Вологда — город, где я как нигде чувствую себя столичным снобом. Город, где я иду по улицам и вижу, что он разваливается, рассыпается, и поверх этих развалин лепят яркие вывески. И где мне постоянно кажется, что всё, что тут считается пафосной новинкой, для меня давно норма жизни. Я помню, как несколько лет назад здесь на весь город была одна точка вайфая, сейчас их уже порядочно, но это мало что меняет по ощущениям.
Я не знаю, видно ли это снаружи, но чувствуется это так, и чувство это очень какое-то глупое, и мне от него странно. И нигде больше оно меня не накрывает — только здесь.
Я не знаю, почему так, но ведь факт.
Домой мне надо. В столицу. В северную.

 

Ну вот.

сколько-сколько времени я уже не писал в лирушечку?..

Пошив костюма проходит под девизом „как хорошо, что ни один эльф этого никогда не увидит!”. (Кроме разве что моих накрышных, конечно, но они не в счёт — они знают, на чьей крыше они живут.) Я кромсаю лён на глаз, нигде ничего не измеряя, и учусь без внутреннего сопротивления вытирать жирные пальцы о рубашку.
Скуривание персонажа проходит под девизом „Барнир, будь человеком!”. Вокруг меня носится орк и вдохновенно рассуждает о способах использования эльфиков, разжижении головы и первом майа. Другая орчанка (психоделичная и эзотерическая) громко заявляет, что „мне даже любовной линии не надо, я и так всех люблю! Режьте давайте!”. Я усилием воли отодвигаю в сторону личный переездец: нет-нет, этот кактус я буду кушать строго на игре, между круговыми чашами, это создание я не пущу на крышу, нечего ему там делать…
Но ох, как я их хочу, эту игру и этот кактус.
Пошёл пришивать обтачку к горловине.

Исключительно удачный стоп. Всё-таки на спальнике фуры замечательно, замечательно спится, а около половины десятого мы уже были в Киеве.
И исключительно психоделичный. Потому что да, приходилось мне переходить границу в ночи. Но чтобы в полной темноте!
Ну то есть нет, над самой таможней свет был. Хотя и там не обошлось без приключений: мне впервые в жизни пришлось самой наехать на пограничников, чтобы меня вообще заметили и оформили. Но когда они это всё-таки сделали, мы вышли в полную темноту. Там где-то было написано, что нейтральная полоса тянется километр, но оттопали мы явно больше. По извилистой неосвещённой дороге, за поворотами которой вообще не было видно украинской таможни. Я уже в самом деле начал было сомневаться, что она там вообще есть.
А ещё психоделичнее был поворот трассы в районе Ковеля. Вот Вадим, например, утверждал, что мы возле этого самого Ковеля будем к рассвету, но мы там были где-то в полтретьего ночи; поворот на Киев нам был подсказан женщиной с заправки и потом ещё дорожным знаком. Мы радостно пошли в указанном направлении и увидели, как наша маленькая отвороточка вливается в трассу более крупную. По которой нам, очевидно, и надо ехать. Вот только в какую сторону — вопрос. Никаких указателей, ничего.
Я в итоге так и бегал через дорогу туда-сюда, махая всем без разбору, благо машин было немного: не увезут, так хоть направление уточнят. Но в итоге первая же фура нас и довезла до Киева.
Радость, в общем.

Приём-приём, радирую из Витебска.
Мы пришли сюда босиком и почти что пешком, потому что трасса Велиж — Витебск одинока и пустынна.
Мы спали на земле в одном спальнике на двоих, и было тепло, а вот сейчас я кутаюсь в две кофты и дождевик, ибо иначе холодно.
Витебск — забавен. Он какой-то ужасающе старый город, но по нему не видно. По нему кажется, что он, наоборот, ужасающе новый. Центральные улицы состоят из красивых пафосных зданий чуть более, чем полностью, но иные из них красивы и пафосны только с фасадов. А за фасадами — да, вот так сразу — начинаются разной степени деревянности дома с огородиками. В огородиках растут яблоки и сливы, и ещё малина.
И это всё — в центре, а окраины Витебска вполне напоминают окраины любого современного города. Причём скорее большого города, чем маленького. Новостройки там, знаете, и прочая радость.
А я слегка сплю на ходу и собираюсь в Минск.
Правда, в Минске на данный момент опять негде ночевать. И это, знаете ли, печаль.

