Их брак сейчас бы назвали шведской семьей. Помимо законного супруга Катенька имела еще с полдюжины любовников. Михаил платил ей той же монетой - волочился за каждой юбкой. Неудивительно, что из пяти дочерей только одна - третья по счету Елизавета - оказалась похожа на отца.

К грядущему 200-летнему юбилею Отечественной войны 1812 года готовится издание фундаментальной биографии Михаила Голенищева-Кутузова. В ней предполагается впервые обнародовать шокирующие факты интимной жизни великого полководца.

Благодаря "Гусарской балладе" и "Войне и миру" в нашем сознании утвердился образ благодушного, вечно спящего старичка. Но светлейший не всегда был такой развалиной. В молодости гвардейский офицер Голенищев мог целую ночь заниматься любовью одновременно с тремя фрейлинами, а утром как ни в чем не бывало руководить разводом караула. Его сексуальные навыки и стали главной причиной того, что Катенька Бибикова, первая красавица при дворе, выбрала вечно безденежного, к тому же одноглазого Кутузова в мужья.

Их брак сейчас бы назвали шведской семьей. Помимо законного супруга Катенька имела еще с полдюжины любовников. Михаил платил ей той же монетой - волочился за каждой юбкой. Неудивительно, что из пяти дочерей только одна - третья по счету Елизавета - оказалась похожа на отца.

Веселая жизнь для Кутузова закончилась летом 1778 года. Во время осады Очакова пуля пробила ему голову, пройдя в считаных миллиметрах от левого здорового глаза (правый глаз будущий фельдмаршал потерял за четыре года до этого при ликвидации турецкого десанта под Алуштой). Видимо, был задет мозг, потому что с той поры военачальник стал набирать вес и уже не мог заниматься "этим" всю ночь - его хватало максимум на час. А еще он стал очень осторожным и перестал лезть под пули. Перемены не укрылись от глаз фельдмаршала Суворова, и тот упросил императрицу отправить беднягу в отставку. Без должности генерал не остался и вскоре был назначен послом в Османскую империю.

Подарок султана

В ту пору в Стамбуле правил султан Селим III, который пытался реформировать огромную империю. "Но из его многочисленных начинаний ничего не вышло, - сетовал известный турецкий историк Ахмед Алтынай. - Кроме одного: открылся "маленький сераль" - пансион, в котором с 10-летнего возраста готовили будущих жен и наложниц султана. У воспитанниц было только три предмета - изучение Камасутры, танцы и премудрости орального секса, в котором, как утверждали знатоки, "леденцам" (по-турецки sekeri), как их тогда звали, не было равных. И когда султан узнал, что русского посла мучают страшные головные боли из-за ранений, он распорядился отвезти Кутузова в "сераль".

Испытав огромное облегчение после первого визита, генерал-посол попросил у султана разрешения время от времени навещать "леденцов". За год Кутузов так пристрастился к юным созданиям, что даже не хотел возвращаться на родину. Прослышав об отъезде педофила, султан сделал ему на прощание презент - лучшую юную наложницу по прозвищу Медовый ротик. В подорожной Кутузов записал ее как дворовую повариху Катьку. А было той "поварихе" всего 13 лет!

Катька прожила с генералом три года, после чего получила отставку. На смену "басурманке" пришла стопроцентно русская девушка, 14-летняя Фроська - дочь старосты из любимого поместья Горошки. Она также продержалась до 16-летия. Из немалого списка юных пассий полководца выделим некую Нюрку, которая грела постель генералу во время войны 1805 года. Нюрка стала первой из "сосалок" (так подчиненные Кутузова прозвали его подружек), которую генерал взял в действующую армию, переодев в казака-денщика. Правда, неожиданный приезд императора заставил сластолюбца отослать Нюрку в тыл.

