Тут могла бы быть какая-нибудь прибауточка насчёт того, что вместо доедания оливье под «Служебный роман» можно доедать постные рыжики под «Сослуживцев», но я ничего путного не придумал, поэтому придётся обойтись без искромётных вводных фраз.



Меня вообще последние годы как-то влекут советские «застойные» телеспектакли, снятые на такие вот удивительные плёнки, что любой цвет и свет там оказывается приглушённым, но я их больше скачиваю, чем смотрю. А тут прямо зацепило. Нашёл я его не сам, а подсмотрел в журнале Галины Иванкиной (zina_korzina). У неё там можно и сравнительный анализ найти, и с некоторыми соображениями ознакомиться.



Итак: «Сослуживцы» (1971 г.) — пьеса Эмиля Брагинского и Эльдара Рязанова, постановка Московского академического театра имени Вл.Маяковского (1973 г.). Режиссёры И. Герасимова и Б. Кондратьев (постановщик). В главных ролях Галина Анисимова, Борис Левинсон и другие.





Несколько замечаний по теме:



Умели ж авторы писать: на сцене 6 персонажей, но при должном искусстве режиссёра вполне можно создать эффект «улья» и толпы.



Все актрисы говорят с такой изумительной раздумчивой и в тоже время отстранённо-ироничной интонацией, с какой говорила Евгения Уралова в фильме «Июльский дождь» (1966 г.); может быть, есть у этой интонации название («ермоловская», например) — не знаю. На слух, конечно, не очень естественно, но стильно — очень, оччччень.



Весьма чувствуется, что начало 1970-х совсем не то, что вторая половина их же, впрочем, об этом много говорено.



Подбор актёров выглядит чуть странным, особенно Новосельцев—Левинсон; поставить на эту роль артиста с лицом старорежимного комика — это как-то грубовато. Впрочем, не стоит забывать, что полвека назад и театр был другим.













И ещё одно, так сказать, социально-политическое. В спектакле Рыжова успокаивает Новосельцева, который изпереживался по поводу возможных последствий своего причудливого дебоша в гостях у Самохвалова: «Толь, не дрейфь! Ты же хамил в неслужебное время, за это она не имеет права тебя уволить. А если попробует, мы тебя через местком восстановим.» Мимоходом так говорит, как о само собой разумеющейся вещи.



Заглянул в текст пьесы — там ещё роскошней:

Ольга Петровна: Толя, не дрейфь! Ты ей хамил в неслужебное время. И за это она не имеет права тебя уволить. А если попробует, мы тебя через местком восстановим! У нас не капитализм, у нас никого уволить невозможно.



В постановке сократили последнее предложение; впрочем, дело, возможно не столько в «остроте» фразы (или, скорее, её двусмысленности), а в том, что вся реплика получатся перегруженной. Я бы то же сократил, если бы мог. В СССР пьесу ставили в более чем 100 театрах, должно быть, преимущественно в полной версии.



Мне в связи с этим, вот, что подумалось: обычно главными ностальгистами по утраченному «Старому порядку» являются мелкие и средние начальники и приравненные к ним лица. У «исторических деятелей» горизонт другой, им стоицизм приличествует, а не грусть; «простому народу» — в общем случае — есть о чём попечаловаться, но горечи статусных потерь нет. А вот мелкий начальник — первый потерпевший, «раньше уважаемый человек был, а теперь что!? плачу над увядшими цветами!»



А у нашей занятной революции конца 1980-х — начала 1990-х (я пишу это слово без кавычек) в этом смысле всё шиворот-навыворот: фантомные (но не фальшивые!) боли по ампутированному-украденному ранговому положению испытывают те, кто ходил в линейных сотрудниках, а бывший руководящий состав выказывает по отношению к своему прошлому какие-то более затейливые чувства (по моим необъективным наблюдениям). Хотя, это, конечно, всё не так просто описывается: одна оптика у тех, кто более-менее сознательно строил карьеру, другая — у тех, кого в «ответработники» «продвигали», ломая их раздолбайство и диковатость.



Мне вот один из моих первых руководителей (в коммерческом секторе) вспоминается. Он видел во мне подающего надежды молодого человека «с будущим» (а я умел некогда производить такое впечатление) и иногда давал наставления. Одно из них было такое: любой личный выпад со стороны сотрудника — сразу увольняй, не жди и не жалей, если не сделаешь — вот тогда точно пожалеешь. Мне эта мудрость не пригодилась, ну, вот, хоть вам, мои немногочисленные читатели, передам. Я, к слову, моего тогдашнего шефа не осуждаю — вляпаться в ситуацию личного противостояния с подчинённым (да ещё и оказаться объектом глумления) и правда чревато большими потерями не только для самого начальника, но и для дела. Что важно — в этом случае никто не поможет, ни снизу, ни сверху; побрезгуют, ибо это оценивается как такое «личностное банкротство».



Впрочем, это разговор долгий, а лекция перед фильмом должна быть короткой. Итак, 1973 год, спектакль «Сослуживцы».

[окончание, начало — здесь]



Это может, показаться странным, но ворох из цитат, биографических справок, сведений о публикациях, и всего прочего, что я ненароком накопал, читая старую пьесу, довольно долгое время занимал меня. Получилось что-то вроде любительского исследования. Личный сетевой дневник подходящее место для выкладывания таких «поделок».



Итак, писатель Семёнов умер в самом начале 1942-го в госпитале Волховского фронта. С учётом всех обстоятельств, про него можно сказать — погиб на фронте. Вероятно, для него это было бы важно.



Прямых наследников Семёнов не оставил, но он подарил свою фамилию двум людям: жене и пасынку. Некий вариант посюстороннего послесмертия.



 

Сергей Семёнов, автолитография Георгия Верейского (1930 г.) Наталья Семёнова (Волотова), послевоенное фото.





Сначала о супруге писателя: Семёнова Наталия Георгиевна (1896-1982 гг.), сценический псевдоним «Наталия Волотова», в девичестве Наталья Бруггер, по первому мужу Наталья Деген.



О таких людях принято писать, что-то вроде «Наталья Георгиевна была замечательным человеком». Я не стану этого делать, мои дилетантские штудии просто не дали мне достаточно оснований для таких выводов. Но что действительно впечатляет, так это то, по каким занимательным местам проходил жизненный маршрут Бруггер-Семёновой. Речь не о географии (она, кажется, не часто покидала Петербург-Петроград-Ленинград), а о «социальных пространствах».



О семье её информации нашёл немного, пишут, что обрусевшие немцы. Среднее образование она получает в очень примечательном заведении — женской гимназии Стоюниной. Основательница гимназии Мария Николаевна Стоюнина сама по себе очень интересна: одноклассница второй жены Достоевского, жена публициста и педагога-новатора Владимира Стоюнина (1826-1888 гг.) и сама новатор-педагог и т.д. Не имею возможности судить о том, была ли эта частная гимназия лучшей женской гимназией Империи (в воспоминаниях преобладают малосодержательные похвалы либеральным нравам, творческой атмосфере и счастливой возможности девочкам облачаться в мужской костюм), но это определённо нечто выдающееся.



 

Стоюнина М.Н., Стоюнин В.Я., Лесгафт П.Ф., Лосский Н.О.





Интересный состав преподавателей: философию и психологию вёл Н.О. Лосский (!); физкультуру — Пётр Лесгафт (!) (он же был по факту одним из руководителей школы); словесность преподавал Василий Гиппиус (родственник поэтессы); а юриспруденцию — проф. М. А. Дьяконов (серьёзный учёный того времени). Помните (хотя бы по школьным хрестоматиям) картину Николая Ярошенко «Курсистка» (1883 г.)? На ней изображена Анна Черткова (Дитерихс), так же некоторое время работавшая у Стоюниной. Философ Лосский, к слову, приходился своей работодательнице зятем.

Виктор Аксючиц (viktor_aksuchic) выложил в VK свою переписку с Ольгой Седаковой, датированную январём 1984 года. 1984-й год, в данном случае это очень важно.



