В 1944 году девять солдат спасли могилу Пушкина от уничтожения |
|
Метки: пушкинские места Пушкинские горы |
Пушкин и масонское общество |
История взаимоотношений Пушкина с орденом вольных каменщиков была достаточно непростой и долгой, и старый его друг князь П.А.Вяземский, в молодости вступивший в одну из варшавских лож (в чем имеется теперь его собственноручное признание), эту историю вовсе не закончил, положив в гроб убитого поэта масонскую ритуальную перчатку как знак прощания "брата" с "братом". Здесь по-прежнему много загадок, тайн и легенд, хотя написано на эту тему много, особенно в последние годы1. То, что немало написано, конечно, хорошо, хуже иное: обычная научная тема "Пушкин и масоны" воспринимается чисто эмоционально, то есть ненаучно и не исторично; вокруг нее сложилась целая мифология, как масонская, так и антимасонская, существенно затемняющая реальную суть дела. Здесь много решительно высказанных мнений, но мало достоверных новонайденных документов, новых фактов и, главное, объективного, научного осмысления их.
Между тем не определено пока главное – место масонства в истории русской духовной культуры. Пушкин был порождением и наследником всей этой культуры, куда масонство с XVIII века входило как важная составная часть, самобытный источник философских и творческих идей. Речь здесь идет о целостном миросозерцании, философии жизни. Это был один из разработанных и влиятельных стилей, культурных языков предпушкинской и пушкинской эпох, который мало чем уступал романтизму и мимо которого не мог пройти великий национальный поэт и мыслитель.
читать полностью: https://archvs.org/Pn-msn.htm
|
Метки: пушкинские тайны пушкиноведение |
Борис Мирза о стратегии образов в повести "Пиковая дама" |
|
Метки: писатели о Пушкине Пиковая дама |
Сказка о рыбаке и рыбке |
|
Метки: видео сказки Сказка о рыбаке и рыбке |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 6 часть. Окончание. |
Текст воспоминаний Сергея Львовича Пушкина, сверенный с рукописным оригиналом, выкладывается здесь по недавно вышедшему в издательстве «Наука» 16 (60) выпуску альманаха «Летопись историко-родословного общества в Москве» за 2020 год. Главный редактор д.и.н. О.Н. Наумов. Стр. 68-139.
Примечания и комментарии издателя даны курсивом. Подписи под фотографиями — издателя.
6 часть. Окончание:
Единственный брат мамы, дядя мой Георгий Петрович Ротаст, женившийся в 1901 году на моей двоюродной сестре Анастасии Александровне Пушкиной, воспитывавшейся у своей тетушки в Петербурге, родился в 1881 году и, окончив Костромскую мужскую гимназию, поступил в Училище правоведения в Петербурге. Но, женившись на II курсе, он вследствие этого должен был покинуть училище (т[ак] к[ак] это было закрытое учебное заведение) и перешел на юридический факультет С[анкт-]П[етер]б[ургского] университета, который и окончил. По окончании университета, по совету моего отца и разделяя его взгляды, дядя пошел в земские начальники, где и прослужил до 1906 года (в Нерехтском уезде Костромской губернии).
В годы 1906–1909 дядя был председателем Костромской губернской землеустроительной комиссии по нарезке хуторов и отрубов в крестьянских хозяйствах. После баллотировался и был избран членом Костромской губернской управы. Работая в Нерехтском уезде, он познакомился с разведенной женой местного фабриканта Кормилицына и стал частенько с ней встречаться, что послужило поводом распада его собственной семьи. Анастасия Александровна с тремя его детьми уехала от него к воспитавшей ее тетушке Евгении Львовне в Новинки, а после последовал и официальный развод ее с мужем, который вскоре женился на Ольге Константиновне Кормилицыной (урожденной Скорыниной). Ольга Михайловна была дочь крупного иваново-вознесенского фабриканта-миллионера Скорынина. Она любила с гордостью рассказывать, как во время ее детства отец был простой подрядчик-строитель, и ее, новорожденную, мать купала в большой эмалированной чашке, в которой кормили за обедом артель рабочих ее отца. Гордиться, по правде говоря, было бы вроде нечем, но она это любила рассказывать с гордостию. Отец ее, по-видимому, умел выколачивать из своей артели деньги, т[ак] к[ак] постепенно построил и свою фабрику, и уже к ее свадьбе с дядей состоял в «миллионщиках», но, судя по семейным фотографиям, ходил в чуйке (32) и с бородой-лопатой. Состояние свое он оставил сыну, дав дочерям небольшие денежные вклады.
________________________________________________________
(32) Чуйка – верхняя мужская суконная одежда в виде кафтана, распространенная среди мещан в XIX – начале XX в.
________________________________________________________
Таким образом, у дяди образовалось две семьи. В Новинках жили его дети: дочь Настя (1902 г[ода] рожд[ения]), сын Никита (1905 г[ода] рожд[ения]) и дочь Алла (1910 г[ода] рожд[ения]) с матерью Анастасией Александровной. А в Костроме – две дочери от второй жены: Ольга (1911 г[ода] рожд[ения]) и Злата (1916 г[ода] рожд[ения]). О детях дяди я скажу ниже.
Первая мировая война застала дядю в Костроме членом губернской управы, деятельно занимавшимся вместе с губернским агрономом А. К. Ковальковским заготовками улучшенных семян хлебных злаков и кормовых трав через земские склады для населения деревни. Для этой цели они зимой ездили в Западную Сибирь, закупая для земства семена. В конце войны дядя был назначен управляющим ведомством учреждений императрицы Марии (сиротскими приютами, учебными заведениями, больницами, домами престарелых и т.п.) в Москву. Эта должность считалась министерской, и поэтому, когда случилась революция, дядя, приехав в Кострому, был сразу же посажен в тюрьму Губчека в качестве заложника вместе с бывшими сослуживцами-костромичами. Шла гражданская война, и при могущих произойти неудачах на фронтах заложникам угрожали репрессии вплоть до расстрела. Хлопоты наши в Костроме наталкивались на каменную стену и ни к чему не приводили; с трудом можно было добиться разрешения на передачу заключенным съедобного. Был голод и со съедобным было вообще туго. Деньги – «совзнаки» – ничего не стоили, коробка спичек на рынке стоила 800 тыс[яч] рублей. Все мы начали терять надежду увидеть дядю живым на свободе, как тетушке Елизавете Петровне кто-то сказал по строжайшему секрету, что на начальника костромского Губчека латыша Кульпе имеет большое влияние одна из дочерей костромского жителя Кривошеина. На Лавровской улице была каретная мастерская Кривошеина. Сам он состоял церковным старостой в Златоустовской церкви. Я помню его за прилавком в церкви с рыжей бородой веером. Дали тетушке ее адрес в Москве, куда тетя и отправилась с приличными приношениями (что-то из золотых вещей и корзину с вымененными маслом и яйцами). Результаты поездки тети оказались удачными. К ее возвращению из Москвы дядя получил освобождение и тотчас же стал собираться в Москву. Это было осенью 1918-го года.
По настоянию А. К. Ковальковского, снабженный его письмами к профессорам Петровской академии Н. М. Кулагину и Г. И. Гурину, я собрался поступать в академию и поехал вместе с дядей в Москву. Остановились мы на квартире доктора Смирнова, родственника Алексея Васильевича Собенникова, приятеля дяди, который был уже там. Собенниковы были крупные землевладельцы и лесопромышленники в Солигаличском и Чухломском уездах Костромской губернии. С племянником А[лексея] В[асильевича] Борей Собенниковым я учился в одном классе и закончил вместе с ним гимназию в Костроме. Квартира доктора Смирнова была в Сокольниках, вблизи б[ывшей] Бахрушинской больницы, на улице Матросская тишина.
На другое утро дядя повез меня в Петровскую академию, куда и зачислили меня по аттестату зрелости без вступительных экзаменов. От Бутырской заставы ходил в академию узкоколейный паровозик с тремя вагончиками. В скором времени дядя с А. В. Собенниковым устроились работать в одном подмосковном совхозе, где дядя и проработал до конца гражданской войны. Во время НЭПа дядя служил уполномоченным Сахаротреста по трем губерниям: Ярославской, Костромской и Иваново-Вознесенской. Живя в Москве, он выписал к себе свою старшую дочь от первого брака Настю и в скором времени выдал ее замуж за очень милого, умного инженера-химика Михаила Михайловича Якшина.