Последняя любовь

В 1811 году Кутузова отправили в Молдавию воевать против столь любимых им турок. К тому времени генералу уже шел 67-й год, он весил около 130 килограммов и спал по 12 часов в сутки. Как раз накануне назначения Фроське исполнилось 16 лет, а значит, она потеряла всякую ценность. Замена нашлась в Кишиневе. Казаки отбили у турок невольничий караван, где среди пленниц обнаружились три очень красивых молдаванки в возрасте от 12 до 14 лет. Добрый дедушка Кутузов поселил их у себя. Когда до Петербурга дошли слухи о генеральском гареме, император Александр отправил в Молдавию для проверки адмирала Чичагова. Обнаружив многочисленные факты преступлений и аморалки командующего, Чичагов предложил изгнать Кутузова с позором из армии и лишить пенсии. Но подписать бумагу Александр не успел - великая армия Наполеона вторглась в Россию.

Эта весть застала Михаила Илларионовича в объятиях своей последней любви - 15-летней молдаванки, которую все звали Василисой, а сам он Васькой. Кутузов не желал воевать, тем более против Наполеона, которого после Аустерлица побаивался. Императору кандидатура престарелого сластолюбца во главе русских войск откровенно претила, но более опытного генерала с русской фамилией не нашлось. И Александр даже разрешил взять Ваську в войска и оформить в качестве личного ординарца в чине унтер-офицера.

Подвиг унтер-офицерши

Как кощунственно это ни прозвучит, но если бы не Васька, Отечественная война 1812 года могла бы сложиться совсем по-другому! Пылкая молдаванка сделала все возможное, чтобы поддерживать дряхлого главкома в более-менее приличной форме. "Она проводила с ним все ночи, а накануне важных совещаний оказывала фельдмаршалу оральную милость, - иронизировал в своем письме родным один из младших офицеров русского Генштаба. - Это единственное средство, способное хоть ненадолго взбодрить старичка". Один из таких сеансов прошел в палатке прямо в разгар Бородинского сражения. Кутузов так взбодрился, что впервые за день приказал казакам атаковать.

Васька находилась при главкоме до его последнего вздоха. Светлейший умер во сне в ее объятиях в прусском городке Бунцлау 16 апреля 1813 года. А спустя неделю новый главнокомандующий Витгенштейн издал приказ об увольнении из армии личного ординарца покойного - унтер-офицера Василия Иванова (под таким псевдонимом числилась Васька) и о препровождении его под конвоем по месту жительства в Кишинев. Как сложилась ее дальнейшая судьба, неизвестно, но вряд ли трагично. Ведь в завещании Кутузов отписал любимой "сосалке" огромные по тем временам деньги - 500 рублей. Поскольку Михаил Илларионович был в долгах как в шелках, платить пришлось императору Александру Благословенному!

Источник: Спид-инфо

«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».

Интересен случай Льва Толстого. В юности он вел чрезвычайно интенсивную гетеросексуальную жизнь, в чем постоянно каялся. В то же время в дневнике 23-летнего Толстого (запись от 29 ноября 1851 г.) имеется прямое свидетельство сильных и абсолютно неприемлемых для него гомоэротических переживаний:

«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою.
В мужчин я очень часто влюблялся... Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или просто не понравиться любимому предмету, просто страх. Я влюблялся в м[ужчин], прежде чем имел понятие о возможности педрастии (sic); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову».

Перечисляя свои детские и юношеские влюбленности в мужчин. Толстой упоминает, в частности, «необъяснимую симпатию» к Готье:

«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату... Любовь моя к И[славину] испортила для меня целые 8 м[есяцев] жизни в Петербурге]. — Хотя и бессознательно, я ни о чем др[угом] не заботился, как о том, чтобы понравиться ему...
Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь; но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам».

«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».

Во второй редакции «Детства» Толстой рассказывает о своей влюбленности в Ивиных (братья Мусины-Пушкины) — он часто мечтал о них, каждом в отдельности, и плакал. Писатель подчеркивает, что это была не дружба, а именно любовь, о которой он никому не рассказывал. С возрастом такие влюбленности стали возникать реже.

