С XVIII столетия «русский медведь» стал хрестоматийным образом в европейской карикатуре и журналистской риторике. Именно медведь традиционно выступает субститутом верховного правителя России в политическом бестиарии Западной Европы. При этом внутренних причин к выделению медвежьей символики в качестве общенациональной в России никогда не было: лишь в последнее десятилетие образ медведя утвердился как позитивный устойчивый атрибут российского государства. Об истории «русского медведя» и коннотациях, связанных с ним в российской и западной культурах…                

С XVIII в. и до наших дней в европейской карикатуре и журналистской риторике медведь выступает устойчивым атрибутом российского государства и субститутом ее верховного правителя (царя-императора-генсека-президента). Законодателями в этом были английские графики, которые первыми освоили массовое производство сатирических листов на актуальные политические темы.

Самые ранние графические работы, на которых медведь выступал визуальным маркером России, фиксируемые в Англии 1737-40 годов, — это серия аллегорических гравюр «Европейская гонка» («The European Race»). С конца XVIII в. «русский медведь» стал почти хрестоматийным образом в политическом бестиарии карикатуристов Великобритании, а с периода Крымской войны - и других стран.

Стоит подчеркнуть, что внутренних причин к выделению медвежьей символики в качестве общенациональной в России никогда не было. Это исключительно взгляд с Запада. На гербах российских городов и областей медведь встречается часто, но ни один из них не перешел за рамки локальной эмблемы. Вплоть до XX в. медведь не выступал в качестве государственно­го атрибута даже в карикатуре. Лишь много позже медвежий символ, несущий изначально исключительно отрицательный заряд, был подхвачен в самой России и приручен: по сути (если не учитывать олимпийского Мишку 1980 г.), это произошло на наших глазах — в последнее десятилетие.

Для Западной Европы образ медведя довольно рано стал вплетаться в информационные потоки о России. Указания на обилие этого зверя и описание приключений, связанных с ним, регулярно встречаются в отчетах путешественников, посещавших Московию в XVI в., и схоластов, собиравших о ней сведения. Обычно это констатация множества медведей в России ( П. Иовий, И. Фабри, М. Фоскарино) или фиксация необычной его породы, проживающей там, — белого медведя.

Иногда сообщаются забавные эпизоды, связанные с медведем. Послы нередко отмечали выразительный элемент особенно роскошно оформленных экипажей и саней — красивые большие медвежьи шкуры (часто белые). Медведь или его шкура были частым подарком для иностранных дипломатов. Английский поэт Дж. Тербервилль, посетивший Москву в 1568-1569 гг., писал в стихотворных эпистолах.:

Когда гость ложится, то в знак особого почета
Вместо постели у него будет медвежья шкура,
А вместо подушки ему кладут седло под голову.
В России не бывает другого покрова.

Первой монографией, специально уделившей значительное место описанию Московии, была книга Матвея Меховского «Трактат о двух Сарматиях», изданная в Кракове в 1517 г. Медведь в ней отмечен лишь как один из многих других животных. Однако образ этого лес­ного хищника — самого крупного для Восточной Европы — уже тогда стал обретать демонические черты. Одна из рукописей, приписываемых Яну из Глогова — содержит аллегорическое изображение Европы в виде дракона, которому противостоит медведь-Азия, на котором написаны названия стран, среди которых Московия занимает центральное положение.

Allain Mallet. Russia. 1719

С другой стороны, немецкий исследователь Ханс Лемберг, специально занимавшийся вопросом выявления истоков сращивания медвежьего образа с Россией, отмечал, что для европейцев страна считалась северной. А для этой географической координаты естественным был образ северного животного — медведя (ср. греч это и север, и медведь). Ведь и Полярная звезда, важнейший ориентир для определения сторон света в нашем полушарии, входит в созвездие Малой Медведицы и до сих точно указывает на Север, для которого у средневекового европейца был припасен сонм отрицательных ассоциаций. Лемберг указывал на книгу аллегорий бенедиктинца Иеронима Лауретуса, впервые изданную в 1570 г. и ставшую классической для эпохи барокко, там Север - средоточие зла, прегрешений и нечисти, а символ его - медведь.

Непреложным фактом может считаться то, что позднее поставки дрессированных медведей в Европу производились преимущественно из Московии, отчего этот хищник стал прочно с ней ассоциироваться. В частности, английские материалы XVI—XVII вв. это подтверждают. Демонстрируя на ярмарке кровожадное лохматое чудище, зрителю твердили, что это настоящий - «московитский» медведь. В Англии это превратилось в устойчивую традицию, которая в XVIII в. фиксируется в прессе как рекламный слоган. Так, 30 ноября 1749 г. «Кембриджская хроника» печатает объявление с приглашением посмотреть на травлю «великого московитского медведя» (the Great Muscovy Bear). Во второй половине XVIII века метафора «русского медведя» успешно перекочевала в разряд политических категорий.

