Запахи отходов, фекалий, трупов, человеческих тел, рынков и парфюмерных магазинов — и что о них думали врачи и простые парижане.

 

 

 

Еще Карамзин, путешествовавший по революционной Франции 1790 года, был потрясен парижским сочетанием роскоши и нищеты. Соотечественникам он советовал задержаться на террасе сада Тюильри, откуда Париж выглядел величественным и не шокировал обоняние путешественника. Идти дальше Карамзин не советовал — чтобы не встретить «тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира — кучу гнилых яблок и сельдей»:

 

«…везде грязь и даже кровь, текущую ручьями из мясных рядов, — зажмете нос и закроете глаза. Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземельные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. Ступите еще шаг, и вдруг повеет на вас благоухание счастливой Аравии или, по крайней мере, цветущих лугов прованских: значит, что вы подошли к одной из тех лавок, в которых продаются духи и помада и которых здесь множество. Одним словом, что шаг, то новая атмосфера, то новые предметы роскоши или самой отвратительной нечистоты — так, что вы должны будете назвать Париж самым великолепным и самым гадким, самым благовонным и самым вонючим городом. Улицы все без исключения узки и темны от огромности домов, славная Сент-Оноре всех длиннее, всех шумнее и всех грязнее».

«Письма русского путешественника»

(1789–1801)

 

Этот контраст, только усилившийся к эпохе Реставрации, имел и ощутимое обонятельное измерение. Сорок с лишним лет спустя сын Карамзина Андрей в письме сестре так описывал свое прибытие во французскую столицу:

«…ближе, ближе, — завоняло! ужасно завоняло! Ура!!! Мы приехали!»

А. Н. Карамзин.

 

Из письма к Е. Н. Карамзиной, январь 1837 года Письмо Карамзина-младшего чуть ли не дословно перекликается с ламентациями автора отчета парижского Совета по охранению народного здравия, который в 1827 году горестно восклицал:

 

«Поезжайте нынче из Парижа, выбирайте любую дорогу, и вам непременно встретится множество возов с нечистотами, и в каждый миг на вас может повеять смрадом кучи отбросов. Гнилостные эманации знаменуют собой все подъезды к столице. Вскоре, задолго до того, как покажутся вершины монументов и крыши зданий, обоняние даст вам знать, что вы приближаетесь к первому городу на свете».

Жан Габриэль Виктор де Молеон.

«Общий отчет о состоянии народного здравия»   

 

 

 

 

Свалки и уборные

В первой трети XIX века население Парижа быстро увеличивалось. Французские врачи с ужасом писали о скученности, грязи и вони: европейские города того времени еще не знали гидравлического затвора и сплавной канализации, золотари не справлялись с вывозом нечистот (делать это можно было только в ночное время), мусор часто выбрасывался прямо на улицы, а на городских окраинах разрастались свалки, распространяя удушающее зловоние.

Бытописатель Луи Себастьян Мерсье еще в 1780-х годах сравнивал Париж с болотом, где кладбищенский запах тления смешивался с вонью рынков и затхлым воздухом кофеен и модных лавок.

 

 

В эпоху Реставрации ситуация не улучшилась. При северо-восточном ветре смрад Монфокона — главной парижской свалки, находившейся на месте нынешнего района Бют-Шомон, — достигал квартала Марэ и сада Тюильри. На Монфокон свозили все отбросы Парижа, там же располагались бойни и поля для перегнивания экскрементов в навоз (мочу использовали отдельно для производства селитры).

Парижане неоднократно требовали убрать свалку еще дальше за пределы города, ссылаясь на вред подобного соседства для здоровья. Однако, хотя указ о необходимости закрыть Монфокон и перенести склад отбросов в дальнее предместье, был принят в 1817 году, воплотить его в жизнь удалось лишь в 1849-м.

 

 

 

Монфокон. Рисунок 1831 года

Помимо отходов, на Монфокон свозили больных и старых лошадей и другой домашний скот. © Bibliothèque nationale de France

 

Тем же 1849 годом датируется предложение построить бесплатные городские уборные для мужчин и женщин: до этого мужчины справляли нужду где придется, а женщины — где было удобно. Стихийными уличными писсуарами служили подворотни, тупики и набережные  .

Один из проектов оздоровления Парижа предполагал направить все сточные канавы в Сену — из соображений, что терять уже нечего; в речку Бьевр, протекавшую на территории нынешних 5-го и 13-го округов и убранную под землю в начале XX века, сливали отходы бесчисленные красильни и гобеленовая мануфактура (фабрика существует до сих пор, ее именем названа нынешняя станция метро Les Gobelins).

 

Здоровье и публичная гигиена

 

О страхе перед миазмами свидетельствуют бесчисленные жалобы парижан: на смрад и вонь обеих городских рек, на угольный дым и копоть (с 1839 года Париж перешел на угольное отопление), на бойни и красильни, на фабрики по производству резины, битума и макадама  , на запах фонарного газа, который тогда только начинали использовать для освещения улиц в центре города.

