о батюшках

«В 1950 году из беседы с одесским архиепископом патриарх Алексий I узнал, что в одном из сел Одесщины служит священник Игнатий Палевич. Старенький, простой, поистине деревенский батюшка, служил на одном приходе 50 лет. Слава Богу, церковь не закрыли. Отца Игнатия привезли к Святейшему. Священник оробел и в начале встречи не мог произнести ни слова. Постепенно разговорились. Отец Игнатий был вдов. Детей нет. Жил у старосты на печке. Этим он не смущался. Прихожане, которых он крестил, и многих отпел, души в нем не чаяли, как в отце духовном.
Патриарх наградил достойнейшего священника, минуя все награды, высшей – митрой и вручил ему конверт с большой суммой денег. Благочинные стали предлагать отцу Игнатию переход на гораздо лучший, по их мнению, приход, где были все условия. Каждому хотелось иметь у себя такого молитвенника. (Ранее не видели!) Отец Игнатий не согласился. Остался в том же селе, на той же печке. Сказал: «Как я могу куда-то перейти, если сам Святейший оценил мое служение именно здесь»
протоиерей Александр Кравченко «Дом»

«Один батюшка вообще ничего не умел. Не умел отремонтировать храм, и храм у него так и стоял пять лет в лесах. Не умел с умом заняться книготорговлей и выбить точки, запустить книжный бизнес…У него не было нужных связей, щедрых спонсоров, десятков и сотен преданных чад, не было машины, мобильника, компьютера, е-mailа и даже пейджера. У него не было дара рассуждения, дара прозорливости, дара красивого богослужения – служил он тихим голосом… Проповеди он мямлил и повторял все одно и то же из раза в раз. Его матушку тоже было не слышно и не видно, хотя она у него все-таки была, но детей у них тоже не было. Так батюшка и прожил свою жизнь, а потом умер. Его отпевали в хмурый ноябрьский день, и когда люди хотели зажечь по обычаю свечи - свечи у всех загорелись сами, а храм наполнил неземной свет».
Майя Кучерская «Чтение для впавших в уныние»

Что мы теряем!..

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС И МОЯ МАМА

«Чтобы без Россий, без Латвий!»

Однажды в гости к моим знакомым зашёл патриот того разлива, про которых одна интеллигентная старушка говорит, что зарплату им следует получать в ЦРУ. И завёл патриот свои патриотические речи про то, что только мы, русские, – чистая голубая кровь, а за границей живут одни жидомасоны, ну а кавказцы и азиаты – это понятно кто. Хозяева дома были люди деликатные и, не желая обижать гостя, уклонились от спора, сказав, что, да, конечно, мы русские и любим своё Отечество. Но вот с чистотой крови у них в семье сложновато, потому что один их предок-гусар женился на красавице цыганке и даже дрался из-за неё на дуэли, а сестра жены вышла замуж за диакона грузина Георгия, а ещё был прадедушка еврей, он же наполовину немец. Дети в это время играли в соседней комнате, но ушки на макушке – прислушивались к разговору взрослых. Мало что поняли, но кое-что услышали, и старший братик Ванечка тут же начал дразнить младшую сестрёнку:

– Танька цыганка! Танька еврейка!

– А ты, ты... – обиделась Таня, – ты жидомасон!

– Я кто? – не понял Ваня.

– Жидомасон!

– А кто такой, ну, жидомасон?

– А такой, такой, что откусит тебе ногу, и всё!

– Как откусит? – испугался Ванечка. – Вместе с ботинком?

– Да, вместе с твоим грязным ботинком!

Устами младенцев, говорят, глаголет истина. А истина заключается в том, что мы живём во времена сотворения самых невероятных мифов по национальному вопросу, и упомянутый здесь разговор детей – ещё не худший вариант. Всех мифов не перечесть. Да и стоит ли их перечислять, если большинство мифов варьируют на разные лады два основных сюжета.

Сюжет первый – есть некая безгрешная благородная нация, которой подлый сосед нехорошей национальности хочет откусить ногу вместе с ботинком. Впрочем, неважно, что хочет сосед, но нужен «образ врага», и сочиняется миф.

О сути второго сюжета доходчивее всего сказал Маяковский: «Чтобы без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Правда, по условиям политкорректности так теперь говорить нельзя. Но когда ныне провозглашают, что мы живём в постнациональную, то есть в посленациональную, эпоху, то это и означает то самое житие по Маяковскому – уже без наций, зато во всемирном общежитии и под присмотром миротворческих сил. И когда эти миротворцы бомбят Сербию, убивая стариков и детей, то убийство уже не называют убийством, но именуют защитой общечеловеческих ценностей.

Но в том-то и заключается хитрость современного мифа, что он выступает под флагом прогресса и выдаёт себя за последнее достижение науки. А идти против науки опасно – человеку тут же дадут понять, что он невежда и мракобес. А поскольку я тоже не чужда науке и в своё время писала диссертацию с трудно произносимым названием, то, не претендуя на развенчание современной мифологии – это мне не по силам, попробую рассказать несколько историй из жизни, придерживаясь темы – национальный вопрос.

«Процесс невесёлый начат»

Когда-то очень давно я упомянула в одной сугубо научной статье о дистанции иммунитета. Речь шла об осмотрительном отношении к тем новациям, которые пока ещё непонятны и чужеродны для человека.

Вот пример из моего личного опыта. Привезла я в подарок деревенским детишкам ананас и бананы, которые в те времена были редкостью даже в городе, а в деревне их и не пробовали. Вот, думаю, дети обрадуются. А малыши с опаской отвергли ананас и даже обстреляли его из игрушечного ружья. Да и бананы они полюбили лишь позже, убедившись на примере взрослых, что это лакомство не опасно для жизни. Дети жизнелюбивы, а потому консервативны, защищаясь на свой лад от опасности. Любой жизнеспособный народ всегда консервативен в том отношении, что ревностно оберегает свои национальные святыни и традиции, позволившие ему выжить в лихолетьи веков. Англичане, например, гордятся своим консерватизмом. И только у нас с лёгкой руки недалёких людей утвердился тот набор понятий, когда консерватизм – это отсталость, империя – тюрьма народов, а прогресс – это шаг вперёд, даже если отбрасывает нас назад.

А недавно меня навестил писатель К. и изложил свою теорию по национальному вопросу, сказав, что здесь он взял за основу мою идею о дистанции иммунитета. При чём здесь национальный вопрос, я не сразу поняла. Но писатель К. объяснил, что причиной бед русского народа он считает тот иммунодефицит, когда, перечеркнув собственный опыт, мы стали безрассудно заимствовать чужое, а это уже болезнь. Говорил писатель резко, но тут была своя правда, ибо дистанция иммунитета у современного человека порой, действительно, близка к нулю. Сегодня охотно едят опасные для здоровья продукты и жадно перенимают те губительные новации, от которых бы следовало бежать, как от огня. Более того, писатель тонко подметил, что всевозможные революции и перестройки вершат люди «инкубаторского происхождения», презирающие опыт своих отцов. У этих «новаторов из инкубаторов» своя роль в истории – они разрушают иммунитет народа, делая его лёгкой добычей для завоевателей.

Со многим, что говорил писатель, хотелось согласиться. Но тут наш разговор споткнулся о газетную сенсацию тех дней – судили скинхэдов, жестоко избивших инородцев. Нет, писатель не оправдывал скинхэдов, говоря, что это подло – поднимать руку на человека. Но, осудив скинхэдов, писатель стал говорить о том, что всё-таки можно понять этих русских мальчиков, вставших, пусть и неправедным образом, на защиту русского народа.

А вот по поводу «русских мальчиков» мы разошлись – для меня эти мальчики какие-то нерусские, хоть и воюют за идею «Россия – для русских». Но если такие мальчики, не дай Бог, однажды придут к власти, то горе бедной России, обречённой с этого времени на то жалкое прозябание, о котором писал поэт Городницкий:


Процесс невесёлый начат,
Дрожи, просвещённый мир,
«Россия для русских» – значит,
«Башкирия для башкир».
Не будет уже иначе –
Гори, мировой пожар.
«Россия для русских» – значит,
«Татария для татар»...
Забыв об имперской славе,
Лишившись морей, как встарь,
Московией будет править
Уездный московский царь.
Конец богатырской славе,
Не видно в ночи ни зги.
Так кто же друзья России?
И кто же её враги?