Тема разговора, поднятая Аксючицем, пренебрежительное, даже презрительное отношение со стороны интеллигенции к национальной философской традиции (отдельный вопрос о том, что тогда автор полагал таковой традицией). В этом можно углядеть негромкую сенсацию: январь 1984-го, ещё месяц будет жив Андропов, потом наступит короткое правление Черненко, условный «Застой» на исходе; до фейерверка нововведений и послаблений второй половины 1980-х совсем недолго, но вообще-то вроде бы «ничто не предвещает». При этом, адресаты обмениваются мнениями о роли и месте русской идеалистической философии в духовной жизни интеллигенции, так будто эту философию можно просто снять с полки, будто она не является terra incognita для образованного сословия, о которой толком ничего неизвестно, кроме нескольких имён, представленных в карикатурном виде в советских учебниках.



Собственно из легальной литературы, напечатанной госиздательствами, было всего несколько книг «по теме», в том числе обсуждаемая корреспондентами работа А.Ф. Лосева «Владимир Соловьёв и его время», которая в 1983-м вышла в серии «Мыслители прошлого» тиражом 60 000 экз. «...Нина Брагинская, человек проницательного трезвого ума и глубоких знаний, вдруг говорит мне: стоит ли эта книга того, чтобы её искать и покупать, а о самом же авторе отозвалась как об экзальтированном русофиле, чуть ли не выжившим на старости лет из ума». Но при этом Асючиц сетует в 1984-м не на недоступность соответствующего корпуса литературы, а на пренебрежение им. Интересно...

Я спросил в комментариях у В.В. Аксючица о том, что давало возможность так ставить вопрос в то время, получил ответ от одного из его читателей (и, как я понимаю, личных знакомых), мне посоветовали обратится к мемуарам автора. Что ж — и правда, это хорошее дело.



Я бы такой постановке вопроса больше удивился, если бы не встречал уже несколько свидетельств того, что к 1984-му году существовала какая-то среда или система (вроде как неформальная, но вроде как легальная) дискуссионных клубов, выставочных площадок, самиздатовских изданий, семинаров. Не подполье, но какие-то «эксперименты в закрытом режиме». Не подполье, хотя бы потому, что там (в ряду прочих) действовали люди, которые ни в какую антигосударственную деятельность не полезли бы (да им бы и не открыли изнутри). При этом, там присутствовало некое количество диссидентов, из числа готовых к компромиссу с властью на условии легализации определённой интеллектуальной, творческой, преподавательской активности. Самый простой, но не самый информативный пример — Ленинградский рок-клуб. Понятно, что самое логичное предположить, что такие «опытные делянки» создавали спецслужбы, ну, а кто ещё? Вероятно и профильные отделы ЦК там что-то курировали и академические круги руку приложили, но это всё фантазии, как говорят в интервью бывалые царедворцы — «всей правды мы никогда не узнаем».



Насколько могу судить, главным побудительным мотивом создания такой экспериментальной среды (гипотетической, я о ней не столько знаю, сколько нахожу следы, которые истолковываю как свидетельства существования) было осознание кризиса в гуманитарной сфере, даже не кризиса в собственном смысле, а такого «блистательного отсутствия» хотя бы описывающего и объясняющего знания о происходящих в социуме процессах. «Мы не знаем общества в котором живём», и с этом нужно срочно что-то делать, примерно так.



В общем, переписка интересна для тех, кому интересна эпоха.

Виктор Аксючиц, Ольга Седакова

Справка (на всякий случай):

Виктор Владимирович Аксючиц (род. 1949) — публицист, философ, богослов, в 1990-1993 годах народный депутат РСФСР, основатель и руководитель Российского Христианского Демократического Движения. Обычно его относят к «умеренным консерваторам» или «нерадикальным патриотам».

Ольга Александровна Седакова (род. 26 декабря 1949) — поэтесса, прозаик, переводчица, филолог, этнограф, богослов. Одна из самых заметных фигур среди православной интеллигенции «антиимперского», «антинационалистического» толка.



 

Виктор Аксючиц:

Из переписки с Ольгой Седаковой

10 января 1984 г. Москва



Милая Оля,

Мне захотелось поделиться с Вами одной проблемой, которая болезненно отзывается в моей душе, а именно о чуть ли ни всеобщем пренебрежении к традиции русской религиозной философии. Особенно непонятно мне распространение этого среди литераторов. Можно ли представить себе, чтобы Гёте не был знаком с произведениями классиков немецкой философии? Или Рильке слышал только имя Шопенгауэра, Гуссерля? И в России, пока в ней не было изничтожена историческая память, трудно себе представить, чтобы Блок, Вяч. Иванов, Андрей Белый не читали Вл. Соловьева. Теперь же это сплошь и рядом. Достойнейшие и почтеннейшие люди, специалисты гуманитарных профессий, поэты, прозаики не только не знают о существовании великой русской религиозной философии, но и вменяют это незнание себе в заслугу. Говоря и творя на русском языке, никто из них не устыдится того, что им неведома русскоязычная философия.

Христос воскресе!



(надеюсь, это не прозвучало неделикатно)

 

Нашёл несколько неожиданное:

Пасха в живописи советского периода, несколько подборок от VK-сообщества «Искусство СССР / Soviet art».



Подборка № 1.

Подборка № 2.

Подборка № 3.

Подборка № 4.

Подборка № 5.





Весьма познавательно, но вот какое дело: хотел какую-нибудь из этих картин поставить в качестве «обложки» поста, но понял — не могу. Какая-то, в разных пропорциях явленная, поверхностность и претенциозность в каждой картинке (хотя, всё это, конечно, субъективно).



Одна работа понравилась: неизвестный художник (по другим данным — Царев Юрий Иванович), «Пасха», 1986 год, но там такое «своеобразие исторического периода», что уберу её под кат.

 

..звучит как строчка из меню в ностальгическом ресторане.



Приютил у себя сборник пьес Сартра, советское издание 1967 года. У нас в подъезде периодически образуется такой «буккроссинг», но его так называть не надо, не только потому, что заимствований и так слишком много, а и потому, что это не книгообмен, а, скорее, «пристройство в добрые руки» (книжки, которых никто не пожалел, подозреваю, выбрасывают).



 

1967-й год, советская любовь к Сартру ещё на высоте, но впереди уже 1968-й год и всё прочее... В книге есть биографическая справка (напечатана на суперобложке) и предисловие за подписью народного артиста СССР Ю.А. Завадского. Тесты очень комплиментарные, «редкий ум и сильный талант», но не без ноток сов. марксистского высокомерия, ну, куда ж без этого. Повинуясь странному порыву, я эти тексты сфотографировал и пропустил через опознавалку; прочитайте, если интересно — примечательные документы, стиль эпохи чувствуется.



Кстати, Сартр и сейчас очень актуальный автор. Хотя так сразу и не скажешь, но раз судебные процессы по поводу его цитат идут, то, значит, актуальный. Один из процессов очень занятно шёл. Сторона обвинения доказывала, что Жан-Поль Сартр не писал «un anticommuniste cet un chien», а писал это Ален Бадью (и Бруно Шауа), а значит, перед нами разжигание, а не сокровище философской мысли. Бадью — это ж не Сартр. А защита доказывала, что старый маоист именно это и писал, а, значит — сокровище и научная цитата. Сартр — это ж не Бадью. Чувствуете уровень? Некоторые сетуют на какую-то деградацию, а у нас здесь Сады Академа и Сильванский клуб дебатов — прямо в суде и не только там...



Впрочем, самой лучшей моей находкой в тот день была другая книжка, настоящая советская производственная проза, но о ней как-нибудь потом.



