сестры
Лейб-Гвардии Преображенского полка солдат, по имени Петр. По фамилии... тоже
неизвестный солдат.
Он умирал на носилках. Сестра опустилась на колени подле носилок и
плакала.
-- Не плачьте, сестрица. Я счастлив, что могу жизнь свою отдать за Царя
и Россию. Ничего мне не нужно, только похлопочите о моих детях,-- сказал
умирающий солдат.
И часто я думаю, где теперь эти дети Семеновского унтер-офицера
Григория и Преображенского солдата Петра? Их отцы умерли за Веру, Царя и
Отечество восемь лет тому назад. Их детям теперь 12--14--16 лет. Учатся ли
они где-нибудь? Учились ли под покровительством какого-нибудь пролеткульта,
или стали лихими комсомольцами и со свистом и похабной руганью снимали
кресты с куполов сельского храма, рушили иконостас и обращали святой храм в
танцульку имени Клары Цеткин?
Почему жизнь состроила нам такую страшную гримасу и почему души воинов,
славою и честью венчанных, не заступятся у престола Всевышнего за своих
детей?
Десять месяцев провела сестра на передовых позициях. Каждый день и
каждую ночь на ее руках умирали солдаты.
И она свидетельствует.
-- Я не видала солдата, который не умирал бы доблестно. Смерть не
страшила их, но успокаивала.
И истинно ее свидетельство.

x x x

И не только умирали, но и на смерть шли смело и безропотно.
Когда были бои под Иванградом, то артиллерийский огонь был так силен,
снаряды рвались так часто, что темная ночь казалась светлой и были видны
лица проходивших в бой солдат.
Сестра стояла под деревом. В смертельной муке она исходила в молитве. И
вдруг услышала шаги тысячи ног. По шоссе мимо нее проходил в бой армейский
полк. Сначала показалась темная масса, блеснули штыки, надвинулись плотные
молчаливые ряды, и сестра увидела чисто вымытые, точно сияющие лица. Они
поразили ее своим кротким смирением, величием и силой духа. Эти люди шли на
смерть. И не то было прекрасно и в то же время ужасно, что они шли на
смерть, а то, что они знали, что шли на смерть и смерти не убоялись.
Солдаты смотрели на сестру и проходили. И вдруг отделился один, достал
измятое письмо и, подавая его сестре, сказал:
-- Сестрица, окажи мне последнюю просьбу. Пошли мое последнее
благословение, последнюю благодарность мою моей матери, отправь письмецо
мое...
И пошел дальше...
И говорила мне сестра: ни ожесточения, ни муки, ни страха не прочла она
на его бледном простом крестьянском лице, но одно величие совершаемого
подвига.
А потом она видела. По той же дороге шла кучка разби.тых, усталых,
запыленных и ободранных солдат. Человек тридцать. Несли они знамя. В лучах
восходящего солнца сверкало золотое копье с двуглавым орлом и утренней росою
блистал черный глянцевитый чехол. Спокойны, тихи и безрадостны были лица
шедших.
-- Где ваш полк? -- спросила сестра.
-- Нас ничего не осталось,--услышала она простой ответ...
Когда я прохожу по площади Etoille и вижу бескрестную могилу-клумбу
неизвестного солдата, мне почему-то всегда вспоминаются эти скромные тихие
души, ко Господу так величаво спокойно отошедшие.
Не душа ли неизвестного французского солдата, такая же тихая и простая
и так же просто умевшая расстаться с телом, зовет и напоминает о тех, кто
умел свершить свой долг до конца?
А умирать им было не легко.
Там же в Ломже, в госпитале, умирал солдат армейского пехотного полка.
Трагизм смерти от тяжелых ран заключается в том, что все тело еще
здорово и сильно, не истощено ни болезнью, ни страданиями, молодое и
сильное, оно не готово к смерти, не хочет умирать и только рана влечет его в
могилу и потому так трудно этому молодому и здоровому человеку умирать.
Пить просил этот солдат. Мучила его предсмертная жажда. В смертельном
огне горело тело и когда сестра подала ему воду, сказал он ей:
-- Надень на меня, сестрица, чистую рубашку. Чистым хочу я помереть, а
совесть моя чиста. Я за Царя и Родину душу мою отдал... Ах, сестрица, как
матушку родную мне жаль. Спасите меня хоть так, чтобы на один часочек ее еще
повидать, чтобы деревню свою хоть одним глазком посмотреть...
ей матери, отправь письмецо мое...
И пошел дальше...
И говорила мне сестра: ни ожесточения, ни муки, ни страха не прочла она
на его бледном простом крестьянском лице, но одно величие совершаемого
подвига.
А потом она видела. По той же дороге шла кучка разбитых, усталых,
запыленных и ободранных солдат. Человек тридцать. Несли они знамя. В лучах
восходящего солнца сверкало золотое копье с двуглавым орлом и утренней росою
блистал черный глянцевитый чехол. Спокойны, тихи и безрадостны были лица
шедших.
-- Где ваш полк? -- спросила сестра.
-- Нас ничего не осталось,--услышала она простой ответ...
Когда я прохожу по площади Etoille и вижу бескрестную могилу-клумбу
неизвестного солдата, мне почему-то всегда вспоминаются эти скромные тихие
души, ко Господу так величаво спокойно отошедшие.
Не душа ли неизвестного французского солдата, такая же тихая и простая
и так же просто умевшая расстаться с телом, зовет и напоминает о тех, кто
умел свершить свой долг до конца?
А умирать им было не легко.
Там же в Ломже, в госпитале, умирал солдат армейского пехотного полка.
Трагизм смерти от тяжелых ран заключается в том, что все тело еще
здорово и сильно, не истощено ни болезнью, ни страданиями, молодое и
сильное, оно не готово к смерти, не хочет умирать и только рана влечет его в
могилу и потому так трудно этому молодому и здоровому человеку умирать.
Пить просил этот солдат. Мучила его предсмертная жажда. В смертельном
огне горело тело и когда сестра подала ему воду, сказал он ей:
-- Надень на меня, сестрица, чистую рубашку. Чистым хочу я помереть, а
совесть моя чиста. Я за Царя и Родину душу мою отдал... Ах, сестрица, как
матушку родную мне жаль. Спасите меня хоть так, чтобы на один часочек ее еще
повидать, чтобы деревню свою хоть одним глазком посмотреть...
Сестра надела на него чистую белую рубашку.
Он осмотрел себя в ней, улыбнулся ясною улыбкой и сказал:
-- Ах, как хорошо за Родину помирать.
Потом вытянулся, положил руку под голову, точно хотел поудобнее
устроиться, как устраивается на ночь ребенок, закрыл глаза и умер.

Соборное Уложение 1647 года

УКАЗ О АТАМАНЕХ И О КАЗАКЕХ

а в ней 3 статьи

1. А на ком учнут искать, или кому отвечать атаманы и казаки, и им в судных и во всяких управных делех чинити указ, по суду, и по крепостям и по сыску, до чего доведется. А государевых пошлин на виноватом не имать з двунатцати рублев, а что будет иску сверх двунатцати рублев, и с того иску государевы пошлины с атаманов и с казаков имати по указу. А за бесчестья атаманом и казаком, кто их чем обесчестит, правити против их денежных окладов, а которым идет корм, и тем за бесчестья править по пяти рублев.

2. А кузнецким старостам самопалнаго дела бесчестья правити по пяти же рублев, а рядовым самопальным кузнецом за бесчестья правити по четыре рубли.

3. А чему в и(ы)сковых челобитных цены будет не написано, и тому цена положити по сему указу. Конь восмь рублев. Кобыла нагайская шесть рублев. Жеребенок нагайской три рубли. Мерин четыре рубли. Кобыла русская три рубли. Жеребенок русской трех лет полтора рубли. Кобыла русская же трех лет полтора рубли. Корова два рубли. Бык два рубли. Теленок годовой дватцать алтын. Свинья или боров кормленой дватцать алтын. Поросенок однолетней пять алтын. Овца шесть алтын четыре денги. Боран пять алтын. Боран молодой три алтына. Козел четырех, или пяти лет полтина. Козел трех лет тринатцать алтын две денги. Козел годовик восмь алтын две денги. Коза восмь алтын две денги. Козленок молодой три алтына. А хлебу всякому цену класти, как в котором году хлеб учнут в торгу купити. Гусь живой три алтына две деньги. Гусь битой два алтына. Утка живая два алтына. Утка битая восмь денег. Куря индейское шесть алтын четыре денги. Курица русская восмь денег.

Существовал ставший анекдотом диалог казаков с армейским генералом, который ахнул, узнав, что у казаков нет ни обозов с фуражом, ни обозов вообще.

- Да как же вы без обозов воюете? ~ По привычке, вашбродь.
-Да чем же вы питаетесь?!
- Стараемся, вашбродь!
- И хватает?
- Ишо и остается!
- А остатки куда деваете?
- Съедаем, вашбродь!

Казаки испокон веков вооружались, кормились, снаряжались и фуражировались за счет противника, на ком висели, как собаки на медведе.
Что же касается военной добычи, благодаря которой казачьи полки и кормились, И жили, по крайней мере на войне, то действовали они неукоснительно, по правительственному предписанию.
В 1808, в 1834 и 1859 году «правительство санкционировало старое обычное право казаков на добычу и ее дележ, по которому всякая военная добыча составляла частное достояние добытчиков, поэтому правила, установив, что под военною добычею разумеется всякая «собственность вооруженного неприятеля, отнятая в бою», определяют: «добытое целым полком - принадлежит всему полку, добытое отдельной партией - только этой партии, отбитое же отдельным лицом - составляет собственность этого лица.
Особенно отличившиеся в бою офицеры и нижние чины при дележе добычи получают двойную часть против своих товарищей, а не бывшие в бою не пользуются и долей в добыче, за исключением командированных по службе. Уличенные трусы не только не имели своей доли в общей добыче, но у них отбиралось даже и то, что они иногда успевали присвоить, а затем они подвергались еще и телесному наказанию перед лицом своих товарищей».
Особое значение для кавалерии имел «ремонт», В точном переводе с латыни - обмен лошадей.
«Отбитые же у неприятеля лошади, по инструкции, не составляли, в общепринятом смысле, добычи. Так как по некоторым другим причинам, и главным образом «по свойству казачьей службы, приобретение лошадей от неприятеля в добычу для донских полков всегда удобно и не подвержено ни малейшему сомнению, говорит пункт § 300-го инструкции, то поэтому производившийся от казны денежный отпуск за убитых в бою лошадей - прекращен, и такая убыль должна была пополняться из военной добычи. Этот взгляд и это правило были применены ко всем казачьим войскам еще особым законодательным актом 7 октября 1851 года.
По инструкции все лошади, кем бы то ни было отбитые у неприятеля, составляли собственность полка (у сибиряков - отряда) и обращались, прежде всего, на пополнение всякой убыли строевых, вьючных и обозных лошадей, после чего выделялся запас по три на сотню и уже затем только излишек мог быть продан, а вырученные деньги делились, как добыча. Но при этом добытчикам лошадей не запрещалось по их собственному почину обменивать своих худших лошадей на отбитых лучших».
Вот так по инструкции! Казаки ничего недозволенного не делали!
И если бы г-н Давыдов сунул нос даже не в казачью историю, а в Устав Российской армии времен войны 1812 года, то многое бы для себя интересное открыл.
Я не стану специально останавливаться на правилах казачьего «дувана», то есть дележа военной добычи, замечу только, что многолетние французские войны привели к такому упадку хозяйства казаков, к такой потере кормильцев, что любой трофей, а особенно кони, скот и деньги были жизненной необходимостью, позволивший нашему народу выжить.
Что же касается православных святынь, то церкви грабили французы. Они обдирали золотые и серебряные оклады с икон и волокли сотни пудов драгоценных металлов в обозах, а казаки эти обозы отбивали. И церковную утварь, и книги, и оклады отправляли на Дон, прежде всего для сохранности, потому что возвращать их в России было некуда. За отступающей французской армией дымились развалины храмов и монастырей.
Когда государь и Платов отбыли в Лондон, русские войска собрались из города «Парыжу» домой. Вот теперь казаки двигались, обремененные громадными обозами с добычей. Что и побудило правительственных чиновников к требованию - трофеи сдать в казну, ну хотя бы золотые и серебряные деньги. Вот здесь и возникло то, что позднейшие историки называют «недоумение».
Казаки «на голубом глазу», как говорится, ответствовали, что они «сие заслужили и взяли мечом ...»
- Надобно совесть знать! - укоряли их. - Не по чину берете!
- Интересно ... - ухмыльнулись «казачьи военные чиновники», как звали тогда на Дону, по старой памяти, офицеров, - а воевали мы за что? За что живота не щадили и кровь проливали?
- Воевали вы за родину. Освобождали ее от свирепого супротивника Бонапарте!
- За каку таку родину?! - вскипал герой Иловайский 12-й, тот самый «недюжинный». Тот самый, вечный шеф Донского NQ 8 полка. Мы воевали в России и за Россию! И в Европе! А на нашей родине, в казачьих землях, ни одного француза и Бонапарта, слава, Богу, не было! - Да вы, басурмане, что ж, наемники?!
- Вот уж вам никак нет, чтобы басурмане! Потому и воевали за матушку Россию, что она держава Православная. Но за труды воинские и потери понесенные, с нами расплатиться следует! И это не у нас совести нет, а у вас, крапивное семя! Небось, во фронте вас не видать! Стал - быть, по-нашему: мы - воевали, вам - платить! Победили - расплатись! Тем более что мы с вас ничего сверху не требуем, а только добыча наша. Уж как ни крути!
По воспоминаниям современников, которые говорят об этом как о досадной неловкости и дикости казаков, конфликты с отъемом добычи у казаков происходил и повсеместно. И повсеместно же казаки добычи не отдавали и не отдали! Говорили, что только полки Иловайских привезли на Дон 2,5 миллиона в серебряной монете.
Вероятно, информация о том, что казаки не считают Россию родиной, но сопредельным государством, обсуждалось в правительстве и в высшем офицерстве. Во всяком случае, бывший разведчик генерал Чернышев о них знал. Как знал и то, что на Дон к казакам в 1806 и в 1811 году посылались люди от Наполеона и уговаривали казаков отделиться от России. Доносили также, что казаки посланцев русской контрразведке не сдали и сами не повесили, но отправили ни с чем, говоря, что будут с православной Россией, а не с латынской, да еще недавно революционной Францией. Тон задавали казаки-старообрядцы. К русским старообрядцам от Наполеона ездили отдельно и тоже ничего не добились. Назад отправили, но властям не выдали. С Дона выдачи нет!
Эти известия привели к мысли государя и Чернышева, что с казаками пора разобраться и привести их, так сказать, к общему знаменателю.

Из книги Б. Алмазова «Военная история КАЗАЧЕСТВА»

«За Бога,Царя и Отечество!»
Эту фразу выпевали командиры перед тем, как бросить сотни в огонь и ад рукопашной:
- Полк ... сотня ... взвод ... Слушай! .. Пики в руку! Шашки во-о-о-н!
В атаку рысью! За Бога, Царя и Отечество ... Ма-а-а-рш-ма-а-а-рш!
Что значила для казаков эта магическая триада, которая вела их из тихих станиц, утонувших в садах, из полей и садов, ломящихся от изобилия, от чистых горных лугов и прозрачных рек, от любящих жен и матерей, от глазастых ребятишек в смрад и невылазную грязь окопов, в зыбкие хляби растоптанных дорог, в кошмар госпиталей, голод и холод? Что заставляло их бросать все и бежать на майдан, едва ударял сполошный колокол? Почему мой прадед явился на майдан босиком - не стал, услышав колокол, заходить домой обуваться, боялся, что опоздает записаться «охотником» В 1-ю Донскую дивизию, идущую на Русско-турецкую войну?
Что заставило старика Морозова отправиться в Приднестровье?
- Так что, я детей женил, на пенсию вышел, вот теперь сюда приехал .. - говорил он, лежа на дне тесной траншеи, и она в скором времени и стала его могилой.
А ведь, если вдуматься да припомнить историю, многое открывается в этом, непонятном современному прагматичному западному человеку, казачьем мировоззрении.
Сознание, что если ты казак, то должен в любую секунду быть готовым на бой и на смерть, живо в нашем, почти исчезнувшем, почти поголовно истребленном народе до сего дня.
Я помню, как кричал из окна автобуса пожилой кубанский казак Александр Александрович Бабаков:
- Ребята! Жену мою доглядайте! У нее вчера инфаркт был ... Дооглядайте, Христа ради!
Автобус шел в Приднестровье, где началась бендерская резня. Поэтому пусть никого не удивляет, что истинные, коренные казаки и сегодня, размытые в других народах, истребленные и потерявшие многое из своей культуры, сохранили национально-религиозный комплекс жертвенности. Именно готовность к самопожертвованию и делает казаков опорой православия, как бы стержнем России. Заставляет русских, да и не только русских, прощать казакам многие тяжелые черты их характера. В чем это выражается?
Я вез казаков на какой-то праздник, и когда они- около трех десятков человек во всей красоте мундиров и папах - плотно закусили, выпили и запели, как положено казакам в дороге, то две проводницы, пожилая и молоденькая, вдруг горько заплакали:
- Господи! - говорила старшая. - Да как же вас жалко! Вас же всех перебьют! Всех ...
Постоянное культивирование идеи самопожертвования - от многочисленных пословиц вроде: «Надел мундир - покойник!», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!» - до молитвы: «Господи! Не оставь милостью! Пошли смерть в бою!» - заставляло и заставляет казаков идти в первые эшелоны добровольцев во всех войнах, где казаки считали, что защищают Веру Христову, а говоря языком ХХ века, борются с несправедливостью, защищая униженных и оскорбленных;
Таким приютом справедливости, оплотом всех страждущих и обремененных считался «удел Богородицы»- Святая Русь.
Но казаки расширяли это понятие, вкладывая в понятие «Отечество» не только географическое или политическое понятие Россия, но, скорее, этическое, моральное содержание. «Наше Отечество - справедливость и мир, когда тебя никто не ворохнет!» Поэтому понятие «Отечество» очень широко - оно включает и территорию, и весь исторический и нравственный багаж, и обязательно защиту православия, поскольку оно и есть - Отечество.
Казаки-мусульмане и казаки-буддисты в понятие «Отечество» также вносили понятие справедливости и законности.
Но самым главным для всех казаков в понятии «Отечество» было и есть понятие «народ». Причем не обязательно народ России. Народ, нуждающийся в их защите. Поэтому казак мог сражаться и в Эфиопии, и на Цейлоне, умирая там за «Отечество».
Сравнивая понятия «Вера» И «Отечество», можно найти много общего, а разница в том, что «Вера» -духовное «Отечество», Отечество - материализовавшаяся Вера.
Воин, умерший за Отечество и Веру в земной жизни, возрождался в мире Божьем, который соединял в себе и Отечество и Веру,• и это неземное Отечество - Христос, к которому мы, причащаясь, приобщаемся телесно, а после смерти, в случае достойного бытия, приобщимся навечно.
Казаки понимали это каждый на уровне своего интеллекта, но одним интеллектом сложно измерить народное сознание. Это было и понимание, и чувство, и традиция.
В этой многовековой традиционной схеме особое положение за нимало понятие «Царь». И если не разобраться в казачьем понимании комплекса «Царь», очень сложно догадаться, что же двигало ими во многочисленных войнах как внутри страны, таки за ее пределами, и во времена Смуты, и позже - до войны Гражданской и наших дней.

При всех отклонениях цельное казачье мировоззрение - обязательно монархическое. При собственном самоуправлении, сильно напоминавшем республиканское или, лучше сказать, военно-демократическое, казаки устройства государственного иначе чем монархией не мыслили. Почему? Казаки - носители cрeднeвeкового представления о природе монархии, а оно сильно отличалось от нынешних рассуждений• «быть ли царю?» Царь - прежде всего помазанник Божий. Им может быть только тот, кого сам Господь «помазал», то есть выбрал как своего представителя, как посредника между мирянами, и Богом.
Призвание на царство - акт Божественный. Господь призывает-опознает царя собор, который действует не по своему выбору, но, по промыслу Божию, только определяет это избрание - на кого пал выбор. Причем, поскольку промысел Божий смертным и грешным людям непонятен и неизвестен, может быть послан царь и по гpexaм человеческим - такими царями считали Грозного и Петра 1.
В праве Грозного и Петра на престол казаки почти не сомневались. Правда, среди староверов-казаков до сих пор ходят рассуждения, что Петр - царь «подменный», что в Европу увезли русского благочестивого царя, а привезли немца-антихриста. Правда, и антихрист должен быть заслужен грешным народом! Если народ не благочестив, если нарушает заповеди Божьи, тогда Господь отвращает рук защиты такого народа и он сразу становится добычей антихристе при Грозном, при Петре и при Ленине.
Однако если право на престол смутно, то казаки начинали изыскивать «царя истинного», именно этим обусловливается поддержка, казаками самозванцев, Пугачева и т. п.
Царь же праведный может быть каким угодно по нравственным качествам. Он не представляет, так сказать, ценности как личность, но ценен как орган, как субстанция между народом и Богам, между миром земным и небесным. Его главная функция «предстательствовать за народ Православный перед Господом в едином лице».
Царь может эту свою миссию выполнять плохо, и тогда народ вправе просить у Господа другого царя, но никогда сама идея законности монархии как человеческого устроения жизни на земле у казаков не подвергалась сомнению. Точно так же не подвергалась сомнению и личная неприкосновенность государя.
Собственно, царь таков, каков народ. Плохой царь - это только отражение плохого народа, но государь способен умолить Господа о милосердии к измалодушествовавшемуся народу.
Этот «монархический комплекс» в советской историографии подавался как «народная вера в хорошего царя». Как видите, все гораздо сложнее, и в реальности выражалось в том, что, скажем, перед убийством Павла I казачьи части были выведены из Петербурга. Неизвестно, как повели бы себя казаки, если бы Николай 11 не отрекся.
Легко проследить, как развивался весь комплекс триады. Традиционная для казаков жертвенность складывалась на протяжении веков и обусловлена их постоянным положением на линии фронта. Как голландец, не отдавая себе в том отчета, постоянно следит, не протекает ли дамба, так и казак непрерывно был в напряжении и при первом появлении врага бросался ему навстречу, только так имея возможность задержать его, дать уйти, спрятаться, скрыться, откочевать своим близким ...
Подкрепленная догматами христианства, поначалу вынужденная жертвенность стала со временем частью национального самосознания. Особенностью того же самосознания был причудливый симбиоз монархических убеждений и демократических традиций, то есть монархия для страны и демократия для станицы со всеми ее атрибутами: казачьими кругами, выборностью атаманов и т. п. Укладывалось это в формулу: «Белый царь в святой Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону. Он - собе, а мы - собе!»
То есть по роду, по племени, по совести и обычаю - Отечество. По закону, по уставу, по Божию промыслу - царь.
И выше него - Бог.
Достаточно стройная «лествица», но в ней, как в любом умозрительном построении, могут быть слабые места. Таким уязвимым местом в этом построении был комплекс царя. Если для русского крестьянина, в общем, идея «несть власть да не от Бога!» была понятна И приемлема, то казак, как воин Христов, имевший большую ответственность за Отечество, мог в истинности царя и усомниться. Под знаком этого сомнения в истинности царей, в том, какой царь «помазанник Божий», а какой - подменный, и прошла первая Смута, и вторая Гражданская война с большевиками, в которой казаки принимали не просто живейшее, а основное Участие, пожалуй даже большее, чем дворяне, и уж во всяком случае другие народы и сословия.

Из книги Б. Алмазова «Военная история КАЗАЧЕСТВА»

« ... Царю русскому служить - буйны головы сложить». Права старая песня - Россия вела почти непрерывные войны, служба была долгая, шансов уцелеть немного. Потому так трагичен. и торжественен был обряд проводов на службу.
В русских семьях рекрутов буквально заживо отпевали, провожая на 25-летнюю службу. Служить-то шло очень малое количество ребят призывного возраста..., те, кому при жеребьевке в волостном правлении выпадали «недальние номepa». Скажем, призывников было 2000 человек, требовалось 250 - поэтому шли служить первые номера остальные возвращались домой.
Рекрутов не обременяли работой, они «Гуляли перед службой».
Между «жребием» и отправкой было недели три, в которые парней водили по родственникам, и в каждом доме были торжества и голосьба крестных, тетушек, дядюшек, сватьев и братьев ... Служба ломала всю размеренную и мирную крестьянскую жизнь но, это была смерть, растянутая на годы. В день отправки вой стоял на русских улицах:

Ккрыльцу телега, подкатила - семья вся замертво лежит.
А староста в окно стучится ..., готов ли рекрут отъезжать?
Готов, готов ... Во всем одетый, В объятьях матери родной.
- Теперь позвольте вас, мамаша, последний раз поцеловать ...

Родню отрывали от полумертвого от рыданий рекрута и везли в «присутствие» на телегах или санях. Под разливанные гармошки рекрут, сидя за спиной родителя, кланялся на все четыре стороны, прося прощения и прощаясь с родиной. В присутствии его стригли наголо, переодевали в казенное, а домашнюю одежду отдавали отцу с матерью. И это было еще одним поводом к обморокам и рыданиям до беспамятства. Колонну новобранцев, под конвоем жандармов, везли в волость или на станцию, а там отправляли в полки ...
Отпев-отплакав себя заживо, русский солдат жил совершенно с особой жизнью, был чрезвычайно стоек и храбр. Это относилось к солдатам российской армии любой национальности: татарин, и украинец, и еврей, и белорус провожались приблизительно одинаково. Это было горе неутешное - душа с телом расставалась. Не случайно так отчаянно плясали украинские парубки на вечерницах, а русские парни в хороводах перед службой. Не случайно им прощали и выпивки и драки ... Впереди была служба.

Ничего подобного не было у казаков. Хотя проводы на службу были всегда печальны и торжественны. Во-первых, потому что казак 'до ухода на срочную уже два, а то и три раза ходил на сборы в лагеря. Во-вторых, призывали всех- и это считалось нормой, никакой отдельной, индивидуальной трагедии не было. Скорее «комплектовал » казак забракованный, кого по какой-то причине служить не взяли. Если для крестьянина служба была полным крушением личных
планов и мечтаний, то для казака нормой - возвращением к главному, стержневому, предназначению своей жизни - к службе ...

Конечно, призывника старались работой не загружать, хотя бы за несколько месяцев до призыва на срочную, но с него никто не мог снять обязанностей по уходу за конем, подгонке снаряжения и по ежедневным упражнениям в езде, рубке и рукопашной. Разумеется, ему не запрещали перед службой «погулять в карагодах» и на посиделках, где ему оказывался своеобразный почет - разрешалось сидеть, тогда как непризванные малолетки сидеть не смели, ему разрешалось и «погулеванить» с дружками. Но большая часть казаков были к 21 году женаты, и, считалось, что свое уже отгулеванили, ходить в карагоды с малолетками им было неприлично, а без жены и в гости не принято.

Разумеется, по вечерам обходили всех родственников, где было и угощение и застолица, но никаких трагедий. И если какая-будь сердобольная тетушка всхлипывала украдкой, ее резко обрывали:

- Че разнюнилась! Больно себя жалеешь!
Ну а дальше, как в песне, поскольку она написана с натуры и точно передает весь обряд проводов.

Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржет: кого-то ждет.
В ограде бабка плачет с внуком,
Молодка возле слезы льет.
А из дверей святого храма
Казак в доспехах боевых
Идет к коню, из церкви прямо,
С отцом, в кругу своих родных.
Жена коня подводит мужу, Племянник пику подает,
«Вот, - говорит отец, - послушай
Моих речей ты - наперед:
Мы послужили Государю,
Теперь тебе черед служить,
Так поцелуй же женку Варю,
И Бог тебя благословит! .
И да пошлет тебе Он силы
Долг службы свято соблюдать,
Служить, как мы - Царю служили,
И славу рода поддержать.
Иди туда, куда прикажут
Господь, начальство и черед,
Когда же в бой лететь прикажут,
Благословясь; ступай вперед.
Но ни в бою, ни перед боем
Ты не бранися, не ругайсь,
Будь христианин: перед боем
Крестом себя ты осеняй ...
Коня даю тебе лихого.
Он добровит был у меня,
Он твоего отца седого носил в огонь и из огня.
А добрый конь - все наше счастье,
И честь и слава казака.
Он нужен в счастье ив напасти,
И за врагом и на врага.
Конь боевой всего дороже,
И ты, мой сын, им дорожи:
И лучше сам ты ешь поплоше,
а лошадь в холе содержи.
Тот колет пикою ловчее,
И в деле тот и молодец кому коня добыл добрее
Дед, прадед, дядя иль отец.
А вот и пика родовая
Подруга славы и побед,
И наша шашка боевая -
С ней бился я, и бился дед.
Исправен будь!
И старших слушай.
Найди товарища себе,
Живите с ним душа вы в душу, клянитесь выручать в беде.
Куда придешь - ты первым делом разведай все до пустяка:
Где тракт какой, кто есть, примером,
Где лес, где села, где река.
Тогда ты свой в чужой сторонке.
И командирам ты рука!
Ведь ловкость, сметка да сноровка весь капитал у казака ...

А. Туроверов

Стихотворение, ставшее одной из самых популярных казачьих сен, опубликовано в 1858 году и принадлежит А. В. Туроверову выдающемуся казачьему поэту XIX столетия.

Главным отличием казачьей службы было то, что снаряжался казак и вооружался за собственный счет. Если солдат регулярной армии даже иголку с ниткой получал казенную, то казак и ухнали (гвозди для подков) покупал. Стоило все это немалых денег, и потому казачья служба была весьма разорительна для казачьих семей.

Вот; например, как называлось, каким было и что стоило казачье, снаряжение, когда фунт (400 граммов) черного хлебав Санкт-Петербурге стоил 3 копейки, а фунт сахара - 15 копеек.

Строевой конь -120 рублей (не меньше).
Шаровары и чембары (широкие штаны, куда заправлялся полушубок и чекмень)- 7 руб.75 коп.
Две шинели серого сукна-- 13 руб. 70 коп. Полушубок- 6 руб. 1 О коп.
Папаха - 2 руб.
Башлык-1руб.
Две фуражки с чехлами- 2 руб. 40 коп. Две пары сапог - 13 руб.
Кушак - 30 руб.
Две гимнастерки - 2 руб. 60 коп. Чемоданчик серого сукна - 95 коп.
Саквы фуражные и cухapныe (сумы переметные) ~ 50 коп.
Лядунки (патронташи) - 2 руб.
Седло с прибором и нагайкой - 25 руб. 50 коп.
Две пары подков - 1 руб.
Скребница с двумя щетками- 1 руб. Пика- 80 коп.
Шашка - 6 руб. 80 коп.
Ружейный чехол - 2• руб. 40 коп.
Портупея - 80.КОП.
Фуражный аркан -50 коп.

Кроме того, казаку предписывалось иметь купленные за свой счет три пары нательного белья, пару шерстяных носков, две пары перчаток, две рукавиц теплых, два полотенца, галстук, сумку с мелкими вещами: (шило, дратва, иглы, ножик, гребенка, щетка, бритва и т. п.). Всего на 80 рублей.
Таким образом, все обмундирование и «справа» обходились казаку от 225 до 350 рублей: сумма по тем временам огромная.
К тому же казак обязан был иметь фураж и сено для коня на три дня пути, а на службе за свой счет чай, сахар и белый пшеничный хлеб. (Большинство казаков с трудом привыкали к ржаному хлебу, которого почти не пекли в казачьих землях.). Поэтому даже в гвардейских полках, где казаки снаряжались и обмундировывались на казенный счет,' четырехлетняя срочная служба стоила. казачьей семье 1 тысячу 39 рублей.
Откуда же брал казак деньги на снаряжение? От занятий землепашеством, рыболовством и ремеслом. Поэтому казаки всегда были самыми рачительными хозяевами. Не поработаешь -на «справу» не соберешь.
Что же заставляло казаков служит? Формально считалось, что это главное занятие казака в жизни. Что это давнее, установленное Богом предназначение. И что казаку за это - облегчение, полное Отсутствие государственных налогов.
На деле же казак не мог выйти из своего социально-сословного состояния. Он фактически был военным рабом. А на счет избавления от платежей ... Это была легенда! Казак не платил государственных налогов, но платил войсковые, которые временами бывали гораздо выше государственных.
В день отъезда молодой казак надевал ладанку с освященной землей и веточкой полыни, чистое белье и, одетый по-боевому, шел к исповеди и причастию, потом служился молебен о заступничестве святых в службе, о даровании победы и т. д. А вот дальше казак, выходил из храма, и на майдане его ждала вся семья.
Каждый выполнял определенный ритуал. Еще на родительском базу отец или крестный подавали казаку шашку, с которой он был в церкви. Жена держала коня на майдане, племянник или младший братишка подавал пику (пика лежала под крышей куреня на специальных крючках и племянник, приставив лестницу - дробыну, снимал ее). Мать благословляла сына иконой. Он прикладывался к образу и, завернув его в полотенце, бережно укладывал в переметную суму. Затем давалась команда: «Стройся»! Офицеры, вахмистры, урядники бегло осматривали казаков «на готовность».
Вторая команда: «Прощайтесь!» Казак кланялся родителям, всем домашним. Крестная подносила ему «стремянную» стопку водки на дорожку. Третья команда, поданная атаманом: «С Богом, ребятушки! Садись!».
Казак садился на коня, забирая его повод у жены, и, наклонившись, единственный раз целовал ее на людях.
- Сотня, справа по три, шагом, ма-а-а-ррш!
Звеньями по три казаки в конном строю объезжали кругом церкви и вновь выезжали на майдан. Проезжая мимо церковных ворот, снимали шапки и крестились. На церкви ударяли «сполох», и отдавалась команда:
- Сотня, наметом с гиком, ма-а-а-ррш!
В мгновение ока с гиканьем и свистом сотня срывалась с места, и только пыль вилась за ними по дороге. Проскакав версты три, казаки останавливались, поправляли подпруги и далее, уже шагом или на рысях, шли к тому месту, где ждал их загодя отправленный обоз с фуражом.
Там кормили коней и обедали сами. Там выпивали по второй -так называемую «закурганную». Третью казак пил либо при получении награды, либо по ранению, либо по возвращении домой ... Служба началась!


Из книги Б. Алмазова «Военная история КАЗАЧЕСТВА»

Казаки вырастали с мыслью, что придется не просто служить, а служить далеко от дома. Особенно остро это чувствовалось, когда казак становился малолетком, то есть в соответствии с положением 1874 года все казаки (станичники), за исключением находящихся в высших и средних учебных заведениях и прогимназиях, записывались в малолетки и несли повинности отставного караула.
Начиналось с медицинского осмотра: сначала проходил он в «истопке» - в бане, где собирались мужчины: родственники и кто-нибудь из стариков. Обставлялось это как веселое празднество, как особый вид «гулевания» С шутками-прибаутками, но обиняком парня осматривали, расспрашивали и, в случае положительного решения стариков, отправляли к «фершалу», военному медику, как мы сейчас говорим, - на медкомиссию.
Я знал одного из таких станичных фельдшеров, которому в пору моей молодости было за 90 лет. Он обладал удивительной профессиональной памятью, помнил, казалось, всех своих пациентов, пользуя их из поколения в поколение. Имея за спиной всего-навсего школу военных фельдшеров, он обладал колоссальным опытом и прекрасно владел всеми приемами народной казачьей медицины.
Вот такие фельдшера, являясь как бы мостом между станичными травознаями и костоправами и научной медициной, ставили свой диагноз - годен или не годен. Как правило, они давали и частные peкомендации: «Ты (Гришка или Антипа), того, аккуратно ешь, у вас в роду желудки слабые. Утром встанешь - кружку воды выпивай, а уж опосля через полчасика чего ешь ... » или «Табе, Ерема, надоть горло закалять. Давай каждый вечер ноги холодной водой мой! А зимой по снегу босой бегай по полчаса».
По воскресеньям малолетки испытывались на силу и ловкость -шли постоянные состязания, но, кроме этого, казачонка-малолетка начинали учить службе. Пока еще мягко, по-домашности, но ежедневно, без поблажек. Если и раньше у казачонка было много обязанностей по дому, то сейчас их прибавлялось, причем работа эта становилась все тяжелей и тяжелей. Носить воду, месить кизяки и caманы, доить овец, ходить за скотиной - это все обязанности малолетка. Потому вставать приходилось раньше всех и ложиться позже всех. Малолеток был занят с утра до вечера.

- Вот оно и дело! - одобряли строгих родителей старики. - Штоб значить, ня охнуть, ня вздохнуть ... Штоб химеры разны, шкоды да соблазны в башку ня лезли. Штоб по девкам не шастал и не мечтал ... А то зараз расти перестанет.
Роздых в работе бывал у малолеток, когда приходилось держать караулы. Это занятие любили и в караулы ходили охотно. Несколько малолетков под водительством казаков последнего служилого возраста, так называемых отставных, дежурили по станице, охраняли сады и посевы, стояли в разъездах и кордонах в случае объявления «сполоха».
Но самой главной обязанностью малолетка было выращивание коня. Исправная казачья семья, готовя сына к службе в период его пребывания в малолетках, старалась высмотреть, сговорить или высчитать у хорошего казака или заводчика жеребенка. Выбор его была заботой всей семьи и всей родни. Длинными вечерами обсуждали мужчины достоинства известных им лошадей с тем, чтобы получить, от них жеребенка для малолетка.
Бывало, что жеребят дарили дедушки, крестные, ДЯДЬЯ ... Бывало, то малолеток выращивал не одного, а двоих-троих жеребят. Но такое могло быть только в очень большом и старом, состоятельном оду, где родство берегли, сохраняли и были достаточны для приема гостей, знакомых, близких на бесконечных гулеваньях-гостеваньях.
Среднего достатка казачья семья ехала в табуны и там выбирала жеребенка ... Это было громадное событие в жизни казака, которое помнил всю жизнь, сколько бы коней под ним потом ни ходило.
Разговоры о конях, о статях, о пороках и леченье всю жизнь сопровождали казака: от детской мечты о собственном скакуне до того дряхлого, застуженного, что поведут за его гробом в старости. Десятки, если не сотни коней ПРОХОДИЛИ у него перед глазами, на половине из которых он обязательно хоть версту, а скакал, поэтому все казаки без исключения знали лошадей досконально.
И такой истории, что произошла со Щукарем из «Поднятой целины», С казаком быть не могло. Настоящего, коренного казака-кавалериста ни цыган, ни сам сатана при выборе и покупке коня обмануть не мог. Вообще казаки, хотя и ценили знание коня цыганами, калмыками и другими народами и уважали их как хороших лошадников, однако никогда ни в какое сравнение не ставили их с казачьими знатоками (которыми, скажем, были все казачьи офицеры). Характерно, что вахмистры и урядники, сами того не подозревая, точно подмечали особенности национальной посадки и езды.
- Куды с места в карьер! Ты бы еще на свечку коня поставил! Ты что, цыган?! Ему - продавать-барышничать, табе - ездить-служить! Не смей уродовать!
Или:
- Не болтай ногами! Не татарин поди ...
Однако выборы жеребенка все-таки были риском. С одной стороны, жеребенок, конечно, стоил дешевле, чем строевой конь, но его еще нужно было вырастить ... А это всегда лотерея - неизвестно, что выпадет!
Три-четыре года казак работал с конем, чтобы в 21 год пойти на нем служить срочную службу.
Мир коня - это уже совершенно отдельный, замкнутый и тщательно оберегаемый от посторонних мир мужчины. И хотя иные казачки умели обращаться с конем и ездили верхом не хуже мужчин, дело это было мужское и такая женщина считалась исключением (не всегда одобряемым); всеобщим же мнением было, что «баба коня портит».
Поэтому В некоторых семьях женщины в конюшню и не входили, как не входили в кунацкую. Работа с конем: выпаивание его молоком, выхаживание по росным травам и песчаным бережкам, как в древних былинах, - это занимало все время и все помыслы малолетка. Поэтому и конь вырастал с какой-то необыкновенной собачьей преданностью к хозяину, понимал его с полуслова, почти как человек, и составлял неотъемлемую часть понятия «казак».
С конем связывались тысячи примет, наговоров. Например, считалось, что если на казака насылают порчу, а он при коне, то к человеку порча не пристанет - конь отведет. По поведению коня угадывали порчу, по коню же загадывали и на судьбу. Конь был с казаком неразлучен. И в краткие минуты, когда занятый без отдыха работой малолеток мог выйти на улицу с база, там встретиться, переглянуться, а при случае поздороваться, а уж если страшно повезет, перемолвиться с соседской девушкой -минуты, опять-таки связанные с конем, либо водопои, либо купание, либо ночное. Поэтому во МНОГИХ любовных казачьих песнях влюбленные - это не случайно не пара, а троица - казак, девушка и ведомый в поводу конь.

Из книги Б. Алмазова «Военная история КАЗАЧЕСТВА»

М.Ивлев: Гибель Семиреченского казачьего войска (1917-20 гг.). Страницы истории

АНТИБОЛЬШЕВИЦКОЕ ДВИЖЕНИЕ В СЕМИРЕЧЕНСКОМ КАЗАЧЬЕМ ВОЙСКЕ

КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

История сопротивления Семиреченского казачьего войска большевикам отражена в исторической литературе чрезвычайно фрагментарно и еще ждет своего исследователя, подобного автору фундаментальной "Истории Семиреченского казачьего войска" (Верный, 1909) Н.В. Леденеву. В настоящем очерке предпринята попытка показать основные вехи борьбы семиреченского казачества с большевизмом в период Гражданской войны в России в 1917-1922 гг.