Уже на самых первых географических картах Московии медведь выступал анималистическим маркером восточноевропейской окраины. Он встречается уже на «Морской карте», составленной и откомментированной шведским священником Олаусом Магнусом (Olaus Magnus; 1490—1557) в 1539 году, который в 1555 году опубликовал трактат «История северных народов», выдержавший в следующем столетии 25 изданий на всех европейских языках.

В этой книге присутствует немало «медвежьих» сюжетов и иллюстраций: описаны и изображены белые медведи, сбор медведями меда и охота, упоминаются люди в медвежьих шкурах. Однако это еще только северные, но не «русские» медведи. Тем не менее именно с русскими оказался связан сюжет о медвежьих поводырях: «русские и литовцы, храбрые и воинственные народы, самые близкие соседи шведов и готов на Востоке, находят особое удовольствие, имея диких зверей, которых приручают так, что они слепо повинуются их малейшему знаку».

Вероятно, в XVI веке по Европе бродило немало дрессированных медведей, вызываюших любопытство и страх. Олаус Магнус пересказал популярный слух, что наводнившие Европускоморохи с медведями - шпионы московского великого князя

На карте Московии гданьского сенатора Антония Вида, изданной в 1544, в качестве виньетки использован сюжет ловли медведя: 6 человек вяжут вставшего на задние лапы хищника. Впоследствии похожую композицию можно было увидеть на других картах. На карте Московии, составленной английским послом Энтони Дженкинсоном и опубликованной в варианте, вошедшем в атлас «Зеркало мира земного» 1578 года. Эта карта неоднократно переиздавалась и стала почти хрестоматийной.

Важнейшим этапом в утверждении образа «русского медведя» стала книга Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московии». Герберштейн как посол императора Священной Римской империи посещал Москву в 1517 и в 1526 годах. Его сочинение - самое большое и подроб­ное для того времени — было издано на латыни в 1549 г.

«Записки о Московии» по праву можно назвать бестселлером XVI в. За 50 лет книга выдержала 21 издание на пяти языках. Сочинение Герберштейна почти на столетие закрыло тему историко-географического описания Московии. Последующие авторы просто переписывали, чуть переиначивая, фразы из Герберштейна, выступавшего главным и бесспорным авторитетом в «познании» Восточной державы.

«Записки о Московии» были политизированным, но не антирусским сочинением. Это был и отчет о миссии, и собрание диковинок, и предостережение партнерам. В этой связи исследователи трактуют качество представленной Герберштейном фактологии. Многие наблюдения его, автора внимательного и трудолюбивого, можно назвать уникальными, а форма их представления убеждает в достоверности.

Медведь для Герберштейна не был ни экзотическим, ни даже специфически русским животным. Чаще всего он упоминался просто наряду со многими остальными зверями. Лишь однажды писатель выдвинул медведя в качестве особого образа, обрамлявшего ужасы русской зимы. Это пассаж из раздела «Хорография Московии», посвященного описанию природы, жителей, городов и другим социально-географическим характеристикам. Здесь автор сообщал свои знания о климате, а заодно пересказал впечатления от поездки в Москву зимой 1526 года:

«Мы лично, приехав туда и видели, как от зимней стужи прошлого года совершенно погибли ветки плодовых деревьев. В тот год стужа была так велика, что очень многих ездовых, которые у них называются gonecz, находили замерзшими в их возках. Кроме того, тогда находили мертвыми на дорогах многих бродяг, которые в тех краях водят обычно медведей, обученных плясать. Рассказывали также, и сами медведи, гонимые голодом, покидали леса, бегали повсюду по соседним деревням и врывались в дома; при виде их крестьяне толпой бежали от их нападе­ния и погибали вне дома от холода самою жалкой смертью».

При всей беспристрастности изложения Герберштейна все же можно уличить в желании преувеличения значениея медведя в повседневности московитов. В издании на немецком языке, вышедшем в Вене в 1557 г., он внезапно удалил из приведенного нами рассказа несколько фраз, служащих указанием на случайный характер события: вместо — «рассказывали также», и «гонимые голодом»,  просто - «врывающиеся в дома» медведи, что было представлено как обычное явление для московитской зимы.