Работа моя прекрасна и безумна. Я теперь, например, зачем-то знаю, где в Питере находится улица Латышских стрелков. И ещё то, что если улица по карте находится в паре сотен метров от тебя — это не значит, что к ней не придётся добираться на автобусах с пересадками.
Ещё регулярно оказывается, что тебе нужен дом, скажем, 18, идёшь ты это вдоль по улице — а там за шестнадцатым, конечно, следует двадцатый, и ты полчаса, как идиот, плутаешь по дворам, разыскивая восемнадцатый дом. А потом оказывается, что тебе был нужен дом 16 корпус 3.
Но даже это фигня по сравнению с той самой улицей Латышских стрелков, где дом 19 почему-то расположен между домами 25 и 31.
И это я уже молчу про всякие офисы, ныкающиеся где-то в глубинах полуразрушенных советских заводов.
И про улицу, балрог её побери, Швецова, к которой что от Балтийской, что от Нарвской топать минут так двадцать, причём вариантов проехать транспортом нет по определению.

А ещё в этом году как-то неожиданно рано появились осенние ягоды. Вот черёмухи как-то очень мало, зато уже вполне съедобна рябина — это в начале-то августа. А пару дней назад я обнаружил, что и черноплодка тоже уже созрела.
В лес меня.

Я отжимаюсь двенадцать раз. От пола. Нет, не с колен, классическим образом.
Не знаю, где здесь подвох — может быть, я недостаточно глубоко отжимаюсь — но неделю назад я была уверена, что и одного раза не сделаю.
Более того, я обнаружила, что если поставить одну ногу на шведскую стенку, то и подтягиваться как-то резко становится не очень сложно — раз пять точно получилось, и это в конце тренировки.
А вот виса на турнике по максимуму получилось двадцать восемь секунд. Влада на пассивах висит больше (такие специальные зацепки, за которые ещё хрен зацепишься), но анекдот не в этом, а в том, что я спрыгиваю гораздо раньше, чем реально начинают отказывать руки. Потому что первым начинает отказывать мозг. Он выдаёт какую-то совершенно необъяснимую панику, вопит, что нет, я же не могу висеть так долго, мне же тяжело, очень тяжело! И приходится ему доказывать, что всё не вполне так. Получается с трудом.
Вообще в спорте, как выяснилось, нехило психологии, а во мне — неверия в собственные силы. То озеро в Хийтоле я спокойно переплыла, когда смогла справиться с параноечкой, например; а вот пока не могла — было гораздо тяжелее, потому что на воде очень важен ритм дыхания, а он-то как раз от страха и сбивается. И в Хийтоле же был тот момент с зависанием на скале — вроде и вижу, куда можно двигаться, а вместо этого вишу, и ни туда, ни сюда. Ни даже вниз.
Но с озером хотя бы понять можно — там нужно сохранить сил ещё и на то, чтобы вернуться обратно. А вот параноечка во время висения абсолютно непонятна и выносит мозг.
И да, это очень интересно — бороться с вот такими необоснованными страхами. Потому что потом чувствуешь себя как-то сильнее. И даже свободнее.

Много буков про много сосен.

Сначала мне просто было очень лень ехать в Москву.
Потом Питер долго-долго не отпускал меня от себя. Неожиданное для него поведение. Причём не отпускал мягко — я почти сразу поймала машину до Новгорода, и даже водитель в ней был бывший толкинист, и слушали мы Мельницу. Вот только не меньше половины времени мы стояли в пробках. Они попадались чуть не до самого Новгорода, и это при том, что обычно я в них вообще почти не стою.
Нет, я успешно доехал, хотя короткими перебежками по сто-двести километров. Меня даже довезли сразу до Белорусской. Вот только… только как-то очень часто я по пути натыкался взглядом на разнообразные памятники, посвящённые Второй Мировой. Действительно очень. И в город мы въезжали через откровенно сталинские районы. А в довершение всего меня ещё высадили на улице под названием 2-я Брестская.
И меня, знаете, всё это как-то немножко пугает. Может быть, не стоило всё-таки ехать в Москву двадцать второго июня?..