1917 г. в жизни семиреченского казачества был очень сложным годом. Помимо крайнего напряжения на Кавказском и Европейском фронтах Мировой войны, где находились основные силы войска, казаки-семиреки вынуждены были ликвидировать последствия кровавого киргизского мятежа 1916 г. в самом Семиречье. Практически все войско находилось "под ружьем". В Семиреченской области находились в то время 3 Семиреченский казачий полк, 1-я, 2-я и 3-я Семиреченские особые казачьи сотни, 1, 2, 3 и 4 Семиреченские ополченские казачьи сотни, а также Запасная сотня 3 Семиреченского казачьего полка. Кроме этого, на границе с Китаем, был расположен 6-й Оренбургский казачий атамана Углецкого полк и несколько пехотных и артиллерийских частей по области. В июле-августе 1917 г. казачьим отрядам пришлось подавлять революционные беспорядки в крае, устроенные в этот раз русским неказачьим населением. Вдобавок ко всему, семиреченскому казачеству никак не удавалось легитимно провести выборы Войскового атамана и сосредоточить всю власть в одних твердых руках. Наказной атаман генерал-лейтенант М.А. Фольбаум (Соколов-Соколинский) неожиданно скончался еще в октябре 1916 г., после него сменилось двое временно исполнявших должность атамана, пока, наконец, 14 (27) июля Временным правительством не был назначен новый атаман Генерального штаба генерал-лейтенант Андрей Иванович Кияшко (кубанский казак по происхождению, бывший Наказной атаман Забайкальского казачьего войска). Он прибыл в Верный как раз, в дни заседания 2 Семиреченского казачьего съезда, и после обсуждения его кандидатуры, 5 (18 ) августа был признан семиреченским казачеством Наказным атаманом, "впредь до созыва Войскового Круга".

На этом же съезде был образован Войсковой Совет и избран его председатель, которым стал хорунжий А.М. Астраханцев. Этот съезд высказался за поддержку Временного правительства и укрепление связей с другими казачьими войсками.

Генерал Кияшко, назначенный также командующим войсками области, попытался установить твердый порядок в Семиречье и принял меры к расформированию большевицки настроенных пехотных и артиллерийских частей и аресту зачинщиков беспорядков, но революционный вал неудержимо накатывался на регион.

В период с 28 октября (10 ноября) по 1 (14) ноября, вслед за Петроградом, произошло вооруженное выступление большевиков в Ташкенте, после которого семиреченское казачество открыто выступило против Советской власти. Уже 1 (14) ноября было образовано Войсковое правительство (в лице Войскового атамана и Войскового правления), которое вместе с Войсковым Советом заявило о своем непризнании власти большевиков, установившейся в Петрограде и Ташкенте и о взятии Семиреченским казачьим войском всей полноты власти в области со 2 ноября 1917 г. Было объявлено военное положение и начато формирование во всех станицах и выселках добровольческих конных и пеших сотен из всех, способных носить оружие казаков, с целью поддержания порядка и пресечения "большевицко-хулиганских выступлений в области, откуда бы они не исходили". В конце ноября Войсковым правительством было издано распоряжение об отзыве из Действующей армии всех семиреченских казачьих частей, в лице которых, оно надеялось обрести надежную силу для поддержания порядка, а также принята попытка присоединиться к образованному в Екатеринодаре Юго-Восточному Союзу, через своих делегатов в Новочеркасске.

В то же время в области продолжал действовать Совет солдатских депутатов, проводивший обширную большевицкую агитацию среди населения и официально распущенный только 26 декабря (8 января). Совдеп и представители либералов в Верном развернули настоящую травлю против пожилого и больного генерала Кияшко, обвиняя его в издевательствах над заключенными нерчинской каторги, служении царизму и т.п. В конце ноября Кияшко вынужден был передать свои полномочия председателю Войскового правления полковнику Н.С. Щербакову и выехать с семьей в Ташкент, откуда он собирался добраться до Кубани по железной дороге. В столицу Туркестана тут же полетели телеграммы из Верного, на станции Перовск Кияшко был арестован, доставлен в Ташкент, а вскоре зверски убит. 30 ноября (13 декабря) Советская власть установилась в Омске, 4 (17) февраля 1918 г. в Семипалатинске, в результате чего Семиречье оказалось в изоляции. Подвоз продуктов извне был прекращен, почта и телеграф прерваны.

2 Семиреченский казачий полк прибыл в Верный из Персии 31 января (13 февраля) 1918 г. Еще в пути, при движении через охваченные большевизмом районы, полк оказался распропагандированным большевиками и частично сдал оружие Самаркандскому Совету. 13 (26) февраля 1918 г. на Войсковом Круге, состоялись выборы Войскового атамана, и на этот пост был избран командир 2 Семиреченского казачьего полка полковник Генерального штаба Александр Михайлович Ионов, а уже в ночь со 2 на 3 марта (н.ст.) в Верном произошло восстание большевиков с участием революционно настроенных казаков 2-го полка, в результате чего органы Временного правительства и Войсковой Круг были разогнаны. Некоторое время Войсковой Совет и Войсковое правительство еще пытались наладить отношения с образовавшимся после переворота Военно-революционным комитетом, тем более, что в марте у них появилась более надежная опора чем 2-й полк - из Действующей армии в Семиречье возвратились 1-й Семиреченский казачий генерала Колпаковского полк, Семиреченский взвод Лейб-Гвардии Сводно-Казачьего полка и 2-я Семиреченская отдельная казачья сотня. Но, почувствовав свою силу, Семиреченский ВРК арестовал Войскового атамана и распустил Войсковой Совет. Казаки-фронтовики, частично сдав оружие совдепу, разъехались по домам.

В середине апреля в станицы Верненского уезда был отправлен красногвардейский отряд под командованием Щукина с артиллерией и пулеметами. Его задачей была реквизиция хлеба и разоружение казаков. Это быстро отрезвило многих. 16 апреля щукинский отряд был наголову разбит казаками станиц Софийской (Талгар), Надеждинской (Иссык) и Малой Алматинской, с участием казаков 1 и 3 полков. Это послужило сигналом к началу восстания пяти южных станиц Семиречья, в результате которого казаками был осажден Верный. Казаки Надеждинской станицы во главе с сотником Бортниковым совершили налет на город и освободили из тюрьмы Войскового атамана Ионова. Обе стороны - казачья и большевицкая, встали на окраинах Верного - казаки не решались войти в город, а красные - выйти за его пределы и разгромить повстанцев. Бои ограничивались мелкими стычками в предместьях.

Видя, что своими силами справиться с казачьим восстанием не удается, и желая выиграть время необходимое для мобилизации сил в Семиречье и подхода помощи из Ташкента, Совнарком пошел на мирные переговоры с казачеством восставших станиц и 24 апреля был заключен "мирный договор". Но 11 мая, из-за несоблюдения большевиками условий договора, бои вокруг Верного возобновились, а к середине месяца к городу подошел красногвардейский отряд Мураева из Ташкента в количестве 600 штыков с пулеметами. Он сразу же вступил в бой у станицы Любовинской (Каскелен) и вскоре взял ее. После соединения отряда Мураева с местными большевицкими силами, 21 мая была взята Малая Алматинская станица, затем станицы Софийская и Надеждинская, выселок Илийский и развернут беспощадный террор против казачества, офицеров и интеллигенции. Отрядом Мураева в станицах принародно, на площадях, производились расстрелы и рубки казаков, реквизировалось казачье имущество, скот и инвентарь. Расстрелы производились и в тюрьмах города Верного. Это было лишь началом массового антиказачьего террора, проводившегося в Семиречье еще задолго до печально известного циркулярного письма-директивы Оргбюро ЦК РКП(б) от 29 января 1919 г. о расказачивании.

В начале июня 1918 г. выходит серия декретов Советской власти Семиречья по казачеству (2 июня - приказ большевицкого командующего войсками области Л.П. Емелева об упразднении Войскового Правления и всех станичных правлений СмКВ; 3 июня - декрет №1 Семиреченского облисполкома об аннулировании навсегда сословия казаков, должности Войскового атамана, Войскового правления и прочих казачьих учреждений и должностных лиц, конфискации принадлежащего им имущества, инвентаря и денежных сумм; 6 июня - постановление Семиреченского облисполкома о конфискации пенсионных земель казачества и лишении казачества избирательных прав). Отряды разбитых и отчаявшихся семиреков, во главе с атаманом А.М. Ионовым, отходили тем временем в сторону китайской границы и в Северное Семиречье. По пути они очистили от большевиков приграничный город Джаркент, села Хоргос и Басканчи и удерживали их до 15 июня, когда к Джаркенту подошел карательный красный отряд Н.Н. Затыльникова из Верного и казакам пришлось уходить за границу.

В Кульдже, центре Илийского округа Синьцзянской провинции действовало Российское консульство, и консул В.Ф. Люба помог казакам Ионова продовольствием и разместил их в окрестностях города. Полковник Ионов переформировал отряд, установил телеграфную связь с русским посланником в Пекине князем Н.А. Кудашевым, послами Великобритании, США и Японии, а также связался с белыми властями в Омске и Семипалатинске, ходатайствуя перед ними о присылке помощи в Семиречье, чтобы спасти войско от поголовного истребления. Делегаты от Семиреченского войска Данченко и Шарапов пробрались из Северного Семиречья в Семипалатинск и Омск, где выступили на 4-м Войсковом Круге Сибирского казачьего войска. Они рассказали о событиях в Семиречье, запросили помощи у братьев-сибирцев в борьбе с большевиками и собрали крупные пожертвования от сибирских станиц для "младших братьев-семиреков".

Тем временем в Семиречье начинала разгораться крупномасштабная Гражданская война. С целью уничтожить "белогвардейские гнезда" на севере Семиречья, из Верного туда был направлен красногвардейский отряд под командованием И.Е. Мамонтова в количестве 500 штыков при двух орудиях и четырех пулеметах. Продвигаясь на север, отряд Мамонтова пополнялся в пути местными крестьянами-новоселами, проводил массовый террор в казачьих станицах и налагал контрибуции на их жителей. Слухи о жестокостях красных опережали продвижение отряда и казаки быстро самоорганизовывались. В станице Урджарской был образован Комитет спасения, арестован районный совет и сформирован вооруженный отряд. Этот отряд вышел навстречу мамонтовским карателям и 4 июля дал бой у селения Рыбачье на озере Алаколь, но видя, что силы неравны, отступил на Урджар.

Российский консул в Чугучаке (Синьцзян) В.В. Долбежев, хорошо зная местную обстановку, телеграфировал белому командованию в Омск и Семипалатинск, прося "сделать все возможное, чтобы отряды из Семипалатинска выступили возможно скорее на Сергиополь". Одновременно он просит Комитет спасения удержать укрепление Бахты на границе, с тем, чтобы беженцы из Семиречья могли уходить в китайские пределы. При приближении Мамонтова к Урджару, 8 июля казаки без боя оставили станицу, и, перевалив хребет Тарбагатай, ушли в станицу Кокпектинскую Сибирского казачьего войска, а частью - на Чугучак. 9 июля Мамонтов занял Бахты.

К этому времени, со стороны Семипалатинска, к самой северной станице войска Сергиопольской (ныне - Аягуз), уже приближался авангард формируемого в Западно-Сибирской армии Семиреченского отряда. Это был конный отряд подъесаула Сибирского казачьего войска Г.П. Люсилина в составе партизанской сотни, сводной сотни 3-го Сибирского казачьего полка и офицерской пулеметной команды (всего более 100 шашек при двух пулеметах). 16 июля этот отряд ворвался на улицы Сергиополя, но не смог взять крепость и казармы, где закрепились красноармейцы, и отошел от города. Люсилин решил подождать подхода основных сил Семиреченского отряда, возглавлять который был назначен старый семирек полковник Федор Гаврилович Ярушин. На следующий день в помощь сергиопольским большевикам подошел сильный отряд под командованием Иванова, в количестве 400 человек с орудием.

20 июля, дождавшись подкрепления из Семипалатинска (автомобильный отряд капитана Н.Д. Виноградова, а также семиреченские и сибирские казаки Урджарской, Кокпектинской и Буконской станиц), белые перешли в наступление и 21-го числа освободили Сергиополь. Гарнизон красных был частично перебит, а частично разбежался, причем первым, бросив на произвол судьбы своих бойцов, бежал сам командир Иванов (впоследствии он был арестован и расстрелян по распоряжению командования красных в Верном).

Освобождение Сергиополя от коммунистов вдохнуло надежды в семиреченских казаков и дало мощный толчок к борьбе против большевизма по всему Семиречью. Уже 23 июля вспыхнуло восстание семиреков в станицах Сарканской, Лепсинской, Копальской, Аксуйской, Абакумовской, Арасанской и Тополевской. 25 июля казаками-повстанцами был совершен налет на самый южный город Семиреченской области - Пржевальск. Местами к казакам стали присоединяться киргизы (казахи) и крестьяне-старожилы. Захват белыми северных районов области поставил советскую власть Семиречья под угрозу. 22 июля 1918 г. Семиреченский облисполком вынес решение об объединении командования советскими отрядами оперирующими в северной части области, и о создании штаба войск Семиреченского Северного фронта, чем было положено начало образования Семиреченского фронта. Командующим большевицкими войсками области был назначен областной военный комиссар Л.П. Емелев.

Капитан Виноградов, взяв Сергиополь и оставив там часть отряда, с другой его частью стал продвигаться по тракту на Урджар - Маканчи - Бахты. Он быстро занял Урджарскую, затем Маканчи, но утром 29 июля погиб во время неожиданного столкновения с мамонтовцами. В этом же бою был убит и каратель Иван Мамонтов. Руководство его отрядом взял на себя его брат - П. Мамонтов, а затем Д. Кихтенко. Красные снова заняли Урджар и Маканчи, но вскоре оказались зажатыми с двух сторон белыми - отрядом Ярушина со стороны Сергиополя и семиреченскими казаками полковника Вяткина и войскового старшины Бычкова, подошедшими из Китая и занявшими Бахты. После нескольких боевых столкновений отряд Мамонтова - Кихтенко вынужден был оставить тракт Сергиополь - Бахты и уходить на юг к Уч-Аралу, а затем к Саркану. Белые отряды полковников Ярушина и Вяткина, соединившись в районе Урджарской и выбив оттуда красных, продолжили наступление на юг области, спеша помочь восставшим станицам.

В Сергиополь тем временем подтягивались войска из Степной Сибири. В конце июля, для развития наступления вглубь Семиречья, туда прибывает даже 1-й Сибирский авиаотряд войскового старшины С.К. Шебалина, приданный 2-му Степному Сибирскому корпусу. Вскоре сюда же перебралось из Синьцзяна Войсковое правительство Семиреченского казачьего войска во главе с атаманом А.М. Ионовым и отрядом семиреченских казаков. Деморализованное после подавления весеннего верненского восстания и разгрома своих станиц семиреченское казачество начинает восстанавливать и сплачивать свои силы. Можно сказать, что именно из Сергиополя началось возрождение войска. Полные решимости освободить свою родину от большевиков, казаки-семиреки сформировали в освобожденных станицах самоохранные сотни, стали вооружаться и готовиться к решительному броску на юг для освобождения остальной части войска.

Славная страница борьбы семиреков против красных - героическая оборона станицы Сарканской в августе 1918 г. К этому времени большевиками уже были подавлены восстания казаков в Копале, Лепсинске, Абакумовке и Тополевке. Для этой цели был сформирован Верненский сводный отряд под командованием помощника областного комиссара А.Я. Петренко. 8 августа после соединения в Абакумовке с отрядом Кихтенко, отступившим от Уч-Арала и Саркана, объединенный красный отряд под командованием Петренко насчитывал в своих рядах около 1000 штыков и 500 сабель, при 6 орудиях и нескольких пулеметах. С этими силами Петренко подступил к мятежной станице Сарканской и осадил ее. В Саркане находилось 520 казаков из Сарканской и Копальской станиц. Руководили обороной станицы урядник Василий Королев, выбранный начальником обороны и бывший офицер 2 Сибирского казачьего полка войсковой старшина Н.Д. Кольц, фактически являвшийся военным руководителем. Станица была не просто окружена, но наполовину захвачена красными. Противников разделяла только улица. Несмотря на численное превосходство красных, белые оказывали отчаянное сопротивление. При дефиците воды и боеприпасов, на солнцепеке, среди духоты и вони от разлагавшихся трупов, которые лежали между противоборствующими сторонами, они держались под жестоким артиллерийским и пулеметным огнем, отбивали яростные атаки, делали ночные вылазки и надеялись на помощь сибиряков из Сергиополя. К концу обороны люди начали слабеть, а с другой стороны улицы, красные кричали им, что никакого Временного Сибирского правительства не существует и они напрасно ждут помощи, предлагали сдаваться и выдать или прикончить своих руководителей.

28 августа, после очередного штурма, войсковой старшина Кольц записал в своем дневнике: "У казаков замечается упадок духа, устойчивости, ибо надеются теперь на чужую помощь, а не на себя. Расход патронов за эту ночь не менее 4000. Еще один такой бешеный натиск - и труды, жертвы двухнедельной борьбы сведутся к нулю. Запас патронов ничтожный. Народ нервничает". Казаков, защитников станицы могло спасти только чудо, но вот 29 августа с окраины станицы затрещал пулемет, красные прекратили орудийную канонаду станицы и ринулись туда, а вскоре стали поспешно отходить в сторону Абакумовки - на помощь осажденным подошло одно из подразделений 3-го Сибирского казачьего полка из Семиреченскоro отряда полковника Ярушина, уже взявшего Лепсинск. Не было слов, описать ту радость, с какой встретили сарканцы своих спасителей "братьев-сибирцев". Потом, уже зимой 1918, в память о спасителях-сибиряках, сарканское общество решило переименовать свою станицу в Сарканско-Сибирскую. Приговор станичного общества утвердил в приказе по Семиреченскому казачьему войску №70 от 19 декабря 1918 г. семиреченский атаман генерал-майор А.М. Ионов.

24 августа, когда казалось, что войска Семиреченского отряда полковника Ф.Г. Ярушина вот-вот завершат освобождение Северного Семиречья, командир 2-го Степного корпуса генерал П.П. Иванов-Ринов приказал начать операции по овладению Илийским краем и городом Верным. Задача освобождения всего Семиречья возлагалась на 2-ю Степную стрелковую дивизию (26 августа переименована в 5-ю Сибирскую стрелковую дивизию) под командованием полковника (затем генерал-майора) В.П. Гулидова. Однако полностью очистить от большевиков Лепсинский и Копальский уезды так и не удалось.

Действовавший в этом направлении отряд капитана Ушакова в количестве 600 штыков при 2 орудиях и 4 пулеметах, еще 28 августа взял Лепсинск. Красный гарнизон города ушел в село Покатиловское. Отряд Ушакова, усилив свои ряды казаками Лепсинской и Сарканской станиц, 31 августа осадил Покатиловку и начал бои за ее овладение, но 4 сентября, после подхода к красным сводного отряда Петренко, вынужден был снять осаду и отойти к Саркану. В этих боях был убит организатор обороны Саркана урядник В. Королев. 6 сентября белые были вынуждены оставить Лепсинск, но 10 сентября вновь освободили его, а красные части из города ушли к большому селу Черкасскому, занимавшему центральное положение среди селений крестьян-переселенцев Лепсинского уезда. И хотя на следующий же день Верненский сводный отряд Петренко ушел из Черкасского на Гавриловку (ныне Талды-Курган), было положено начало образованию крестьянского повстанческого района в тылу белых - так называемой Черкасской обороны. В Черкасском и соседних с ним селах Лепсинского уезда - Петропавловском, Осиновском, Колпаковском, Андреевском, Успенском и Глинковском проживало в ту пору около тридцати тысяч крестьян, по большей части новоселов, в основной своей массе настроенных пробольшевицки и резко антиказачьи. Уходя, отряд Петренко оставил им два пулемета, несколько десятков винтовок и несколько тысяч патронов. Надо отдать должное мужеству черкассцев - несмотря на почти полную изоляцию от основных сил большевиков, они еще более года успешно действовали в тылу белых, оттягивая на себя их силы и не позволяя ударить на Верный. Возглавляли Черкасскую оборону бывшие солдаты, прапорщики и унтер-офицеры прошедшие Первую мировую войну - А.Н. Дьяченко, П.Ф. Корниенко, Ф.А. Крива, Т.Г. Горбатов, С.С. Подшивалов, П.И. Тузов. Им удалось организовать правильную оборону, начать собственное производство оружия и боеприпасов, а также наладить эпизодическую доставку вооружения с Северного Семиреченского фронта.

Осенью 1918 г. Семиреченский фронт стабилизировался по линии песков Сымбыл-Кум - Аксу - Абакумовка - Копал. Сплошной линии фронта не было, воинские части, как с той, так и с другой стороны стояли в населенных пунктах, высылая в наиболее важные места заставы и конные разъезды. В 100 километрах севернее линии фронта находился осажденный белыми район Черкасской обороны.
Небольшая передышка между боями позволила семиреченским казакам вооружиться и переформироваться в правильные воинские части. Вместо стихийно возникших повстанческих станичных сотен создаются милиционные отряды и самоохранные сотни (одной из первых были созданы Сергиопольская самоохранная сотня и Атаманская сотня), а в сентябре был воссоздан 1 Семиреченский казачий полк, который придали 5 Сибирской стрелковой дивизии. Ввиду нехватки собственно семиреченских офицеров, в него была командирована группа офицеров-сибирцев во главе с есаулом А.А. Асановым, назначенным командиром полка. К 13 октября 1918 г. в боевом составе полка было 29 офицеров, 910 шашек и 4 пулемета. Впоследствии 1 Семиреченский казачий полк был переименован в 1 конный Алатавский полк Семиреченского казачьего войска, были созданы еще два полка, которые позже вошли в состав Отдельной Семиреченской казачьей бригады, начальником которой с 14 мая 1919 г. стал Войсковой атаман генерал-майор А.М. Ионов. В октябре месяце 1 Семиреченский казачий полк, вместе с 2 сотней 3 Сибирского казачьего полка и стрелковой ротой принял участие в отражении атак красных, стремившихся прорвать фронт и соединиться с черкассцами. Тогда большевики опрокинули казачьи заслоны и взяли Абакумовку, которую после нескольких атак удалось отбить обратно только 2 декабря, после чего на фронте наступило временное затишье.

В декабре 1918 г. в Семиречье стали прибывать из Семипалатинска части Партизанской дивизии атамана Б.В. Анненкова в количестве 1800 штыков и 1770 сабель при 6 орудиях. Белым командованием Анненкову была поставлена задача уничтожить повстанческий очаг вокруг Черкасского, а затем, действуя совместно с находившимися в Семиречье частями 5 Сибирской стрелковой дивизии и семиреченскими казаками, развернуть наступление вглубь области и в конечном итоге овладеть городом Верным. Анненковцы уже в январе 1919 г. попытались сходу взять одно из повстанческих сел - Андреевку, но увязли в боях и фактически оставались в Черкасском районе до середины октября, когда удалось сломить сопротивление противника и ликвидировать группировку красных повстанцев.

Партизанская дивизия атамана Анненкова постоянно пополнялась в составе, как жителями Семиречья, так и соседних регионов, где действовали ее штабы пополнения, набирая добровольцев и мобилизованных. Семиреченские казаки тоже служили в анненковских частях, в основном в Лейб-Атаманском полку, но возможно попадали и в другие части. Позже, при формировании Киргизской конной бригады (командир - полковник Н.Д. Кольц), командный состав которой был частично из русских офицеров, семиреченские казачьи офицеры попали в ее ряды.

Отношения полковника Б.В. Анненкова с выборным семиреченским атаманом генералом Ионовым не сложились. Они были знакомы уже давно - со времен службы Анненкова в 1 Сибирском казачьем Ермака Тимофеева полку, который в мирное время стоял в семиреченском городе Джаркенте. Капитан Ионов служил тогда старшим адъютантом штаба войск Семиреченской области и во время инспекционных поездок часто посещал Джаркент и полк Анненкова. Трудно сказать, какие были у них отношения в то время, но в 1919 г. они обострились до предела, что, конечно, вредило общему делу борьбы с большевизмом.

Еще в конце 1918 г. генерал-майор Ионов решил "оказачить" все население Семиреченской области. По его мысли оказачивание семиреченских крестьян необходимо было провести, чтобы сгладить противоречия между ними и казаками, создать сильное и хорошо управляемое войско, с которым можно было бы искоренить большевизм в Семиречье. Часть крестьян-старожилов и в самом деле записалась в казаки, вызвав тем самым ответную ненависть новоселов. Анненков был резко против искусственного оказачивания населения, за что осуждал Войскового атамана семиреков. Конфликты между двумя атаманами возникали и по другим причинам. Некоторое представление о характере их взаимоотношений дает приказ Ионова по Семиреченскому казачьему войску от 7 августа 1919 г. и реакция на него Анненкова: "15 июля с.г. я подъезжал к Сергиопольской станице вместе с членом войсковой управы есаулом Ушаковым и ординарцем урядником Гражданцевым обычным способом, т.е. без конвоя, которого я, дорожа каждым бойцом на фронте, никогда с собой не беру. За несколько верст до станицы на меня сделала нападение сотня партизан и, внезапно окружив меня, увезли в Уч-Арал. Прапорщик Волков, командовавший этой сотней, объявил, что я, по распоряжению полковника Анненкова, считаюсь арестованным. Продержав меня в Уч-Арале несколько дней, полковник Анненков приказал меня освободить. Во всю свою жизнь, начиная со школьной скамьи, я не был арестован. Только в период большевизма я дважды удостоился этой чести. Первый раз был лишен свободы большевиками, второй раз - партизанами. Это совпадение наводит на мысль, что и тем и другим я, как войсковой атаман, одинаково загораживаю путь. Причины того и другого ареста мне неизвестны, но цели вполне ясны: и в том, и в другом случае было несомненное стремление уронить меня в глазах Семиреченского казачества. Ничто в личной моей жизни не изменилось, я еду туда, куда был назначен распоряжением Главнокомандующего Восточным фронтом еще 10 июля. Семиреченское казачество благодаря этому случаю получит возможность еще более ясно разобраться в той запутанности отношений и сложности обстановки, которая царит ныне в области. Ионов".

5 сентября, доводя до сведения войск этот приказ семиреченского атамана, Анненков счел нужным внести несколько поправок и язвительных пояснений к нему в своем приказе: "Свой приказ генерал Ионов заканчивает, будто едет туда, куда его назначил главнокомандующий. Будем твердо надеяться, что главнокомандующий назначил генерала Ионова согласно... указаний психиатра в какой-либо город, чтобы излечиться от недуга. В заключение скажу, что "неустрашимый" генерал Ионов ехал на фронт под фамилией Ефремова, а обратно с фронта, "дорожа каждым бойцом", кроме конвоя взял с собой пулемет".

Побывавший в Семиречье с инспекционной поездкой летом 1919 г. генерал-майор Николай Петрович Щербаков, сам семиреченский казак, в докладе Совету министров в Омске положительно оценил деятельность полковника Анненкова в крае. Отрицательно отзывался о деятельности генерала Ионова на посту Войскового атамана и уполномоченного командира Второго Степного корпуса по охране порядка в Семиреченской области в своих письмах в Министерство внутренних дел в Омске гражданский управляющий Семиреченской областью Балабанов. В конце концов, адмирал Колчак в октябре 1919 г. решил отозвать Ионова в Омск, а вскоре направил во Владивосток на должность начальника штаба при Инспекторе формирований стратегического резерва генерале Б.Р. Хрещатицком. Вместо него заместителем Войскового атамана Колчак назначил генерал-майора Н.П. Щербакова, который, по-видимому, смог найти общий язык с Анненковым.

Боевые действия в Семиречье в летние месяцы 1919 г. свелись в основном к боям вокруг района Черкасской обороны (в июле белые взяли большую часть ее территории с селами Константиновским, Надеждинским, Глинковским, Колпаковским, Осиновским и Андреевским), а также к отражению красных войск Северного Семиреченского фронта, стремившихся прорвать фронт и соединиться с черкасскими повстанцами. В это время анненковцы предприняли даже несколько "психических" атак на позиции красных.

В то же время белым командованием были сделаны попытки нанести удар во фланг большевикам, в районы Джаркента, Кольджата и Пржевальска из китайского Синьцзяна. Формированием белых отрядов в Западном Китае руководил прибывший в Кульджу личный представитель Верховного правителя адмирала Колчака генерал-лейтенант Карцев из Омска и полковник Брянцев со штабными офицерами II Степного корпуса. Активную помощь им оказывали русские консулы в Кульдже (Люба) и Урумчах (Дьяков). Представителем Анненкова в Кульдже с весны 1919 г. был бывший офицер 3 Сибирского казачьего полка и один из организаторов свержения власти большевиков в Семипалатинской области полковник Павел Иванович Сидоров. Ему удалось сколотить два мобильных партизанских отряда по 400-500 человек каждый из семиреченских казаков, алашей (киргизов) и таранчей. Сидорову подчинялись также отряды есаула Сапожникова и капитана Бредихина. Полковнику Брянцеву удалось сформировать Отдельную Стрелковую бригаду из двух полков (Текесского кавалерийского и Кольджатского или Семиреченского пластунского казачьего полка).

В течение июля-сентября 1919 г. отряды Сидорова и Карцева неоднократно прорывались из Китая на советскую территорию, уничтожали мелкие большевицкие части, осаждали Пржевальск и Джаркент, прикрывали отход в Китай восставших казаков и крестьян Пржевальского уезда и оттягивали на себя красные силы Северного Семиреченского фронта. После падения Черкасской обороны, 14-15 ноября 1919 г., отряды полковников Сидорова и Брянцева предприняли большое наступление на красное Семиречье по трем направлениям: 1) на Джаркент со стороны Хоргоса, 2) на Дубун и Подгорное со стороны Кольджата и 3) на Пржевальск со стороны Нарынкола. Казаки Сидорова прочно закрепились тогда в Хоргосе, Басканчах и Тышкане, а Брянцев занял Дубун, Подгорное и Чунджу, которые удерживал до конца января 1920 г. Несмотря на то, что взять Джаркент и Пржевальск так и не удалось, действия белых отрядов в этом районе сковывали значительные силы красных и постоянно угрожали основным силам большевиков Северного Семиреченского фронта фланговым ударом.

К концу 1919 г. положение белых в Сибири резко ухудшилось. Под напором превосходящих сил красных войска адмирала А.В. Колчака откатываются на восток и оставляют Омск. В декабре 1919 г. Колчак отдает приказ о сведении всех войск, действующих на Семиреченском фронте в Отдельную Семиреченскую армию, командующим которой назначается генерал-майор Анненков. С падением Семипалатинска в декабре 1919 г. Семиреченская армия оказалась отрезанной от основных сил белых. Мало помощи принесла и подошедшая через Атбасар, Акмолинск и Каркаралинск к Сергиополю Отдельная Оренбургская армия под командованием Войскового атамана Оренбургского казачьего войска генерал-лейтенанта А.И. Дутова. Проделав труднейший поход в сильные морозы через Голодную степь, преследуемые красными частями, оренбуржцы в двадцатых числах декабря хлынули в Семиречье. Это были уже разлагающиеся остатки армии, голодные, обмороженные, тифозные и деморализованные. За исключением нескольких частей боевой силы они уже не представляли, да вдобавок ко всему, у них тут же начались конфликты с местными семиреченскими казаками, так что вскоре Дутову пришлось объясняться по этому поводу с Войсковым правительством семиреков. Прокормить еще 25 тысяч человек в итак испытывающем недостаток продовольствия и блокированном Семиречье было крайне проблематично. Тем не менее, Анненков решил сопротивляться и попытался закрепиться в Семиречье до лучших времен. 2 января 1920 г. состоялось совещание высших начальников обеих армий, на котором было принято решение о том, что Анненков берет на себя командование всеми вооруженными силами, а Дутов принимает на себя высшее гражданское управление Семиреченским краем. После этого Дутов во главе отряда в 600 сабель, составлявших его личный конвой и отдельную сотню, отбыл в город Лепсинск, ставший его временной резиденцией.

Анненков переформировал имевшиеся у него части и разделил их на три группы - Северную, Центральную (Западную) и Южную. Северная группа, которую возглавил генерал А.С. Бакич, состояла из остатков Оренбургской армии, сведенных в Оренбургский отряд и имела в своем составе около 12,5 тысяч бойцов. Кроме того, у ней в тылу находилось до 13 тысяч беженцев и множество эвакуированных оренбургских учреждений. Центральной, или Западной группой командовал непосредственно атаман Анненков. В ней было около 9 тысяч человек, в основном из Партизанской дивизии.

Командующим войсками Южной группы был назначен генерал-майор Н.П. Щербаков. Она состояла из 5-й Сибирской стрелковой дивизии, Алатавского и Приилийского казачьих полков, 1 конного алашского полка, Семиреченского стрелкового полка, Самоохранного полка, Семиреченского конного алайского полка и четырех батарей. При ней же находился и Оренбургский атаман А.И. Дутов со своим отрядом. Генералу Щербакову подчинялся и отряд семиреченских казаков под началом полковника Сидорова, действовавший в Джаркентском районе и отделенный от основных сил горами Джунгарского Алатау. С Южной группой связаны и последние успехи белых на Семиреченском фронте. Так еще 7 декабря 1919 г. казаками был отбит Копал и фронт передвинулся на линию Ак-Ичке - Карабулак. 15 января 1920 г. было предпринято местное наступление на Гавриловку, через Ак-Ичке и село Солдатское, но после двухдневного боя белые опять отошли на Копал.

12 января большевицкие войска Кокчетавской группы 5-й Красной армии, сломив сопротивление белых, взяли самую северную станицу семиреков - Сергиопольскую, после чего на фронте установилось затишье. Обе стороны использовали его для отдыха, перегруппировки сил и мобилизации ресурсов. Семиреченская армия была в полном окружении - с севера, запада и юга были красные, а в тылу на востоке - китайская граница. С наступлением более теплой погоды, в марте месяце, боевые действия возобновились. К этому времени у семиреков почти истощились запасы боеприпасов, ощущалась нехватка продовольствия, а реквизиции у местного населения приводили к волнениям среди жителей и недовольству внутри. армии, т.к. многие части состояли из местных крестьян и казаков. Становилось ясно, что удерживать фронт более невозможно и надо уходить в Китай или капитулировать.

Красные активизировались сначала на Южном участке фронта и повели наступление на Копал. 4 и 5 марта они дважды пытались овладеть городом, но оба наступления закончились неудачей. 22 марта наступление возобновилось, и к 24 марта большевикам удалось перерезать дорогу, соединяющую Копал с тылом. Генерал Щербаков с казачьим отрядом силой до 300 сабель, при 1 орудии попытался пробиться на выручку копальцам со стороны станицы Арасан, но был остановлен красной кавалерийской бригадой, окружен и только благодаря разыгравшейся горной метели смог вырваться из кольца и уйти обратно в Арасан. Развивая наступление, красные части подошли к Арасанской и 28 марта после трехчасового боя взяли станицу. Там было захвачено 200 пленных, 8 пулеметов и 250 винтовок. Генералу Щербакову, преследуемому красной кавалерией, удалось уйти на Абакумовскую, а затем на Сарканд. Копальский гарнизон во главе с заместителем командующего Южной группой, командиром Приилийского казачьего полка войсковым старшиной Семеном Емельяновичем Бойко, несмотря на полное окружение еще держался.

Одновременно с Туркестанской группировкой красных наступательные операции повела и Сергиопольская группа. 22 марта после упорных боев она заняла станицу Урджарскую, а затем, преследуя отступающие части Оренбургского отряда, стала продвигаться по Чугучакскому тракту. Бакич отступил с арьегардными боями, успев эвакуировать в Китай все обозы, госпитали и учреждения. 27 марта, оставив последний населенный пункт на русской земле - Бахты, он перешел границу. С ним было еще свыше 10 тысяч бойцов, не считая беженцев. Вместе с оренбуржцами, не желая оставаться под коммунистической властью, в Тарбагатайский округ Синьцзяна ушло и много семиреченских казаков из Сергиопольской и Урджарской станиц.

Части 105 стрелковой бригады красных после взятия Урджара и Маканчей, 25 марта начали наступление на поселок Рыбачье, а оттуда на Уч-Арал (Степановское), где располагался штаб Анненкова. Сюда же двинулись 71 и 75 кавалерийские полки. Через Джуз-Агач и Романовское они совершили рейд к Уч-Аралу с запада. 25 марта Анненкову удалось отбить Уч-Арал, но, видя, что сопротивление бесполезно, Семиреченский командарм отдал приказ начать отход за границу. При этом Анненков передал командование тыловыми частями своей группы начальнику снабжения Семиреченской армии полковнику А.А. Асанову (бывший командир 1 Семиреченского казачьего полка), который должен был стянуть все части к Лепсинску и вместе с Дутовым отходить к границе. Асанов не выполнил приказ Анненкова, и, более того, 27 марта издал приказ о капитуляции остатков армии. 29 марта, после заключения особого договора с большевиками о гарантиях безопасности и недопущении расправ, капитулировал Копал. В общей сложности в Копале сдалось 1185 офицеров и казаков, в том числе Приилийский и Алатавский казачьи полки из состава Семиреченской казачьей бригады. В этот же день красными войсками была взята станица Абакумовская. Всего по Семиречью сдалось в плен около 6 тысяч казаков и солдат. Все они, для дальнейшего разбора их судьбы, были отправлены в Верный.

Дутов со своим отрядом в 600 человек вышел из Лепсинска 29 марта, и пройдя Покатиловку углубился в горы Джунгарского (Семиреченского) Алатау, направившись в так называемую Сарканскую щель и намереваясь уйти в китайские пределы по единственно возможному для него маршруту. Сюда же направился и Семиреченский атаман Щербаков от станицы Сарканско-Сибирской. С большим трудом их отрядам удалось преодолеть труднопроходимый перевал Кара-Сарык и выйти долину реки Бороталы, где они были интернированы китайцами и размещены в районе селения Джимпань. Там Дутов и Щербаков простояли до начала мая, после чего были переведены ближе к Кульдже, центру Илийского округа. Дутов со штабом и отрядом оренбуржцев разместился в казармах русского консульства в крепости Суйдун, близлежащих деревнях Мазар и Чимпанцзы, а Щербаков - в Кульдже.

Последней из России ушла Центральная группа Семиреченской армии под началом самого командарма - генерал-майора Б.В. Анненкова. Его колонна в количестве около 6 тысяч бойцов двинулась от Уч-Арала в сторону села Глинковского (Глиновского). В составе колонны были Лейб-Атаманский, 1 Оренбургский казачий имени атамана Дутова, Кирасирский, Драгунский, Конно-инженерный, Киргизско-калмыцкий конный полки, а также личный конвой Анненкова с оркестром и хором трубачей, часть Маньчжурского Конно-егерского полка, эскадрон полка Черных гусар, одна артбатарея, 1-я запасная сотня, жандармский эскадрон и остатки ряда других частей с беженцами.

В районе села Глинковского Анненков остановил колонну, построил все части, объехал их и объявил, что желающие продолжить борьбу уходят в горы, а затем в Китай, те же, кто устал, не хочет, или не может этого, могут оставаться на Родине и сдаваться на милость большевиков. Он предупредил, что с его стороны не будет никакого принуждения к эмиграции. В результате этого, около 1500-2000 человек решили остаться, сдали оружие уходящим партизанам и стали прощаться. Затем колонны разделились, и повернув в разные стороны пошли своим путем. Что произошло далее, не ясно до сих пор. Однако впоследствии в урочище Ан-Агач было найдено около 900 трупов, а на озере Алаколь - еще 600. Советские власти утверждали, что это были анненковцы, не пожелавшие уходить за кордон, порубленные и пострелянные по приказу самого атамана. Но никаких убедительных доказательств не приводилось. В различных советских материалах содержатся очень путаные и противоречивые данные об этих событиях. Сам Анненков никогда не признавал своей вины в этой трагедии, и на суде в 1927 г. категорически отрицал факт уничтожения им своих чинов, не пожелавших уходить за границу. Закрадывается мысль - а не перебили ли анненковцев опьяненные победой большевики, встретившие возвращавшихся белых и не пожелавшие обременять себя пленными, тем более, что местность была дикая и свидетелей трагедии не было!? Во всяком случае, на сегодняшний день, этот вопрос остается открытым и требует дальнейшего изучения.

С оставшимися у него частями, Анненков углубился в дикие горы хребта Джунгарского Алатау, и не доходя до границы, расположился лагерем у перевала Сельке. Здесь, в местности прозванной партизанами Орлиным Гнездом, отряд простоял еще около двух месяцев, пока шли переговоры с китайскими властями об условиях перехода. После трагического инцидента с семьями нескольких оренбургских офицеров, в котором были повинны старые анненковские партизаны, от Анненкова отделился 1 Оренбургский казачий полк и в количестве 500 человек ушел в Китай, к атаману Дутову. Сам Анненков перешел границу 27 мая 1920 г. с отрядом в 4200 человек, спустился в долину Бороталы и расположился лагерем близ Джимпани, откуда к тому времени уже ушли со своими людьми Дутов и Щербаков. При переходе границы пришлось разоружиться и сдать часть оружия китайцам. Часть оружия партизаны все же припрятали, надеясь воспользоваться им в будущем. Партизаны назвали свой новый лагерь "Веселым", поставили палатки, юрты и шалаши и стали получать небольшое довольствие от китайцев, за сданное вооружение. Здесь Анненков не удерживал более своих бойцов и отряд понемногу распылялся - к июлю 1920 г., перед отходом на Урумчи, в отряде оставалось 670 человек.

Отряды полковников Сидорова и Брянцева, действовавшие отдельно от основных сил Семиреченской армии на Джаркентско-Пржевальском направлении, изначально опирались на район Кульджи, и отход их на китайскую территорию прошел более-менее организованно и безболезненно. Отряд П.И. Сидорова сохранил значительную часть своего оружия, базы на территории Илийского округа и нисколько не потерял боеспособность и волю к продолжению борьбы.

С уходом в Китай одних и капитуляцией других частей Отдельной Семиреченской армии, белая борьба в Семиречье не закончилась - она просто приняла другие масштабы и формы. Конечно, теперь уже не было крупномасштабных сражений и долговременных осад городов, сел и станиц - действия свелись к вылазкам небольших повстанческих и партизанских отрядов и подпольной работе офицерских и казачьих групп в захваченных коммунистами уездах области.

