"И все-таки славословить Тебя хочет человек, частица созданий Твоих. Ты услаждаешь нас этим славословием, ибо Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе" (блаж. Августин).
Величие Лютера состоит в том, что у него был дар различения. Он был воспитан в контексте литургии и жил в нем. Он желал сохранить в литургии все, что только можно сохранить. И он никогда не отказывался ни от какой ее части по легкомыслию, но нередко долго колебался, прежде чем, наконец, принимал решение.
У Лютера был дар различения. У него был этот великий дар Святого Духа, без которого Церковь не может существовать, потому что у него были Слово и Таинство, с которыми Дух Божий связал Себя в Церкви. Он мог судить литургию потому, что у него было единственное мерило, относительно которого ее можно судить.
Святое Евангелие, спасительная весть об оправдании грешника одной лишь верой, артикул, в котором ничем нельзя поступиться, даже если рухнут небо и земля, и ничего не останется. От этого артикула зависит не только наше спасение, но и Церковь, и литургия истинной Церкви.
После того, как западный христианский мир целую тысячу лет, еще со времен Августина, силился понять смысл слов древнего Символа Веры о вечном Сыне Божьем: «Для нас людей и для нашего спасения сошедшего с небес... и распятого...», — Лютер предложил ответ. Это был ответ на вопрос о том, что такое спасение. Это был ответ на вопрос о том, в чем смысл Евангелия как вести о спасении.
В церкви необходимо возродить память об умерших. Одна из причин большой привлекательности католицизма в наши дни заключается в том, что он сохранил эту память, а протестантизм, в том числе и лютеранство, ее утратил. Таким образом, вопреки всем заверениям в обратном, протестантизм в большей или меньшей степени превратился в религию, ограниченную этой частью вечности. В этом общении [«общении святых» из Символа Веры] мы все едины с теми, кто «с верой ушел прежде нас и почил с миром». Мы вспоминаем их не только в гимнах нашей церкви о смерти и вечности, но и в молитвах, в которых Евхаристия называется «нашими небесами на земле». Но что касается ходатайственных молитв за усопших, нам ничего о них не известно и не может быть известно, пока правилом литургии остается Евангелие. Мы ничего не можем сказать о том, что богословы в любопытстве своем называют «промежуточным состоянием» между смертью и воскресением. Вместе с Лютером мы воздерживаемся от любых высказываний по этому поводу, поскольку нам, конечно же, ничего не известно о том, что значит время для Бога и для того, кто был призван «из времени сего». Мы можем верить лишь в то, что открыто нам в Его Слове.
— Hermann Sasse. Letters to Lutheran Pastors III:52-54
Всякий раз, когда современные экуменические заявления и богословские декларации предлагаются в качестве исчерпывающего толкования вероисповедных документов XVI века, нам следует быть очень осторожными. То, что исповедовалось во времена Реформации, следует, скорее, толковать само собой и считать это исповедание эталоном, относительно которого следует оценивать богословские документы, написанные в наши дни. И если мы сравним ясный язык отцов с зачастую неопределенными и расплывчатыми выражениями, которые употребляются сегодня, мы увидим, что сегодняшнее христианство, судя по всему, неспособно объяснить миру, что такое Евангелие на самом деле. Нравится нам это или нет, но единодушия в этом вопросе нет, а раз нет согласия в понимании Евангелия, христианство также неспособно объяснить миру и то, что представляет собой Закон Божий.
Тех, кто пытается заработать спасение собственными заслугами можно найти везде, потому что душевному человеку присуще мыслить и поступать таким образом. Подобное отношение можно найти среди язычников, в иудаизме и среди христиан. На первый взгляд, зрелище их «святой» жизни всегда впечатляет. Однако мы должны понимать, что отличить христианина по его видимой святости, по тому, в какой степени он исполняет заповеди, невозможно. Евреи знают заповеди столь же хорошо; даже язычникам они известны. Если святость христианина заключается в соблюдении заповедей и добрых делах, почему только христиан можно считать святыми? Почему не набожных евреев или благородных язычников? Христианин никогда не может полагаться на собственную праведность или основывать свое спасение на том, что он в силах сделать. Скорее, он опирается на одну лишь праведность Христа. Это сотериологический принцип, вытекающий из новозаветной христологии. Христианин, с верой устремляющий свой взор к Агнцу на Голгофе, знает, что он всегда может принять благодать от Бога, но никогда ничего не может Ему дать.