В "Анне Карениной" (часть вторая, гл. 19) показаны два офицера, которых Алексей Вронский и его друзья избегают, подозревая, что они состоят в связи друг с другом. "Один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк, другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами".

В романе "Воскресение" (1899) содержится намек против слишком терпимого отношения к гомосексуализму в Петербургском обществе (которое Толстой видел как знак деградации) и описание, как незначительного образа, правительственного чиновника, который является негласным сторонником равных прав для гомосексуалистов.

Источник: p>

90 лет назад увидела свет наделавшая много шуму повесть Александра Куприна "Яма", посвященная злачным местам Киева. Писатель прекрасно разбирался в ночной жизни города конца позапрошлого века. Но когда писал свою "Яму", где затрагивал и тему ее предыстории, почему-то не нашел времени полистать старые городские газеты. Он основывался лишь на устном предании, чьих-то отрывочных воспоминаниях. Действительность же, как это часто случается, была и печальней, и курьезней писательского воображения..

Когда-то вблизи Ямской улицы в Киеве (она существует и сейчас, ведя от Байкового кладбища к центральному автовокзалу) располагалось поселение казенных и вольных ямщиков, занимавшихся извозом, - так называемая Ямская слобода или Ямки. За ними и во время Куприна "осталась темная слава как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном". Как и когда это "развеселое поселение" превратилось в район официальных домов терпимости, устное предание умалчивало. И поэтому писатель предполагал, что это произошло стихийно, как бы само собой.

Но в царской России, где все контролировалось и предопределялось свыше, стихийный процесс трансформации обычной бытовой проституции в проституцию официально признанную был полностью исключен.

Расцвет Ямы начался с громкого киевского скандала. В один из публичных домов на улице Эспланадной, почти в центре города, частенько наведывался киевский гражданский губернатор Гудыма-Левкович. Майским вечером 1885 года он навестил полюбившееся ему "заведение" и, к ужасу его "барышень", скоропостижно скончался в объятиях одной из искусных мастериц своего дела.

По городу тут же поползли самые неблагоприятные для губернского начальства слухи. Потрясенная пресса молчала. Перепуганная губернская администрация сделала к тому же большую глупость: чтобы сохранить видимость приличия, приказала воспитанницам аристократического женского пансиона графини Левашовой присутствовать на похоронах своего блудолюбивого патрона.

Возбуждение умов в городе усилилось. Разъяренный стечением этих нелепых и удивительно безобразных обстоятельств вспыльчивый генерал-губернатор Киева Дрентельн приказал немедленно истребить все гнезда разврата, а их обитательниц выслать на окраину. Но куда перевести дома терпимости, никто не знал. И тут на выручку начальству подоспели... жители Ямской улицы, которые решили, что ничего страшного не произойдет, если притоны вновь вернутся на прежнее место и принесут с собою немалые барыши хозяевам арендуемых под них усадьб. Так появилось знаменитое письмо обитателей Ямы, где - впервые в истории Киева - сами жители просили поместить на их улице городские дома терпимости!

В ироническом пересказе редакции "Киевлянина" письмо выглядело так: "На днях от жителей Ямской улицы Лыбедского участка поступило к и.д. губернатора прошение приблизительно следующего содержания: "Так как вы будете в затруднении, куда перевести дома терпимости с Эспланадной улицы, а по закону они должны быть на окраине города, то посему мы, жители Ямской улицы, заявляем, что наша улица вполне подходит под дома терпимости. Переселите их к нам, и наше благосостояние этим улучшится, потому что под такие дома квартиры идут дороже. Мы же теперь не имеем никаких доходов, а налоги и городские потребности уплачиваются нами наравне с жителями центральной части Киева".