Но некоторые привычные запахи не привлекали внимания обывателей: например, вездесущие ароматы конского навоза и мочи, окрашивавших парижскую пыль в желтый цвет, поначалу беспокоили только врачей-гигиенистов.

 

Жозеф Луи Гей-Люссак.

Литография Зефирена Бильяра. Не позднее 1861 года

© Wellcome Library, London

 

В конце XVIII — начале XIX века запахи, возникшие в результате брожения, гниения и разложения органических веществ (фекалий, отбросов, трупов людей и животных), считались не просто неприятными.

Благодаря миазматической теории патогенеза, сформулированной в 1750–60-х годах, в них видели причину «повальных и заразительных болезней», то есть эпидемий и инфекций: дурным запахам — миазмам, испарениям и «вапёрам» (то есть «парам»), поднимавшимся из почвы и стоячей воды, грязи и отбросов, — приписывалась способность проникать в человеческий организм через дыхательные пути и сквозь кожу, возмущать и отравлять жизненные соки («гуморы»).

Запахи и их источ­ники старались рассортировать по видам, опасные миазмы — ассенизировать (буквально — «оздоровить»).

 

 

 

 

Для сортировки и оценки запахов медики и химики пытались использовать старые классификации Линнея, Галлера, Лорри и Вирея  , гипотезы Фуркруа и Бертолле об ароматических частицах, растворенных в воздухе  , и недавние открытия Александра фон Гумбольдта, Гей-Люссака, Дюма и Буссенго  : так появилось понятие «норма объема воздуха», которая рассчитывалась исходя из соотношения кислорода и углекислого газа.

Вооружившись этой нормой, врачи измеряли уровень спертости воздуха в публичных местах, от церквей до тюрем.  

 

 

 

 

В конце XVIII века во Франции возникла публичная гигиена — представление о здоровье общества в целом, для поддержки которого формировалась система различных институтов, от врачей-инспекторов до парижского Совета по охранению народного здравия.

Историки связывают появление публичной гигиены с новым буржуазным режимом существования, с увеличением индивидуальной дистанции и необходимостью сообща поддерживать чистоту и безопасность публичных мест. Уже в первые десятилетия XIX века приверженцы новой гигиенической модели дискутировали о мощении улиц, сточных водах, вентиляции квартир и театров, личной гигиене — она сводилась преимущественно к умыванию и смене белья — и чистоте воздуха.

 

 

Фото: Жюль Жерве-Куртельмон

/начало ХХ века/

 

Например, в 1831 году в свежеучрежденном журнале «Анналы общественной гигиены и судебной медицины» обсуждалась необходимость очищения воздуха в Латинском квартале: для этого следовало тщательно собирать не только содержимое ночных горшков, но и человеческий жир, накапливавшийся в анатомическом театре Сорбонны.

При этом экскременты и другие источающие смрад отбросы считались полезным удобрением и избавляться от них бесповоротно было немыслимой растратой ресурсов.

Объектами исследовательского внимания врачей-гигиенистов стали также наводнившие городские улицы ветошники и старьевщики.  

 

 

Дезодорация

 

 

Избавиться от вредных запахов можно было с помощью дезодорации: для этого повсеместно использовались курения, опрыскивания жавелевой водой  и, с 1824 года, раствором хлорной извести.

Дижонский химик Антуан Лабаррак, открывший замечательные свойства хлорки убивать вонь (и придавать специфический аромат уборным, писсуарам, казармам и моргам), был даже удостоен чести дезодорировать тело Людовика XVIII, умершего от подагры и заражения крови и распространявшего невыносимый запах.

Во время Июльской революции 1830 года раствором хлорной извести опрыскивали трупы погибших около Лувра и штабеля тел, сваленных в церкви Святого Евстафия, а когда через два года во Францию пришла холера, префект Жиске издал указ о дезодорации хлоркой сточных канав, мостовых и мясных рядов на рынке.

 

 

Рынки  

 

Рынок Ле-Аль. Картина Джузеппе Канеллы. 1828 год

© Musee de la Ville de Paris, Musee Carnavalet, Paris, France / Archives Charmet / Bridgeman Images

 

 

Запахи парижских рынков — не только Центрального (Ле-Аля), предшест­венника крытого рынка «Чрево Парижа», который фигурирует в романе Золя (1871), но и бесчис­ленных квартальных торжищ — также вызывали ужас носителей нового гигиенического сознания.

 

Луи Себастьян Мерсье считал, что все рынки Парижа «грязны, отвратительны»:

«Они представляют собой сплошной хаос, в котором все продоволь­ственные припасы нагромождены в полнейшем беспорядке. <…> Какой-то общий отпечаток скупости лежит на всех современных постройках и мешает созданию чего-либо величественного. Рыбные ряды распространяют зловоние. <…> Во всем мире никто, кроме парижанина, не станет есть то, что так отвратительно пахнет. Когда же его в этом упрекают, он говорит: „Не знаешь, чего бы поесть, а ужинать ведь надо“.