А сейчас — 2 текста из 1967 года:

Я уже как-то писал, что музеи – это национальный русский спорт (хоть массовое сознание это обстоятельство и не отрефлексировало). В статистику лезть лень, но что-то вроде: в РСФСР было порядка 500 музеев, а в РФ в начале 2000-х уже около 5000 (неформальные экспозиции и прочие «уголки краеведа» учёту не поддаются). Разумеется, это преимущественно не «эрмитажи», а небольшие музеи-квартиры, мемориальные комнаты, например, каких-нибудь местночтимых литераторов, организованные провинциальными энтузиастами (пишу это на случай, если кто всполошится «куда идут наши налоги»). Преуспевают в создании музеев энергичные вдовы известных в прошлом (и не очень известных) актеров, скульпторов и т.д. Конечно, эта активность порой имеет привкус эдакого создания синекуры своими руками и для себя, ну и что с того? Музеи создают отставные офицеры, сельские учителя, переселившиеся в провинцию старые московские художники, да кто только не создает. Есть ещё музеи-аттракционы для туристов, но это не моя тема.



Мне это не кажется странным. Музей в России есть образ рая, это у меня так ещё в детстве в голове сложилось. Долгое время я не видел (допускаю, что это дефект моего зрения) в окружающем меня мире ни одного пространства, созданного людьми, которое в такой же мере было бы наполнено любовью, преданностью делу (не стесняющейся самой себя, что важно), ощущением смысла, стиля.



Я, грешный, тоже не прочь основать какой-нибудь музей. Ну, не настолько хочу, что бы что-то для этого делать, но мне как-то уютно от мысли о «своём» музее, я когда о нём думаю – засыпаю лучше...



Один (не самый важный) ключик к вопросу о том, откуда берётся эта тяга к мемориализации, мне тут недавно встретился в сетевых дискуссиях. Просматривал мельком, к тому же это был пересказ, но вот, что вроде написал один левак: «никто вашего Есенина в СССР не запрещал, просто в России народ такой государственник, что за государственный запрет поэта готов принять отсутствие его государственного культа».



«Хм, а что-то в этом есть» – подумал я через несколько дней после прочтения. Применительно к музеям: музей (поэта, героя, события и т.д.) есть место публичного почитания (поэта, героя, события и т.д.). Только то, что может быть предметом гласного открытого почитания является подлинно, неотменимо существующим, присутствующим в культурном ландшафте и определяющим его (в той или иной степени). Есть в этом нечто от религиозных практик, не просто так вспомнилось слово «местночтимые». Как-то так...

 

Где-то рядом с темой музеев есть ещё и тема маленьких локальных (локальность не обязательно географическая) культов некоторых отраслевых советских начальников (эти маленькие культы тоже приводят иногда к возникновению маленьких музеев). Нет-нет, речь не о Сталине-Берии, и не о тех, кто был официально прославлен ещё до 1985-го, вроде директора ЗИЛа. Бывали такие управленцы, прежде всего директора фабрик, школ, НИИ и т.п., которые оставили по себе необычно долгую память (хотя и в узком кругу).



Долгая память «в народе» сама по себе ни к каким явным последствиям, как правило, не приводит; а вот генерация чиновных или состоятельных почитателей-наследников, объединённых памятью об учителе – это вещь интересная. При наличии ресурсов и желании их аккумулировать такое «братство» может многое сделать к вящей славе своего учителя (и к своей собственной выгоде).



Я близко встретился с этими маленькими культами в самом начале века, когда, после омертвения 1990-х, начала возвращаться кое-какая жизнь в старые стены научных и учебных заведений. Сначала, наблюдая в одном техникуме (у меня там была «тема для сотрудничества»), за созданием мемориала давно почивших директоров, я по легкомыслию счёл, что людям просто нужно чем-то заполнить «ленинскую комнату».



Потом, кое-что стало яснее:

Во-первых, возвеличивая отца-основателя, поднимаем статус учреждения, это понятно, хотя, и «выглядит не очень».

Во-вторых, здесь налицо тяга к обретению/изобретению своей собственной основательной, развитой культурной традиции, каковая традиция оказывается (в такой оптике) самоценной, во всяком случае превосходящей по значению предмет почитания. «Культура есть культивирование культа», как каламбурил один мой приятель.

В-третьих, почитаемые директора оказались крупными руководителями дорожной отрасли в прошлом, а поскольку среди актуальной (на тот момент) генерации руководителей дорожников были их реальные и самопровозглашённые наследники и ученики, то обозначить своё учреждение ещё и в качестве «места имеющего большое символическое значение» весьма дальновидно.



В общем, применительно к обстоятельствам места и времени, всё разумно. При желании, можно описать явление с применением модных слов типа «символический капитал» и «формирование локальной идентичности».



Кстати, один из административно-хозяйственных работников, которому был посвящён тот маленький мемориал, писал лирические стихи, много писал (что, естественно, «нашло отражение в экспозиции»); это далеко не редкое хобби для того поколения «видных руководителей».

 

Лет 15 назад я познакомился с несколькими немолодыми людьми, которых объединяла совместная работа в 1970-х годах под руководством Ивана Холода в «управлении строительства Олимпийской деревни» (не помню точное название структуры). Это был круг бизнесменов и управленцев средней руки. Вероятно, их связывала не только память, но и взаимовыгодная прагматика, но меня впечатлило, насколько для них всё это было значимо: «а помните как Холод...», «а вот Холод говорил», «вот ты с Холодом не работал, а Холод в таких случаях...»



Самое замечательное, что у этой маленькой компании был свой маленький музей (так назывался, предположу, что это мемориальный уголок или музейная комната).



Недавно получил безмолвный привет из прошлого: нашёл в архивах отсканированные фотографии, они были экспонатами того самого музея. На фото, как я понимаю, конец 1970-х и, возможно, 1980-й годы. Попытался разобраться кто есть кто на снимках, пока не особо преуспел (узнал только заместителя предсовмина СССР Игнатия Новикова), зато нашёл небезынтересные сведения о том, что Брежнев выражал сомнения в целесообразности проведения Олимпиады.





Записка Л.И. Брежнева к К.У. Черненко, 25 декабря 1975 года:

«Как-то сложилось таким образом, что нами принято решение провести спортолимпиаду в СССР. Стоит это мероприятие колоссальных денег. Возможно, этот вопрос нам следует пересмотреть и отказаться от проведения олимпиады. Знаю, что это вызовет много кривотолков, но при решении этого вопроса, наверное, надо исходить из того, что на первый план выдвигаются вопросы о стоимости этого мероприятия.

Некоторые товарищи подсказали мне, что есть возможность отказаться от этого мероприятия, уплатив какой-то небольшой взнос в виде штрафа. По этому вопросу я тоже хотел бы знать твое мнение. Кроме колоссальных расходов в этом деле есть и такой вопрос, что из опыта проведения подобных олимпиад в прошлом, могут быть разного рода скандалы, которые могут очернить Советский Союз. Следует вспомнить при этом ФРГ и другие места. А в отношении Советского Союза думаю, что наши враги особенно постараются в этом.

Если на этот счет у тебя тоже есть сомнения, может быть, сегодня в порядке обмена мнениями затронуть этот вопрос на Политбюро».



О достоверности пока ничего не скажу, но стиль чудесный (и, кстати, довольно характерный для неформальных документов того круга и эпохи; как выразился один недобрый исследователь — «всё выражено обтекаемо и со следами чтения плохой лирики»); «как-то сложилось таким образом» – это отчётливый сигнал о том, что Л.И. предлагает «проработать вопрос», а не «искать крайних». Впрочем, об этом — в другой раз...



А теперь фотолетопись — Холод, Брежнев и Олимпийская деревня:

Л.И. Брежнев, вероятно, инспектирует общепит в Олимпийской деревне. Иван Холод слева от Генерального секретаря.

В конце 2021 года в неактуальном ныне «facebook» было опубликовано несколько десятков портретов учеников и преподавателей Московской средней художественной школы работы Владимира Анатольевича Иванова (р. 1956, г. Владивосток).



Реакция зрителей была странноватая. Часть публики отметилась отзывами в стиле «не смейте очернять наши замечательные 1990-е, там было клёво всем, кроме совков» и поплевалась ядовитой слюной. Часть пожаловалась на то, что портреты ну уж слишком мрачны и вгоняют в неиллюзорную депрессию, «нельзя ж так с людьми» (пример).