Но как бы ни складывались судьбы России, а только русским никогда не было свойственно узкоплеменное сознание, замкнутое в рамках захолустного этнического гетто. Илья Муромец, говорится в былине, пел на пиру песни «по-немецки, по-турецки». А вот истории из жизни простых людей. Один мой дед, сибирский охотник, учился в школе снайперов во Франции и учил потом снайперов в России. А другой дед, Степан, был в германском плену во время Первой мировой войны. Пропадал там от голода, но зарисовывал детали немецких механизмов, чтобы усовершенствовать потом сеялку и сельхозтехнику в своём сибирском селе. Тут всё сразу: самобытность характера, любовь к родимой сторонушке и отвага мысли в исследовании мира. Словом, «умом Россию не понять», и мы с писателем разошлись во мнениях в силу разного личного опыта. Молодость писателя пришлась на годы развала Советского Союза, и он настрадался от «чужебесия». А я выросла в многонациональной империи, и этот состав крови мне не дано изменить. Словом, однажды мне захотелось рассказать об этом имперском опыте, а точнее, о моей маме, проработавшей долгие годы в Узбекистане главным агрономом республиканского объединения «Сортсемовощ».

«Мен сени якши кураман»

Урождённые сибиряки, мы оказались в Узбекистане из-за папы. Как и все мужчины в нашей семье, он ушёл добровольцем на фронт, а военкомат направил его охранять среднеазиатскую границу. Так и прослужил он всю жизнь в Узбекистане, выйдя в отставку уже подполковником. Но если папа был всего лишь подполковником, то мама была у нас, пожалуй, матушкой-генеральшей. Проще сказать, она была из породы тех русских женщин, о которых сказано у Некрасова: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Правда, про горящую избу я точно не знаю. А вот история с конём была такая. Маме как агроному полагалась лошадь, чтобы объезжать поля. А потом всех лошадей забрали на нужды фронта и остался лишь зверь-жеребец по кличке Мальчик. Мальчика хотели пристрелить – он нападал на людей, рвал их зубами и мог, опасались, убить. Как мама укротила жеребца, вкратце не расскажешь. Но конь был предан маме, как собака, и не однажды спасал ей жизнь – уносил от погони волчьей стаи и однажды перекалечил волков, когда стая настигла их. А ещё запомнилось, как в студёную сибирскую зиму мама заблудилась в буране и, замёрзнув, потеряла сознание. Конь привёз тогда домой среди ночи уже бесчувственную маму и бешено барабанил копытом в ворота, пока не разбудил домашних. Помню, как мама, очнувшись, дала коню хлеба с солью и похвалила его:

– Ты заработал свой хлеб.

Это была высшая похвала в её устах коню или человеку – он заработал свой хлеб. С детства, с первых звуков родной речи во мне живёт то мистическое отношение к хлебу, когда вот эту краюшку к обеду надо сначала заработать. От дармового хлеба, считалось, хиреют да стареют. И худшее, что могли тогда сказать о человеке, – это: «Он ест из чужой тарелки». Или: «Он на кусок хлеба себе не заработал». Правда, в Узбекистане говорили: «на лепешку». Узбекский язык мама знала, но с достоинством матушки-генеральши говорила только по-русски. Приходит к ней, например, Саид и начинает, естественно, с приветствия: «Яхшимисан? Саломатмисан?»

Восточное приветствие – это изысканная, но долгая церемония, когда из учтивости надо расспросить про всех домашних, поинтересовавшись под конец и здоровьем ишака, если таковой имеется.

– Саидка, кончай, – обрывала его мама. – Муж, дети и кошка здоровы. А ты поч-чему не проверил на всхожесть семена?

Семена – это золотое дно. На всех базарах были тогда магазины «Семена», подчинённые непосредственно маме. Семена продавали из мешков – на развес. А элитные семена стоили дороже обычных настолько, что можно было сделать состояние, подмешивая в элиту низкосортицу. Так вот, мама говорила о своих продавцах:

– Саидка у меня спекулирует коврами, Алишер – шёлком. Все с торговли кормятся, но семенами не спекулирует никто.

Должность мамы – тоже золотое дно. В её руках рычаги управления богатством – семеноводческие хозяйства, селекционная станция и сеть магазинов «Семена». Маму не раз пытались подкупить, и ярко запомнился такой случай. Послевоенные годы, всё по карточкам и очень голодно. Мама, уходя на работу, оставляет нам с братиком на обед три картофелины в мундире. Сама она ест только кожуру от картошки, уверяя, что это полезно: в кожуре много калия. Но дотерпеть до обеда мы с братом не в силах. Съели картошку ещё утром, а в обед шаримся по пустым кастрюлям. И вдруг – о, чудо! – нам привозят машину продуктов. Какие-то весёлые люди в тюбетейках заносят в кухню мешки риса, муки, ящики с тушёнкой и ещё с чем-то. Помню только золотистые балыки рыбы и название неведомой мне еды – бастурма. Я разглядываю неизвестную мне бастурму, а братик припадает к корзине с виноградом и быстро-быстро ест его. Но тут появляется разъярённая мама и люди в тюбетейках почти бегом уносят мешки и ящики обратно в машину.

– Подумали бы о детях, уважаемая, – советует маме некто осанисто-важный.

– А я, Рашидка, о детях и думаю, – отвечает мама. – Не хочу, чтобы они попали в тюрьму.

Сказала мама и как напророчила – через несколько лет Рашид, действительно, попал в тюрьму за хищение в особо крупных размерах.

И всё-таки в детстве меня смущала манера мамы говорить: «Рашидка», «Саидка». Однажды, наслушавшись глупых пропагандистских речей о великодержавном шовинизме, я даже заподозрила, что мама относится к узбекам как-то не так. Вот, например, картинка из прошлого, а точнее, старая фотография – на ковре, скрестив ноги и улыбаясь в объектив, сидят узбеки. А над ними возвышается мама. Она всегда сидела на стуле, заявляя:

– Не понимаю, зачем ноги бубликом складывать, если на стуле удобней сидеть?

А ещё мама не признавала обычая спать на полу, и в кишлаках, где ей случалось ночевать, специально для мамы заводили кровать. А мне нравилось по-узбекски спать на полу. По моде века, увы, обрастаешь вещами, без которых, кажется, не обойтись. И всё же недостижимым идеалом для меня остаётся та узбекская комната без мебели, где быт не довлеет над человеком, а богатство не выставляют на вид. Одеяла, утварь и вещи здесь упрятаны в нишу за ковром. И это непорабощённое вещами пространство позволяет увидеть главное – цветущий урюк за окном, а выше урюка – синее небо, в котором, касаясь крылом солнца, плавно парит сокол-сапсан. Восток тяготеет к созерцанию прекрасного, ибо здесь острее, чем в Европе, ощущают трагизм бытия. Узбеки читают Достоевского и говорят: «ширин» – «сладкий». А на Памире в горах есть опасная тропа над пропастью, где надо идти по вбитым в скалу кольям. Перил нет, под ногами бездна, а над головой выбитая в камне вязь арабских букв: «Путник, помни, что здесь, как и в жизни, ты словно слеза на ресницах». Жизнь – слеза на ресницах и тот миг перед Вечностью, когда благоуханные алые розы вскоре станут бесцветным мусором, а нежная кожа ребёнка превратится в морщинистую плоть старика. Этот трагизм бытия, как ни странно, обостряет любовь к жизни. И мудрее не сетовать, а любоваться розами, пока они ещё царственно цветут для тебя. На Востоке благоговеют перед прекрасным и ценят поэзию, запечатлевшую тленную красоту мира в своих чеканных нетленных словах. Стихи здесь могут слушать часами. А знакомый этнограф рассказывал случай: в кишлак к каракалпакам приехал сказитель, и люди неделю без сна и отдыха слушали, замерев, сказание о Манасе.

Поэзия в Азии повседневна. Узбекская мать, укачивая младенца, читает ему стихи. А чайханщик, подавая лепёшку к чаю, вдруг положит рядом с лепёшкой цветущую ветку граната, и ты увидишь, как прекрасны деревья в цвету.