По докладу инженера Якшина в Центральном совете народного хозяйства был организован в 1926 году в Москве трест «Русская смола», и началась впервые в стране промышленная добыча живицы путем подсачивания (33) сосновых насаждений, подлежащих рубке в ближайшей пятилетке. Главным инженером треста был назначен М. М. Якшин. Дядя перешел на работу в этот трест обследователем лесов, пригодных для подсачивания. Новая отрасль лесной промышленности стала бурно развиваться. Наряду с «Русской смолой» добычей живицы стал заниматься Всероссийский совет лесной кооперации «Всеколес», куда перекочевал и дядя Георгий Петрович, уговоривший поступить на это новое и перспективное дело и меня. Из «Всеколеса» дядя перешел на работу в Наркомлес и довольно продолжительное время работал там сотрудником научно-исследовательского сектора. В этот период появился ряд его статей в специальных журналах, своих и переводных. Он легко и грамотно переводил с французского языка технические статьи и даже брошюры. В …(34) году дядя заболел туберкулезом легких и скончался на …(35) году своей жизни.
_______________________________________________________
(33) Подсочка – периодическое нанесение специальных резов на ствол дерева в период его вегетации для получения продуктов жизнедеятельности.
(34) Так в тексте. Г. П. Ротаст умер в 1937 г.
(35) Так в тексте. Г. П. Ротаст умер на 56 году жизни.
_______________________________________________________
Я прекрасно помню этого моего дядю. Он меня очень любил, многому научил и от многого отучил. Научил он меня вдумчиво читать и знать историю, не только русскую, но и всемирную. Отучил выступать с уверенностью в вопросах, которые не изучил досконально, а главное, всегда приучал быть аккуратным во всех делах и во всех поступках. Он сам был разносторонне начитанный и образованный человек, прекрасный юрист, привыкший делать обоснованные заключения. У него с большими познаниями в истории народов была и глубокая вера в молодость нашего народа, которая должна вывести Родину на широкую дорогу.
После смерти папы (1910 г.), зимой, меня готовили к поступлению в гимназию. Готовил меня студент-медик Московского университета Павел Михайлович Вишневский, живший эту зиму у нас в Давыдкове. В конце зимы у мамы (т[ак] к[ак] во время болезни папы она была «в положении») должен был появиться ребенок, и дядя настоял, чтобы это событие проводить у него в Костроме. И вот, 20 марта 1911 года появился на свет мой младший брат, так и не видавший своего отца и названный в его честь Львом. Дядя, привезший маму с малышом в Давыдково, сообщил Павлу Михайловичу, что он договорился с дирекцией Костромской II-й мужской гимназии о приеме меня в I класс в конце учебного года с тем, чтобы в случае, если я сдам экзамен в объеме первого класса, то и буду зачислен в I класс в конце учебного года. Я, по прошествии 2–3 недель ученья перед летними каникулами, буду переведен вместе с одноклассниками во II класс. А жить эту неделю буду у дяди и ездить на его лошади вместе с его пасынком Мишей Кормилицыном в гимназию.
Так и получилось. В мае 1911 года я сдал экзамены и был зачислен в I класс Костромской II-й общественной гимназии, а проучившись 3 недели в I-м классе, был переведен без экзаменов во II-й класс. Жил я в это время, а также осень 1911 года у дяди до переезда нашей семьи из Давыдкова в Кострому, который задержался до ноября (1911 г.) из-за ремонта квартиры в костромском доме. Но в те времена я был 11-летним мальчиком, и поэтому и дядя относился тогда ко мне как к мальчику, стараясь привить мне культурные навыки и в учебных занятиях, и в поведении. Дядя в то время служил в губернской земской управе и нанимал у доктора Груздева каменный двухэтажный дом на углу Русиной (ныне Советской) улицы и Гимназического переулка.
Помню, как по вечерам приходил я в дядину комнату пожелать перед сном ему спокойной ночи, то часто видел его читающим один из томиков «Курса русской истории» Ключевского. Это всю жизнь было его любимое чтение «на сон грядущий», как он любил говорить. И в те сравнительно нечастые минуты спокойного с ним собеседования (т[ак] к[ак] дядя бывал часто занятой) он любил говорить со мной на какие-либо исторические темы, всегда интересовался, что я прочел из исторических повестей и рассказов, всячески развивая во мне любовь к пониманию причин исторических событий, о которых я читал. И, отчасти под его влиянием, я с юных годов пристрастился к чтению исторических повестей и романов, начиная от повестей Полевого, Льва Жданова и Красницкого, романов Загоскина, и кончая романами Всеволода Соловьева и других.
Шли годы, наступил 1914 год – год Первой мировой войны; мне шел 14-й год, я был уже в V классе гимназии рослым и развитым подростком. Начитавшись газет и журналов и наслушавшись различных толков, мнений и прогнозов о разразившейся войне, я старался по возможности узнать от дяди его мнения по этим животрепещущим в то время вопросам.
Дядя начал с напоминания, что со смерти Петра Великого на русском престоле, а следовательно, и во главе России сидят не русские императоры, а наполовину, а часто и больше, немецкого происхождения. Следствием этого было, прежде всего, внедрение в русский государственный аппарат все больше и больше немцев, как чистых, так и обрусевших – прибалтийцев. Это обстоятельство может в большой степени осложнить нашу войну против Германии и ее союзников всеми видами современных методов шпионажа, саботажа и скрытой измены во всех ее видах. Кроме того, по мнению дяди, мы, русские, очень слабо подготовлены к войне. А война должна быть и тяжелой, так как противная сторона к ней готовилась давно и систематически, и, наверное, затяжной. А это может повести к очень тяжелым последствиям, вплоть до революционных взрывов. «Во всяком случае, – говорил дядя, – надо прилагать все силы к всевозможным накоплениям ресурсов. А вам, молодежи-старшеклассникам, следует подумать, как сорганизовать на летних каникулах артели для помощи солдатским семьям в деревнях в их сельскохозяйственных работах – сенокосе, жниве, молотьбе». С лета 1915 года из моих товарищей по VI классу была сорганизована артель косцов на бесплатную помощь солдатским семьям по косьбе покосов и уборке сена. Мне тоже удалось принять в этом деле небольшое участие.
На этом воспоминания обрываются в связи со смертью автора 19 марта 1975 г.
От себя добавлю немного из семейного архива.
По воспоминаниям внучки Георгия Петровича Ротаста А.М. Якшиной, записанным в 1991 г. Ю.Н. Нелидовым, в 1936-7 годах, во время проводимой советской властью компании по изъятию золота и ценностей у населения, кто-то из арестованных знакомых обменял свою свободу на донос на троих «бывших», среди которых оказался и Г.П. Ротаст. Он был арестован на 2-3 месяца, а затем выпущен, но этого оказалось достаточно, чтобы у него развилась горловая чахотка, которая быстро свела его в могилу.
Он умер 9 мая 1937 года на 56 году жизни.
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 5 часть. |
Текст воспоминаний Сергея Львовича Пушкина, сверенный с рукописным оригиналом, выкладывается здесь по недавно вышедшему в издательстве «Наука» 16 (60) выпуску альманаха «Летопись историко-родословного общества в Москве» за 2020 год. Главный редактор д.и.н. О.Н. Наумов. Стр. 68-139.
Примечания и комментарии издателя даны курсивом. Подписи под фотографиями — издателя.
К сожалению, формат ЖЖ не позволяет выкладывать единовременно больший объём текста.
5 часть:
Следующим членом семьи моего деда был сын Василий Львович. Он родился в 1854 году. Окончил Тверское кавалерийское училище. В 1873 году выпущен корнетом в Павлоградский лейб-гусарский полк. В 1888 году ротмистр. С 1898 г. по 1905 гг. комендант ст[анции] Вязьма. В 1905 году вышел в отставку в чине подполковника и переехал на жительство в г[ород] Кострому.
Перед переездом в Кострому произошел раздел между наследниками оставшихся после смерти деда земельных угодий в пустоши Бор-Боровиково. Моему отцу перешли во владение вырубки, произведенные дедом, в качестве цензового земельного участка, а Василию Львовичу – оставшиеся несведенными участки бора с водяной мельницей на реке Меза под названием Катиха. Этот участок леса и мельницу Василий Львович тут же продал крестьянам деревни Катково, а на вырученные деньги купил в Костроме деревянный одноэтажный домик с яблоневым садом на углу Покровской и Никольской улиц, куда и переехал на постоянное жительство в 1905 году.