В результате появление медведей зимой в селах и городах стало восприниматься как событие регулярное и вполне характерное для России в целом. Так его поняли все позднейшие читатели и переписчики. На протяжении ста последующих лет это сообщение Герберштейна повторили очень многие сочинители: сначала итальянец Р. Барберини, писавший в 1565, затем польский подданный А. Гваньини в 1578 г.; англичанин Дж. Флетчер в 1591 года; немецкий аноним в 1630 г. и даже голландский парусный мастер Ян Стрейс в 1676 году. Частное известие о суровой зиме 1526 года превратилось в расхожий анекдот о медведях, бегающих по русским городам.

Стоит отметить, что первая карта Московии, на которой в качестве виньетки представлен медведь, была изготовлена сенатором из Гданьска Антонием Видом на основе данных московского беглеца И.В. Ляцкого специально для Герберштейна, о чем гласит гравированная подпись на карте. Герберштейн особо отметил Вида в предисловии к «Запискам о Моско­вии». Окольничий И.В. Ляцкий составил описание Московии и эту карту по просьбе Герберштейна в 1541 г., а Вид в Гданьске в 1542 г. выгравировал ее и предоставил Герберштейну, а затем передал копию Себастьяну Мюнстеру для его «Всеобщей космографии» 1544 г. Существует предположение, что Вид чуть дополнил и поправил схемы Ляцкого, но уж точно именно он добавил композицию с ловлей медведя в районе Онежского озера.

Карта Вида шесть раз переиздавалась в составе «Космографии» Мюнстера и оказала сильное воздействие на картографию XVI в. Незаметно, что изображение медведя у Вида как-то повлияло на Герберштейна, но в исторической ретроспективе эта иллюстрация является первым примером выдвижения медвежьего маркера для России. И если не учитывать рукопись Яна из Глогова, то гданьская карта Антония Вида — это первый пример визуализации «русского медведя». Чуть позже медведь был использован Джакомо Гастальдо в оформлении карты Московии, прилагавшейся к венецианскому изданию «Записок о Московии» 1550 г.

Но ведущим продолжал оставаться литературный образ, запущенный Герберштейном. Для его распространения и трансформации в миф особое значение имеет пример первого его пересказа в другом сочинении. Речь о книге Александра Гваньини «Описание Европейской Сарматии» изданной в 1578 г. в Кракове. Это многотомное сочинение включало отдельные книги о Руси (современная Западная Украина), о Московии (европейская часть России до Волги) и о Тартарии (Поволжье и Урал).

Большая часть этой книги была посвящена истории Польши и польских королей. Другим регионам, выделенным в отдельные тома, уделено существенно меньше внимания. Московии отведен VII том. В части ее «хорографии» Гваньини полностью зависел от Гер­берштейна. Он почти дословно воспроизвел сюжет об изгоняющем медведей из леса холоде, но уже писал об универсальном, а не случайном явлении:

«Да и людей, окоченевших от холода, часто находят мертвыми под открытым небом в телегах; мало того, лесные медведи, гонимые голодом, и то покидают леса, разбегаются по соседним деревням и врываются в деревенские дома; когда толпа крестьян убегает перед их нападением и силой, то за стенами дома жалким образом погибает от жестокого холода».

Собственно оригинальных известий в «Описании Европейской Сарматии» почти не было. Фактически переписаны две работы: первая - Герберштейна, а вторая — Шлихтинга «О тирании великого князя Московии Иоанна Васильевича», которая переполнена чудовищными подробностями казней, издевательств и пыток Иваном Грозным своих приближенных. В этих зверствах особая роль, как орудию пыток и травли, отводилась медведю.

Текст Шлихтинга впервые был опубликован только в 1872 г., а до того хранился в архиве Ватикана. Гваньини и Стрыйковский, вероятно, имели доступ к копии, сделанной в польской королевской канцелярии, но источник нигде не упоминали. Из-за этого в XVI—XVIII вв. текст Гваньини считался оригинальным и уникальным.

В целом перед взором читающего книгу Гваньини разворачивалась череда тиранических бесчинств. Уже в 1581 году «путеводитель по Московии» была переиздана, в 1582 г. переведена на немецкий, в следующем году на итальянский, а в 1590 г. том о Московии был переведен на чешский и издан в карманном варианте. За полстолетия сочинение Гваньини выдержало девять изданий на пяти языках.

