Скорее вымысел, но хотелось бы,
чтобы так и было...


С утра ритуальные звонки от подружек.
- Ты как? – Молчу, знаю, ответа не ждут.
- Знаешь, а у меня давление упало. Тошнит. Вызвала скорую помощь. Я её через день вызываю, а легче не становится.
- Инна, ты же знаешь – восемьдесят не лечится. Пошли по городу побродим. Взбодришься.
- Ты издеваешься? Лучше посоветуй, что мне на завтрак приготовить. Да и об обеде надо подумать. Мой-то аппетита не теряет. Ох! Как всё надоело…
Мы почти ровесницы, а разница в том, что ей нравится хиреть, а мне нравится жить, не думая о возрасте. Нет, и зеркала не врут, и тоже - «ни-тое, ни-сёе», как говорил мой внук, частенько бывает. Но спасение утопающих - «дело рук самих утопающих».
Отвечаю ещё на два-три звонка, вернее выслушиваю, где жмёт, где колет, где найти лекарство подешевле и получше, и куда пожаловаться на врача…
Принимаю достойный вид и дарю себе прогулку. По знакомым улочкам, по милым скверикам.
Пора и отдохнуть. Захожу в любимое кафе. Выбираю столик у окна. Всматриваюсь в лица прохожих, и ощущаю, что
жизнь идёт своим чередом.
Задиристо смеются парочки, спешат деловые, мамочки любовно заглядывают в коляски, задумчиво проходят не совсем молодые…
Заказываю любимый яблочный штрудель, чашечку капуччино. И погружаюсь в мысли…
Интересно, почему мои подружки не получают удовольствие от таких минут, они ведь нам подвластны. А может быть это мои излишества? Догонять время. Жить в настоящем. Вспоминать былое, но непременно в светлых тонах.
Жизнь меня баловала? Нет, скорее я её. Так учила делать мама.
… Мне лет девять – десять. Живём как все - небогато. Туго с покупками, с продуктами, да и с деньгами тоже. Мой день рождения. Мама красит и крахмалит широкие бинты. И заплетает в косички яркие бантики. Приглашает подружек и угощает блинчиками с мёдом, баночку которого долго прятала от нас.
И заискрилась длинная череда приятных воспоминаний. Как в красивой песне: «…Счастье село на плечо птицей-недотрогой. Мне дано пожить ещё. Ну и, слава Богу…».
Но было, было и другое. Потери родных, друзей. Больницы. Море выплаканных слёз.
А жизнь не утратила радости. Не очерствела душа, ей до сих пор дано наслаждаться красками и звуками. – «Таких, в твоём возрасте, одна на тысячу». Частенько слышу. А я не верю. Таких много. Просто, надо вовремя понять: чем ты старше, тем будь к себе строже. Не распускай нюни, не отравляй жизнь себе и тем, кто рядом.
Милая девушка поставила на стол чашку с ароматным напитком. Тепло улыбнулась, пожелав приятного аппетита.
Я почувствовала, что ей в радость видеть даму в годах с хорошим настроением.
Картинки за окном меняются, но ничего не огорчает. Интересные лица, разные люди.
- Простите, позвольте сесть за ваш столик? – Хочется за улицей понаблюдать.
Столик у окна на двоих, остальные в глубине зала.
Поворачиваю голову. Приятное лицо немолодого мужчины. В глаза сразу бросилось - продуманно одет. С тонким вкусом. Тщательно подобрана цветовая гамма куртки, сорочки, шейного платка. Заметил мой пристальный взгляд, открыто улыбнулся. Не скрывает, что доволен собой.
Кивнула, дав согласие. Однако захотелось уйти, было что-то нарушено в моём уединении.
Визави достал ноутбук, активно делал снимки, что-то отмечал.
Ему принесли кофе.
Я попросила расчет.
- Я вам всё-таки помешал, - виновато обратился ко мне. - Простите за мой эгоизм. Хотелось понаблюдать за лицами, пофантазировать кто они, пробегающие мимо, что их волнует. - Развернул ко мне экран.
Интересная метаморфоза. Я узнавала людей, которые только что проходили мимо, и не узнавала. Фото высветило их душевное состояние. Взгляд у многих усталый, отстранённый, безразличный.
- Как странно, - удивилась я. – Тоже обращала внимание на эти лица. Они мне казались спокойными, умиротворёнными. А здесь, почти у всех затаённая тревога и усталость.
- Вот, вот мы скользим взглядом. Улавливаем, что нам хочется. А каждый сидит в себе, как в коконе. А этот кокон можно размотать и увидеть настоящего, и не ошибиться в подходе к нему. Но это требует большого внутреннего труда.
Мой визави снова стал ловить кадры. Попутно делая записи. Я поднялась, чтобы откланяться.
- Вы очень спешите? Простите за навязчивость. Мне показалось, что вам тоже интересно наблюдать? Я в прошлом психиатр, а вот увлёкся геронтологией, но теперь уже как любитель. – Хорошая улыбка. – Когда мне исполнилось восемьдесят, я на возраст посмотрел иначе, чем в шестьдесят. Не смейтесь. Я захотел поискать ответ, почему многих он пугает, или просто деморализует. Он же по-своему интересен, даже загадочен. Вы не согласны?
- Я не смеюсь. Мне интересно то, о чём вы говорите. Эти вопросы и меня волнуют. И обидно, что на людей солидного возраста у нас смотрят зачастую как на больных, в лучшем случае не скрывая жалостливости и снисходительности. Многих это и деморализует. Вот и уходят они в свои болячки, «доживая, доедая, донашивая».
- О, мне повезло с собеседницей. Весьма признателен. Вы отметили очень важную деталь – доживают, как правило, с тоской о прошлом. Судьба свела меня однажды с интересным японским геронтологом. Он накопил богатый материал, кто и как относиться к своим годам, к своему возрасту. Вот и надоумил меня создать коллекцию лиц разного возраста и попробовать найти ответ как, когда и почему человек теряет интерес к себе, своей внешности, к своему образу жизни. Конечно же, здесь будет преобладать моя фантазия, но за плечами есть и опыт профессии, и личной жизни. В конце неделе мой приятель будет в нашем городе, вот и спешу накопить фотографии и с ним «потасовать» их. А хотите я вас с ним познакомлю? Простите, позвольте представиться: Сергей Федорович. - Встал, поклонился. Я протянула ему руку, назвала себя.
- Я начинаю склоняться к мысли, что старость не угнетает тех, кто накопил за жизнь яркие впечатления, яркие переживания. Сохранил любовь. И как на днях в хорошей песне услышал - ему «не звучит вдогонку брань…». Счастлив тот, для кого труд было смыслом жизни, а не накоплением благ и, наконец, кто не растратил волю. Старение - процесс необратимый. И надо сказать, малоприятный. Недуги многих скручивают в бараний рог. А душа? У неё нет возраста, правда, у некоторых её нет, возможно, и не было. – Горячился мой визави, и на лице появилась улыбка Джоконды.
Около нас остановилась официантка, смущённая бурным монологом Сергея Федоровича.
Я просмотрела счёт, положила в папку с меня причитающиеся, но не спешила уходить. Мне захотелось продлить беседу, да и спешить было некуда.
- Позвольте продлить наш ланч и угостить вас чашечкой кофе? - Мило и естественно предложил собеседник.
- А я вас бокалом сока. Договорились? - Правила «игры» понял и принял.
Девушка улыбнулась с пониманием и пошла, выполнять заказ.
- Сергей Федорович, у нас не такая уж большая разбежка в возрасте. И меня волнуют вопросы, как помочь ровесницам жить полноценно, скажем откровенно, в наиболее сложный отрезок жизни. Как выйти за рамки болячек, эгоистического навязывания своего состояния детям?
- Вы думаете, что у меня есть ответ? Универсальный? Всем подходящий? Уверяю вас – нет. Для себя я его нашел. Чувствую вы тоже. – Принимать жизнь такой, как она есть. По возможности сохранить интерес к современности, к тем людям, - он показал на улицу,- к искусству, в широком смысле слова. Я ведь тоже с болью ощущаю нерадостные симптомы. Например, пробелы в памяти. И тогда - хожу по квартире и отчаянно громко читаю стихи. Домочадцы усмехаются: – «Дед потерял слово», а я радуюсь, когда это слово всплывает. Радуюсь, как правнук Егорка, который правильно досчитал до ста.
- Я понимаю, о чём вы. Тоже ощущаю физический дискомфорт «потеряв слово», чуточку паникую и начинаю петь. Тоже помогает. - Смеёмся.
- Простите, одну минуточку, письмо от Изао из Токио. – Внимательно читает, улыбается, - посмотрите, какая прелесть. – Поворачивает ко мне монитор. – «Нашел специально для тебя «юношу» с горящими глазами. Ему сто два года, крестьянин. Выращивает хризантемы. Сбрось мне твоё любимое – «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять… Кто автор? Попробую перевести».
Мой визави стал вспоминать, проговаривая вслух:
«Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять и мы должны, как старожилы пришельцем новым место дать…».
Задумался. Я подхватила: - «Спаси тогда нас, добрый гений, от малодушных укоризн, от клеветы, от озлоблений на изменяющую жизнь».
- Тютчев?
- Тютчев.
- Надо же, такое приятное знакомство. Давайте посмотрим, что там дальше пишет друг: - «Поверь, дед с двумя волосинками на бороде выдал мне десяток трёхстиший, не моргнув глазом. Спросил его, что даёт ему силы так жить. Мудрец ответил: – «Каждый день принимаю от жизни, как подарок». Запиши эту фразу. Хочешь на японском». - Там было написано, а для нас вроде нарисовано - «のようにとして… としてはpとは…プラーズとしては».
Мы рассмеялись, и почти одновременно: -
«Так вот она универсальная формула-
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ПРИНИМАТЬ, КАК ПОДАРОК».
И дружно добавили: -
БЕРЕЖНО И С УЛЫБКОЙ.

