И даже если тебе будут вставлять палки в колеса, ты все равно иди, не оглядывайся.
И даже если будут внушать, что твой труд фигня - закрой уши ладонями, не слушай.
И даже если морально больше не сможешь терпеть - просто встань и выйди, покури, подумай, не психуй и не отвечай желчью на желочь.
И даже если знаешь, что будет трудно - вспомни, что в бою все равно легче.
И даже если поймешь, что дышать больше невозможно, воздух заполнен завистью - потерпи до вечера, душ все смоет.
И даже если не стало последней защиты - держись, побеждает всегда справедливость и доброта.
И даже если придется делать вид - делай.
Такова твоя жизнь в данный момент. Не все должно быть гладко. Просто делай так, как делаешь.
Живя честно и идя по ровной дороге - далеко уйдешь, ни смотря на козни окружающих, их "искренние улыбки" скрываемые в себе страшные проклятья. 
Все будет хорошо! Главное не изменять себе, своим принципам и не поддаваться чьим-то мнениям.
Все должно быть хорошо. Я верю.

© from Даша Аникина

А я никогда не буду писать тебе под окнами "Солнышко (котёнок, рыбка, зайка), я люблю тебя!" Мне не нравятся ванильные или ментоловые сопли на подоконниках, мишки Тедди и сердечки в разных местах. Мне не нравится постоянно-разговаривать-через-чёрточку или через_нижнее_подчёркивание, картинки с крылатыми девочками и грустными суицидальными текстами, и мне плевать на все черничные ночи, на небесные запахи, на шерстяные носки и рубашки, на чашки чая и кофе, на поджатые ноги, на шрамы плевать. Ах да. Ещё на ресницы, слёзы и мартини.

А всё потому, что я хочу от тебя детей.

Потому что я хочу жарить с тобой картошку и мясо, а не читать статусы во всевозможных интернетах. Потому, что я хочу тебя в охуительном платье на охуительных шпильках. Конечно, с охуительными грудью и задницей, с уложенными или неуложенными волосами на голове. Потому что я тебя хочу, а не то, что в первом абзаце завёрнуто в арафатки и фотографии кошечек. И я, как нормальный парень, хочу тебя трахать, а не обниматься в Новый год, с пледом, чаем и свечами.

Я бы хотел дарить тебе не мягкие игрушки, и не варежки с блядской розочкой впридачу, а, возможно, собрание Довлатова,первый снег, спрятанный в морозилке, одежду и обувь, крутые наушники или картину. Я не хочу слышать "мур", "чмоки" и "розовых тебе снов", мне приятнее слышать, как ты меня ненавидишь и через минуту стонешь от поцелуев, как ты не даёшь мне спать разговорами о политике и бьёшь меня подушкой, потому что я тебя не слушаю.

И выпей водки, в конце концов.Немного. И разбей посуду, и разрежь мне все шнурки на ботинках, и устрой истерику - нормальную - от того, что ты любишь меня и тебе невыносимо видеть мой похуизм. От того, что я ни черта не меняюсь и не понимаю тебя. Да потому что я тоже люблю тебя, дурочка, и ты меня любишь именно таким и именно за это. И никаких стихов про"любовь-кровь", про, блять, "он обидел, слёз не видел", никаких тебе "удалить отовсюду". Скажи мне. И успокойся. Потому что ты женщина, а я мужчина. Потому что мне потрахаться и пожрать хочется, и это всегда так было, и так будет; и это естественно. И жрать, и трахаться я хочу слюбимой, не с нервозной девочкой с "ломкими пальцами" и всяческими "няшками" в своей комнате, а с женщиной, которая знает, кто я и кто она сама. С той, которая не пишет "спокойной ночи" по смс, а приезжает ко мне спать. Которая разговаривает со мной и делает что-то со мной, которая даёт понять, что я могу быть там-то и там-то лучше, а не "мне надоело это и это", а не съёбывается - именно съёбывается, стремительно и обязательно с песней - в ночь, в вокзалы, в подружки с алкоголем, в петлю, в ванну, в беспорядочные слёзы.

Быть взрослеющей женщиной - это же не только уметь пить и трахаться в подростковом возрасте, и быть мужчиной - это не только рассказывать сказки про красивую жизнь. И, кстати, отношения - это когда вы вместе сделали большую ЖОПУ, и вместе, взявшись за руки, туда влезли, называя её своим ДОМОМ, наводя ужас на родителей и не собираясь оттуда вылезать.