Впрочем, я пристрастна в любви к Востоку, но я выросла среди узбеков, усвоив с детства тот этикет Востока, который сложно понять европейцу. Помню, как я ужаснулась чудовищной невоспитанности людей, когда в 17 лет приехала в Москву, впервые увидев Россию. Мне казалось, что люди в Москве непрерывно скандалят, потому что разговаривают громко и как-то напористо. А ещё они невежливо смотрели друг другу в глаза.

Восточный человек себе такого не позволит. На Востоке читают человека, как книгу, а по лицу можно многое прочитать. Помню, как зашёл в чайхану вполне благообразный узбек, выпил чаю и ушёл, зыркнув глазами по сторонам. А старики всполошились после его ухода: «Опасный человек приходил!» Это был, действительно, опасный преступник, которого вскоре задержала милиция.

Словом, я выросла «азиаткой». А мама была верна своим сибирским обычаям и одинакова, что с узбеками, что дома с детьми. Хвалила она редко, а если провинишься, то мало никому не покажется. Но именно маму узбеки почитали за праведность и даже считали святой. В прямом смысле святой, то есть способной сотворить такое чудо, как исцеление бесплодной женщины. Никого мама, уточню, не исцеляла и не собиралась исцелять. Но бездетность на Востоке – это знак скверны и смерти, ибо «дом без детей мазар (могила)». Бесплодную жену порой сживали со света такими попрёками, что мама возмущённо заявляла:

– Да как вы посмели оклеветать мою Розочку? Всё, забираю её от вас!

На сельскохозяйственной станции у мамы время от времени жили такие Розочки. Мама почему-то называла их так. Ласковые, как котята, они не отходили от мамы, а она радовалась, обнимая их. Честно признаться, я даже ревновала. Со мною мама была скупой на ласку и, помню, жаловалась на меня соседке: не моей породы дочь, мудрёная больно – вот как уткнулась в детстве носом в книжку, так до сих пор над книжками сидит.

Мама была талантливым агрономом-селекционером и, изумляясь моей бездарности в этой области, доверяла мне лишь грубую работу – разносить навоз и поливать. Словом, Розочки были ей роднее. Они, как и мама, любили землю и умели работать на ней. Их даже вечером с поля не выгонишь – хочется работать, нравится работать, и не отвести взор от земли, где всё роскошествует в изобилии – новые дивные сорта помидор и много-много изысканных селекционных роз.

Одной из подопечных мамы была юная знатная хлопкоробка Суюмбике, настолько заморенная работой на этих отравленных дустом полях, что она показалась мне сначала старушкой с иссохшей пергаментной кожей. Суюмбике отказывалась от еды, считая, что отвергнутой бесплодной жене лучше умереть. Мама кормила её сначала едва ли не с ложечки. А через несколько месяцев Суюмбике расцвела, превратившись в белокожую смешливую красавицу. Однажды Суюмбике навестил её муж и восхищённо воскликнул, что вот взошла, мол, на небо луна и затмила собою светила. Муж потребовал вернуть ему жену обратно, но был с позором изгнан мамой:

– Пошёл вон, шакал!

А муж уже изнемогал от любви. Опасаясь мамы, он прятался за дувалом и подкрадывался, как кот, поближе к жене. Однажды он бросил Суюмбике через забор розу и печально запел о том, как тоскует о розе соловей. В итоге Суюмбике сбежала к своему «соловью» и у них родились дети, потому что это любовь. Так вот, мама никого не исцеляла, но она никогда не могла поверить, что земля и женщина могут быть бесплодными, и было дано ей по вере её.

По-узбекски «я тебя люблю» звучит так: «Мен сени якши кураман». Дословный перевод здесь такой: «Я тебя хорошо вижу». И любовь осмысляется уже как зрячая любовь. Именно такая зрячая любовь была свойственна маме. Она никогда не считала ни одну нацию лучше или хуже другой, но говорила, бывало: «Все Адамовы детки, и безгрешные среди нас редки». Да, рассуждала мама, Саид спекулирует коврами, но он, единственный кормилец многодетной и очень бедной семьи, никогда не позволит себе спекулировать семенами, потому что совесть у человека есть. И мама от всего сердца почитала узбеков за это благоговейное отношение к земле и особую одарённость в земледелии.

Однажды мы отдыхали в Грузии, и я впервые увидела грузинский базар – яркий, шумный, весёлый. А мама хмуро рассматривает крючковатые огурцы с горькой кожицей и вдруг тычет этим кривым огурцом в продавца, спрашивая в гневе:

– Эт-то что, отвечай, такое?!

Ну, думаю, сейчас мою матушку линчуют. Но грузины принесли маме стул и накрыли для неё в закутке стол с угощением. Они наперебой жаловались маме, что вот хочется купить элитные семена и тут денег не жалко, а спекулянты под видом элиты продают нечто низкосортное. Всхожесть низкая, а сорта!.. Впрочем, я ничего не понимаю в сортах, и мне понятен лишь ответ мамы:

– Да я такие сорта напрочь повывела. Я их близко к Узбекистану не подпущу!

Когда мама рассказала своим продавцам-узбекам о положении с семенами в Грузии, они выслушали её рассказ как «ужастик». И потом годами отправляли в Грузию посылки с семенами, а грузины радушно одаривали их отборным дефицитным чаем.

Была и другая, но уже громкая история с семенами. Однажды в воскресенье к нам домой примчались на машине взволнованные узбеки и с порога объявили маме:

– Элиту увозят!

Элита в семеноводстве – это нечто вроде неприкосновенного государственного золотого запаса. Элитные семена нового сорта хранились у мамы под пломбой, и только она, главный агроном, имела право снять пломбу перед севом. Как раз в ту пору вывели новый сорт необыкновенно вкусных и сладких помидор. Первую партию семян передали для размножения семеноводческому совхозу. А когда помидоры созрели, некий узбекский вождь так восхитился их вкусом, что приказал отправить весь урожай в Москву к столу Большого вождя. Словом, первый «золотой» урожай элиты погрузили в вагон и уже объявили об отправлении поезда, когда на вокзал примчалась мама. Она встала перед паровозом и приказала отцепить вагон с элитой, иначе поезд никуда не уйдёт. Отправление поезда задержали, а узбеки принесли маме стул и чай. Вот так она и сидела на рельсах с пиалой чая, пока элитные помидоры не выгрузили из вагона.

Мама провела тогда двое суток в тюрьме, а потом её освободили под подписку о неразглашении государственной помидорной тайны. Не разглашать тогда приходилось многое. Только в 18 лет я узнала, что родной брат мамы Василий почти четверть века провёл в лагерях. Дядя Вася был «политический», а попал в лагеря так. В первые дни войны он записался добровольцем на фронт, а на проводах в армию загадал загадку: «Почему Ленин ходил в штиблетах, а Сталин ходит всегда в сапогах?» Отгадка была приблизительно такая: Ленин, мол, шёл вперёд с осторожностью, а наш мудрый любимый товарищ Сталин идёт к победе всегда напрямик. Более глупой истории трудно придумать, но глупость – сестра большевизма. И «враг народа» Василий, арестованный в юности, вышел из лагеря уже стариком с обрубками пальцев на сине-багровой руке.

До ареста брата мама была комсомолкой-активисткой, прыгала с парашютом и даже отошла от Церкви, сменив данное ей в крещении имя Анастасия на более модное – Таисия.

После ареста брата мама отказалась вступать в партию и уже не питала иллюзий в отношении советской власти. Веровала ли она тогда в Бога? Не знаю. Лишь много позже, когда мама стала ходить в церковь, я обнаружила, что литургию она с детства знала наизусть. Но вот особенность безбожных времён – православие как бы уничтожено, но оно живёт в этом выработанном веками укладе жизни, как живёт под золою и дышит жаром огонь. Во всяком случае, мама ходила всегда в платочке и главным злом жизни считала грех. А ещё она винила прежде всего себя, если что-то случалось не так.

– Да, – говорила она в таких случаях, – сама себя раба бьёт, коль нечисто жнёт.

Мне же, советской пионерке, было свойственно обличительное отношение к жизни, и главным злом на нашей планете для меня были проклятые капиталисты и второгодник Генка, огревший меня портфелем по голове.

– Не понимаю, – допытывалась я у мамы, – что такое грех?

– Посмотри на Насреддина и поймёшь.