© 19.04.2013 Ди.Вано

После детского дома Санька, по прозвищу Крант, осел в КБО, где научился мало-мальски башмачничать и зверски пить водку. Деньжата водились, но малый рост и уродливый горб, а также узкий кругозор, не давали парню никаких перспектив. Так тянулось шесть лет. И однажды Санька решил пустить все прахом, уйти, куда глаза глядят, даже погибнуть, если так у него на роду написано. Взял он водки и пошел за город. Шел он, шел, присаживался, пил и опять шел. И вошел в дремучий лес. Здесь его и сморило.
…Очнулся он от холода. Подтянул под себя ноги, спрятал между ними ладони. Правый бок занемел, голова кружилась и трещала, во рту было сухо и горько. Санька открыл глазаругом стояла кромешная тьма.
… Потом Санька долго-долго шел по лесу. Садился, вытаскивал сигареты, курил и шел опять. Уже встало солнце, запели птицы. Наконец показалось поле, а за ним виднелись домишки.
За изгородью первого дома увидел бабку, позвал:
- Эй, у тебя самогонки нет? Продай за деньги…
- Ты, сердешный, чей будешь, к кому пришел? – бабка подошла поближе. – Нет у меня. Не гоню я. А ты не «зык» беглый?
К обеду вся Муравейка только и говорила что о горбуне. А он валялся возле деревенского магазина. К вечеру бабка Анисиха, та самая, и Славка Данилов загрузили горбуна на тележку и свезли к бабке в баньку.
Санька проспал всю ночь и утро. Когда он, покачиваясь, держась за косяки, вышел, Анисиха, бросив тяпку, посеменила к нему:
- Проспался, нехристь! Мало тебя Бог-то наказал, так ты ишшо заразу эту лакать принялся!
-Ы-ы… - только и мог вначале издать парень. Потом малость оклемавшись, произнес: - Это…где бы самогонки купить?
Бабка хлопнула себя по бокам и запричитала: «Ить, гляди, ненасытный, опять – снова да ладом! Поди исть охота? Пошли, сядь на крылечко, я счас».
Санька послушался, сел на крылечко, пошарил в карманах, закурил. Бабка минут через пятнадцать вернулась
- На вот, похмелись, - подала зеленую эмалированную кружку и чашку с вареной картошкой. –У Деихи выпросила для тебя. А боле и не проси, нет у неё боле.
Выпил Санька и покатились по его лицу соленые слезы. Анисиха сидела напротив на чурочке и спрашивала, задавала свои житейские вопросы. Все рассказал ей Санька: «Ни-и знаю я, бабка, ничего не знаю! Оставь меня у себя, я тебе заплачу, сколько надо!»
- Кормилица, матерь божья! Я и сама-то еле перебиваюсь, а с тебя ни помощи, ни покою, только хлебова энтого будешь просить!..- Потом призадумалась. – Ладно, останься на денек.
Санька и остался. Дотяпал картошку, помылся в баньке.
На закате солнца во двор к бабке зашла молодая женщина лет тридцати трех, высокая, круглолицая. Молчком села на чурочку против Саньки. Из избы вышла бабка.
- А ты чего пришла, Люся, вроде не товарки мы с тобой?
- А я на него пришла поглядеть. Мужика ведь мне в дом надо.
- Детка моя, да какой же он мужик?! Иди домой, доченька!
-Бабонька Тонька, как мамка в марте померла, ох тошно мне одной, тошнехонько!..
Женщина заплакала. Санька насупился. Бабка шепнула ему на ухо: «Дурочка она. Мать похоронила в этом году, живет одна. В избе-то у ней хорошо, чисто, а вот вишь, сама хворая…»
Женщина обтерла ладонью лицо, спросила:
- А тебя как зовут?
- Сашка я.
- А я – Люся Харитонова. У меня за мамку пенсия, десять куриц и боров. Осенью колоть буду.
-Хватит, ступай домой, девка. Человеку спать надо! – решительно закруглила разговор Анисиха.
- А я без его не пойду!
- Ах ты, халда! Иди-иди, золотая, – перекрестила вслед воздух Анисиха.
Вдруг Санька встал и решительно сказал: «А я с ней пойду!». Анисиха прихлопнула себя по бокам: «Пресвятая богородица, ишшо один с ума сошел!»
…Дом был небольшим, но ладным. Со всеми пристройками и большим огородом.
- Садися, Шура, за стол, ужинать будем.
- А ты че у меня не спрашиваешь, кто я такой есть, может, шпион какой или кто.
- Ты – шпион! Да горбатых в шпионы не берут, - захохотала Люся.
- Дура!- выпалил Санька, а сам подумал: «И зачем приперся?»
Поели. Люся убрала со стола. Аккуратно вымыла с мылом клеенку, прополоскала под умывальником тряпочку, расстелила на столе.
Пока Люся снимала с кровати покрывало, встряхивала одеяло, укладывала подушки, Саньку охватила мелкая дрожь. «Я пойду, покурю пока?» - «Ладно, а ты не удрапаешь?» - «Не боись».
…Когда он вошел в избу, свет уже не горел. Закрылся по-хозяйски на крючок, прошел до кровати, разделся, приподнял одеяло и тихонько прилег с краешку.
- Ох и табачищем несет, как от настоящего мужика, - услышал он Люськин шепот. «Дурак, зачем приперся, - опять подумал Санька.
Если мы будем жить, - опять зашептала Люся, - я деньги с книжки сниму, и поедем в город, в больницу: попросим сделать операцию. Тебе горб отрежут, ты и будешь настоящим мужиком, только махоньким! Ну и что!
Санька слушал и не слушал. Он все ближе придвигался к ней. Хотелось одного, чтоб она не ускользнула, не нарушила, что шло на лад. Его подхватила неведомая сила, волна, она играла с ним, как со щепкой, то вздымало вверх, то опускало вниз, и каждый взлет сулил ему новый восторг. Вот он, здоровый, сильный Санька, ему подвластно мягкое розовое тело Люськи, и нет большей радости, чем радость власти над родным, единственным телом этой женщины, сладкой, любимой. Он знал, что сделает все, расшибется в лепешку, загрызет всех, чтоб испытать еще и еще это тягучее, пульсирующее, неведомое доселе чувство обладания.