Уже к середине 1920 г., в Семиречье возникло несколько тайных офицерских организаций, ставивших своей целью свержение Советской власти в крае. Сейчас уже трудно определить, какие из этих групп действительно занимались подготовкой к восстанию, а какие были искусственно созданы Семиреченской облчека, с целью спровоцировать, а затем уничтожить ненадежные для новых властей элементы. Возможно, что многих из таких групп вообще не существовало, а легенды о них были выдуманы чекистами, после массовых репрессий против казаков в станицах, в целях оправдания своих действий. Первая офицерская подпольная группа, о которой имеются сведения - это организация бывшего комбрига Семиреченской армии полковника Л.В. Молоствова в Джаркентском и Верненском уездах. Эта группа была быстро раскрыта чекистами, а ее участники расстреляны.

Пожалуй, что действительно существовала подпольная организация войскового старшины С.Е. Бойко, служившего в областном военкомате, вместе с группой офицеров. Офицер-семирек, Бойко когда-то командовал сотней во 2-м Семиреченском казачьем полку в Персии, уходил в Китай с атаманом Ионовым в 1918 г., а в Северном Семиречье командовал Приилийским казачьим полком. Сдавшись на милость победителей в Копале, Бойко в числе других офицеров был амнистирован, и как хороший специалист направлен на работу в облвоенкомат. Разъезжая по делам службы по станицам области, Бойко видел последствия разрушительной работы большевиков и назревавшее недовольство Советской властью не только среди казаков, но и среди прочего русского населения, в том числе и среди солдат-красноармейцев. Дело в том, что новая власть после разгрома белых на Северном Семиреченском фронте, решила привлечь на свою сторону инородцев из числа из числа киргизов (казахов), таранчей (уйгуров) и дунган. Заигрывая с ними и делая опору на национальные кадры, она конфисковывала земли у русского населения, как у "колонизаторов" и передавала "угнетенным при царском режиме" инородцам. Многие из них стали вступать в РКП(б) и занимать руководящие посты в области, более всего насторожила крестьян попытка создания национальных частей из мусульманского населения. При непрекращающихся реквизициях хлеба, теперь уже в переселенческих селах, это послужило поводом к мятежу Верненского гарнизона в июне 1920 г. И хотя он был подавлен, с помощью тех же мусульманских частей, брожение среди русского населения не прекращалось.

В этих условиях Бойко смог сколотить крепкую подпольную организацию, численность которой по некоторым оценкам доходила до 660 человек. Отделения организации действовали в станицах Надеждинской, Софийской, Большой Алматинской и Джаланашской, а также в некоторых крестьянских селах. В самом Верном, наряду с Бойко ее возглавлял и бывший капитан анненковского полка Черных гусар Александров, капитан Кувшинов, штабс-капитан Воронов, поручики Покровский и Сергейчук. Им удалось связаться с находившимся в Китае Дутовым и разработать детальный план восстания в Верном, Джаркенте и южных станицах. Одновременно Дутов должен был вторгнуться из Синьцзяна и совместно с повстанцами очистить область от большевиков.

Деятельность бывших анненковцев не осталась незамеченной для ЧК. В группу Бойко был внедрен тайный агент большевиков, и осенью 1920 г., накануне намечавшегося выступления, Бойко и его штаб были арестованы. По станицам прокатилась очередная волна террора, в ходе которого было репрессировано 1800 человек. Кое- какие станичные дружины сумели оказать сопротивление большевикам, но силы были неравны и казакам пришлось уйти в горы, или, соединившись с прорвавшимся из-за кордона отрядом полковника Сидорова, отходить за границу. Зачистка станиц продолжалась до апреля следующего года. Бойко же, и его соратники были увезены в Ташкент и расстреляны в июне 1921 г.

В ноябре 1920 г. в Нарынском укреплении произошел мятеж красноармейского гарнизона, возглавлявшийся амнистированными офицерами Демченко и Кирьяновым. Им удалось ликвидировать в Нарыне Советскую власть и начать наступление на Пишпек, но столкнувшись с советским полком особого назначения повстанцы вынуждены были отойти обратно в Нарын, а потом и в Китай. Тогда же, в ноябре 1920 г., областная ЧК сообщила о раскрытии еще одной подпольной организации полковника Нилова в районе озера Балхаш.

Среди ушедших в эмиграцию казаков, наибольшую активность в борьбе с большевиками проявлял Оренбургский атаман генерал-лейтенант А.И. Дутов и командир партизанского отряда семиреков полковник П.И. Сидоров. Дутов, обосновавшийся в Суйдуне, и, благодаря денежным переводам с Дальнего Востока, устроивший более-менее сносную жизнь своего отряда, наладил хорошие отношения с джен-шеу-ши (военным губернатором) Илийского округа Синьцзяна, установил связи с подпольными организациями Семиречья, послал связных в Фергану к басмаческому командиру Иргашу, и попытался объединить под своим началом все белые силы в Западном Китае. Конечной целью его было собрать достаточно сильный отряд в районе Кульджи, хоть как-то вооружить его и ударить на Джаркент, одновременно подняв восстание в Семиречье. В том, что это возможно, его убеждали произошедшие мятежи красноармейских гарнизонов в Верном и Нарыне. И кто знает, как бы сложились обстоятельства, если бы не траги ческая гибель его от рук красных террористов, устроивших покушение на Войскового атамана оренбургского казачества 6 февраля 1921 г.

После смерти Дутова командование над его отрядами в Суйдуне, Мазаре и Чимпанцзах взял на себя полковник Ткачев, вскоре его сменил полковник Гербов. Но ни тот, ни другой не смогли удержать отряды от распыления - часть казаков ушла к Бакичу в Чугучак, часть - на Дальний Восток, а над оставшимися в Синьцзяне людьми, взял руководство начальник штаба Дутова полковник Павел Петрович Папенгут. Последнему впоследствии, уже в начале 1930-х гг., довелось сыграть выдающуюся роль в политической истории Синьцзяна и белой эмиграции и тоже трагически погибнуть на своем посту.

Полковник Павел Иванович Сидоров, формально подчинявшийся Анненкову, оказавшись в одном районе с Дутовым, установил с ним хорошие деловые отношения. Располагая мобильным, боеспособным и организованным отрядом из семиреченских казаков, превосходно знавших местность и имевших тесные связи с местным населением, он наводил ужас на советские власти в приграничных районах. Неожиданно появившись с гор, или из зарослей вдоль реки Или, сидоровцы уничтожали советские учреждения в селах и станицах, нападали на продотряды и команды красноармейцев и столь же неожиданно исчезали, прежде чем противник успевал опомниться и организовать преследование.

Когда осенью 1920 г. чекисты начали масштабную чистку в семиреченских станицах, после разгрома бойковской организации, и в Китае появились новые беженцы, Сидоров решил, что его час пробил, и настала пора действовать. В конце 1920 г. он возглавил рейд на территорию РСФСР и, прорвавшись через пограничные заслоны, вышел к казачьим станицам. Против его отряда красные выслали свою самую маневренную и надежную часть - дунганский полк Магаза Масанчи. В районе Джаланаша произошел бой. Коммунисты бросили в помощь кавполку Масанчи дополнительные силы, и полковнику пришлось отойти. На Аккентской дороге близ Джаркента большевики попытались окружить и уничтожить отряд, но казаки прорвались и ушли на китайскую территорию. Несмотря на то, что поход окончился неудачей, и раздуть пламя восстания в Семиречье не удалось, воинственный полковник и не думал складывать оружия.

В 1921 г. положение белоэмигрантов в Китае значительно ухудшилось. Так как китайцы перестали признавать старых российских консулов, в мае 1920 г. из Кульджи на восток отбыл так много сделавший для белых консул В.Ф. Люба, а в ноябре того же года - чугучакский консул В.В. Долбежев, и русским беженцам уже не к кому было обращаться за защитой. В 1921 г., в городах Синьцзяна, в т.ч. в Кульдже, открылись торговые представительства РСФСР, а под их вывеской обосновались агенты ЧК. В связи с захватом Урги, и изгнанием оттуда китайцев генерал-лейтенантом бароном Р.Ф. Унгерном, китайские власти стали очень подозрительно относиться к русским белым и в Синьцзяне. Теперь партизанам, чтобы избежать ареста, приходилось скрываться и от китайских властей и от советских агентов.

Как представляется, первоначально Сидоров входил в подчинение преемнику Дутова полковнику Гербову, пока тот пытался координировать действия нескольких белых отрядов из казаков и алашей на территории Семиречья и в районе русско-китайской границы. Под общим командованием Гербова весной 1921 г. было около 3050 сабель. На территории Лепсинского уезда, в районе перевалов Сельке и Чулак действовал круп ный и хорошо подготовленный отряд под командованием полковника Белянина, уроженца Уч-Арала, хорошо знавшего эти места. В этом отряде, численностью по различным оценкам от 500 до 1000 человек, в основном были местные киргизы (казахи), под руководством русских офицеров. В свое время еще Дутов возлагал большие надежды на алашский отряд Белянина. Он предполагал двинуть в помощь Белянину Атаманский полк оренбуржцев под командой полковника Е.Д. Савина из Чугучака, совместно выйти к станицам и поднять восстание среди казаков Лепсинского уезда, закрепиться и ждать подхода основных сил Бакича из Чугучака и Дутова из Суйдуна. По разным причинам, Савин не соединился тогда с Беляниным, оставшись в Чугучаке. В долине реки Боротала, ориентируясь на советскую территорию, находился отряд капитана Козлова в 500 сабель. Полковник Белянин во время похода по Семиречью был выкраден чекистами, вместе с несколькими своими офицерами, а его отряд к маю 1921 г. разбит и частично ушел в Китай. Сам Белянин погиб в красном плену. В течение всего 1921 г. совершали набеги на русскую сторону небольшие отряды есаула Остроухова, Мартемьянова и Аверьянова. Они прощупывали советское приграничье, вели разведку и пытались достать спрятанное во время отхода за кордон полковое имущество и оружие.

Решив покончить с остававшимися на территории Синьцзяна белыми частями и сибирскими повстанцами из Народной дивизии, которые прорвались в Тарбагатайский округ с территории РСФСР, советские власти, по договоренности с китайцами, двинули на Чугучак в мае 1921 г., части Красной армии под командованием В.Г. Клементьева. И хотя основным силам генерал-лейтенанта А.С. Бакича удалось тогда уйти на северо-восток, в Алтайский округ, в районе Чугучака в плен красным попало около 1200 белогвардейцев и беженцев, в том числе два бывших комбрига - генерал-майор Ф.Г. Ярушин и полковник П.И. Виноградский. Все они были уведены на советскую территорию, и дальнейшая судьба их неизвестна, но, вероятно, многие были расстреляны. По всей видимости, среди этих несчастных было немало семиреченских казаков.

После убийства Дутова (февраль 1921), отъезда на восток, а затем ареста китайцами Анненкова (март 1921), разгрома Бакича (осень 1921), полковник Сидоров остался единственным крупным белым вождем в Западном Китае, который пытался активно бороться с красными (Щербаков держался пассивно). В целях конспирации он распустил слухи о своей гибели и перешел на нелегальное положение. Под чужим именем полковник стал работать в небольшой кузнице в Кульдже. Эта кузница стала подпольным штабом не смирившихся с новой властью белогвардейцев.

Полковник Сидоров стал разрабатывать детальный план вторжения на советскую территорию из района Кульджи и поднятия там восстания из казаков и крестьян. Обстановка в Семиречье внушала ему надежду на успех, и, хотя к концу 1921 г. крестьянские волнения в стране пошли на убыль, сильное недовольство политикой советских властей сохранялось. Как отмечалось выше, особенное возмущение вызывала советская политика опоры на местные национальные кадры в противовес русским, и как следствие, усиленное политическое и экономическое давление на последних. В 1921 г., в угоду инородцам, был переименован даже центр области, который из Верного превратился в Алма-Ату.

План похода в Советскую Россию окончательно созрел у Сидорова к середине 1922 г. Он предполагал участие в этой операции китайского генерала И Тайджу - бывшего командира Маньчжурской бригады Семиреченской армии. И Тайджу, бывший к тому времени комендантом крепости Куре, согласился участвовать в этой операции, и вроде бы даже согласовал ее план с Анненковым, посетив его в тюрьме города Урумчи. По сигналу Сидорова И Тайджу должен был со своими людьми разоружить китайский гарнизон Куре, завладеть местным арсеналом, в котором хранилось все изъятое оружие анненковских и дутовских частей (несколько орудий, 80 пулеметов, 8 тысяч винтовок и др.), а затем вооружить им казаков Сидорова. Вместе они должны были перейти границу и взять Джаркент, гарнизон которого по сведениям разведки был на тот момент слаб. Превратив город в базу повстанческой армии, предполагалось начать боевые действия в Семиречье, подняв на борьбу местных казаков и крестьян. Общая численность отряда на первоначальном этапе предполагалась примерно в 10 тысяч человек.

Однако, как уже не раз бывало, белые недооценили работу советских спецслужб. Втершийся в доверие к полковнику бывший прапорщик его отряда Касымхан Мухамедов, дезертировавший и завербованный ЧК еще в 1920 г., сумел организовать покушение на него. Он дезинформировал Сидорова о прибытии в Кульджу посланцев от басмаческого вожака Курширмата из Ферганы, которых давно ждал полковник. На первую встречу Сидоров пришел с охраной, и Мухамедов не осмелился ничего предпринять. Отсутствие связных от Курширмата он объяснил тем, что, увидев в доме много людей, они побоялись войти, и потребовал новой встречи, уже без охраны. К несчастью Сидоров слишком доверял своему бывшему прапорщику, и, согласившись на новую встречу, был зарезан в доме Мухамедова в ночь с 15 на 16 августа 1922 г. Мухамедов и другой агент - Эрса Юсуфходжаев, удостоверившись в кончине полковника, вскочили в седла и поскакали к границе. Попытка группы казаков настигнуть убийц, не увенчалась успехом. Перейдя границу и проникнув в Джаркент, они уже не нашли там Мухамедова, который был спешно отправлен ГПУ вглубь советской территории.

Так, не дожив до сорока лет, погиб один из наиболее выдающихся и доблестных казачьих командиров, пытавшийся, несмотря ни на что, бороться с захватившими страну коммунистами. И хотя П.И. Сидоров не был казаком по рождению (он происходил из дворян Санкт-Петербургской губернии), именно он смог объединить и организовать семиреченских казаков на последнем этапе борьбы с большевиками, вдохнуть в них силы и веру в победу и стать их бесспорным военным лидером. После его гибели идея организации большого похода в Россию фактически сошла на нет. Видя, что Синьцзян наводнен агентами ГПУ, и не став ждать судьбы Дутова и Сидорова, двинул на восток с небольшим отрядом казаков семиреченский атаман генерал-майор Н,П. Щербаков. Пересекая пустыню Гоби, он заболел пятнистым тифом и умер в городе Сюй-Джоу 15 сентября 1922 г. Часть казаков его отряда добралась до Шанхая, где впоследствии была небольшая Семиреченская казачья станица.

Говоря об участии семиреченских казаков в Гражданской войне, южно упомянуть еще о части Лейб-Атаманского полка Анненкова, которой удалось повоевать в Белом Приморье в 1922 г. Вероятно, среди атаманцев было немало семиреченцев. Этот отряд под командованием полковника П.Д. Иларьева, пройдя весь Китай, прибыл в апреле 1922 г. в Приморье, где бился с красными под названием Анненковского дивизиона до ноября месяца. 2 ноября 1922 г. дивизион пересек русско-китайскую границу вместе с основными силами Земской рати и был интернирован близ города Хунчун. Численность отряда к 1 сентября 1922 г. была небольшой - 287 штыков. Кроме того, во Владивостоке, у бывшего однополчанина Анненкова по 1 Сибирскому казачьему полку генерала Ф.Л. Глебова, было еще 35 анненковцев, но трудно сказать, были ли среди них семиреки.

Твердо вставшая на ноги Советская власть в Семиречье после ликвидации всех своих врагов в начале 1920-х немного "отпустила вожжи", а затем, к началу коллективизации вновь свирепо принялась уничтожать своих потенциальных противников, явных и мнимых. В 1928 г. по Джетысуйской губернии (бывшая Семиреченская область) прокатились волнения в казачьих станицах, связанные с вывозом хлеба. Снова начались аресты тех, кого не добрали в Гражданскую. В период коллективизации были раскулачены и высланы со своей родины уже не только казаки, но и массы русских крестьян, бывших непримиримых врагов казачества. Тогда из Семиречья и соседних областей был еще один исход в Синьцзян, кое-где снова были попытки поднять знамя повстанческой войны. Последняя известная нам попытка вооруженной борьбы с коммунистами в восточном Казахстане - это нападение из-за кордона на пограничную Матвеевскую заставу на Алтае, в апреле 1932 г. В этой акции приняли участие некоторые бывшие чины Оренбургского корпуса генерала Бакича. Сейчас неизвестно, были ли это оренбуржцы, сибирцы, семиреки или просто русские крестьяне, осознавшие всю губительность нового строя.

Советская власть методично, годами уничтожала даже память о казачьем Семиречье, стирая с географических карт исконные наименования станиц, поселков и городов. В 1968 г. с карты Семиречья исчезло последнее казачье поселение, носившее официальное название "станица" - Иссыкская, ставшее городом Иссык. Нынешние власти Казахстана, продолжая политику коммунистов, искажая исторические факты, также вытравливают из памяти народа все, связанное не только с казачеством, но уже и с пребыванием русских на этой земле. Современное Семиречье полностью изменило свой этнический облик - в бывших станицах звучит другая речь, и все меньше в них встречается не только казаков, но и просто русских людей.

Использованные источники:

1) Алма-Ата в период Октября и в годы гражданской войны (1917-1920 гг.). Летопись событий. Под общей редакцией С. Джусупбекова, Алма-Ата, 1949.

2) А.Г. К аресту ген. Кияшко //Туркестанский Вестник. Ташкент. 1917. 12 декабря. №23.

3) Белая Россия. Альбом №1. Нью-Йорк, 1937.

4) Брайнин С., Шафиро Ш. Первые шаги советов в Семиречье. Алма-Ата-Москва, 1934.

5) Василенко С.Ю. Казачество в борьбе против большевиков в Семиречье и Синьцзяне в 1920-1922 годах. Нижний Новгород, 1998 (на правах рукописи).

6) Волков С.В. Белое движение. Энциклопедия Гражданской войны. СПб-М., 2002.

7) Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1975.

8) Елагин А.С. Из истории героической борьбы партизан Семиречья. Алма-Ата, 1957.

9) Жантуаров С.Б. Гражданская война в Киргизии. Фрунзе, 1963.

10) Заика Л.М., Бобренев В.А. Атаман Анненков //Военно-исторический журнал. М., 1990. №10. С. 66-72; 1991. №3. С. 68-77; №6. С. 77-84.

11) Ивлев М. Атаман Анненков //Веди. Алматы. 1998. №1-2(16). С. 28-32.

12) Он же. Атаманы Семиреченского казачьего войска //Семиреченский Казачий Вестник. Алма-Ата. 1998. №5(8). С. 9-10.

13) Он же. Последний год генерала Кияшко //Семиреченский Казачий Вестник. Алма-Ата. 2000. №2(15). С. 6-7; №3(16). С. 19.

14) Ивлев Н., Ивлев М. Вступление к главам из книги П. Краснова "На рубеже Китая" //Простор. Алма-Ата. 1998. №4. С. 114-116.

15) Ионов А.М. Сибирскому казаку //Часовой. Брюссель, 1957. №2(373). Февраль. С. 12-16.

16) Краснов П.Н. На рубеже Китая. Париж, 1939.

17) Лямин Н. Операции красной армии против белых на территории Китайской республики с 17 мая по 17 июня 1921г. //Военная мысль. Ташкент, 1921. №3. С. 89-107.

18) Мартьянов С., Мартьянова М. Дело Анненкова //Простор. Алма-Ата, 1970. №10. С. 87-109, №11. С. 89-115.

19) Митропольская Т.Б. Из истории семиреченского казачества. Алматы, 1997.

20) Мы из ЧК. Сборник. Алма-Ата, 1974.

21) Незабытые могилы. Ген. А.М. Ионов //Часовой. Брюссель, 1950. №8(300). 01.09.

22) Незримый фронт. Сборник. Алма-Ата, 1967.

23) Огаров О. Агония белых в Синцзянской провинции //Военная мысль. Ташкент, 1921. №2. С. 327-330.

24) Павловский П.И. Анненковщина. По материалам судебного процесса в Семипалатинске 25/7 - 12/8 1927 г. М.-Л., 1928.

25) Петров В.И. Мятежное сердце Азии. Синьцзян: краткая история народных движений и воспоминания. М., 2003.

26) Петрович П. Ликвидация армии атамана Анненкова //Красная конница. 1933. №1. С. 18-30.

27) Покровский С.И. Победа Советской власти в Семиречье. Алма-Ата, 1961.

28) Понькин Ю. Путь отца. Россия - Китай - Австралия. Сидней, 1997.

29) Серебренников И.И. Великий отход. Рассеяние по Азии Белых русских армий. 1919-1923. Харбин, 1936.

30) Список Генерального штаба. На 1-е мая 1913 г. СПб, 1913.

31) Тулекеева К. Черкасская оборона. Алма-Ата, 1957.

32) Фурманов Д. Собрание сочинений. Т. 2. Мятеж. М., 1960.

33) Чекисты Казахстана. Сборник. Алма-Ата, 1971.

34) Шулдяков В.А. Гибель Сибирского казачьего войска. Т.1. 1917-1920. Т.2. 1920-1922. М., 2004.

35) Алматинский областной архив. Ф. 772. Оп. 1. Д. 35. Л. 13, 24, 25.

36) РГВА. Ф. 39499. Оп. 1. Д. 17. Л. 323.

37) РГВА. Ф. 39499. Оп. 1. Д. 20. Л. 83.

38) Центральный Государственный архив Республики Казахстан (ЦГА РК). Ф. 46. Оп. 1. Д. 288. Л. 20об.

39) ЦГА РК. Ф. 1897. Оп. 1. Д. 448. Л. 116-117, 82, 125.

***

М. Н. Ивлев
(Альманах "Белая гвардия", №8. Казачество России в Белом движении. М., "Посев", стр. 225-235)

Источник - a-pesni.golosa.info
Постоянный адрес статьи - http://www.centrasia.ru/newsA.php4?st=1201613700

В. Шулдяков,

«Станица», №3(46), 03.2005


В издательстве «Центрполиграф вышли два тома книги омского историка В.А. Шулдякова «Гибель Сибирского казачьего войска». 1-й (1917-20 гг.; 748 с, 134 илл.) посвящен зарождению казачьего движения и участию сибирцев в Гражданской войне в составе войск Временного Сибирского правительства и армии адмирала А.В. Колчака. 2-й (1920-22 гг.; 607 с, 47 илл.) - борьбе казаков под командой атамана Б.В.Анненкова в Семиречье и в со-гаве Дальневосточной армии в Забайкалье и Приморье, участию их в Западно-Сибирском других восстаниях 1920-21 гг. Книги можно заказать в издательстве (111024, Москва, а/я 18; сайт www.centrpoligraf.ru). Предлагаем в сокращении главу книги о трагедии казачьего Семиречья. Небольшое войско (в 1917 году - 45 тысяч лиц войскового сословия, более 4600 казаков в строю) одним их первых испытало тотальный террор и расказачивание. В 1918 году семиреченские казаки ожидали помощи от своих старших братьев - сибирцев...

...Советская власть долго не могла утвердиться в Семиречье. Но вот в феврале 1918 года в Верный из Персии прибыл 2-й Семиреченский казачий полк, в котором уже был антагонизм между комсоставом и полковым комитетом. Проследовал он через Ташкент - главный гнойник большевизма в регионе - где был обработан агитаторами. А верненские большевики послали навстречу ему представителей, говоривших, что Войсковое правительство и его сторонники - «контрреволюционеры», «буржуи», «поработители трудящихся»...

Войсковой круг избрал атаманом командира 2-го полка Георгиевского кавалера полковника Генштаба А.М.Ионова. Но в ночь на 3 марта 1918 года красногвардейцы с помощью казаков 2-го полка разогнали круг, арестовав атамана, и объявили об установлении в области советской власти. Затем полк, передав свое оружие совдепу, разъехался по домам. Очень скоро второполчане раскаялись в содеянном!..

Образованный в Верном областной совет народных комиссаров решительно приступил к революционной ломке. Киргизское восстание и разорение 1916 года, неурожай 1917-го, нарушение большевиками продовольственного аппарата привели к тому, что зимой в Семиречье пришел голод.

В начале апреля 1918 года облсовнарком объявил «поход за хлебом». Преобладавшие в совдепах крестьяне попытались свалить основную тяжесть хлебной разверстки на казаков, но станицы Верненского уезда арестовали прибывших продовольственных уполномоченных. Тогда облсовнарком наложил на них громадную контрибуцию, направив из Верного отряд с артиллерией для взимания зерна и скота.

Подойдя к станице Софийской (Талгар), красные, пьяные, в ультимативной форме потребовали немедленной выплаты контрибуции. Станичники работали в полях, и атаман попросил два часа на сбор общества. Собравшиеся на зов набата казаки постановили защищаться. Вооружились, чем могли. Спустя два часа усмирители, не дождавшись ответа, сделали по станице ружейный залп, после чего предупредили, что дают еще 20 минут, а затем открывают артогонь.

Тем временем в Софийскую прискакали казаки из станицы Надеждинской (Иссык). Софийцы и надеждинцы решили упредить врага и сами атаковали. Большевики, бросив две пушки и два пулемета, бежали. Другие станицы уезда тоже стали вооружаться. Мало-Алматинская встретила отступавших красных боем, довершив их разгром. Началось восстание шести южных станиц Семиречья.

С 10 апреля 1918 года девять дней вокруг Верного шли, с переменным успехом, бои. Казаки-надеждинцы во главе с сотником Бортниковым совершили налет на город, освободив войскового атамана. Облсовнарком ответил террором против интеллигенции и «богатого класса» - в Верненской тюрьме было перебито до 40 чел. Но в народе ожесточения пока не было. Восставшие не исключали мирного исхода, требуя роспуска красной гвардии, отмены контрибуции и выборов «настоящей народной власти». Большевики использовали примиренческие настроения, чтобы выиграть время.


25 апреля был заключен мирный договор. Стороны обязались отпустить политзаключенных и пленных, распустить вооруженные формирования, созвать областной съезд от всех слоев населения и переизбрать облсовнарком. Для охраны порядка и границы решили призвать два молодых года срочной службы и сформировать крестьянско-казачий «отряд народной армии». Казаки разошлись по домам, сложив оружие в станичные склады. Но большевики лишь ждали подкрепления. Красную гвардию не распустили. Наоборот, захватив часть казачьего оружия, стали вооружать крестьян-новоселов. А заключенных они уже перебили.

Обнаружив обман и узнав о скором прибытии карательного отряда из Ташкента, казаки вновь поднялись. Они запросили подмогу у северных станиц и снова подступили к Верному. Но момент был упущен. Казаки же Копальского и Лепсинского уездов серьезной помощи не оказали, прислав лишь три небольших добровольческих отряда. Несколько станиц, после долгих споров на сходах, послали к Верному казаков двух нарядов, 1917-18 годов. Но «одурманенная болъшевицкой пропагандой» молодежь в дороге замитинго-вала и повернула назад. А казаки-второполчане вообще отказались с кем-либо воевать.

С прибытием из Ташкента отряда Мураева в 600 штыков с пулеметами превосходство красных стало подавляющим, и 19 мая у Мало-Алматинской и Любовинской (Каскелен) они разбили повстанцев. «Казаки в панике бежали, стали предавать своих командиров», - писал очевидец.

Победители приступили к расправе. Казнили всех офицеров, священников, интеллигентов, многих рядовых казаков. В Больше-Алматинской станице каратели вывели всех сдавшихся мужчин на площадь и расстреляли. Разграбив хозяйства, красные сожгли станицы, выселки и хутора. Без крова осталось шесть тысяч семей! Это был массовый террор - задолго до января 1919 года и знаменитого циркуляра Оргбюро ЦК РКП (б)...

Повстанцы, бежавшие в северо-восточном направлении, еще оказали сопротивление. Пронесся слух, что большевики решили вырезать всех казачат старше 6 лет, чтобы оставленные в живых забыли о своем происхождении, и казаки собрались с силами, отбросив преследователей от Джаркента. Тогда каратели прислали ультиматум: сдаться, иначе -поголовное уничтожение населения. Сложившим оружие обещали жизнь. У казаков начались митинги, и после колебаний, не видя выхода, большинство склонилось к капитуляции. Войсковой атаман бежал в Китай, в Кульджу.

К концу мая «Верненский белоказачий мятеж» был подавлен. Собравшиеся в Джаркенте казаки 27 мая сдали оружие, а спустя два дня узнали, что облисполком решил их расказачить и лишить всех избирательных прав. Крестьянским селам косить сено повстанцев - казачьи земли перешли в «общенародное» пользование. «Тут призадумались наши казаки-большевики» - вспоминал один из казаков. В тот же день под Джаркентом собрались около 40 казаков, более половины второполчане. Теперь они каялись: «На нас кровь отцов и детей наших, мы повинны в гибели войска!..» Решено было начать партизанскую войну. 3 июня 1918 года облисполком принял декрет о ликвидации Семиреченского войска. Казачье сословие и его самоуправление были «аннулированы в области навсегда». Казаков переименовали в «граждан-крестьян», станицы - в села. Вместо атаманов насаждались комиссары. Все имущество войска переходило в распоряжение облисполкома - конфискации подлежали не только офицерские земли, но и «излишки» скота и хлеба рядовых казаков. Часть казачьих угодий передавалась другим категориям населения. «Все достояние станиц перешло к крестьянам, - писали очевидцы. - Семиреченское войско было стерто, и вся власть была передана тому крестьянину-мужику, которого семиреченцы гостеприимно приняли на завоеванные ими земли, дали им возможность безбедно жить...» Для расказачивания северных станиц облисполком направил отряд И.Е.Мамонтова - 1200 штыков и сабель при нескольких орудиях и пулеметах. Мамонтовцы показали себя еще в областном центре. Прямо в храме они схватили епископа Семиреченского и Верненского Пимена и расстреляли его. Двигаясь на север, каратели оставляли «реку крови от истребления казаков и их сочувственников». 19 июня они произвели массовые расстрелы в станице Копальской. Слухи о расправах опережали карателей. В станице Урджарской казаки и киргизы образовали «Комитет спасения». Узнав, что советская власть в Западной Сибири свергнута, Комитет 29 июня послал телеграмму в Семипалатинск и Омск: «В Верненском уезде совершенно уничтожены станицы Малая, Большая, Каскелен, Тастак, некоторые киргизские, старожильческие селения. Большая часть населения без различия пола [и] возраста вырезана большевиками. Беженцы по дороге расстреливаются. По декрету облсовета казаки лишены звания, земли и общественных прав, киргизы ограничены в правах». Комитет просил срочно прислать войска, оружие, патроны. Помощь не могла прийти быстро, а Мамонтов уже 6 июля занял Урджарскую. Комитет спасения и многие жители бежали на восток - в Китай, а отряд урджарских казаков ушел на север - на станицу Кокпектинскую Сибирского войска. Станица Сарканская направила в Сибирское войско уполномоченных с просьбой не покинуть семиреков «на расхищение злых коршунов и подать руку помощи». «Дышащий сплошным ужасом рассказ о зверствах, чинимых красными над мирным населением и, в особенности, над казачеством» так впечатлил общество станицы Семипалатинской, что оно немедленно приступило к формированию добровольческой партизанской сотни. Делегаты же проехали далее в Омск, 6 июля выступив на заседании 4-го войскового круга сибирцев. Сарканец А.Е.Шарапов произнес потрясающую трагизмом речь о гибели родного войска, многие слушатели прослезились. Круг постановил оказать семирекам экстренную помощь. После этого Шарапов поехал по Сибирскому войску. Он посетил 81 станицу, везде ему обещали спасти «младших братьев». Был образован «Семиреченский отряд Сибирской армии» под началом полковника Ф.Г.Ярушина. Войсковой атаман сибирцев П.П. Иванов-Ринов приказал ему немедленно выехать в Семипалатинск, а оттуда с более-менее готовыми частями выступить на Сергиополь (Аягуз). Тем временем начальник войск Семипалатинской области есаул П.И.Сидоров решил произвести разведку боем. 7 июля из Семипалатинска выступил конный отряд подъесаула Г.П.Люсилина в составе Семипалатинской партизанской сотни, сводной сотни 3-го Сибирского казачьего полка и офицерской пулеметной команды (более 100 сабель, 2 пулемета). На рассвете 15 июля отряд с налета захватил Сергиополь, но защищенную окопами «крепость» не взял. После подхода к красным крупного подкрепления с орудием Лю-силин отвел свой маленький отряд к пикету Алтын-Кулат. События в Семиречье взволновали казачество Зайсанского уезда. 11 июля в станицу Кокпектинскую явился отряд из 133 урджарских казаков с просьбой о помощи, указывая на собственном примере, что тихо отсидеться не удастся.

Перспектива нашествия отряда Мамонтова заставила кокпектинцев взяться за оружие. Под руководством станичного атамана Матвеева вместе с соседней Буконской станицей они в три дня сорали 158 всадников (командир вахмистр Вишняков). Урджарцы, кокпектинцы и буконцы присоединились к Люсилину.

16 июля из Семипалатинска выступила колонна Семиреченского отряда Сибирской армии под командой капитана Н.Д.Виноградова: Автомобильный партизанский и Павлодарский добровольческий отряды. В Алтын-Кулате капитан объединил все собранные силы, в том числе более 400 сибирских и семиреченских казаков. 20 июля он атаковал Сергиополь. Бой шел более суток. Красные бежали, оставив пушку, 3 пулемета, раненых и пьяных. 26 июля была взята Урджарская. Но через три дня в селе Макан-чи Виноградов был смертельно ранен. Пал и каратель Мамонтов, но более многочисленные красные отняли Урджар.

Семиреченцы распавшегося отряда Виноградова отступили на восток - к китайской границе. Сплотившись вокруг полковника Вяткина, они заняли приграничное село Вахты. 2 августа отряд Вяткина (450 штыков и сабель, 4 пулемета), перейдя по тракту в наступление, взял Макан-чи. Навстречу наступали от Сергиополя части полковника Ярушина. После четырехдневных боев они овладели станицей Урджарской. Днем раньше у села Благодатного произошло соединение передовых частей сибиряков и семиреков. У Ярушина в авангарде шла Семипалатинская партизанская сотня подъесаула Люсилина, у Вяткина - сотня войскового старшины Бычкова. Сотня Бычкова оказалась во время боя в критическом положении, и подходившие к Благодатному сибирцы с ходу ринулись в бой. Их атака спасла семиреков...

Все три крупных селения на тракте от Сергиополя к китайскому городу Чугучаку (Урджарская и старожильческие села Маканчи и Вахты) жестоко пострадали от красных, остававшиеся на месте жители перебиты. А «киргизы, неуспевшие откочевать, вырезаны большевиками включительно до грудных младенцев». Большевики из очищали землю для «крестьян-социалистов»...

Особенно ужасна участь богатого, цветущего села Макащш (Ивановское). Красные вырезали в нем всех обнаруженных женщин и детей, забросав телами колодцы.

Вместо домов остались буквально одни обгоревшие, закопченные саманные стены, - вспоминал очевидец. - Все, что могло быть поломанным или сожженным, уничтожено или приведено в полнейшую негодность: двери, деревянные косяки, столы, скамьи, фруктовые деревья, огороды, - все выломано, сожжено, изрублено, вытоптано...» В селе просто невозможно было встать на ночевку...

На призыв войскового атамана А.М.Ионова к крестьянам - вступать в Семиреченское войско, вернувшиеся на пепелища маканчинские беженцы записались в казаки, и их село было преобразовано в станицу. В 1919 году село переименовали в Анненково - в честь атамана Партизанской дивизии Б.В.Анненкова.

Заняв тракт Сергиополь - Вахты и обеспечив тыл, сибиряки могли наступать на юг. Освобождение Сергиополя для исстрадавшихся от террора семиреков стало сигналом. 23 июля 1918 года началось восстание в Копальском и Лепсинском уездах: в станицах Копальская, Арасанская, Абакумовская, Сарканская, Лепсинская и др. В Копале образовался повстанческий «Боевой совет». Но из Верного пришел новый красный отряд, и сибирские части помочь не успели. Казачье население бежало в горы - держалась лишь Сарканская станица.

Возглавляли защитников Сарканской казак Королев, выбранный обществом «начальником обороны», и войсковой старшина Н.Д.Кольц, офицер 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка, фактический военный руководитель. В станице противников разделяла только улица. Из захва ченнои ее части красные увели всех жителей, разграбили все имущество, а постройки сожгли. Сар-канцы упорно держались в уцелевшей части станицы, несмотря на полное превосходство сил противника, дефицит боеприпасов и воды, солнцепек и вонь от разлагавшихся трупов, лежавших между боевыми линиями. Они держались под жестоким артиллерийским огнем, отбивали яростные атаки, гасили пожары, добывали воду, делали ночные вылазки и... надеялись, что вот-вот придут сибиряки. Штурм в ночь на 28 августа едва отбили, после чего Н.Д.Кольц записал в дневнике: «У казаков замечается упадок духа, устойчивости, ибо надеются теперь на чужую помощь, а не на себя... Еще один такой бешеный натиск - и труды, жертвы двухнедельной борьбы сведутся к нулю. Запас патронов ничтожный...» Но отряд Ярушина был уже близко. Сотня 3-го Сибирского казачьего полка 29 августа прорвалась к Сарканской: «С запада станицы затрещал пулемет, - вспоминали сарканцы, - все звери, упившиеся нашей кровью, ринулись на этот звук. То были первые пришедшие из сибирцев. Только после этого прекратилась орудийная канонада и свист пуль, осыпавших станицу. Мы не имели сил и не имеем возможности выразить о той радости, какая охватила нас при вести о явившихся спасителях...» Сарканское общество не просто выразило «самую чистую, от глубины казацкого сердца благодарность», но постановило переименовать станицу в Сарканско-Сибир-скую. В общественном приговоре 1 декабря 1918 г. говорилось, что новое имя ее «послужит в назидание нашим потомкам, как живое свидетельство о той братской любви и отзывчивости к нам сибирцев, с которыми они откликнулись на наш зов...» К ноябрю 1918 года в Семиречье воевало четыре сотни и полковые команды 3-го Сибирского казачьего полка (600 шашек, 2 пулемета; командир - войсковой старшина П.П.Копейкин). В декабре в составе Партизанской дивизии сюда был переброшен 1-й Сибирский казацкий атамана Анненкова полк (командир - есаул Николаев). Сибирское войско помогло Семиреченскому и командными кадрами (большинство офицеров-семире-ков погибло). Так, 1-м Семиреченским (Алатав-ским) казачьим полком командовал сибирский казак - войсковой старшина А.А. Асанов... С приходом частей Сибирской армии началось

возрождение Семиреченского войска. В станицу Сергио-польскую перебрался войсковой атаман Ионов. Здесь же действовало Войсковое правительство под председательством сотника Астраханцева. Но белые не смогли освободить всю область - превосходство на этом фронте было не на их стороне. К середине октября 1918 года красные имели здесь более 8 тыс. штыков и сабель при 15 орудиях и 35 пулеметах - против 3 тыс. штыков и сабель, 2 орудий и 22 пулеметов у белых. С сентября 1918-го по начало 1920 года в крае шли тяжелые бои, линия фронта «гуляла» по Среднему Семиречью. Южные станицы, «стертые с лица земли» в мае-июне 1918 года, так и не смогли освободиться. Станицы Среднего Семиречья несколько раз переходили из рук в руки и сильно пострадали - особенно Копал и Лепсинск, «почти совершенно покинутые жителями». Большевики опирались на областной центр и потенциал всей Туркестанской советской республики (главное - склады бывшего Туркестанского военного округа Русской Армии). Белые могли рассчитывать лишь на ресурсы соседней Семипалатинской области и на силы, которые удавалось сорганизовать в самом Семиречье. Между Семипалатинском и Сергиополем была слабозаселенная, почти безводная степь, запасы через нее перевозили на верблюдах и лошадях... Семиреченцы выставили в армию Колчака конную бригаду, добровольцы были в частях Партизанской дивизии атамана Анненкова. Станичные самоохранные сотни боролись с красными партизанами и повстанцами из крестьян-новоселов... Весной 1920 года семиреченские казаки во главе с заместителем войскового атамана генералом Николаем Петровичем Щербаковым с остатками Семиреченской армии отступили в Китай…

Симонов Д. Г.

Семиреченский фронт в 1918 году: белогвардейские вооруженные формирования


После Октябрьской революции 1917 г. Россия начала втягиваться в широкомасштабную гражданскую войну. Насильственный захват власти большевиками вызвал контрреволюционную реакцию во многих регионах страны. На территории Казахстана возникло несколько очагов вооруженной борьбы, одним из которых был Семиреченский фронт. Боевые операции на этом фронте освещены в исследованиях С. Н. Покровского[1]. Однако, следуя советской историографической традиции, автор не уделил должного внимания вопросам о составе и численности антибольшевистских вооруженных сил, действовавших на фронте. В данной статье мы попытаемся восполнить этот пробел в отношении событий 1918 г.

Формирование антибольшевистских военных организаций в Сибири и смежных регионах востока России началось в начале 1918 г.. Большинство их создавались под эгидой Временного Сибирского правительства, образованного в Томске на нелегальном заседании членов Сибирской областной думы в конце января 1918 г. В Степном крае центром этих организаций стал Омск, в районе которого находилось около 1,5 тыс. подпольщиков во главе с бывшим командиром 1-й Сибирской казачьей бригады полковником П. П. Ивановым-Риновым.

В непосредственной связи с омской организацией действовало антибольшевистское подполье в Петропавловске, организованное П. П. Ивановым-Риновым. После его отъезда в Омск организацию возглавил войсковой старшина В. И. Волков. По данным поручика Б. Б. Филимонова, Петропавловская организация насчитывала примерно 60 — 70 человек, преимущественно казачьих и пехотных офицеров. Исследователи В. Д. Вегман и Н. С. Ларьков численность организации определяют в 300 чел.[2]

Антибольшевистская организация в Павлодаре первое время действовала полулегально под вывеской «Союза защиты экономических интересов офицеров бывшей царской армии». Руководящее положение в Союзе занимали бывший павлодарский уездный воинский начальник войсковой старшина П. И. Виноградский, исполнявший обязанности председателя, прапорщик М. С. Чернов, штабс-капитан П. И. Снегирев и др. В организации насчитывалось около тридцати человек. В контакте с офицерской организацией работал сотник Горбунов. В казачьих станицах Павлодарского уезда ему удалось объединить до 150 человек[3].