Вы ещё спрашиваете, почему у меня нет девушки... Да потому что я ебанутый.

 (стащила у Та самая Иришка)

Волонтер движения «Курский вокзал. Бездомные дети» Татьяна Свешникова рассказывает о быте бездомных подростков, а также объясняет, как обыкновенный взрослый человек может стать обитателем московских вокзалов.

Четыре года назад, когда в Москве стояли страшные крещенские морозы, на одном из православных форумов люди решили накормить замерзающих на вокзалах детей. Возглавил этот процесс человек по имени Рустам Исламгулов. Мои приемные дети к этому моменту выросли, и я думала, чем бы таким еще заняться. На Курском вокзале тогда жило много подростков, и хотелось им помочь. Большей частью в движении оказались взрослые женщины, потом стали приходить люди с форумов, из интернета, стали помогать журналисты. Костяк группы — это 15-20 человек. Обычные офисные работники, которые после работы собираются и едут кормить людей на вокзал. Всего нас около 50 человек. 50 человек, которые называют бомжей не бомжами, а бездомными.

В движении несколько направлений. Одни занимаются взрослыми бездомными женщинами — пытаются договориться с монастырями, чтобы те приняли их к себе пожить. Несколько человек занимаются документами. Восстанавливают паспорта, связываются с родными, получают справки. Я отправляю людей домой. На билет обычно скидываются сами участники движения, иногда кто-то помогает. Кроме самого билета, нужен еще паспорт или справка об утере паспорта. Еще я встречаю девочек проездом из колоний. Есть такие поезда — в шесть утра и в три часа дня, — которые везут освободившихся заключенных. Надо следить, чтобы они не зависали в Москве, а ехали домой. Еще есть перевязки и ежедневные раздачи еды на разных вокзалах. Зимой в этом нужды больше, летом меньше. Но на самом деле раздача еды — это лишь повод завязать общение, чтобы выяснить, есть ли там люди, которые в чем-то нуждаются. И самим бездомным ежедневная кормежка нужна не столько для пропитания, сколько для возможности пообщаться. Они приходят не есть, а поговорить, увидеть друзей и другое отношение. Но наша главная цель — помочь людям вернуться домой.

Когда все только начиналось, мне было очень интересно. Я тогда думала, что на улице живут какие-то необыкновенные люди. Оказалось, люди как люди, оригинальные у них только обстоятельства.

В 2006 году на Курском дети жили в дырках под платформами, в каждой дырке по несколько человек. Группа ребят была немаленькая, передо мной прошло человек восемьдесят. Раньше подростков на вокзалах было гораздо больше. Сбежавшие из интерната или от родителей дети от 13 до 15 лет приезжали в Москву погулять. На вокзале они оказывались в компании, где каждый себе хозяин, где полная свобода, никакой школы, ничего не надо делать, где взрослые не воспитывают, — и оставались.

Массово сегодня дети на улицу уже не попадают. Тогда новый человек появлялся раз в две недели, а теперь новеньких нет по полгода. Некоторые ребята выросли, некоторые умерли, другие сидят. К тому же теперь их лучше ловят. Московские приюты для бездомных открыты только для москвичей, которых среди беспризорников почти нет, поэтому пойманных несовершеннолетних бездомных передают в ЦВИМП (Центр временной изоляции малолетних правонарушителей. — Esquire). Там их сортируют и отправляют домой. Но это страшное место, больше похожее на тюрьму, с решетками на окнах и охранниками в коридорах.

Наш последний новенький попал на вокзал, потому что испугался тюрьмы. Ему 13 лет, и у него было три привода в милицию. Ему сказали, что если будет четвертый, то его посадят. И когда он попался на краже мобильного в магазине, то испугался тюрьмы и сбежал.

До этого мальчик, 13 лет, из Брянской области приехал за приключениями. Хотел увидеть Путина, увидеть большие дома. Большие дома увидел, Путина — нет. Вместо этого затусовался с наркоманами, потому что молодежь на вокзале — все наркоманы.