Насреддин работал у мамы и, в подражание своему тёзке Хадже Насреддину, постоянно старался шутить. Однажды Насреддин решил подшутить над своим другом Каримом, назначенным тогда директором продуктового магазина. Карим панически боялся попасть в тюрьму из-за недостачи в магазине. А как тут не быть недостаче, если поборы идут за поборами и каждому начальнику надо преподнести бакшиш? И Насреддин за чаепитием пошутил так:

– Слушайте, мне только что позвонили: у Карима в магазине была ревизия и такую недостачу насчитали, вайдот!

Карим поверил шутке, убежал и повесился. У Насреддина тогда от ужаса вытекли глаза и, повиснув на связках, выкатились на щёки. До конца своей жизни Насреддин плакал и молчал, как молчат мёртвые.

С той поры запечатлелось в сознании, как же страшен грех против ближнего, если от него мертвеет душа и ужасающе искажается лик. Греховная жизнь всегда накладывает свой отпечаток на облик человека, и эту неявственную порою печать хорошо видят старики узбеки и опытные православные духовники.

Нина ПАВЛОВА

Серия сообщений "православие":

Часть 1 - Братская кровь
Часть 2 - Царственные лики
Часть 3 - ЗАЧЕМ ВЕРИТЬ БОГУ?
Часть 4 - ИКОНЫ
Часть 5 - НИКОЛАЙ СЕРБСКИЙ (ВЕЛИМИРОВИЧ) БЕСЕДЫ.
Часть 6 - К ТЕМ, КТО ДУМАЕТ ОПРАВДАТЬСЯ ДЕЛАМИ...
Часть 7 - СПАСИ ГОСПОДИ!..
Часть 8 - ПЕРЕД ВОСХОЖДЕНИЕМ
Часть 9 - РОМАНОВЫ...
Часть 10 - ПЕТЕРБУРГ, ЦАРСКОЕ СЕЛО, ПРЕДАТЕЛЬСТВО...
Часть 11 - СМИРЕНИЕ И ПРОСТОТА
Часть 12 - Доклад о результатах следствия по факту убийства Царской Семьи
Часть 13 - Тайное пророчество монаха Авеля
Часть 14 - Святая преподобномученица великая княгиня Елисавета
Часть 15 - Алапаевское убийство. часть l
Часть 16 - Алапаевские мученики. часть ll
Часть 17 - Надо думать, думать и думать!
Часть 18 - Нет греха, побеждающего милосердие Божие.
Часть 19 - НЕМОЩИ СОВРЕМЕННЫХ МИРЯН
Часть 20 - О милостыне мнимой и истинной
Часть 21 - Не всякое и «добро» Богу приятно
Часть 22 - Явление иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани
Часть 23 - Счастье - это просто
Часть 24 - О взаимодействии законов и нравственности
Часть 25 - ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Часть 26 - ВОЗМОЖНА ЛИ РЕИНКАРНАЦИЯ?Протопресвитер Антоний Алевизопулус
Часть 27 - КАНОН МОЛЕБНЫЙ АНГЕЛУ ХРАНИТЕЛЮ
Часть 28 - ДИАЛОГ С АТЕИСТОМ
Часть 29 - О СЕМЬЕ
Часть 30 - О жаре, зное и засухе
Часть 31 - ИСПОВЕДЬ В ДЕТСКИХ ГРЕХАХ
Часть 32 - Что мы теряем!..
Часть 33 - Что мы теряем!.. (окончание)
Часть 34 - Долгий путь из египетского плена
Часть 35 - Святые равноапостольные Владимир и Ольга
Часть 36 - Между Сциллой и Харибдой
Часть 37 - Ответ простецам

Серия сообщений "это нужно знать!":

Часть 1 - Кто следующий?..
Часть 2 - ПОМОГИТЕ!!!
Часть 3 - НА ОДНОГО МАЛЫША БОЛЬШЕ!...
Часть 4 - СТИХОТВОРЕНИЕ...
Часть 5 - ЗАЧЕМ ВЕРИТЬ БОГУ?
Часть 6 - ЭТО ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ КАЖДЫЙ!
Часть 7 - КАТЫНЬ?..
Часть 8 - УБИЙСТВО ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
Часть 9 - НУЖНА ПОМОЩЬ!
Часть 10 - КАК РАСПОЗНАТЬ ИНСУЛЬТ
Часть 11 - ЧЕТЫРЕ МИФА О РЕВОЛЮЦИИ
Часть 12 - ПЕРЕД ВОСХОЖДЕНИЕМ
Часть 13 - ПЕТЕРБУРГ, ЦАРСКОЕ СЕЛО, ПРЕДАТЕЛЬСТВО...
Часть 14 - СМИРЕНИЕ И ПРОСТОТА
Часть 15 - Доклад о результатах следствия по факту убийства Царской Семьи
Часть 16 - Хьюстонский проект уничтожения России
Часть 17 - Святая преподобномученица великая княгиня Елисавета
Часть 18 - Алапаевское убийство. часть l
Часть 19 - Алапаевские мученики. часть ll
Часть 20 - Продать собственную историю?..
Часть 21 - Нет греха, побеждающего милосердие Божие.
Часть 22 - История одной любви
Часть 23 - Как создаются провокции...
Часть 24 - О взаимодействии законов и нравственности
Часть 25 - ВОЗМОЖНА ЛИ РЕИНКАРНАЦИЯ?Протопресвитер Антоний Алевизопулус
Часть 26 - Письмо маме
Часть 27 - ИСПОВЕДЬ В ДЕТСКИХ ГРЕХАХ
Часть 28 - Что мы теряем!..
Часть 29 - Что мы теряем!.. (окончание)
Часть 30 - Да пожалеет Бог мир и пошлет нам дождь
Часть 31 - Нас убивают с помощью еды. Минус миллион ежегодно
Часть 32 - Принятие православия - трагедия для Познера

Что мы теряем!.. (окончание)

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС И МОЯ МАМА


«Не смей»

Однажды мама удивила меня. Сторож дедушка Хабибулло совершал намаз, и я, когда мне наскучило играть с котёнком, стала играть в намаз, повторяя вслед за бабаем непонятные мне слова:

– Ла иллах ильлалах…

– Не смей! – оборвала меня мама, отвесив подзатыльник.

Я оторопела. Во-первых, мама никогда не поднимала на меня руку. А во-вторых, почему нельзя играть в намаз? Жизнь среди мусульман порождала немало таких «почему». Почему, например, можно пойти на день рождения в знакомую узбекскую семью и нельзя пойти в ту же семью на обрезание малыша Гулямчика, хотя нас усиленно зазывают в гости, обещая, что праздник возглавит имам? Мама никогда не ходила на сугубо мусульманские праздники, оставляя без ответа мои «почему».

Только став православной, я начала понимать маму, а жизнь уже на конкретных примерах отвечала на мои «почему». Запомнился один случай. Во время войны в Карабахе несколько прихожан из нашего храма работали волонтёрами в больнице, помогая выхаживать раненых азербайджанцев и армян. Тяжелее всех приходилось доктору-армянину из Карабаха, ибо даже у постели умирающих кто-то яростно проклинал ненавистных «армяшек» или не менее ненавистных «азеров».

– А ведь раньше мы жили в Карабахе дружно, – грустно сказал однажды доктор. – Одна сторона улицы армянская, другая – азербайджанская. В гости друг к другу ходили и вели совместно дела. А бизнес успешен лишь при единстве партнёров, здесь разрыв отношений – крах. И стали говорить: какая разница, мусульманин ты или христианин? Бог один – общий, а православие и ислам – это всего лишь тропинки к вершине горы – к Богу. Какая разница, какой дорогой идти? А потом от безразличия к вере разницы между Христом и Аллахом не стало и началась война.

Вывод доктора из Карабаха поражал парадоксальностью. Ведь в житейском плане экуменизм (от слова «ойкумена» – «вселенная») воплощает в себе, казалось бы, мечту человечества о том золотом веке, когда сольются в единую семью все народы земли и исчезнут войны и ненависть. Но вот реальное воплощение этой мечты: глобализация с её мощнейшими технологиями по выработке «нового мышления» и единых стандартов жизни неизбежно приводит к денационализации. А это, в свою очередь, порождает агрессию национализма и шизофрению ненависти к инородцам. Денационализация – это война. И покончить с войнами на нашей планете, как утверждают сторонники глобализации, способен лишь тот новый мировой порядок, когда человечество постепенно превратится в расу «кочевников», уже не страдающих привязанностью к своему Отечеству, но кочующих с кредитной карточкой по Америкам и Европам.