Здесь было над чем посмеяться. Но многие жители Ямской, действительно, обогатились за счет проституток. А сама улица со временем преобразилась, похорошела, обстроилась красивыми домами. У нее был такой ухоженный, нарядный вид, будто здесь царил вечный праздник. В этот новый центр ночной жизни Киева каждый вечер (за исключением трех последних дней Страстной недели и кануна Благовещения) стекались со всего города тысячи мужчин! И четыре сотни проституток, населявших 30 с лишком домов, встречали их с вином и музыкой как "гостей", создавая иллюзию веселья и шумного наслажденья жизнью.

Видевший Яму в период ее расцвета Александр Куприн писал о ней так: "На улице точно праздник - Пасха: все окна ярко освещены, веселая музыка скрипок и роялей доносится сквозь стекла, беспрерывно подъезжают и уезжают извозчики. Во всех домах двери открыты настежь, и сквозь них видны с улицы: крутая лестница и узкий коридор вверху, и белое сверкание многогранного рефлектора лампы, и зеленые стены сеней, расписанные швейцарскими пейзажами..."

Публичные дома Ямы разделялись на три категории: дорогие - "трехрублевые", средней руки - "двухрублевые" и самого дешевого пошиба - "рублевые". Различия между ними были большие. Если в дорогих домах стояла позолоченная белая мебель, зеркала в изысканных рамах, имелись кабинеты с коврами и диванами, то в "рублевых" заведениях было грязно и скудно, и сбитые сенники на кроватях кое-как прикрывались рваными простынями и дырявыми одеялами.

Девушки растлевались сотнями

Платный разврат стал символом новых для Киева буржуазных отношений, вызывавших негодование горстки киевлян. Возмущался Николай Лесков, старые либералы и молодые демократы, особенно социалисты. Но основная масса горожан явно получала удовольствие от услуг Ямы.

Ежегодно растлевались сотни девушек, и охота на них приобретала массовый характер. Обычно "барышни" могли "прослужить" в притоне, не заболев "дурной болезнью", два-три года, не больше. Пополнение поступало в основном из села, из числа девочек и девушек, которые искали в городе работу.

Попав в трудное положение или оказавшись на улице без знакомств, связей и средств к существованию, юные крестьянки легко принимали сомнительные предложения темных дельцов, суливших им "хорошие места" и большие заработки. Впрочем, в сети этих людоловов попадались не только наивные "селянки", но и образованные горожанки. Основной прием охотников на девушек заключался в том, чтобы вырвать жертву из ее среды, перенести в незнакомую обстановку и, поставив в безвыходное положение, принудить к позорному ремеслу.

Этот нехитрый план срабатывал почти безотказно. "Киевлянин" сообщал о таком случае: "Некая г-жа Марья Ал-на, открывшая давно уже притон тайного разврата, отправилась на днях в Одессу, где пригласила к себе в качестве бонны молодую девушку К. Не зная замыслов этой дамы, К. приехала в Киев, но в доме своей госпожи не нашла обещанного места, а взамен звания бонны ей было предложено "промышлять". Несколько дней К. держали взаперти, не давая ей возможности заявить о своем положении, и только благодаря случайности полиции удалось раскрыть это дело".

В городе появились специалисты по оптовой торговле женским телом, занимавшихся вербовкой проституток и их перепродажей из одного дома терпимости в другой. Более крупные дельцы обслуживали одновременно десятки городов. В 1880-х годах Киев стал перевалочным пунктом торговли живым товаром, переправляемым из Галиции в Польшу, в гаремы и притоны Турции. "Главарем организации, - писала газета "Рада" в 1909 году, - считают одного киевского домовладельца, который до того, как поселиться в Киеве, содержал дом терпимости в одном большом городе. Собрав таким образом большие деньги, он купил в Киеве дом и снова принялся за прибыльный промысел, поставляя во всякие сомнительные заведения девушек... В организации состоит еще немало таких субъектов, которые живут не только в Киеве, но и в других городах, не исключая Константинополь".