Нет, я точно помню, что легли мы около двенадцати.
Это легли, а заснули заметно позже. Не раньше двух, наверное. Нам в ночи что-то такое было очень смешно, уже не помню, что.
А проснулись мы в четыре. Да, в четыре утра, по будильнику, и это я тоже помню точно. Потому что в пять с хвостиком стартовал автобус из забытой богами деревни Новоивановка в сторону Одессы.
Без двадцати десять мы были в Одессе, и Агата, глядя на меня, цитировала: „Если не осталось живых, значит, мёртвые, встать!”. Не могу сказать, что я так себя чувствовал, но по её словам — я так выглядел.
Около двенадцати мы были на трассе.
В полвосьмого вечера мы были в Киеве.
Нет, конечно, мы спали за это время. Но сидя и в машине не особо выспишься, а уж тем более — в автобусе, идущем по таким локациям, где дорог просто нет — есть направления. И Агата, надо сказать, спала заметно больше меня.
Когда мы добирались до дома Морно, я-таки чувствовал себя почти этим „мёртвые, встать”. Но когда мы дотуда добрались и описали оставшиеся Агатины сумки, мы почему-то не пошли спать, а пошли пить с Морно. И я долго сидел с ним наедине в большой комнате, слушал его стихи и зачем-то выдал вслух Облако в штанах. Целиком, да.
А в итоге мы втроём встречали рассвет на кладбище. Домой вернулись около пяти утра. То есть через двадцать пять часов после подъёма.
Вернулись и всё-таки рухнули спать.
А в полдесятого я проснулся. Сам.
Организм, я не знаю, как ты это делаешь, но давай ты всегда так будешь себя вести, ладно?

Это, знаете, такая отписка в духе „но вообще-то я жива и здорова”. Просто образ жизни мой слегка изменился за последний месяц.
Я тут всё никак не мог собраться и рассказать, что с месяц назад мы разъехались с Семчием. Жили вместе года, кажется, полтора, а потом вот просто так взяли и разъехались — она сказала, что во Всеволожске или там с родителями ей уютнее, а я хмыкнула и подселила к себе Настеньку, которая как-то очень вовремя как раз в этот момент оказалась в поисках жилья.
И, знаете, во всём этом есть что-то милое и чудесное, потому что, эээ, я, кажется, учусь готовить. Я, как оказалось, способен не только сварить кофе и пожарить яичницу, но и, например, потушить печёнку в молоке. Или даже сварить суп — у меня получилось, да-да, впервые, между прочим.
Ну то есть это всё Семчий, конечно, это она меня отучила питаться студенческими пельменями, но есть во всём этом неожиданная какая-то нежность и забота — не забыть купить фруктов, помнить, что лук нужно класть только себе (а я неожиданно подсел на жареный лук), лишний раз сварить кофе — я почему-то стал сейчас чаще его варить.

Ну и второе Важное Изменение было сегодня, и сейчас некоторые из вас надо мной будет ржать, а кто-то обзовёт идиотиной, наверное, но.
Сегодня я вконец отчаялась сдать свою затянувшуюся сессию и недрогнувшей рукой написала заявление об исключении по собственному желанию.
Самое смешное, что, хотя сей факт и не вызывает такой эйфории, как в прошлый раз, но и печалит тоже не особо. Я не задаюсь вопросом, что я буду делать — я знаю. Работать буду, уже представляю даже, где. Ну и займусь наконец всеми прекрасными вещами, которые долго откладывала. Буду переводить статеечки с французского, писать постики в Антидурь на радость Асеньке, читать книжки, смотреть с Настенькой хорошие фильмы, гулять по весеннему Питеру и курить кальян.
Знаете, ведь у нас сегодня наконец всё-таки пришла весна.

Ну что. Давненько в этой днявочке не было постиков в жанре махрового лытдыбра. Я вот сейчас это пишу и думаю, что вряд ли всё это будет интересно большому количеству народа, но… ну, есть пожизнёвые знакомые, есть просто любители бытовухи. Пусть будет, на долгую память.
Много лытдыбра. Я предупредил.