…Они лежали рядом, дремали.
- Шур, а у Славкиной Нинки платье, все в золотых крапинках, люрик , называется. Ты мне такое купишь?
- Бери у меня деньги в костюме да покупай!
-Тогда я завтра в город съездию, а ты отдыхай.
Утром Санька проснулся – Люси рядом не было. Он вспомнил ночной разговор о платье: «Поехала!» Встал, прибрал кровать, умылся, вышел во двор. Обошел его, сходил в огород, выглянул за ворота, покурил. Есть не хотелось. Ничего не хотелось. Прошедшая ночь поглотила всю его прежнюю жизнь. Люська стала смыслом его жизни, самой жизнью. И не верилось, что такое счастье досталось ему - Кранту, Горбуну, Верблюду.
После обеда нахмурилось. К Муравейке шла черная туча. Издалека громыхало. Пошел дождь. Санька сидел на табуретке в кухне и при очередной вспышке затыкал пальцами уши, ждя грома.
Автобус до Муравейки не доезжал: он останавливался возле дома отдыха, дальше приходилось добираться пешком. Люся перебежала лесок, в поле её захватил дождь. Помня, что в сумке – драгоценное платье, она решила переждать грозу под деревом,
одиноко стоящим в поле.
…Дождь помаленьку стихал. Выглянуло солнце. К деревне по полю бежали мальчишки, махая руками и что-то крича. Когда они подбежали к краю деревни, Деиха, делавшая палкой канавку, чтоб проводить от ворот большую лужу, спросила:
- Эй, чего базлаете на всю деревню?
Лица мальчишек были бледные и испуганные.
- Там…там… Люську Харитонову грозой убило!..
А там – сияла семицветная радуга.

© 07.08.2013 Галина Золотаина

Погоды у нас стоят очень странные: то проливные дожди ( как раз вовремя, чтобы загубить выживший и созревший урожай…особенно всех почему то заботят огурцы….ну да… ), то удушающая жарища. От таких перепадов давление скачет даже у молодежи…Нет, молодым даже тяжелее, во-первых, потому что надо работать, во-вторых, хочется еще и погулять, в- третьих, никто не верит, что им тоже может быть плохо.
На фоне ужасного самочувствия и приближающегося дня рождения захандрила я не по-детски….
Решила ченить почитать-посмотреть… полезла в инет и как-то…хм, хм… выпадали мне темки, скажу я вам….)))) То про аномальные зоны, призраков и шайтанов, то, простите, про проклятие блудниц и, еще раз простите великодушно, про анальный секс.((((( При этом названия попавшихся мне шедевров совершенно и никоим образом не указывали на подобное содержание. Сами понимаете, что это меня волнует гораздо меньше чем даже урожай огурцов… Громко повозмущалась, чем вызвала искреннюю радость ( скорее злорадство) сына, плюнула, выпила таблетку от головной боли, взяла фотик и пошла гулять в гордом одиночестве….
Люблю гулять! Идешь медленным шагом, крутишь головой, наблюдаешь за людьми и, как правило, замечаешь то, мимо чего проходила годами… Хотя зрение не изменилось… Изменилось состояние души…
На расстоянии 700 метров от моего дома находится Пикадилли и Клондайк)))) Вот так просто)))…Налево – Клондайк, направо Пикадилли))))) «По ууулицеее Пикадииилли я шла замедляя шааааг» (пою…)))) Через метров 300 от этого роскошества дачники на расставленных прямо на земле коробках торговали ….. в основном … огурцами…)))))))) (фильм ужасов какой-то!!! – «Нашествие огурцов»)))))
Хотела пофотографировать красивые клумбы, очень у нас в городе красиво их оформляют…
Навстречу мне шли две женщины, приятной наружности, и очаровательный ребенок...
- Скажите, пожалуйста,- обратилась ко мне одна дама,- в наше врем легче сохранить брак или разрушить?…
Поскольку, как вежливый))) человек я приостановилась и уже было приготовилась, указать даме искомый ею объект, то была несколько ошарашена эдаким заковыристым оборотом …
- Хм, знаете, но в наше время легче засолить тонну огурцов, чем слепить из чего-нибудь этот самый брак, сиречь – супружеский союз, состоя в котором, огурцы солить гораздо легче и быстрее – злобно выпалила и царственно пошествовала далее…
А потом мне позвонил муж… Я знала на 100%, что он позвонит. Так бывает всегда… каким то чудодейственным способом, когда степень плохости моего настроения достигает критической черты, у него выпадает совершенно свободное время, и он возникает рядом со мной. Очень хорошо знаю все его недостатки, наверное, так же как и он мои.. но вот это… на энергетическом уровне… загадка…
И мы поехали фотографировать клумбы…. Потом купили огурцов )))))) (бабуля у нас их любит) и бычков в томате (их люблю я)))))) А фото почему-то не получились, но меня это совершенно не расстроило, потому что теперь я знаю, как буду отмечать свой день рождения ( вы уже догадались?) и это будет гораздо интереснее застолья с гостями и песнЯми))))
И еще мне интересно, что такого делаю я для него? …. Ну такого… на энергетическом уровне?… Ведь что-то же есть, только почему то мы об этом друг другу не говорим… Хотя может быть… тут слова совершенно не нужны, не знаю….
Одна не получившаяся фота