Исповедание веры, богословие, «ортодоксальная» теология, которые не заключают в себе восхваление Бога, почти наверняка ошибочны. Конфессиональная, или исповедующая церковь, заинтересованная лишь в доктринальном исповедании, но не в исповедании как покаянии и восхвалении Бога, не может быть поистине конфессиональной церковью. Действительно великие богословы церкви — такие, как Амвросий Медиоланский, Василий Великий, Фома Аквинский, Лютер — всегда были одновременно и великими литургистами. Шлейермахер и Ритчль в этом старом понимании слова не были богословами вообще. Их богословие невозможно выразить в песне или молитве.
Задача служения — в точности и исключительно та же самая, что была возложена на апостолов, а именно, проповедовать чистое Евангелие, преподавать те Таинства, которые были установлены Христом, и ничего более. Только с позиций глубокого понимания этого факта духовное служение может быть обновлено. Благодаря нынешнему чрезмерному акценту на организационную сторону жизни церкви к духовному служению прибавилось многое — вплоть до церковно-политического фиглярства, на которое нынешние епископы попусту тратят свое и чужое время. Это всего лишь игра в церковь, лишенная какой-либо реальной ценности. Любая проповедь, даже прочитанная в маленьком приходе, стоит больше, чем конференции, на которых обсуждаются великие церковные резолюции относительно федеральной конституции, атомной бомбы или двухсотлетнего юбилея Гёте.
Пастор и Матфея 18. — Пастору не дозволяется принимать жалобы на грехи других людей, если они не общеизвестны, и если с лицами, совершившими такие грехи, еще не поговорили наедине и в присутствии свидетелей; а когда это было сделано — только если беседа не принесла желаемого результата. Пастор как лицо официальное должен брать на себя заботу только о тех грехах, которым он сам был свидетелем, или же в рамках третьего шага братского обличения. Более того, пастор должен напомнить жалующемуся, что тот сам нарушает божественное установление, и увещевать его пойти и поступить по заповеди Христовой. Позор, если пастор позволяет, чтобы его жилище сделалось свалкой для всевозможных слухов; и еще хуже, если пастор использует подобные слухи для составления воскресной проповеди. Лютер говорит: «Тот, кто не соблюдает порядок, установленный Христом в Мф. 18, не имеет в виду ничего доброго».
— John H. C. Fritz. Pastoral Theology (Fort-Wayne, IN: Concordia Theological Seminary Press, 1984. Reprint edtion), p. 235.
Однако есть кое-что, чем Церковь должна заниматься всегда: проповедовать Закон и Евангелие не в вакууме, но в конкретной ситуации людей, к которым она обращается. И часть этой задачи заключается в том, чтобы знать, во что она верит; чему учит Божье Слово; в чем состоит неизменная, вневременная миссия Церкви.
И лютеранское, и реформатское богословие говорят о трех применениях Закона, однако из структурного сходства не вытекает доктринальное согласие. Лютеране подчеркивают обвинительную функцию Закона (Второе Применение), тогда как реформаты делают акцент на Законе как руководстве для христианской жизни (Третье Применение). Это соответствует приоритету, который реформаты отдают освящению перед оправданием... [Иначе говоря,] реформаты соглашаются с лютеранами в том, что естественный закон является основой человеческого общества, и что узнать о Втором Применении Закона можно только через особое откровение. Если в отношении первых двух применений Закона между лютеранами и реформатами нет абсолютного единодушия, то в их подходе к определению Третьего Применения становится совершенно очевидным фундаментальное различие между ними...