Мне всё изображённое на картинах показалось узнаваемым, половина моих тогдашних коллег по НИИ (особенно из тех, кто был постарше) к середине 90-х стало выглядеть примерно, как преподаватели кисти художника Иванова: та же смесь измученности, тихой депрессивности, гордости и обиды.



А очень занятной показалась мне реплика одной из учениц, из числа запечатлённых 30 лет назад: «мы были не грустные – мы были крутые».



Хм... А ведь ведь это относительно тонкий момент. Подозреваю, что довольно специфический для определённой эпохи.



Я постарше этих школьников с портретов (напоминаю, перед нами не студенты, а школяры), но думаю, что понимаю о чём речь. Мы тоже в советской школе были «крутые» (в разной степени, конечно) в смысле мрачноватые, «ершистые», «демонстрирующие независимость», иногда прямо диковатые, почитавшие за «урон чести» проявить по отношению к «училкам» любезность или лояльность (и это у нас ещё был «интеллигентный класс»!). И, в целом, педагогами эта манера воспринималась с пониманием, по крайне мере до тех пор, пока «ершистость» не принимала характер личного вызова или хулиганства.



Было что-то такое разлито в воздухе, «культурный стандарт эпохи», вероятно: это подростки, у них трудный возраст, «они входят в жизнь», первая любовь, первые разочарования, «перестройка организма» и прочее. И мрачность (напускная или нет) была каким-то «свидетельством о праве» на эту подростковую неудобность, точнее — гарантией того, что «у ребёнка проблемы» по-честному, а не просто скверное воспитание и желание поглумиться.



В такой картине мира рассчитывать на самоотдачу и увлечённость учеников нельзя (увлекать — задача учителя). И вообще, главная наука, которую должен преподавать учитель с большой буквы «У» это — «быть человеком» с большой буквы «Ч» (за этой большой буквой числилось богатое содержание). «Главное воспитать хороших людей», как-то так говорили. А «культурный стандарт эпохи» это такая штука, которую и воплотить не получится, и игнорировать невозможно. Хотя, некоторым удавалось воплощать. У нас был учитель русского, что называется «сильный словесник», вот он буквально соблюдал приоритеты условного «культурного стандарта». Он говорил: «Что бы дать вам материал, мне достаточно 20 минут урока, остальное время мы будем говорить о том, что важнее правописания. Кто-нибудь с вами говорит о порядочности? А о любви?» И он мог себе позволить делать именно так — материал и правда усваивался. Но это был особый человек.



Не хочу сказать, что унылость незнакомых мне школьников-художников объясняется только таким «общественным договором» в отношении подростков: думаю у них было много причин быть невесёлыми, не обусловленных ни переходным возрастом, ни стереотипами восприятия, а у портретиста было ещё больше причин видеть мир, лежащим во зле и упадке. Но, робко предположу, что без влияния «культурного стандарта» не обошлось (на картинах 1990-е, но «культурный стандарт» оставался отчасти в силе, примерно по той же причине, по какой продолжали кое-как функционировать «лежачие» предприятия).



Ещё подумалось, вне всякой связи художником Ивановым и его картинами: вот это «прописанное в коде» терпимое отношение к подростковой «сложности» прямо противоречит классической модели мастера и подмастерья, в которой ученик должен демонстрировать самоотдачу, трудолюбие, готовность пожертвовать своим «человеческим» (в том числе и человеческим достоинством) ради того, что быть возведённым в достоинство мастера; а наставник в этой пьесе должен быть строг, деспотичен, социопатичен, до фанатизма предан своему ремеслу и не склонен к снисходительности.



Нет-нет, я не про эти банальности, что обще-обязательная обще-образовательная школа антипод «средневековому» школению и готовит не мастеров, а социализированных человеко-единиц, потому она и «обще-». Мне сейчас это всё не интересно (хотя нюансики там есть презанятные), а интересна именно фигура мастера.



Мастер — в такой оптике — оказывается одновременно и выше «обычного человека» (он же мейстер, достопочтенный магистр!) и ниже его же, ибо претерпел нечто унижающее, даже оскверняющее. Что бы стать чем-то большим, чем «обычный человек», вначале нужно стать чем-то меньшим, чем он («нигредо», «альбедо», «рубедо» — это что-то близкое? впрочем, я в этом не разбираюсь, просто «музыкой навеяло»). Расхожее «хороший человек не профессия»— с этого ракурса играет другими красками: профессионал оказывается антиподом «хорошего человека» (в том числе и потому, что на «хорошего человека» тоже нужно учиться).



Вечный сюжет: страдающий подмастерье и безжалостный мастер, который то ли продал душу дьяволу за своё непостижимое мастерство, то ли сам дьявол. Кстати, давно не попадалось мне произведений, излагающих такую историю мастера и подмастерья. Последнее, что встречалось, было 10 лет назад:

«19-летний Эндрю Ниман (Майлс Теллер) — первокурсник престижной нью-йоркской консерватории по классу ударных. Это замкнутый юноша... У Эндрю нет ни друзей, ни девушки, но его это вполне устраивает: он хочет стать великим барабанщиком и целыми днями репетирует до кровавых мозолей. Шанс на величие материализуется в виде крепкого, лысого, как бильярдный шар, пожилого мужчины в черном: это Флетчер , руководитель знаменитого джаз-ансамбля при консерватории. Он зовет Эндрю к себе. Первое же, что тот видит, придя на репетицию: Флетчер, обложив четырехэтажным матом и виртуозно доведя до слез какого-то несчастного тромбониста, выгоняет его к чертям собачьим.

...до последней минуты (а впрочем, и после нее) непонятно, кто он: педагог с нестандартными методами, идущий на крайности, чтобы найти нового Чарли Паркера, или все-таки психопат, получающий удовольствие от унижения студентов.»



Кстати, у этого фильма непереводимое название: «Whiplash». У нас перевели как «Одержимость», что неплохо. Пишут, что буквальный перевод «работа из-под палки», но это ложный друг переводчика, ибо в нашем выражении имманентно содержится принудительность и сопротивление этому принуждению, а «Whiplash» история о том, как человек сам себя отдаёт во власть жестокой «палочной дисциплины», даже навязывает себя, что бы «пройти школу у настоящего мастера».



К слову, сюжет, конечно, вечный, но и в русском, и в советском искусстве представлен слабо. Из позднесоветского вспоминаются два фильма (смутно вспоминаются, без названий и подробностей), в которых подросткам предлагалось именно жертвовать, страдать и переступать через «обычного человека» в себе: один фильм был про балет (ещё бы), а другой про большой спорт (прыжки с трамплина, кажется). То обстоятельство, что «Большой балет» и «Большой спорт» в ССССР наличествовали, как-то с этими сюжетами связано.



Впрочем, в сети была года 4 назад ещё одна история, только не художественная, закончилась она судебным (условным) приговором «строгому наставнику»: «Отвратительно играешь, отвратительно занимаешься». И в этой истории деспотичный мастер присутствовал, а одержимого ученика не было...



Следя за этой историей, я испытал сложное чувство. С одной стороны, как-то слишком рельефно подстветилось, то что настоящее мастерство покупается страданием. Когда видишь (слышишь, читаешь и т.д.) какую-нибудь «вещь» старой школы (или сделанную на её уровне) нужно понимать, что такое совершенство достигается (за малыми исключениями) только слезами, кровью, болью. Вероятно, есть люди, у которых развито такое восприятие: смотрят на фантастический резной комод XVIII века и видят за ним (и вместо него) плачущих маленьких подмастерий (и, быть может, утрачивают способность любоваться тонкостью работы). В этом смысле Высокое искусство без-человечно, потому что «человеческое» в человеке сопротивляется этому совершенству. А с другой стороны, стало страшно за Высокую школу (в широком смысле) — вдруг та дикая история оказалась бы поводом для «канселинга» классического искусства.



Впрочем, я слишком распрыгался «мысью по древу».