Дядю Васю я помню со времени болезни и смерти моего отца, когда все родные съехались в Давыдково. Он был седой старик, небольшого роста, в серой офицерской тужурке с подполковничьими погонами, по золотому полю которых виднелся зигзаг отставного офицера. Небольшая подстриженная бородка обрамляла его красивое лицо с типичными для костромских Пушкиных серыми глазами с небольшой складкой в конце верхних век. Молодым офицером дядя Василий Львович был любимцем и баловнем женщин. Остроумный, веселый, воспитанный, очень умеренно пьющий, прекрасный танцор, участник во всех любительских спектаклях и очень недурен внешне, он легко кружил женские головы. Но «быть бычку на веревочке!»
Дядя Вася женился на разведенной вдове Екатерине Дмитриевне Петровой (урожденной Постниковой) с двумя детьми – Витей и Асей Петровыми, которых и воспитал, как родной отец. От этого брака у дяди родился и свой сын, мой двоюродный брат Саша Пушкин. О нем я скажу подробно ниже.
Я уже взрослым слышал от мамы (ей об этом рассказывал папа) фамильную нашу легенду о том, что после секвестра имений Пушкиных при Екатерине II, жены их потомства, носящие имя Екатерины, обуславливают несчастливые браки. Так было и с братом моего деда Николаем Александровичем Пушкиным, женившимся на Екатерине Михайловне Шелеховой, и так, пожалуй, было и у дяди Василия Львовича. Правда, дядя Вася с тетей Катей жили до самой смерти вместе, но семейного счастия у них заметно не было. Дядя обычно выходил из своей комнаты только к столу и по окончании трапезы удалялся к себе обратно. У тети Кати была несчастная слабость – она любила выпить, правда, у себя в комнате, но по вечерам нередко сказывалась там нездоровой и не выходила из своей комнаты. Так было, по крайней мере, до Октябрьской революции, когда мне приходилось нередко бывать у них.
Дядя любил свой сад, копался там с весны и до осени, разделал перед домом большой цветник, а яблоками мы у него объедались до крайности и ежегодно. Тетя Катя большую часть времени проводила на кушетке с романом в руках и, когда она была не «нездорова», это было чрезвычайно доброе существо, очень ласково относившееся к нашей семье и ко всем своим многочисленным родным и знакомым. О службе дяди в армии мне приходилось слыхать от людей, близко знавших его в то время, довольно много странного. Так, он, говорят, не терпел наград, отказываясь по возможности от присуждаемых ему медалей и орденов, чем немало способствовал медленному продвижению по своей службе. Но всего более заслуживал он нелюбовь начальства тем, что никогда не устраивал во время их наездов никаких торжественных им встреч. Наоборот, встречал их один и непременно одетый в самую старенькую поношенную форму. Результатом были его переводы в более захолустные места (например, из военных комендантов ст[анции] Нижний Новгород комендантом на ст[анцию] Вязьма, где он и пробыл до окончания своей службы и выхода на пенсию). Также он, говорят, не брал себе в услужение денщиков из солдат, предпочитая пользоваться услугами наемной прислуги. Отношение его к подчиненным было всегда гуманное и вежливое, но человек он был довольно замкнутый, по крайней мере, будучи семьянином. Он много читал, любил цитировать многие выражения философов – Канта, Шопенгауэра. В общем, дядя Вася представлял ту разновидность культурного русского офицерства начала текущего столетия, которую так любовно показал в своих повестях покойный А. И. Куприн.
Революцию дядя принял как должное и ожидаемое событие, только с большой грустью расстался с погонами, честь которых он привык так высоко ценить. Скончался Василий Львович в 1930 году и похоронен на б[ывшем] Лазаревском кладбище в г[ороде] Костроме.
Следующим дядей моим (по линии отца) был Сергей Львович, родившийся в 1856 году. Он, по окончании классической гимназии в Костроме, поступил в Военно-медицинскую академию, которую окончил в 1884 году. В раннем детстве он был болен рахитом и долгое время не мог научиться ходить. Может быть, вследствие этого он был невысокого роста, ниже всех своих братьев, из которых старший и младший – мой отец – были выше среднего роста. Будучи в старших классах гимназии, живучи на летних каникулах в Новинках, Сергей Львович, говорят, влюбился в молоденькую девушку, гостившую в одном из ближних к Новинкам имений, по имени Мери, на что его братья, очень любившие подтрунивать друг над другом, сочинили не очень приличную песенку на этот роман юного брата:
Вдруг я вижу – чья-то ножка наступила на бревно.
Я влюблен был в эту ножку, ну, да это все равно!
И подумал я с досадой: «Эх! зачем я не бревно!».
Серя с Мерею сидит,
Серя Мере говорит:
- Меря, хочешь быть за Серей?
Меря с Серею сидит,
Меря Сере говорит:
- Коль в любви ты будешь верен,
Будешь ты навеки Мерин!
Думаю, что Сергей Львович вряд ли остался в долгу перед насмешниками, т[ак] к[ак] он всегда отличался находчивостью и блестящим остроумием. Я его не помню совсем, хотя и получил имя в его честь, т[ак] к[ак] папа очень его любил и был очень с ним дружен. Но он внезапно скончался в 1902 году, когда мне шел второй год от роду. За год до окончания академии Сергей Львович вместе со своим младшим братом, а моим отцом, студентом VIII семестра С[анкт]-П[етер]бургского университета (на факультете естественных наук) за участие в нелегальных студенческих кружках были ненадолго посажены в Литовский замок и после административно высланы из С[анкт]-П[етер]бурга в имение родителей. Через год Сергею Львовичу удалось получить разрешение на окончание Военно-медицинской академии, а мой отец так занялся хозяйством в Новинках, что так и остался с незаконченным высшим образованием. По окончании Академии Сергей Львович был назначен врачом в Кинбурнский драгунский полк. В 1902 году полк стоял вблизи австрийской границы в городке Ковеле Волынской губернии. Как-то вечером на квартиру Сергея Львовича постучались две местные девочки с просьбой доктору зайти к их больной матери. Сергей Львович немедленно собрался с ними. По дороге он почувствовал себя настолько нехорошо, что присел на тумбу тротуара и тут же скоропостижно скончался. По телеграмме о его смерти выехал Василий Львович, который и привез тело брата в село Козловку, где и похоронен Сергей Львович рядом с фамильным некрополем.
По отзывам и рассказам моей мамы и Александры Ивановны Нелидовской, дядя Сергей Львович был очень культурный, отзывчивый и деликатный человек, очень веселый и остроумный собеседник. Судя по его фотографиям, можно составить также самое лучшее впечатление и от его внешности. Сергей Львович умер в 1902 году холостым.
Александра Львовна была следующим членом семьи моего деда. Родилась она в 1860 году и была на год старше моего отца, о котором буду говорить в главе о своих родителях. По окончании Смольного института она очень быстро вышла замуж (в 1880 году) за корнета лейб-гусарского Павлоградского полка, сослуживца ее брата Василья Львовича Николая Петровича Васькова. Последний перед свадьбой вышел в отставку и поселился на жительство с семьей в своем имении Стёпанькове Костромского уезда. Дядю Николая Петровичая не помню, т[ак] к[ак] он скончался, когда мне было 2 года. Похоронен он был на кладбище в Богоявленском монастыре в г[ороде] Костроме, знаю его только по рассказам его дочерей, а моих двоюродных сестер, и, конечно, по фотографиям. Николай Петрович Васьков был среднего роста, очень полный малоподвижный мужчина, весом превышавший центнер. Хозяйством заниматься не любил и, по-видимому, и не умел; был большой любитель покушать. Семьянин он был довольно оригинальный, предоставив все заботы о детях жене. Звал своих детей уничижительными именами: Петька, Колька, Юлька и т.п. Летом выстраивал их перед балконом усадьбы, приказывая ловить руками бросаемые им с балкона яблоки или конфеты, при этом в разгар игры бросая им сырые яйца, и очень потешался, если разбитыми яйцами дети перепачкивались. Служить пытался по выборам в Костромской земской уездной управе, но в силу редкостной лени на службе подолгу не удерживался. Костромские легковые извозчики боялись его как огня, т[ак] к[ак] при его шестипудовом весе рессоры их пролеток на булыжной мостовой часто не выдерживали Н[иколая] П[етровича] и ломались, а он за поломку их никогда не платил.