Из тех подростков, кто жил в дырках четыре года назад, на улице сегодня никого не осталось. Одни сели, другие перебрались жить на квартиры в Подмосковье. Например, у одной девочки в четыре года умерла мама, в 13 — умер отец. Ее квартиру закрыли до ее совершеннолетия, а самой сказали отправляться в приют. Она в приют не пошла, все это время бомжевала на вокзале. Теперь квартиру открыли, и там живет столько людей, сколько помещается матрасов. У другой бездомной умерла бабушка, и она поселила в эту квартиру десть человек с вокзала. Грубо говоря, для них это та же жизнь на вокзале, просто в более удобном месте. Они так же ничем не занимаются, способы заработка и траты денег у них остаются те же.

Среди взрослых раньше было много тех, кто бежал из рабства. В основном это были люди из деревни, которые ехали на заработки, но попадали к бандитам, те отнимали у них документы, увозили в глушь и заставляли работать: ходить за скотом, обрабатывать землю. Сбежав из плена, они первым делом ехали в Москву.

Есть такие, которые думали, что смогут заработать денег в Москве и купить на родине дом. Потом у них ничего не выходило, но домой они возвращаться не хотели, потому что им было стыдно появиться перед родственниками. А чем дальше, тем вид их становился хуже, тем сильнее они привыкали к вокзальной жизни.

Есть такие, которые уехали в поисках работы, чтобы не отягощать семью. Они поехали на заработки, у них ничего не вышло, но они не возвращаются, потому что семья не прокормит лишний рот. Один бездомный показывал мне фальшивое направление на работу. На Украине на рынке развернули кампанию: «приглашаем на работу в Москву: зарплата от 30 000 до 50 000 тысяч». Он заплатил, ему дали адрес, он приехал, а тут никого не оказалось. Пошел с горя выпил, очнулся — оказался без документов. Классическая история.

И, наконец, есть такие, которые так привыкли жить на вокзале, так приспособились, что они боятся что-то менять, начинать другую жизнь. Они не смогут жить дома, они, наверно, стали бездомными навсегда.

Больше десяти лет мало кто может прожить на улице. Вообще, в среднем на вокзале живут лет пять. Здесь очень многое зависит от гордости. Гордые люди очень быстро ломаются. Они не могут понять, как такое с ними могло случиться. «У меня было 100 000 долларов, когда я приехал в Москву! И что же теперь?» В их положении им легче выпить и забыться, чем пытаться выкарабкаться.

Бездомные боятся всех государственных организаций и, в общем, всех людей. Они неприспособленны к жизни, ничего не знают, не разбираются, как что работает. Но постепенно, если возить их в больницу, ездить заниматься их документами, покупать им лекарства, они начинают относиться к тебе как к своему. Если по-настоящему участвовать в их жизни, они начинают каждый день звонить.

У бездомных существует очень четкое деление на своих и чужих. Есть «мы» и есть «они». «Мы» — это все хорошие, все свои, «они» — все чужие, лохи, которых можно обмануть или обокрасть. Когда они видят, что ты за них переживаешь, пытаешься помочь, то и их отношение меняется. Мне часто говорят: «тебя бы мы никогда не обокрали, мы только у плохих воруем, у плохих». — «А как ты понял, что он плохой?» — «Поговорил и понял».

Мне, например, сначала было очень сложно с лидером подростков, который был за главного на платформе «Серп и Молот». Ему было 22 года, он был самый старший и не хотел, чтобы я занималась его «подопечными». Он устраивал мне сцены ревности, выливал на меня йогурт, пытался запугать и сказал один раз: «Ты со своей любовью весь Серп под себя положила». Теперь мы с ним хорошие друзья, он все время звонит поговорить, стал родной человек. Сейчас сел на пять лет за то, что стащил в ларьке продукты.

Конечно, работа в таком месте несет кое-какие издержки. Я раз 18 или 20 заражалась платяными и головными вшами. В последний раз заразилась в машине скорой помощи. Но история того стоила. На вокзале одной бездомной разбили голову и лицо палкой, сломали челюсть, и я повезла ее в больницу. И когда я сидела с ней в скорой, она обхватила меня и стала причитать: «Ты меня не бросишь?» Я ответила ей: «Не брошу». В больнице ее продержали всего три дня и выставили «долечиваться по месту жительства». Она не могла есть, пила только суп из трубочки. Была вся побритая, опухшая, со скобками на челюсти. Мы отвезли ее в социальный приют, но из-за того, что она иногородняя, ее приняли всего на 10 дней. А потом, в золотом парике и розовой панаме, я повезла ее к Ольге Ивановне.