Вообще, по уму, на дайрях бы оставить этот пост, но пусть и тут живёт — должны же и здесь иногда появляться байки из разряда „кто такие фанаты и с чем их едят”. Я, в конце, концов, одна из них.

— Нет, Le bébé dragon — это хорошо, но мне как-то больше Docteur Tendresse, Comédies Humaines…
— О, Comédies Humaines у меня был вообще самым первым альбомом.
— Кхм, ну, я-то просто дискографию скачал сразу. Все двадцать два альбома.
— Я убью тебя. Мне это всё с таким трудом доставалось…
Ну так вот, понимаете. В жизни людей, которые познакомились через сеть, рано или поздно наступает Великий Момент под названием „развиртуализация”. Обычно — через несколько месяцев или даже лет: не раньше. Местом для знакомства — в моём случае — служила всё та же любимая лирушечка, причём — только она, исключений я как-то вспомнить не могу.
И ну да: вчера я нарушил оба этих правила и радостно встретился с девочкой, которую нашёл в контакте всего за несколько дней до этого. В контакте, который я всегда считала непригодным для знакомств вообще.
Просто потому что к ней тоже применим мало кому здесь понятный эпитет „бушующая”.
То есть — мне оказалось достаточно принадлежности к одному фандому, чтобы возжелать познакомиться вживую с человеком, с которым даже не пыталась общаться до этого.
Наверное, фанаты — они все такие, особенно те, чьи фандомы малочисленны. Но мне пока это ново, мне пока ещё необычно вот это априорно положительное отношение к людям только за то, что они любят то же, что и ты.
Кажется, мне это нравится.

Просто это забавно.
У моего Дракона день рождения 23 августа, у Семчия — 30 августа, у меня — 16 сентября.
Дракон перед днём рождения убрал дату из контакта и смотрел, кто о нём вспомнит, а кто не очень.
Семч ещё недели за две до носился ак ошпаренный, чтобы всех собрать и накормить (обязательно накормить!).
Я же в этом году всё-таки умудрилась забыть о том, что оно уже.
И я не хвастаюсь и никого не осуждаю: я-то Дракона поздравила всеми доступными способами, включая Почту России, и была счастлива возможности его порадовать. Я-то была среди этих прекрасных женщин (и Анмушки ещё) на семчевском дне рождения, и получила массу удовольствия, надо сказать.
Но сами вот эти различия — они заставляют меня улыбаться.

И да, когда в три ночи увидела первое поздравление — от Асеньки — я-таки округлила глаза: что, правда?!!
Впрочем, надо сказать, день 16 сентября вышел — нет, не подберу других эпитетов — охуительным.
А ещё, между прочим, 16 сентября — это дата парижской премьеры Нотр-Дам де Пари.
И это Важно.

Не знаю, как вам, а мне известно ровно одно средство, сводящее на нет всяческую русскую хандру, тоску-серо-зелёную-как-Могадор и прочие ГЕшности. То есть средств-то много, но только одно помогает всегда. Это — заняться Чем-нибудь Важным. Неважно чем, важно, чтобы на хандру просто не оставалось сил и времени.
Вот, скажем, ещё пару дней назад я спал чёрт-те сколько часов в сутки, потому что просто не хотелось просыпаться, и повторял про себя тэмйовиновский вопрос: „Кто же во мне умер и кто остался?”
А сегодня я ношусь между Питером и Всеволожском, таскаю сумки, машу молотком, пью чай с не знакомыми доныне юношами и читаю Аверченко вслух.
Потому что мы переезжаем наконец. На временное место обитания.