Детей у них было семеро: двое сыновей – Петр и Николай Николаевичи и пятеро дочерей: Александра, Юлия, Елизавета, Вера и Надежда Николаевны. Усадеб у Васьковых было 3: в Костромском уезде Стёпаньково и в Нерехотском – Кочерыгово и Бараново. Судя по выездным лошадям, всегда худым и разномастным, хозяйство в усадьбе велось плохо. Тете Але было впору справляться с многочисленным семейством, а дядя Николай Петрович был слишком для этого ленив. Тетя Аля с детьми заезжала к нам в Давыдково неоднократно. Скончалась она уже в советское время в 1945 году.
Мой папа был ее моложе на 1 год, но о своих родителях я буду говорить ниже особо. Моложе папы была только одна его сестра Елизавета Львовна.
Родилась она в 1863 году, скончалась в 1907 году, простудившись и заболев двусторонней пневмонией, перешедшей в туберкулезный процесс в легких, отчего она и скончалась.
Образование тетя Лиза получила в Смольном институте и после его окончания безвыездно прожила в Новинках, с увлечением занявшись там хозяйством. Хозяйка она была энергичная и по натуре довольно властная, не терпящая вмешательства, хотя бы и близких семейных. Так, в 90-х годах прошлого столетия моему отцу пришлось уехать из Новинок сначала в Давыдково, после в Кострому, где он стал служить в губернском земстве. Причиной ухода отца из Новинок было нежелание его испортить отношение с младшей своей сестрой, которую он искренно и нежно всегда любил. И, по-видимому, этот его поступок был очень правильным, т[ак] к[ак] он и все мы, его семейные, были всегда желанными гостями в Новинках.
б) Старшее поколение со стороны матери
Перехожу к моим родным со стороны матери. Мой прадед с материнской стороны Константин Петрович Ротаст был управляющим Павловским дворцом и парком, бывшим в то время во владении великой княгини Елены Павловны.
Женат он был на Антонине Семеновне, урожденной княжне Урусовой. Знаю их только по фотографии, да по кратким рассказам дяди Георгия Петровича, их внука.
Ротасты – австрийские дворяне, эмигрировавшие в Россию после побед Наполеона из Австрии (записаны в IV книгу дворянских родов как дворяне, перешедшие из иностранного подданства) (31).
У прадеда моего было два сына: Петр Константинович,– мой дед, и его брат Михаил Константинович. Петр Константинович после окончания Училища правоведения был направлен на службу членом окружного суда в Кострому. В Костроме молодой, красивый, воспитанный правовед встретил на одном из губернских балов единственную дочку отставного полковника Сергея Васильевича Мичурина шестнадцатилетнюю Лидию Сергеевну.
_______________________________________________________
(31) Автор ошибается, род был внесен в III часть дворянской родословной книги Санкт-Петербургской губернии (1854 г.) по выслуге гражданского чина.
_______________________________________________________
Мичурины – вологодские помещики, имели в Костроме несколько домов и старые фабричные корпуса, переделанные ими под воинские казармы, сначала сдаваемые в аренду, а после проданные городу. Эти казармы до сего времени именовались Мичуринскими. Кроме того, им принадлежали два имения в Костромском уезде – Семёнково и Лубенино. Последнее насчитывало около 1000 десятин, а первое – около 400 [десятин] леса.
Лидия Сергеевна (моя бабушка) была в те времена молоденькой девушкой – ей шел 16-й год – очень красивой собой и богатой невестой. Образование она получила домашнее, т.е. учителя местной женской гимназии приходили к Мичуриным на дом, и по окончании семиклассного курса она сдала экзамены в гимназии, получив свидетельство об ее окончании.
Такая практика существовала и в позднейшее время, т[ак] к[ак] этим же путем получили свидетельства об окончании гимназии дочери Лидии Сергеевны – моя мама и ее сестра Елизавета Петровна Ротаст. В скором времени (1874–[18]75 гг.) Петр Константинович Ротаст и Лидия Сергеевна Мичурина обвенчались и стали жить в обширном деревянном мичуринском особняке в Троицком переулке на углу Еленинской улицы в Костроме. Особняк был одноэтажный с громадными зеркальными окнами, террасами, паркетными полами, окруженный садом с липовыми аллеями, который задней стороной примыкал к плацу Мичуринских казарм, занимаемых полком солдат, стоявшим в Костроме (раннее Зарайским, в мое время Пултуским пехотным). Лидия Сергеевна, единственная дочь пожилых родителей (прадед мой Сергей Васильевич женился, выйдя в
отставку в чине полковника, на вдове Елизавете Николаевне, урожденной Манухиной, а по первому мужу Бьернсонг), была, по-видимому, кумиром в семье, избалованной до крайности. По-видимому, это наложило отпечаток на ее характер и повлекло в конечном итоге к разрыву с мужем. В семье молодых Ротастов родились трое детей.
Старшая дочь (моя мать), названная в честь бабушки (Урусовой) Антониной, родилась в 1876 году, через год родилась ее сестра, названная в честь другой бабушки (Манухиной) Елизаветой, а четыре года спустя – сын Георгий. Вскоре после рождения сына дед был переведен по службе в город Минск, семья осталась в Костроме. После этого начался окончательный распад семьи, правда, без официального развода.
Петр Константинович был вызван в Петербург в одну из сенатских комиссий. Сошелся он с одной вдовой (если не ошибаюсь, священника в Минске) по имени Надежда Петровна (фамилии не помню), с которой и жил до смерти, снимая жилье в Петербурге и после, на пенсии, в приобретенном им небольшом имении в Боровичском уезде Новгородской губернии Щитово, вблизи от суворовского Кончанского. Там дедушка и скончался и похоронен в 1907 или 1908 году (не помню точно). На его похороны ездили дядя Георгий Петрович с моей мамой. На служебном поприще дедушка продвигался быстро, благодаря своим большим способностям и эрудиции, дослужившись до тайного советника и должности сенатора. Как я слышал от дяди, его ценил как юриста тогдашний министр юстиции Манасеин. По рассказам моей матери и дяди Георгия Петровича, дедушка был очень мягким, добрым и умным человеком, чего нельзя сказать о его жене, а моей бабушке и крестной матери.
Лидия Сергеевна Ротаст была человеком минутного настроения, суеверным, обидчивым, злопамятным и капризно-упрямым. К своим детям ее отношение было неровным с переходами от ласкового к холодному и строгому обращению. К замужеству своей старшей дочери вначале она относилась хорошо, отец мой произвел на нее хорошее впечатление, но, чем ближе дело шло к свадьбе, все чаще появлялись у нее другие настроения. Венчание моих родителей, по ее желанию, пришлось совершить не дома в Костроме, а в Кронштадте у о[тца] Иоанна Кронштадтского. Первенца моих родителей, т.е. меня, она крестила, но вскоре произошел разрыв с моими родителями, и ни мать, ни отец, ни мы, дети, не бывали у нее до того, пока не похоронили моего отца. И все это произошло только потому, что дядя Георгий Петрович, состоя в то время студентом в Училище правоведения в Петербурге, посещая по праздникам тетю мою Евгению Львовну, жившую в Петербурге, увлекся ее племянницей, которую она воспитывала после трагической смерти ее родителей, Анастасией Александровной Пушкиной, и женился на ней вопреки желания Лидии Сергеевны. Бабушка почему-то решила, что ее сына уговорили жениться на племяннице моего отца мои родители, которые в это время (1901 год) переехали жить в Давыдково, а свадьба Георгия Петровича происходила в Петербурге, и, конечно, к ней ни папа, ни мама никакого отношения не имели. Но бабушка была упряма в своих убеждениях, и маме моей ничего не оставалось, как примириться с этим, хотя она и горько это переживала.
Сестра мамы Елизавета Петровна была любимицей бабушки и так и осталась девушкой, не желая покидать мать, которая дожила до Октябрьской революции и скончалась только в 1920 году. Елизавета Петровна кончила историческое отделение Высших женских курсов в Петербурге, но не работала до самой революции, после которой выселенная из своего дома в Троицком переулке города Костромы, где был организован детский сад, поступила на работу кастеляншей в городскую больницу в Костроме, после переехала в Москву и работала в той же должности в Боткинской б[ольни]це в Москве. Выйдя на пенсию, она престарелой старушкой переехала жить к моей младшей сестре Тане в Ленинград, где и скончалась в 1968 году и похоронена на Б[ольше]-Охтенском кладбище.