В Семипалатинске организатором антибольшевистского подполья стал поручик И. А. Зубарев-Давыдов, прибывший из Барнаула в качестве представителя Временного Сибирского правительства. Из местных офицеров он организовал под начальством капитана И. Харченко (псевдоним Альский). Одновременно И. А. Зубарев-Давыдов организовал комиссию из гражданских лиц в составе председателя Семипалатинской городской думы Ф. К. Станкевича, гласных той же думы Н. В. Вайсера, А. И. Никольского, П. В. Клепацкого, В. П. Колтыпина и кандидата в гласные И. И. Гинята. Этой комиссии было поручено, во-первых, разработать схему гражданского управления областью на период до установления власти Временного Сибирского правительства и, во-вторых, изыскать средства для подпольной военной организации. По мере притока денежных средств И. А. Зубарев-Давыдов приступил к вербовке офицеров и добровольцев. Привлечение их в организацию происходило путем укомплектования ячеек, численностью по 8 человек. Члены организации получали от 100 до 300 руб. в месяц, в зависимости от своего материального положения. По признанию Зубарева-Давыдова, набор добровольцев происходил довольно медленно. Люди записывались в восьмерки довольно неохотно, и их приходилось привлекать, главным образом, денежными обещаниями. Тем не менее, к началу июня 1918 г. в рядах Семипалатинской подпольной организации состояло около 200 чел. Кроме того, была налажена связь с казаками Семипалатинской станицы и представителями от киргизов, которые обещали оказать поддержку организации в ходе ее выступления против Советской власти[4].

В Усть-Каменогорске первый офицерский отряд был сформирован еще в декабре 1917 г. Он состоял при Комитете общественной безопасности, организованного по инициативе Городской думы, уездного земства и общественных организаций «в целях спасения города от погрома». В отряде, во главе которого стоял поручик А. А. Антонов, насчитывалось около сорока человек. После установления в Усть-Каменогорске советской власти в марте 1918 г., отряд распался — часть офицеров оказалась в тюрьме, часть покинула город[5]. В апреле в Усть-Каменогорск из Павлодара прибыл войсковой старшина П. И. Виноградский, который и возглавил подготовку антибольшевистского переворота в уезде. Активную роль в организации казачьих сил играл хорунжий П. И. Толмачев, работавший в Усть-Каменогорском уезде по заданию Семипалатинского военного штаба[6].


* * *
Деятельность подполья активизировалась в конце мая — начале июня 1918 г. в связи с антибольшевистским выступлением Чехословацкого корпуса, эшелоны которого располагались на станциях железнодорожной магистрали от Пензы до Владивостока.

В ночь на 31 мая чехословаки, возглавляемые капитаном М. Жаком, совместно с организацией войскового старшины В. И. Волкова, свергли советскую власть в Петропавловске. В полночь чехословаки захватили железнодорожную станцию и повели наступление на консервный завод. Одновременно члены тайной организации овладели городом. К часу ночи Петропавловск был полностью очищен от большевиков. Потери восставших составили 4 — 5 человек убитыми и несколько ранеными. По свержении советской власти в городе войсковой старшина Волков объявил себя начальником Петропавловского района. Начальником штаба района он назначил войскового старшину П. И. Блохина, начальником мобилизационного отдела — штабс-ротмистра Ф. И. Поротикова, комендантом города — подполковника А. П. Панкратова[7].

1 июня казачий сход Кокчетавской станицы принял решение о ликвидации советской власти в Кокчетаве. По поручению схода есаул Н. А. Асанов приступил к организации казачьей дружины для ареста местных большевиков. К решительным действиям казаки приступили лишь на следующий день, когда в Кокчетав прибыл автомобильный отряд, посланный из Петропавловска В. И. Волковым. Совместными усилиями повстанцы разоружили местных красногвардейцев. Во главе новой власти, распространившей свое влияние на весь Кокчетавский уезд, встал войсковой старшина И. М. Пелымский[8].

В Атбасар войсковой старшина В. И. Волков направил краткую телеграмму: «Граждане Атбасара! Власть насильников пала. Прошу организовать земскую управу». Казаки сразу же откликнулись на призыв. Под руководством своего станичного атамана М. Волосникова они без боя здание совдепа и разоружили располагавшийся в городе отряд Красной гвардии. Военным комендантом города Атбасара и Атбасарского уезда стал полковник А. И. Белов. Сразу же были сформированы два боевых отряда — автомобильный (50 чел.) и конный (30 чел.), с помощью которых Атбасарский уезд вскоре был очищен от активных сторонников советской власти[9].

Когда известие о выступлении чехословаков достигло Павлодара, местная антибольшевистская организация приняла решение о немедленном свержении советской власти в городе. На рассвете 2 июня к северо-востоку от Павлодара сосредоточились казаки ближайших к городу станиц Песчанской, Чернорецкой, Григорьевской и Черноярской во главе с сотником Горбуновым, всего около 150 человек на две трети вооруженных винтовками. Павлодарский гарнизон красных располагался в казармах на окраине города и состоял из 70 бойцов при двух пулеметах «Кольта». Около трех часов утра казаки, в конном строю атаковали казармы. В атаке участвовало около тридцати казаков, остальные же, обойдя Павлодар с восточной стороны, ворвались в казачью станицу и к четырем часам заняли в городе почти все важные пункты. Будучи со всех сторон окруженными, потеряв до 20 человек убитыми и ранеными, к вечеру того же дня красноармейцы сдались. Со стороны восставших было шесть человек убито и четверо ранено. Среди мирного населения случайно погибли три человека. Вся полнота власти в Павлодаре перешла в руки военного комиссара сотника Горбунова. Началось формирование боевой дружины, носившей первоначально название «Белой гвардии»[10].

В это время активизировала свою деятельность и семипалатинская военная организации. Главной проблемой для подпольщиков оставалось практически полное отсутствие оружия, без которого рассчитывать на успех переворота не приходилось. Оружие можно было получить из красноармейского арсенала. Заведующий арсеналом, бывший поручик Пашковский, не состоял в тайной организации, но за соответствующую мзду пообещал передать заговорщикам двести винтовок и 10 тыс. патронов. Как было условлено, 3 июня небольшая группа офицеров во главе с поручиком А. П. Правденко прибыла с подводами к складу. Здесь их уже поджидали предупрежденные Пашковским красноармейцы. Последние открыли огонь из винтовок и рассеяли офицерский отряд. Поручик Правденко был тяжело ранен и, не желая попасть в плен, застрелился. Результатом этого инцидента стало введение в Семипалатинске осадного положения. Произошли массовые аресты офицеров и гражданских лиц. Потеряв надежду поднять восстание в Семипалатинске, И. А. Зубарев-Давыдов с тридцатью офицерами отправился в степь для организации казахов[11].

10 июня советское руководство Семипалатинска, не имея достаточных сил для удержания власти и чувствуя шаткость своего положения, приняло решение об эвакуации в Барнаул. На следующий день в городе выступила подпольная организация, возглавляемая есаулом П. И. Сидоровым и капитаном Н. Д. Виноградовым. Ее активное ядро составляли 15 офицеров и 25 казаков[12]. Вся военная власть в Семипалатинске сосредоточилась в военном штабе, во главе которого встал есаул П. И. Сидоров. Штаб приступил к формированию добровольческих отрядов, и одновременно объявил всеобщую мобилизацию офицеров, военных чиновников и юнкеров в возрасте от 18 до 43 лет. Согласно приказу есаула Сидорова от 15 июня мобилизация должна была завершиться к 21 час. 18 июня. Всех не явившихся к указанному сроку Сидоров объявлял дезертирами, подлежащими военно-полевому суду[13]. Всем чехословакам, проживавшим в Семипалатинске, было предложено добровольно вступить в отряд, формируемый при военном штабе Людвигом Кальводой[14].

В ночь на 11 июня против советской власти выступили фицеры и казаки Усть-Каменогорска. В полночь казаки поселка Меновского стали переправляться на пароме через р. Иртыш, намереваясь соединиться с находившимися в городе офицерами. У пристани на городском берегу в это время оказалась советская продовольственная милиция, которая открыла огонь по переправлявшимся казакам. Услышав выстрелы, из города к пристани подошел офицерско-казачий отряд силою в 20 штыков. После короткой схватки часть большевиков была перебита, часть, бросив оружие, спаслась бегством. В этом бою белые потеряли убитым хорунжего П. И. Толмачева. Закончив переправу, казаки соединились с офицерами и направились к базарной площади, где находились красноармейские казармы, но оказалось, что красноармейцы бежали в крепость. Осада крепости была недолгой. Руководивший восстанием войсковой старшина П. И. Виноградский предложил осажденным сдаться, на что они согласились при условии сохранения им жизни. Во время переговоров часть красноармейцев попыталась бежать через примыкавшую к крепости р. Ульбу. Ружейным залпом казаки уничтожили беглецов. К пяти часам утра в городе водворился полный порядок. Во главе местного управления встал комиссар Временного Сибирского правительства войсковой старшина Виноградский[15].

В течение двух — трех недель после выступления чехословаков в большинстве крупных населенных пунктов были сформированы военные отряды, ставшие основой для формирования регулярных частей вооруженных сил Временного Сибирского правительства, получивших наименование Сибирской армии. Все отряды, возникшие на территории бывшего Степного генерал-губернаторства, вошли в состав Степного Сибирского корпуса, штаб которого располагался в Омске. Командиром этого корпуса стал полковник П. П. Иванов-Ринов, вскоре произведенный в генерал-майоры.

Так, по состоянию на 17 июня в Семипалатинске в полной боевой готовности находились 200 вооруженных и 200 невооруженных добровольцев. Кроме того формировались пеший боевой отряд из офицеров, чиновников и юнкеров (200 чел.), отряд из мобилизованных казаков (150 чел.), казачья партизанская сотня (50 чел.), чехословацкий (63 чел.) и польский (20 чел.) отряды. На их вооружении имелось два пулемета, 600 винтовок различных систем и 41,5 тыс. патронов[16]. 18 июня в Семипалатинск прибыли руководитель Алаш-Орды А. Букейханов и поручик И. А. Зубарев-Давыдов. При них находился киргизский отряд, состоявший из 300 бойцов при 35 русских офицерах-инструкторах[17]. Считая свою миссию выполненной, Зубарев-Давыдов не стал оспаривать право на руководство у старшего по чину есаула Сидорова. 28 июня приказом по Степному Сибирскому корпусу П. И. Сидоров был назначен на вновь учрежденную должность командующего войсками Семипалатинской области с правами начальника отдельной дивизии[18].

В Петропавловске к 17 июня были сформированы инструкторская и добровольческая роты, а также казачья сотня, в составе которых насчитывалось по 150 бойцов. Кроме того, 605 человек состояли в формирующемся Сибирском казачьем дивизионе и 18 человек — в пешей пулеметной команде[19].

Кроме перечисленных выше отрядов в районе Степного Сибирского корпуса к 21 — 22 июня были сформированы: в Павлодаре — сводно-партизанская сотня (2 чел. командного состава, 26 штыков, 108 сабель) и отряд Сибирского Временного правительства (100 штыков); в Кокчетаве — добровольческая рота (73 штыка), киргизская дружина (80 чел. невооруженных) и 4 казачьих сотни (22 чел. командного состава, 247 штыков, 403 сабли); в Акмолинске — казачья сотня (3 чел. командного состава, 50 сабель, 8 чел. невооруженных) и пешая дружина (5 чел. командного состава, 47 штыков и 101 чел. невооруженный). Гарнизон Атбасара насчитывал 17 чел. командного состава, 78 штыков и 39 чел. невооруженных[20].

В это же время на территории Сибирского казачьего войска была объявлена мобилизация казаков, и началось формирование конной дивизии трехполкового состава. Подразделения дивизии, состоявшие из добровольцев и мобилизованных, были рассредоточены по всей территории войска. На конец июня 1918 г. сотни 1-го полка располагались в Кокчетаве и станице Пресновская, 2-го — в Петропавловске, 3-го — в Семипалатинске, Павлодаре и Омске. В Омске велось формирование конно-артиллерийского дивизиона[21].

Из не казачьих добровольческих отрядов были сформированы 5-й и 7-й Степные Сибирские стрелковые полки. Формирование 5-го Степного полка было поручено командующему войсками Семипалатинской области. Для укомплектования полка предлагалось использовать всех мобилизованных офицеров и военных чиновников, а также добровольцев городов Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Зайсан, Сергиополь и Змеиногорск с их уездами. К командованию полком 28 июня был допущен полковник Глушков. Полк располагался в Семипалатинске. В его состав вошли находившиеся здесь добровольческий отряд и боевой отряд Временного Cибирского правительства[22]. 13 июля в 5-й Степной полк влилась прибывшая из Змеиногорска команда в составе 36 офицеров, 5 юнкеров, 9 чиновников военного времени и 4 добровольцев; 14 июля — команда из Усть-Каменогорска в составе 16 офицеров, 2 чиновников и 2 добровольцев[23].

Формирование 7-го Степного полка поручалось начальнику Петропавловского района войсковому старшине В. И. Волкову. На укомплектование полка обращались мобилизованные офицеры и военные чиновники, а также добровольцы городов Петропавловск, Кокчетав, Атбасар, Акмолинск и Курган с их уездами. В его состав вошли Кокчетавская и Акмолинская пешие дружины, Атбасарский отряд, Курганский гарнизон, а также Петропавловские инструкторская и добровольческая роты. Командиром полка 30 июня был назначен полковник Войдылло[24].


* * *
В начале июля 1918 г. части Степного Сибирского корпуса предприняли наступление в Семиреченском направлении. Летом 1918 г. после свержения советской власти в Поволжье, на Урале и в Сибири Туркестан оказался изолированным от Советской России. Несмотря на это, местные большевики сумели сохранить здесь свои позиции и организовали отпор наступавшему с севера противнику.

Следует отметить, что на территории Семиреченской области уже с конца 1917 г. шла почти непрерывная борьба красногвардейских отрядов с вооруженными формированиями Семиреченского казачьего войска. К концу мая советские войска ликвидировали контрреволюционные очаги в казачьих станицах, примыкающих к г. Верный. Но отдельные повстанческие группы сумели скрыться на территории Китая или прорвались в Северное Семиречье.

Для окончательного подавления «контрреволюции» в Северное Семиречье из Верного в начале июня был направлен красногвардейский отряд И. Е. Мамонтова, численностью в 1,2 тыс. сабель. Местное казачество и представители Алаш-Орды в станице Урджарской образовали Комитет спасения, который предпринял попытку организовать сопротивление надвигавшемуся противнику.

29 июня 1918 г. члены Комитета спасения О. Алжанов и Суменков направили в штаб Степного Сибирского корпуса, Семиреченскому войсковому атаману и Алаш-Орду телеграмму: «В Верненском уезде совершенно уничтожены станицы Малая, Большая, Каскелен, Тастак, некоторые киргизские, старожильческие селения. Большая часть населения без различия полов, возраста вырезана большевиками. Беженцы по дороге расстреливаются. По декрету облсовета казаки лишены звания, земли и общественных прав и киргизы ограничены в правах». Они настоятельно просили оказать срочную помощь для противодействия двигавшемуся на Урджар отряду Мамонтова.

Связь с Комитетом спасения поддерживалась через российского консула в Чугучаке В. Долбежева. 2 июля он подтвердил просьбу о посылке отряда на Сергиополь, а также оружия и патронов в связи с наступлением красных на Маканчи и Бахты, так как Комитет спасения своими силами не мог сдержать их натиска.

Отряд Мамонтова силою в 800 бойцов при двух орудиях и двух пулеметах 6 июля занял Маканчи, 8 июля — Урджар, а 9 июля — Бахты. Все население этих пунктов вместе с отрядом Комитета спасения вынуждено было уйти за китайскую границу[25].

Ближайшие части Сибирской армии в это время были далеко на севере — в Семипалатинске, — и находились еще в процессе формирования. К 3 июля белогвардейский гарнизон Семипалатинска насчитывал 1 278 человек при двух пулеметах и одном бомбомете, в том числе 59 чел. командного состава, 661 штык, 258 сабель и 300 чел. невооруженных (5-й Степной полк — 540 штыков, 2 пулемета, 1 бомбомет, 3-й Сибирский казачий полк и отдельная казачья сотня — 15 чел. комсостава и 258 сабель, Киргизский отряд — 35 чел. комсостава, 100 штыков и 300 чел. невооруженных, Польский отряд — 9 чел. комсостава и 21 штык)[26].

Командующий Сибирской армией поставил перед частями Степного Сибирского корпуса задачу немедленно прийти на помощь семиреченским казакам. 7 июля в сторону Сергиополя был направлен Семипалатинский конный отряд под командованием подъесаула Г. П. Люсилина. В состав отряда входили сотня 3-го Сибирского казачьего полка, полусотня казаков-партизан и санитарный отряд, всего 6 офицеров и 175 казаков при 2 пулеметах и одном легковом автомобиле[27].

6 июля командир корпуса П. П. Иванов-Ринов приказал полковнику Ф. Г. Ярушину выехать в Семипалатинск, выяснить результаты разведки Семипалатинского отряда, посланного на Сергиополь, и, сообразуясь с размерами предстоящей задачи, организовать отряд в составе не более одной-двух рот 5-го Степного полка, одной сотни 3-го Сибирского казачьего полка, отдельной роты капитана Ушакова, 19 грузовых и 2 легковых автомобилей. С этими силами полковнику Ярушину предстояло занять Сергиополь, связаться с отрядами, находившимися в районе Урджарская — Бахты и Российским консульством в Чугучаке. В Урджарскую и Бахты Ярушин должен был передать 700 берданок и 42 тыс. патронов. Конечной задачей ставилось взятие городов Лепсинска и Копала и образование фронта против большевистских сил среднего и южного Семиречья. Для решения этой задачи Ярушину предлагалось опираться главным образом лишь на те регулярные войска и киргизские отряды, которые он сможет организовать на освобожденной от большевиков территории[28].

Вечером 6 июля полковник Ярушин на пароходе «Тоболяк» отправился из Омска в Семипалатинск. При нем находился особый отряд Степного Сибирского корпуса в составе 18 офицеров, одного чиновника и 29 добровольцев, всего 44 человека при 2 пулеметах «Кольта» под командованием капитана Ушакова. В трюм парохода были погружены 1 тыс. «берданок» при 60 тыс. патронов и 500 трехлинеек при 59 тыс. патронов. В Павлодаре 8 июля на борт «Тоболяка» погрузился отряд прапорщика М. С. Чернова в составе 15 офицеров и 32 добровольцев при 2 пулеметах «Кольта». Вместе с «Тоболяком» следовал и пароход «Наследница», на борту которого располагался автомобильный отряд (19 грузовиков) под командой подрапорщика Беляева. «Тоболяк» прибыл в Семипалатинск 11 июля. Пароход «Наследница», сев на мель, задержался в пути и прибыл в Семипалатинск только 14 июля[29].

15 июля полковник Ярушин завершил организацию Семиреченского отряда. В его распоряжении находились две роты 5-го Степного полка — 158 штыков, отдельная рота капитана Ушакова — 50 штыков, Павлодарский отряд прапорщика Чернова (из состава 4-го Степного полка) — 42 штыка, 3-й Сибирский казачий полк с полусотней партизан — 457 сабель, 4 пулемета, а также 2-я Степная отдельная легкая батарея (одно орудие), всего — 54 человека комсостава, 250 штыков, 457 сабель, одно орудие, 4 пулемета и 20 автомобилей[30].

Вечером того же дня полковник Ярушин вместе со своим начальником штаба подполковником И. И. Лихановым выехал на автомобиле на пикет Алтын-Кулакский (26 верст севернее Сергиополя), назначенный для сосредоточения частей Семиреченского отряда. Общее наступление на Сергиополь предполагалось начать утром 16 июля[31].

Между тем, отряд подъесаула Г. П. Люсилина, ранее направленный в сторону Сергиополя, вечером 15 июля 1918 г. «с налета» взял город. Советский гарнизон, насчитывавший всего 40 человек, укрепился в крепости и дождался прихода подкрепления — 700 человек при 2 пулеметах и одном орудии под командованием бывшего подпоручика Иванова. Отряд подъесаула Люсилина, ввиду своей малочисленности, отступил к станции Алтын-Кулат[32]. Вскоре сюда же прибыли казаки Кокпектинской[33] и Урджарской сотен[34].

В авангарде Семиреченского отряда, выступившего в направлении на Сергииополь, двигалась автомобильная колонна и приданный ей Павлодарский отряд прапорщика Чернова. Общее руководство этой боевой группой осуществлял капитан Н. Д. Виноградов. С именем этого офицера связаны первые успехи белогвардейцев на Семиреченском фронте[35].

Вечером 18 июля авангард, возглавляемый капитаном Виноградовым, достиг пикета Алтын-Кулат, где соединился с отрядом подъесаула Люсилина и казаками Кокпектинской и Урджарской станиц. Приняв по собственной инициативе командование над всеми отрядами, Виноградов утром 19 июля провел реорганизацию казачьих сил, назначив отделеннных, взводных и сотенных командиров. Всего в его распоряжении оказалось 423 человека, в том числе 150 — в Кокпектинской, 150 — в Урджарской, 60 — в сводной и 53 — в партизанской сотнях[36]. Главные силы отряда полковника Ярушина вечером 19 июля находились на пикете Аркадском.

Противник в это время занимал позиции на возвышенностях в шести верстах к северу от Сергиополя. Силы красных достигали 600 человек при одном орудии старого образца и трех пулеметах системы «Максим». Красноармейцы были вооружены берданками с неограниченным количеством патронов[37].

20 июля капитан Виноградов предпринял наступление на передовые позиции противника. Бой продолжался 36 часов и в ночь на 21 июля завершился полной победой белых. Защищавший город красногвардейский отряд потерял около 200 человек убитыми, остальные 400 человек, частью бросив оружие, ушли в направлении Урджара. Трофеями белых стали одно орудие и три пулемета системы «Максим», их потери составили 7 человек убитыми, 20 ранеными и контуженными. Деморализации красных способствовало то, что в разгар боя командовавший ими бывший подпоручик Иванов бросил своих бойцов и бежал в Верный. Пленных белые не брали. Этим объясняется большое количество убитых со стороны красных. Преследуя бегущего противника, казаки Урджарской сотни во главе с вахмистром Костиным на следующий день уничтожили еще 50 красногвардейцев[38].

26 июля отряд капитана Виноградова взял станицу Урджарскую и, продолжая наступление, 28 июля прибыл на ночлег в село Маканчи. Утром 29-го красногвардейский отряд И. Е. Мамонтова неожиданно атаковал Маканчи. В ходе ожесточенного боя белые потеряли убитыми около 40 человек; капитан Н. Д. Виноградов был смертельно ранен. Красные потеряли убитыми около 100 человек, в том числе и своего командира И. Е. Мамонтова. Партизанский отряд капитана Виноградова, который после его смерти возглавил его брат штабс-капитан Виноградов, отступил к северо-востоку от с. Маканчи в направлении на Чугучак. Находившаяся при отряде Урджарская казачья сотня отошла с сторону с. Бахты[39].

Захват белыми Сергиополя явился сигналом для антибольшевистского восстания в казачьих станицах северного Семиречья. 23 июня начались вооруженные выступления в станицах Капальской, Саркандской, Тополевской, Лепсинской, Урджарской и других, поддержанные алашордынцами[40].

Объединившись под командованием полковника Н. Н. Вяткина, семиреченские казаки в конце июля захватили пограничное укрепление Бахты. 2 августа отряд Вяткина, насчитывавший 450 вооруженных и 120 невооруженных бойцов при 4 пулеметах, выступил из Бахтов, и вечером того же дня занял Маканчи. Село было почти полностью сожжено ушедшими красногвардейцами[41].

Часть отряда полковника Вяткина в составе 125 человек при 2 пулеметах под командой войскового старшины Бычкова двинулась из Бахтов навстречу отряду полковника Ярушина, и у села Благодатного была атакована красными во фланг. В это время к селу подошла партизанская сотня из отряда Ярушина, после чего белые отряды сами перешли в наступление, и выбили красных из Благодатного. Противник, потеряв около десяти человек убитыми, отступил к селу Некрасово, в десяти верстах к юго-востоку от Благодатного. Потери белых — два тяжело и пять легко раненых[42].

Антибольшевистское восстание в казачьих станицах Северного Семиречья и наступление белых со стороны Семипалатинска заставили советское руководство г. Верного предпринять энергичные меры для их ликвидации. В конце июля большевики сформировали Верненский сводный отряд. 1 августа этот отряд выступил из станицы Карабулакской, и на следующий день выбил повстанцев из Капала. Пополнив свои силы, красные предприняли наступление на станицы Арасан, Абакумовскую и Саркандскую. Первые два пункта были заняты без боя. Что касается Сарканда, то здесь красные не сумели добиться успеха[43].

Для руководства восставшими семиреченскими казаками полковник Ярушин направил в Сарканд войскового старшину Н. Д. Кольца, который прибыл к месту назначения 7 августа. Утром 9 августа красные предприняли наступление и ворвались в станицу. Казаки дрогнули и в панике начали переправляться через р. Сарканд в надежде найти свое спасение в горах. Войсковой старшина Кольц с револьвером в руках остановил часть бегущих и с помощью нескольких урядников создал из них ядро, к которому начали присоединяться и остальные. Бой продолжался 84 часа и закончился 12 августа. Потери казаков составили 16 убитых и 11 раненых.

К 13 августа станица оказалась в полном окружении. До конца августа красные методично обстреливали станицу из артиллерийских орудий и предпринимали решительные, но безуспешные атаки. Красные были «богато снабжены спиртом» и «лезли напролом». По признанию Н. Д. Кольца, душой обороны был вахмистр Василий Алексеевич Королев, который бросался в самые опасные места боя и личным примером ободрял слабонервных[44].

После двухнедельной осады положение защитников Сарканда стало критическим. Войсковой старшина Н. Д. Кольц записал в своем дневнике:

«22 августа …У казаков и населения подорвалась надежда на подход отряда из Сергиополя. Раздаются голоса, что их обманывают и что никакого Временного сибирского правительства не существует. Под влиянием красных (только улица разделяет линии), которые советуют выдать или покончить меня и Королева (начальник обороны), дух бойцов падает.

23 августа …Люди начинают слабеть; духота, солнцепек и вонь от трупов, которые лежат между нами и красными.

28 августа …У казаков замечается упадок духа, устойчивости, ибо надеются теперь на чужую помощь, а не на себя. Расход патронов за эту ночь не менее 4 000. Еще один такой бешеный натиск — и труды, жертвы двухнедельной борьбы сведутся к нулю. Запас патронов ничтожный. Народ нервничает»[45].

В это время Семиреченский отряд полковника Ярушина продолжал наступать вглубь Семиречья. Ближайшими задачами являлись: для правой колонны капитана Даркшевича — овладение районом Копала, для левой колонны капитана Ушакова — овладение Лепсинским районом[46].

Под натиском колонны капитана Ушакова 29 августа красные оставили Лепсинск и отошли в село Покатиловское. Белые, не задерживаясь в городе, двинулись для преследования противника в направлении на Тополевка — Покатиловское. Получив известия о падении Лепсинска, в начь на 30 августа части советского Верненского сводного отряда сняли осаду Сарканда и отступили в трех направлениях: к Абакумовской, Покатиловскому и Антоновскому. Это позволило колонне капитана Даркшевича без особых препятствий соединиться с отрядом войскового старшины Кольца, находившимся в Сарканде. В 7 час. утра 1 сентября отряд Даркшевича (рота 5-го Степного полка, сотня 3-го Сибирского казачьего полка, 3-я Сергиопольская атаманская сотня, 2-я легкая батарея и 3 пулемета) выступил из Аксы и в 16 час. прибыл в Сарканд[47].

Отряд капитана Ушакова, двигавшийся со стороны Лепсинска, 31 августа подошел к селу Покатиловскому, расположенному между станицами Саркандской и Тополевской, но взять его не смог, так как местные жители заняли жесткую оборону. 2 сентября к Покотиловскому прибыл Верненский сводный отряд красных, в результате чего отряд капитана Ушакова был вынужден снять осаду села и отступить.

Оставив часть сил в Покатиловском, красные предприняли наступление на Лепсинск, и 6 сентября выбили из него белогвардейцев. Однако, получив известия о приближении дополнительных сил белых, командование Верненского отряда приняло решение оставить Лепсинск, и 10 сентября начало отход в район села Черкасское, занимавшего центральное положение среди переселенческих населенных пунктов Лепсинского уезда. Сюда же вскоре прибыл и красноармейский отряд из Покатиловского.

По оценке исследователя С. Н. Покровского, силы, сконцентрированные в районе Черкасского, были довольно значительны. Опираясь на ресурсы района, Верненский сводный отряд имел возможность продолжать успешную борьбу с белогвардейцами. Однако 11 сентября командующий отрядом А. Петренко дал приказ на отход из Черкасского в направлении на Гавриловское, куда и прибыл 17 сентября 1918 г[48].

Между тем, командир Степного Сибирского корпуса генерал Иванов-Ринов 24 августа 1918 г. приказал начать операцию по овладению Илийским краем и городом Верным. Руководство операцией возлагалось на начальника 2-й Степной Сибирской стрелковой дивизии[49] полковника В. П. Гулидова. В его распоряжение передавались все части, состоявшие в отряде полковника Ярушина, а также первые четыре сотни 3-го Сибирского казачьего полка[50]. Принадлежавшие к составу дивизии 6-й и 8-й Степные полки в это время находились на Екатеринбургском фронте, будучи прикомандированными к 1-й Степной Сибирской стрелковой дивизии генерала Г. А. Вержбицкого. В итоге полковник Гулидов мог располагать только 5-м и 7-м Степными полками своей дивизии.

5-й Степной полк уже действовал на Семиреченском фронте. 7-й Степной полк, сформированный в Петропавловске, 7 августа передислоцировался в Омск, и с 11 августа находился в резерве Сибирской армии. В это время в его составе находилось 440 офицеров и добровольцев, 16 лошадей, 10 повозок и 3 походных кухни[51]. 25 августа полк выступил из Омска в Семипалатинск, а 26 августа следом за ним отправился и штаб 2-й Степной Сибирской стрелковой дивизии. Полк и штаб дивизии прибыли в Семипалатинск 30 августа[52].

Здесь дивизия полковника Гулидова была усилена новыми частями. В сентябре 1918 г. в станице Саркандской началось формирование шестисотенного 1-го Семиреченского казачьего полка. В состав полка вошли казаки Капальской и Саркандской станиц, а также две сотни под командованием войскового старшины Бычкова и прапорщика Козьмина, укомплектованные казаками южных станиц Семиреченского казачьего войска. Организатором полка был начальник Саркандского партизанского отряда войсковой старшина Н. Д. Кольц. Однако его кандидатура на должность полкового командира не устроила атамана Семиреченского казачьего войска полковника А. М. Ионова. В итоге командиром 1-го Семиреченского казачьего полка был назначен есаул Сибирского казачьего войска А. А. Асанов[53]. Приказом по II Степному Сибирскому корпусу от 21 сентября полк был включен в состав 5-й Сибирской стрелковой дивизии[54].

Значительную (по местным условиям) поддержку белым оказали казахские добровольцы. В июне 1918 г. в Семипалатинске был создан 1-й Алашский конный полк (Степной отряд), насчитывавший 400 бойцов во главе с капитаном Г. Н. Тохтамышевым. Тремя эскадронами, входившими в состав полка, командовали штабс-ротмистр С. Г. Высоцкий, штабс-капитан М. А. Рыбин и штабс-капитан Е. Г. Попов[55]. 21 октября Алашский полк под названием Киргизского конного полка был включен в состав частей корпуса, с подчинением во всех отношениях начальнику 5-й Сибирской стрелковой дивизии[56]. Кроме полка совместно с белогвардейскими частями Семиреченского фронта действовало несколько отдельных киргизских конных сотен и команд.

Помимо частей 5-й Сибирской стрелковой дивизии в это время в Семиречье был направлен партизанский отряд атамана Б. В. Анненкова. Этот отряд возник в еще начале 1918 г., и являлся одним из подразделений антибольшевистской организации Омского района. После выхода из подполья, в начале июня 1918 г., в распоряжении Анненкова было около двухсот человек. С 24 июня по 18 августа 1918 г. его партизанский отряд находился в распоряжении командира Чехословацкого корпуса и действовал совместно с частями Уральского корпуса Сибирской армии в районе городов Троицк и Верхне-Уральск[57].

Структура и штатный состав анненковского отряда неоднократно изменялись. Согласно приказу по Степному корпусу от 30 июля 1918 г. есаулу Анненкову разрешалось иметь в своем отряде не более двух рот пехоты, двух сотен кавалерии и двух батарей артиллерии, а для объединения деятельности частей отряда — штаб, состоящий из пяти человек, в том числе начальника отряда, начальника штаба отряда, адъютанта по строевой части, делопроизводителя и казначея[58]. С разрешения командующего армией 28 сентября 1918 г. командир корпуса приказал развернуть отряд войскового старшины Анненкова в партизанский полк трехбатальонного состава с артиллерией и конницей в прежнем составе[59]. Реальная структура партизанского отряда Анненкова отличалась от той, которая устанавливалась приказами по корпусу. По свидетельству самого атамана Анненкова, уже в августе 1918 г. он сформировал в составе своего отряда 1-й Оренбургский казачий полк, Сибирский казачий полк, Стрелковый партизанский полк, 1-й Егерский пехотный полк, артиллерийский дивизион и несколько вспомогательных подразделений[60].

В ходе инспектирования войск Семиреченского фронта 19 октября 1918 г. командир II Степного Сибирского корпуса генерал-майор А. Ф. Матковский провел смотр частей Партизанского отряда войскового старшины Анненкова. «Отличная выправка, блестящий внешний вид, стройность перестроений и движений показывает, что в надежных и умелых руках русский казак и солдат смог остаться настоящим воином, несмотря на всю пережитую Россией разруху. Особенно порадовали меня новобранцы, недавно взятые из Славгородского уезда, того, откуда их пришлось брать силой. Эти молодые солдаты, не вполне еще обмундированные, тем не менее, уже успели проникнуться духом и требованиями своего начальника…», — отмечал Матковский в приказе по корпусу от 23 октября 1918 г. Этим же приказом анненковский отряд был развернут в партизанскую дивизию, состоявшую из пехотной бригады (два трехбатальонных полка), конной бригады (два четырехсотенных полка), артиллерийского дивизиона (три батареи) и инженерной роты. Командующему дивизией полковнику Б. В. Анненкову официально разрешалось именовать себя «атаманом партизанской дивизии»[61].


* * *
С осени 1918 г. операции частей II Степного Сибирского корпуса в Семиречье продвигались с большим трудом. Прекращение наступления белых было вызвано тем, что в ближайшем тылу белогвардейского Семиреченского фронта, в районе, охватывавшем несколько переселенческих сел севернее Лепсинска, оставалась сильная группировка советских войск (Черкасская оборона), которая угрожала тыловым коммуникациям белых. Территория района «Черкасской обороны» определилась к середине сентября 1918 г. В западной его части находились села Антоновское, Черкасское и Петропавловское, в которых были сосредоточены главные силы красных; в северной части — Андреевское, Осиновское и Колпаковское; в восточной — Глиновское, в юго-восточной — Константиновское. В указанных селах находились опорные укрепленные пункты. Численность советских войск здесь составляла примерно 4–5 тыс. бойцов. Общее руководство «Черкасской обороной» осуществлял Военный совет, возглавлявшийся большевиком А. Н. Дьяченко[62].

В штабе Сибирской армии причины неудач склонны были объяснять недостаточностью сил по сравнению с противником. К 13 октября 1918 г. на Семиреченском фронте белые имели 886 штыков, 2 183 сабли, 2 орудия и 22 пулемета (см. таблицу). Силы же противника, по оценке штаба Сибирской армии, к этому времени достигали 7 тыс. штыков, 1,2 тыс. сабель, 15 орудий и 35 пулеметов. В пути на Семиреченский фронт находился отряд войскового старшины Б. В. Анненкова (780 штыков, 1 225 сабель, 8 орудий, 25 пулеметов)[63], но и с его прибытием белые не могли получить численного превосходства. К тому же, отряд Анненкова до конца декабря 1918 г. в боевых операциях не участвовал, находясь в тылу на переформировании.


--------------------------------------------------------------------------------

Начальник штаба Сибирской армии генерал П. П. Белов писал Верховному главнокомандующему генералу В. Г. Болдыреву: «Для развития наших операций во исполнение поставленной II Степному корпусу задачи по овладению Илийским краем и г. Верным является настоятельная необходимость усиления частей II Степного корпуса, действующих в Семиречье. В противном случае не только трудно рассчитывать на наше успешное продвижение в Семиречье, но является опасение, что в случае предпринятия активной операции противником — Семиреченское казачество будет обречено на гибель.

Противник, используя большевистское настроение смежной Алтайской губернии, будет угрожать нашему тылу и Сибирской магистрали». Для усиления фронта генерал Белов предлагал возвратить в состав 5-й Сибирской дивизии 18-й Тобольский и 20-й Тюменский полки[64]. Однако сложная оперативная обстановка на Западном фронте, где они находились, не позволило осуществить это предложение.

В конце октября 1918 г. советские войска предприняли наступательную операцию с целью овладения станицами Абакумовской и Аксуйской. 20 октября отряды красных, действующие со стороны Кзыл-Агача и Капала, опрокинули казачьи заслоны и подошли к Абакумовской. 23 октября белые вынуждены были оставить эту станицу[65].

24 октября 1918 г. полковник В. П. Гулидов подписал оперативный приказ № 001 по 5-й Сибирской стрелковой дивизии. Для противодействия наступлению красных со стороны Абакумовской и воспрепятствования их соединения с советской группировкой, действовавшей севернее Лепсинска, начальник дивизии поставил своим частям следующие боевые задачи:
а) Северной группе войскового старшины Копейкина (первая и пятая сотни 3-го Сибирского казачьего полка и четвертая рота 17-го Семипалатинского стрелкового полка) сосредоточиться в районе c. Стефановское (Уч-Арал) к 29 октября; вести разведку в направлении на Андреевское, Осиновское и Колпаковское. Штаб полка в с. Стефановское (Уч-Арал).
б) Западной группе полковника Глушкова (первая и третья роты и команда разведчиков 17-го Семипалатинского стрелкового полка, первая и вторая роты 19-го Петропавловского стрелкового полка, четвертая сотня 3-го Сибирского казачьего полка, Аксуйская алашская конная сотня и алашский конный дивизион, 2-я отдельная легкая батарея) действуя одновременно во взаимной связи с южной группой есаула Асанова на тыл и левый фланг красных, остановить наступление из Абакумовска и не допустить объединения с северной группой красных. Вести наблюдение на фронте Черкасское — Саратовское — Андреевское, поддерживая связь с северной группой. Штаб полка в ст. Аксуйской.
в) Южной группе есаула Асанова (1-й Семиреченский казачий полк, вторая рота 17-го Семипалатинского стрелкового полка и вторая сотня 3-го Сибирского казачьего полка) противодействовать наступлению красных со стороны Абакумовска, действуя во взаимной связи с западной группой полковника Глушкова; в случае наступления превосходящих сил красных, сосредоточившись в Сарканде, оборонять станицу до подхода 19-го полка. Штаб полка в Сарканде.

Дивизионный резерв составили шесть рот 19-го Петропавловского стрелкового полка и два эскадрона 1-го Киргизского конного полка. Ко времени отдачи приказа они находились на марше в Семиречье. Штаб 19-го полка располагался в Сергиополе, штаб Киргизского полка — в Семипалатинске[66].

Контратака Абакумовской, предпринятая белыми 27 октября со стороны станиц Саркандской и Аксуйской, не увенчалась успехом. Повторное наступление на Абакумовскую 18 ноября также было отбито красноармейцами[67]. Советские войска все же не сумели полностью выполнить свою задачу. Станицу Аксуйскую, обороняемую частями полковника Глушкова, им взять так и не удалось. Станица Абакумовская оставалась в руках красных чуть больше месяца. 2 декабря этот населенный пункт был вновь взят белыми[68].

Белогвардейское командование вынуждено было временно отказаться от наступления на Верный. Как видно из приказа № 001, задачи, поставленные частям 5-й Сибирской стрелковой дивизии, ограничивались сохранением сложившейся к тому времени оперативной обстановки на Семиреченском фронте. Как показали события последующих месяцев эта ситуация вполне устраивала и командование советских войск. Малонаселенность театра военных действий, отсутствие надежных путей сообщения и наступившие холода привели к временному затишью на фронте.

Социально-политическая обстановка в этом регионе не благоприятствовала белым. Капитан А. Л. Симонов в докладе, адресованном генерал-квартирмейстеру Ставки Верховного главнокомандующего, писал: "Среди казаков (наиболее богатая часть населения), считавших себя собственниками края, была пропаганда уничтожения всего не казачьего населения. Это известно всему краю. Поэтому теперь большевики на все призывы сложить оружие отвечают: «Отступать нам некуда, потому что мы не хотим бросать свои земли, сдаваться не можем, потому что нас перебьют безоружных». Советские войска Семиреченского фронта состояли, главным образом, из крестьян — бывших туркестанских стрелков, имевших опыт мировой войны и в качественном отношении не уступавших белогвардейцам. По словам А. Л. Симонова, обстановка борьбы была такова, что белым войскам приходилось «драться за каждый шаг, за каждый дом»[69].

Главная задача, стоявшая в 1918 г. перед частями II Степного Сибирского корпуса в Семиречье (взятие Верного), осталась невыполненной. Вплоть до начала 1920 г. белые войска Семиреченского фронта оставались примерно на тех же рубежах, что и осенью 1918 г. Командование белых не имело возможности создать здесь численного преимущества над противником, так как все свободные резервы Сибирской армии направлялись на главный в стратегическом отношении Уральский фронт.