Но только человек противится денационализации и не хочет быть «кочевником», не помнящим своего родства. Почему так? Своё объяснение этому феномену человеческого сознания дают богословы и психологи. Но вот ещё одно объяснение, данное писательницей Мэри Шелли в романе «Франкенштейн». Сюжет романа таков. Молодой учёный Виктор Франкенштейн открывает тайну оживления трупов и мечтает сотворить новое человечество, одержавшее победу над смертью. Работа настолько увлекает учёного, что, покинув родных, он надолго забывает о них и даже не отвечает на письма отца и невесты, став бесчувственным к их страданиям. Наконец, учёный оживляет искусственного человека, созданного из костей мертвецов, и в ужасе обнаруживает, что он сотворил чудовище. Монстр убивает его родных и угрожает истребить человечество. Погибает и сам учёный, а в предсмертной исповеди делает вывод: когда человек забывает о родных и близких, он сотворяет чудовище.

В литературе разных народов встречается образ опасного человека, утратившего память о своём роде и родине. Это манкурт, зомби, маньяк. А губернатор Салтыков-Щедрин, более известный как писатель-сатирик, признавался в письмах, что он остерегается людей, не помнящих своего родства, и почитает за благо держаться от них подальше.

Есть тайная пуповина, связывающая человека с человечеством. И таинство данной нам Господом заповеди «Чти отца твоего и матерь твою» заключается не только в том, что надо, конечно же, почитать родителей. Это ещё условие самосохранения человечества и данный нам от младенчества опыт соборности и любви. Неполнота такого опыта порой уродует жизнь. Помню, как в своё время меня поразила печальная закономерность статистики: дочери матерей-одиночек большей частью становились потом тоже матерями-одиночками, а мальчики, пережившие в детстве безотцовщину, чаще других разводились и бросали детей. Человек через свой род врастает в человечество, впитывая в себя опыт поколений и усваивая через ближних, как построить дом и семью, как защищать своё Отечество и как жить в мире с другими народами.

Вот, в частности, опыт нашего сибирского рода – мы всегда жили рядом с инородцами, и жили удивительно мирно. Вспоминаю своё сибирское детство и слышу голос бабушки, отчитывающей заезжего гостя:

– Турка ты, турка! Ты зачем поехал покупать корову без меня? И что теперь, дети без молока, а от коровы одна польза – навоз?

Турка – это по-сибирски тюрк. Тюрки – великолепные наездники и знатоки лошадей, но могут ошибиться в выборе коровы. Они, наконец, легко становятся добычей тех ловких барышников, что умеют растопить сердце степняка ласковыми словами и всучить ему обманом негодную коровёнку. Турку надо выручать, и бабушка отправляется с ним на ярмарку, чтобы сбыть с рук худую коровёнку и приискать что-нибудь получше. Возвращаются они с ярмарки уже к ночи, но с такой породистой коровой, что надоили сразу же полтора ведра молока.

Турка в восторге обнимает корову, а бабушка готовит ему чай по-бурятски – с молоком и маслом, продолжая отчитывать гостя за его привычку дарить мне, ещё ребёнку, серебряные украшения «на свадьбу».

– Ты моей сопливке голову не морочь, – говорит ему бабушка. – Это у вас басурманский обычай – дитя ещё в люльке, а вы уже давай приданое собирать. И сколько же лет вы готовитесь к свадьбе?

– Всю жизнь, – смеётся гость.

Вспоминаю свою строгую бабушку и понимаю, что понятия нового мышления, «политкорректность» и «толерантность», неприложимы к ней. Политкорректность – это по-русски вежливость и определённая дипломатичность отношений. И бабушка была подчёркнуто вежливой с неприятными ей людьми, но могла отругать меня, «сопливку», и турку, потому что любила нас. Не оттого ли так трудно приживается политкорректность у нас в России, что за дипломатией слов всё же угадывается тот холодок, когда на языке мёд, а под языком лёд?

Ещё хуже обстояло у моей родни с толерантностью. Слово «толерантность» означает «терпимость», или, говоря языком психологии, невосприимчивость человека к тому, что представляется ему неважным. Например, мать ругает ребёнка за что-то, а тому как о стенку горох. Это значит, что ребёнок толерантен к словам матери, то есть не воспринимает их. «Толерантность, – писал Честертон, – это добродетель людей, которые ни во что не верят». Но такая добродетель не в чести у православных. Более того, во времена татаро-монгольского ига воинов Золотой Орды настолько поразили огненная вера православных и их готовность принять мученичество за Христа, что был издан указ, по которому за оскорбление православного священника полагалась смертная казнь даже монголу. А вот другой закон, усвоенный мною с детства: не смей оскорблять чужую веру, пусть она даже неприемлема для тебя. Во всяком случае, надолго запомнилось, как мама отвесила мне подзатыльник, когда я забавлялась, играя в намаз, и слегка передразнивала старика Хабибулло.

Помню, как после крещения я сказала дедушке Хабибулло:

– Деда, я теперь православная.

– Якши, хорошо, – обрадовался старик.

Хотя, казалось бы, что тут хорошего для мусульманина? Разная вера разъединяет, но вот что объединяет нас – неприятие того цинизма, когда, говоря словами Достоевского, Бога нет и, значит, всё дозволено. Одним из самых оскорбительных слов в узбекском языке является слово «кафир»: «неверующий». Кафиром может быть русский, узбек, кто угодно, но это тот самый человек, для которого Бога нет, но есть хамская вседозволенность. А ещё в языках разных народов есть свои слова для отступников, отрёкшихся от своего народа и веры отцов. В узбекском языке это «мушрик», то есть «многобожник», или «идолопоклонник». А от ветхозаветных евреев в нашу жизнь пришло слово «мусер», в русском произношении «мусор». Именно так уголовники называют милиционеров. Знаменитый инквизитор Торквемада, отправивший на костёр несколько тысяч человек, был мусером. И хотя эти подробности потом забываются, но народ хранит память о сути событий: во главе крупнейших злодеяний, принёсших немало бед человечеству, стоят кафир, мусер и мушрик.

«По причине умножения беззакония во многих охладевает любовь», – сказано в Евангелии (Мф. 24, 12). Чем меньше в нашем мире любви, тем больше говорят о толерантности. И сегодня берётся под подозрение даже попытка рассказать об особенностях русского или, допустим, узбекского народа. Да какие там особенности и различия, если идеал цивилизации – вненациональное безрелигиозное общество? Теперь этому учат даже школьников, воспитывая в них горделивое сознание людей новой расы, способной всё преодолеть.

Но не всё преодолимо. Есть трагизм бытия и одиночество людей в холодном от безверия мире. Есть несовместимость национально-религиозных обычаев. Вот, например, очевидная несовместимость: в Рамадан мусульмане постятся, принимая пищу лишь после захода солнца, а у православных совсем другие посты. На сельскохозяйственной базе у мамы работали в основном узбеки, и в Рамадан они только ужинали, отказываясь от обеда. Готовить в Рамадан обеды – это напрасно переводить продукты. И мама отдаёт распоряжение повару-узбеку, чтобы не готовил обеды, но лишь ужины для постников, а сама с несколькими русскими служащими перебивается в обед чаем с лепёшкой. Так проходит несколько дней. А потом повар начинает готовить обеды для русских, говоря, что люди ругаются и стыдят его: вот, мол, русские уважают наш пост. И что, оставлять их за это без обеда? Нет, на уважение надо отвечать уважением, а узбеки, замечу, чуткий народ.

Да, мама никогда не ходила на мусульманские праздники, связанные с исповеданием верности исламу, но она бывала на семейных торжествах. Больше всего мне нравилось ходить с мамой на хашар. А это такой национальный обычай, когда вскоре после свадьбы вся махалля (квартал) выходит строить молодожёнам дом. Уже с утра торжественно трубят карнайчи, созывая людей на хашар. А потом музыканты ещё не раз сыграют на стройке, чтобы работалось веселей. А работа, действительно, кипит. Даже мы, дети – праздный народец, стараемся быть полезными и носим воду в летнюю кухню, где шинкуют для плова морковь. Это единственная обязанность хозяев – приготовить обед для махалли, а дом им всем миром построят бесплатно. Так закладываются основы будущей многодетной семьи: у молодых есть свой дом – полная чаша, ибо на свадьбу надарят столько всего необходимого для жизни, что нет нужды ходить в магазин. Всё же великое это дело – обычай народной взаимопомощи. Большинство семей в махалле небогаты, но с миру по нитке – голому рубашка, а молодым совет да любовь.