На картины посмотрите, они того стоят: ссылка

Интервью с советским дизайнером Дмитрием Азриканом (в сети этот текст бродит под бодрым названием «В СССР промдизайн был!», и бодрость эта несколько неоправдана)



Цитата:

«Никакого, ясное дело, «потребителя» у дизайна не было. Обыватель же, а для нас этим обывателем-производителем-потребителем выступал как правило главный инженер какого-нибудь завода или чиновник главка, министерства и пр., воспринимал дизайн как досадную помеху, навязанное сверху никому не нужное украшательство.»

Тема крайне занятная. Интервьюируемый, увы, остался в своих рассуждениях на уровне «кухонного западничества» образца 1970-х годов (что для человека, эмигрировавшего в начале 1990-х, есть дело обычное), но как информированный «свидетель эпохи» интересен. Что ж, профессионалы часто люди ограниченные, «специалист подобен флюсу».



Ну, и вот этот психологический изворот «обыватель = главный инженер или чиновник главка» – очень характерная черта. Частный случай той картины мира, в которой власть и народ едины и угнетают несчастных, сущностно иноприродных интелей, каковые задыхаются в этом мире косности и ханжества без джаза и модных журналов.



 

Магнитофон универсальный, носимый и бортовой, «Сайгак». Группа образцов походного направления, (дизайн-программа "БАМЗ"). 1986 г.

Часть 9-я (ранее – часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8)

Напоминаю, что название «Последыши» дал своей серии заметок о судьбах участников VIII Всесоюзного совещания молодых писателей журналист и литератор Виктор Кустов.



Ещё немного о контексте, в котором проходило VIII Всесоюзное совещание молодых писателей.



1984 г. ознаменовался, в числе прочего, ещё и подготовкой к юбилейному пленуму Правления Союза писателей СССР (простите, начитался старых газет и усвоил их язык).

СП СССР отмечал своё пятидесятилетие.

На пленуме, который состоялся 25 сентября 1984 г. выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС К.У. Черненко. Нерядовое событие.

Речь, кстати, была небезынтересной: генсек указал на то, что интеллигенция в советском обществе образца 1984-го «уже не узкая прослойка, а могучий пласт», провозгласил существование самостоятельной социалистической цивилизации, упомянул «перестройку всего экономического мышления», сообщил о том, что будущее за «умными машинами» и прочее в этом духе.



 

Цитата:

«Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что самый точный критерий успехов литературы и искусства в целом – та реальная степень воздействия, которое они оказывают на формирование идейно-нравственного облика народа. В этом смысле советская литература действительно не знает себе равных. Она воплощает в себе духовное богатство новой, социалистической цивилизации. Вот почему партия, народ с таким уважением относятся к благородному труду писателей, всех мастеров искусства...»

К.У. Черненко «Утверждать правду жизни, высокие идеалы социализма»

«Литературная газета», 26 сентября 1984 г., № 39









А журнал «Крокодил» в 1984 году по-доброму подшучивал над желанием пастухов (а, вероятно, и плотинников, и каменщиц, и моряков рыболовного флота) писать стихи и печататься.

А немного раньше тот же журнал, в лице постоянного автора и, по совместительству, наставника молодых советских юмористов Леонида Ленча писал о нравах творческих союзов (главнейшим из которых был СП) и об особенностях общественной активности в начале 1980-х годов.





Григорий Манков

Человек принес в редакцию материал. Сотрудник отдела писем взял материал и стал читать.

— Так... умгу... умгу... умгу... На кого жалоба? — спросил он.

— Это стих, — скромно ответил человек.

— Стих?—удивился сотрудник. — Белый стих, значит.

— Цвет не знаю, — сказал человек. — Я первый раз сочинил.

— И вы хотите это опубликовать? — спросил сотрудник.

— Сначала это, а потом я принесу еще, — пообещал человек. — Когда напишу.

— Гм... — Сотрудник замялся. — Вот вы пишете: «Сиракузов всегда трезвый и хороший семьянин, он хозяйству помогает, не болеет никогда...» Это про кого?

— Сиракузов — это я, — сказал человек.

— Понятно, — вздохнул сотрудник. — Вы попробуйте написать не о себе, а о товарищах по работе.

— Нет у меня товарищей по работе, — возразил человек.

— Тогда напишите про тех, кто рядом с вами.

— Про коров, что ли? — удивился человек. — Я коров пасу.

— Знаете что, — мягко сказал сотрудник, — пока у вас со стихами не очень получается. Попробуйте подойти к своей работе творчески. Тогда и стихи получатся.

Человек послушался и пошел пасти коров.

Через некоторое время на пастбище прибыл корреспондент. И увидел, что коров этот человек пасет просто здорово. И тогда корреспондент дал в газете подвал, через который красной нитью проходила та мысль, что Сиракузов всегда трезвый и хороший семьянин, что хозяйству помогает, не болеет никогда.

г. Бийск.

Журнал «Крокодил», 1984 г., № 12, стр. 11

 

Художники К. Невлер и М. Ушац. Журнал «Крокодил», 1979 г., № 3, стр. 7

 

Леонид Ленч

Троекозову Петру Степановичу, члену бюро одной творческой организации (какой именно, я уточнять не буду), позвонила по телефону домой технический секретарь — очаровательная Любаша, и сказала, что на понедельник назначено внеочередное бюро.

— По какому вопросу? — поинтересовался Троекозов.

— Первый — план работы на квартал, — сказала Любаша, — в общем, деловые будни, как говорит шеф, но зато второй... (Тут Любаша сделала многообещающую паузу.) Персональное дело! Поступило заявление на Купицына!

— На Купицына? На Юрия Семеновича?!

— На него! Написала его бывшая жена.

— И в чем же она его обвиняет?

— Жуткая аморалка! — сказала очаровательная, но вполне добродетельная Любаша. — Один лишь его донжуанский послужной список занимает полторы страницы на машинке через один интервал. Представляете? И потом... такие пикантные подробности. Сплошной кошмар! Придете, Петр Степанович?

— Обязательно! — сказал Троекозов.

Петр Степанович не блистал заметными успехами в творчестве, но зато на ниве общественной работы отличался завидной активностью (подобная диспропорция наблюдается в нашей жизни довольно часто, но я не собираюсь здесь докапываться до корней этого загадочного явления, как-нибудь в другой раз).

Часть 8-я (ранее – часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7)

Напоминаю, что название «Последыши» дал своей серии заметок о судьбах участников VIII Всесоюзного совещания молодых писателей журналист и литератор Виктор Кустов. «Последыши», если верить словарям — это последние дети в семье, в данном случае, последняя «совсем советская» генерация пишущих и сочиняющих.



Я же, перепечатывая его заметки, дополняю их материалами из тогдашней прессы, так как мне представляется, что информационный контекст имеет некоторое значение.



Итак, ещё немного об установке на «пафос созидания» и «эпичность».





«В Москве завершило свою работу продолжавшееся семь дней VIII Всесоюзное совещание молодых писателей, организованное Союзом писателей СССР и ЦК ВЛКСМ.

Вступительное слово на его открытии произнес первый секретарь правления СП СССР Г.М. Марков, с докладом «Молодой писатель и героика коммунистического созидания» выступил первый секретарь ЦК ВЛКСМ В. М. Мишин. Доклад «Актуальные проблемы развития советской многонациональной литературы и формирование активной жизненной позиции молодого писателя» сделал секретарь правления СП СССР, первый секретарь правления Московской писательской организации Ф.Ф. Кузнецов.

[...]

300 юношей и девушек приехали в Москву на совещание, 300 различных судеб, 300 писательских почерков. За каждым их участников — история его родного народа, республики, края, которые они представляют. Те, кто начинает сегодня, прокладывают дорогу в завтрашний день. Совещание молодых — не просто экзамен на творческую зрелость. Разбор конкретной вещи почти всякий раз превращался в широкий разговор о жизни, о волнующих всех проблемах, о назначении писателя, о тех идеалах, которые ему предстоит утверждать. В немалой степени такой творческой атмосфере способствовало, конечно, то, что с дебютантами вели разговор известные писатели, много сил отдающие работе с молодыми. Среди ведущих семинары — главные редакторы журналов, газет, руководители издательств. И это не случайно, ведь совещание ставит перед собой и такую практическую цель — способствовать публикации наиболее зрелых произведений. Читатель ждет от молодых писателей новых произведений о современнике — борце и созидателе, произведений масштабных, панорамных, эпических, охватывающих все сферы действительности, И если на предыдущее совещании был представлен всего один роман, то на этом — восемь...»