Локация „Дом, в который не стучатся” перестала оправдывать себя. Теперь там пахнет кошачьей мочой, а всеохватный бардак перестал быть нелинейным порядком: помнится, перед отъездом в Киев я пару часов материлась, когда не могла найти собственный рюкзак. А зарядка от моего мобильника так и вовсе, кажется, канула в Лету. Теперь там живут две другие женщины: уже две, да. Вторая подселилась буквально сегодня, узнав, что мы съезжаем.
Комната, в которой я сижу сейчас, находится на втором этаже деревянного дома. До сих пор весь второй этаж в нём был нежилым — просто потому что некому было его заселять. И вот, собственно, вчера мы с Сем радостно двигали здесь мебель, а сегодня прибивали утеплитель на стены. И знаете, что самое смешное? Мне это нравится. Мне впервые в жизни хочется думать о цвете обоев и занавесок, о том, что нужно бы переместить люстру куда-нибудь вооон туда, а в идеале когда-нибудь разобрать и соседнюю комнату, которая нынче используется как склад всякого хлама.
Никогда раньше не ловила себя на подобных желаниях. Ни-ког-да.
Я с удовольствием осталась бы здесь жить, если бы не Главный Минус этой комнаты. Я о расположении, да. Я помню, что некоторые из читающих этот дневник ездят в Москву каждый день, но я зажралась, мне полчаса на электричке — много. Даже если станция в пяти минутах ходьбы.
Поэтому жить мы здесь всё-таки не собираемся. Но теперь у нас есть своя локация, претендующая на звание Убежища.
Как раз тогда, когда в Вологде становится одним Убежищем меньше.

Ещё, вдогонку: если бы я отмечал свой день рождения и имел моральное право клянчить подарки, я сейчас клянчил бы у всех рюкзак. Нормальный, городской, литров на 30-35, с карманами и поясом.
Ибо, хотя времена, когда я остро ощущал собственную бездомность, давно позади, почему-то именно сейчас мне очень хочется помимо компьютера, кошелька и документов постоянно таскать с собой пробники шампуня, мочалку, аптечку и прочие невыносимо нужные вещи.
Кстати, я купил-таки себе маленькое полотенце именно под эти цели. Осталось только вышить на нём классическое always remember where your towel is.)

А кто не понял аббревиатуры „ГЕ”, тот не читал Чуму в Бедрограде. И вовсе даже зря.

До Москвы я добиралась муторно, засыпая сидя и выслушивая настойчивые попытки водителя назначить мне свидание. Потом, когда вернусь в Питер. Однако добралась. Когда я звонила Ромушке от Клина, было что-то около десяти утра, в Москве я была, кажется, часов в двенадцать. Радостно вогнала в краску какую-то девочку в метро, сказав ей, что она очень красива. Несчастной никто этого не говорил до меня: идиоты, я считаю.
Ромушка опоздал на электричку, и мне пришлось ждать его до половины четвёртого, а потом мы сели на какую-то странную бесплатную маршрутку до некоего рынка — ну, чтобы выехать на трассу. Правда, вывезла она нас не на трассу, а куда-то между Киевским и Калужским шоссе. Там ещё было кладбище и какие-то тётечки торговали искусственными цветами. И живыми тоже: меня, например, очень впечатлила роза под названием "Жаме вю".)
Выбрались оттуда частично пешком, потом поймали машину куда-то недалеко по Киевскому. А потом случилось весёлое.
Мы остановили что-то типа микроавтобуса. Там сидела компания радостных чуваков, которые ехали на фестиваль. Точнее — на закрытие оного. Фестиваль звался "Архстроение", и лично я до сих пор ничего о нём не слышала. Но, в общем, как-то получилось, что мы поехали с ними.
И правильно сделали.
Я вообще-то тот ещё enfant de la pollution, вся из себя человек города, для меня запах сена и земляники — это как-то... не совсем обычно. Тем прекраснее бывает, когда всё-таки случается выбраться в лес.
Архстроение — это огромный такой кусок земли, на котором рандомно разбросаны деревянные строения. Вдохновенные такие архитектурные проекты, включая, например, маяк из веток вяза: внутрь него можно подняться, ощущения при этом такие, как будто лезешь на дерево. А ещё там шаманская музыка, травяной чай, лабиринты из камней; в одном месте кусок леса был весь увешан светящимися шариками. Когда входишь туда в ночи — кажется, что летишь через пространство.
В общем, всю магию этой ночи даже и описать трудно.
Тамошняя река, правда, вызвала у меня приступ паники в какой-то момент. Когда я пытался её переплыть, я не думал, что там ТАК сносит. Боялся не выбраться.
Уехали мы оттуда вчера вечером, и нам замечательно везло на скоростных водителей. И границу проходить в ночи оказалось намного легче и быстрее, кстати. Я в Киеве с сегодняшнего утра — с восьми часов по московскому времени, с семи по киевскому.
Завидуйте мне.