К сожалению, у нас в России жизнь молодой семьи чаще всего начинается с проблем. Негде жить и надо снимать квартиру, а ещё нет ни ложки ни плошки. Помню, как у нас с мужем была сначала всего одна кастрюлька, в которой мы заваривали чай или готовили суп. Слава Богу, помогали родители. И всё же после свадьбы я мечтательно сказала маме:

– Хочу обратно в махаллю.

– А ты сможешь? – усмехнулась она.

Нет, не смогу. Да и махалля с её обычаем народной взаимопомощи постепенно уходит в прошлое. На месте былых кварталов с глинобитными дувалами и садами теперь высятся корпуса многоэтажек, где соседи порой не знают соседей. Дедушка Хабибулло живёт сейчас на шестом этаже панельного дома. И старик часами сидит на балконе, тоскливо глядя вниз на асфальт. Где его сад с благоуханными розами? Где весёлый сосед из махалли, утешавший его, бывало, за чаем:

– Э-э, дорогой, нет причины печалиться, если в твоём саду растёт шафран.

Нет теперь шафрана, есть асфальт.

Дегиш

Странная всё-таки была у нас империя, где «колонизатор» Россия жила беднее «колоний». Идеология в этой империи попирала экономику и главенствовала идея братской многомиллиардной помощи национальным республикам, а также мятежным развивающимся странам. А потом империя рухнула и наступили времена смуты, развала экономики и массового обнищания людей. Это обнищание было столь неожиданным, что стихийные митинги той поры чаще всего сводились к вопросу: кто кого ограбил, если вдруг обеднел народ? Скинхеды на своих сходках в Подмосковье обвиняли во всём «чёрных», которые «понаехали» и «грабят» русских. И первое, что я увидела, приехав в командировку в Ташкент, была точно такая же молодёжная тусовка, где уже пылкий узбекский хлопец поносил «колонизаторов», которые «ограбили» и веками угнетали узбекский народ. Юнцы восторженно кричали: «Истикол!» («Независимость!»). А в Ташкенте меняли названия улиц, избавляясь от имён «угнетателей». Как ни смешно, но в число «угнетателей» узбекского народа попал Николай Васильевич Гоголь, и улицу Гоголя переименовали.

Именно на этой бывшей улице Гоголя я нечаянно встретила дедушку Хабибулло в его неизменном выцветшем ватном халате. Старик, как выяснилось, возвращался с митинга, где пытался выступить в защиту дружбы народов, но был удалён с трибуны сторонниками независимости.

– Что происходит? – спросила я старика о ситуации в республике, из которой наша семья уехала ещё до перестройки.

– Это дегиш, – ответил он, хватаясь за валидол. – Большой дегиш!

Узбекское слово «дегиш» означает то опасное бедствие, когда река вдруг меняет русло и в воду рушатся деревья и прибрежные кишлаки. Однажды я видела последствия дегиша – по реке плыли детская люлька и огромная чинара рядом с ней. Всё происходит как бы внезапно, хотя река уже давно подтачивала берег, пролагая себе тайное подземное русло. Река трудилась, возможно, годами, чтобы обрушить потом в воду эти чинары, детскую люльку и кишлаки.

Вот так однажды рухнула наша империя, подточенная работой подземных вод. Сердце тогда разрывалось от боли – для кого-то империя, а для нас Отечество и земля наших прадедов и отцов. Только заранее была обречена на крушение эта бесчеловечная безбожная власть, ибо всё, построенное без Бога, однажды рухнет. Впрочем, о Боге мало кто думал – искали виноватых. Иные люди слепли от ненависти, изобретая свой «образ врага». А только на Востоке говорят: ненависть – это выстрел в собственное сердце. Ненависть неразборчива по своей природе, и ей всё равно, на кого опорожнить злобу. Здесь только вначале обвиняют инородцев, а потом узбеки убивают узбеков, как это было во время кровавой бойни в Андижане в 2005 году. И точно так же русские стреляли в русских у горящего Белого дома в 1993 году. Слава Богу, что жизнь постепенно налаживается и наступает некоторое отрезвление. Отрезвляла прежде всего беда, и почему-то запомнилось, как возмущались некогда люди у пустых прилавков ташкентского гастронома. Толпа уже угрожающе вскипала гневом, когда продавщица сказала:

– Кто кричал «истикол»? Вот и ешьте «истикол»!

А ещё помню, как мы сидели за достарханом в доме дедушки Хабибулло и его сын Юсуф умолял меня повлиять на старика, чтобы тот не ходил на митинги в надежде защитить «дустлик», то есть дружбу народов.

– Ота, пойми, – убеждал он отца, – все нормальные люди относятся к русским нормально. Это политики тащат нас в грязь!

Отец и сын спорили. Внук, не вникая в политические дрязги, невозмутимо щёлкал клавишами компьютера. А телевизор вещал: «Сегодня состоялось открытие новой чайханы на триста посадочных мест». Тут мы с дедушкой Хабибулло разом поперхнулись чаем, ошеломлённо глядя на телеэкран: официанты в псевдонациональной униформе и оформление, рассчитанное на интуристов, в помпезном стиле «а ля Восток». Только это уже не чайхана, а «Макдоналдс» и конвейер общепита. Разве такой была наша чайхана под чинарами, где душа отдыхала от суеты? Здесь неважно, кто директор фабрики, а кто сторож на ней. И неспешно беседуют старики, а кто-то, бывает, прочтёт стихи. Говорят, что учёный-математик Омар Хайям писал свои стихи для друзей из чайханы. Им были бы непонятны его математические выкладки, а чайхана – это некое единение людей и отрешение от суеты перед Вечностью.

Раньше в Ташкенте было много людей в неповторимо прекрасной национальной одежде. А теперь, как и везде, преобладает стандарт – джинсы, топики, футболки с надписями и всё то, что носят в Москве. Ташкент сегодня – это практически европейский город, очень красивый, но уже незнакомый мне. А ещё в узбекском языке появилось неизвестное прежде слово – «гастарбайтеры».

С гастарбайтерами я познакомилась в провинции. Только приехала сюда, как меня окликнул у вокзала бывший шофёр мамы и увёз с собою на праздник в кишлак. Так я вернулась в страну своего детства, где за глинобитным дувалом серебрилась листвою джида и доцветали уже обожжённые заморозком последние хризантемы. В отведённой мне для отдыха комнате были только ковёр и кровать, которую завели когда-то для моей русской мамы, неспособной спать на полу. Когда мама уехала, а потом начался массовый отъезд русских из Узбекистана, кровать поставили в нишу на высокий постамент, и забираться на неё надо было уже по лестнице. Кровать на пьедестале ужасно напоминала памятник. Лезть на этот памятник совсем не хотелось, но хозяева так растроганно смотрели на меня – вот, мол, помним и любим вашу маму, оберегая её кровать, что пришлось из учтивости залезть. Следом за мной на кровать вскарабкались человек семь малышей. Первой залезла малышка Зухра и, обмусолив меня поцелуями, заявила:

– Когда я вырасту, я буду русской.

– А я, когда вырасту, – сказал серьёзный маленький мальчик, – буду немцем. Построю большую-большую фабрику, и у всех тогда будет работа.

Что ж, всё понятно – где-то неподалеку немцы строят фабрику, и безработные с нетерпением ждут, когда появятся рабочие места. Работы нет. А если есть, то в условиях обнищавшей провинции можно заработать лишь от двух до десяти долларов в месяц. Вот почему уже ранней весной почти всё мужское население кишлака уезжает работать на стройки в Россию. Иначе не выжить. Летом на полях работают в основном женщины, и сиротливо в домах без мужчин. Но вот в России ударили морозы, и в кишлаке сегодня праздник – вернулись домой кормильцы-строители. Привезённый ими заработок потом экономно растянут на год.

Но сегодня можно не экономить, и над кишлаком стоит сытный запах плова. Наконец плов готов, и всех приглашают к столу. На самом почётном месте, за достарханом, сидят строители. Дети виснут на них – соскучились. А женщины, радуясь, всё же тревожатся: в газетах пишут, что в России убивают азиатов и теперь опасно ездить туда.