Цитата из репортажа «Они начинают сегодня», «Литературная газета» № 21, 23 мая 1984 г.





 

Георгий Мокеевич Марков (1911-1991 гг.) Первый секретарь правления Союза писателей СССР, председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры с 1979 года. В январе 1989 г. подал в отставку из-за несогласия с перестроечным курсом руководства страны.

Виктор Максимович Мишин (род. 1943 г.). Первый секретарь ЦК ВЛКСМ в 1983 — 1989 годах. Позднее — первый заместитель управляющего делами ЦК КПСС (1991 г.), председатель правления банка «Крокус банк» (1996-2018 гг.).

Феликс Феодосьевич Кузнецов (1931-2016 гг.). Первый секретарь правления Московской писательской организации Союза писателей СССР (1977-1987 гг.). Позднее — директор Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН (1987-2004 гг.), главный редактор серии «Литературное наследство» (1989-2016 гг.).





«Обстановка, в которой мы с вами начинаем свою работу, нам очень благоприятствует. Наш народ живет созидательной, напряженной жизнью. Размах его творчества поистине неохватный, поистине велик. Источником искусства является жизнь. А жизнь наша сегодня необыкновенно красочна, богата — великолепна. Она зовет работников литературы и искусства к полету мысли, к высоте чувства. Она волнует и подталкивает к действию. Веление ума и сердца ведет руку каждого литератора.

Сегодняшняя международная обстановка насыщена борьбой, накалена до крайней степени. И хотя она чревата опасностями, мы все видим и ощущаем самое главное — человечество все решительнее выступает против замыслов американского империализма...»

Цитата из вступительного слова первого секретаря правления СП СССР Г М. Маркова, «Литературная газета» № 21, 23 мая 1984 г.





В 1984-м году (как и в любом другом) журнал «Крокодил» мягко иронизировал над советскими писателями.

 

Рис. А Алёшичева, журнал «Крокодил», 1984 г., № 31, стр. 8





А я продолжу дальше делать перепост vk-заметкок журналиста и писателя Виктора Сергеевича Кустова о судьбах участников VIII Всесоюзного совещания молодых писателей (1984 г .) и о вышедшем в 1986-м году сборнике «Дни этого года».





Как становились писателями в СССР.

(О судьбах участников Всесоюзного совещания молодых писателей СССР 1984 года.)

Так чьи имена еще назвали руководители семинаров?

Имена прозаиков «на основании прочитанных 18 романов, более сотни повестей и великого множества рассказов, имеющих пока некое творческое преимущество» назвал Сергей Сартаков. В то время он был секретарем правления СП СССР. В этом перечне были имена одиннадцати, чьи рассказы вошли в сборник и двадцати семи «не засвеченных» в нем. Вот эти «незасвеченные».

Часть 7-я (ранее – часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6)





Напоминаю, что название «Последыши» дал своей серии заметок о судьбах участников VIII Всесоюзного совещания молодых писателей журналист и литератор Виктор Кустов. «Последыши», в данном случае — это последние дети в семье, точнее, последняя «совсем советская» генерация пишущих и сочиняющих.



Я же, перепечатывая его заметки, дополняю их материалами из тогдашней печати, так как мне представляется, что информационный контекст в данном случае достаточно значим.



Среди изданий, отреагировавших проведение «Всесоюзного совещания», журнал «Крокодил» присутствует (что естественно, семинар молодых юмористов вёл на Совещании вполне «крокодильский» автор Леонид Ленч), но отклик был достаточно вялым: в сентябре того же года журнал опубликовал пару рассказов участников VIII Совещания. Это при том, что журнал довольно живо откликался на происходящее в «писательском цехе», много публиковал статей и карикатур, посвящённых нравам пишущего сообщества.



 

Рисунок В. Жаринова. Журнал «Крокодил», 1978 г., № 18, стр. 6

 

Возможно вялая реакция связана с тем, что уровень начинающих авторов был совершенно ученический, сюжеты выглядят измышленными (это не гипертрофия реальности, естественная для сатиры, это именно вымученная выдумка). При этом, это лучшие из представленных в числе участников авторов, если верить наставнику профильного семинара:



«Леонид Ленч:

Положительно оценено творчество москвича Б. Гуреева. [...] Мы решили просить местные издательства в Душанбе и в Ташкенте издать в переводе на русский язык авторские сборники семинаристов: таджика Д. Этамова и узбека А. Юнусова.»

«Литературная газета» 1984 № 22 (май 30)



 

Зато авторы, в меру сил, подтвердили стереотипы: москвич предстал довольно циничным, а душанбинец был заметно наивен, бесхитростно юморя на тему «низкопоклонства перед Западом».





Борис Гуреев, г. Москва

ДЕЛАЙ, КАК Я...

Рассказ



Тебе подпись нужна? Значит, так. Запоминай. Пятый этаж, первая комната направо. Дверь обычно приоткрыта, но ты так сразу не входи: он этого не любит. Постучись. Даже лучше поскребись. Тихо, не так, чтоб услышали, понял? Потом, когда в третий раз крикнут: «Войдите!» — просовываешь голову в щелочку. Одну голову, все остальное пока не надо. Выражение лица — самое... самое... Ну, вот так примерно: глаза навыкате, челюсть на груди... Да, усы сбреешь, а бородку оставь, но подстриги косо и чтоб клочьями, клочьями... И причесочка не эта — бокс, в крайнем случае полубокс... Он любит, когда смешно. Ну и все такое прочее: одежка, обувка попроще и поярче — так, чтоб в глазах рябило. Там в комнате трое: дама, лысый и в очках. Он — в очках. Смотри на него выпучено так, натужно...

А вот это, может быть, интересная передача: «Радио России», «Путь Андропова к власти. Первые политические чистки и назначения». В гостях у Российского радиоуниверситета (ведущий Дмитрий Конаныхин) Евгений Юрьевич Спицын, автор цикла «Брежневская партия», историк.

Вообще, мы ничего не поймём в Перестройке и в последующих событиях, если не включим в контекст «андроповщину». Например, почему, на местах, вдалеке от шумных митингов столичной интеллигенции, «социальной базой перемен» оказались управленцы среднего звена. То есть люди, обязанные своим положением Советской власти, рискующие «всё потерять» и, в значительной своей части, всё потерявшие (картинка «номенклатура обменяла власть на собственность» грешит неполнотой).

Ну, первый ответ – потому, что они люди служилые, начальство приказало – ответили «есть!», некоторые ещё по приказу памятники Сталину сносили, отчего ж «командно-административную систему» не снести, раз велено.

А другой ответ – «андроповщина», подорвавшая доверие класса управленцев к высшей власти. «Административно-хозяйственый актив» чувствовал себя эдакой необходимой и заезженной лошадью, которая «тащит на себе всё», борясь одновременно, с одной стороны, с идиотизмом, исходящих от верховной власти планов, требований отчётности, бюрократизмом, а с другой, с недисциплинированностью и даже саботажем со стороны «избалованных» «простых советских трудящихся».

И вдруг оказалось, что власть видит в управленцах не «верную гвардию» и не «драгоценные кадры», а вороватых некомпетентных паразитов. Это разочаровывает.

Большинство управленческих практик, которые враз оказались криминальными, на протяжении десятилетий почитались необходимыми и неизбежными, наличествовавшее поколение управленцев «другой жизни и не знало».

Все эти «приписки», «личный фонд директора», «строительство хозспособом», «толкачи», «подарки», «манипуляции с отчётностью», разукомплектование оборудования для починки другого оборудования – стали неотъемлемой частью обеспечения производственных процессов, без которых «ничего не работало».

Имело ли это отношение к воровству и злоупотреблениям?