Окончание следует.
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 4 часть |
Текст воспоминаний Сергея Львовича Пушкина, сверенный с рукописным оригиналом, выкладывается здесь по недавно вышедшему в издательстве «Наука» 16 (60) выпуску альманаха «Летопись историко-родословного общества в Москве» за 2020 год. Главный редактор д.и.н. О.Н. Наумов. Стр. 68-139.
Примечания и комментарии издателя даны курсивом. Подписи под фотографиями — издателя.
К сожалению, формат ЖЖ не позволяет выкладывать единовременно больший объём текста.
4 часть:
Жизнь семьи моего деда в Новинках была типичной для средины прошлого века помещичьей семьи среднего достатка, хорошо известной по романам Тургенева. У старших детей были гувернеры, у младших – гувернантки. С одним гувернером-англичанином дед сыграл одну из своих нехороших шуток. Гувернеру этому нравилась гостившая у одного из соседей молодая девушка, не говорившая по-английски, на день рождения которой гувернер задумал вместе с букетом цветов произнести приветствие и поздравление на русском языке, которого он не знал и, как большинство англичан-гувернеров, не хотел знать. Он поэтому обратился к моему деду с просьбой написать ему короткое поздравление на русском языке латинским шрифтом на бумажке и прорепетировать его произношение.
Дед, недолго думая, написал: «Здравствуй, рябая кукушка!» (девушка была в веснушках) и старательно выучил гувернера произнести такое «поздравление». Эффект превзошел ожидания: девушка в слезах убежала, а гувернер в тот же день взял расчет и уехал, говоря, что если бы это было в Англии, дело кончилось бы дуэлью, но что в дикой России все возможно. Еще об одной «шутке», характерной для дедушки, я услышал, уже будучи взрослым, от сына бывшего дворового деда в Давыдкове Василия Андреевича Маянского. Дело происходило, по-видимому, в 70-х годах прошлого века, когда дед, бросив семью, перебрался жить в Давыдково. Он привез из Москвы небольшую электрическую машинку, состоящую из небольшого динамо с ручным приводом и двумя контактными проводами с медными ручками на концах. Эта машинка хранилась впоследствии в Новинках в кабинете деда, где мне ее показывал папа. Если взять в руки медные патроны-ручки на концах проводов этой машины одному, а другому начать вращать ручным приводов машинку, то руки держащего ручки проводов начнет сводить током и разжать пальцы рук не всегда удастся, особенно если вращение будет производиться быстро. Тогда не только руками будешь производить конвульсивные движения, но и всем туловищем и ногами. Так вот, привезя машинку в Давыдково, дед решил ее немедленно испытать, конечно, не на себе, а на бывших дворовых, работавших у него в услужении. Этих троих подопытных, а один из них был отец моего рассказчика, дед выстроил в ряд перед столом, на котором поставил машинку, велел им взяться за руки, а стоявшим по краям дал в свободные руки контактные патроны, замкнув таким образом цепь, и закрутил ручку машинки на полные обороты (предварительно он объявил им, что привез из Москвы машинку, которая лечит и от зубной боли, и от ревматизмов, и вообще от всех болезней). Бедные «пациенты», когда по ним пошел электрический ток, затанцевали, затопали, завертели головами, причем одному из них перекосило рот, и он некоторое время ходил криворотым, а распустить свои руки и разомкнуть цепь они, по-видимому, не могли. Давши им поплясать несколько времени, несмотря на их крики, дед бросил вертеть машинку и отпустил «пациентов» восвояси. Дед был доволен опытом, но, что удивительнее, были довольны и подопытные, уверявшие, что после опыта зубы у них никогда не болели – «барин выпользовал электричеством». Поистине «в старину живали деды веселей своих внучат!»
Как я говорил выше, дед решил пожить без семьи в свое удовольствие и уехал с молодой гувернанткой своих детей Анной Михайловной Кудрявцевой жить в Давыдково. Старшие дети в то время были уже почти самостоятельные, но младшие (в том числе мой отец) переживали эту семейную трагедию с матерью, конечно, бывая полностью на ее стороне и всеми силами души ненавидя Давыдково. А дед и оттуда вздумал как-то навестить Новинки. Приехав из Давыдкова, он привез с собой деревянный ларец с плотно закрывающейся крышкой, наполненный жареными рябчиками, предварительно, как он любил, выдержанными «с душком». И вот за обеденным столом, когда вся семья, смущенная его неожиданным приездом, сидела в напряженном и натянутом молчании, дед велел принести ларец с «душистыми» рябчиками и, накладывая себе их в тарелку, обратился к сидевшему рядом гимназисту-сыну с предложением попробовать очень якобы вкусного кушанья. Сергей Львович, сдержанно поблагодарив, прибавил: «Папенька, я не ворон». Дед, вспылив, начал кричать на него «А так, по-твоему, твой отец ворон!» Бабушка встала из-за стола, чтобы уйти в свои комнаты, а дед начал ей выговаривать за то, что она без него распустила детей, но неожиданно встретил резкий отпор младших сыновей (старшие сыновья отсутствовали) – гимназистов старших классов – дяди Сергея Львовича и моего отца Льва Львовича.
После этого более чем крупного семейного разговора дед сразу уехал в Давыдково, а вскоре на Кавказ к сыну Василию Львовичу, служившему в то время в войсках Кавказского военного округа. В его отсутствие в Давыдкове произошло событие, не предвиденное дедом. Его молодая любовница Анна Михайловна, привыкшая быть полной хозяйкой в Давыдкове, каким-то образом сумела женить на себе молодого офицера Николая Григорьевича Львова, получившего по наследству после умершей его тетушки, старушки княжны Шаховской, соседнее с Давыдковым имение Василёво. Какие были причины, обусловившие эту свадьбу, мне не известно, но только брак этот был, по-видимому, неудачен, т[ак] к[ак] молодая мадам Львова в скором времени покинула мужа, приобрела где-то под Москвой себе новую усадьбу, куда и переехала на житье. А новый помещик Василёва остался соломенным вдовцом. Уход любовницы деда из Давыдкова, по-видимому, сопровождался крупным материальным ущербом в финансах деда и в опустошении самой усадьбы путем перегона скота в Василёво, увоза туда же различных ценных вещей и т.п. Но главное, этот уход был тяжким ударом по самолюбию деда, мнившего себя, несмотря на свой седьмой десяток лет, сердцеедом, пользующимся большим успехом у женщин. Во всяком случае, он вначале (по рассказам того же В. А. Маянского, бывшего в то время молодым работником в Давыдкове) довольно продолжительное время сильно пил, устраивал оргии в двухсветном зале нового давыдковского дома с привозимыми из Костромы девицами легкого поведения.
Через несколько времени, деду удалось немного удовлетворить свое самолюбие, заставив своего нового молодого соседа пережить неприятные минуты. На очередном костромском уездном дворянском съезде к предводителю обратился с просьбой об отсрочке платежей дворянского налога молодой помещик усадьбы Василёво Н. Г. Львов, мотивируя свою просьбу слабыми урожаями в имении вследствие запущенности доставшегося ему хозяйства. Присутствующий на съезде дед не преминул вмешаться в разговор, начав с того, что он, как ближайший сосед Н. Г. Львова, прекрасно знает, что полученное г[осподином] Львовым «наследство» было прекрасно обработано очень опытными хозяевами, специалистами своего дела и досталось г[осподину] Львову вовсе не в бедственном и запущенном состоянии, почему мотивировка его просьбы от отсрочке вряд ли обоснована. Дед говорил красиво и остроумно, придраться к его словам было нельзя, но присутствовавшие при этом члены съезда, знавшие всю историю с уходом любовницы деда замуж за Н. Г. Львова, отлично понимали, о какой «обработке почвы» говорит дед, потешались про себя, а бедный проситель чувствовал себя весьма неловко, тем более, что его просьба об отсрочке дворянских платежей была съездом отклонена. Этот случай я слышал уже взрослым от своего покойного дяди.
Последние годы своего проживания в Давыдкове дед служил мировым посредником. В 1888 году он поехал опять на Кавказ к сыну Василию Львовичу, продолжавшему службу в войсках, находившихся в то время в Баку, там заболел и умер. Похоронен был он в Ессентуках, после тело его было перевезено детьми в село Козловку и погребено в фамильном некрополе.