Так что киевский легальный разврат стал той почвой, на которой взростали первые мафиозные структуры Киева... Но "заведения" Ямской никогда не подвергались гонениям властей. Хотя читавшие Куприна до сих пор считают, что Яма исчезла после того, как местная администрация "в один прекрасный день взяла и разорила дотла старинное, насиженное, ею же созданное гнездо узаконенной проституции, разметав его остатки по больницам и тюрьмам старого города". "Теперь, - пишет писатель, - вместо буйных Ямков осталась мирная, будничная окраина, в которой живут огородники, канатники, татары, свиноводы и мясники с ближайших боен".

"Быструю и скандальную гибель" Ямы Куприн... выдумал, не найдя другого эффектного финала для своей повести. На самом же деле никто ее не "разорял", и сама она никуда не "исчезала". Не выдержав конкуренции с другими притонами, появившимися во множестве по всему Киеву после революции 1905-1907 годов, Яма просто выродилась в улочку захудалых, дрянных "заведений", рассчитанных на самую нетребовательную публику. Накануне Первой мировой войны один из тамошних публичных домов посетил Александр Вертинский. И то, что он там увидел, действительно, ничем не напоминало описаний Куприна.

Дорогие кокотки приезжали в Киев "на гастроли" из Парижа и Вены

"Однажды, - пишет Вертинский, - Жорж Зенченко (староста статистов Соловцовского театра) повел меня на Ямскую улицу, где были расположены дома терпимости... Открыла нам дверь хозяйка, старая, рыжая, рыхлая, с огромным животом, с глубокими бороздами на лице, наштукатуренная до того, что с лица сыпалась пудра.

...За фортепиано сидел тапер, слепой старик с исступленным лицом и мертвыми костяшками пальцев, скрюченных подагрой, играл какой-то "макабр". А на диване вокруг него сидели девицы. У них были неподвижные лица-маски, точно все на свете уже перестало их интересовать. Они распространяли вокруг едкий запах земляничного мыла и дешевой пудры "Лебяжий пух".

Хозяйка, по видимому, благоволила к Жоржу, потому что начала суетиться, сюсюкать и кокетничать... Меня передернуло от отвращения. Тапер между тем заиграл блатную песню "Клавиши" и завопил диким голосом:

Ну, так пойте же, клавиши, пойте! А вы, звуки, летите быстрей! И вы Богу страничку откройте этой жизни проклятой моей!

Мне это совершенно не понравилось. Я весь дрожал от омерзения и жалости к этим людям. Я стал умолять Жоржа:

- Уйдем отсюда! Ради Бога! Мне дурно!

Хозяйка гневно нахмурила брови. По-видимому она боялась, что я уведу гостя.

- Эх, господин гимназист, - укоризненно сказала она, - как вам не стыдно! Вы же не мужчина! Вы какая-то... сопля на заборе!

Жорж расхохотался. А я растерянно вышел на улицу и поплелся домой".

В начале прошлого века киевские власти уже утратили контроль за проституцией и она расползлась по всему городу. Из Петербурга, Москвы, Варшавы и даже Парижа и Вены начали заезжать в Киев на "гастроли" дорогие кокотки. Одно время стало модно наведываться в секретные заведения с полушелковыми проститутками. Они располагались в центре под вывеской врача-дантиста или модной мастерской. "Гостей" принимали здесь гимназистки, курсистки, девушки из хороших домов.

"На каждом перекрестке, - вспоминал современник, - открывались ежедневно "фиалочные заведения", в каждом из которых под видом продажи кваса торговали собою тут же рядом, за перегородкой из шалевок по две, по три старых девки".