Не всегда, а там, где имело, это было «освящённое традицией» воровство, люди «брали в меру», полагая, что вознаграждают себя «за дело» и, во многом, «берут ради дела», ибо неформальные практики взаимного одаривания, хлебосольства стали вроде как частью профессиональных обязанностей членов «директорского корпуса» (см. очень советский фильм «Магистраль»).

И тут вместо «спасибо за большой вклад в дело социалистического строительства» и ордена Трудового Красного знамени – следователь и срок...

Кадр из фильма «Магистраль» (1982 г.). Людмила Гурченко в роли «толкача» Капитолина Николаевны: «Нашему нефтеперерабатывающему заводу очень нужны порожние цистерны! Конец месяца! Конец квартала! Вот Вам подарок ко дню рождения от всего нашего коллектива! План горит! Премия людям горит!» [слёзы, имитация истерики]

Часть 6-я (ранее – часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5)





Формулируя старомодно, я «внимательно изучаю материалы VIII Всесоюзного совещания молодых писателей» (1982 г.), что называется «заморочился».

Но прежде чем познакомлю читателя с результатами изучения, маленький мемуарчик: 1992 год, я читаю статью какого-то критика-литератора, фамилию не помню, помню, что он занимал некий пост в Литературном институте, наставлял тогдашнюю творческую молодёжь. Автор критически отзывался о романе В. Астафьева «Прокляты и убиты» и писал с пафосом что-то вроде: «Время ужасной «эпической», «народной» литературы прошло и никогда не вернётся, литература будет более камерной и обращённой к свободному от химеры «народа» индивидууму» (примерно так, по смыслу).

Этот текст меня разгневал (хотя мои идеологические предпочтения были тогда крайне эклектичны и включали даже щепотку анархизма): «Эпическая литература вам не нравится, «Война и мир», наверное, жить мешает — думал я — А вот это, вероятно, нравится».

Под рукой у меня лежал какой-то журнал (чуть ли не «Столица», не помню), в журнале рассказ: полусумасшедший человек бродит по неуютному русскому городу и ждёт «погромЪ», иногда пристаёт к прохожим с этим ожиданием и даже требованием «погрома», посыл «не лицемерьте, я знаю, что вы все такие», героя спрашивают «Вы еврей?», он восклицает «Нет! Но прекрасны ливанские кедры!». Очень камерно и про индивида.



Так вот, материалы VIII Всесоюзного совещания дали мне кое-какой контекст в отношении «эпичности» и «народности» как творческой установки. Сочувствия к позиции вышеупомянутого критика это не добавило, но некое понимание этого горячечного отрицания «эпичности» появилось.



 

Наставники и ведущие семинаров VIII Всесоюзного совещания молодых писателей:

Олег Шестинский, Сергей Сартаков, Андрей Дементьев,

Афанасий Салынский, Виталий Озеров, Юрий Грибов,

Анатолий Алексин, Элизбар Ананишвили, Леонид Ленч





Слово руководителям семинаров (в рамках Совещания было проведено несколько десятков семинаров (проза, поэзия, драматургия, очерки и т.д.). «Литературная газета», № 22, 30 мая 1984 г.:





Олег Шестинский, поэт (1929-2009 гг.): «Хотелось бы еще раз остановиться на одном бесспорном положении — нет другой такой страны на земле, где так широко, заинтересованно и щедро общество проявляло бы заботу о молодой творческой интеллигенции, о молодых писателях. Свыше пяти лет назад было опубликовано постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью», оно и сегодня является нашим настольным документом, актуальным, жизнеутверждающим.

Символично, что итоговый литературный вечер молодых поэтов явился творческим отчетом перед трудящимися завода «Серп и молот», перед теми людьми, которые в стенах родного завода слышали мудрые, основополагающие мысли К.У. Черненко о проблемах и задачах нашего народа, нашего рабочего класса».





Сергей Сартаков, прозаик (1908-2005 гг.): «Мне хочется вернуться мыслью к перспективам творческого, а значит, общественно значимого развития молодой прозы. Сколь ни отраден нынешний уровень общей культуры и профессиональной грамотности молодых литераторов, он требует дальнейшего совершенствования, окрыленности высокими идеями времени, пафосом социалистического созидания и решительного отхода от кое-где сквозящей в отдельных работах некоей камерности, замкнутости в кругу незначительных негативных подробностей жизни, растянутых размышлений и диалогов, что называется, «ни о чем».

Писателю нужна такая же смелость и точность в работе, какая свойственна проходчикам туннелей в скалистых горах, космонавтам, хлеборобам, бросающим зерно в землю, чтобы был обеспечен высокий урожай. Смелость писателя, в частности, молодого прозаика, еще и в том, чтобы, избрав достойную гражданственную тему, не отступить, не испугаться трудностей, сопротивления материала, его огромности и, может быть, долгих лет напряженной работы».





Андрей Дементьев, поэт (1928-2018 гг.): «Тематика молодой поэзии, представленной на совещании, широка и разнообразна, как сама жизнь, и все же в богатом поэтическом многоголосии явно доминирует тема любви к социалистической Родине.

Прозвучало немало стихов, воспевающих верность идеалам коммунизма, трудовую героику наших дней. Особо хочется отметить военно-патриотическую лирику молодых и значительное количество произведений, посвященных актуальнейшей для всего человечества проблеме — борьбе за мир на планете. Одно из отличительных свойств современной молодой поэзии — это тяга к нравственно-философскому осмыслению человеческой жизни. Размышляя о смысле жизни, молодые поэты находят его прежде всего в подвижническом труде на благо других людей.»





Афанасий Салынский, драматург (1920-1993 гг.): «В некоторых работах я почувствовал отсутствие концептуальности, хотя пьеса вроде бы «сделана». Когда пьеса выражает интересную авторскую, политически точную, партийную позицию, тогда это достойно внимания. Надо новаторски, более серьезно подходить к тому, что пишешь.

Поиск положительного начала — вот чего не хватает пока некоторым нашим молодым драматургам. Порой не ясно, что же хочет сказать автор и кого он считает человеком, которому можно верить, который может увлечь зрителя своим примером гражданина-строителя социалистического общества. Таких образов в пьесах участников нашего семинара было, к сожалению, немного.»





Виталий Озеров, критик (1917-2007 гг.): «В семинаре критиков собрались, безусловно, талантливые люди. Думается, из их числа в литературную критику придет достойное пополнение, способное успешно решать задачи, поставленные в партийных документах, речах и выступлениях К.У. Черненко.

Критика призвана активно, с партийных позиций влиять на художественное творчество. Эта задача предполагает глубокое осмысление нашей современной жизни. Ее решение дается тем, кто соединяет социальный и эстетический анализ художественных произведений.»

«Ведя полемику с нудным бытописательством, москвич А. Михайлов последовательно выступает против засилья в иных произведениях героев раздвоенных, бездействующих, замкнутых в узком мирке нарочито обыденных интересов. Герой нашего времени — многогранная личность, привлекательная активной социальной позицией, внутренней цельностью.»





Юрий Грибов, журналист (1925-2018 гг.): «Сейчас самое время публицистики. Темы искать не надо, их ежеминутно подсказывает сама действительность. И мы говорим молодым публицистам: идите к людям, изучайте их жизнь, славьте нашего современника — человека труда, показывайте его не идеальным героем, а через призму забот и проблем...»





Анатолий Алексин, детский писатель (1924-2017 гг.): «В какой степени молодые писатели готовы и способны достойно продолжить горьковские традиции советской детской и юношеской литературы? Работа нашего семинара должна была ответить на этот вопрос. И ответ таков: готовы, способны, устремлены к тем целям, которые ставит сегодня перед воспитателями юного поколения партия коммунистов. Разумеется, речь идет о наиболее талантливых участниках нашего семинара. Но ведь уровень литературы всегда определяется ее вершинами!