Вспоминаю рассказ о дедушке, слышанный мною во время Первой мировой войны. Ехал я в Новинки к тетушке Евгении Львовне, остановился по обыкновению кормить лошадей в заезжей избе Смирновых в Дуброве. И вот, сидя за самоваром с древним в то время хозяином избы стариком Александром Антроповичем, услышал его следующий рассказ. Как-то перед святками из Новинок приехал мой дед к нему на перекладных к ночи и велел закладывать тройку, чтобы ехать дальше в Судиславль. А первые 5–6 верст от Дубровы до деревни Черная дорога шла глухими лесами, и места эти считались нечистыми. «Я, – говорит Антропыч, – уговаривал Вашего дедушку переждать до утра, да куда там, барин осердился и велел закладывать лошадей. Заложили мы тройку гусем в его ковровые сани, усадил я Вашего дедушку, и тронулись так около полуночи. А ночь была месячная, видно как днем. Лошади у меня всегда были хорошие, дружные, дорога укатанная, поехали мы со Львом Александрычем – только кустики мелькают. Вот подъехали к болоту, съехали в низину – то самое нечистое место, где по ночам не всякий любил ездить, лошадки мои вдруг пошли шагом, всхрапывают, а под полозьями снег завизжал, точно с возом дров едем. Барин говорит: «Не спи, Антропов, пошевеливай», а куда пошевеливать – лошади едва шагом тянут. Взглянул я назад и обмер. Луна-то светит сбоку, на снегу тень от нашей запряжки – тройка гусем, я на к'oзлах, дедушка Ваш в санях, а сзади на запятках кто-то стоит, держится за ковровую спинку саней. Обернулся я – никого нет за седоком, а на снегу тень стоит на запятках и от лошадей пар идет, еле тянут и под полозьями визг. Указал я барину на тень, и он присмирел, замолчал, я сижу на облучке, творю молитвы. Проехали болото шагом, стали подыматься на взлобок, дернули кони, встрепенулись, санки пошли легко, без визга, взглянул я на тень – нет никого на запятках. Вот, сударик, какие дела были у нас с Вашим дедушкой!» – заключил рассказчик, – «Правда, давно это было, я был молодой, а теперь вот – на девятый десяток пошло! Вы, вот, ученый народ этому ничему не верите, а вот недалеко стоит отсюда усадьба Рыжиково, мимо нее едете в Судиславль, видали в ней два барских дома. Старый-то каменный– пустой стоит, а хозяева живут в новом деревянном. А старый дом забросили, потому что в нем по ночам ходит и стучит». В самом деле, проезжая из Давыдкова в Новинки через усадьбу Рыжиково, расположенную между г[ородом] Судиславлем и дер[евней] Дуброво, я видал заброшенный каменный одноэтажный дом с полукруглыми вверху рам окнами, а через двор – новый деревянный, с антресолями флигель обжитого вида. На этом я кончаю сведения, услышанные мною о моем дедушке, прибавлю лишь, что после ухода его от семьи в Давыдково и, опасаясь, что детям ничего не останется из недвижимостей деда, усиленно их распродающего, по просьбе бабушки была назначена опека над имуществом деда, после чего усиленное разбазаривание им земельных владений было ограничено.
Бабушку мою Елизавету Григорьевну все, от кого мне приходилось о ней слышать, называли «ангелом», характеризуя ее удивительную ко всем доброту. Я лично смутно припоминаю ее – небольшого роста старушку в темном старомодном платье до земли и всегда в черной кружевной наколке на голове.
Во время наших приездов в Новинки она все свободное время проводила с нами, внучатами, занимая, лаская, разговаривая. Звала она нас с обязательным прибавлением «миленький» или «миленькая» и, что называется, души не чаяла в нас. Все дети бабушки, в том числе и мой отец, очень любили свою, как они ее звали, «маменьку». Моя мать тоже всегда отзывалась о своей свекрови с искренней любовью, говоря, что она нашла в ней настоящую, умную и добрую мать. Мама тоже звала бабушку «маменькой». Зимой 1906– [190]7 годов бабушка стала прихварывать. Папа, узнав об этом, поехал в Новинки. К сроку его возвращения из Давыдкова в Судиславль выехал за ним наш кучер. Я в это время лежал в постели с очередной простудой в спальной комнате на третьем этаже дома, из окна которой была видна дорога, ведущая из Судиславля через деревню Малое Давыдково. Мама, сидевшая у моей постели, часто поглядывала в это окно, поджидая возвращения папы из Новинок. Вдруг мама забеспокоилась, увидев на дороге наших лошадей, возвращающихся с кучером, но без папы. Выяснилось, что папа получил из Судиславля телеграмму с известием о внезапной смерти бабушки и вернулся из Судиславля обратно в Новинки, отослав своих лошадей домой. Помню, как мама горько плакала, читая об этом папино письмо. Похоронена бабушка на кладбище в селе Козловка рядом с фамильным некрополем.
Семья моего деда и бабушки была большая. Старшим был сын Александр Львович. Это был высокого роста очень красивый мужчина с прекрасными манерами, воспитанный, культурный. Окончив мужскую гимназию в Костроме, он поступил в ярославский Демидовский лицей, окончив его в 1871 году, был назначен на должность судебного следователя Костромского окружного суда.
В 1877 году он женился на молоденькой, очень скромной и очень красивой девушке, старшей дочери костромских помещиков и домовладельцев Готовцовых Настасии Кирилловне. Семья Готовцовых состояла из родителей и 5 человек детей: трех сыновей – Геннадия, Петра и Александра Кирилловичей, и двух дочерей – Анастасии и Марии Кирилловн. У Александра Львовича и Анастасии Кирилловны родилась дочь Анастасия. Но однажды (в 1881 году) молодая мать, войдя в комнату мужа, застала у него на коленях свою младшую сестру Марию Кирилловну. Не говоря ни слова, Анастасия Кирилловна, придя в свою комнату, взяла имевшийся у нее револьвер и выстрелила себе в висок. Смерть последовала мгновенно. Потрясенные родные, вбежав на выстрел в ее комнату, застали ее на полу без признаков жизни. Александр Львович остался с малюткой дочкой на руках и тяжким грузом на совести и на сердце. Маленькую Настю отправили в Новинки на попечение бабушки Елизаветы Григорьевны, где она и выросла. В скором времени Александр Львович был назначен на должность товарища прокурора окружного суда в г[ород] Пермь, после переведен в г[ород] Витебск.
В 1888 году назначен товарищем прокурора Московского окружного суда; в 1891 году – енисейским губернским прокурором в г. Красноярск. Там он тяжело заболел и, не имея надежды на выздоровление, застрелился, пережив свою жену на 14 лет. Похоронен в Красноярске. Его могилу на кладбище г[орода] Красноярска ни мне, ни моему сыну во время наших служебных командировок туда обнаружить не удалось.
Следующей за Александром Львовичем была дочь Евгения Львовна. Родилась она в 1851 году. Среднее образование получила в Смольном институте, по окончании которого поступила на Высшие женские курсы в Петербурге. Закончив медицинский факультет, работала врачом в б[ывшей] Мариинской б[ольни]цев Петербурге с 1886 до 1906 гг., когда заболела ее младшая сестра Елизавета Львовна туберкулезом легких. Во время работы врачом в Петербурге Евгения Львовна воспитывала вместе со своей племянницей Настей и одну деревенскую девушку, круглую сироту Александру Ивановну Нелидовскую. Александра Ивановна, кончив среднюю школу, закончила и фельдшерские курсы и стала работать фельдшерицей. Летом она бывала с Евгенией Львовной в Новинках и жила там как член семьи Пушкиных.
Веселая, жизнерадостная, очень красивая внешне, с тяжелой косой до пят Александра Ивановна вносила в семью всегда веселое настроение. Ей, по-видимому, серьезно увлекся в Новинках мой дядя Сергей Львович, в то время студент Военно-медицинской академии. Александра Ивановна, по-видимому, тоже серьезно полюбила его. Но бабушка моя, говорят, была против этой свадьбы, во всяком случае до окончания Сергеем Львовичем академии. Так свадьба эта не состоялась, и Александра Ивановна и Сергей Львович до смерти оба остались холостыми. Я Александру Ивановну застал уже старушкой на пенсии, живущей с тетей Евгенией Львовной в Новинках. Там она и скончалась от рака желудка в 1927 году и похоронена на кладбище в селе Козловка. От нее, веселой рассказчицы, я многое узнал и услышал о жизни семьи дедушки и бабушки (28). Она курила и очень любила пить крепкий чай, поэтому при поездке в Новинки я запасал папиросы и чай в подарок «бабушке Сане».