Во-первых, мне хорошо. Пишу об этом, потому что, честно говоря, я сама от себя этого не ждала. Но факт: мне очень хорошо, ко мне вернулось подзабытое было чувство нежности ко всему миру, на улице светит солнышко, жизнь прекрасна.
Я залила клавиатуру вином, печатаю с помощью экранной.
Я побывала в Вологде. Встретила Райдо, причём они ещё наконец-то встретились с Асенькой: впервые, ага. Хуже нас с Ами. Обрела кучу радости и четыре пары серёжек, не считая гвоздиков. Одни подарила Даэрин, мы обе в восторге.
Я постриглась — подлиннее, чем в прошлом году, покороче, чем планировала в мае. Слегка покрасилась — слегка, потому что хна на моих волосах яркого цвета не даёт. Жутко нравлюсь себе в зеркале.
Я познакомилась с милой девушкой Элей, которая спокойно впустила в дом совершенно незнакомую меня (я приходила к Даэрин) и замечательным мальчиком Витей, который знает, что такое Margenta. Без моих объяснений, понимаете? Это впервые в жизни, вот серьёзно.
Я сходила на концерт Канцлера, а потом был замечательный ночер с поеданием роллов вчетвером.
А сегодня с утра я собирала рюкзак. Завтра утром я ловлю в Москве свою вторую жену, и мы отправляемся в Киев. Правда, без дочери, да и времени у нас на этот раз всего неделя, потому что у Ромушки работа, а я 6 августа приглашена на день рождения к няшной девочке Маше, и я хочу там быть.
Так что удачи всем, лучи любви и хорошо от меня отдохнуть.)

В Питере дождь, настоящий такой ливень, чуть бы потеплее — можно бы назвать его летним; город расцветает зонтиками, под крышами и козырьками стоят стайки людей.
На Невском, возле самой проезжей части, стоит юноша и держит зонтик над тонкой, изящной девушкой в чёрном. Девушка играет на скрипке: от шума дождя почти ничего не слышно, но я останавливаюсь и смотрю как заворожённая.

На стене в метро Технологический институт налеплен белый квадратик с нарисованной пятиконечной чёрной звездой, поверх которой белыми буквами написано: STADIA. Вздыхаю: „Одна буква лишняя”. Лечу дальше.

Позирую в Союзе художников на открытии какой-то выставки. После постановки ко мне подходит женщина восхитительной красоты, берёт за руку, говорит, как я прекрасна.

Нежное, молочное тело Л., прекрасные, как рассвет, филологи СПбГУ, игры в акинаторов, дождь над Невой, стриженый красивый Семчий, два билета под обложкой учебника японского — на Мельницу двенадцатого мая и на Лавуа пятого июня.
Это так странно на фоне последнего поста, на фоне вчерашнего дня вообще, но — давно у меня не было таких счастливых дней, как сегодня.

а это значит, что с ума я всё-таки не сойду. я могу и так, могу и в одиночку. и, знаете, я этому очень рад.
и теперь я могу спокойно ждать твоего возвращения.

Сколько лет прошло с тех пор, как ты с кой-чьей лёгкой руки приняла это имя? Шесть? ну хорошо, пять. С половиной.
Ты думаешь, с тех пор что-нибудь изменилось?
Что, прости? Ах да, закончила школу, сменила город, поучилась в двух разных вузах, пережила пару больших чистых и миллион миллионов маленьких грязных. Большая стала, взрослая, аж жуть.
А если вот так? А если пережевать и выплюнуть?