Школьная реформа, которая уже делает свои первые (и столь весомые, значительные!) шаги, утверждает, что главным воспитателем человека должен быть труд, приносящий реальную пользу народу и обществу. Помочь успешному осуществлению реформы — прямой и святой долг литературы, адресованной юным читателям. И в том числе долг молодых литераторов!»

«На творческих обсуждениях в семинаре мы особо подчеркивали, что патриотическая обязанность детской и юношеской литературы — растить молодых граждан людьми идейно убежденными, готовыми сражаться с той разнузданной агрессией невежества, жестокости, человеконенавистничества, которая взята на вооружение империализмом.»

[Маленькая деталь: «википедия» именует Анатолия Алексина «советский и израильский писатель», он умер несколько лет назад в Люксембурге.]





Элизбар Ананишвили, переводчик (1912-2000 гг.): «Были обсуждены работы 12 молодых литераторов, занимающихся поэтическим и прозаическим переводом с различных языков на русский и на некоторые языки народов СССР.»

«Хочется выделить Н. Соколовскую, одаренного, искусного переводчика грузинской поэзии, чьи работы можно безоговорочно рекомендовать к изданию; юную О. Савельеву (Москва), удивившую нас свежестью и гармонией своих переводных и оригинальных стихов; Т. Кудрявцеву (Ярославская обл.), выступившую с сильным переводом немецкого поэта А. Хольца; О. Пахлевскую (Киев), верно воссоздавшую творчество итальянских поэтов различных направлений на украинском языке; Л. Фельдшер (Молдавия), читавшую лиричные, выразительные переводы молдавской поэзии; Э. Ахундову (Азербайджан), плодотворно работающую в области переводов азербайджанской прозы на русский язык.»

[Маленькое замечание: упомянутый в тексте немецкий поэт А. Хольц, это, скорее всего, Арно Хольц (1863—1929), расцвет его творчества пришёлся на конец XIX века, «одним из лучших произведений Хольца считается сборник стихотворений «Книга времени» (1885) в котором он затронул тему социальных контрастов капиталистического города». Переводы современной иностранной поэзии на русский язык в газетных материалах о конференции не упомянуты.]





Леонид Ленч, сатирик (1905-1991 гг.): «Хочется мне здесь же отметить типичные недостатки в творчестве молодых сатириков и юмористов: по линии юмора это некоторый уклон в потребительски-шутейную тематику, а по линии сатиры — вялость личной авторской интонации. Но, надеемся, молодые сумеют преодолеть эти недостатки.»





Несколько замечаний по прочтению.



1. На дворе 1984-й год, если на двери написано «идёт заседание комитета комсомола», то за дверью может быть дискотека под «Аббу». Не думаю, что на семинарах танцевали (хотя вечерами в гостинице, где жили делегаты, могло быть весело), ибо возраст и бэкграунд наставников предполагает, что собрания проходили в серьёзной обстановке. Но не уверен, что бывалые совписы на голубом глазу вещали про «основополагающие мысли К.У. Черненко», возможно, разговор всё же был профессиональный, скажем, о стилистике или мастерстве в построении сюжета. Но границы идеологически, стилистически и тематически допустимого маститые наставники, вероятно, своим подопечным описали.



2. На примерах таких материалов становится чуть понятнее, почему у «обычных людей» и профессиональных литераторов и гуманитариев такое разное восприятие советского «идеологического диктата». Идеология входила в жизнь «простого человека» в виде скучного лектора, который без энтузиазма и без надежды на отклик аудитории вяло отрабатывал свой номер, а профессионального гуманитария «диктат» местами травмировал и иногда даже уродовал.

Да и вообще, быть потребителем позднесоветского искусства, в некотором смысле было приятнее, чем «творцом»: потребителю доставались ироничный взгляд Маргариты Тереховой, тонкая проза Валентина Распутина, разнообразие московских театров, а творцу — установочная беседа про «пафос социалистического созидания».



3. При этом, в принципе, само такого рода наставничество, «введение в профессию» было адекватным собранной на «Совещание» аудитории. Писателей, то есть «самостоятельных творческих личностей», людей одержимых идеей сказать «своё и только своё слово», похоже, среди собранных «молодых писателей» было совсем немного. Судя по последующей «жизненной траектории», преимущественно это были благонамеренные, небесталанные, весьма относительно молодые люди, которые очень хотели бы, что бы их «взяли в штат литработников», «ввели в среду», редактировали их ученические работы, опекали, возили на семинары и в «летние школы». Другой категорией «писателей» были люди, чьей областью интереса был не «худлит», но «гуманитарные штудии», просто в условиях советского варианта литературоцентризма и несколько однобоко развитой гуманитарной сферы, «штудиями» проще было заниматься через писательство, очеркизм или литкритику.

Короткая и, на свой лад, очень «атмосферная» статья в праздничном номере журнала (№ 36 за 1982 г.). Документ эпохи. Тема «дружбы народов» на максималках. Название соответствующее. Внимательный читатель может обнаружить в материале рекламу казахской национальной кухни. 

журнал «Крокодил», 1982 г., № 36. Художник Л. Самойлов

.

Мукаш САДЫКБАЕВ, специальный корреспондент «Шмеля»

ПЛАВКА

Есть у нас в Казахстане город Темиртау, что означает «Железная гора». Живут там добрые волшебники, которые выплавляют сталь. Один из них — Арген Жунусов, сталевар первого мартеновского цеха Карагандинского металлургического комбината.

Собрались как-то у него добры молодцы из других республик, тоже ребята хоть куда — из тех, что и подковы гнут и сталь варят. Сидят за широким казахским дастарханом Владимир Антонович Журавлев — сталевар конвертерного цеха Нижнетагильского металлургического комбината, Николай Яковлевич Ужва — сталевар двухванновой печи завода «Запорожсталь», Владимир Федорович Гребнев — сталевар мартеновского цеха Челябинского металлургического завода.

На столе—лучшие блюда казахской национальной кухни: бесбармак с белыми островками курдючного жира, внушительный круг казы, сочные ломтики жая и карта. Посередине огромного блюда высится вываренная баранья голова.

— Берите, друзья, угощайтесь! — предлагает хозяин дома Арген.

— А вот это и есть чужук? — спрашивает один из гостей.

— Да. А вот — казы, — поясняет хозяин. — Все это конина. Теперь испробуйте сурпы — наваристого бульона от бесбармака.

— Сурпа — это замечательно восклицает челябинец Владимир Федорович Гребнев, которому уже приходилось бывать в гостях у казахстанцев.

Большие пиалы, полные сурпы с золотистыми блестками жира, поданы гостям.

Отхлебнув, запорожский гость восклицает:

— О, це гарна юшка!..

— В самом деле, вкусно ! — подтверждает нижнетагилец Журавлев.

— Если украинский борщ сварить на такой сурпе да заесть русскими блинами!..

— Что это мы про еду да про еду?! — нарочито возмутился Владимир Журавлев.— Мы же не кашевары, а сталевары! Давайте о завтрашней плавке поговорим.

— И то верно,—поддержал Гребнев. — У каждого из нас своя метода...

— Вот и посмотрим, у кого какая метода, — лукаво подмигнул Ужва.

— Поделимся опытом.

— И будет эта плавка называться плавкой дружбы! — воскликнул Журавлев.

— И мы, представители трех республик, посвятим ее 60-летию образования СССР! — подхватил Арген Жунусов. — За плавку дружбы!

Зазвенели бокалы. Сошлись в дружеском пожатии четыре мускулистые руки.

...Над городом только занялась заря. А у мартеновских печей Карагандинского комбината встали четверо плечистых, крепких мужчин. Открылись летки, и полилась огненными струями сталь новой плавки — плавки дружбы. Собравшиеся залюбовались действиями четырех знаменитых мастеров стали.

Лабораторный анализ показал: качество стали — отличное! А часы зафиксировали: совместная плавка закончилась на полтора часа раньше графика! Такого еще не было!

Четыре известных металлурга передают коллегам опыт, полученный при плавке дружбы в Темиртау.

Воистину дружба народов СССР крепка, как сталь!..

Казахская ССР

[журнал «Крокодил», 1982 г., № 36, стр. 2]