Казахское население Северного Семиречья склонно было поддерживать белогвардейцев. Однако командование Сибирской армии не использовало в полной мере этот контингент для увеличения своих сил в Семиречье. Тому были объективные причины. Советские войска в Семиречье состояли главным образом из русских крестьян-переселенцев. Вовлечение в вооруженную борьбу большого количества казахов, в условиях малочисленности русских белогвардейских войск, неизбежно привело бы к ситуации, когда гражданская война в Семиречье вылилась бы в форму противостояния между коренным казахским населением и русскими. Учитывая автономистские тенденции в политике Алаш-Орды, Временное Сибирское, а затем и Российское правительства весьма опасались развития событий по подобному сценарию. В связи с этим следует признать, что общий для Белого движения лозунг восстановления «единой и неделимой России» в данном случае вступал в противоречие с главной его целью — ликвидацией большевизма.

Примечания:

Покровский С. Н. Победа Советской власти в Семиречье. Алма-Ата, 1961; Он же. Разгром интервентов и внутренней контрреволюции в Казахстане 1918 — 1920. Алма-Ата, 1967.
Филимонов Б. Б. На путях к Уралу. Поход степных полков. Лето 1918 года. Шанхай, 1934. С. 17–18; Ларьков Н. С. Начало гражданской войны в Сибири: Армия и борьба за власть. Томск, 1995. С. 231;. Вегман В. Сибирские контрреволюционные организации 1918 г. // Сибирские огни. 1928. № 1. С. 140.
Ибраев Ж. По горячему следу // Мы из ЧК. Алма-Ата, 1974. С. 9–11.
Вегман В. Указ. соч. С. 143–145.
За Родину (Семипалатинск). 1919. 12 июня.
Ибраев Ж. Указ. соч. С. 12–13.
Филимонов Б. Б. Указ. соч. С. 17–20.
Шулдяков В. А. Гибель Сибирского казачьего войска. 1917 — 1920. Кн. 1. М., 2004. 72–73.
Приишимье. 1918. 2(15) июня; Шулдяков В. А. Казачество Приишимья в начале Гражданской войны (лето 1918 г.) // Коркина слобода. Краеведческий альманах. Вып. 4. Ишим, 2002. С. 35.
За Родину. 1919. 4 июня.
Сибирские Огни. 1928. № 1. С. 143–146; Свободная Речь. 1918. 26 июня; За Родину. 1919. 4 июня.
Канский земский голос (Канск). 1918. 15 авг.
ГАРФ. Ф. 170. Оп. 1. Д. 16. Л. 3.
Свободная речь (Семипалатинск). 1918. 19 июня.
За Родину. 1919. 12 июня.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 52. Л. 78.
Сибирские огни. 1928. № 1. С. 146.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 89. Л. 21.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 52. Л. 78.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 58. Л. 123–124, 185–187.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 58. Л. 154, 174.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 34; РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 89. Л. 21.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 36. Л. 54.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 41; РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 89. Л. 21.
Аманжолова Д. А. Казахский автономизм и Россия. История движения Алаш. М., 1994. С. 52–53.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 160. Л. 18.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 83. Л. 5.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 8. Л. 25.
РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 50. Л. 1–3.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 160. Л. 154.
РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 50. Л. 1- 3.
РГВА. Ф. 39488. Оп. 1. Д. 8. Л. 55.
Сотня была сформирована по распоряжению начальника Семипалатинского областного военного штаба в станице Кокпектинской 14 июля 1918 г. В ее состав вошли 119 казаков станицы Кокпектинской и 39 казаков станицы Булонской. Командовал сотней вахмистр Вишняков. По сформировании сотня выступила из Кокпектинской в сторону Сергиополя на соединение с отрядом подъесаула Люсилина (РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 8. Л. 55).
Сотня была сформирована из семиреченских казаков, которые (вероятно накануне взятия красногвардейцами станицы Урджарская, 8 июля 1918 г.), будучи безоружными, выступили в сторону Сергиополя с целью соединиться с войсками Временного Сибирского правительства. 15 июля полковник Ярушин выслал один грузовик с оружием на пикет Инрекейский для вооружения Урджарской сотни. Командовал сотней вахмистр Костин (РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 50. Л. 3).
Свободная Речь. 1918. 6 авг.
Там же.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 8. Л. 57.
Свободная речь. 1918. 23 июля, 6 авг.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 8. Л. 93; Ф. 39617. Оп. 1. Д. 83. Л. 6, 8; Гражданская война в Казахстане. Летопись событий. Алма-Ата, 1974. С. 69.
Аманжолова Д. А. Указ. соч. С. 54.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 83. Л. 9–10; Свободная речь. 1918. 8 авг.
Свободная речь. 1918. 9 авг.
Покровский С. Н. Победа Советской власти в Семиречье. Алма-Ата, 1961. С. 181–182.
[44] РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 41. Л. 2; Д. 51. Л. 2–4.
Покровский С. Н. Указ. соч. С. 182.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 150. Л. 1.
РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 43. Л. 1, 3; Д. 51. Л. 10; Черкасская оборона (июнь 1918 — октябрь 1919). Документы и материалы. Алма-Ата, 1968. С. 51–52.
Покровский С. Н. Указ. соч. С. 184–185.
Приказом по Сибирской армии от 26 августа 1918 г. 2-я Степная Сибирская стрелковая дивизия была переименована в 5-ю Сибирскую стрелковую, а входившие в ее состав 5-й, 6-й, 7-й и 8-й Степные полки стали именоваться соответственно 17-м Семипалатинским, 18-м Тобольским, 19-м Петропавловским и 20-м Тюменским Сибирскими стрелковыми (РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 256. Л. 24).
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 1. Л. 17.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 93. Л. 9, 11.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 1. Л. 19; Ф. 39617. Оп. 1. Д. 92. Л. 51.
РГВА. Ф. 39615. Оп. 1. Д. 41. Л. 18, 31.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 199.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 36. Л. 11; РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 58. Л. 154.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 241.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 1. Л. 8, 18.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 100.
Там же. Л. 215.
Заика Л. М., Бобренев В. А. Атаман Анненков. // Военно-исторический журнал. 1991. № 3. С. 70.
ГАРФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 38. Л. 245.
Покровский С. Н. Указ. соч. С. 244–245.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 13. Л. 7; Ф. 39617. Оп. 1. Д. 63. Л. 9.
РГВА. Ф. 39617. Оп. 1. Д. 63. Л. 9.
Покровский С. Н. Указ. соч. С. 190.
РГВА. Ф. 39498. Оп. 1. Д. 2. Л. 17.
Покровский С. Н. Указ. соч. С. 190.
РГВА. Ф. 39466. Оп. 1. Д. 49. Л. 15.
ГАНО. Ф. П. 5. Оп. 6. Д. 126. Л. 142.

Глава 6. КУЛЬДЖИНСКИЙ ВОПРОС В РУССКО-КИТАЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 70-Х ГГ. ХIХ В.
http://new.hist.asu.ru/biblio/ruskit/06.html

Весна 1872 г. началась с осложнений в отношениях между Колпаковским и прибывшим в Чугучак на переговоры о возвращении Илийского края Китаю цзяньцзюнем Жун Цзюанем. Поводом к конфликту послужило выставление русскими пограничными властями пикета неподалеку от развалин Чугучака. Объясняя туркестанскому г-г Кауфману причины самовольных действий на территории Китая, семиреченский военный губернатор докладывал 5 июня того же года, что прибывший для принятия Кульджинского края цзяньцзюнь Жун обосновался в Чугучаке и сразу же начал проводить в отношении России недружественную политику. Он установил тайные связи с российскими приграничными казахами, начал жаловать их владельцев китайскими знаками отличия, чинами и "вообще напрягает все усилия, чтобы привлечь к себе кочевников и подготовить в среде их благоприятную китайцам партию". Распространяет слухи о переносе китайской границы до Сергиополя, посылает свои письма и эмиссаров в Кульджу с угрозами мусульманам и приказами калмыкам и другим буддистам готовить провиант для китайских войск, что "возбудило сильное волнение в населении Илийской долины". Колпаковский в своих письмак к Жуну просил цзяньцзюня воздержаться от распространения подобных слухов, а тем более недружественных России действий.

"Но китайский сановник. - указывал Колпаковский, - и поныне продолжает держаться принятого им образа действий, несмотря на все знаки внимания, предупредительности и должного сану его почтения, которые оказаны ему во время поездки его в Сергиополь и во все продолжение сношений со мною".

Скоро агитация цзяньцзюня начинает приносить свои плоды. В начале апреля 1872 г. русским пограничным властям стало известно о намерении ряда казахских волостей откочевать в Китай. До этого Жун приказал собранным в Бахтах по просьбе цинского правительства китайским эмигрантам переселиться в Чугучак и приступить к восстановлению крепости и города. Тогда же весной из Улясутая в Чугучак прибыл транспорт с оружием и военными припасами. Все это, делал вывод Колпаковский, свидетельствовало

"о намерении Жуна образовать в Чугучаке военный пункт из вооруженных китайских эмигрантов, взятых из Бахтов, для действий на умы пограничных киргиз и кульджинского населения: давало китайцам важную точку опоры при будущих переговорах о границе, ибо они могли бы ссылаться на фактическое занятие ими долины Эмиля".

Кроме того этим шагом Колпаковский рассчитывал сделать уступчивым цзяньцзюня Жуна на его переговорах с российским уполномоченным. Все эти причины и побудили военного губернатора Семиречья приказать начальнику Южно-Тарбагатайского отряда выдвинуть военный пост к Чугучаку, "чтобы заявить этим фактически права наши на долину Эмиля и развалины Чугучака, как результат завоевания Кульджинского ханства". Прибывшему в Сергиополь на встречу с русским комиссаром цзяньцзюню Жуну Г.А. Колпаковский без всякой дипломатии заявил, что территория Чугучака принадлежит русским по "праву завоевания Кульджинского ханства". И уже собирался послать приказание начальнику Южно-Тарбагатайского отряда занять сам город, как в Сергиополь прибыл на переговоры генерал Богуславский и велел отменить приказ. Вследствие чего полусотня казаков, простояв с 6 по 10 мая 1872 г. в двух верстах от Чугучака, вернулась в расположение отряда на Кок-Тум. Докладывая об этом инциденте Кауфману семиреченский губернатор настаивал на удалении Жуна из Чугучака в Кобдо1

По обоюдной договоренности русского и китайского правительств в Сергиополе (ныне Аягуз) 8 мая 1872 г. состоялась встреча уполномоченных. Со стороны России на нее прибыл генерал-майор Д. Богуславский, из Китая - илийский цзяньцзюнь Жун Цзюань. Представитель России заявил цинскому уполномоченному, что для возвращения Кульджи цинская сторона должна принять следующие условия : 1) Исправление границ, обозначенных Чугучакским договором ("...по хребтам, окаймляющим долины рек Или, Эмиля и пересекающим долину Черного Иртыша"); 2) Допущение наших торговцев внутрь Китая ("...через Кобдо и Улясутай, а также через Кульджу, и Чугучак, и Урумчи, Хами, западным воротам Великой стены в центр империи"); 3) Учреждение наших консульств в главных торговых пунктах Джунгарии, Монголии и Кашгара. Свои они могут заводить у нас, где желают; 4) Вознаграждение нас за убытки, понесенные нами при разорении дунганами Улясутая, Чугучака и пр., и за издержки на содержание на границе наблюдательного отряда". Без завоевания цинскими войсками соседних с Или территорий "мы Кульджи не отдадим, не допуская по соседству с нашими среднеазиатскими владениями образования маньчжурского оазиса, окруженного враждебным к нему населением"2. Хотя накануне этой встречи русский посланник в Пекине Влангали информировал цинское правительство о том, что возвращение Илийского края Китаю возможно лишь при условии достаточных у Жун Цзюаня вооруженных сил для фактического занятия и контроля края и объявления амнистии местному населению, цинский представитель отказался обсуждать какие-либо условия и потребовал немедленной сдачи края 3. Он заявил Богуславскому, что

"явился не для переговоров (на что у него нет полномочий), а для вступления в управление Кульджой, что войск с ним правда нет, но они придут со временем, а пока жители, конечно, охотно подчинятся его власти, узнав, что он привез амнистию" 4.

Поскольку ни официальных полномочий, ни войск для приема Илийского края у цзяньцзюня не было российская сторона неожиданно для китайской делегации прервала переговоры, причем сделано это было достаточно бесцеремонно и оскорбило представителя Китая. Генерал Богуславский направился из Сергиополя в Верный, а оттуда в Кульджу. Информируя русского посланника в Пекине Влангали о причинах срыва в Сергиополе переговоров Горчаков отмечал, что китайский сановник

"не был снабжен никакими полномочиями или инструкциями относительно западно-китайских дел и что китайское правительство, назначая уполномоченного, имело только в виду получить из наших рук, занятый нашими войсками Кульджинский край. При этом оно не допускало, по-видимому, необходимости заключения каких-либо дополнительных условий, которые обеспечивали бы на будущее время наши военно-административные и торговые интересы на китайской границе",

при таких обстоятельствах русский уполномоченный посчитал невозможным вести какие-либо переговоры. Чтобы такой исход дела не оказал неблагоприятного впечатления на китайское правительство, Горчаков рекомендовал посланнику в деликатной форме объяснить цинским министрам причины срыва переговоров, заверив их, что

"наши истинные намерения нисколько не противоречат интересам Китая, и что все действия наши имеют главною целью скорейшее подавление восстания и водворение порядка и благоустройства" 5.

Опасения русского правительства относительно негативной реакции цинского двора на срыв переговоров в Сергиополе подтвердились и посланнику в Пекине Влангали потребовалось приложить много усилий, чтобы убедить цинских сановников в том, что передача Илийского края Китаю несвоевременна, что лишенные сообщения и помощи из Китая маньчжуры не смогут его удержать. Переговоры о возвращении края были перенесены в Пекин. В записке в Цзунлиямынь от 6 июля 1872 г. российский посланник вынужден был вновь разъяснить позицию русского правительства, считавшего невозможным передать край под управление илийского цзяньцзюня Жуна. Передача края может состояться только тогда, убеждал цинских сановников Влангали, "когда власти ваши имеющимися у них средствами в состоянии будут удержать там порядок и спокойствие..., пока не будет обеспечено сообщение с Великой стеной или Внутренним Китаем... Образование в Или маньчжурского оазиса, окруженного враждебным к нему элементом и отрезанного от Пекинского правительства может иметь пагубные последствия и возобновить беспорядки в пограничном с нами крае, ибо маньчжурские власти, не обеспеченные в своей поддержке из Внутреннего Китая и даже в сообщениях с ним, рискуют быть свергнутыми при первом случае". Посланник просил цинское правительство рекомендовать своему комиссару избегать столкновений с русскими войсками и в связи с этим не выставлять пикеты и посты в Тарбагатае и переходить на территорию занятую русскими войсками, заявляя при этом, что "право ваше на эту область мы не оспариваем, но мы имеем также право требовать, чтобы на вашей границе не был бы вечный беспорядок..." 6. Позже, анализируя последствия одностороннего прекращения переговоров и отказ российского правительства вернуть Кульджу, Влангали отмечал, что эти обстоятельства совершенно изменили отношение цинского двора к России.

"Не желая вникнуть в наше положение, заблуждаясь насчет сил своих на крайнем Западе, не отдавая себе отчета в изменившихся политических условиях среднеазиатских стран, правительство богдохана отдало себя всецело чувству досады по поводу того, что домогательства его не были немедленно удовлетворены... Китайцы с свойственной им подозрительностью, усомнились в искренности намерений наших и искали в завоевательных замыслах объяснение нашим действиям. Неосторожные заявления неоднократно сделанные после того нашими пограничными властями, равно как и подстрекательства иностранной печати только подтвердили возникшие подозрения... усилили их злобу к нам... доверие заменилось полнейшим нерасположением"7.

Между тем цзяньцзюнь Жун Цзюань обосновался поблизости Чугучака, начал собирать войска и готовиться к походу на Манас. Русская туркестанская администрация ужесточила требования к китайским властям. Так, узнав о разграблении русского торгового каравана в Шихо и угоне скота китайскими партизанами - туаньлянями во главе с Сюе Сюе-гуном - в русских документах - Шушегуном, потребовала немедленно разыскать и наказать виновных и выплатить сумму ущерба. "В случае же неисполнения этих требований..., угрожал губернатор, - все племена, обитающие на юге и на западе от Кур-Кара-усинской пикетной линии будут подчинены нашей власти". Цзяньцзюнь Жун проигнорировал угрозу, заявив, что он прибыл в Чугучак не для расследования инцидентов, а для "принятия Илийской провинции и просил уведомить его, когда таковая будет ему сдана". Вину же за разграбление русского торгового каравана возлагал на предводителя дунган Тау-Ахуна8. Получив ответ Жун Цзюаня, генерал Колпаковский поставил перед Кауфманом вопрос о необходимости привести в исполнение угрозу и занять территорию Синьцзяна вплоть до г. Шихо, который также должен быть захвачен. Занятием этой территории русские, по его мнению, подчиняли бы своей власти кочующие там племена, обеспечивая тем самый безопасный торговый путь в Манас, снимая угрозу китайского вторжения в Кульджинский край с севера и перекрывали войскам Жун Цзюаня путь продвижения из Чугучака к Манасу и Урумчи9.

Отказ русского правительства в 1872 г. возвратить Кульджу, опасения цинского правительства, что русские могут захватить всю Джунгарию, резко ухудшили взаимоотношения России и Китая. Это ухудшение отношений сразу же выразилось в ряде конкретных действий цинских властей. Китайская сторона оставила без всякого удовлетворения претензии русской администрации Семиречья о возмещении материального ущерба за разграбление русского торгового каравана в Шихо в 1872 году 10. Отвергло требование возместить материальные потери за разграбление восставшими русского консульства, лавок и складов российских купцов в Улясутае. Под различными надуманными предлогами цинское правительство уклонялось от переговоров по пересмотру Правил сухопутной торговли, поставив обсуждение этого вопроса в зависимость от возвращения Россией Кульджи.

Жун Цзюань обложил тяжелой пошлиной в размере 1/30 от стоимости товара русских купцов в Чугучаке. С каждой двери в лавке или в доме купцы также должны были платить по 50 коп. Протесты русских пограничных властей были оставлены им без внимания. Посланному в Чугучак Колпаковским асессору Головкину Жун Цзюань заявил, что российские караваны "без уплаты пошлины ни в каком случае далее Чугучака пропущены не будут". Давая оценку этим действиям китайского генерала чиновник по дипломатическим поручениям при туркестанском генерал-губернаторе Вейнберг подчеркивал, что

"подобное бесцеремонное нарушение трактатов со стороны амбаня, обусловливается последними успехами китайцев над дунганами и близостью китайских войск. Из этого можно вывести заключение, каким тоном заговорят китайцы, если им удастся сломить Якуб-бека и со временем водвориться в Кульдже" 11.

Наши претензии, констатировало российское посольство в Пекине

"оставляются по целым годам без последствий; самые явные нарушения договоров китайскими чиновниками и произвол их оправдываются, а с другой стороны, проявляется строгая требовательность в случаях маловажных отступлений от договоров с нашей стороны".

Это подрывает престиж и достоинство России, наносит материальный ущерб, долготерпение российских властей только поощряет китайскую сторону на все новые антироссийские акции, почему, делал вывод Е.К. Бюцов, "Снисходительность наша должна уступить место более твердой политике"12.

Между тем известия о переговорах в Сергиополе и Пекине о передаче Или Китаю взбудоражили население Кульджинского края. По дороге и по приезде генерала Богуславского в Кульджу он был осаждаем депутациями от разных племен края. Русский комиссар заявил им буквально следующее:

"Возвратитесь спокойно к вашим занятиям. Государь не думает отдавать вас власти китайцев. Я напишу о выраженных вами чувствах преданности государю и по возвращении еще лично буду ходатайствовать, чтобы вы были оставлены под покровительством белого царя и вы, между тем, старайтесь заслужить эту милость строгим и безусловным повиновением начальникам, поставленным над вами от государя"13.

Объявление Богуславского об оставлении края под властью России, отмечала кульджинская администрация, "возбудило общую и вполне искреннюю радость не только в мусульманских племенах (таранчах, дунганах и киргизах), но даже в среде буддийских племен, хотя в меньшей степени" 14. Объезжая край и знакомясь с настроением населения на местах, Богуславский отмечал в своих записках, что мусульмане не скрывали своей решимости "не доставаться живыми китайцам". Власть русских при всех ее издержках, принесла в край стабильность, порядок. Вдохнула в население уверенность за свое хотя бы ближайшее будущее.

"Все население, не исключая киргиз и калмыков, которые при таранчинском владычестве не имели пашен, - отмечал Богуславский, - с открытием весны усердно принялось за хлебопашество: Посевы по всему району произведены в весьма широких размерах. Удачная весна, хорошие всходы и обильные дожди... подают надежды на изобильный урожай, который произведет самое благоприятное влияние на улучшение быта населения, изнуренного восьмилетними смутами и частию пострадавшего от неурожая прошлого года" 15.

Проехав всю Илийскую долину, побывав во всех сколько-нибудь значительных поселениях и расспросив жителей, писал 21 мая 1872 г. Богуславский Кауфману,

"я пришел к непоколебимому убеждению, что отдавать Кульджу китайцам нам не следует. Судя по той ненависти, которуя я нашел в дунганах и таранчи против манджурской власти, эта последняя никогда уже не может утвердиться в этом крае". [Возвращение края Китаю повлечет за собой] "только новую, может быть более чем прежде страшную резню и вторичное занятие страны нашими войсками"16.

Отказ русского правительства передать Илийский край в управление цзяньцзюню Жун Цзюаню вызвал среди официальных лиц на местах новую волну дискуссий о судьбе этого края. Вопрос о Кульдже оказался в "подвешенном состоянии" и местная кульджинская и семиреченская администрация оказались в затруднительном положении. Местные чиновники считали, что Кульджу необходимо оставить во владениях Российской империи. Наиболее полно эту позицию в начале 70-х гг. обосновал в своей записке туркестанскому г-г барон А.В. Каульбарс.

"Присоединение Кульджи, - считал он, - представляет нам значительные выгоды во всех отношениях, не говоря уже о вероятности возобновления наших торговых сношений с Урумчи, Кюмюлем (Хами) и Внутренним Китаем, оно непосредственно даст нам: 1. Около 100 000 новых подданных, из которых почти половина оседлая; 2. Преизобилующую всякого рода природными богатствами страну, некоторые ныне необитаемые пространства которой чрезвычайно удобны для колонизации; 3. Даст нам хорошие естественные границы; 4. Подчинит нам все киргизские роды, причем надо заметить, что без этого почти немыслимо уничтожение пограничной баранты, а вместе с тем полное водворение спокойствия и безопасности в области; 5. Откроет нам все течение судоходной ( по имеющимся сведениям от Балхаша до Кульджи) р. Или, которой быть может в недалеком будущем предстоит иметь важное торговое значение для области".

Нельзя также не считаться с угрозой захвата Илийского края Якуб-беком, войска кото-рого стоят под Урумчи. Если он возьмет этот город, полагал Каульбарс, он прервет торговлю России с Внутренним Китаем через Синьцзян. "Настала решительная минута, - восклицал автор, - быть или не быть нашей западно-китайской торговле" 17. В конце июля и по 10 сентября 1874 г. в Семиречье и Кульджинском крае в сопровождении Колпаковского побывал туркестанский г-г Кауфман, где он заболел лихорадкой. Не скрывая своего удовлетворения, он 29 сентября сообщал правительству, что население Кульджинского края уже вполне освоилось с установленными русскими властями порядками. Хотя подати, взимавшиеся ранее маньчжурскими властями с населения края "были весьма незначительными, но за то китайские чиновники обирали народ самым бессовестным образом". Русские власти установили налог в размере трех рублей серебром с кибитки или с дома, чем население "нисколько не тяготится" 18. Оценивая высказанные аргументы "за" и "против" возвращения края Китаю и склоняясь к последней точке зрения, губернатор просил правительство решить этот вопрос как можно быстрее, "чтобы стать в определенные отношения к населению и к китайскому правительству"19. Губернатор высоко оценил деятельность семиреченской администрации. "Хорошо знакомая с потребностями и нуждами местного оседлого и кочевого народонаселения, весьма удачно улаживает дела между киргизами и русскими переселенцами". Например, администрации Колпаковского удалось прекратить многолетнюю вражду между сарыбагишами и богинцами. "Они мирно кочуют теперь в прекрасных горных долинах между Нарыном и Иссык-Кулем..." Благодаря энергии и распорядительности губернатора Семиречья и его помощников созданы нормальные условия жизни в Кульджинском крае, мешает лишь "неизвестность и неопределенность положения Кульджинского края..." Эта неопределенность сдерживает развитие торговли и промышленности. До сих пор все пространство от Кульджи до Борохудзира

"груда пепла и развалин, между которыми до настоящего времени белеют черепа несчастных пассивных жертв мусульманского фанатизма. Печальные остатки многолюдных прежде гг. Чим-пан-дзи, Алим-пу, Чин-ча-ходзи, Суй-дуна, новой Кульджи, Бояндая свидетельствуют о вандализме дунганских скопищ".

Туркестанский г-г согласился с мнением Колпаковского и Полторацкого, что политика невмешательства России в дела Западного Китая в самом начале мусульманской инсуррекции была ошибочной.

"Всякое движение нашего Борохудзирского отряда за Усек, наверно, спасло бы тогда всю эту прекрасную местность от постигшего оную разорения, а вместе с тем подобная диверсия, вероятно, сохранила бы еще надолго китайское владычество:Но тогда не сочли нужным вмешиваться в происходящую на наших глазах резню и отряд оставался неподвижным" 20.

В 1872 г. русско-китайские отношения в Синьцзяне осложнились еще одним обстоятельством: обращением дунган к пограничным русским властям с просьбами о приеме их в подданство России. В 1872 г. ополчения Дунганского союза - Цинчжэн-го потерпели поражение в боях с войсками Якуб-бека. Потеряв Урумчи и Турфан глава государства Давут-халифа (в русских документах Хазрет-Дауд) бежал в Манас и обратился к русским властям за помощью. В письме к командующему войсками Семипалатинской области генерал-майору Полторацкому он просил спасти "жен и детей его страны" и "прислать одну или две тысячи войск для отражения наступления Якуб-бека" 21. Туркестанский губернатор Кауфман, сообщая об этих просьбах военному министру Д.А. Милютину, предписал
военному губернатору Семиречья Колпаковскому заявить дунганским послам, что защита дунган является обязанностью китайского правительства, подданными которого они являются 22. Из расспросов прибывших к Полторацкому посланцев стало известно, что дунгане помирились с китайскими "парти-занами" 23 и "действуют вместе против Якуб-бека". Однако, как заявил посланец дунган Едрыс-Магомет, "чувствуя себя не в силах отстоять свою независимость от кашгарцев без посторонней помощи, они просят принять их не только под покровительство, но просто в подданство белого царя". В ответ на эту просьбу, еще не имея никаких инструкций сверху, Полторацкий заявил, что император России не желает дальнейшего расширения своих владений и поэтому он даже не осмелится передать ему прошение дунган о подданстве. Помощь русских войск, даже если бы она и была оказана дунганам в их борьбе с кашгарцами, не решит их проблем. Русский чиновник предложил дунганам помириться с китайским правительством, вновь признать над собой власть цинского императора, который готов объявить им прощение. На это предложение дунганские послы заявили, что они лучше

"лягут до последнего и перережут своих жен и детей, прежде чем достаться китайцам: Если русские не хотят их подданства, они в крайнем случае скорее подчинятся правоверному Якуб-беку, нежели кяфирам китайским" 24.

Докладывая о ходе переговоров с дунганскими представителями г-г Западной Сибири Хрущову, Полторацкий подчеркивал, что намерение правительства России как можно быстрее передать власть в Илийском крае Китаю, чревато столкновениями с мусульманами. В случае передачи края Цинам, заключал генерал, мы должны быть готовы

"выдержать самую ожесточенную борьбу со всем мусульманским населением Западного Китая, которая в самом благоприятном для нас исходе, может кончиться поголовным истреблением этого населения. Первым же последствием такой меры будет полное слияние Дунганского владения с Алтышаром и решительное усиление значения Якуб-бека".

Командующий войсками Семипалатинской области предлагал пойти на риск и пренебрегая неприязнью Пекина "поддержать дунган против Якуб-бека и тем положить основание новому вассальному нам Дунганскому владению"25. Полторацкий предложил занять Урумчи и вместе с дунганами ударить по Якуб-беку. Докладывая о прошении дунган и о предложениях в связи с этим командующего войсками Семипалатинской области военному министру Милютину г-г Западной Сибири Хрущов высказал свое несогласие с ними. Если

"положить основание новому вассальному нам дунганскому владению, независимость которого от Китая в этом случае должна быть определенно высказана, [то] возрождение такого владения на северо-востоке Туркестанского края, в то время когда он замкнут на юге рядом независимых мусульманских владений, может породить в них стремление к самостоятельному политическому существованию и во всяком случае усложнит положение дел на этой окраине империи и вовлечет нас в ряд действий, исход которых определить весьма затруднительно" 26.

В начале сентября 1872 г. во время пребывания Полторацкого в Зайсанском посту, туда прибыла очередная дунганская депутация. Послы вручили русскому генералу ответное письмо от Хозрета- Дауда. В новом послании содержались прежние просьбы о военной помощи дунганам в их борьбе с Якуб-беком. Посланцы правителя дунган говорили русским чиновникам, что

"по составу и вооружению своему: могут еще бороться с кашгарцами, но последние теснят их главным образом тем, что препятствуют сбору хлеба и перехватывают транспорты с продовольствием, так что в ближайшем будущем они волей или неволей должны будут покориться Якуб-беку".

Примерно в это же время русским властям стало известно о том, что цинские власти пытались установить контакты с дунганами. Из Чугучака в Манас приезжал амбань с предложением признать власть богдыхана. Однако дунгане уклонились от каких-либо переговоров с Цинами. Обращаясь с повторной просьбой о приеме в подданство России, дунгане подчеркивали, что они вынуждены были взяться за оружие, "подвергаясь несмываемым оскорблениям и уничтожениям". Однако на смену изгнанным маньчжурам появились кокандцы, которые

"всюду свирепствуют и грабят, край в беспокойстве и мы убедительно просим высокое правительство послать к нам со всей поспешностью войско, дабы общими силами истребить коканцев и тем спасти народ от великих бедствий. Если помощь опоздает, земля эта не будет более нашей. Наши два народа (разумеется русские и дунгане) *, (* Примечания переводчика.) отныне став одной семьей, мы только жела-ем соединиться (с вами) воедино. Все наши сердца и помыслы, все наши лучшие качества, дабы совокупными силами, уничтожив мятежников (кокандцев), вечно жить в мире и дружбе, вечно опираться друг на друга, что будет великим счастьем не для одного человека, но поистине для всей Поднебесной (т.е. Вселенной)" 27.

В июле 1872 г. к Колпаковскому с просьбой о принятии дунган в российское подданство обратился командующий дунганскими войсками пяти городов Ту-ахун. Губернатор заранее запросил соответствующие инструкции у Кауфмана. Последний предписал ему отвечать в том смысле, что поскольку дунгане являются подданными богдыхана, то и защита их лежит на китайском правительстве, которое всем, кто повинится в своих проступках, дарует амнистию. Однако в ответ на предложение Колпаковского обратиться с этой просьбой к богдыхану, который обещает им амнистию, дунганский военачальник заявил, что он не верит обещаниям Цинов об амнистии, ибо в 1864 г. именно богдыхан "дал повеление истребить китайских мусульман..." Отказывая Ту-ахуну в просьбе, Колпаковский заявил, что Россия и Китай находятся "в вековых дружественных сношениях, то почитая Урумчинские земли принадлежащими Китаю, мы не можем послать туда без согласия китайцев свои войска", так как защита дунганских земель лежит на правительстве богдыхана 28. 21 июля 1872 г. Колпаковский писал Кауфману о тяжелом положении, в котором оказались дунгане: "Привыкшие к грабежам китайцы, союзные ныне с дунганами, производят вне городов настоящие разбои. Жители городов дунгане поставлены между двух огней: с одной стороны грабят их и истребляют войска Якуб-бека, начальники которых прибегают к всевозможным жестокостям и насилиям, отнимая у дунган жен, дочерей и последнее имущество, с другой стороны, китайцы своими разбоями и убийствами прекратили всякое сообщение между городами, жители которых не смеют выходить из своих жилищ даже для сбора хлеба: Отчаянное положение дунган приводит их к мысли о поголовном переселении на Или под наше покровительство". Однако направлявшееся в русские границы дунганское население китайские партизаны вырезают по дороге 29. Отказ русского правительства в помощи привел вскоре к полному подчинению дунган власти Якуб-бека. Решение же Кульджинского вопроса отложено на неопределенное время.

Примечания

1 ЦГА РУ. Ф. И-715. Оп. 1. Д. 51. Л. 140-144.

2 РГВИА. Ф. 447. Д. 9. Л. 1-2. Эта инструкция была утверждена императором Александром II 16 марта 1872 г.

3 Гуревич Б.П. История "Илийского вопроса" и ее китайские фальсификаторы//Документы опровергают. Против фальсификации истории русско-китайских отношений. М., "Мысль", 1982. С. 444-445.

4 РГВИА. Ф. 447. Д. 9. Л.Л. 1-8.

5 ЦГА РУ. Ф. И-715. Оп. 1. Д. 51. Л. 187-191.

6 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 9. Л. 9-12.

7 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6885. Л. 20-25.

8 АВПРИ. Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. 1873 г. Д. 21. Л. 31об.-32.

9 АВПРИ. Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. 1873 г. Д. 21. Л. 31об.-32.

10 Кожирова С.Б. Российско-китайская торговля в Центральной Азии (вторая половина ХIХ - начало ХХ вв.). Астана, 2000. С. 57-58.

11 АВПРИ. Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. 1873 г. Д. 21. Л. 220 об.-221.

12 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6885. Л. 24-25.

13 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 191.

14 Там же. С. 186-187.

15 Там же.

16 ЦГА РУ. Ф. И-715. Оп. 1. Д. 51. Л. 87-88.

17 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6839. Л. 27-28.

18 АВПРИ.Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. 1873 г. Д. 21. Л. 99-99 об.

19 Там же.

20 АВПРИ. Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. 1873 г. Д. 21. Л. 94-97 об.

21 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6854. Л. 99-100.

22 Там же. Л. 71-72.

23 О китайских "партизанах" их взаимоотношениях с Якуб-беком и дунганами см.: А.Ходжаев. Цинская империя, Джунгария и Восточный Туркестан. М., 1979. С. 55-58.

24 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6854. Л. 100-102.

25 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6854. Л. 100-102.

26 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6854. Л. 97-98.

27 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6854. Л. 128-129 об. Пер. с кит. Д. Пещурова.

28 ЦГА РК. Ф. 21. Д. 13б.

29 Там же.

Симонов Д. Г.

Семиреченский фронт в 1918 году: белогвардейские вооруженные формирования

В. А. Моисеев.

Россия и Китай в Центральной Азии

Глава 5. ОККУПАЦИЯ РУССКИМИ ВОЙСКАМИ ИЛИЙСКОГО КРАЯ В 1871 г.
http://new.hist.asu.ru/biblio/ruskit/05.html

Весной 1871 г. отношения между Кульджой и Верным обострились. Таранчами в кенте (поселении) Дубун были захва-чены заблудившиеся русские крестьяне, а затем арестованы и посланные на их поиски два казака. Этот и подобные инциденты, а также слухи о военных приготовлениях султана, о будто бы заключенном им с Якуб-беком антирусском военном союзе, будоражили казахское и киргизское население Семиречья. Некоторые из родоправитетелей решили бежать в Илийский край и присоединиться к своим единоверцам. 19 апреля свыше тысячи семей казахов Старшего жуза во главе со старшиной (прапорщиком русской службы) Тазабеком Бусурмановым бежали из Верненского уезда в Илийский край, разграбив по пути аулы других родов и угнав большое количество скота. Пытавшийся воспрепятствовать их откочевке казачий конвой под командованием есаула Герасимова был смят беглецами. Семиреченский губернатор Г.А. Колпаковский в письменной форме обратился к правителю Таранчинского ханства султану Абиль-оглы с требованием выдворить беглецов обратно, предупредив, что если султан не даст положительного ответа, то он "будет принужден двинуть отряд для преследования бежавших". Казаки, доставившие это письмо в приграничное уйгурское селение Мазар, "подверглись там всевозможным оскорблениям, соединенным с насилием". Султан Абиль-оглы не только не ответил на обращение Колпаковского, но приказал своим пограничным начальникам изгнать русские войска, если они действительно попытаются силой возвратить Тазабека и его людей.

Семиреченские власти, получив известие о том, что беглецы скрываются за Кетменьским перевалом на левом берегу р. Или, немедленно снарядили погоню. При этом командирам русских отрядов Колпаковский приказал

"ни в каком случае не начинать первыми враждебных действий против таранчей, а извещать их начальников при всякой встрече о цели нашего движения, заключающейся единственно в возврате наших откочевавших волостей" 1.

На границе российских владений с Кульджинским ханством в узком проходе Кетменьского перевала русский отряд, состоявший из одной роты пехоты и полторы сотни казаков при двух орудиях под командованием подполковника Елинского, был неожиданно атакован объе-диненными силами таранчей и киргизов. Лишь получив подкрепление, русские войска заставили неприятеля отступить2. Чрезвычайно крутой спуск с Кетменьского перевала, затрудненный устроенными таранчами завалами, сильный снегопад, отсутствие кормов и начавшийся падеж лошадей и верблюдов не позволили отряду продолжать преследование. После совещания с прибывшим на помощь во главе Тянь-Шанского отряда подполковником Ждан-Пушкиным, Елинский повернул обратно и повел войска в долину реки Шалкады-Су.

Расценив возвращение русского отряда как отступление и получив подкрепление, таранчи и киргизы, численностью более трех тысяч человек, бросились в погоню. 14 мая 1871 г. русский отряд, находясь уже на территории Российской империи, был окружен превосходящими силами неприятеля. Сильным артиллерийским огнем нападавшие были отбиты и, понеся большие потери, ушли за Кетменьский
перевал 3. Эти столкновения стали непосредственным поводом вооруженного конфликта между Россией и Кульджинским султанатом.

Срок, назначенный Колпаковским султану Абиль-оглы для ответа на письмо по поводу выдачи Тазабека, истекал 3 мая. Не получив ответа и узнав об оскорблениях и издевательстствах над посланными им в Кульджу казаками, нападений таранчинских войск на русские посты и сражении на Кетменьском перевале, он обратился к туркестанскому г-г К.П. Кауфману за приказом на военное вторжение в Илийский край.

"Бездействие наше, - доказывал он Кауфману, - в настоящем случае может вредно повлиять на умы наших киргиз, уважающих только силу и решительность и дать время нашему сомнительному соседу Якуб-беку подать руку помощи Кульдже: Отдельные же экспедиции: как, например, разорение Кетменя и Дубуна, хотя и полезно, но служит слишком малым возмездием за нападение на русские войска и объявление войны России инсургентом, называющим себя Султаном Илийским". Кауфман предписал военному губернатору Семиречья "наказать "таранчей, но поход в Кульджу, выполняя распоряжение правительства, отложить до осени4.

Однако ситуация на границе с Кульджинским ханством складывалась таким образом, что откладывать экспедицию до осени было невозможно. Ход пограничных событий, убеждал Колпаковский Кауфмана, диктует необходимость захвата Кульджи не ожидая осеннего времени и ответа китайского правительства о совместных военных действиях против инсургентов. Разгром главных сил таранчей и ликвидация Илийского султаната необходимо осуществить немедленно, "как для спокойствия пограничной полосы и кочевого населения, так и потому, что это (промедление - В.М.) дает таранчам время собраться с силами и призвать на помощь войска Якуб-бека, между тем как вверенные мне войска, имевшие несколько дел с таранчами, находятся накануне выступления против Кульджи". Хотя русские посты и преграждают Якуб-беку проход в Илийскую долину через Музартское ущелье, он может провести свои войска кружным путем через Урумчи и Манас или через проходы в верховьях р. Юлдуз. Тогда занятие Кульджи "будет стоить несравненно больше крови, чем теперь" 5. Туркестанский губернатор, докладывало Военное министерство императору Александру II, "оценив действительное положение дел и получив в это время высочайшее повеление от 27 апреля о предполагавшейся осенью экспедиции в китайские пределы", разрешил военному губернатору Семиречья "двинуться с самостоятельным отрядом на Кульджу для примерного наказания таранчей". Кауфман направил ему из Сырдарьинской области в качестве подкрепления сотню казаков Семиреченского полка, а в Токмакский уезд на усиление Нарынского и Каракольского укреплений 1-й Туркестанский линейный батальон. На проведение военной кампании против Кульджинского султаната из средств Туркестанского губернаторства было выделено 65 тыс. руб. 6.

Для отвлечения сил таранчей от отряда Елинского с русского военного поста Борохудзир к ближайшему таранчинскому укреплению Мазар был выдвинут небольшой отряд в составе одной роты пехоты, 20 казаков и двух орудий под командованием майора Балицкого. После непродолжительного сражения русские войска заняли укрепление Мазар и разрушили его. Однако местное уйгурское население прилегающих к этому укреплению деревень перекрыло текущие к Мазару арыки и ручьи и оставило русский отряд без воды. В то же время султанские войска окружили отряд и, прервав его сообщение с Борохудзиром, преградили дорогу к отступлению. В такой ситуации Балицкий принял решение двигаться вперед. Осыпаемый градом пуль и стрел, отряд дошел до разрушенного повстанцами китайского города Хоргоса в 12 верстах к востоку от Мазара. С наступлением темноты таранчи, дунгане и калмыки, численность которых доходила до 3 тыс. человек, атаковали русский отряд, но были отбиты сильным ружейно-артил-лерийским огнем. Из Хоргоса Балицкий повернул отряд к Аккенту и отттуда, подвергаясь непрерывным нападениям таранчей, возвратился в Борохудзир, потеряв за время этой экспедиции лишь троих солдат раненными. Таранчами был взят в плен казак, который вез в отряд почту с Борохудзира, без вести пропали два казака, вероятно они были взяты в плен.