Антонина Лагачева

Вчера ты стала
чужой,
ничьею.
Ну подойди же,
я пожалею.
Тебя обмою
вот в этой луже.
Возьми мой завтрак -
мне он
не нужен.
(Бетти)


Считается, что перед уходом из лучшего из миров человеку вспоминается вся его жизнь. С мельчайшими подробностями. А так…. Наша память в основном, спит. Пылятся в заветных уголках мозга следы от важных и неповторимых событиях, моментах, сильных чувствах, испытаниях и скучных буднях.

Но все моменты нашего бытия важны. Кусочки жизни, из которых складывается судьба. Всплывают наши воспоминания непроизвольно, в основном, вызванные старыми фотографиями, былыми знакомыми, посещением памятных для нас мест, неожиданными аналогиями с прочитанными книгами.

Всплывают из прошлого картинки дорогие только для нас. Переносят в несуществующее уже время. А потом опять уходят в спящую память, а позже, вместе с нашей жизнью вообще утекают в небытие, в ничто. Или есть за той гранью какое-то бытие, и наша бессмертная душа не нарушит связь времен и унесет наши воспоминания в будущее? Конечно, бережет нас человеческая природа – не нагружает лишним.

Но, обидно, что это «лишнее» исчезает навсегда, без возврата. Та радость или печаль, восторг или немыслимое в моменте горе растворяются в суете жизни, теряют очертания, яркость. Становится ненужным как та старая мебель, которая хранится на чердаке.

Особо приятны для меня воспоминания из детства. О них эти строки.

Когда я впервые прочитал рассказ Леонида Андреева «Друг» о верности собаки хозяину - помните: «Друг ты мой единственный..- особо не воспринял восторженного и звонкого пафоса автора по отношению к своей собаке.

Виноват, не особо жалую этих друзей человека. Часто злобные, рычащие и лающие без нужды, или наоборот, назойливые и докучливые они не вызывают у меня симпатии. И уж тем более, считаю я, неверно очеловечивать их, приписывать им такие монопольно наши чувства как любовь, верность, грусть и тоску. Как-то не сразу вспомнилось, что и в моей жизни была история, связанная с собакой. О ней расскажу.

Дети не суеверны. Пока их больно не клюнет какая-нибудь примета. Поэтому, когда дорогу двум друзьям перебежала черная кошка, они нимало не озаботились этим и смело проследовали через роковую черту. А на следующий день друг нашего героя, разбил велосипед и сильно ушибся. А с Мальчиком тоже случились неприятности. И он поверил в приметы.

День начинался как обычно. Веселый, беззаботный день детства. Мальчик увлеченно играл с друзьями Они делали самодельные «гранаты», бросали их и радовались громким хлопкам-«взрывам». Делать «гранаты» было совсем просто. Берете карбид кальция – а его много валяется на стройке, везде, где производилась сварка, бросаете этот карбид в бутылку, наполовину наполненную водой, плотно закрываете крышкой и ждете, пока вода закипит, а бутылка нагреется.

Тогда бросайте и наслаждайтесь громким хлопком. Только не передержите бутылку, а то она лопнет в руке, и не оберетесь хлопот. Мальчик передержал, и нагревшаяся от реакции бутылка лопнула у него в руках, сильно порезав ладони. Он побежал домой к матери за выговором и помощью.

Мать только охала, перевязывая ему руки. Порезы были неприятные. Она строго велела ему оставаться дома, а сама поспешила в школу проводить урок. Мальчик для порядка побыл дома и вернулся к товарищам. Теперь объектом игр было засыпанное землей бетонное бензохранилище. Приличной высоты постройка. Разговор зашел о том, что случится, если свалишься с крыши этого «домика» Разобьешься или нет?

- Я прыгну с крыши, и мне ничего не будет – сказал вдруг Мальчик. Мальчишки постарше стали смеяться. Он и действительно был забавен в стареньком бушлате, с перевязанными бинтом руками.

- Спорим, не прыгнешь, – сказал вдруг один из них.

- Спорим, прыгну, – упрямо ответил наш герой. Ему явно было мало полученных «ран» и тянуло на новые подвиги. Не наш ли кот- бесенок толкал его под локоток. Они поспорили. Мальчик залез на крышу и подошел к краю.

Земля была далеко внизу. В фильмах герои лихо и весело прыгали, спасаясь от погони и не с таких крыш. Но здесь было не кино. Мальчик вдруг понял, что не сможет спрыгнуть. Детскую браваду сьел страх.

- Что же ты не прыгаешь? – поддразнил спорщик. Зря он это сказал. Сказал и тут же пожалел. Потому что Мальчик подошел к краю крыши, зажмурился и прыгнул вниз. Удар о землю был неожиданно сильным. Засверкали белые искры, загудело в ушах, боль резанула ногу. Дальше было как в тумане. Его отнесли в Приемный покой госпиталя, куда вызвали мать.

- Сильный ушиб ноги. Перелома, к счастью нет. – сказал врач. Подозрение на сотрясение мозга. Придется ему полежать дома и не ходить в школу.
- Он еще не ходит в школу,- ответила мать. - А почему у него забинтована голова?

-Наш парашютист коленками разбил себе подбородок, - устало усмехнулся врач.
Несколько дней он лежал дома на кровати. Родители были на работе. Было не больно, но скучно и тоскливо. Телевизора у них не было, а читал он еще плохо. Да и не по возрасту, было ему уже читать « Уронила мишку на пол…».

Скучно… Может быть потому, так отчаянно скучно нам бывает иногда в детстве, что мы не привыкли еще трудиться мозгом. Он пассивно впитывает из окружающего мира новые впечатления, ощущения, знания. Но не осмысливает их. Постепенно, словно кожура с грецкого ореха – сначала зеленая, потом и коричневая – спадает с него оболочка неведения. И мы постепенно идем вперед по пути познания мира.