Воскресенье, 01 Февраля 2015 г. 05:45
+ в цитатник
Фактом Своей жизни в нас Христос ничего не делает для оправдания или освящения нашего ближнего. Именно этого в былые времена так и не поняли пиетисты. Присутствие Христа в пиетисте не приносит пользу никому, кроме самого пиетиста. Фундаментальное заблуждение пиетизма заключается в том, что он не желает признать этот простой факт. Лютеранское богословие действительно исповедует, что Христос живет в каждом христианине и, конечно, в кафолической церкви, однако лютеранское богословие не говорит ни о чем, живущем в нас. Оно всегда указывает вовне нас. Таким образом, мы говорим о «отправлении Таинств», потому что можем распознать или определить, что мы живем во Христе, не иначе, чем обратив свой взор ко внешним Слову и Таинству, которые приходят к нам извне. Отправлять можно только то, что что тебе доверили отправлять. Теперь же в роли точки присутствия Богочеловека выступает не «отправление Таинств», а присутствие Христа в «сакраментальной жизни церкви». Присутствие Христа в нас и через нас в роли Его сакраментального присутствия, которое «преобразует и обновляет культуру», — это нечто бесконечно далекое от учения лютеранских вероисповедных книг. Это учение не основывается на лютеранских исповеданиях. Здесь мы имеем дело со своего рода корпоративным пиетизмом в стиле «мы свидетельствуем... о живущем в нас Христе» — в отличие от персонального или индивидуалистического пиетизма, который свидетельствует о Христе, живущем во мне. Лютеранин предлагает людям смотреть не на нас и не на меня, но только лишь на Иисуса, Который для нас. Лютеранское сакраментальное богословие заключается именно в том, что Иисус, преданный за нас при Своем Первом Пришествии, подается нам здесь и сейчас (см. 1 Иоанна 5:6, 8).
Если церковь позволяет одному из своих учителей, вопреки клятве, принесенной им при ординации в служители, впасть в лжеучение, можно с уверенностью сказать: надежды на то, что церковь переживет [эти трудные времена], больше нет. Если церковь молчит, когда ее пасторы проповедуют реформатское учение о Таинствах, это может послужить им извинением, поскольку во время обучения они не имели возможности ознакомиться с лютеранским учением. И когда церковь безропотно принимает призвание учителя, преподающего Крещение и Вечерю в кальвинистской манере, она тем самым провозглашает, что по существу готова терпеть подобные учения. В таком случае сама церковь исключает любую возможность доктринальной дисциплины. В таком случае она исключает возможность восстановления дисциплины применительно к тому, каким образом Вечеря Господня совершается в ее пределах. В таком случае она не может двигаться в сторону возрождения конфессионально верной евангелическо-лютеранской церкви. И в таком случае, по существу, возникает общение Алтаря с реформатами. В таком случае церковью можно назвать и «Объединенную евангелическо-лютеранскую церковь», в которой упразднены все границы церковности, в соответствии с нашими вероисповедными книгами отделяющие истинную католическую, ортодоксальную церковь в новозаветном ее понимании от фанатических сект [schwaermerischen Sekten].
Великая ересь сегодняшней церкви заключается в том, что мы думаем, будто мы — в шоу-бизнесе. Эйден Тоузер полагал, что это так, еще в 50-60-х годах прошлого века. Члены Церкви «хотят, чтобы их развлекали, назидая». Тоузер сказал это в 1962 году. Уже тогда его огорчало, что «в большинстве случаев едва ли возможно затащить кого-нибудь на собрание, если единственным привлекательным моментом является Бог».
Странно и тревожно, что в последние десять лет бестселлером в евангельских кругах стало причудливое описание небес, основанное на фантазиях четырехлетнего мальчика. (Хотите верьте, хотите нет, но и «Целеустремленной жизни», и «Молитве Иависа» уже больше десяти лет.) Проталкивание фантастических сочинений о загробной жизни под видом документальной литературы — вот новая большая фишка в мире евангельского книжного издательства.
Христианская Церковь может и должна проявлять терпение к заблуждающимся и стремиться устранить заблуждение посредством наставления. Но Церковь ни в коем случае не может и не должна предоставлять заблуждению равные права с истиной. В противном случае она отвергает саму истину. Истина по самой своей природе противостоит заблуждению. Истина, которая более не исключает заблуждения, но предоставляет ему права гражданства, одновременно eo ipso лишает себя права называться истиной. Лютер уместным образом замечает: «Всякий, кто действительно считает свое учение, свою веру и свое исповедание истинным, правильным и несомненным, не может оставаться в одном стойле с теми, кто проповедует ложное учение или придерживается его». Унионизм в принципе упраздняет различие между истиной и заблуждением.