Экспедиция отряда майора Балицкого - своеобразная разведка боем - выявила слабость многочисленных, но необученных и плохо вооруженных войск султана Абиль-оглы, значительные силы которого концентрировались по р. Хоргос. Колпаковский спешно формирует на Борохудзире основной, а на Кетменьском перевале вспомогательный отряды. Из Чунджи на помощь находившемуся вблизи Кетменьского перевала отряду подполковника Ждан-Пушкина и подполковника Елинского были направлены дополнительные силы: 2 роты пехоты, 2 сотни казаков, 4 орудия и учебная казачья команда во главе с полковником Михайловским. Соединившись, оба отряда 28 мая (по другим данным 29) спустились с Кетменьского перевала и разгромили оборонявших его таранчей, после чего захватили уйгурское село Кетмень7. На рассвете 31 мая отряд подвергся нападению прибывших с правого берега р. Или новых сил таранчей. Общее число нападавших составляло около 3 тыс. человек. Командовали ими лучшие военачальники султана: Лашкор-бек, Комбер-ахун, Абдулла-гаит, Мерден-шанбеги и др. Сколь важное значение борьбе за господство над Кетменьским перевалом придавали в Кульдже, свидетельствует прибытие к месту сражения самого султана Абиль-оглы.

Кетменьское сражение было одним из самых жестоких и упорных на протяжении всей Илийской компании 1871 г. Упорный бой, нередко переходивший в яростные рукопашные схватки, продолжался почти весь день. В конце концов, русские заставили таранчей отступить, причинив им сильный урон.

"Поражение неприятеля, - отмечалось в журнале политических и военных событий за июнь 1871 г. Канцелярии семиреченского губернатора, - было на этот раз чрезвычайно сильное. Местность сражения была усеяна неприятельскими трупами и множеством оружия" 8.

Потери русских составили 35 человек убитыми и ранеными9.

Потерпев неудачу, султан Абиль-оглы не отказался от мысли разгромить русский отряд, преграждавший вход в Кетменьское ущелье, и перебрасывает туда все новые силы. Зная о том, что главный удар в направлении Кульджи будет наноситься по правому берегу р. Или и опасаясь окружения, Михайловский принимает решение отступить до р. Дардашты. В наиболее узком месте ущелья он оставляет с небольшим отрядом подполковника Елинского, а сам с остальными войсками двигается на Борохудзир, куда и прибывает 5 июня. Ознакомившись с его рапортом, Колпаковский принял решение не оборонять Кетменьский перевал и приказал подполковнику Елинскому направить часть отряда на подкрепление отряду капитана Ветберга, охранявшему выход из Музартского ущелья в Илийскую долину, а самому с остальными силами идти на Борохудзир 10. Колпаковский, уже зная о решении правительства от 27 апреля 1871 г. о подготовке против Кульджи к осени военной экспедиции, решил не медлить, "дабы успокоить умы : киргиз и не дать время Якуб-беку подать руку помощи". Получив разрешение от Кауфмана он деятельно готовит войска к наступлени на Кульджу. 11.

Между тем на правом берегу р. Или между русскими постами и таранчами продолжались военные столкновения. 8 июня в районе Аккента значительные силы таранчей (до 3 тыс. человек) атаковали русские сторожевые части, но были повсеместно отбиты и отошли к р. Хоргос и селению Алимту. 5 июня, накануне решающего наступления, семиреченский губернатор Колпаковский обратился к населению Кульджинского края с воззванием, призывая его не оказывать сопротивления русским войскам, объясняя причины побудившие русское правительство начать военные действия против султана Абиль-оглы.

"Жители Илийского края! Военные силы наши будут употреблены только для уничтожения неприятельских войск и военных средств. - Говорилось в воззвании. - Все мирные люди, которые явятся к войскам нашим с покорностию и дружбою, могут жить спокойно. Никто не обидит их и не лишит принадлежащего им скота и всякого имущества. Русские войска будут действовать только против врагов, но не против мирных жителей: Пусть поймет все население Кульджинской страны без различия племени и вероисповеданий, что войска наши есть истинные их друзья и все неодолимые силы свои употребят не против мирного населения, а против таранчинского правителя, не внявшего предложениям дружбы и безумно решившего вызвать своими ничтожными силами войну с могущественным Русским
государством" 12.

В Борохудзир были стянуты почти все наличные силы, которыми располагала тогда семиреченская администрация: 6,5 рот пехоты, более 8 рот кавалерии и 10 артиллерийских орудий. Рано утром 16 июня 1871 г. сводный отряд русских войск под командованием Колпаковского по правому берегу р. Или выступил в направлении села Хоргос. За Хоргосом русский авангард был атакован большими силами таранчей, численностью свыше 4 тыс. человек под командованием Абдрахмана - газначи. Русские не только успешно отразили этот натиск, но и обратили противника в бегство и преследовали его на протяжении 14 верст, ворвавшись на плечах бегущих в Аккент. Бросая оружие, имущество, раненых таранчи обратились в бегство. Поражение султанских войск под Аккентом было сокрушительным и парализовало боевой дух как таранчей, так и помогавших им дунган и киргизов 13. Кроме того, в сражении против русских войск участвовали на стороне таранчей сибо и калмыки.

На следующий день, 17 июня, отряд выступил в направлении города Чинчахоцзи. Таранчи превратили город в настоящее укрепление. Он был обнесен стеной высотой до 5 и шириной до 4 метров. В окружающих Чинчахоцзи садах была укрыта артиллерия таранчей. Именно ее огонь остановил наступление русских войск. 18 июня, рано утром, русская пехота стремительным броском захватила артиллерийские позиции таранчей и ворвалась вслед за бегущими в город.

"При занятии войсками города, - отмечалось в донесениях командиров, - не было произведено никаких жестокостей и грабежей, обычных в подобных ситуациях. Только пробравшиеся за войсками в крепость волонтеры из китайских эмигрантов успели, пользуясь суматохой, сделать несколько грабежей, но были тотчас же удалены из города" 14.

Русские войска захватили несколько орудий, 40 крепостных ружей, сотни пик, луков, большие запасы пороха, свинца, военного снаряжения и продовольствия. Точных данных о потерях султанских войск обнаружить в документах не удалось, однако только в самом городе после сражения жители похоронили 45 человек.У русских был убит один казак, ранено 12 солдат и капитан А.В.Каульбарс15.

Кульджинский султан Абиль-оглы обратился к Колпаковскому с предложением прекратить боевые действия и приступить к мирным переговорам. Однако русским властям стало известно, что незадолго перед этим обращением Абиль-оглы отправил посольство к правителю Йэттишара Якуб-беку с просьбой о военной помощи. Понимая, что выступив с инициативой начать мирные переговоры, султан стремится выиграть время, необходимое для подхода войск Якуб-бека, семиреченский губернатор не ответил на это предложение 16.

19 июня Колпаковский направил двоих жителей Чинчахоцзи в Суйдун с прокламациями. В них русское командование предлагало населению Суйдуна не оказывать сопротивления войскам, на что большая часть горожан изъявила полную готовность. Когда в тот же день русские подступили к садам, окружающим город, "таранчи обратились в бегство, жители же Суйдуна криками со стен, бросая свое оружие, заявили о своей добровольной покорности". Русская кавалерия преследовала отступающие отряды таранчей на протяжении 30 верст до селения Баяндай, где последние были окончательно рассеяны 17.

Вскоре к расположившимся на отдых в окрестностях Суйдуна русским войскам стали прибывать перебежчики из окружения султана. Одним из первых приехал известный аксакал, бывший ранее посланцем Абиль-оглы в Верном Мир Азизбай, затем военачальник султана Бугири-минбеги и др. Они сообщили Колпаковскому, что главнокомандующий таранчинс-кими войсками Абдрахман-газначи и другие командиры, прибыв в Кульджу, доложили султану "о невозможности сопротивления русским и о своих тщетных усилиях удержать рассеявшееся войско" 18. Вняв их советам, Абиль-оглы направляет к семиреченскому губернатору Колпаковскому посольство с просьбой остановить продвижение русских войск к Кульдже * .

* Положение султана к этому времени осложнилось. После того как пал Суйдун, в ночь с 19 на 20 июня, проживающие в предместье Кульджи китайцы, подняли восстание против таранчей. Поводом для восстания послужил арест султаном Абиль-оглы китайского посольства, прибывшего к нему из Комула (Хами) для ознакомления с положением китайцев Кульджи. После убийства таранчами двух членов посольства его руководитель Ван Тин-чжан призвал китайцев Кульджи к восстанию. "Но собравшиеся по тревоге в значительном числе из крепости таранчи немедленно потушили восстание китайцев и перерезали всех попавшихся с оружием и без него китайцев". Погибло в ходе резни более двухсот китайцев, в том числе все члены посольства и сам Ван Тин-чжан. См.: ЦГА РК. Ф.44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 138-139 об.

Последний в ответ на эту просьбу потребовал немедленной выдачи Тазабека и других беглецов, нашедших укрытие во владениях Абиль-оглы 19.

Когда русские войска продолжили движение на Кульджу, к Колпаковскому прибыло от султана новое посольство, в состав которого входил и 13-летний сын Абиль-оглы, а также авторитетные и уважаемые в Кульдже лица. Посольство доставило русским Тазабека и просило от имени султана остановить войска возле разрушенного в ходе атицинского восстания с. Баяндай, "куда выедет сам султан с почетнейшими людьми всей страны". И действительно, как только русские войска подошли к Баяндаю и стали располагаться на ночлег, из Кульджи прибыл султан Абиль-оглы "с почетнейшими светскими и духовными сановниками" и, встав на колени объявил, что "отдается на волю русского правительства, прося пощады своему народу"20. Колпаковский от имени императора Александра II гарантировал султану личную безопасность, неприкосновенность принадлежащего ему имущества, а населению Кульджи "спокойствие и безопасность имущества".

22 июня 1871 г. русские войска без боя вступили в столицу Илийского края город Кульджу *. (* Свидетель вступления русских войск в Кульджу цинский чиновник Лю Цунь-хань писал впоследствии, что русские "Взяв город, никому не сделали вреда, даже травке, ни одному деревцу, курице или собаке" См.: Потулов В.В. Колонизационное значение Илийского края. Пг., 1917. С. 49.) Султан сдал русским властям 57 медных орудий, 359 больших крепостных ружей, 13 фальконетов и много другого военного имущества и припасов. В день занятия Кульджи к Колпаковскому явились с изъявлением покорности представители почти всех кочевых племен и земледельческих поселений - кентов: сибо, солонов, калмыков, таранчей, кроме казахов племени кызай. Прибыли также главы собственно китайских (ханьских) поселений - Такиянзы, Джинхо и Шихо. Началось повсеместное разоружение населения Кульджи и окрестностей, формирование новой администрации. Через несколько дней после занятия Кульджи русский военный отряд под командованием войскового старшины Гильде был направлен Колпаковским в верховья р.р. Или и Каша в уйгурские кенты для разоружения населения и сбора информации 21.

Итак, русским войскам понадобилась всего одна неделя для занятия территории и ликвидации Таранчинского султаната. Анализируя причины быстрой и почти бескровной победы, чиновники канцелярии семиреченского губернатора подчеркивали:

"Без сомнения, результаты эти достигнуты превосходством и имуществом (оружием - В.М.) наших войск и тем строгим уважением, которое оказывалось личности и имуществу населения".

Помимо такого рода общих были и конкретные причины успеха.

"Слабое сопротивление, оказанное дунганами в Чинчахоцзи, и сдача ими без боя Суйдуна лишила таранчей помощи дунган, почитаемых лучшею и надежнейшею в стране военною силою, китайские пушкари и стрелки из крепостных ружей были или перебиты : на Алимту и под Чинчагози или забраны в плен и потому под Суйдуном таранчи, не умеющие сами обращаться с огнестрельным оружием, уже не могли поддерживать против нас того частого, хотя безвредного огня, который придавал им мужества на Алимту и под Чинчагози. После всего этого таранчам оставалось покориться без дальнейшей бесплодной борьбы"22.

Султанская власть в крае была ликвидирована. Абиль-оглы 17 июля 1871 г. отправлен на жительство в г. Верный, где и провел остаток своей жизни, получая от русского правительства пенсию в пять тысяч рублей23. Несмотря на проигранную войну, его провожали огромные толпы народа. Оккупация русскими войсками Кульджи стабилизировала политическую обстановку в этой части Синьцзяна, позволила приступить к восстановлению торгово-экономических связей с Внутренним Китаем. В то же время ликвидация Кульджинского султаната поставила перед туркестанской администрацией вопрос - как быть дальше? Передавать край под управление китайских властей, как предполагало ранее правительство, или временно вводить русское управление? Поскольку ответа китайского правительства относительно совместных действий в Или все еще не было, неизвестны были силы и средства китайского командования, которые могли быть направлены в Синьцзян, Колпаковский накануне выступления сообщал Кауфману, что он намерен "не объявлять о восстановлении маньчжурской власти" и ограничиться заявлением, что "участь края будет зависеть от воли русского правительства". Объясняя мотивы такого поведения, Колпаковский отмечал, что объявление местному населению о восстановлении китайской власти заставит его поддерживать таранчей. Семиреченский губернатор был также категорически против передачи власти в Кульдже, проживавшим в Семиречье китайским эмигрантам. Эти мелкие чиновники, считал он, не смогут "ни совладать с этой обязанностью, ни охранять порядок и безопасность, необходимые для наших сообщений. - Поэтому я, - писал он Кауфману, - на первое время предоставляю управление покорившимися пунктами и населением их племенному, родовому или выборному начальству: По прибытии же китайских сановников и военных сил управление страной будет им немедленно передано, если не последует иного распоряжения правительства". Управление краем в целом должно осуществляться русской администрацией и власть китайцам будет передана тогда, когда у них будет достаточно войск, чтобы удержать ее 24. Не изменилась позиция Колпаковского и после занятия края. Направляя 28 июня 1871 г. рапорт в Военное министерство туркестанский г-г Кауфман, указывал, что он "вполне разделяет" мнение семиреченского губернатора о нежелательности присутствия в Илийском крае китайских эмигрантов и объявления населению о передаче края Китаю, "до прибытия достаточного для фактического владения краем числа китайских войск и доверенных от Пекинского правительства чинов" 25.

19 июля 1871 г., находясь в Варшаве, император Александр II получил телеграмму от западно-сибирского генерал-губернатора А.П. Хрущова о занятии русскими войсками под командованием генерал-лейтенанта Колпаковского Кульджи. Ознакомившись с текстом, царь написал на бланке: "Очень рад, лишь бы оно не завлекло нас еще далее" 26. Император указал направить в Пекин уведомление о причинах и цели занятия русскими войсками Кульджи и о намерении русского правительства немедленно приступить к переговорам о возвращении края Китаю. Почти одновременно с этим указом из столицы Поднебесной в Петербурге была получена телеграмма от А.Г. Влангали, в которой он сообщал о фактическом отказе Пекина участвовать совместно с Россией в подавлении восстаний в Синьцзяне. Это резко меняло ситуацию и заставило правительство примириться с мыслью, что занятие Илийского края "не может уже иметь безусловною целью восстановление маньчжурских властей". В Петербурге было решено предоставить на усмотрение местной туркестанской администрации ввести в Илийском крае такое управление, "которое послужило бы, - докладывал Александру II начальник Главного штаба Ф.Л.Гейден, - (к) явной выгоде нашим интересам. Кто бы ни был правитель - китаец, таранчи или дунганин, которого по ближайшим соображениям признано будет полезным утвердить в соседней с нами стране, желательно, чтобы он дал нам такие материальные и нравственные гарантии, которые обеспечили бы спокойствие на нашей границе и способствовали свободному развитию нашей торговли: Может быть временное занятие Илийской долины и подействует благотворно на кашгарского правителя (Якуб-бека - В.М.) по отношению к нам"27.

Занятие русскими Кульджи, как показали последующие события, упредило захват края Якуб-беком. Уже в августе 1871 г. войска Якуб-бека в союзе с дунганами разгромили китайских партизан, скрывавшихся в горах Ляньсяня и Сазанза и крепко досаждавших своими нападениями дунганским городам и селениям. Совместные действия Якуб-бека и дунган вызвали обеспокоенность русских властей. К тому же Якуб-бек постоянно наращивал численность своих войск в Северном Синьцзяне 28. Однако союз Якуб-бека с дунганами оказался непрочным и уже весной 1872 г. старший сын Якуб-бека Бек-Кули-бек осадил столицу дунган Урумчи.

30 июля 1871 г. МИД России направил российскому посланнику в Пекине Влангали рекомендации относительно линии поведения в объяснениях с китайским правительством по кульджинским делам. Указав, что фактический отказ маньчжурского двора участвовать в совместных военных действиях против инсургентов Синьцзяна изменил планы российского кабинета, которое, подчеркивалось в инструкции, "скорее всего предпочло бы оставаться в прежнем выжидательном положении до разъяснения обстоятельств и не предпринимать никаких наступательных движений. Но сила обстоятельств заставила нас действовать иначе". Посланнику предлагалось обратить внимание цинского правительства на вынужденный характер занятия русскими войсками Илийского края и ликвидации султаната, так как правитель его Абиль-оглы "перешел в самое последнее время к открытым враждебным действиям и напал на один из наших передовых пикетов в Семиреченской области". Чтобы предупредить дальнейшие беспорядки на границе, наказать султана "за дерзкий его поступок" русские пограничные власти вынуждены были прибегнуть к оружию. Необходимо заверить богдыхана и его сановников, что российское правительство "ни в каком случае не желает присоединить Кульджинский округ к составу империи" и готово вернуть Илийский край Цинской империи, более того готово "содействовать до известных пределов восстановлению китайских властей" в этом крае 29.

Илийский край был временно включен в состав Туркестанского генерал-губернаторства и подчинен военному губернатору Семиреченской области Колпаковскому, при котором в Верном была создана специальная Канцелярия по кульджинским делам, которую возглавлял сначала Н.А. Аристов, затем Н.Н. Пантусов На территории Илийского края площадью в 1400 кв. верст до восстания проживало около 130 тыс. человек. В административном отношении край сначала был поделен на четыре участка во главе с русскими участковыми началь-никами: майором К.Н. Балицким, есаулом И.С. Герасимовым, штабс-капитаном Н. Шнейдером и подпоручиком М. Ляшевским. В 1874 г. третий, а в 1876 г. четвертый участки были упразднены. Территория бывшего султананата была поделена на два участка: Северный (на правом берегу р. Или) и Южный (на левом берегу). Последний, протяженностью с запада на восток около 500 верст от мест Дубун и Губун-Таш до верховий рек Каш и Кунгес. Этот участок делился на восемь волостей: две уйгурских, три казахских и по одной торгоутской, сибоской и калмыцкой с населением свыше 50 тыс. человек, не считая китайцев и русских. Северный участок включал г. Кульджу, уйгурские и дунганские поселения, два китайских села Лауцугун и и Чимпанцзи, кочевья казахских родов суванов, кызаев и байджигитов, сумуны калмыков и солонов, численность населения которых составляла свыше 46 тыс. человек. В поселениях была введена выборная власть. Ежегодно на собраниях каждая волость избирала старшину и помощников, а также народных судей, утверждаемых военным губернатором Семиречья. Волостные управители у казахов назначались Колпаковским сроком на три года. У калмыков и торгоутов управителями остались их прежние угурдаи (волостные старшины) 30. Административным центром стала Старая Кульджа. Расходы на занятие и управление краем русская администрация возложила на "господствовавшие племена" - уйгуров и казахов, "как главных виновников в военном столкновении и как более состоятельную часть населения". Сумма контрибуции в возмещение издержек военной экспедиции составила 53 тыс. рублей. Предполагалось собрать эту сумму к началу августа 1871 г. По предварительным подсчетам семиреченской администрации общая численность населения Илийского края составляла свыше 100 тыс. человек. Из них 38 тыс. уйгуров, 22 тыс. казахов, 5 тыс. дунган, 15 тыс. сибо и солонов, от 5 до 7 тыс. китайцев и около 17 тыс. калмыков. При этом большая часть китайцев, признавших русскую власть, проживала за пределами Кульджинского края. Около 4 тыс. китайцев, признавших русскую власть, жили в Такиянзе, Джинхо, Шихо и Кур Кара-усу 31.

Вместо разнообразных и многочисленных налогов и поборов, существовавших при маньчжурах и в султанате, русская администрация установила единый налог: по три рубля с семьи. Исключение было сделано для разоренных китайцев и калмыков, которые должны были вносить по 1 рублю с семьи. Причем расклад налога осуществляли сами общества, "соразмерно средствам плательщиков". В целом в 1871 г. размер налоговых поступлений должен был составить 64795 руб. К этой сумме затем были добавлены подати с прикочевавших на Кунгес торгоутов32. Калмыки-торгоуты, кочевавшие в районе Кара-шара, во время войны Якуб-бека с дунганами, поддержали бадаулета, но отказались признать над собой его власть. Угроза нападения войск Якуб-бека побудила искать покровительства новых хозяев Кульджи - русских.В августе 1871 г. в Кульджу прибыл калмыцкий посланец. В результате переговоров калмыкам было разрешено поселиться в районе р. Кунгес. Между тем в то время пока шли переговоры торгоуты подверглись нападению кашгарских отрядов и не дожидаясь официального решения двинулись на Кунгес. 29 сентября в Кульджу с этим известием прибыл новый посланец от ханши торгоутов. Русские власти предоставили под кочевья торгоутам долину р. Кунгес и пастбища в близлежащих горах. Эти земли когда-то обещал, но так и не дал им султан Абиль-оглы 33.

На содержание оккупационных войск, чиновников в Кульдже и Канцелярии по Кульджинским делам в Верном из государственных средств не было истрачено ни копейки. При этом доходы района и благосостояние его жителей с каждым годом возрастали. Так, в 1878 г. они составляли 111950 руб. 60 коп.; в 1879 г. - 129693 руб. 25 коп.; в 1880 г. - 146118 руб. 20 коп. В справке, составленной Канцелярией по кульджинским делам уже после оставления русскими края, отмечалось, что

"население не обременялось податями и всегда легко и безнедоимочно вносило подати. До 1879 года оклад подати, включительно с земским сбором существовал 3 руб. 60 коп. с податной единицы для обществ более состоятельных (таранчи, киргизы, сибинцы) и 2 руб. 40 к. и 1 руб. 80 коп. для обществ менее состоятельных, как-то китайцев, калмыков. В 1879 году оклад увеличен - для первых до 4 руб. 60 коп., для вторых до 3 руб."34

Податной единицей считалась семья имеющая самостоятельное хозяйство, а иногда и несколько семей, живущих единым кланом.

Сознавая временный характер владения краем русские власти тем не менее уделяли внимание развитию экономики края и благосостояния населения: строили дороги, мосты, открывали фельдшерские пункты, первые светские школы, заботились о развитии торговли, закладывали сады. Так, на месте бывшего султанского сада и зверинца в 1872 г. был разбит казенный сад, называвшийся Айрам-бак, в котором были высажены фруктовые деревья, разбиты цветники, устроены дорожки. Со временем сад превратился в излюбленное место гуляния горожан. Устраивали сад выпускники Верненского училища садоводства. В саду были также посажены тутовые деревья и начато разведение шелковичных червей для шелководства. Также в Кульдже был заложен еще один казенный сад - Даулет-бак. Третий виноградный сад был отдан под размещение русских войск и по сути погублен.

В Кульдже была открыта городская больница, специальная больница для лечения больных венерическими заболеваниями, кроме того гражданское население принимали на лечение в госпиталь. Планировалось устроить больницу в помещении бывшего султанского дворца на 50-70 коек. Бедняки лечились бесплатно, причем не только в больнице, но и получали медицинскую помощь прямо на квартирах врачей и фельдшеров. Впервые в истории края начато оспопрививание.

В Кульджинской русской школе на 34 учащихся в 1873 г. 25 было уйгурских детей и только 7 русских. Учителями были русский педагог Васильев и уйгур Казы-Калян. Большую роль в создании больниц и школ сыграл подполковник Рейнталь.

Русские власти запретили рабство и работорговлю, жестко пресекали воровство. Объехав в мае-июне 1873 г. край чиновник Кульджинской канцелярии известный впоследствии востоковед Н.А. Аристов в своем отчете подчеркивал, что "Материальное благосостояние населения района всех племен заметно год от года улучшается...", особенно земледелие и скотоводство.

"Политическое настроение мусульманского населения не оставляет желать лучшего, ибо дунгане, таранчи и киргизы весьма довольны нашим управлением. Чувства эти разделяют и буддийские племена, но желание отомстить мусульманам за прошлое и интриги чиновников, желающих восстановления былой своей власти, жалованья и почета, поддерживают в умах некоторой части сибо, китайцев и торгоутов скрытное против нашего владычества недовольство и желание возврата китайской власти" 35.

В августе-сентябре 1874 г. в Кульджинском крае побывали Кауфман, Колпаковский и чиновник по дипломатическим поручениям при Туркестанском г-г Вейнберг. Докладывая о результатах поездки в Семиречье и Кульджу директору Азиатского департамента П.Н. Стремоухову, Вейнберг отмечал, что

"Все население мало-помалу оживает после китайско-дунганской смуты, повсюду видно стремление применить с пользою представленные природою удобства и подспорья, и если это столь естественное движение к новой жизни и тормозится в настоящее время, то единственно вследствие неизвестности и неопределенности положения Кульджинского края:, парализующего все производительные силы края и недопускающего развития торговли и промышленности" 36.

Примечания

1 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6889. Л. 12-17

2 ЦГА РК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 5649. Л. 118-119.

3 Там же. Д. 5647. Л. 120об.

4 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6889. Л. 12-17.

5 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6842. Л. 2-2 об.

6 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6839. Л. 42-45.

7 Там же. Д. 5649. Л. 123-126 об.

8 Там же. Д. 5649. Л. 127.

9 Там же. Л. 129.

10 Там же. Л. 128-128 об.

11 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6839. Л. 42-45.

12 ЦГА РК. Ф. 21. Оп. 1. Д. 9. Л. 1-1 об.

13 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 130.

14 Там же. Л. 131об.-132.

15 Там же. Л. 132-132 об.

16 Там же. Л. 134 об.-135.

17 Там же. Л. 133.

18 Там же. Л. 134.

19 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 135.

20 Там же. Л. 135.См. также: [Дьяков А.] Воспоминания Илийского сибинца о дунганско-таранчинском восстании в 1864-1871 годах в Илийском крае. СПб., 1908.

21 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 140.

22 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 137об.

23 См.: [Дьяков А.] Воспоминания Илийского сибинца :С. 21-23. Примечание В.Л. Котвича.

24 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6842. Л. 2-5.

25 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6842. Ч. 1. Л. 1.

132

26 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6839. Л. 50.

27 РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 255. Л. 339-343.

28 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 160, 162 об.

29 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6842. Л. 9-12.

30 РГВИА. Ф. ВУА. Д. 6926. Л. 12-14,21-23. Данные за 1876 г.

31 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 145 об.-146.

32 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1. Д. 5649. Л. 152-153.

33 ЦГА РК. Ф. 44. Оп. 1.Д. 5649. Л. 152-153.

34 ЦГА РК. Ф. 64. Оп. 1. Д. 5053. Л. 10-10 об.

35 См.: ЦГА РК. Ф. 21. Оп. 1. Д. 7. Л. 56-79.

36 АВПРИ. Ф. Главный архив. 1-9. Оп. 8. Д. 21. Л. 96-97. Подробно о политике России в Илийском крае см.: Сутеева К.А. Политика России в Илийском крае в 1871-1881 гг. Автореф. канд. дисс. Алма-Ата, 1987.

Глава 1-я.
Географический очерк.
Общий обзор

Населенная территория Семиреченского казачьего войска и расположена в средней и северной частях Семиреченской области, где она разбросана на более или менее крупных участках в Верненском, Джаркентском, Копальском и Лепсинском уездах.
В следствии такого раздробления войсковой территории, здесь будет изложен Географический обзор средней и северной частей Семиреченской области, т. е. страны, заключающейся между горным хребтом Тарбоготаем - на севере, озером Иссык-Куль - на юге, озером Балхаш - на западе и государственной границей с Китаем - на востоке. Расположившаяся в этих пределах страна, по характеру своей поверхности, в высшей степени разнообразна: в ней высятся громаднейшие годные хребты и стелятся необозримые равнины, горные массивы прорезываются плодородными долинами, а равнины на огромных протяжениях заняты песчаными пустынями или покрыты местами, солончаковыми и болотистыми пространствами.
На юге и западе страна прилегает к одним из величайших в мире озерам Иссык-Кулю и Балхашу. При чем Балхаш, своей восточной оконечностью, почти на 200 верст врезается в описываемую страну, как бы и теперь еще стремясь по широкой полосе песков и болот восстановить свою былую связь с озерами Сасык-Куль, Уялы, Ала-Куль й др., которые тянутся цепью к известной свои ми чудовищными ветрами Каптагайской теснины.
Но среди всего этого разнообразия местности резко выступают три горных массива: Тарбоготай, Семиреченский или Джунгарский Ала-тау и Заилийский Ала-тay в долинах и у подножий которых сосредоточилась вся культурная жизнь страны.

Горы Тарбоготай.

Тарбоготайская горная система представляет собственно западное ответвление Алтайской и отделяется от неё широкою долиною реки Черного Иртыша и озера Зайсан. Тарбоготай ограничивает с северо-востока ту обширную низменность, среди которой расположены озера: Балхаш, Сасык-Куль, Ала-Куль и др. За начало Тарбоготая можно считать незначительные высоты на юго-восток от станицы Сергиопольской, а конец насколько он известен, лежит в китайских пределах в соседстве озера Улюнгур или Кызыл - Баш.

В пределах Семиречья расположены только южные склоны системы, западнее перевала Хабар-асу*) поворот ной точки государственной границы с Китаем: северные-же склоны и разветвления Тарбоготая находятся в Зайсанском уезде Семипалатинской области.
В Семиреченской части Тарбоготая, как и вообще во всей его системе, на запад от перевала Хабар-асу, нет ни одной снежной вершины, хотя и есть пики до 9200 ф. высотою над уровнем моря. Эта часть Тарбоготая почти безлесна и бедна водными источниками, так что на всем своем протяжении дает только две реки, достаточно многоводных, чтобы добраться до озера Ала куль -- Урджар и Хатын-су (Кок-Терек), всe же остальные не имеют столь ко воды и пропадают безследно в пустынных степях. Исключение составляет еще река Эмиль, тоже достигающая Ала-Куля, но река эта берет начало уже в китайских владениях.

Семиреченский (Джунгарский) Алатау.

Семиреченский (Джунгарский) Ала-тау ограничивает с юга-востока ту же обширную низменность, на севере и северо-востоке которой, высится Тарбоготай, и представляет северо-западное ответвление Тянь-Шаня.
Главный хребет системы тянется почти вдоль 45-й па раллели и здесь мы видим снежные вершины на расстоянии более 200 верст**). На запад, хребет этот почти вне запно падает у почтовой станции (бывший пикет) Ак-ичке***), откуда уже идут к западу лишь невысокие холмы скоро сливающиеся со степью; нa востоке тоже явление пред ставляет урочище Каптагай, где обрыв хребта еще резче.

*) Хабар-acy ф-ка верстной карте изд. 1892 r. военно-топографнческого отдела Главнаго Штаба и «Талды-асу» по Венюкову – Опыт обозрения русских границ в Азин 1873г. стр. 327 и Костенко -Тур-кестаиский край т. I стр. 148 1880г.
**) Снежная линия проходит здесь иа высоте почти 10.000 фут.
***) На почтовой дороге из гор.Вернаго в гор.Копал первая станция в 27 верстах от гор.Копала.


В западной половине, между истоками рек Кок-су и Сар-кана, от главного хребта начинают отделяться слег ка расходящиеся, но почти параллельные ветви большей частью значительней высоты и мало доступные.

Самая южная и длинная из ветвей - хребет Кучгей-тау (Чугак, Аламань или Алтын Эмельский ) с средней высотой 6000 фут, исходит почти до самой реки Или, ог раждая собою и своими южными разветвлениями Илийскую долину с севера. В этом хребте имеется удобный для колесной езды горный проход Алтын-Эмельский, расположенный на высоте 5963 фута*), через который прохо дит почтовая дорога из г. Верного в город Джаркент и далее.в китайские пределы, в город Кульжу.

Снежные хребты Семиреченского Алатау дают начало многим водным источникам, а потому долины его сравни тельно густо заняты русскими поселениями, которые сосредо-тачиваются в его нижней лесной зоне, где вместе с тем кочуют и киргизы Средней Орды. Пространство между Каптагайскою тесниной и долиною реки Эмиль занимают горы Барлык и Оpxечук, их до некоторой степени можно еще считать восточным продолжением Семиреченского Ала-тау, но только меньшей высоты. Топография этих гор еше мало известна.

Барлыкские горы, по-видимому состоят из ряда параллельных цепей. Джаирский перевал через эти горы на дороге из китайских пограничных городов Чугучака и Дорбулджина, в китайские же Шихс и Урумчи, хотя и весьма плоский, но однако в своих высших точках достигают 5945 ф. над уровнем моря, показывает, что средняя высота Барлыка не должна быть менее 6000 фут. С Барлыка стекает несколько речек, но всe они незначи тельны, что почти ни одна из них не достигнет Ала- Куля, теряясь в его прибрежной унылой степи.
Барлык известен в Семиречье своими минеральными источниками, находящимися на западном склоне гор в Лепсинском уезде. Неустроенность путей сообщения в этой части области и отдаленность источников от населенных пунктов, усложняющая вопрос продовольствия, больных , затрудняют пользование источниками.

Заилийский Ала-тау

Заилийский Ала-тау, собственно одно из западных ответвлений исполинской цепи Тянь-Шань, располагается между озером Иссык-Куль и долиною реки Или и представляет одно из типичных складчатых хребтов системы Тянь-Шаня. Заилийский Ала-тау состоит из двух длинных высоких, почти параллельных, цепей известных под именами северного и южного гребня. Южный гребень называется еще и Кунгей-Ала-тау. Обе эти цепи почти на меридиане середины озера Иссык-Куль связаны громадным гранитным массивом Чилико-Кебинским горным узлом, который разделяет долину, образовавшуюся между цепями, на две продольных долины: по западной из них течет река Большой-Кебин, приток реки Чу, а по восточной - река Чилик, приток Или.

Северный и южный хребты Заилийского Ала-тау слегка и постепенно расходятся в своих восточных и западных оконечностях, а в расширившуюся таким образом про дольную долину входят неболыше промежуточные кряжи, па¬раллельные с двумя главными хребтами.
Восточный промежуточный кряж Далашик, достигающий 7335 фут средней высоты, а в отдельных вершинах и 9530 фут отделяет долину реки Чилика от более ко роткой долины его же притока реки Дженышке.

Западный промежуточный кряжъ -Учь-Конур - разделяетъ долины рек Большого и Малого Кебина, притока реки Чу.
Северный гребень Заилийского Ала-тау представляет непрерывный кряж, в средней своей части возвышающиеся за пределы вечных снегов и несколько понижающейся в своих оконечностях, прорванный в восточной своей части ущельями рек Чилика и Нарына, горный кряж между ко торыми носит название Тур-айгыр.
Западная часть северного хребта, от меридиана запад ной оконечности озера Иссык-Куль начинаетъ уклоняться к северо-западу понижаясь постепенно, минует южную оконечность озера Балхаш уже сплошной волнистою возвы¬шенностью и теряется затем в прибалхашских степях. Семипалатинской области.
Эту часть северного Заилийского Ата-тау - от горного узла, разделяющего истоки рек Большого Кеоина и Чилика можно рассматривать, как высоки горный водораздел между бассейнами озера Балхаш и реки Чу направляющейся к Аральскому морю.
Почти против только что упомянутого горного узла и близь станицы Софийской возвышается Талгарнын-тал-чеку или гора Талгар - высшая точка северного гребня, дости гающая 15000 фут над уровнем моря, покрытая вечными снегами. От этого пика северный гребень понижается по степенно в обе стороны. Вечные снега располагаются на нём верст на 50 по сторонам Талгарскогопика, да и то на южном склоне хребта снег лежит далеко не непрерывным покровом; остальные же высокие вершины северной гряды Заилийского Ала-тау покрыты только пятнами вечного снега, так что весь гребень вполне оправдывает своё название Ала-тау, т. е. пестрых гор. Средняя высота этой гряды определяется в 8600 фут, а снежная линия проходит здесь на высоте 11000 фут.

*) Костенко, «Туркестансий край». Каталогь барометрически определенных высотъ.

Южный гребень Заилийского Алатау начинающийся от Буамского ущелья по строению своему довольно сходен с северным, но только в своей средней части несколько ниже его, зато менее понижается на оконечностях, а потому средняя высота южного гребня – 6800 фут несколько превосходит высоту северного.

Южный гребень поднимается со стороны Иссык-Куля такою крутою стеною, что почти не имеет передовой цепи, ни предгорий, а только короткие и быстро понижающиеся котрфорсы.

Геогностического строение.

Относительно геогностического строения гор Семиречья исследования горных инженеров Мушкетова, Романовского и др. обнаружили, что породы, слагающие их, весьма разнообразны, но, кроме образований чисто осадочных. преобладают породы массивно-кристаллические (граниты, сиениты, гнейсы, кварцевые и ортоклазовые порфиры, фельзиты) и метаморфические (глинистые и кремнистые сланцы, кристаллические известняки, кварциты, туфы *).
Как самый Тянь Шань, так и его западные продолжения Семиреченский и Заилийский Алатау, долгое время считались заключавшими в себе множество вулканов. Еще путешественники ХVIII-го столетия много рассказывали о говорящих горах в Тянь Шане. Со времени Гумбольта вопрос о вулканизме Тянь-Шаня был окончательно разрешен в положительном смысле. Но когда русские исследователи проникли в самые заповедные области гор Тянь-Шаня, то этот вопрос получил уже обратное решение, т. е. что в исследованных в этом отношении частях Тянь-Шаня главным образом в Семиреченском и Заилийском Ала тау, нет не только действующих вулканов, но даже и сольфатар **), к разряду которых были причисляемы раньше горы Куулук (в восточн. части Кунгей Ала-тау, по реке Чарыну) и Кату близь города Кульджи. При ближайшем исследовании этих гор оказалось что предположение о вулканизме их обязано своим происхождением подземным пожарам залежей каменного угля. ***)

Ископаемые богатства.

Из полезных ископаемых здесь известны месторождения в Заилийском Ала-тау:
Золота - в верховьях реки Кегень (приток Чилика) в двух пунктах и в верховьях реки Кетьмень, в горах Кетьмень.
Серебра – там же, между притоками Кегеня, рек Ку-мырчи и Кара-Аиши,
Свинцовыя руды - в горах Тимирлик, к югу от вы селка Подгорного, и между истоками речек Таргапа и Кастека.
Марганца - в верховьях рек Ак-сая и Каргалинки к юго-западу от города Верного. Добыча извести и ломки колыбташа в горах, близ станицы Каскеленской. ****)
В Семиреченском Ала-тау:
Золота - в двух местах по реке Тентек, вблизи селения Уч-Арал и между речками Тентек и Джаманты, к юго-юго-западу от селения Колпаковского.
Железного блеска и магнитного железняка - в горах Кара, к юго-востоку от города Копала и в горах Кату тау, на правом берегу реки Или, против устья Чарына.
Бурого и глинистого железняка - в верховьях реки Каратала
Каменного и бурого угля - в горах- Алтуайт и Кеден, в системе реки большой Биже, в горах Кату-тау и Кал-кан - на правом берегу реки Или.
Свинцовые руды - вблизи Джаман-Алтын - Эмельского перевала в горах Чулак и в горах Калкан.
Мрамор - в Джаман-Алтын-Эмельском перевале, богатые ломки *****).

*) Геологическая карта Туркестанского края, Мущкетова и Романоскаго изд. 1884
**) Сольфатара— вулканъ., вступивший въ ту фазу, которую проходят, многие вулканы на пути к полному покою. Сольфатары обыкновенно выделяют сероводород и сернистый газ.
***) История земли М. Неймайр . Геология, стр. 173, 229 и 230. Мушкетовъ. Краткий отчетъ о геологическом путешествии по Турке стану 1875 г.
****) Калыбташъ —мягкий камень, пригодный для скульптурныхъ работъ.
*****) Костенко. Очерки Семиреченскаго края. Военный сборникъ № 11 1872 г.


Калыбташ, аметист и др. минералы в горах Чулак, вблизи и на юге от Карачекинской почтовой станции, по дороге из Верного в Копал.
В Тарбоготае:
Медные руды, по реке Аягузу в верховьях, а затем и вблизи станицы Серпопольской, к северо-востоку от неё; в трех пунктах в горах Чингиз-тау, к западу от Серпеполя и здесь же в двух пунктах свинцовые руды.
Каменный и бурый уголь в горах по верхнему течению реки Аягуза и вблизи перевала Су-асу в верховьях реки Кусак (приток Урджара). *)

Вообще же горные богатства области мало исследованы и ожидают еще изучения не только с промышленными, но и с научными целями, так как только два ученых, горные инженеры Мушкетов и Романовский, совершили здесь поездки для ознакомления с геологическим строением края, но не видели многих его местностей и не имели в своем распоряжении достаточно времени для полного его изучения. **)

Многие из из известных месторождений разрабатывались туземцами еще до появления в стране русских, но тем не менее ни одно производство не достигало до широких размеров. По приходу русских разработка полезных ископаемых не усилилась, а напротив даже уменьшилась, так как туземцы бросили свои работы (исключение - соль), а русские - полезные ископаемые начали привозить из Европ. России и Сибири.

Такое положение горной промышленности обусловливается малою населенностью и малою культурою края. Все это вместе взятое дает в выводе, что гораздо выгоднее привезти нужные ископаемые из России или Сибири, чем строить для их обработки заводы на месте, которые, в данное время никоим образом не оправдают затраты на них. Да и кроме того, известные месторождения, например, золота, как самого ценного металла, по-видимому, настолько незна чительны, что единственный в Семиреченской области золотопромывательный прииск в верховьях реки Кетемень, в Джаркентском уезде в 1903 году из 900 тысяч пудов промытого песку дал только 8 с небольшим фунтов золота ***).