От нечего делать мальчик смотрел в окно. Но за окном ничего интересного не происходило. Изредка спешил по делам кто-то из соседей. Но вот в поле его зрения попала черная с пятнами вислоухая собака. Она резво гонялась за бабочкой. Пыталась сбить ее лапой. Мальчик постучал по стеклу. Он не мог открыть окно.

На улице было еще холодно и окна были заклеены с зимы. Но собака каким-то образом обратила на него внимание и подошла к дому. Он кричал ей:
– Подожди собачка, не уходи! Я сейчас. Мальчик на одной ноге поскакал на кухню в поисках съестного. Он взял оставленные для него котлеты, еще какую-то еду и направился к форточке.

Собака стояла у окна с независимым видом. Она проворно подхватила котлету, которую мальчик бросил ей из форточки. Съела она все и с большим удовольствием, после чего потрусила прочь.
Мальчик ждал ее на следующий день, и она пришла опять. Она приходила и в другие дни, не из-за жалких котлеток и колбасы, а из симпатии к Мальчику. Наверное, понимая, что ему скучно, и он ее ждет. Через несколько дней Мальчик хромая, вышел на улицу. Собака не заставила себя ждать. Она появилась ниоткуда. Посмотрела на него, дружелюбно помотала хвостом и улеглась на лавочку, как бы приглашая его присоединиться к ней.

- Вот кусок пирога, будешь? – протянул он ей. - Извини, колбасы нет. Собака понюхала и одобрила гостинец. Подумаешь колбаса. Какие мелочи. Главное общение. Они подружились. Мальчик на удивление родителей быстро поправлялся. Нога болела, но об этом знал только он один. Он бодрился и говорил, что чувствует себя нормально, но ему не хватает свежего воздуха.

Ему разрешили сидеть на лавочке. Так они, пес и мальчик, стали встречаться каждый день. Их прогулки удлинялись по времени и расстоянию. После прогулок собака уходила куда-то, но на следующий день являлась снова. Наверное, для собаки, мальчик был не интересным партнером для прогулок. Ходил он медленно, опираясь на палку, в основном сидел на лавочке. Но собачка уделяла ему достаточно внимания и внимательно слушала все то, что он ей рассказывал.

- Хорошая собака! – гладили ее друзья мальчика. – Охотничья! Как ее зовут?

- Джек, – отвечал Мальчик, только что придумав ей имя. Он посмотрел на пса вопросительно. Тот радостно гавкнул, выразив тем самым одобрение выбранным именем. Собака и впрямь была очень симпатичная, вислоухая, с длинной блестящей черной шерстью и правильными светлыми пятнами. Это был русский охотничий спаниель. Но мальчик не знал этого.

Дальше все было как раньше. Только теперь их было двое. Пацан и Джек. Семья Мальчика жила на территории Военно-Морского госпиталя, в котором хирургом работал отец. Мальчик и Джек гуляли по госпиталю. Госпитальная земля была (она есть и теперь) весьма обширной. А для шестилетнего возраста и просто огромной.

Парки и многочисленные корпуса, жилые дома, какие-то строения, сараи. Лужайки и даже небольшой чистый ручеек. Все надо было самым тщательным образом обследовать. Посетить и показать Джеку любимые уголки. А внизу, за забором находились склады, прилегающие к Доку.

И дальше бухта Золотой Рог. С моря дул прохладный просоленный ветерок. К морю Мальчик ходил только с отцом. Однажды он уже падал в воду с мостков – пирсов. Особенно он и не испугался тогда. Просто, наверное, не успел. Его за шиворот подхватил кто-то из рыбаков. Но мальчик запомнил, как там под водой.

Там не было страшно. Но темно и что-то гудело. Может быть, корабли, рядом с которыми он упал. "Только бы не утащил осьминог", – единственное, о чем успел он тогда подумать. Так что, берег, территория доков была для мальчика запретной. А Госпитальная земля была своей, домашней, доброй. В госпитальную столовую Мальчик ходил за пайком для Джека. Собака, надо сказать, больше всего любила именно этот маршрут.

И, наконец, отец взял их вдвоем на рыбалку, на быструю речку Лянчиху. Здесь уж Мальчик и собака побегали вволю. Правда, берега речки во многих местах заросли ивняком, но они находили места для игр. Отец уходил вверх по речке ловить форель – пеструшку, а Мальчик, вместе со старшей сестрой и Джеком оставались около машины.

Река, разливаясь, оставляла многочисленные островки воды и в них можно было легко наловить черных шустрых гольянов. Иногда Мальчику везло, и он вылавливал небольшую форель. Тогда он от радости лихо отплясывал и кричал, а Джек вторил ему не менее радостным лаем.

Речка бежала мимо, прохладная и гордая, не стесняясь показывать свое каменистое дно сквозь прозрачную воду. Они поднимались на сопки, бродили по нежному и чистому лесу. Город тогда еще был «закрытый порт Владивосток», и народу вокруг почти не было, хотя отъезжали они совсем недалеко от города. Шамора, Седанка, – какие места!!!

Конечно, охотничьему псу хотелось побегать за дичью. Его генная память подталкивала его искать фазана или вальдшнепа. Но, ни Мальчик, ни его отец не были охотниками. И собака поднимала каких-то мирных пичужек, гонялась за шикарными дальневосточными бабочками- парусниками и махаонами.

Иногда Мальчик куда-то уезжал с родителями и Джека почему-то не брал. Тогда собака долго бежала за машиной или трамваем, пока силы не оставляли ее.

Джек обитал под лестницей в подъезде Мальчика. Семья жила в коммунальной квартире и родители не решались допустить собаку к домашнему очагу. Джек это понимал и не обижался. Он вел себя прилично. Не лаял, не рычал, не выпрашивал подачек у соседей. Он стал всеобщим любимцем. Ухоженный, породистый пес.

Мальчику еще не исполнилось семь лет, но родители решили отдать его в школу. Но 1 сентября Мальчик в школу не пошел. Придумал, что у него болит голова и вообще…. Он ушел с верным четвероногим другом в безлюдные уголки территории, туда, за сараи и там сидел на траве и грустил. Он знал, что теперь будет школа, уроки. Другая, строгая и суровая жизнь.

Собака иногда уходила и некоторое время пропадала. Но потом снова появлялась и находила мальчика, где бы он ни гулял. Она любила встречать маленького хозяина возвращающегося из школы на трамвае. И они в любую погоду долго шли домой.

Мальчик знал, что следующим летом отец выходит в отставку и семья уедет из Владивостока навсегда. Об этом шли постоянные разговоры и обсуждения. Мальчика интересовал только один вопрос.

– Мама, – говорил Мальчик дрожащим голосом, – мы ведь возьмем с собой Джека?

– Не знаю, - отвечала, пряча глаза мать. – До июня еще далеко. Решим как-нибудь. И отец колебался. Но было видно, что он полюбил собаку и возражать бы против ее компании не стал. Но вопрос решился по-другому.