Никогда не перестаешь удивляться тому, как научные мифы воспроизводятся снова и снова, ad nouseam. Все мы слышали абсурдный миф, будто люди некогда считали Землю плоской, но есть и более пагубный (поскольку речь идет о репутации человека) миф, будто протестантские реформаторы, Лютер и Кальвин, с пеной у рта выступали против взглядов Коперника. На самом же деле, вы не найдете в их книгах, письмах, проповедях или иных сочинениях ни единого отрывке, где бы имя Коперника хотя бы упоминалось. Однако в учебниках, как ни удивительно, говорится, что «Лютер нападал на Коперника» (Berman and Evans, Exploring the Cosmos).
Реформация — это было время, когда люди напились допьяна, до слепоты, до нестояния на ногах, найдя в пыльных подвалах позднего Средневековья целый погребок, битком набитый полуторастолетней, двухсотградусной Благодатью — мириадами бутылок чистого дистиллята Писания, один глоток которого убедит любого, что Бог спасает нас без чьей-либо помощи. Слово Евангелия — после того, как люди столетиями пытались вознести себя на небеса, заботясь о совершенстве собственных усилий, — вдруг обернулось простым и понятным объявлением, что спасенные оказались дома еще до того, как отправились в путь... Благодать следовало употреблять неразбавленной: без воды, без льда и уж конечно без имбирного пива; ни добродетели, ни пороки, ни цветы, расцветающие весной сверхдуховности, не должны были портить букет.
– Robert Farrar Capon. Between Noon and Three, pp. 114-115
Понедельник, 29 Декабря 2014 г. 01:45
+ в цитатник
Термин «богословие креста», очевидно, не означает, что для богослова церковный год сужается до размеров одной только Страстной Пятницы. Скорее, он означает, что Рождество, Пасха и Пятидесятница не могут быть поняты без Страстной Пятницы... Все всегда понимается, начиная от креста, потому что в кресте сокрыта глубочайшая суть откровения Божьего.
Церкви пришлось пройти долгий путь, прежде чем она смогла в полной мере прояснить свое понимание креста Христова с помощью Лютеровского богословия креста.
О том, как мала была роль богословия креста в древней Церкви, говорили многие. Да, Церковь первых веков, как и Церковь последующих столетий, жила смертью Христовой и признавала этот факт. Смерть Господа является нынешней реальностью каждое воскресенье и всякий раз, когда мы совершаем Вечерю Господню (никакой другой Вечери никогда не было!).
Едва ли отцы Церкви цитировали какой-либо другой отрывок из Ветхого Завета так же часто, как они цитировали 53-ю главу Исаии. Крестное знамение было устоявшимся обычаем среди христиан уже ко второму веку, и все-таки христианское искусство той эпохи рассказывало о нашем искуплении с помощью ветхозаветных образов, а не сцен страстей Христовых.
Литургия — это Слово в действии. Это продолжающаяся ныне работа воплощенного Слова, Иисуса Христа, распятого, воскресшего и царствующего Богочеловека, Который благодаря Своей спасительной смерти и воскресению владычествует над миром. Подобно тому, как в первый день по Воскресении Иисус явился напуганным, прячущимся за закрытыми дверями ученикам, чтобы возвестить им Свой мир и показать им Свои раны (Ин. 20:20), сегодня в Литургии Тот же самый Иисус являет Себя столь же напуганным и прячущимся за закрытыми дверями ученикам, чтобы возвестить им Свой мир и показать им Свои раны в Слове и Вечере Его Тела и Крови. Поскольку литургия — это Слово в действии, правильное название литургии — Богослужение, или Божественное служение. Литургия — это Божья leiturgia, Его публичное служение падшему творению через Иисуса Христа в Святом Духе. Здесь Отец создает Себе истинных поклонников, поклоняющихся Ему в духе и истине (Ин. 4:23-24). Божья литургия для жизни мира — это поступки и слова Иисуса. Слова Иисуса есть дух и жизнь, потому что Иисус есть путь, истина и жизнь (Ин. 6:63; 14: 6). Его слова очищают (Ин. 15:3). Слова Иисуса доносят до нас плод раз и навсегда совершенного Им на кресте искупления. Голгофские дары прощения, жизни и спасения лично предлагаются, вручаются и вменяются грешнику.