Для развития горной промышленности, которой по обилию рудных и минеральных месторождений несомненно предстоит большая будущность, важно было бы открытие и разработка каменного угля в Илийской долине. Геологическое и топографическое строение этой долины дает полную веро ятность, что мощные каменно-угольные пласты, залегающие в горах по обоим берегам реки Или, в китайских владениях продолжаются и в наших пределах. Это подтверждается признаками и выходами каменного угля в горах Кагу-тау и Калкан, затем на севере от Чингильдинского пикета, к рекам Виже и Макуру ****) и пожарами залежей каменного угля в горах Куулук по р. Чарыну.

Землетрясения.

Совершенное отсутствие вулканизма в горах, наполняющих Семиречье, не исключает однако, деятельности иных сил в недрах земной коры, деятельности, вызыва ющей здесь сотрясение земной поверхности. Землетрясение так часты в описываемой стране, что население почти при выкло к ним и сотрясения не причиняющие видимых разрушений почти не обращают на себя внимания и считают ся чем то совершенно обычным. Такое отношение к землетрясениям удерживалось здесь до 22 июля 1885 г., когда сильно пострадало селение Беловодское. С этого времени начался цикл разрушительных землетрясений, особенная сила которых проявилась 28 мая 1887 года. В этот па мятный день быль разрушен землетрясением лучший и са мый многолюдный в Семиречье гор. Верный.

Вся Россия была взволнована страшными последствиями катастрофы и отовсюду стекались пожертвования пострадавшим. Мрачные воспоминания о минувшем событии никогда не исчезнут из памяти переживших его. Землетрясение разразилось внезапно над спящим городом.

28 мая, в 4 часа 35 минут утра, раздался сильный подземный гул и почувствовался резкий толчек, разбудивший спавших, но привычные к таким явлениям, оби татели скоро успокоились и не сочли это за начало гряду щей катастрофы.

*) Геологическая карта Туркеставскаго края. Гушкетова и Романовскаго, 1884 г.
**) Обзоръ Семиреченской области за 1882 ч. стр. 9.
***) Обзоръ Семиреченской области за 1903 годь стр. 20
****)Обзоръ Семиреченской области 1882 г. Стр. 8 и 9.

Но через несколько минут прокатился второй гул, а за ним последовали сильные подземные уда ры, начали сыпаться штукатурка, рушиться печи и стены, падать потолки *).
Шум и грохот разрушившегося города был ужасен, а поднявшаяся пыль наполнила улицы как бы туманом. Среди населения распространилась всеобщая, неподдающаяся описанию паника. Подземные удары и сотрясения продолжались с некоторыми промежутками целый день; поврежденные и расшатанные первыми ударами стены домов не выдерживали новых толчков и обрушивались, то здесь, то там погребая под развалинами неосторожных, старавшихся спасти из строений более ценное или более необходимое имущество.
Убытки, причиненные землетрясением весьма значитель ны. В самом городе из 1795 домов уцелел совершенно только один, а в окрестных селениях из 3373 разруше но 994. Общую потерю оценивают слишком в 219 миллионов рублей.

Как это не удивительно при таком размере 6едствия, но число человеческих жертв оказалось сравнительно не большим: всего убитых и умерших от ушибов было 332 человека.
Землетрясение это не только разрушило город Верный, но произвело массу опустошений и в Заилийском Алатау, особенно в долине реки Ак-сая, где силы землетрясения развернулись наиболее грозно, громадные обвалы гранитных скал, уничтоженный лес и неисчислимые оползни, обвалы и осыпи, испестрившие северный, склон Ала-тау на протяжении 100 почти верст, достаточно свидетельствуют о раз рушительной силе и размерах этого страшного явления при роды, ощущавшегося на пространстве 27000 квадратных географических миль, с площадью наибольшего разрушения в 100 квадратных географических миль.

В 1889 году землетрясение снова повторилось, но уже не с той силой и центром наибольшего напряжения было селение Зайцевское (Чилик).
Геолог Мушкетов, командированный во главе целой экспедиции для изучения и определения причин Верненского землетрясения, в своем отчете по этому поводу говорит: Исследование Верненского землетрясения 28 мая 1887 года доставило целый ряд доказательств в пользу того, что не только оно само, но и почти все сколько ни будь значительные землетрясения Туркестана, в том числе и Беловодское 22 июля 1885 года, принадлежат к тектоническим землетрясениям, тесно связанным с дислокацией **) Тянь-Шаня.

Основная причина Верненского землетрясения, в частности кроется в движении горных масс Заилийского Алатау происходящем или вследствие опускания отдельных частей по трещинам сбросов и сдвигов, или вследствие горизонтального стяжения, увеличивающего интенсивность горных складок, причем разрыв сплошности в местах наибольшего растяжения или на перегибах складок сопровождается ударом, вызывающим сотрясения поверхности ***).

Л е с а.

Леса в Семиречье располагаются только в горах. В долинах и равнинах страны древесная растительность, в виде разных кустарников, встречается только по руслам рек.
Семиреченский и Заилийский Ала-тау, подобно всем горам, степной полосы Азии имеют то свойство, что на южных покатостях горных кряжей нигде нет леса древесная растительность встречается только на покатостях, обращенных к северу, да и то лишь преимущественно, по ущельям речек вытекающих из под снега. Где же вершины гор бесснежны, в теплое время года, там нет лесов. В общем, вывод, леса прекращаются совершенно на высоте около 9200 фут кверху и 2000 фут над морем книзу, за исключением яблони, местами дикого абрикоса, рябины, боярышника, облепихи, тополя, тала, местами ясеня и проч., которые спускаются и в подгорные долины, держась вдоль рек.

Хвойные леса Семиречья состоят главным образом из ели с очень редкой, далеко не повсеместной, примесью пихты. Ель представляющая собою почти единственную
древесную породу, идущую здесь на постройки, располагается в верхних частях гор, а ниже её произрастают обыкновенно, но не везде и не в одинаковой степени, осина и береза.
Горные леса области, по крайне приблизительному исчислению, занимают всего лишь до 200 тысяч десятин ****).

*) Строения в гор. Верном до этого землетрясения были из кир пича, у редких из горожан. имелис деревянныя; только в смеж ный с городом станицах в Большой и Малой Алтинских,, а точно также в окрестных Каскеленской и Софийской (Талгар), каь выстроенных еще до возникновения г. Вернаго и до воспрещения построй ки домовъ из дерева большинство строений было деревянных!.
**) «Дислокация» обозначает в геологии перемещение земной коры, т. е. движение в ней.
***) И.К. Мушкетов, «Верненское землетрясение 28 мая 1887г.» Труды геологиесского комитета т. Х № I,стр 137,138.
****) Семиреченского Областного Управления государственными имуществами отчет за 1903 г. лесное хозяйство и садоводство, стр. 1-я

В виду такой незначительности этих лесов значение их для страны весьма важно. Прежде всего они являются единственными источниками удовлетворения потребности в строевом лесе, которая сравнительно велика так как в стране подверженной землетрясением только деревянные строения, как более устойчивые , гарантируют наибольшую безопасность в них.

В стране же, вся жизнь и культура которой возможны лишь при искусственном орошении являются горные потоки, леса эти, регулируя таяние горных снегов и задерживая, быстрый ток дождевых вод имеют несомненно величайшее водоохранное значение.

Хвойные леса Семиречья тянутся иногда по горам на десятки верст или располагаются отдельными, более или менее значительными группами, но во всяком случае название леса в русском смысле этого слова к ним нейдет.

Деревья отстоят друг от друга на значительных расстояниях и редко где связаны между собою подлеском. Они почти нигде не образуют дремучей чащи наших русских лесов и не представляют никакого серьезного препятствия для движения, дозволяя не только пешему, но даже и конному почти свободно двигаться в них. Препятствия ни в этом случае являются главным образом крутизна и прихотливый рельеф горных склонов да обнажённые корни деревьев, нередко значительно приподнявшиеся над поверх ностью скатов.
Скудность и легкая доступность лесных порослей в горах Семиречья служила одною из самых важных причин малого, почти ничтожного сопротивления встреченного русскими войсками при их наступательном движении в глубину гор. Наибольшее противодействие было встречено в прилегающих степях, на равнинах, при овладении крепостями и в полевых битвах, а наименьшее в горах, ибо горы не могли дать надежного укрытия своим защитникам, так как неприятель не мог пользоваться лесами и стрелять из опушек, так же точно, как и не мог препятствовать нашему движению устраивая засады. Русским войскам, никогда здесь в горной войне, не приходилось сталкиваться с необходимостью, делать лесные просеки.

Во всех этих отношениях наши военные действия в Семиречье представляют совершенную противоположность с военными действиями на Кавказе.
Равнины и долины.
Почти половину площади описываемой страны занимает равнина раскинувшаяся от берегов Балхаша на запад, до Семиреченского Ала-тау на востоке, от Тарбоготая на севере и до Заилийского Ала-тау на юг. Характер же равнины носит и большая часть Илийской долины.

Равнины.
Семиреченские равнины – унылые печальные степи. Не говоря уже про обширные пески по нижним и средним частям рек Или, Каратала, Лепсы, Аягуза, т. е. про пустыни, соседние Балхашу, можно сказать, что и равнина между Тарбоготаем и Семиреченским Ала-тау есть страна годная только для редкого кочевого населения и то лишь в известные времена года. Исключение здесь составляют только подгорные полосы, местами верст до шести, редко 15-ти шириною, преимущественно у выхода из гор речек, где возможность искусственного орошения делает почву довольно плодородной.
Обширные болота, заросшие камышом, и кочковатые пески наполняют необозримую ложбину озёр Ала-Куля, Уялы и Сасык-Куля. Вся эта равнина несомненно представляет дно прежнего громадного моря, остатками которого и являются озёра: Балхаш, Сасык-Куль и другие, связанные и доныне широкою полосою песков и болот, часть которых понимается весенними водами.
Здесь даже по почтовой дороге, * ) проведенной в возможно выгодном направлении, встречается около ста верст пути по стране безводной и почти лишенной растительности. Только на юго-восток от выселков Басканского и Аксуйского ( на той же почтовой дороге) к стороне гор по речкам Саркану, Баскану и Лепсе располагаются культурные земли.
На запад же от реки Каратала и до последних северо-западных ответвлений Заилийского Ала-тау, раскинулась песчаная низменность, которая во всей своей безотрадности простирается до Балхаша, подступая к нему то необозримыми песками, то камышами особенно в устьях рек, а на востоке тянется вдоль реки Или и частью переходит в Китай. Тут, не смотря на равнинный характер местности, между выселком Илийским и станцией Сарыбулак **), не было даже

*) Магистральная- из г. Вернаго, через Копал, станицу Сергиопольскую в Семипалатинск.
**) Сарыбулак на той же почтовой дороге, вторая станция в 55 верстах от Копала на Верный.

возможности проложить дорогу по прямой линии потому, что страна безводна, и направление пути пришлось отнести далеко на восток к станции Алтын-Эмельской и выселкам Кугаленскому и Царицинскому, лежащим в горных долинах. Но и по этому последнему направлению не удалось совершенно избегнуть песков, так как ближайшие к реке Или местности представляют почти сплошную, большей или меньшей ширины, песчаную полосу, где, даже непосредственно у воды, часто ничего не растет.
Совершенно иной характер носит вся подгорная полоса равнины за весьма немногими исключениями. Вытекающие с гор реки, речки и ручьи дают возможность искусственного орошения, которое делает почву плодородной, а потому в этой полосе, у подножия гор, и сосредоточена вся культурная жизнь страны.
Ширина культурной подгорной полосы равнины весьма разнообразна: колеблясь от одной до 10 и даже местами до 15 и более верст. В северной подгорной полосе Заилийского Ала-тау, между долинные пространства, стекающих с гор рек заняты более или менее значительными полосами леса и лессового суглинка, за исключением пространства между реками Чиликом и Чарыном, где присутствие леса не обнаружено.
В подгорной полосе Семиреченского Ала-тау площади леса встречаются почти только в долинах рек: Лепсы в наделе станицы Лепсинской, Каратала близ выселка Карабулакского и в долине реки Больш. Биже ( приток Каратала ) у слияния с Малой Биже.
Подгорная полоса Тарбготая еще беднее в этом отношении - здесь лес встречается только в системе реки Урджара. Лессовая почва, при условиях искусственного орошения, является едва ли не самой благодарной, а потому совершенно понятной становится та почти неистощимая сила плодородия полей подгорной полосы Илийской долины, где без всякого удобрения, уже много лет подряд, дают урожаи пшеница и другие злаки.
Такой удобной культурной полосы, однако, лишена южная сторона Семиреченского Ала-тау, обрамляющего с севера Илийскую долину. Здесь, начиная от поворота на северо-северо-запад реки Или, близь выселка Илийского и почти до реки Борохудзир, т. е. на пространстве не менее 200 верст, подгорная полоса представляет выжженную солнцем, засыпанную щебнем и крупным песком пустыню.
Почти тот же характер носит и южная подгорная полоса Кунгей-Алатау, обращенная к озеру Иссык-Куль.
Горы Семиречья изрезаны множеством поперечных и продольных долин, высота которых над уровнем моря бесконечно колеблется.
Главные поперечные долины начинаются обыкновенно около хребта и направляются к подножию гор, переходят в настоящие долины, размытые со множеством сужений до теснины и расширений. Бока таких долин преимущественно скалисты, часто отвесны почему эти долины по местному и называются щелями. По дну щелей нередко заваленному обломками скал почти всегда стремятся горные потоки. Бурливые со множеством водопадов.
Продольные долины тянутся обыкновенно параллельно главному хребту на несколько десятков, а иногда и сотни верст и они всегда составляют начало речных бассейнов и в большинстве случаев, заканчиваются скалистым ущельем – тесниною.
Культурная пригодность долин, кроме почвы, находится в полной зависимости от их направления, высоты над уровнем моря и орошения: в одних вызревает виноград, а другие лишь годны как пастбища. Почву горных долин в их верхних, а часто и в средних частях составляют обыкновенно продукты выноса вод, гравий и валуны с глинистой прослойкой. Поверхность такого конгломерата обыкновенно ничем ни прикрыта, но с расширением долины и её приближением к подножью гор, на поверхности начинает появляться покров из минеральных и органических отложений, слой которых , с дальнейшим понижением долины становится все толще и толще, обращается в продуктивную почву, а конгломерат каменистых отложений переходит в подпочву долины. Таким образом создается возможность кочевой и оседлой жизни в долине.

Животный мир.
Представителями животного мира в Семиречье являются: тигры и барсы, почти исключительно в Илийской долине, рыси, дикие кошки, медведи, волки, лисицы, куницы, хорьки, горностаи, сурки, барсуки, зайцы, дикие козы, горные бараны (архары), маралы (южный олень) и кабаны.
В настоящее время тигры, барсы и рыси стали сравнительно редки, да и вообще количество зверей заметно уменьшилось и уменьшается с каждым годом.
Из пернатых представителей обращают на себя внимание: грифы, достигающие весьма почтенных размеров, орлы, беркуты соколы, коршуны, масса разновидностей ночных хищников, лебеди , гуси, утки многих пород, фазаны, улары, дрофы, и очень много других.

Реки и озера. (15)
Реки.
Все реки Семиречья принадлежат к четырем водным бассейнам:
1) Бассейн Аральского моря – река Чу
2) Бассейн озера Балхаш: реки Или, Каратал, Ак-су, Лепса и Аягуз.
3) Бассейн озера Ала-Куль : реки Урджар, Хатын-Су (Кок-Там) и Эмиль.
4) Бассейн озера Иссык-Куль: реки Джергалан, Тюп и множество мелких, впадающих в озеро со всех сторон.
Все эти реки замечательны своей быстротой, которая объясняется высоким положением их истоков, в следствии чего реки даже и по выходу на равнину , т.е. делаясь из горных - степными , все таки продолжают еще на некотором пространстве течь сравнительно быстро.
Судоходных нет : даже самая большая – Или может быть только сплавным.
Кроме этого недостатка, реки Семиречья обладают еще и другими - они лежат поперек торговых путей в Сибирь, Ташкент, и Кашгар, являясь таким образом не помощью а затруднением на путях сообщения , особенно во время разлива вод.
Высота воды в реках замечательно изменчива не только во времена года, но даже в течение суток. Питаясь снегами, реки весною, а некоторые только к середине лета, сильно наполняются водою и разливаются.
Таяние же снегов является причиной поднятия уровня вод после полудня , вследствие чего многие горные реки проходимые в брод с утра до полудня, непроходимы после полудня и до утра.
Такая изменчивость водного уровня рек крайне затрудняет постройку и содержание на них мостов.
Если реки страны лишены значения водных путей, зато для земледелия они имеют величайшую и первостепенную важность. Располагаясь своими верхними и средними частями на значительных покатостях, они дают полную возможность пользоваться водами их для искусственного орошения полей, без чего урожай в Семиречье более чем сомнителен.
Нижняя же часть течения реки, располагающееся в равнине, т.е. на местности с ничтожным уклоном – является или совершенно невозможным, или крайне дорогим.
Таким образом, имеют существенное значение только верхняя и средняя части течения названных главных рек, нижняя служат только кочевникам, как пункты добычи воды в пустыне для людей и скота, а для русских, как места рыбной ловли.
Все же второстепенные и более мелкие реки и речки, в огромном большинстве- притоки главных и всецело служат для орошения.
В Семиречье, как и во многих других местностях Азии есть немало рек, совсем не имеющих устья, т.е. на столько маловодных, что они не могут достигнуть ни главной реки, ни какого либо озера и почти бесследно теряются в пустынной равнине.

Река Чу.
Р.Чу только частями своего верхнего и среднего течения проходит по описываемой стране. Имея истоки в пределах Семиреченской области. Чу составляется собственно из слияния двух речек, восточного Кара-гола и Суока и в верховьях называется Кочкарь. Перед самым выходом из Буамского ущелья, отделяющего Александровский хребет от Заилийского Кунгей-Алатау. Чу принимает с правой стороны довольно многоводный приток Большой Кебинь. Не доходя до селенья Токмак, река дробится по долине на множество рукавов, которые начинают собираться в одно русло только верстах 5 за Токмаком и река становится возможною для сплава, а еще верст 15 ниже – по реке могут ходить крупные лодки.
Судоходство и сплав возможны на протяжении верст 300.
Чу заканчивается обширным разливом – озером, которое носит название Саумаль-куль, отстоящим от р.Сырдарьи в 100 верстах. Вся длина реки около 950 верст.
Река богата рыбою; в ней водятся: сом, сазан(карп), судак, лещ, щука, окунь, язь, чебак, карась и особенно маринка.
В причуйских камышах водятся тигры и кабаны. Мириады мошек и комаров составляют здесь истинный бич для людей и скота. Часть побережья от Токмака до города Пишпека известна обилием фаланги, скорпионов и особенно каракуртовых черных пауков, в высшей степени ядовитых.
Река Или.
Р. Или составляется из слияния двух рек – Кунгеса и Текеса, из которых только верховья одного Текеса находятся на русских пределах – он вытекает из главного массива Тянь-Шаня и направляется на восток, уходит в Китай где и сливается с Кунгесом.
Или переходит русско-китайскую границу уже довольно многоводной, по местному – рекой, доступной для барок малого размера.
Или впадает в Балхаш многими рукавами, образуя обширную, почти тысячу квадратных верст, дельту, заросшую камышами.
Общая длина реки, считая от истоков Текеса, около 1200 верст, из которых несколько более половины в русских пределах.
Судоходность Или начинается от китайского города Кульджи, но развитию его сильно препятствует быстрота течения, частые мели, преграждающая русло реки, крайняя изменчивость фарватера, непостоянство уровня воды, безжизненность долины и равнины, проходимых рекой. Все опыты судоходства по реке заканчивались полной неудачей. В 1856 году купец Кузнецов построил на Балхаше судно, нагрузил его мукой, купленной в Каркаралинске и поднял его бичевою вверх по Или до выселка Илийского.
Хотя войска, расположенные в только что занятом крае и нуждались в провианте, но мука доставленная на этом судне обошлась настолько дорого (по 15 рублей за четверть) что попытка снабжать войска дешевым сибирским хлебом по Или уже не повторялась.
В 1871 году был сделан опыт сплава барок в низ от города Кульджи к выселку Илийскому т.е. на расстоянии 380 верст: вверх же барку поднимали бичевою 10 человек, причем 220 верст от Илийска до Горохудзира было пройдено в 40 дней, а до Кульджи понадобилось бы около 80.
Но неудача предыдущих двух опытов не смутила инженера Поклевского, который в компании с местным капиталистом выписал в 1882 году из Англии, а в 1883 году спустил в выселке Илийском на воду 35-ти сильный, железный, паровой, винтовой баркас*). Этот баркас сделал несколько рейсов до города Кульджи, пробывал проникнуть в озеро Балхаш, но все усилия энергичных предпринимателей все-таки, закончились полной неудачей, и прекрасное судно стоившее огромных затрат было вытащено на берег, где остатки его лежат еще и до сих пор (1903 год), служа как бы предостережение дальнейшим попыткам.
Река богата рыбою, главным образом оригинальными среднеазиатскими формами – османа и маринки.
Источниками орошения служат притоки Или, но воды самой реки в русских пределах для целей орошения не служат в следствии почти полной не пригодности к обработке прилегающих к самой реке частей долины и в большинстве случаев высоты берегов, окаймляющих реку.
Берега Или почти на всем протяжении поросли узкою полосой камыша и кустарников: особенно густо покрыты ими острова. Здесь водятся кабаны, встречаются тигры и барсы.
Масса пауков, мошек и комаров положительно отравляют летом жизнь на реке и в устьях ее притоков.
Притоки Или в русских пределах: с правой стороны Харгось и Усек, с левой Чарынь, Чилик, Талтар, Каскелен и Курту. Реки же Тургень и Иссык, воды которых почти целиком расходуются на орошение, только в исключительные годы достигают Или.

Река Каратал.
Каратал берет начало несколькими истоками из покрытого вечным снегом Семиреченского Алатау. Сначала река не глубока, но по соединении в Кок-су принимает значительные размеры. Течение весьма быстро, средняя ширина около 20 сажень, глубина весьма непостоянна: в июне и июле небольшая и доходит местами до 3-х сажень; в сентябре начинает сильно убывать, а с октября по реке образуются во многих местах броды. Дно Каратала усеяно камнями, часто достигающими значительной величины. Река впадает в Балхаш.
Из притоков Каратала наиболее заметны Кок-су и Биже, оба впадающие с левой стороны. Особенно многоводен Кок-су, берущий начало тоже с Ала-тау. Вся система Каратала иметь значение только для земледелья.

*) Приложение ко Всеподаннийшему отчету военного Губернатора Семиреченской области. Обзор Семиреченской области за 1882 год стр.9.
Река Ак-су.
Ак-су вытекает из тех же гор Ала-тау. Прежде она впадала в реку Лепсу, но потом, изменив течение направилась в Балхаш. С правой стороны принимает реку Саркан. Обе реки имеют значение только для земледелия.

Река Лепса.
Лепса вытекает из предгорий Семиреченского Ала-тау и состовляется из двух речек Теректы. В верховьях река течет очень быстро, но от города Лепсинска течение постепенно становится тише и ровнее, глубина увеличивается здесь на столько, что в период полноводья по ней могут ходить плоскодонные лодки с грузом почти до самого устья, нов ход в Балхаш в самом устье заграждают сплошные камышовые заросли, а верстах в 25-ти от устья река во всю ширину преграждается еще и погором.
Из притоков Лепсы более значительны Малая Лепса и Баскань, впадающие с левой стороны.

Река Аягуз.
Р.Аягуз берет начало на северных склонах Тарбоготая (в Семипалатинской области), затем постепенно поворачивает на юго-запад, потом на юг и достигает Балхаша. Река протекает преимущественно в стране пустынной и только в наделе станицы Сергиопольской, вместе со своими незначительными притоками может служить еще до некоторой степени целями орошения.

Реки бассейна Ала-куль.
В бассейн озера Ала-куль имеют еще некоторое значение реки Урджар и Хатын-су, стекающая с южных склонов Тарбоготая и достигающая Ала-Куля. Р.Тентек, берущая начало у снежных вершин главной цепи Ала-тау и текущая по направлению к Сасык-кулю, не доходит до него теряясь в камышах за несколько десятков верст до озера. Реки Урджар, Хатын-су (Кок-тал) и Тенкек пригодны только в целях орошения, но и то только в горной и подгорной частях своего течения.
Река же Эмиль, впадающая в озеро Ала-куль, лишена даже и этого значения, так как ее низовья, находящиеся в русских пределах, расположены в стране почти совершенно пустынной.

Реки бассейна озера Иссык-куль.
Из многочисленных притоков озера значительны Тюп и Джаргалан, берущие начало в вечных снегах отрогов Тянь-Шаня и впадающие в Иссык-куль с восточной стороны. Обе реки по выходы из гор, текут вдоль Иссык-кульской долины, будучи разделены между собой невысоким кряжем Тасьма, продолжение которого вдается в озеро между лиманами обоих рек и образует полуостров, называемый киргизами Куке-кулуссунь.
Речки Тюп и Джергалан в общем весьма незначительны и могут служить только для целей орошения.

Озеро Балхаш.
Балхаш занимает северо-западную часть Семиреченской области и иметь сильно вытянутую к востоку и выпуклую к северо-западу фигуру. Длина его около 600 верст, ширина от 8 до 80-ти, в окружности оно около 1350 верст, а площадь его равняется 19200 кв.верстами.
Озеро чрезвычайно бурно, окрестности его пустынны, попытки завести здесь судоходство – не увенчались успехом. Балхашь чрезвычайно богат рыбой, особенно маринкою , встречаются османы и окуни.

Ала-Куль.
Ала-Куль, Уялы и Сасык-Куль, как сказано уже, составляли одно озеро, а вместе с Балхашем представляют остатки бывшего огромного моря, заливавшего когда-то всю Туранскую низменность. Озера Уялы и Ала-куль богаты рыбою.

Иссык-Куль.
Иссык-Куль заключен как в чашу в исполинской котловине, образуемой разветвлениями Тянь-Шаня. Длина его 172 ½ версты, наибольшая ширина 47 верст, а поверхность озерного бассейна равняется 4656 кв.верстам; высота же его над уровнем моря равна 5300 фут. Озеро никогда не замерзает; только заливы и бухты его зимой покрываются льдом.
Вода в нем солоновата.
Побережье озера уныло и пустынно: оно в большей своей части бесплодно, каменисто, усеяно бесчисленными валунами и почти лишено лесной растительности, только восточное и юго-восточное побережья, восточная часть северного по долинам впадающих здесь рек, благоприятны для оседлой жизни и заняты русскими селеньями.
Озеро богато рыбой (сазан, осман, маринка, чебак), а местами черным железным шлихом, который выбрасывается волнами на берег.
Шлих этот – сваренный и прокованный – дает довольно порядочное железо.

Климат.
Недостаточность метеорологических наблюдательных пунктов, большая отдаленность их друг от друга, сравнительная непродолжительность наблюдений на большинстве из них и отрывчатость этих наблюдений не дают возможность сделать более основательные и более подробные выводы о климате Семиречья.
На основании имеющихся данных, климат страны, в зависимости от устройства ее поверхности , высоты над уровнем моря и широты, заключать в себе все зоны от виноградной до ледниковой включительно.
Главное отличительное свойство климата – континентальность и сухость. На большей части протяжения территории области климат отличается резкими переходами температуры, как в перемены дня и ночи, так относительно и перемены времен года.
Климат области собственно может быть подразделены на климат низменности (равнины), подгорья и горной полосы.

Климат равнины.
Климат низменности, равнины, сухой континентальный, соединяет две крайности – зной и сравнительно сильный холод, с быстрыми переходами от одной температуры к другой.
Количество атмосферных осадков здесь весьма незначительно и распределение их по временам года не равномерно, причем меньшая часть приходится на летние месяцы. Это последнее обстоятельство, в связи с господствующими здесь ветрами, уносящими снежный покров зимой и затруднительностью, а местами прямо невозможностью устройства искусственного орошения в равнине, служит огромным, зачастую непреодолимым препятствием для развития земледелия.
К сожалению, отсутствие метеорологических наблюдательных пунктов в равнине не дает возможности подкрепить цифрами этот общий очерк климата описываемой полосы. Подтверждением сказанному могут служить до некоторой степени, только данные Бахтинской метеорологической станции, расположенной в северо - восточном углу области и рассматриваемой климатической полосы *).
По четырехлетним наблюдениям (1895-1898г.г.) этой станции средняя годовая температура +6,5º по Цельсию, средняя температура зимы -1,2º , лета +22,6º; среднее годовое количество осадков за четырехлетний период (1894-1897 г.г.) равняется всего 275,7 миллиметрам, из которых только 59,1 мил. Приходится на долю летних месяцев **).

Климат подгорной полосы.
Нагорье, в пределах приблизительно до 3-х тысяч фут над уровнем моря в Заилийском Алатау и несколько ниже в Семиреченском, отличается более умеренным и большим, в сравнении с низменностью, количеством атмосферных осадков. Но и здесь резкие перемены погоды явление обычное, а местами позднее весеннее и ранние осенние заморозки вредно влияют на садоводство, огородничество и препятствуют развитию хлопководства.
По десятилетним (1889-1898гг.) наблюдениям метеорологической станции, в городе Верном, расположенном ***) в северной подгорной полосе Заилийского Алатау, средняя годовая температура здесь +7º по Цельсию, средняя температура зимы -7º, лета +21º; среднее годовое количество осадков в тот же период 598,5 миллиметров, из которых на долю летних месяцев приходится 126 миллиметров ****).

*) Бахтинская метеорологическая станция подъ 40г 44стр.шир82г восточ. Отъ Гринвича долготы.
**) Приложение ко Всеподданнейшему отчету за 1999 г. Обзор Семиреченской области стр.3
***) Под 43г i6 северной широты и 76г 53 восточной от Гринвича долготы, на высоте 2605 фут над уровнем моря.
****) Тот же обзор Семиреченской области.
Расположение гор с юга или севера для данной местности в Семиречье, как и везде, имеет весьма существенное значение: так южная подгорная полоса Семиреченского Алатау теплее противолежащей северной подгорной полосы Заилийского Алатау, хотя и расположена севернее ее. Средние данные за пятилетний (1894-1898 гг.) период наблюдений Борохудзирской метероологической станции, расположенной в восточной части области *), в южной подгорной полосе Семиреченского Алатау, как нельзя лучше подтверждают это положение. Здесь средняя годовая температура 9.1º по Цельсию, зимы – 7,1º, лета – 23º. Среднее годовое количество осадков 169 миллим. Из которых, на летние приходится 72,4 мил.
Значительная разница в температуре двух названных подгорных полос происходит, в следствии расположения относительно этих полос Семиреченского Алатау с Севера, а Заилийского Алатау с юга , почему Заилийская подгорная полоса открыта господствующему здесь холодному северному ветру, а южное подгорье Семиреченского Алатау совершенно укрыто от него, но за то и лишено большей части атмосферных осадков, приносимых этим ветром.

Климат горной полосы.
Горная полоса в пределах приблизительно от 3 до 6 тысяч фут над уровнем моря. Отличается от предыдущей более прохладным климатом и изобилует атмосферными осадками. Здесь на этой высоте средняя температура лета и его продолжительность еще достаточны для культуры **) пшеницы и овса в нижней и средней частях полосы и для ячменя в верхней, но ранние осенние заморозки , сопровождаемые нередко снегом , часто портят, а иногда, особенно в средней и верхней частях полосы, даже и совершенно лишают урожая. Начиная с 8 тысяч фут, дожди во все летние месяцы перемеживаются со снегом , выше 9 – 9,5 тысяч фут дождя уже нет, идет только снег хотя в летние месяцы скоро стаивающий: на высотах же около 10 тысяч фут в Семиреченском Алатау и 11 тысяч в Заилийском царствуют вечные снега и льды, с присущей им животной и растительной жизнью.
Основываясь на различии в температуре, влекущем за собою видоизменения растительности, и условий животной жизни, территорию Семиречья можно роазделить на три характерных зоны: северную, среднюю абрикосовую и южную персиковую.

Северная зона.
Эта климатическая зона, вмещающая в себя всю равнину области, простирается несколько южнее 45º северной широты, т.е. охватывает собою Сергтопольский, Лепсинский и большую часть Копальского уезда Все это пространство отличается довольно прохладным климатом, так что нежные растения - абрикосы, виноград – характеризующие следующие полосы к югу, здесь не растут. Исключением в этой зоне является станица Саркандская. Здесь, благодаря счастливому расположению некоторой части ее надела, произведенные казаками опыты разведения винограда увенчались успехом ***). Некоторые сорта благородной яблони могут расти в нескольких пунктах этой зоны.

Средняя зона.
Средняя климатическая зона, или абрикосовая (по туземному урюк) непосредственно следует за предыдущей к югу и заключает в себя подгорную часть Верненского уезда, собственно Верный и станицу Софийскую. В этой полосе, более теплой, чем предыдущая особенно хорошо растут все лучшие сорта яблони , вызревают абрикосы , разводится виноград.

Южная зона
Южная персиковая зона заключает в себе долину реки Чу в местностях селения Б.Токмак и гор.Пишпека и часть Илийской долины, приблизительно от реки Чарын к востоку. Здесь вызревают персики и разводятся с большим успехом, лучше чем в предыдущей полосе, сорта винограда, а точно также сделаны, сравнительно, удачные опыты разведения хлопка ***). Рис разводится здесь успешно еще со времени переселения в область дунган.

*) Под 44.28 северной широты и 79.49 восточной от Гринвича долготы.
**) Тот же образ Семиреченской области за 1900 г. Стр.10-я
***) Обзор Семиреченской области за 19003г стр.12-я




И С Т О Ч Н И К И

К части I, главе I, истории Семиреченского казачьего войска..

Карта. Южной пограничной полосы Азиатской России, 40 верст в дюйме, изд. Воен.топограф. отдела главного Штаба 1892 г.

Горные инженеры Романовский и Мушкетов.
Геологическая карта Туркестанского края, изд. 1884 г.

Костенко. ТомI. Туркестанский край. СПб. 1880 г.,
Очерки Семиреченского края, военный сборник 1872 г. № 11, 12

Венюков. Опыт военного обозрения русских границ в Азии. СПб. 1873 г.

Мушкетов. Туркестан т.I, СПб. 1886 г.,
Краткий отчет о геологическом путешествии по Туркестану 1875 г.
Брошюра 1876 г.,

Труды геологического комитета тюX, № 1


Неймар. Приложения к всеподданнейшим отчетам военного губернатора Семиреченской области.

Отчет Семиреченского Областного Управления государственными имуществами за 1903 г.

Еще в конце 1874 г., по инициативе вр. наказного атамана Семиреченского казачьего войска, генерала Михайловского, возникла мысль составить десятилетнюю хронику войска, ко торая обняла бы первые восемь лет (1867 - 75 г.г.) само¬стоятельной жизни войска и два года, предшествовавшее его возникновению.

Мысль эта, быть может даже и подсказанная генералом Колпаковским наказным атаманом войска, оставав шимся в то время за командующего войсками Туркестанского военного округа, была им одобрена и генерал Колпаковский со своей стороны ходатайствовал пред военным министром о разрешении назначить премию в 500 руб. из сумм войска тому лицу, труд которого былъ бы признан войсковым начальством лучшим и наиболее отвечающим поставленной программе *).
Что помешало составлению хроники неизвестно, но толь ко к составлению её преступлено не было.
С тех пор и до 1902 г. вопрос о составлении истории войска не затрагивался.
Бывали военный министр, генерал адъютант Куропаткин, обратив внимание, что казачество - такой видный фактор государственной жизни до сих пор не имеет как общей, так и отдельной для каждого казачьего войска истории, приказал заполнить этот пробел отечественной литературы.
На одном из докладов по этому поводу начальника главного управления казачьих войск генерал-адъютант Куропаткин положил следующую резолюцию: Надо поспешить составлением подробных, исторических трудов по каждому из казачьих войск, по определенной программе, о его прошлом, затем составить по общей программе описание о настоящем казачьих войск, тогда легче будет без ошибок и сомнений решать все вопросы, определяющие будущее каждого из казачьих войск в отдельности и всех вместе.
Вследствие такого распоряжения военного министра, начальника главного управления казачьих войск 19 ноября 1902 года обратился ко всем войсковым и наказным атаманам казачьих войск с циркулярным предложением, в котором просит от имени военного министра озаботиться составлением исторических очёрков вверенных им казачьих войск, для чего и предложил: в каждом войске избрать лицо которому могла бы быть поручена эта работа; избранное лицо должно составить программу, долженствующую быть представленной на утверждение военного министра. Составленная программа должна обнимать следующие общие вопросы:
1) Казачество - как колонизатор.
2) Казачество - как охранитель государственных границ.
3) Казачество - как охранитель православной веры
Частные вопросы:
1) Самобытно ли развилось казачье войско или образовалось распоряжением правительства.
2) Однороден ли племенной состав казачьего войска.
3) Чем обусловливалось обложение казачьего войска государственными повинностями.
4) Чем обусловливалось образование одного, двух и трех родов оружия в каждом войске.
5) Чем обусловливался порядок землевладения
6) Чем обусловливалось образование отдельных казачьих областей или включение территории казачьего войска в состав губерний.
7) Чем обусловливалось распространение на казачье население новых правительственных или местных хозяйственных учреждений.
В заключении циркулярного предположения начальника главного управления казачьих войск сказано, что военный министр, наметив и одобрив эти основные вопросы программы, высказал однако, что : составители исторических исследований при подробной разработке программы отнюдь не должны стесняться перечисленными вопросами ибо в каждом казачьем войске при разработке программы несомненно могут возникнуть, сообразно с местными условиями и другие вопросы, да и намеченные вопросы могут разрешаться далеко не одинаково в каждом из казачьих войск в отдельности.
Таким образом, генерал-адьютант Куропаткин выразил желание в предпринятых, по его инициативе работах иметь не простые военно-исторические очерки, а также - исторические труды, полнота и объем которых давали бы возможность почерпать из них все необходимые сведения, нужные для высших органов власти чтобы „без ошибок и сомнений решать все вопросы, определяющие будущее каждого из казачьих войск в отдельности и всех вместе **). Руководствуясь этой основной идеей, автором настоящего труда была составлена программа исторического очерка Семиреченского каз. войска, которая и была утверждена военным министром, генерал-адъютантом Сахаровым, преемником генерал-адъютанта Куропаткина.
Более чем скромные средства войска, сравнительно малая подготовленность автора к такому серьезному историко-экономическому труду учичтожение в архивах области многих дел исторического характера, как окончивших определенный срок хранения, гибель и потеря таких дел в центральных областных архивах, следствие бывшего в 1887 г. в городе Верном землетрясении и других причин не дали возможности совершенно выполнить состав ленную программу в том широком объеме в каком она была намечена. Главы первая, вторая, часть 3-й и 4-й части 1-й - исполнены компилятивно по литературным и отчасти официальным источникам все-же остальное представляет самостоятельный труд, основанный на официальных данных, которыми служили: законодательство, различные при казы и распоряжения правительственных лиц и учреждений, а главным образом архивные материалы этих учреждений Семиреченской области. Более подробное заключение по этому поводу можно составить по источникам, приложенным в конце каждой главы точно определяющим откуда именно и что взято. Для непосредственного и более близкого ознакомления со страною, автору, по его просьбе, была дана воз можность посетить все без исключения поселения войска и более видные центры Семиречья, а точно так же и осмот реть все их архивы.
В заключение, автор считает своим долгом заявить, что только благодаря содействию и во многих случаях пря мой защите председателя войскового правления Семиреченского казачьего войска генерал-майора Волкова, он имея возможность довести до конца принятую им на себя, по его же предложению сложную и трудную задачу; что он в своем труде преследовал главным образом точное и объ ективное изложение и освещение исторических фактов имея исключительной целью только одно - посильно выполнить приведенное выше желание военного министра и тем самым исполнить свой долг перед родиной.
Исполненный труд – автор не считает свободным от недостатков и возможных ошибок, которые против всякого его желания могут оказаться в нем, как следствие недостаточной подготовленности автора и сравнительного не достатка исторических материалов.

*) Архив войскового правления Семиреченскаго каз. войска, опись казачьяго отделения штаба войск Семиеченской области, части строев, дело 1874 г. № 55
**) Циркулярное отношение начальника главн. упрв. каз. Войск войсковому наказ. атаману Семир. каз. войска отъ 19 ноября 1902 г. № 17019 и «Русский инвалидъ» 1902 г. и дек.№ 267 ст.: «объ организащи историческйхь работъ въ казачьихъ войсках».

Всем, кто хоть немного касался истории Семиречья, хорошо знакома фамилия Леденева – автора фундаментального труда «История Семиреченского казачьего войска», вышедшего в городе Верном (ныне Алма-Ата) в 1909 году. Но почти никому не была известна судьба самого историка Николая Васильевича Леденева, да и по сей день в ней остается еще немало «белых пятен» и «вопросительных знаков».

Что же мы можем сказать сегодня об авторе уникального труда по истории Семиреченского казачьего войска, и вообще Семиречья? Сведения эти скупы и собраны по крупицам в архивах Казахстана…

Он родился в Большой Алматинской станице (сейчас это район Алма-Аты) 13(26) февраля 1863 года, в семье есаула Сибирского казачьего войска Василия Тихоновича Леденева, человека сложной судьбы. Достаточно сказать, что В.Т.Леденев два раза в своей жизни добивался звания войскового старшины (что соответствовало тогда званию майора в регулярных войсках русской армии) – первый раз дослужившись до этого звания, он был за проступок разжалован до рядового казака, но вторично вновь дослужился до войскового старшины уже в Семиреченском войске. Мать Николая – Капитолина Александровна, была дочерью купца Кремлева.