Александра Ивановна после переезда тети Жени из Петербурга в Новинки долгое время работала фельдшерицей под Москвой в поселке Ховрино, в больнице, где врачом был знаменитый в свое время доктор Михайлов, пытавшийся в то время лечить злокачественные опухоли. Доктора Михайлова я видел в [19]20-х годах, он был главным врачом Ховринской б[ольни]цы, именовавшейся уже Московским физиотерапевтическим ин[ститу]том. Дожив до пенсионного возраста, Александра Ивановна переехала к тете Жене в Новинки.
_______________________________________________________
(28) Историю последней размолвки деда в Новинках, предлогом которой послужил его ларец с рябчиками, я услышал от Александры Ивановны как от очевидицы этой сцены. При этом она передавала ее в лицах, копируя старого деда и его младших сыновей с присущим ей веселым юмором и так естественно и талантливо, что все мы, слушатели, так и видели перед собой изображаемых ей лиц. Помню также ее рассказ о бывшем управляющем деда в Новинках Федоре Ивановиче Думаревском, умершем там глубоким стариком на покое. Александра Ивановна его застала уже впадающим в старческий маразм. Так, она рассказывала, что сидит старик Думаревский зимой у окна своей комнаты и спрашивает жену: «Любушка, что это на крыше-то белое?» «Да что, Федор Иванович, снег», – отвечала жена. «Ха-ха-ха! А я думал пшенная каша». Александра Ивановна изображала это, говоря за старика гнусавым голосом. Мы все, слушавшие, не могли на это не смеяться от души. Прим. С. Л. Пушкина.
_______________________________________________________
Тетя Женя после смерти бабушки, болезни тети Лизы и скорой ее кончины у нее на руках (а эти переживания не могли не повлиять на здоровье ее самой) несколько лет была полулежачей больной. Ухаживала за ней в те времена Анна Александровна Велтистова, только что вернувшаяся из царской тюрьмы за принадлежность к партии с[оциал]-д[емократов]. О семье Велтистовых скажу ниже. Во время тридцатилетней работы врачом в Петербурге Евгения Львовна близко сошлась с известной писательницей, педагогом и общественной деятельницей конца прошлого и начала текущего столетия Елизаветой Петровной Свешниковой. Через нее Евгения Львовна познакомилась и с братьями Ольденбургами – Федором и Сергеем Федоровичами. Последний был ко времени Октябрьской революции академиком и непременным секретарем Ак[адемии] наук СССР. С ними же были близко знакомы и дружны проживавшие в то время в Петербурге младшие братья Евгении Львовны Сергей и Лев Львовичи, которые были студентами: первый – в Военно-медицинской академии, а второй – в С[анкт]-П[етер]б[ургском] университете. Е. П. Свешникова бывала в Новинках. Так, вскоре после похорон папы мы, приехав в Новинки, видели ее там уже глубокой старушкой. Большая приятельница моей тети Жени была ее однокурсница и сослуживица по б[ывшей] Мариинской б[ольни]це (ныне б[ольни]ца им[ени] Куйбышева), врач Ольга Аркадьевна Шевелева, впоследствии получившая звание Героя труда в советское время.
Жила в Петербурге Евгения Львовна очень скромно, воспитывая племянницу свою сироту после своего старшего брата Анастасию Александровну Пушкину и сироту Александру Ивановну Нелидовскую. У нее же проживал во время студенчества и мой отец. Летом во время отпуска она уезжала в Новинки к своей стареющей матери. В начале 1906 года в связи с заболеванием туберкулезом легких Елизаветы Львовны тетя Женя вышла на пенсию и переехала на жительство в Новинки. В связи с обострением болезни Елизаветы Львовны, по настоянию тети Жени, она и ее братья Василий Львович и мой отец, мобилизовав свои финансы, повезли больную на Ривьеру, в Ниццу и Ментону и прожили там с ней почти все лето 1906 года. Но и поездка заграницу не помогла, болезнь приняла скоротечную форму, и в 1907 году больная скончалась на руках своей сестры в Новинках.
До переезда из Петербурга в Новинки Евгения Львовна с младшей сестрой и младшим братом (моим отцом) сообща свои скромные средства старались употреблять на такие предприятия, которые служили бы к подъему окружающих крестьянских хозяйств. Так, в середине 90-х годов они решили организовать в Новинках небольшой конный завод для разведения крепких лошадей, продаваемых по низким ценам и в кредит местному крестьянскому населению. Для его организации решено было купить матку чистокровной арденнской породы (кличка Жюли) и 4–5 маток клейдесдальской породы. Производителей получили по договору с земством – одного арденнского жеребца по кличке Монарх и одного клейдесдальского по кличке Мировой. От Жюли и Монарха были прекрасные лошади для рядового крестьянского хозяйства: среднего роста (2 арш[ина] с 2 вершками) (29) гнедой масти, широкогрудые, похожие на шведок и с хорошим ходом рысью. Их по четвертому году продавали крестьянам за 50 рублей, а в усадьбы помещикам – по 100 руб[лей]. Клейдесдали были крупнее (2 арш[ина] с 4 и 5 вершками) (30), мощные лошади с очень хорошим ходом рысью. Продавались в крестьянские руки по 60 рублей, а в иные (не крестьянские) – по 120 руб[лей]. Конечно, конный завод в Новинках приносил устроителям чистый убыток, но цель его была довольно реально достигнута. Я знал многие крестьянские хозяйства с лошадями Новинковского завода, хозяева которых не могли нахвалиться своими лошадьми. Завод просуществовал около 9 лет и закрылся в 1905 году за явной убыточностью. У отца была в Давыдкове тоже пара арденнов – Воевода и Гордая, и одна кобыла-клейдесдаль Жужу.
______________________________________________________
(29) Примерно 151 см.
(30) Примерно 160–165 см.
______________________________________________________
Несколько позднее, в целях поощрения местного населения к разведению рогатого скота, в Новинках и Давыдкове папа организовал сыроваренные заводы, на которые местное население поставляло молоко, не имевшее в местах, отдаленных от городов, никакого сбыта. Заводы эти с большим трудом достигали самоокупаемости, но были несомненным стимулом к увеличению вокруг них поголовья молочного скота в деревнях. Просуществовали они тоже недолгий срок: в Новинках – 3 года, в Давыдкове – 5 лет, после чего были закрыты.
Наряду с указанными попытками увеличить доходность крестьянских хозяйств Евгения Львовна совместно с моим отцом все свои сэкономленные средства употребляли на народное просвещение путем постройки на свой счет сельских школ (в деревне Осипове и Крутце Кинешемского уезда) вблизи Новинок. В летнее время в этих школах организовывались ясли для крестьянских ребят. Содержание учительниц в этих школах было за счет Евгении Львовны и моего отца. Первой учительницей в Крутецкой школе была Анна Александровна Велтистова, маленького роста худенькая девушка. Это было накануне 1905 года. В школе часто происходили собрания деревенской молодежи, по вечерам им читала учительница вслух и беседовала на политические темы. В 1905 году там бывали и приезжие молодые люди, делавшие доклады на собраниях. В конце 1905 года или в начале 1906 г. во время одного собрания в школу нагрянула полиция, приезжий пропагандист скрылся, а учительница была арестована и увезена в Кинешемскую тюрьму, где и пробыла около года, после чего [была] выпущена без права заниматься преподавательской работой. С этого времени Анна Александровна жила постоянно в Новинках, ухаживая за болевшей в то время Евгенией Львовной. В Новинки иногда заезжал брат Анны Александровны Григорий Ал[ексан]дрович Велтистов, в то время студент одного из столичных университетов, малоразговорчивый серьезный молодой человек, вскоре умерший в тюрьме. Как я слышал (будучи уже взрослым), что он состоял в боевой дружине социал-революционеров.