Ольга Ивановна — это отдельная героическая фигура. Простая русская женщина, живет в Тульской области, в деревне Хитровщина, и принимает бездомных, в основном женщин с детьми. Находит им жилье, регистрирует, учит в школе детей. У нее шесть своих и восемь приемных, и еще она опекает 120 детей бездомных и пьяниц. Муж у нее отсидел четыре года за четыре мешка краденого комбикорма, которые ему кто-то подарил, вышел и теперь ей помогает. Моя бездомная у нее прожила несколько месяцев, пришла в себя и вернулась в Брянскую область, к восемнадцатилетнему сыну.

Мои самые негативные переживания связаны с нашей милицией. Точнее, с сотрудниками ППС. С тем, как они обращаются с законом и со своими гражданами. Конечно, бездомные тоже делают плохие вещи. Но милиция просто плодит беззаконие.

Например, мы стоим с ребятами, неподалеку валяется пьяный. Они смотрят на меня, на него, и им неудобно при мне пойти проверить его карманы. Подходят милиционеры, быстренько обыскивают, забирают кошелек из кармана и уезжают. На глазах у всех. Или подъезжают и говорят: «Нам бы двух баб почище». Как-то раз поймали девочку, спрашивают: «Минет или приют?» Она говорит: «Мне 14 лет!» А они ей отвечают: «Ну так у тебя выбор есть». Теперь она четвертый год благополучно сидит на наркотиках.

Другую девчонку завезли в лес, дали в руки пистолет и сказали — или стреляй в себя сама, или я тебя застрелю. Такая форма давления, чтобы она указала на парня, которого они искали. Они ее буквально сломали тогда, у нее началось психическое расстройство, и она стала наркоманкой, хотя до этого вообще не кололась.

В другой раз они поймали бездомного, которому при ограблении подкинули телефон. Он стоял рядом, и когда все стали разбегаться от милиции, ему скинули телефон. Он стал говорить: не моя вина. Тогда они повесили его в наручниках и били дубинками по голове, пока он не признался в том, что он и есть грабитель. Посадили на семь лет в колонию строгого режима. Мне это все отвратительно. А ребята называют этих людей «дядями». Дядя Вася, дядя Коля, всех знают по именам и даже не обижаются.

У взрослых бездомных проблемы с ногами. Они подолгу не разгибают ног — спят с согнутыми ногами, сидят с согнутыми ногами. От всего этого тоже происходят тромбозы. У многих есть грибок, потому что они носят чужую обувь и никогда не разуваются. Вши и чесотка болезнями не считаются. Гастрит и желудочные заболевания тоже. Самая распространенная еда среди бездомных — «бомжарики» — быстрорастворимая лапша «Доширак» или «Роллтон». Для нее нужен только кипяток, но желудки у всех после нее страшно испорчены.

Встречаются взрослые со СПИДом. Я знаю одного мужчину, который стал бездомным, потому что из-за СПИДа его выжили из родного города. Его не сажали в автобусы, перед ним закрывали двери в магазины, а кончилось все тем, что даже его родители сменили замки и не пустили его в дом.

Главная болезнь всех вокзальных подростков — наркомания. Из-за этого поголовно у всех есть гепатит С, многие больны СПИДом. Оттого что они колются, они часто «задувают» вены — вводят раствор мимо вены под кожу. От этого у них образуются такие шишки с гноем, гнойные язвы, которые превращаются в гнойные абсцессы. Практически у всех у них тромбоз — закупорка вен тромбами. Случаются флебиты — воспаления вен, и тромбофлебиты — это когда и тромб, и воспаление одновременно. К врачам они не ходят, шишки свои разрезают ножиками или просто не обращают как можно дольше на это внимания.

Среди младших подростков распространена привычка дышать лаком. Некоторые начинают это делать с 11 лет, когда еще живут дома. К пятнадцати годам они начинают колоться, потому что это круче, и бросают лак. Но есть и такие, которые совмещают, ждут, пока совсем не останется зубов. Я помню, как искала одного мальчика, и мне сказали, что он пошел за завтраком. Нашла его у входа в дырку с пакетом, в котором лежало 10 тюбиков клея и бутылка воды. Готовый завтрак.

Все те ребята, которые живут на улице несколько лет, — наркоманы. Чтобы не попадать в ЦВИМП, у них разработан проверенный метод. Такого ловят, и он говорит: «Я наркоман. Токсикоман. Помогите». Его отвозят в больницу и кладут в наркологию. Там он отказывается от госпитализации и через час уже выходит на волю. Этот процесс отлажен, как часы.