Мальчик делал уроки, когда к нему подошла чем-то озабоченная соседка и сказала:

- Там Джек... .Там к нему пришли. Она не объяснила, кто пришел и зачем, но мальчик, бросив все, выбежал на улицу. Около собаки стоял человек и протягивал ей какую-то еду. Это был средних лет мужчина в форме моряка торгового флота. Он стоял на одном колене смотрел собаке в глаза и проникновенным голосом говорил:

- Альма, Альмочка, ну что ты! Иди ко мне моя милая. Обиделась…. Но ты и меня пойми, работа такая.

Почему Альма?- удивился Мальчик. Он уже понимал, что их дружбе с Джеком приходит конец. Собака смотрела на моряка, оборачивалась на мальчика и жалобно скулила. Глаза у нее были плохие.

- Это ее хозяин, – негромко сказала соседка. Он уходил в плавание, кому-то ее оставил, а она сбежала. А Джек, который к удивлению Мальчика оказался Альмой, продолжал не по взрослому скулить и жаться к стене дома. Какие чувства переживала собака в этот момент? Что чувствовала своим верным сердцем, какие мысли проносились в ее собачьем мозгу. А говорят там одни инстинкты.

Ну, а мальчик? А что он мог сделать? Шестилетний пацан…

- Извини, друг! – сказал моряк и покачал головой.- Так получилось Он наконец взял собаку за шею и стал чесать за ее длинным висячим ухом. – Я тебе написал адрес, – он протянул Мальчику бумажку.- Ты приходи, когда захочешь. Это совсем близко, на «Луговой».

Он виновато отводя глаза сноровисто надел на собаку ошейник и неумолимо потянул ее за собой. Собака бежала, по-прежнему продолжая скулить и взвизгивать. Опущенная морда ее была грустной и виноватой. Она оглядывалась на Мальчика и как бы говорила словами моряка: - «Извини, брат. Так получилось». Ее глаза были влажными. А может быть, это казалось мальчику, который смотрел вслед уходящему другу сквозь слезы.

ПУГОВИЦЫ

Когда генерал Эктор Альфредо Шмиц, по прозванию Тибурон, то есть Акула, покончил со всеми своими противниками: когда одних он перестрелял без суда; другим дал пожизненные сроки; третьих переселил в нищие шахтерские поселки, четвертых выпихнул в эмиграцию, – вот тогда он вдруг вспомнил, как был бедным студентом.

Да, он был бедным студентом провинциального университета. В любом таком городе есть свой маленький высший свет, и попасть в него гораздо труднее, чем в столице. Но молодой Эктор Шмиц не так уж хотел ходить на вечера к губернатору или в клуб «Меркурио». Тут было другое – девушки.
Эктору Шмицу даром не нужны были девушки из бара или магазина. А все университетские красавицы принадлежали парням, отцы которых были приняты у губернатора или состояли в клубе банкиров.
Это было просто и естественно. Красивые девчонки сами оказывались рядом с красиво одетыми парнями, а потом у них тоже появлялись красивые вещицы.
Рубашки Эктору Шмицу шила его тетя, у которой он жил. Пуговицы она пришивала белые, простые. Она их спарывала со старых рубашек своего мужа и сыновей. У нее была целая жестянка таких пуговиц.

Однажды Эктор Шмиц в студенческом баре близко-близко увидел рубашку одного богатого парня. Пуговицы там были совсем другие. Небольшие, но с толстым ободком, на котором было тонко выдавлено название фирмы.
Он скопил деньги и купил рубашку в английском магазине.
Пуговицы были еще красивее, но девушки этого не замечали, хотя он нарочно выставлял руку, чтоб было видно манжету и две пуговицы на ней.
Однажды верхняя пуговица оторвалась. Хорошо, на рубашке внизу была пришита запасная. Через месяц отлетели еще две. Сколько тетя ни рылась в своей жестянке, таких у нее не было. Наутро на занятии красивая девушка сказала ему:
- Оторвалась Англия? – и ткнула пальцем туда, где светились тётины пуговицы.
Он дождался весны, отлично сдал экзамены и написал прошение о переводе в военную академию.
Фирменные пуговицы с английской рубашки он срезал и выкинул. А новые – то есть очень старые – пришил сам.

«Да, да, да – подумал президент Шмиц. – Я ведь обещал народу справедливость. Начинать надо с малого».
Через неделю вышел указ. В государстве вводились пуговицы пяти калибров и пяти цветов. Малюсенькие, маленькие, средние, крупные и совсем большие. Белые, желтые, серые, коричневые и черные. Дешевые и общедоступные. Другие пуговицы запрещались. Военные пуговицы оставались прежними.
Всем гражданам надлежало спороть и уничтожить пуговицы, которые сеяли социальную рознь и разрушали единство нации. За их ношение полагался штраф. За хранение – принудительные работы.
С импортной одежды прямо на таможне спарывали вредные пуговицы и пришивали правильные. Новые рабочие места, между прочим. Не говоря о новой Национальной пуговичной фабрике и Службе доставки пуговиц. В горные районы их завозили на вертолетах.

Экономика оживилась, но народ делал глупости.
В столице раскрыли подпольный клуб золотой молодежи «Botón del diablo». В провинции крестьяне несли запрещенные пуговицы в церковь. Священники прятали их в алтаре и произносили рискованные проповеди.
«С этими мажорами все ясно, - с тоской думал президент. – Но почему простые люди тоже? Они так хотели равенства! Так ненавидели богатых!»
По просьбе жены он сделал послабление: позволил обтягивать пуговицы тканью. Любого цвета и качества! Но – правильные пуговицы, разумеется.
Подлый народ тут же придумал обтяжку на липучках. А внутри было сами понимаете что. Троих пришлось приговорить к виселице. Жена судьи ночью зарезала мужа. Прокурор подал в отставку и уехал в родную Укитальпу, где было больше всего «пуговичных церквей». Начальник полиции заболел и отправился лечиться в Штаты.

- Я чего-то не понимаю? – спросил Эктор Шмиц у жены. Она была немка, племянница его дальнего родственника по отцу. Они сидели в его кабинете.
«Bo-to-nes! Bo-to-nes!» - маршировали по улицам полоумные тетки.
- Нужен самолет, - сказала она.
- Они хотели равенства, - сказал он.
Дверь распахнулась. Вошли восемь человек. Командующие родами войск, командующие округами и начальник военной разведки.
- Прости, Тибурон, мы в штатском! – захохотал главком авиации.
Они были в куртках и брюках с наглыми пуговицами – квадратными, овальными, в виде сердечек и розочек.
- Что за цирк?! Педерасты!!! – Эктор Шмиц выхватил пистолет и успел застрелить командующего столичным округом.
Но тут же семь пуль разорвали ему череп и грудь.
Эктору Шмицу на миг показалось, что тетя застегивает ему веки на простые белые, чуть пожелтевшие бедняцкие пуговицы. Потом стало совсем темно.
«Bo-to-nes! Bo-to-nes!» – ревело за окнами.
- Botones y libertad! – сказал главком сухопутных войск.