После Анны Александровны в Крутецкой школе жила и преподавала Зинаида Константиновна Барсова, в настоящее время проживающая в Москве в Доме ветеранов революции глубокой старушкой. Приезжая каждое лето в Новинки, мы, дети, с ее сестрой Людмилой Константиновной, жившей в те времена у нас в Давыдкове, ходили из Новинок в Крутецкую школу к Зинаиде Константиновне, где она жила со своей старушкой-матерью. От Новинок до Крутецкой школы было не больше полутора верст. Помню одно из наших посещений Крутецкой школы летом 1907 или 1908 года. Мы застали Зинаиду Константиновну за мытьем крестьянских ребятишек в ванночке. С засученными рукавами и в фартуке она намыливала сидящего в ванночке ребенка. Летом в школе были ясли для малышей деревень Крутец и Шульгино. Содержание ясель и школ несколько лет было за счет Евгении Львовны и моего отца, а после школы были переданы, если не ошибаюсь, кинешемскому земству. Построены они были на фундаментах, с большими окнами и железными крышами под непосредственным наблюдением моего отца, большого любителя (как скажу ниже) строить и строившего все в высшей степени добротно.
Еще несколько слов скажу о просветительной деятельности Евгении Львовны. Года два существовала в Новинках (в одном из зданий с вышкой на «красном дворе» усадьбы) школа по обучению крестьянских детей шитью зимних и летних шапок. Мастера шапочного дела для Новинковской школы папа доставал где-то под селом Молвитином (ныне районный центр Сусанино). Новинковская профшкола просуществовала недолго и закрылась, не знаю, по какой причине.
Тетю Женю я прекрасно помню, т[ак] к[ак] она скончалась в 1932 году, когда мне шел 32 год. Это был на редкость культурный и интеллигентный человек необычайной доброты и доброжелательности ко всем окружающим. До глубокой старости она постоянно интересовалась всем, постоянно читала как журналы и газеты, так и выходящие новые книги и медицинского, и беллетристического содержания, которые в изобилии ей высылали из Петрограда, а после из Ленинграда ее приятельницы Ольга Аркадьевна Шевелёва и Елизавета Петровна Свешникова. Она хорошо знала французский и немецкий языки, свободно читала на них и говорила. Вскоре после смерти моего отца, году в 1911, из Пушкинского Дома при А[кадемии] н[аук] поступило письмо на имя Евгении Львовны с просьбой передать им портреты предков с условием возвратить их точные копии маслом, а оригиналы оставить в Пушкинском Доме Академии Наук. Так как в Новинках была только часть портретов, а другая часть их была в Давыдкове, то тетя Женя отправила в Пушкинский Дом только те, которые были в Новинках, а именно: Алексея Федоровича Пушкина и его жены Сарры Юрьевны, урожденной Ржевской. А моя мать, только что похоронившая моего отца, оставшись с семерыми детьми, из которых мне – старшему – было лишь 10 лет, просила Академию наук удовольствоваться копиями портретов, а оригиналы вернуть в Давыдково, т[ак] к[ак] она не хотела бы, чтоб ее дети, достигнув зрелого возраста, могли бы ее упрекнуть за отдачу фамильных портретов Пушкиных, тем более, что она сама носит эту фамилию только по мужу. Таким образом, оригиналы портретов из Давыдкова вернулись через полгода обратно, а их точные копии остались в Пушкинском Доме Ак[адемии] наук. Портреты эти были: Александра Юрьевича Пушкина взрослым, портрет его жены Александры Илларионовны и ее брата Василия Илларионовича Молчанова, Юрия Алексеевича Пушкина и его матери Сарры Юрьевны и Николая Александровича Пушкина, сына А[лексан]дра Юрьевича, и следовательно, приходившегося старшим братом моему деду. Все портреты писаны маслом в 18-м и 19-м веках. На имя тети Жени после этого были получены благодарственные письма тогдашнего президента Ак[адемии]наук великого князя Константина Константиновича (поэта «К. Р.»), а кроме того им была прислана бронзовая медаль с барельефом Александра Сергеевича (работы Скуднова), а на обратной стороне словами: «Недаром жизнь и лира мне были вверены судьбой». И письмо Ак[адемии] наук, и медаль, подаренные впоследствии мне тетей Женей, хранились у меня в Ленинграде и пропали в блокаду вместе со всеми вещами в моей квартире.
После Октябрьской революции началось выселение из усадеб их владельцев. Но местное население ближайших к Новинкам деревень ходатайствовало перед Кинешемским уездным исполкомом об оставлении Евгении Львовны в Новинках, перечисляя ее заслуги перед местным населением и постоянную ее медицинскую помощь, но в двадцатых годах кампания выселения снова была начата, получив, по-видимому, импульс из центра, и иваново-вознесенские (в то время губернские) власти предписали выселить Евгению Львовну из Новинок. Но это постановление было обжаловано Академией наук за подписью непременного секретаря С. Ф. Ольденбурга, и в 1924 году Ив[аново]-Вознесенский губисполком внес решение оставить Евгению Львовну пожизненно в Новинках, где она и прожила до 1932 года в качестве члена организованной там с[ельско]хоз[яйственной] коммуны. В 1932 году она скончалась на 82 году жизни. В первом номере журнала «Пламя» за 1937 год появилась статья И. Власова «Пушкин и его родня» с фотографиями новинковского дома и Евгении Львовны с кратким жизнеописанием последней.
Продолжение следует.
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Царскосельский лицей: I. Запуск эксперимента |
|
Метки: Пушкин сегодня лицей Пушкин и мы |
О чувстве Бога |
|
Метки: поэты о Пушкине |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 3 часть |
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 2 часть |
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Воспоминания С.Л. Пушкина. 1 часть |
|
Метки: биография родословная любопытное история мемуары семья |
Пушкин и Гете |
|
Метки: Гете поэзия поэты о Пушкине |
Современный креатив |
|
Метки: мы и Пушкин |
165 лет со дня рождения М. А. Врубеля, 1856-1910 годы. |
|
Метки: Сказка о царе Салтане иллюстрации Пушкин в изобразительном искусстве Пророк |
...всяк сущий в ней язык... |
|
Метки: Пушкин сегодня памятники Пушкину |
Лица минувших эпох. Костромская гимназия. 1913-14 учебный год. |
Перед вами — обычный школьный альбом, аналогичный тем, что есть практически у каждого из нас.
Обычный губернский город Кострома, обычная мужская гимназия, 1913-14 учебный год, обычная размеренная жизнь, ещё не взбудораженная приближающейся Первой Мировой или, как её тогда называли, Второй Отечественной, войной и последовавшей за ней всероссийской катастрофой, смутой и бедой.
Гимназический альбом вовсе не самый дорогой, на простой бумаге и в мягкой бумажной же обложке, но, почему-то, напечатанный в Париже, видимо, так было дешевле.
Лица детей и взрослых, разделённые с нами не только прошедшим столетием, но сменой эпох и самого образа жизни, трудно представимого ныне.
На фото 3 класса третий справа во втором ряду — хозяин альбома С.Л. Пушкин (1900-1975).
На фото 7 и 5 классов отмечены братья Фёдор и Иван Трухины.
Альбом из семейного архива, публикуется впервые.
|
Метки: раритеты родословная семья |
Письмо великого князя Константина Константиновича |
В 1914 году хозяйка усадьбы Новинки Костромской губернии Евгения Львовна Пушкина (1851-1930) согласилась передать, а вскоре и передала в Пушкинский Дом несколько фамильных портретов 18-19 веков, получив взамен живописные копии.
В знак признательности за это Президент Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук великий князь Константин Константинович Романов (1858-1915), известный ещё как поэт К.Р., отправил ей письмо с благодарностью, копия которого чудом сохранилась.
Отправитель письма:
Вот это письмо:
Получатель письма:
Усадьба Новинки.
|
Метки: письма раритеты родословная архивы история артефакты семья |
Изданы воспоминания С.Л. Пушкина (1900-1975) |
В начале 2021 года в издательстве «Наука» малым тиражом в 300 экземпляров вышел в свет 16 (60) номер альманаха «Летопись историко-родословного общества в Москве». Главный редактор д.и.н. О.Н. Наумов.
В этом издании впервые опубликован текст неоконченных воспоминаний Сергея Львовича Пушкина (1900-1975), представителя Костромской ветви рода, написанные им в 1967-75 годах.
Предисловие.
******************************************************************************
Сам текст воспоминаний я планирую выложить частями в ближайшем обозримом будущем.
|
Метки: родословная архивы история мемуары семья |