– Да не верьте вы этому вранью! – возмущается бригадир строителей Аброл. – В России работать гораздо лучше, чем в…

Тут Аброл осекается, не желая обличать своих братьев-мусульман. Но мне уже известна эта история. В первый раз гастарбайтеры поехали на заработки в соседнюю республику и попали фактически в рабство. Узбеков избивали, заставляя за копейки работать на износ, и запирали на ночь в сарае. А потом Абролу и его бригаде повезло – в Россию уехал директор их школы Владимир Иванович. Сначала бедствовал, как все переселенцы. А потом открыл в Подмосковье свою строительную фирму, предпочитая приглашать на работу своих земляков-узбеков – они трудолюбивы, не пьют и уважительно относятся к людям. Словом, директор школы по-прежнему опекает своих бывших учеников, хотя проблем, конечно, хватает.

– Милиция часто останавливает на улицах, – рассказывал Аброл о жизни в России. – Но посмотрят паспорт: «А-а, узбек» – и отпускают. В России уже поняли, что мы мирный народ.

– Что, и «урюком» ни разу не обозвали? – задаю я неделикатный вопрос.

– Меня однажды обозвали, – признаётся самый юный из всех строителей Баджи. – А что? Урюк – красивое дерево, и нет прекрасней его на земле. Вот у Омара Хайяма есть рубаи про урюк…

Но вспомнить рубаи про урюк у Баджи не получается, и вспоминается почему-то иное:


Покоя мало, тягот не избыть,
Растут заботы, всё мрачнее жить.
Хвала Творцу, что бед у нас хватает:
Хоть что-то не приходится просить.

Баджи смущается, понимая, что на празднике нет места печали, и, улыбнувшись, читает другое рубаи:


Брат, не требуй богатств – их не хватит на всех.
Не взирай со злорадством святоши на грех.
Есть над смертными Бог.
Что ж до дел у соседа,
То в халате твоём ещё больше прорех.

Баджи всего семнадцать лет, и Омара Хайяма он знает, по-моему, наизусть. Говорят, он был самым одарённым учеником их школы, а потом умер отец, и в 12 лет Баджи пошёл работать. У Баджи цель – дать образование своим братьям и сёстрам. Один брат уже учится в колледже для программистов. Образование платное и, мягко говоря, семье не по карману. Но Баджи упорствует, утверждая: будущее узбеков не за кетменём и мотыгой, но за профессионалами высокого класса. Баджи не покупает себе одежды и ходит в стареньком спортивном костюме. А по ночам ему снятся своды библиотек и аудитории университета. Очень хочется учиться! Но надо идти путём «урюка»-гастарбайтера, а это путь жертвенной высокой любви.

* * *

По итогам той уже давней командировки в Узбекистан я написала статью о гастарбайтерах, но её отвергли, сказав, что нужен негатив. Вот если бы Баджи избили или убили в России – это была бы отличная новость для первой полосы. А ещё лучше написать о том, как в Узбекистане нарушают «права человека». Неужели, иронизировал редактор, я не увидела в Узбекистане ничего плохого?

Конечно, увидела. Сейчас этой грязи везде полно. Но во времена торжествующего бесчестия особенно дороги встречи с людьми чести, а такими были дедушка Хабибулло, Аброл и Баджи.

К счастью, история любого народа всегда шире сиюминутных политических дрязг. А для меня история узбекского народа началась с моей мамы. Вот мы приехали с ней к папе в Ташкент и стоим на привокзальной площади, ожидая машину. Ещё очень рано, едва светает, а площадь уже запружена повозками, запряжёнными осликами и лошадьми. Повозок много, но прибывают всё новые.

– Что происходит? – спрашивает мама.

– Сирот встречают, – объясняют ей.

А потом приходит поезд с сиротами из блокадного Ленинграда, и узбеки прямо у вагонов разбирают их по домам. Несут на руках истощённых детей, плачут, целуют и утешают их. А мама достает из баула хлеб и торопливо несёт его детям.

Когда-то в центре Ташкента стоял памятник семье Шамахмудовых, усыновившей в годы войны пятнадцать осиротевших российских детей. Когда весной 2008 года памятник снесли (позже его установили на окраине Ташкента), среднеазиатский интернет взорвался посланиями молодёжи: «Пацаны, мы братья – русские, узбеки, таджики, все!» И долго ещё бушевал интернет посланиями на сленге и иных языках: «Пацаны, дустлик!», «Братья, дустлик!».

В Ташкенте и доныне стоят дома с выложенными по кирпичу названиями российских городов, например Новокузнецк или Нижний Тагил. Это дар России Ташкенту, разрушенному землетрясением 1966 года. Помню, как в цехах московских заводов и фабрик стояли тогда картонные коробки с надписью: «Ташкент». И никто не проходил мимо, не внеся своей лепты в помощь пострадавшим. Коробки наполнялись быстро.

А вот ещё одно, правда, смутное воспоминание детства. В Ташкенте за Боткинским кладбищем было обширное селение каких-то странных нищих, ночевавших в убогих сараюшках и в шалашах. У нас это место называли «Шанхай». Взрослые запрещали детям приближаться к Шанхаю, говоря, что там живут опасные люди и за общение с ними могут арестовать. Только из истории нашей Церкви мне стало известно – ташкентский Шанхай был селением исповедников земли Российской. Их было более трёх тысяч, священников и монашествующих, обречённых на голод и лишения ссылки за верность Господу нашему Иисусу Христу. Но к православным ежедневно приходили мусульмане и приносили им лекарства и еду. Вот только один факт из истории гонений. Когда последнюю настоятельницу Ташкентского Свято-Никольского монастыря монахиню Лидию (Нагорнову) приговорили к расстрелу, её спас от расстрела и спрятал у себя мусульманин Джура.

Не знаю, как сейчас, но свидетельствую о прошлом: узбеки всегда уважали «людей Книги», как называют здесь христиан. Это не случайно. Уже в третьем веке, когда Русь ещё поклонялась идолам, в Туркестане были общины христиан.

Предание утверждает, что здесь проповедовал Апостол Фома, когда шёл через Азию в Индию. А в пору расцвета халифата христиане занимали видное положение при дворе и были визирями, советниками и личными врачами халифа. История не знает сослагательного наклонения, но некоторые востоковеды полагают, что быть бы Туркестану православным краем, если бы не ересь несториан, превративших православие в злобную карикатуру на него. Несториане крайне жестоко преследовали иноверцев, и это породило не менее жёсткий отпор.

Таковы актуальные и поныне уроки истории: там, где отсутствует истинная любовь к Богу и к людям, там торжествует земная злоба. И тогда снова плывёт по реке детская люлька и краснеют от крови воды реки.

Времена смуты – это ещё и времена тех постыдных фальсификаций, когда подлинную историю народа вытесняют политизированные мифы о ней. «Малое знание удаляет от Бога, а большое – приближает к Нему», – писал протоиерей Глеб Каледа, профессор и доктор геологических наук. К сожалению, моему поколению, ещё советскому, было доступно лишь то «малое знание» истории, когда, например, отношения князя Александра Невского с Золотой Ордой укладывались в учебниках в простую схему: вот униженный, покорённый народ, а вот наглые завоеватели. Но летописи свидетельствуют, с какой честью принимали князя в Орде. Хан Батый восхищался мудростью князя и однажды сказал приближённым: «Правду мне говорили о нём: нет князя, ему равного». Под влиянием Александра Невского в Орде была учреждена православная епархия, а сын хана Батыя Сартак принял христианство. На Волге и сейчас живут кряшены – крещёные татары, а мусульмане Поволжья почитают Александра Невского как святого. Именно эти мусульмане, потомки ордынцев, лучше нас помнят и охотно напоминают нам сегодня завет, оставленный благоверным князем Александром Невским: «Крепить оборону на Западе, а друзей искать на Востоке». Мы разной веры, но сердце просит любви.