Тело генерала Тибурона, он же президент Эктор Альфредо Шмиц, под радостные вопли толпы проволокли по улицам, дотащили до пуговичной фабрики и сбросили в бункер для бракованной продукции. Забросали пуговицами и сожгли вместе с фабрикой.
Его жена в суете сумела спрятаться.
Потом вернулась в Европу, и в берлинском кафе рассказала мне эту историю.
Такая вполне ухоженная дамочка под пятьдесят.
- Я совсем сумасшедшая, - сказала она на прощанье. – Но это ничего.
- Конечно, ничего, - сказал я.

clear_text

НАДЕЖНЫЙ ПРИЗНАК

Дело было в середине 1970-х.
Сажусь в такси. Таксист постарше меня, лет сорока. Едем. Он сначала вздыхает, громко и многозначительно. Потом говорит: «Эх!» Потом: «Вот, значит…» Потом: «Да, братцы».
На пятый раз я его спрашиваю:
- Случилось что-то?
- Да ладно, неважно, - говорит. – Эх, друзья-товарищи… Вот такие дела… Жизнь, одним словом… Да…
- Ну, неважно так неважно, - говорю.
- Нет, парень, - говорит. – Я тебе расскажу. Лучше незнакомому человеку сказать, а то друзья понесут, раззвонят…
- Ну, что такое?
- Беда у меня, парень. Жена изменяет.
- Да, - говорю. – Это плохо, конечно. Давно? А с кем?
- Недавно, - говорит. – А с кем, не знаю.
- Откуда тогда знаешь, что изменяет?
- А вот знаю!
- Что, секретное письмо нашел?
- Да какое письмо! – говорит он. – Позавчера ночью, ложимся. Ну, мне захотелось. Я на нее, как всегда, полез, а она мне вдруг: «Поцелуй меня!». Я говорю: «Ты чего, совсем с ума?». А она: «Поцелуй, а то не дам!». Вот сволочь. Точно с кем-то сблядовала. И этот козел её научил!
Он чуть зубами не заскрипел.
- Ну и как, поцеловал? – спросил я.
- Поцеловал, - сказал он. – Но очень было тяжело.

http://clear-text.livejournal.com

- Здравствуй, Катя, это Сергей.
- Серега? Серега-недотрога? Вы меня разыгрываете.
- Нет. Катя, Катюша, не вешай трубку. Это – я.
- Минутку. Я перейду на кухню.
- И сядешь за шкафом у окна. Не прищеми провод дверью.
- У мамы радиотелефон. Тебя просто давно не было.
- Да. И я не стою у автомата около булочной.
- Там теперь кафешка. Ты откуда?
- В Москве конференция. Приехал на пару дней.
- Чего тебе в своем Нью-Йорке не сидится?
- Я – в Бостоне, Катя.
- Извини. Математикой можно заниматься только в Бостоне.
- Я – программист. Математика никому не нужна.
- Да, я забыла. В Америке русские или программисты, или – пианисты.
- Катя, я очень рад тебя слышать. Как ты, как мама?
- Все нормально. Откуда ты узнал, что я дома?
- Я, собственно, хотел поздравить Наталью Николаевну с праздником…
- Да, сегодня красный день календаря.
- Ты так и живешь с мамой?
- Нет. Три дня выходных. Приехала навестить. Позвать маму к телефону?
- Обязательно, но чуть позже. Кать, как ты? Я очень рад, что дозвонился.
Давно собирался, но как-то все не получалось. А тут вот приехал,
нахлынуло все. Пять лет не был в России, а кажется, совсем недавно.
- А в Бостоне телефонов ещё нет?
- Катя. Ну, прости, ради Бога. Все это не так просто.
- Хоть бы позвонил. Трудно было объяснить?
- Кать, ну все было очень неожиданно и для меня. Тогда моя статья по
распознаванию образов очень удачно прозвучала. Математические
выкладки хорошо легли на компьютерный язык. Одна софтверная фирма
предложила фантастический контракт. Такое раз в жизни бывает.
- Женился, дом купил…
- Катя, да ты чего. Я из офиса не выхожу. В отпуске ни разу не был. Это
вообще моя первая поездка. И то потому, что тема моя и конференция в
России.
- Ну, да, конечно. И как там?
- Да я за это время столько сделал. Мы софт и для наладонников пишем, и
для сотовых. Эта тема так востребована, что на проекты денег не
жалеют. Ты бы видела технику в моем офисе…
- Серега, слезай со своего коня. Похоже, ты не изменился.
- Да. Извини. Как мама?
- Она как была октябренком, так и осталась. Когда узнала, что ты уехал, год
о тебе не говорила. Хотя ты у неё всегда в любимчиках ходил. Да и ваш
одиннадцатый «А». Впрочем, она права, такого сильного класса у неё
никогда не было. Все поступили, и никто не пошел торговать. Долго тебя
простить не могла, а тут опять - Серёжа Владимиров… Легок на помине.
Мы с ней вчера школьные альбомы смотрели. Как до ваших фотографий
дошли, тут она опять запричитала…
- Да и мы все её очень любим. Таких учителей больше нет.
- Лучше ты ей это сам скажешь. Она действительно сильно переживала.
Для неё это как предательство было. Она не смотря ни на что до сих пор
в свои идеалы верит.
- Катенька, а ты как?
- У меня все просто. В Краснодаре, на третьем курсе. Сходила замуж
ненадолго..
- Как у вас сегодня с погодой?
- Тихо, солнечно. В этом году осень очень теплая. Мы с мамой как раз
собирались прогуляться. Вечером кто-нибудь заглянет к ней в гости, а
завтра мы планировали к дяде Вите съездить. Если помнишь, его дом
прямо на набережной. И с балкона вся бухта как на ладони…
- Катька, не трави душу. Я бы полжизни отдал, чтобы сейчас дома
оказаться.
- Приезжай.
- У меня самолет в два часа. У них нет этих праздников. Завтра утром я
должен на совещании доложить о результатах поездки.
- Мы все кому-нибудь должны…
- Кать, я приеду. Я обязательно приеду. Скоро Рождественские каникулы. У
меня, к сожалению, никого не осталось в городе, но я приеду двадцать
пятого декабря. Давай встретимся на Рождество.
- У нас Рождество в январе.
- Катенька, ну пусть на Новый год. Приезжай!
- Где ты раньше был, Владимиров…
- Кать, я не знаю. Мне трудно это понять самому. Но я вот приехал
позавчера, и места себе не нахожу. Там все как-то в суете и делах, а тут
вышел сегодня из гостиницы утром и обомлел. Так защемило все внутри.
Объяснить не могу. Всё такое родное, что слезы наворачиваются, и –
лица, и – речь. А потом девчушку увидел. Так на тебя похожа, и - фигура,
и - прическа. Я даже догнал её. Обернулась - не ты. У меня, наверное,
такое глупое лицо было, что она меня успокаивать начала…
- Смотри-ка, я раньше такой недотрогой был.
- Кать, ну я вот такой. Что я могу с собой поделать. Я все помню. Я помню,
как увидел тебя первый раз. Тогда тебя, второклашку, мама к нам на урок
привела. В восьмом классе. Тебя не с кем было оставить, и она посадила
тебя на первой парте около учительского стола. А ты всё крутила двумя
косичками. С розовыми бантиками.
- А ты решал какую-то задачку у доски. Мама тогда все восторгалась.
Владимиров такое решение нашел, что ни в одном учебнике нет.
- А у тебя был оранжевый свитер с вышитой бабочкой. А солнце было
яркое, и когда ты хлопала ресницами, было похоже, что это бабочка
крыльями…
- Серега, ты помнишь мой свитер?
- Кать, я все помню. Потом у него на левом локте заплаточка появилась.
- Ну, ты даешь. Никогда бы не подумала…
- А помнишь, как мы всем классом завалились к вам домой на восьмое
марта. А ты на правах хозяйки…
- Объявила, что первый танец – «белый», и выбрала кудрявого мальчика.
- А он посадил тебя на плечи и крутился, как ненормальный по всей
квартире…
- И я с этой высоты объявила, что как порядочный мужчина, он теперь
должен жениться.
- Тогда у тебя уже была одна коса и длинное синее платье без рукавов.
- Серега…
- А помнишь, как мы играли в КВН с пятой школой, и тебя спрятали в
большую коробку, где ты должна была быть тортом.
- Я не выдержала, и выскочила раньше времени с куском торта в руке.
- Но получилось забавно, ты так перемазалась тогда, что народ катался от
смеха.
- Ты всегда был самым умным, но никогда не стремился в капитаны.
- И мы потом всегда отмечали дни рожденья вместе.
- Потому, что были они через день…
- Катенька, я тебя очень люблю. Не прогоняй меня.
- Дурак ты, Серега.
- Кать…
- Да я неделю выла, когда узнала, что ты в свою Америку укатил. Хоть бы
слово сказал. Я ведь из-за тебя математикой занималась и на физмат
поступила. Чтобы рядом быть. А ты…
- Катя. Катенька…
- Извини. Я больше не могу говорить. Ты маме потом перезвони.