Другие декорации, та же постановка.
Другой город, другая причёска, другая музыка в наушниках. Та же самая Маргоника.
Я очень давно не гуляла одна. Сколько времени я не гуляла вот так, вдвоём с плеером, не глядя, куда иду, и мучая уши окружающих, — я уже и вспомнить не берусь.
Когда я выходила на улицу в наушниках, мне казалось, что где-то я всё это уже видела.
Сейчас мне кажется, что все мои разговоры про „мне всегда 17” — бред и ерунда. Мне никогда не было больше четырнадцати.
На самом деле, когда я стала Марго, мне было уже почти пятнадцать. Это был август, день рождения мой в сентябре. Но я до сих пор весь этот период — от первых дурацких-дурацких стихов до расставания с первой любовью, — зову „мои четырнадцать”.
И вот сейчас мне кажется, что они никогда не кончались, мои четырнадцать.
Я честно хотела не подпевать. Ну или, по крайней мере, не громко. Я хотела просто пройтись по солнечному городу, подышать немного воздухом, ну сколько можно лежать на диване.
А потом я поняла, что без плеера никуда не пойду. Это ничего, что плеера я не ношу уже года три как.
А потом не подпевать стало невозможно. И я как-то очень быстро перестала сдерживать голос, а там, где более-менее никто не видел, — и тело. Лагарто, ты меня поймёшь: в какой-то момент Enfin plus rien застигла меня в маленьком и абсолютно пустом дворике. Можешь попытаться представить себе, на что это было похоже.
Город как будто знал лучше меня, что мне нужно. Город вывернулся наизнанку, превратился в череду каких-то двориков, подворотен, маленьких улочек; я говорила вам, что я люблю теряться в городах? Вряд ли, это дежурная фраза тех самых моих четырнадцати, я давно её не произносила. Ну так вот: так качественно потеряться, как сегодня, мне, кажется, никогда ещё не удавалось. Большую часть времени я вообще не представляла, где я. Это было полноценное такое уведи-меня-Отсюда, отключение от реальности, может, не полное, но близкое к тому.
Пять часов. Пять с половиной даже. Я уже тяжело дышала, когда возвращалась домой.

…Nous sommes — не единственная, которая различается в студийной и концертной записях. Студийная версия Urgence короче на целый катрен, порядочно различий во вводном монологе Гран-Луи: он местами совсем другой.

…я поняла, почему я никогда не замечаю на себе чужих взглядов. Я это нарочно делаю, ибо знаю, что глядят на меня по большей части с удивлением типа „что это за дура”. Ну так и Эру с ними, в самом деле.

…a good trip, it was. A wonderful trip, I should say.

А вчера я впервые за последние года четыре или пять встал на коньки.
В первые минуты я было решил уже, что я забыл всё, что можно забыть, и могу только постараться казаться не совсем коровой на льду. Но потом попривыкла, потом мне наточили коньки, и жить стало легче.
Надо сказать, я раньше не знал, насколько вообще заточка меняет ощущения. Ну то есть когда конёк не скользит поперёк — это так прекрасно. Правда, левый мне, кажется, наточили несимметрично, наружное ребро никак не хотело уходить в дугу и мешало вращениям. И сальхову; я так и не прыгнула сальхов ни разу.
В первые часы было не протолкнуться, но к половине четвёртого где-то на льду уже остались только самые стойкие; интересно, они все на такси разъезжались, посреди ночи-то? или просто жили рядом?
Семчия мы научили держаться на льду и даже сносно по нему пердвигаться. Моя личная гордость — то, что она толкается всё-таки более-менее от ребра.
Ну и ещё много замечательных людей, конечно.
И у меня уже даже почти ничего не болит, только на коленке синяк. Правда, я мазалась согревающей мазью.)
Но я тут это пишу, в общем-то, не отчёта ради. Просто мы ещё ели печеньки с предсказаниями, и я хочу свои сюда сохранить, чтобы потом можно было перечитать.
И плевать, что бумажки писали мы с Семч, причём в основном — я.)
„Хорошо”. *нарисовано солнышко*
„Ядра кедров”. (надо исполнить, кстати.)
„Ещё пирожок?” *нарисовано сердечко*
„Сбыча одной Большой Мечты”.
„Кто ты — Ангел или Демон?” (пришлось, кстати, популярно объяснить Семчию, что подобная бинарная классификация слишком тривиальна, чтобы меня можно было в неё впихнуть.)
„Путешествие в Кеттари”. (пожалуй, самая многообещающая бумажка.)
„Будешь Филологической Девой”. (уже, в общем-то…)
„Удивляться и удивлять”.
„Будешь жечь и писать исчо”.