..Есть такая легенда: однажды была большая засуха и погибло все, что выращивали люди. Наступил голод среди людей. И тогда фламинго кормили людей своим собственным мясом, выклевывая кусочки. Кровь текла по белым перьям и окрашивала их в розовый цвет. С тех пор фламинго приобрели этот цвет навсегда…в память о совершенном им поступке. Странная по жестокости своей легенда. Вряд ли многих людей могли спасти фламинго, выклевывая свое собственное мясо…да и нужно ли было спасать кого-либо, терзая и возможно умерщвляя себя? Легенда эта, конечно, не имеет ничего общего с научным обоснованием цвета перьев фламинго. Она придумана людьми…и не напрасно. Не имеет ли она прямого отношения к искусству?
Горящее сердце Данко? Красиво? Вот это Поступок! Боже, боже…Человек рассек свою грудь, вынул оттуда сердце, чтобы осветить путь толпе, неблагодарной, жадной и невежественной.
Не так ли поступают писатели? Приступы падучей, написанные собственной кровью строки «До свиданья, друг мой», изгнания, казни, тюрьмы, бессонные ночи, долги, беспутная жизнь…И мы ценим только тех из них, кто пишет кровью. «Сколько-нибудь стоящая книга всегда возникает прямо из жизни и писать ее надо собственной кровью» (Олдингтон «Смерть героя»). Нам мало! Мы хотим катарсис! Мы хотим испытать потрясение! И мы правы в этом своем стремлении, как были правы голодные люди, съедающие плоть живых птиц. Мы хотим горячей живой крови, она дает нам силы, она очищает нас. Каждый раз, когда я вижу, как на сцене актер разрывает передо мной свою душу, и заставляет меня испытывать сильнейшие переживания, я чувствую себя людоедом! Я в исступлении кричу музыканту, стершему пальцы в кровь: «Бис!» Тому, кто бережет себя, мы выказываем презрение, мы любим тех, кто приходит на сцену из кардиологических центров или психиатрических больниц, мы любим тех, кто работает на «полную». «Раскалю я себя, распалю!!» И мы правы в этом своем желании, потому что фламинго кормили людей добровольно, потому что они сами не могли не рвать свою плоть. «Я сам кричу себе: «Трави!»- И напрягаю грудь. – В твоей запекшейся крови Увязнет кто-нибудь!»Что говорить, если даже в милой итальянской песенке XVII века поется:
Амариллис, любовь моя!Разве не знаешь ты, о вожделение моего сердца, Как я люблю тебя?Поверь в это, но если страхи все же посещают тебя..И сомнения мучают,Вскрой мою грудь..И ты увидишь буквы на моем сердце:Амариллис – моя любовь
..Мы отказываемся от корриды как от жестокого зрелища, мы приходим в ужас при мысли, что бои гладиаторов привлекали такое количество зрителей. Но мы радостно восклицаем: «Какая самоотдача!» Нас, вообщем-то незлых и милых людей, охватывает радость в то время, когда к актеру уже мчится реанимационная машина. Возлюбленным нашим нравится любоваться зрелищем растерзанного сердца с горящими буковками. «Ах, как мило! Как он действительно меня любила..» Но в этом нет нашей вины. Таков страшный закон, мистическая необходимость, чудовищная цена. Искусство – это роскошь, доступная только человеку. И сколько бы мы ни объяснялись в любви какому-либо автору, мы все равно проголодаемся и запросим у него новых и новых произведений, а взамен принесем ему наши невзгоды, наши душевные нечистоты.
Я с ношей моей иду,спотыкаюсь,ползу дальше на север,туда,где в тисках бесконечной тоски пальцами волн вечно грудь рвет
океан-изувер.Я добреду – усталый,в последнем бреду брошу вашу слезу темному богу гроз у истока звериных вер.