Александр Степанович Грин (Гриневский) - прозаик, родился в семье служаще­го, сосланного в Вятку за учас­тие в польском восстании 1863 года. В 1896 уехал в Одессу. Скитался по России, был мат­росом, рыбаком, золотоискате­лем на Урале, солдатом. В полку примкнул к эсерам. Бежал с военной службы. Вел революционную работу среди матросов и солдат Севастополя. Сидел в тюрьмах, три раза был в ссылке. С 1912 года жил в Петербурге. В 1924 году пере­ехал в Феодосию, а в 1930 году — в Старый Крым — город цветов, тишины и развалин. Здесь он и умер в одиночестве от мучительной болезни — рака желудка и легких.

 Грин прожил тяжелую жизнь. Все в ней, как нарочно, сложилось так, чтобы сделать из Грина преступника или злого обывателя. Было непонятно, как этот угрюмый человек пронес через мучительное существование дар могучего воображения, чистоту чувств и застенчивую улыбку.

   Грин начал писать и создал в своих книгах мир веселых и смелых людей, прекрасную землю, полную душистых зарослей и солнца, землю, не нанесенную на карту, и удивительные события, от которых кружится голова.

Русская жизнь для писателя была ограничена обыва­тельской Вяткой, грязной ремесленной школой, ночлеж­ными домами, непосильным трудом, тюрьмой и хроничес­ким голодом. Но где-то за чертой серого горизонта сверкали страны, созданные из света, морских ветров и цветущих трав. Там жили люди, коричневые от солнца, — золотоискатели, охотники, художники, неунывающие бро­дяги, самоотверженные женщины, веселые и нежные, как дети, но прежде всего — моряки.

   Грин любил не столько море, сколько выдуманные им морские побережья, где соединялось все, что он считал самым привлекательным в мире: архипелаги легендарных островов, песчаные дюны, заросшие цветами, пенистая морская даль, теплые лагуны, сверкающие бронзой от обилия рыбы, вековые леса, смешавшие с запахом соленых бризов запах пышных зарослей, и, наконец, уютные при­морские города.

   Почти в каждом рассказе Грина встречаются описания этих несуществующих городов — Лисса, Зурбагана, Гель-Гью и Гертона. В облик этих вымышленных городов писа­тель вложил черты всех виденных им портов Черного моря.

«Некоторые оттенки Севастополя вошли в мои расска­зы», — признавался Грин. Но каждому, кто знает книги Грина и знает Севастополь, ясно, что легендарный Зурбаган — это почти точное описание Севастополя, города прозрачных бухт, дряхлых лодочников, солнечных отсве­тов, военных кораблей, запахов свежей рыбы, акаций и кремнистой земли и торжественных закатов, поднимаю­щих к небу весь блеск и свет отраженной черноморской воды.

   Ни в одном из городов не чувствуется так явственно, как в Севастополе, поэзия морской жизни:

  «Опасность, риск, власть природы, свет далекой стра­ны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цвету­щая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, а высоко в небе — то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами...»

  Грин принадлежал к числу людей, не умеющих устра­иваться в жизни. В несчастьях он терялся, прятался от людей, стыдился своей бедности. Богатая фантазия изме­няла ему при первом же столкновении с тяжелой действи­тельностью. Как все неудачники, Грин всегда надеялся на случай, на неожиданное счастье.

Мечтами об «ослепительном случае» и радости полны все рассказы писателя, но больше всего — его повесть «Алые паруса». Характерно, что эту пленительную и сказочную книгу Грин обдумывал и начал писать в Петрограде 1920 года, когда после сыпного тифа он бродил по обледенелому городу, искал каждую ночь нового ночлега у случайных, полузнакомых людей.

«Алые паруса» — поэма, утверждающая силу челове­ческого духа, просвеченная насквозь, как утренним со­лнцем, любовью к жизни, к душевной юности и верой в то, что человек в порыве к счастью способен своими же руками

совершать чудеса.

Прекрасная, романтическая, с детства всем знакомая сказка про Ассоль, Грея и непоколебимую веру в мечту с простой и ясной моралью – любое чудо может случиться, если ты сам его совершишь. Для себя или для того, кого любишь.

  Грин был не только великолепным пейзажистом и мастером сюжета, но еще и тонким психологом. Он писал о самопожертвовании, мужестве — героических чертах, заложенных в самых обыкновенных людях. Он писал о любви к труду, к своей профессии, о неизученности и могуществе природы. Наконец, очень немногие писатели так чисто, бережно и взволнованно писали о любви к женщине, как это делал Грин.

Писатель верил в человека и считал, что все прекрас­ное на земле зависит от воли сильных, честных сердцем людей («Алые паруса», 1923; «Сердце пустыни», 1923; «Бегущая по волнам», 1928; «Золотая цепь», «Дорога никуда», 1929).