Любопытно свидетельство современника о форме использования сочинений о Московии. На завершающем этапе Ливонской войны русская армия терпела поражения, но поляки не были достаточно уверены в своих силах и вступили в переговоры. Иван Грозный замучил польскую канцелярию пространными и едкими письмами. Секретарь канцелярии ксендз Станислав Пиотровский вел дневник. По его свидетельству, последнее письмо царя (1581) крайне возмутило Стефана Батория, названного и клятвопреступником, и еретиком, и даже почти мусульманином. К пространному ответному посланию король потребовал приложить несколько актуальных страноведческих сочинений, в том числе Герберштейна и Гваньини:

«Герберштейна, Гваньини и несколько разделов из Кранциуша по-латыни, чтобы почитал, что о его обычаях в мире пишут».

Особенно примечательно, что прилагался и Гваньини! Эта пропагандистская книга заменяла перчатку, была форменной пощечиной.

В 1611—1612 годах. в Кракове под руководством Гваньини вышло переиздание «Описания Европейской Сарматии» на польском в переводе Марцина Пашковского. В этой публикации Гваньини существенно расширил книгу, посвященную Московии.

Оборванное в первом издании на 1578 г., изложение было продолжено: сообщено о смерти Ивана Грозного, правлении Федора Иоанновича, убийстве и спасении царевича Дмитрия, который после правления самозванца Бориса Годунова вернул себе трон в 1605 году, но уже в 1606 был убит новым выскочкой — Василием Шуйским, на борьбу с которым двинул свои войска польский король Сигизмунд и наконец — после тяжелейшей осады Смоленска — восстановил справедливость, воцарившись в Москве. Великому событию объединения всей Восточной Европы под скипетром короля Речи Посполитой (Польши, Пруссии, Литвы и Руси), Швеции и Московии Сигизмунда III посвятил свой труд счастливый старец Гваньини.

Это издание было богато иллюстрировано. Большинство гравюр наследовались из книги 1578 г., но в части недавней истории Московии были использованы и новые, в частности портреты: Ивана Грозного (скопированный с портрета Василия Ивановича из книги Герберштейна), Лжедмитрия I, Марины Мнишек, Афанасия Власова Безобразова и Василия Шуйского. Источник портрета Шуйского остается неизвестным.

Знаменитый коллекционер графических работ, Д.А. Ровинский, первым обратился к характеристике портрета царя Василия Шуйского, опубликовав его в 1886 г. в пятом выпуске своих «Материалов для русской иконографии». Эту ксилографию он описывал следующим образом:

«Грубое фантастическое изображение его, в меховой шапке; справа виден медведь, слева зажженные свечи (для пытки?). Гравюра на дереве. Выш. 3,7 1/2, шир. 3,41/2. В книге «Guagnini, Kronika Sarmacyey Europskiey  1611»».

Издавая в том же, 1886 году «Подробный словарь русских гравированных портретов», Ровинский вновь упомянул: «Карикатурное изображение Шуйского, в меховой шапке; справа виден медведь, слева зажженные свечи.». Характерно, что искусствовед отметил карикатурность образа московского царя, атрибутами которого выступают свечи для пытки и медведь. Изображение лесного хищника, выходящего из леса в сторону городского поселения, прямо отсылает к мифу о медведях, которые якобы бродят по русским городам. Перед походом на Москву летом 1609 года король Сигизмунд развернул полномасштабную пропагандистскую кампанию. Были выпущены листовки с описанием причин войны, польских прав и перспектив для русских, оказавшихся под польским протекторатом. Не все они сохранились в библиотеках. Можно предположить, что рассматриваемая гравюра с Василием Шуйским происходит из некоего «летучего листка», распространявшегося во время польской осады Смоленска и похода на Москву 1609—1610 гг.

Вполне вероятно, что портрет русского царя-узурпатора с медведем — результат работы какого-то военно-полевого ксилографа из польской армии вторжения. Если б этот ремесленник запатентовал свои права на изображение «русского медведя», то, наверное, обогатился бы, обеспечив и детей, и прапраправнуков на 500 лет вперед — вплоть до наших дней. Случайный образ, возникший под пером Герберштейна, впервые обрел графические черты и сразу оказался на острие политического антагонизма, актуального и в наши дни.

За сто лет — от Яна из Глогова через Антония Вида и Герберштейна до Гваньини — немецкие и польские авторы протянули нить, на которой возрос и возмужал вплоть до карикатурной визуализации «русский медведь», вскоре экспортированный в Англию, где вошел в разряд политических и ментальных стереотипов, распространившихся ко второй половине XIX в. уже на все континенты.

Денис ХРУСТАЛЁВ. http://www.softmixer.com/ По материалам журнала «Новое литературное обозрение». Статья приведена с сокращениями.

ЦАРСТВО РУССКОГО МЕДВЕДЯ. СИБИРЬ