Нина ПАВЛОВА

Серия сообщений "православие":

Часть 1 - Братская кровь
Часть 2 - Царственные лики
Часть 3 - ЗАЧЕМ ВЕРИТЬ БОГУ?
Часть 4 - ИКОНЫ
Часть 5 - НИКОЛАЙ СЕРБСКИЙ (ВЕЛИМИРОВИЧ) БЕСЕДЫ.
Часть 6 - К ТЕМ, КТО ДУМАЕТ ОПРАВДАТЬСЯ ДЕЛАМИ...
Часть 7 - СПАСИ ГОСПОДИ!..
Часть 8 - ПЕРЕД ВОСХОЖДЕНИЕМ
Часть 9 - РОМАНОВЫ...
Часть 10 - ПЕТЕРБУРГ, ЦАРСКОЕ СЕЛО, ПРЕДАТЕЛЬСТВО...
Часть 11 - СМИРЕНИЕ И ПРОСТОТА
Часть 12 - Доклад о результатах следствия по факту убийства Царской Семьи
Часть 13 - Тайное пророчество монаха Авеля
Часть 14 - Святая преподобномученица великая княгиня Елисавета
Часть 15 - Алапаевское убийство. часть l
Часть 16 - Алапаевские мученики. часть ll
Часть 17 - Надо думать, думать и думать!
Часть 18 - Нет греха, побеждающего милосердие Божие.
Часть 19 - НЕМОЩИ СОВРЕМЕННЫХ МИРЯН
Часть 20 - О милостыне мнимой и истинной
Часть 21 - Не всякое и «добро» Богу приятно
Часть 22 - Явление иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани
Часть 23 - Счастье - это просто
Часть 24 - О взаимодействии законов и нравственности
Часть 25 - ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Часть 26 - ВОЗМОЖНА ЛИ РЕИНКАРНАЦИЯ?Протопресвитер Антоний Алевизопулус
Часть 27 - КАНОН МОЛЕБНЫЙ АНГЕЛУ ХРАНИТЕЛЮ
Часть 28 - ДИАЛОГ С АТЕИСТОМ
Часть 29 - О СЕМЬЕ
Часть 30 - О жаре, зное и засухе
Часть 31 - ИСПОВЕДЬ В ДЕТСКИХ ГРЕХАХ
Часть 32 - Что мы теряем!..
Часть 33 - Что мы теряем!.. (окончание)
Часть 34 - Долгий путь из египетского плена
Часть 35 - Святые равноапостольные Владимир и Ольга
Часть 36 - Между Сциллой и Харибдой
Часть 37 - Ответ простецам

Серия сообщений "это нужно знать!":

Часть 1 - Кто следующий?..
Часть 2 - ПОМОГИТЕ!!!
Часть 3 - НА ОДНОГО МАЛЫША БОЛЬШЕ!...
Часть 4 - СТИХОТВОРЕНИЕ...
Часть 5 - ЗАЧЕМ ВЕРИТЬ БОГУ?
Часть 6 - ЭТО ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ КАЖДЫЙ!
Часть 7 - КАТЫНЬ?..
Часть 8 - УБИЙСТВО ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
Часть 9 - НУЖНА ПОМОЩЬ!
Часть 10 - КАК РАСПОЗНАТЬ ИНСУЛЬТ
Часть 11 - ЧЕТЫРЕ МИФА О РЕВОЛЮЦИИ
Часть 12 - ПЕРЕД ВОСХОЖДЕНИЕМ
Часть 13 - ПЕТЕРБУРГ, ЦАРСКОЕ СЕЛО, ПРЕДАТЕЛЬСТВО...
Часть 14 - СМИРЕНИЕ И ПРОСТОТА
Часть 15 - Доклад о результатах следствия по факту убийства Царской Семьи
Часть 16 - Хьюстонский проект уничтожения России
Часть 17 - Святая преподобномученица великая княгиня Елисавета
Часть 18 - Алапаевское убийство. часть l
Часть 19 - Алапаевские мученики. часть ll
Часть 20 - Продать собственную историю?..
Часть 21 - Нет греха, побеждающего милосердие Божие.
Часть 22 - История одной любви
Часть 23 - Как создаются провокции...
Часть 24 - О взаимодействии законов и нравственности
Часть 25 - ВОЗМОЖНА ЛИ РЕИНКАРНАЦИЯ?Протопресвитер Антоний Алевизопулус
Часть 26 - Письмо маме
Часть 27 - ИСПОВЕДЬ В ДЕТСКИХ ГРЕХАХ
Часть 28 - Что мы теряем!..
Часть 29 - Что мы теряем!.. (окончание)
Часть 30 - Да пожалеет Бог мир и пошлет нам дождь
Часть 31 - Нас убивают с помощью еды. Минус миллион ежегодно
Часть 32 - Принятие православия - трагедия для Познера

СТАРЕЦ ЭГИНСКИЙ ИЕРОНИМ. ИЗ БЕСЕД СТАРЦА С ДУХОВНЫМИ ЧАДАМИ

	Иероним Эгинский

Причиной всех бед, которые приходят к нам, является наш эгоизм и гордыня. Тот, кто гневается и не борется с этой страстью, оскорбляет Бога, ибо Бог есть Любовь и Он не может обитать в человеке, одержимом гневом. Смех, анекдоты, бессмысленные шутки также изгоняют Благодать Божию и благоприятствуют победе над нами лукавого. Господь ради нас Себя в жертву принес и, несмотря на то, что мы грешны, Он отверз нам Рай. Неужели же мы не можем принести маленькую жертву и воздержаться от того, что неполезно нашей природе?

После исповеди закрывается рана греховная, остается только знак ее, дабы, глядя на нее, мы помнили, печалились и молились. Во время же Второго Пришествия исчезнут и эти знаки от раны греха. Говори Господу: Боже мой, не бери душу мою до тех пор, пока не побываю в Иерусалиме! Приезжают сюда (в Грецию) французы, немцы (т.е. не православные) и говорят мне: "Я поеду поклониться Святому Гробу Христа нашего". А мы, чтобы не побывали на Святой земле, - возможно ли это?! Многие приезжают на Эгину посмотреть на колонны храма богини Афины, а мы не едем поклониться тем местам, где Христос родился!

Размышляйте о конце жизни. Помышляйте о суетности и краткости сей жизни. Столько лет вы прожили, а пролетели они как одна минута. Чаще причащайтесь. Некто спросил меня: "Как часто мне причащаться?" Я ответил: "Почему ты меня не спрашиваешь, когда тебе есть? Ведь когда ты голоден, тогда ешь. Следовательно, когда душа твоя жаждет, приобщайся (но возьми благословение у духовного отца). Хорошо бы каждые две недели, но если не приходят слезы покаяния, - лучше не приобщайтесь".

Читать далее...

Без комментариев. Романовы 17. 07.1918 .





смотреть далее

что страсти не исчезают со смертью тела. А тело как инструмент, которым человек чаще всего совершает грех, умирает, исчезает. И невозможность удовлетворить свои страсти – вот что будет мучить и жечь человека после смерти.

И святые отцы говорят, что там страсти будут мучить человека гораздо сильнее, чем на земле, – без сна и отдыха палить как огнем. И не только телесные страсти будут мучить людей, не находя удовлетворения, как блуд или пьянство, но и душевные: гордость, тщеславие, гнев; ведь там тоже не будет возможности их удовлетворить. И главное, что бороться со страстями человек тоже не сможет; это возможно только на земле, ведь земная жизнь дается для покаяния и исправления.

Воистину чему и кому человек служил в земной жизни, с тем он будет и в вечности. Если служит своим страстям и диаволу, с ними и останется. Например, для наркомана ад – это будет бесконечная, никогда не прекращающаяся «ломка», для алкоголика – вечное похмелье и т.д. Но если человек служил Богу, был с Ним и на земле, он может надеяться, что и там будет с Ним.

Земная жизнь дается нам как подготовка к вечности, и мы здесь, на земле, определяемся с тем, что для нас главнее, что составляет смысл и радость нашей жизни – удовлетворение страстей или жизнь с Богом. Рай – это место особого присутствия Божия, вечное богоощущение, и насильно Бог туда никого не помещает.

священник Павел Гумеров "Восемь смертных грехов и борьба с ними"

Святогоская Успенская лавра-православный монастырь Украинской Православной Церкви в Святогорске (Донецкая область).

Расположен на высоком меловом правом берегу Северского Донца.

Кроме наземных строений имеются меловые пещеры. Первые монахи поселились в XIV или XV веках

далее

Пасхальная живопись

 Илья Каверзнев

Далее