И ужинает полупротухшей рыбой, а потом болеет».

«Картины Парижа»

 

По мнению гигиенистов, опасность рынков заключалась, во-первых, в продуктах животного происхождения, подверженных органическому разложению, и, во-вторых, в смешении различных запахов: в отсутствие герметичной упаковки эманации различных продуктов влияли друг на друга, образовывая миазмы. 

 

Запахи жилья

 

Но главным объектом ольфакторного  беспокойства служил «жилой воздух» — атмосфера квартир и домов.

В эпоху Июльской монархии возникло понятие «миазматического сродства»: считалось, что свой особенный запах есть у каждого обиталища и складывается он из запаха здания и телесных испарений обитателей.

Соответственно, чем больше народу жило в доме, чем теснее стояли строения на улице, тем выше был риск болезнетворных миазмов, накапливающихся в стенах.

С этой точки зрения главными рассадниками болезней были пансионы — где все время менялись постояльцы, и конторы —с их бесконечной чередой просителей разного социального достоинства.

 

 

В романах Бальзака и те и другие описаны с нескрываемым отвращением:  

 

«В этой первой комнате стоит особый запах; он не имеет соответ­ствующего наименования в нашем языке, но его следовало бы назвать запахом пансиона. В нем чувствуется затхлость, плесень, гниль; он вызывает содрогание, бьет чем-то мозглым в нос, пропитывает собой одежду, отдает столовой, где кончили обедать, зловонной кухмистерской, лакейской, кучерской.

Описать его, быть может, и удастся, когда изыщут способ выделить все тошнотворные составные его части — особые, болезненные запахи, исходящие от каждого молодого или старого нахлебника…

Ароматы пищи так основательно смешивались здесь с чадом жарко натопленной печки, с непередава­емым запахом, свойственным адвокатским конторам и залежавшимся бумагам, что даже зловоние лисьей норы было бы здесь нечувствительным».

«Отец Горио» (1832)

 

Посещение бедных.

Иллюстрация из Le Magasin pittoresque. 1844 год

© Bibliothèque nationale de France

 

Чтобы избежать смешения запахов внутри жилья, врачи советовали проветривание и вентиляцию комнат — балдахины над кроватями, мешавшие циркуляции воздуха, исчезли из буржуазных спален как вредные для здоровья. Также из спальни в будуар переехала обувь.

 

 

В 1830-е годы среди состоятельных парижан утверждались новые правила телесной гигиены, подразумевавшие регулярные ванны (один раз в две недели), частую перемену белья (один-два раза в неделю), ежедневную чистку всех зубов для поддержания свежести дыхания (до этого было принято чистить лишь передние зубы) и отказ от сильных парфюмерных ароматов.

 

 

А вот что пишет на эту тему  русская туристка Анастасия в своем посте  "Мифы о Париже или чем пахнет самый романтичный город мира" 18 апреля 2014 года.

 

"Первый образ, возникающий в моем сознании при слове «Париж», это флакон Chanel № 5. Ну, а дальше следует весь остальной арсенал бутылочек, способный занять любую посетительницу парфюмерного магазина на долгие часы. И очень хочется верить, что эти чудные запахи разлиты в своем родном городе повсюду. Но! Первое, что поразило меня после прохода таможенных формальностей в аэропорту Orly, это сильный запах … человеческой мочи. И вот этот не самый приятный запах в городе ощущается повсюду. Где-то слабее, где-то сильнее. Но он вездесущ.

 

 

Нет, конечно, на улицах пахнет и духами, и кофе, и вкусной едой, и цветущими деревьями, и розами (май все-таки), но сквозь сонм этих приятных запахов пробивается этот спутник любого туалета. И своего апогея он достигает на вершине Монмартра, у подножия великолепного Сакре-Кёра. Моя «голубая мечта» юности разбилась здесь вдребезги. Долгие годы я лелеяла мысль, что окажусь здесь с круассаном и стаканчиком кофе, сяду на ступени и буду любоваться видом лежащего внизу города. Но не тут-то было!

Сначала я долго продиралась сквозь толпу туристов и местных бездельников. Кофе остыл, круассан поломался. Дальше дело пошло еще хуже. Добравшись до края смотровой площадки я уже было собралась приступить к созерцанию, но увы, тут выглянуло солнце, лучи его начали греть землю, и невыносимый запах заполнил все пространство. Даже не знаю почему так.

 

 

Туалетов в городе вроде бы более чем достаточно. Наверное, дикие арабские юноши, слоняющиеся огромными толпами во всех знаковых местах города и непривычные к такой цивилизации, предпочитают справлять нужду, как у себя на родине — в ближайших кустах. В общем, флакон духов в сумке в Париже — вещь такая же необходимая, как кредитка.

 

Мария Пироговская. Arzamas