   Грин говорил, что «вся земля, со всем, что на ней есть, дана нам для жизни всюду, где она есть». Сказка нужна не только детям, но и взрослым. Она вызывает волнение — источник высоких человеческих страстей. Она не дает успокоиться и показывает всегда новые, сверкающие дали, иную жизнь, она тревожит и заставляет страстно желать этой жизни. В этом ее ценность, и в этом ценность ясного и могучего обаяния рассказов Грина.

biography.5litra.ru›121-grin-grinevskij-aleksandr…

   Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом, стараясь разглядеть, не начнет ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты? Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.

Александр Грин, «Бегущая по волнам», 1928

    Норвежский парусный барк с железным корпусом — прекрасный океанский корабль — сел на камни во время первой мировой войны в горле Белого моря. Русское правительство купило этот корабль у Норвегии. После революции ему дали название «Товарищ», превратили в учебный корабль торгового флота и летом 1924 года отправили из Ленинграда в кругосветное плавание. В редакции «На вахте» началось волнение: кого послать в Ленинград корреспондентом на проводы «Товарища »?
Это был первый советский парусный корабль, уходивший в заманчивое кругосветное плавание. Я, конечно, никак не надеялся попасть на проводы «Товарища». Я понимал, что право на это имеют прежде всего наши сотрудники-моряки Новиков-Прибой и Зузенко. Женька Иванов устроил по этому поводу совещание. На нем неожиданно появился Александр Грин. Я увидел его тогда в первый и последний раз. Я смотрел на него так, будто у нас в редакции, в пыльной и беспорядочной Москве, появился капитан «Летучего голландца» или сам Стивенсон.
   Грин был высок, угрюм и молчалив. Изредка он чуть заметно и вежливо усмехался, но только одними глазами — темными, усталыми и внимательными. Он был в глухом черном костюме, блестевшем от старости, и в черной шляпе. В то время никто шляп не носил. Грин сел за стол и положил на него руки — жилистые, сильные руки матроса и бродяги. Крупные вены вздулись у него на руках. Он посмотрел на них, покачал головой и сжал кулаки — вены сразу опали.
— Ну вот, — сказал он глуховатым и ровным голосом, — я напишу вам рассказ, если вы дадите мне, конечно, немного деньжат. Аванс. Понимаете? Положение у меня безусловно трагическое. Мне надо сейчас же уехать к себе в Феодосию.
— Не хотите ли вы, Александр Степанович, съездить от нас в Ленинград на проводы «Товарища»? — спросил его Женька Иванов.
— Нет! — твердо ответил Грин. — Я болею 1. Мне нужно совсем немного, самую малую толику. На хлеб, на табак, на дорогу. В первой же феодосийской кофейне я отойду. От одного кофе и стука бильярдных шаров. От одного пароходного дыма. А здесь я пропаду. 
   Женька Иванов тотчас же распорядился выписать Грину аванс.
Все почему-то молчали. Молчал и Грин. Молчал и я, хотя мне страшно хотелось сказать ему, как он украсил мою юность крылатым полетом своего воображения, какие волшебные страны цвели, никогда не отцветая, в его рассказах, какие океаны блистали и шумели на тысячи и тысячи миль, баюкая бесстрашные и молодые сердца.
   И какие тесные, шумные, певучие и пахучие города, залитые успокоительным солнцем, превращались в нагромождение удивительных сказок и уходили вдаль, как сон, как звук затихающих женских шагов, как опьяняющее дыхание открытых только им, Грином, благословенных и цветущих стран.
   Мысли у меня метались и путались в голове, я молчал, а время шло. Я знал, что вот-вот  Грин встанет и уйдет навсегда.
— Чем вы сейчас заняты, Александр Степанович? — спросил Грина Новиков-Прибой.
— Стреляю из лука перепелов в степи под Феодосией, за Сарыголом, — усмехнувшись, ответил Грин. — Для пропитания.
   Нельзя было понять — шутит ли он или говорит серьезно.
   Он встал, попрощался и вышел, прямой и строгий. Он ушел навсегда, и я больше никогда не видел его в жизни. Я только думал и писал о нем, сознавая, что это — слишком малая дань моей благодарности этому человеку за тот щедрый подарок, который он бескорыстно оставил всем мечтателям и поэтам.
— Большой человек! — сказал Новиков-Прибой. — Заколдованный. Уступил бы мне хоть несколько слов, как бы я радовался! Я-то пишу, честное слово, как полотер. А у него вдохнешь одну строчку и задохнешься. Так хорошо».

Константин Паустовский, «Одна встреча», «Новый мир», 1963, № 10 («Книга скитаний», глава «Проводы учебного корабля»)

Андрей Кончаловский

Александр Грин - цитаты и высказывания:

Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь, - не случайность. Оно - в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием.

Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить.

Слово бьет иногда насмерть.

Потребность необычайного - может быть, самая сильная после сна, голода и любви.

Одиночество - вот проклятая вещь! Вот что может погубить человека.

Кто сказал "А", тот скажет "Б", если его не мучить.

Жизнь знает не время, а дела и события.

Где слабый ненавидит - сильный уничтожает.

Всякое счастье утратит половину своих блестящих пёрышек, когда счастливец искренно спросит себя: рай ли оно?