Интересно, что в сотне, которой командовал Василий Тихонович Леденев в городе Верном, служил в чине корнета сводный брат казахского поэта Абая – Халиулла Ускенбаев, умерший совсем молодым от туберкулеза. По некоторым сведениям, Х.Ускенбаев даже квартировал в доме Леденевых.

Николай Леденев рано лишился матери, а отец его в ноябре 1872 года женился на вдове титулярного советника Марии Ивановне Андрюковой. От первого брака она имела дочь Елизавету. Жениху было в то время 62 года, а невесте 41. Оба не молоды, но вскоре у них рождается дочь, сводная сестра Николая – Павла Васильевна. В 1874 году умирает Василий Тихонович, и одиннадцатилетний Николай остается на попечении мачехи. Вдова В.Т.Леденева начала хлопотать о назначении ей пенсии и наделении семьи покойного наделом земли. Вскоре был назначен пенсион и членам семьи отвели 400 десятин земли между речками Аксай и Каргалинка, ниже почтовой дороги Верный – Каскелен.

Николай, между тем, поступает в Омскую военную гимназию (в будущем – Омский кадетский корпус), а по окончании ее, в 1880 году – в Оренбургское юнкерское училище. Закончив училище по 2 разряду, производится 15 мая 1883 года в хорунжие и возвращается к себе на родину – в Семиречье. Здесь он причисляется к 1-му конному полку Семиреченского казачьего войска и служит на различных административных должностях – писарь Войскового правления, заведывающий (уст. – сейчас бы писали «заведующий») оружием в полку, затем заведывающий Сергиопольской станицей (ныне – город Аягуз) в строевом отношении. В 1887 году он получает звание сотника, а в 1890 переводится заведывающим Софийской станицей (ныне – город Талгар). При переводе его аттестовали так: «Характера не ровного, но твердого. Трудолюбив, усерден и исполнителен по службе. Способностей хороших».

Служба Леденева идет своим чередом – он состоит членом комиссии по заведыванию офицерским заемным капиталом, членом полкового суда и временно командующим 3-ей сотней 1-го конного полка Семиреченского войска.

Судя по всему, Леденев собрал к этому времени неплохую домашнюю библиотеку. Со стороны всем была заметна его большая начитанность, хорошее общее развитие, у него был музыкальный слух и способности быстро осваивать технику игры на различных музыкальных инструментах. Ко всему прочему, он был наделен природой неплохим голосом. Музыкальная одаренность была замечена начальством. Его назначают заведывающим Войсковым казачьим хором и музыкантской командой. В газете «Семиреченские Областные Ведомости» стали появляться его корреспонденции.

В личной жизни Леденева, тоже происходят перемены. Где-то после 1893 года он женится, вероятно, на уроженке станицы Софийской.

В 1897 году, по распоряжению Военного министерства, подъесаул Леденев был командирован от Семиреченского казачьего войска в Офицерскую стрелковую школу в городе Ораниенбаум. Там он изучал магазинную винтовку, а по окончании изучения был отправлен на Ижевские оружейный и сталеделательный заводы. Здесь подъесаул Леденев принял для вооружения двух льготных полков и запасной сотни Семиреченского войска 1498 магазинных винтовок и в конце августа того же года доставил их в Верный.

И всегда у Николая Васильевича проявлялся неуклонный интерес к прошлому родного войска. Бывая по делам в городах, станицах и выселках Семиречья, он подолгу расспрашивал старожилов, старался просмотреть документы и снять от руки копии в станичных архивах. Вероятно, тогда уже у него стала складываться в уме идея написать историю Семиреченского казачества…

В каком-то отношении ему повезло. В 1902 году военный министр генерал-адъютант А.Н.Куропаткин предложил начальнику Главного управления казачьих войск заняться составлением подробных исторических трудов по каждому из казачьих войск России. Вследствие этого распоряжения военного министра, начальник Главного управления казачьих войск обратился ко всем войсковым и наказным атаманам казачьих войск с циркулярным предложением, в котором просил от имени военного министра «озаботиться составлением исторических очерков по вверенным им войскам».

Такой человек, готовый взять на себя составление подробной истории Семиреченского казачьего войска, был в Верном. Н.В.Леденевым была составлена программа исторического очерка Семиреченского войска и утверждена уже новым военным министром генералом В.В.Сахаровым. Леденев с большим энтузиазмом, принялся за написание истории войска и вообще истории Семиречья с древнейших времен. При помощи председателя Войскового правления Семиреченского казачьего войска генерал-майора И.С.Волкова ему удалось посетить все без исключения поселения войска и другие пункты Семиречья, осмотреть все нужные ему архивы и снять копии необходимых документов.

В конце концов огромный труд был завершен. Книга была напечатана в типографии Семиреченского областного правления в Верном в 1909 году. Для тогдашнего Верного это было поистине уникальное издание. Эта объемистая книга в 879 страниц создана на основе уже в большинстве своем безвозвратно утраченных архивных документов, а потому представляет сегодня значение первоисточника сведений по истории Семиреченского казачества. Сам автор был чрезвычайно скромен в оценке своего труда. В предисловии к книге он писал: «Более чем скромные средства войска, сравнительно малая подготовленность автора к такому серьезному историко-экономическому труду, уничтожение в архивах области многих дел исторического характера, как окончивших определенный срок хранения, гибель и потеря таких дел в центральных областных архивах, вследствие бывшего в 1887г. в городе Верном землетрясения и других причин – не дали возможности совершенно выполнить составленную программу в том широком объеме, в каком она была намечена».

Тем не менее, труд был выполнен… Вскоре Николай Васильевич получил звание войскового старшины, орден Святого Владимира с бантом и в 50 лет вышел в отставку. Он занялся сельским хозяйством в торговых целях на своем наделе земли, полученном по смерти мачехи. Вот и все, что можно рассказать о жизни семиреченского историка.

После 1913 года не обнаружено никаких сведений об авторе «Истории Семиреченского казачьего войска». Как в воду канул человек! Неизвестны и другие его труды. Правда, в 1911 году в Ташкенте вышла небольшая брошюра – «Краткая памятка о первом наказном атамане Семиреченского казачьего войска генерале Г.А.Колпаковском», автор которой скрылся за таинственным псевдонимом «Н.В.» Есть предположение, что автором этой брошюры мог быть Николай Васильевич Леденев.

Что случилось с ним далее – можно только гадать… Ведь впереди была Первая Мировая война, революция, Гражданская война, истребление части казачества большевиками и исход других казаков в китайские пределы, потом коллективизация, раскулачивание, борьба с «врагами народа» и т.п. А может, жизнь его окончилась вполне благополучно? Известно еще, что у Н.В.Леденева был сын Николай, 1897 года рождения, а его сводная сестра Павла, скончалась в 1914 году, сорока лет от роду. В 1920-е годы в Алма-Ате еще проживали его дальние родственники.

Несколько алматинских историков-краеведов, уже в наши дни, безуспешно пытались выяснить дальнейшую судьбу Николая Васильевича. Но увы! А может быть, разгадка его жизненного пути еще ждет нас впереди? Как бы то ни было, но основной труд его жизни – «История Семиреченского казачьего войска» остался для потомков, а несколько лет назад был переиздан в Новосибирске.

Источники:

1) Леденев Н.В. «История Семиреченского казачьего войска», Верный, 1909.
2) Митропольская Т.Б. «Из истории Семиреченского казачества», Алматы, 1997.
3) Ивлев Н.П. «Верненские раритеты и их их создатели»// «Простор», № 7, 1997, стр. 104-108.
4) Ивлев Н.П. «Семья историка Семиреченского казачества»// «Русское Слово» (Алматы), № 1(008), 1998, стр. 9.
5) Проскурин В.Н. «Пламя скорби горит в груди»// «Столица» (Алматы), № 11, 16.03.1995, стр. 10.
6) ЦГИА РК, ф. 46, оп.2, д. 46, л. 168об.
7) ЦГА РК, ф. И-39, оп. 1, д. 159, л. 22.

Статья из книги Петра Николаевича Краснова - Родные казаки.

Семиреченские казаки

Проезжая по Семиречью, как часто удивляешься его пус тынности и бесплодью. То горы-исполины, созданные из скал, осыпанных песком и камнями, то пески, пески на десятки вёрст, то унылая бесплодная степь, орошённая лишь потока ми снеговой воды, степь, жизнь которой - одна весна. Зацве тёт степными тюльпанами, покроется ковром цветов эта степь и, точно устыдившись блеска своего и своей красоты, сейчас же завянет, поблекнет, выгорит, станет коричневато-бурой. Бродят по ней, бесплодной уже, табуны киргизских лоша дей, стада верблюдов, да овцы и козы дощипывают всё то, что оставили им быки и лошади. Но степи редкие посёлки: Казанско-Богородское, Верный, Любовная, Николаевский, Илийский, там дальше Копал, Голубевская, Джаркент, Пржевальск... Это русские и казаки настроили здесь дома, поста¬вили церкви, провели воду из реки, оросили почву, насадили сады и... живут.

Переселенцы - мужики и казаки. Вон мелькнули за огра дой малиновые лампасы, мохнатая папаха; вот на снегу под ле школы врыта гимнастика; вот проскакал в форменной ши нели и фуражке при шашке здоровый мужчина.
- Кто это? - спросили вы.
- Семирек... - коротко ответят вам.
Кость от кости, плоть от плоти сибирского казака, семиреченский брат его здоровее, сильнее, предприимчивее, более казак. Под голубым небом Семиречья, под жгучим лет ним солнцем, при недолгой зиме и отсутствии жестоких мо розов, семиреченского казака потянуло вверх, раздало вширь. Притом, на новые места, в вечную борьбу с природой, в обстановку постоянной опасности, естественно, шло самое сильное, боевое и воинственное 1.

(1) Семиреченское войско образовалось первоначально в 1867 году выделением в него целиком 9-го и 10-го полковых округов Сибирского войска; потом оно пополнялось желающими остаться в Семиречье сибир скими казаками и отчасти поселенцами.

Маленькое войско, выставляющее в мирное время всего один полк в четыре сотни, оно сыграло громадную роль в жизни и истории этого края, сыграло совершенно незаметно и бескорыстно.

Бросьте мысленный свой взор на двести лет назад, что было в этих самых степях. Большая, Средняя и Малая Орды киргиз-кайсаков сходились здесь краями своих кочевий. Там, где-то далеко-далеко, на Каспийском море, кончалось влады чество Российского Императора, и Астрахань, и Гурьев были базами походов в степь. Отважные русские купцы с карава нами товаров устремлялись в Хиву и Бухару, привозили отту да различные шали и ковры, везли шелка и пряности, и вме сте с товарами везли страшные рассказы о русских пленных, о русских рабах и рабынях, томящихся в Хиве и Бухаре. Прочтите «Историю завоевания Средней Азии» генерал-лей тенанта Терентьева, и вы увидите, сколько ужаса, сколько позора русского, сколько крови и костей русских людей скры вают эти унылые пески, эти степи и горы Средней Азии. Без малого два века - от Бековича при Петре и Перовского при Николае I - до времён ныне благополучно царствующего Государя Императора здесь шла кровавая борьба за право жизни в этом крае... Можем ли мы сказать, что она окончилась?

Уныло звенит колокольчик под дугою. По этим пескам, занесённым снегом, по этим вдруг забушевавшим рекам и речушкам, взломавшим лёд и бурными потоками несущимся по необозримой пустыне, мы идём шагом. Уже давно скры лось солнце за далёкие горы, и яркие звёзды трепетным мер цанием освещают наш путь. Полна дивной тайны звёздная сказка ночи пустыни...

Мы едем пять, шесть часов шагом, не встречая жилья, едем под шепот ночи, под тихий шелест невидимых ручьёв. И вот в низине одинокий огонёк. Две, три постройки станци онного двора, староста, два-три русских лица и десяток ям щиков-киргизов .
- Они кроткие, эти киргизы, - говорят нам.

Веред нами тёмно-бурое лицо, приплюснутый нос, узкие, косые глаза, жалкая растительность на лице. Он весь зашит в кожу. Он помогает уложить вещи, он смазывает колёса таран таса, он приводит тройку унылых, заморенных лошадёнок, приносит звенящую дугу, ещё минута - и кругом нас опять таинственное мерцание звёзд пустыни, звенящая тишина вол¬шебной ночи да тихий звон уставших колокольцев. И на всём этом мире вас только двое: вы - спящий безоружный пасса¬жир, заваленный подушками и тюфяками, и ваш возница. Иногда так едет с ярмарки «ухарь-купец», везёт десятки ты сяч; иногда едет одинокая девушка, учительница, гувернант ка, кончившая столичный институт офицерская дочка.
Они кроткие - эти киргизы...

Тпру!.. Вы стоите над бездной. Под ногами бушующий между льдин и снегов поток. Медленно слезает ямщик, мед ленно отстёгивает пристяжку, садится на неё и исчезает в ночной темноте. Вы одни теперь в мёртвой пустыне. Ямщик-киргиз в размытой дороге ищет вам переправу. Проходит пять минут и он возвращается, промокший, прыгает в грязь, при¬стёгивает пристяжку, и вы проделываете с тарантасом итальянские спуски и подъёмы. Кряхтит тарантас, прыгая с ар-шинного обрыва в кипящий ручей, шелестит колёсами по каменистому дну и под ободрительные крики ямщика-кир гиза влезает на обрыв.
Они - кроткие, эти киргизы.

И вы вспоминаете то, что было сорок, пятьдесят лет тому назад; перед вами кровавый день Узун-Агачского боя и под виг Колпаковского с Семиреченскими казаками. В ваших ушах бойким напевом звучат слова полкового марша 1-го Сибирс¬кого казачьего полка:

...Как сибирский буран, Прискакал атаман,
А за ним есаулы лихие.
- И на эту орду
Я вас сам поведу,
А за мною пойдут есаулы...

Вы вспоминаете пленных русских у хивинцев, вы вспо минаете вырезанные посёлки, и кровь русских женщин и детей проступает из песков пустыни. Здесь шла борьба с эти ми самыми киргизами, здесь изменнически резали карава ны, здесь дрались целыми днями, обороняясь за положенны ми в круг лошадьми. И теперь, в 1912 году, в прошлом, в позапрошлом годах, нет-нет, да и народится в народе вздор ная молва: киргиз волнуется, и население одиноких посёл ков и станиц вдруг начинает вспоминать киргизскую резню, дунганскую резню, восстание таранчей. Не бои, не сраже ния, не блестящие походы и атаки, не марши-манёвры, за которые дают кресты и знамена, а резню в тёмных саклях, потоки чёрной крови, свирепые лица азиатов, кривые ножи, одинокие выстрелы вестовой пушки и безмолвие пустыни...

Возникнут эти слухи, прокатятся от посёлка к посёлку, от заимки к заимке, как катится «перекати поле» осенью, гонимый степным ветром, и замолкнут...
Теперь не посмеют...
Почему не посмеют?
«А на что же у нас кругом казаки!» - говорит тот самый поселенец, который не давал вчера казаку напоить лошадь и бегал жаловаться полицейскому за взятую охапку ничего не стоящего сена.

Только в России, да, пожалуй, в степях южной Америки 1 есть такое особенное поселённое войско, которое одним при¬сутствием своим держит эту орду в страхе и повиновении.

(1) Если разуметь под казаками Америки вооружённых фермеров.

В прошлых главах я рисовал... печальную, безотрадную картину кочёвки сибирских казаков из полков на льготу и со льготы в полк. Идут с офицерами их жёны, везут и малень ких детей. Бывает, что в степи эти дети умирают, и нет до сок, чтобы сколотить гробик, и нет священника, чтобы отпеть, и их хоронят в песке, наваливают груды камней, и на каждом биваке проторенного пути из Сибири в Семиречье вы найдёте такие могилы, одинокие казачьи могилы степной пустыни...

Эти кочёвки - это подвиг, и подвиг далеко не бесплод ный. Каждое лето, каждую осень через суровую пустыню мимо становищ киргизов, мимо их дымящихся юрт идут казачьи сотни. По всем направлениям от Нарына и Бахтов, от Джаркента и Алтын-Емельского перевала проходят здоровые, заго релые, властные люди, идёт сила русская, и страх охватыва ет киргизское население, и оно вспоминает жестокие каза чьи расправы.

Не солдаты, не гарнизоны пехоты и артиллерия, но имен но казаки, эти вооружённые кочевники, держат в руках орды и делают киргизов кроткими. И когда за переселенческой волной проходят в киргизах тёмные слухи, что от них отни мут их землю и отдадут русским, и тёмные лица туманятся, и жестоким огнём загораются косые глаза, и в мутной памя ти киргиза встают легенды дикой резни, потоков крови не верных, вдруг в мирную станицу семиреков приходит при каз, и оттуда, где ничего не было, выезжает сотня «казаков усачей», сверкают на солнце копья пик, горят огнём шашки, и идёт лихая рубка и джигитовка, а потом с манёвром или песнями пройдут по окрестным кочевьям.

И потухают сердитым огнём горевшие глаза и недобрые разговоры сменяются мусульманской покорностью. Да будет так!
По приказу военного губернатора Семиреченской облас ти и в поселенческих, мужицких посёлках из запасных сол дат стали образовываться дружины. Идёт повторение сол датской науки и здесь, в этом краю, это повторение во мно гих местах уже делается охотно, потому что каждый отлично понимает, что без оружия, без вооружённой силы здесь не проживёшь.

Если в Европейской России казачество понемногу утра чивает своё значение вооружённого оплота и под напором левых партий и организаций постепенно «расказачивается», если на Дону доходят уже до создания смешанного иногороднего .с казаками земства и сдают постепенно позицию за позицией под влиянием левых учений, то здесь казачество стоит прочным сплотом русской границы и русского посе ления, стоит так, как некогда стояли донские казаки, за щищая Русь от татар.

Молодое Семиреченское войско за походы и подвиги с 1855 по 1867 год уже заслужило себе георгиевское знамя (1903 г.), но нет у него грамот, утверждающих за ним его земли от края и до края; оно живёт до сих пор не обеспечен ное землёю, не уверенное в своей будущности. Переселенцы идут толпами; для них работает землеустроительная комис сия и переселенческие чиновники отхватывают под них всё лучшие и лучшие участки. Долго просили семиреченские атаманы позаботиться о казаках, и вот на днях этому делу положено начало. Ассигнованы суммы на организацию землемерческих работ. Но уже поздно. Те, кто там, в далёком Петербурге, смотрел на карту Семиречья, те видели громад ную площадь земли, вспоминая нарядные фотографии Иссыкского озера и красоту Алма-атинского ущелья, и думали, что всё Семиречье таково. Они не знали, что многие из этих вьющихся на сотни вёрст гор - только груды камней и пес ка, без признака растительности; они не знали, что сама река Или течёт по бесплодной пока песчаной пустыне и что вдоль её берегов нет ни одного дерева. Они не знали, что по Семиречью можно селиться только жилками, по плодород ным пластам, где возможно провести воду. А казаки растут. Каждый год часть сибиряков, привлечённых теплом, про сятся устроиться здесь навсегда, перейти «в Семиреки»; каж дый год подрастает молодёжь и требует паевого надела. Увы -новые станицы малоземельны, увы! Участки казаков начи нают страдать черезполосицей и во вновь образуемых стани цах некоторые полосы отойдут от станиц и посёлков на де сятки вёрст.

Чем виновато это доблестное войско, что дела его и подви ги были совершены так далеко от центра России? И когда донцы за усмирение Пугачёвщины получили драгоценные грамоты, утверждающие на веки веков земли, их отцами за¬нятые, когда Бородино, Лейпциг, Париж, Севастополь, усмирение всероссийской Пугачёвщины 1905 года утвердили за ними и подтвердили эту старую грамоту Матушки Екате рины, чем виноваты Семиреки, что их дела, славные и сме лые, их смерть были в далёкой пустыне? Разве русское дело только тогда важно, когда оно коснётся самой Москвы? Не ту же ли Москву, не то же ли русское имя кровью отстаивали семиреченские казаки, когда умирали под Узун-Агачем, дра лись под Хивою и в Фергане, когда усмиряли и беспощадно били дикие орды, делая киргизов покорными?..

В своё время в сумятице вновь образуемого края о них позабыли. Позабыли дать им бумагу, грамоту на земли. С тоскою смотрит семиреченский казак на быстро льющуюся струю переселенчества, он видит, как уходят из-под него луч шие и лучшие участки, и атаман его ищет и хлопочет об этой бумаге, которая воздала бы должное терпеливой борьбе с при¬родой, кровавым «резням», усмирению этого и по сие время полного возможных случайностей края и утвердила бы за ним навеки все спорные земли...

Рядом сейчас неспокойно.

Там идёт анархия. Из сбивчивых телеграмм и консульс ких донесений, из разведки живущих там казаков, вы знае те, что там в кровавых муках рождается китайская республи ка, что тот порядок и относительная безопасность, которые там существуют, держатся лишь одним лицом - Ян-Ту-Лином; этот кипящий котёл готов вот-вот перебрызнуть горя чую пену свою за тихую речку Хогоску и повторить уже в русских пределах былые резни таранчанами дунган и дунга нами таранчей. На смену Российскому Своду Законов вот-вот готово придти право сильного, право кривого ножа и сечки для клевера. Согласно это или не согласно с соображениями дипломатического характера, будет коситься на это западная Европа или нет, нам придётся, вероятно, в скором времени властною, вооружённою рукою остановить кровавый разгром богатого края. Есть закон, по которому два государства, слиш ком различные по культуре своей, не могут существовать ря дом. Тихий и мирный порядок Семиречья не может быть ря дом с разгулом страстей разноплемённого конгломерата на¬родностей, борющихся за право жизни.

И вот здесь-то оплотом и должно стать доблестное войско Семиреченское. Это авангард России, это на границе с воз¬рождающимся или догнивающим китайским государством то, чем были донцы на Дону и Кубани, терцы на Тереке, ураль¬цы, оренбуржцы и сибиряки на унылой «линии». Как встарь, жёлтая опасность повторения татарского ига ушла в область тяжёлых преданий под напором казачьих набегов, раствори лась под натиском казачьих поселений, так та жёлтая опас ность, которую пророчит нам грозное будущее, разобьётся о груди казачьи, исчезнет, растворившись в станицах и горо дках семиреченских, сибирских и забайкальских казаков.

Но войско должно иметь землю, много земли...

«Русский Инвалид»,
г.С.-Петербург (Россия),
№ 33, 1912 год.


PS

когда прочитал, испытал чувства искренней благодарности ... спасибо Петру Николаевичу за столь теплые и хорошие слова о наших предках.
_________________
Семирек - это КАЗАК, семиреченский, предки которого были до 1917 года гражданами станиц Семиреченского казачьего войска.
Семиречье, Семиреченская область РИ - родина семиреченских казаков.

Скобелев Михаил Дмитриевич (1843–1882) – генерал русской армии, получивший известность во время похода русских войск в Хиву (1873), против кокандцев (1875–1876) и особенно в русско-турецкую войну (1877–1878) в сражении в Ловичи и Плевне (1877). В 1880–1881 гг. был руководителем Ахалтекинской экспедиции.

+ + +

Скобелев Михаил Дмитриевич (1843, Петербург - 1882, Москва) - военный деятель. Род. в семье генерал-лейтенанта. Образование получил дома и в пансионе Жирарде в Париже, прекрасно изучив несколько европейских языков, проявив недюжинные способности. В 1861 сдал экзамены в Петербург, ун-т, но его закрытие в связи со студенческими волнениями заставило Скобелева пойти на военную службу в Кавалергардский полк. Отправившись в отпуск к отцу, жившему в Польше, Скобелев по собственной воле участвовал в подавлении восстания 1863. В 1864 был, по его просьбе, переведен в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк и участвовал в экспедициях против оставшихся мятежников. В 1868 окончил Академию Генштаба и был направлен в Туркестанский военный округ. Участвовал в Хивинском походе 1873 и в подавлении Кокандского восстания 1873 - 1876, направленного против хана и рус. войск, проявив храбрость, организаторский талант, блестящее знание края. Кокандское ханство было присоединено к России и образована Ферганская область, где Скобелев был назначен военным губернатором и командующим войсками. Проводил русификаторскую политику, где силой, а где "твердо, но с сердцем". За 8 лет службы Скобелев сделал блестящую карьеру, став генерал-майором, получив в награду золотое оружие, ордена св. Георгия 4-й и 3-й степени. Добровольцем отправился на рус.-турецкую войну 1877 - 1878. Солдаты называли Скобелева "белым генералом" за то, что он выезжал на белом коне, в белом кителе и белой фуражке, представляя отличную цель для противника. Действовал так не из бахвальства, а приучая войска к храбрости и по необходимости лично производя рекогносцировку местности. Под его командованием была одержана блестящая победа под Ловчей, осуществлены два штурма Плевны, зимний переход через Балканский хребет, бой под Шейновом и занятие Сан-Стефано под Стамбулом, поставившее победную точку в военных действиях. Скобелев получил чин генерал-лейтенанта и приобрел громкую военную славу. Талантливый военачальник, противник телесных наказаний, заботившийся об обучении и достойном быте армии, продолжатель суворовских традиций, Скобелев пользовался огромной популярностью. В 1880 - 1881 командовал 2-й Ахалтекинской экспедицией, во время к-рой была завоевана Туркмения. За эту победу Скобелев был произведен в генералы от инфантерии и получил орден св. Георгия 2-й степени. Разделял славянофильские взгляды, мечтая об объединении славянских гос-в, видя в России лидера славянского мира. Публично выступал против Австро-Венгрии и Германии, как врагов славянства, что вызвало международные осложнения и вынудило Александра III отозвать Скобелевева из Европы. Скоропостижно скончался от паралича сердца. В 1912 в Москве на Тверской площади был установлен памятник Скобелеву, но в 1918 по сов. декрету "О снятии Памятников царей и их слуг..." был снесен.

Использованы материалы кн.: Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997 г.

Генерал от инфантерии


Михаил Дмитриевич Скобелев 1843-1882. Будущий герой России и любимец армии Михаил Скобелев родился 17 сентября 1843 г. в военной семье: он был первенцем у поручика Кавалергардского полка, впоследствии участника Крымской войны, кавалера почетной золотой шпаги. Дедушка Михаила, Иван Никитич, в Отечественную войну 1812 г. состоял адъютантом у самого Кутузова, дослужился до чина генерала от инфантерии, был комендантом Петропавловской крепости и одновременно оригинальным военным писателем и драматургом. Дед был главной фигурой в домашнем воспитании внука. После его смерти мать юного Скобелева решила направить сына во Францию, где он обучался в пансионе, овладел большим объемом знаний и несколькими языками. Вернувшись на родину, Михаил в 1861 г. поступил в Петербургский университет, но вскоре семейные традиции взяли верх, и он подал прошение царю о зачислении его юнкером в Кавалергардский полк. Так началась его военная служба.

22 ноября 1861 г. 18-летний Скобелева строю кавалергардов принес присягу на верность государю и Отечеству и с рвением начал постигать азы военного дела. В марте 1863 г. он стал офицером, в следующем году перевелся в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, носивший имя героя Отечественной войны 1812 г. Я.Кульнева, произведен в поручики. В воспоминаниях офицеров Гродненского полка он остался "истым джентльменом и лихим кавалерийским офицером".

В 1866 г. Скобелев, блестяще сдав вступительные экзамены, поступил в Академию генерального штаба. Это была эпоха расцвета академии, в которой преподавали такие видные военные ученые, как Г.Леер, М-Драгомиров, А.Пузыревский. Но темпераментному офицеру учеба давалась нелегко, он то упорно занимался, восхищая преподавателей своими знаниями, то бросал ходить на лекции, предаваясь холостяцким пирушкам. Вероятно, ему не удалось бы окончить курс академии, если бы не профессор Леер, который своим верным чутьем угадал в нем исключительные военные дарования и опекал его. По ходатайству Леера штабс-ротмистр Скобелев по выпуску из академии был зачислен в штат офицеров генерального штаба.

В последующие четыре года Михаил Дмитриевич в качестве представителя генерального штаба побывал на границе с Бухарским ханством, выезжал на Кавказ, под руководством Н.Столетова участвовал в экспедиции на юго-восточные берега Каспийского моря. В 1872 г. Скобелев стал подполковником. В 1873 г. он участвовал в Хивинском походе русских войск под командованием генерала К.Кауфмана, имевшем целью принудить хивинского хана к мирным отношениям с Россией.

Скобелев возглавлял авангард Мангышлакского отряда, в стычках с противником получил несколько легких шашечных ранений, но оставался в строю, принял участие во взятии Хивы. Его мужество и храбрость были замечены всеми. Отважный офицер получил свою первую боевую награду - орден святого Георгия 4-й степени.

В 1874 г. Михаил Дмитриевич был произведен в полковники и флигель-адъютанты, женился на фрейлине императрицы княжне М.Гагариной, но уютная семейная жизнь была не для него. В следующем году он вновь добивается направления его в Туркестан, где вспыхнуло Кокандское восстание (в 1876 г. его брак был расторгнут). В составе отряда Кауфмана Скобелев командовал казачьей конницей, и его решительные действия способствовали поражению противника под Махрамом. Затем ему было поручено во главе отдельного отряда действовать против участвовавших в восстании кара-киргизов; победы Скобелева под Андижаном и Асаке положили конец восстанию. Одетый в белый мундир, на белой лошади Скобелев оставался целым и невредимым после самых жарких схваток с противником (сам он, отдавая дань суеверию, внушал себе и другим, что в белой одежде никогда не будет убит). Уже в то время сложилась легенда, что он заговорен от пуль. За свои подвиги в Кокандском походе Скобелев был награжден чином генерал-майора, орденами святого Георгия 3-й степени и святого Владимира 3-й степени, а также золотой саблей с надписью: "За храбрость". К нему пришла первая слава.

В апреле 1877 г. началась русско-турецкая война, в которой Россия пришла на помощь братским славянским народам, и Скобелев решил непременно в ней участвовать. Но в Петербурге о молодом генерале к тому времени сложилось недоброжелательное мнение: завистники обвиняли его в чрезмерном честолюбии, "невоздержанном" образе жизни и даже в присвоении казенных денег. С трудом Скобелев добился назначения в Дунайскую армию на пост начальника штаба казачьей дивизии (ею командовал его отец), но вскоре его направили состоять при штабе главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Когда наступили дни подготовки русской армии к форсированию Дуная, Михаил Дмитриевич добился прикомандирования его помощником к начальнику 14-й дивизии М.Драгомирову. Дивизии было поручено первой форсировать Дунай, и приезд Скобелева оказался как нельзя кстати. Драгомиров и солдаты встретили его как "своего", и он активно включился в работу по подготовке переправы у Зимницы. Умело организованная, 15 июня она прошла успешно, несмотря на сильное сопротивление турок.

После форсирования армией Дуная вперед, к Балканам, двинулся Передовой отряд генерала И.Гурко, и по поручению главнокомандующего Скобелев помог отряду в овладении Шипкинским перевалом. К этому времени крупные турецкие силы под командованием Осман-паши перешли в контрнаступление против главных сил русской армии и организовали прочную защиту Плевны - стратегически важной крепости и города. Михаилу Дмитриевичу довелось стать одним из активных участников эпопеи борьбы за Плевну. Первые два штурма города (8 и 18 июля), окончившиеся для русских войск неудачей, вскрыли серьезные изъяны в организации их действий. Слабое утешение Скобелеву доставило то, что при штурме 18 июля сводная казачья дивизия, которой он командовал, продвинулась вперед дальше соседей, а при общем отступлении отошла назад в полном порядке. В промежутке между вторым и третьим штурмами он предложил захватить Ловчу - важный узел дорог, ведущих к Плевне. "Белый генерал" фактически руководил действиями русского отряда, взявшего Ловчу, поскольку начальник отряда, князь Имеретинский, полностью доверил ему проведение атаки.

Перед третьим штурмом Плевны в конце августа Скобелеву были поручены в командование части 2-й пехотной дивизии и 3-й стрелковой бригады. Проявляя огромную энергию и поставив всех на ноги, он и его начальник штаба А.Куропаткин привели свои войска в максимально боеготовое состояние. В день штурма Скобелев, как всегда на белом коне и в белой одежде, возглавил действия своего отряда на левом фланге наступавших войск. Его отряд шел в бой с музыкой и барабанным боем. После жестоких схваток с противником он овладел двумя турецкими редутами и прорвался к Плевне. Но в центре и на правом фланге неприятеля сломить не удалось, и русские войска получили команду на отход. Эта неудача под Плевной принесла Скобелеву больше славы и сделала его имя более известным всей России, чем все предыдущие его успехи. Александр II, находившийся под Плевной, наградил 34-летнего военачальника чином генерал-лейтенанта и орденом святого Станислава 1-й степени.

Резкий рост популярности Скобелева во многом объяснялся неординарностью его личности и умением завоевать сердца солдат. Своим святым долгом он считал заботу о подчиненных, которых он обеспечивал горячей пищей в любых условиях боевой обстановки. Искренними и эмоциональными патриотическими лозунгами и живым обращением к войскам бесстрашный генерал воздействовал на них, как никто другой. Его сподвижник и бессменный начальник штаба Куропаткин вспоминал: «В день боя Скобелев каждый раз представлялся войскам особенно радостным, веселым, симпатичным... Солдаты и офицеры с доверием смотрели на его воинственную красивую фигуру, любовались им, радостно приветствовали его и от всего сердца отвечали ему "рады стараться" на его пожелания, чтобы они были молодцами в предстоящем деле».

В октябре 1877 г. Михаил Дмитриевич принял под Плевной в командование 16-ю пехотную дивизию. Три полка этой дивизии уже находились под его началом: Казанский - под Ловчей, Владимирский и Суздальский - при штурмах Плевны. В период полного окружения и блокады города он привел в порядок свою дивизию, расстроенную большими потерями в предыдущих боях. После капитуляции Плевны, не выдержавшей блокады, Скобелев принял участие в зимнем переходе русских войск через Балканы. В его приказе перед выступлением в горы говорилось: "Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамен: сегодня мы начинаем переходить через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь, в виду неприятеля, через глубокие снеговые сугробы. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь Отечества. Дело наше святое!"

В составе Центрального отряда генерала Ф.Радецкого Скобелев со своей дивизией и присоединенными к ней сидами преодолел Иметлийский перевал, справа от Шипки, и утром 28 декабря пришел на помощь колонне Н.Святополк-Мирского, обошедшей Шипку слева и вступившей в сражение с турками у Шейново. Атака колонны Скобелева, произведенная почти с ходу, без подготовки, но по всем правилам военного искусства, закончилась окружением турецкого корпуса Вессель-паши. Турецкий военачальник сдал русскому генералу свою саблю. За эту победу Скобелев был награжден второй золотой шпагой с надписью: "За храбрость", хотя, по мнению многих, заслуживал большего.

В начале 1878 г. Михаил Дмитриевич был подчинен начальнику Западного отряда генералу И.Гурко и, возглавив авангардный корпус, обеспечил занятие Адрианополя (Эдирне). После непродолжительного отдыха его корпус выступил на Стамбул (Константинополь), 17 января ворвался в Чорлу, что в 80 километрах от турецкой столицы. Обессилевшая Турция запросила мир. Подписанный в Сан-Стефано мирный договор был вполне выгоден для России и балканских народов, но через полгода под давлением европейских держав он был пересмотрен в Берлине, что вызвало резко отрицательную реакцию Скобелева.

К концу 70-х гг. обострилась борьба России и Англии за влияние в Средней Азии, и в 1880 г. Александр II поручил Скобелеву возглавить экспедицию русских войск в ахалтекинский оазис Туркменистана. Главной целью похода стало овладение крепостью Геок-Тепе (в 45 километрах северо-западнее Асхабада) - основной опорной базой текинцев. После пятимесячной борьбы с песками и мужественными текинцами 13-тысячный отряд Скобелева подошел к Геок-Тепе, и 12 января после штурма крепость пала. Затем был занят Асхабад, к России были присоединены и другие районы Туркмении. По случаю успешного завершения экспедиции Александр II произвел Скобелева в генералы от инфантерии и наградил орденом святого Георгия 2-й степени.

Вступивший в марте 1881 г. на престол Александр III настороженно отнесся к громкой славе "белого генерала". В свою очередь, Скобелев не стремился завоевать доверие нового царя и позволял себе говорить все, что он думал о царствующем доме, о политике России и ее взаимоотношениях с западными державами. Увлеченный идеями славянизма, православия и подъема национального самосознания, он неоднократно и публично заявлял об опасности, грозящей России с запада, чем вызвал переполох в Европе. Особенно резко генерал высказывался о Германии, "тевтонах". В марте и апреле 1882 г. Скобелев имел две аудиенции у царя, и хотя содержание их бесед оставалось неизвестным, по свидетельству очевидцев, Александр III стал относиться к генералу терпимее. Скобелев писал своему другу генералу Куропаткину: "Если будут ругать, не очень верьте, стою за правду и за Армию и никого не боюсь".

22 июня 1882 г. Михаил Дмитриевич выехал из Минска, где он командовал корпусом, в Москву, 25-го ужинал в гостинице "Англия" (на углу Столешникова переулка и Петровки), затем спустился в гости к некоей девице Альтенроэ, а ночью она прибежала к дворнику и сказала, что в ее номере умер офицер. Прибывший медик констатировал смерть Скобелева от паралича сердца и легких. Подозрения в том, что он пал жертвой политического убийства, так и остались подозрениями.

Панихида 26 июня собрала огромное количество военных и народа, люди шли прощаться со Скобелевым весь день, церковь утопала в цветах, венках и траурных лентах. На венке от Академии генерального штаба серебрилась надпись: "Герою Скобелеву, Суворову равному". Крестьяне на руках 20 верст несли гроб Михаила Дмитриевича до Спасского, родового имения Скобелевых. Там он был похоронен в церкви рядом с отцом и матерью. В 1912 г. в Москве на Тверской площади на народные средства Скобелеву был воздвигнут красивый памятник, но в 1918 г. он был снесен согласно декрету "О снятии памятников царей и их слуг и выработке проектов памятников Российской социалистической революции".

Использованы материалы кн.: Ковалевский Н.Ф. История государства Российского. Жизнеописания знаменитых военных деятелей XVIII - начала XX века. М. 1997 г.
Сочинения:

Мнение командира 4-го армейского корпуса генерал-адъютанта Скобелева об организации местного военного управления и о корпусах. [Б. м ], 1881;

Осада и штурм крепости Денгиль-Тепе. Спб., 1881.
Литература:

Белый генерал / Редкол. М.Н. Николаев, Д.М. Балашов и др.-М.: Патриот, 1992.-539 с.

Генерал М.Д. Скобелев: "Мы не хозяева в своем собственном доме": [Фрагменты из воспом. худож. В.В. Верещагина. Письма М.Д. Скобелева] / Публ. Л. Рябченко // Источник. - 1993. -№ 5__6__ с. 38 - 59.

Гродеков Н.И. Война в Туркмении. Поход Скобелева в 1880 - 1881 ГГ.Т.1-4.- СПб., 1883 - 1884.

Даврон X. Завоеватель не может быть героем // Звезда Востока. 1990. N 9;

Дукмасов П.А. Воспоминания о русско-турецкой войне 1877 - 1878 гг. и о М.Д. Скобелеве ординарца его Петра Дукмасова. - СПб.: тип. и лит. В.В. Комарова, 1889. - 465 с.: ил., карт.

Кашкаров Д.Д. Взгляды на политику, войну, военное дело и военных Михаила Дмитриевича Скобелева. Спб., 1893.

Костин Б. Скобелев. - М.: Патриот, 1990. - 172 с.: ил.

Куропаткин А.Н. Действия отрядов генерала Скобелева в русско-турецкую войну 1877- 78 гг. Ловча и Плевна. Ч. 1 - 2. -СПб.: Воен. тип., 1885.

Немирович-Данченко В.И. Скобелев, - М.: Воениздат, 1993. - 287 с.

Оболенский Д.Д. Воспоминания Д.Д. Оболенского о М.Д. Скобелеве / Публ. подг. Я.М. Златкис // Отеч. архивы. - 1995. -№ 5.- С.56-67.

Приказы генерала М.Д. Скобелева. (1876 - 1882). - 2-е изд. - СПб., 1913.-172 с.

Тарапыгин Ф.А. Известные русские военные деятели. Краткое их жизнеописание.-СПб.:тип.И.В.Леонтьева, 1911. -С. 126- 139.

Чанцев И.А. Скобелев как полководец. 1880 - 1881: Ист. очерк. - СПб., 1883.-171 с.: ил.

Шолохов А.Б. Загадка смерти генерала Скобелева. -М.: Знание, 1992. -59 с.: ил. - (Под знаком Марса; подпис. науч.-худож. серия; 3(1992)).

Шолохов А. Генерал от инфантерии Скобелев // Герои и антигерои Отечества / Сост. В.М. Забродин. - М.: "Информэкспресс" - "Рос. газета" - "Практика", 1992. -С. 148-216

Наш Скобелев – генярал -
Победитель всем врагам.

Ой, побядитель всем врагам,
Слава данским казакам.*

Ой мы совьём ему венец
Из своих чистых сердец.

Ой, на головушку наденем,
Громко песню запоём.

Ой, мы поём, поём, поём,
В кавалериях живём.

Ой, в кавалериях живали,
Никакой нужды не знали.

Ой, никакой нужды не знали,
Провьянтушки получали.

Ой, получали пуль-картечь,
Нам их нечего жалеть.

Ой, то не пыль-кура курится,
Не дубровушка шумит,

Ой, не дубровушка шумит, -
Турок с армией валит

Ой, он валит, валит, валит,
Генералам всем грозит.

Ой, московские генералы,
Я в ногах вас столочу.

Ой, я в ногах вас столочу,
В кремляну Москву зайду.

Ой, наш Скобелев-генерал
Сам заплакал, зарыдал.

Ой, он заплакал, зарыдал,
Вынул шашку – помахал.

Ой вынул шашку, помахал,
На ответ турку сказал:

Ой, да не быть тебе, собака,
В кремляной нашей Москве.

Ой, не видать тебе, собака,
Золотых наших церквей.

Ой, не сымать тебе, собака,
Золотых наших крестов, ой,
Не сымать тебе, собака, ой,
Золотых наших крестов!


* Каждые 2 строфы пропеваются дважды