Чтобы создать видимость порядка, полиция устраивала облавы на проституток, промышлявших на Крещатике, Фундуклеевской, Прорезной и других центральных улицах. Но остановить расползание проституции по Киеву такие меры не могли. Казалось, сам город постепенно превращался в огромный публичный дом. Дело доходило до того, что под позорный промысел отводились целые кварталы. "По той стороне, где четные номера, - вспоминал мемуарист, - от угла Прорезной до Думской площади порядочная женщина могла идти только с мужчиной, если же прохаживалась одна - значит проститутка. Этот закон особенно начал действовать после революции 1905 года".

В этих условиях Ямская улица потеряла свое прежнее значение легализованного и четко очерченного властями центра городского разврата. И, в конце концов, сами же ямские домовладельцы, разбогатевшие на сомнительном промысле, потребовали... закрыть оставшиеся здесь грязные притоны, а саму опозоренную улицу - переименовать! Предлагали назвать ее именем поэта Василия Жуковского, некогда приезжавшего с наследником престола в Киев.

На переименование улицы городская Дума согласилась легко. Но светлое имя поэта марать не пожелала. И, памятуя позорное поведение ямчан в 1885 году, пожаловала их улице ненавистное для каждого киевлянина имя Батыя. Какое-то время она и называлась Батыевской улицей...

Себастьян Крепеш для ИнфоСМИ

А после поездки на Цейлон Чехов с восторгом и энтузиазмом делится с другом: "Когда у меня будут дети, то я не без гордости скажу им: "Сукины дети, я на своём веку имел сношение с черноглазой индуской... и где же? В кокосовом лесу в лунную ночь!"

К 150-летию со дня рождения Чехова будут опубликованы его эротические письма. Откроется неизвестная сторона автора, критиковавшего даже Золя за недостоверность портрета публичной женщины, пишет корреспондент газеты La Repubblica.

Нам хорошо известно, что Чехов был способен ценить удовольствия, пишет автор статьи. Например, уже на смертном одре он приказал принести ему шампанского вместо "бесполезной кислородной подушки". Но довольно долго оставалось секретом то, что легенда мировой литературы Антон Павлович Чехов зачастую искал самые неожиданные наслаждения и рассказывал о своем опыте друзьям.

Завеса приподнимается только сейчас: к 150-летию со дня рождения писателя издательство "Воскресение" подготовило к публикации полное собрание сочинений в 35 томах, которое включает, в частности, письма Чехова, подвергшиеся цензуре в 1970-е годы. Политбюро ЦК КПСС боялось "дискредитации и опошления" светлого образа классика.

Теперь читатели смогут наконец узнать, как проводил свободное время писатель во время путешествий по Сибири и Сахалину. Одному из друзей он рассказывает, как занимался любовью с японкой: "На подушку ложитесь вы, а японка, чтобы не испортить себе прическу, кладёт под голову деревянную подставку. Затылок ложится на вогнутую часть.


Стыдливость японка понимает по-своему: огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берёт в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы".

И, как эксперт, он не терпел некомпетентности. В своём длинном и подробном письме к другу и издателю Суворину Чехов раскритиковал эротический роман Золя "Нана": "Распутных женщин я видывал и сам грешил многократно, но Золя и той даме, которая говорила Вам "хлоп - и готово", я не верю. Употребить даму в городе не так легко, как они пишут. Я не видал ни одной такой квартиры (порядочной, конечно), где бы позволили обстоятельства повалить одетую в корсет, юбку и турнюр женщину на сундук, или на диван, или на пол и употребить ее так, чтобы не заметили домашние. Все эти термины вроде в стоячку, в сидячку и проч. - вздор. Самый лёгкий способ - это постель, а остальные 33 трудны и удобоисполнимы только в отдельном номере или сарае".

А после поездки на Цейлон Чехов с восторгом и энтузиазмом делится с другом: "Когда у меня будут дети, то я не без гордости скажу им: "Сукины дети, я на своём веку имел сношение с черноглазой индуской... и где же? В кокосовом лесу в лунную ночь!"