Сегодня главный наркотик беспризорников — буторфанол. Это опиоидный анальгетик, который в обычной жизни используется для обезболивания во время родов. На вокзалах «бутор» используют как дешевую замену героина. Он недорогой — одна ампула стоит всего 60 рублей, как школьный завтрак. Продается в упаковках по 5 ампул. В ампулу нужно еще натолочь димедрола, и доза готова. На день одной-двух ампул хватает. Приход от «бутора» длится несколько часов.

Для фармацевтов это просто бизнес — в Москве много аптек, готовых продавать наркотики без рецептов. Причем они прекрасно знают, кому они это продают. А завод по производству буторфанола, я слышала, только что увеличил выпуск.

Несколько лет назад я пару раз дежурила около аптеки, в которой работала совестливая провизор — она сказала, что при мне не может продавать. Оба раза приходили милиционеры и пытались меня оттуда увести. «Прекратите устраивать митинги», — говорили они. «Какие митинги?» — «Вы нам здесь мешаете, уходите!» А вокруг уже нарезали круги наркоманы, ходили, волновались, человек 30.

В центре города, где аптека на аптеке, очередь за буторфанолом может быть от 10 до 20 минут. Есть сеть аптек — «Аптека-Сити», в ней буторфанол продают без рецепта во всех точках. На Павелецком вокзале торгует аптека «Витамин С». Так у них кроме буторфанола и коаксила ничего больше из нормальных недорогих лекарств нету. А упаковки буторфанола и коаксила лежат прямо около кассы. Коаксил — это такой антидепрессант, тоже замена героина, им колются все домашние дети. Он стоит подороже — 500 рублей — и с ним больше возни, его надо специально разводить, потому что продается он в таблетках. Не так давно появился еще тропикамид — глазные капли, тоже аналог героина, вызывает страшное привыкание. Тропикамидом больше торгуют в регионах, Москва вся сидит на буторфаноле.

Этой зимой мы ездили в рейд с ФСКН. Один журналист с НТВ буквально заставил генерала ФСКН организовать выезд. Так вот, когда мы ехали, один инспектор сказал: «Слушайте, уже вечер, поздно, у меня этим буторфанолом рядом с домом торгуют, поедемте ко мне». А другой ему говорит: «Ну нет! У меня тоже рядом с домом торгуют, почему это мы к тебе должны ехать, поехали ко мне». Инспекторы все аптеки отлично знают. Для возмущающихся граждан у них есть отличная отговорка: «Мы работаем только по заявлениям». В тот раз я пошла в аптеку, купила буторфанол и написала заявление. Инспекторы зашли, пошумели и разошлись. Выписали штраф за продажу лекарства без рецепта. В этот же вечер там снова всем торговали. Проблема в том, что все эти препараты не внесены в список наркотических веществ. Мне кажется, что для начала можно было бы хотя бы перевести их на номерные рецепты и следить, чтобы не продавали хотя бы подросткам.

Смертей среди взрослых бездомных очень много. Они часто замерзают, многих забивают скины и фанаты. Точно сказать нельзя, потому что многие бездомные просто пропадают. Особенно те, кто прожил по восемь-десять лет. Из моих знакомых ребят за четыре года умерло пятеро человек. Саша умер от язвы. Паштета сбила электричка. Кузю зарезали за упаковку буторфанола. Мишка-Кирпич задул вены и умер от тромба. Зелю подожгли в пустом доме, и он задохнулся. Наташу изнасиловали, и она покончила с собой.

Конечно, бывает, что посреди всего этого случаются хорошие истории. Жила на вокзале девочка, 17 лет, она напивалась, падала, храпела, к ней кто угодно мог подойти и что угодно с ней сделать. Ее обливали мочой, насиловали, били, разрисовывали гадостями. С ней никто не связывался, она была парией даже для бездомных. Но однажды там появился парень, лет двадцати, который приехал на заработки и остался без паспорта. Он ее полюбил. Они взялись за руки, пошли к ней домой. Отмылись и стали жить вместе. Перестали пить, перестали колоться, пошли на работу. Друг на друга все время смотрят, очень боятся друг друга потерять и сорваться. Так что не все потеряно.

 Когда вы не смотрите, это похоже на волну, когда вы смотрите – это похоже на частицу. Либо есть волны возможностей, либо частицы опыта. Мир – это потенциальные полосы реальностей, пока мы не выберем что–то.