- Катя, что с тобой? Ты плачешь?
- Ничего, мам…
- Кто это звонил?
- Один знакомый. Который когда-то был старше меня. Ровно вдвое.


©Александр Асмолов 29.05.2013

Русского человека всегда можно определить по взгляду. Будь то любой западноевропейский город, его настороженный взгляд будет пристально шарить по сторонам, выискивая врагов. В большом американском супермаркете или азиатской сувенирной лавке его взгляд будет сиять как начищенная бляха новобранца в строю ленивых покупателей. Он не затеряется среди тысяч полузакрытых негой глаз на просторах Капакабаны или Коста дель Соль, а будет просто излучать восторг и не пропустит ни одной мелочи. Померкнет и быстро уйдет в себя на симфоническом концерте в «Гранд Опера» или «Ла Скала». А уж за праздничным столом его безошибочно можно определить по тому, как он жадно будет изучать лица соседей, готовых произнести хотя бы одно слово с намеком на тост, в то время как те будут изучать содержимое тарелок.

В отличие от всего мира, русский человек будет томиться в ожидании команды, что бы опрокинуть рюмку. Остальные обычно это делают самостоятельно, разве, что дети гор долго испытывают терпение окружающих, произнося витиеватые фразы, смысл которых теряется на половине пути, а уставшее сознание отказывается распознать команду «Арш» в пенящемся потоке, и наш человек, бессмысленно улыбаясь, застывает с вытянутым бокалом, теряясь в догадках – уже или еще. И наоборот, любой чужак, попадая в наш коллектив, ошалев от взятого темпа, собирает последние силы в тщетных попытках разобраться в фейерверке коротких, односложных фраз, приводящих в состояние бурного оживления присутствующих – «За юбиляра», «За молодых», «За дам», «За тех, кто в море», «За родителей». Как на передовой, дружный, спаянный долгой борьбой с врагом, личный состав четко отрабатывает команды, воспринимая их как одну единственную - «За Родину». И уж совсем непонятна фраза пришлому человеку - «Штрафная», которая вмещает в себя не только все сказанное ранее, но и все выпитое в одном объеме.

Правда, последнее время все чаще в нашу жизнь вторгается Западная культура, но даже на ставших привычными корпоративных вечеринках с фуршетами, русский человек томиться, ворча, что и закусить-то нечем. И, дождавшись удобного случая, покидает веселье, прихватив в виде контрибуции пару бутылок со стола, собирается тесным кругом в закрытой комнате, где загодя припасен «резерв главного командования», и уже там, неторопясь, отводит душу. Ведь её не откроешь перед всем коллективом или застегнутом на все пуговицы пиджаком. Душа изливается вместе с содержимым сосуда только близким. Но и тут, примолкшие от услышанных сокровенных дум коллеги, сопереживая и произнося исконно русское «да-а», просящим взглядом обращаются к самому красноречивому за поддержкой. Давно пройдя состояние второго и третьего дыхания, самопровозглашенный спикер не даст угаснуть огоньку надежны. Умрет, но продолжит. Я почему-то всегда оказываюсь именно в такой роли. Не поднимая глаз, я свей кожей ощущаю взгляды собравшихся, и начинаю.

- Вот у нас на флоте был случай.
- А ты служил на флоте?
- Нет, но случай был.

Это увертюра, приводит всех сидящих рядом в состояние повышенного внимания. Выдерживаю мхатовскую паузу, в то время как моя мысль лихорадочно мечется по закоулкам памяти, сканируя все флотские и прочие случаи жизни, в поисках подходящего сюжета. Надо отдать должное русскому человеку, он всегда поддержит в трудную минуту, или, по крайней мере, не будет мешать. Сопереживание – одна из ярких особенностей нашего характера. Понимая, что активные боевые действия в виде плотного «артобстрела» дежурных тостов давно миновали, и уставшие бойцы ждут привала, я ищу что-нибудь душевное, с легкой иронией. Мы почему-то частенько поругиваем себя за недостатки, но потом жалеем, успокаивая – такие уродились, не переделать. В такой ситуации враждующие стороны пьют мировую, обнимаясь и, почти прощая друг друга. Наконец, я хватаюсь за спасательный круг, безмятежно покачивающийся на волнах моей памяти тех далеких времен, когда пожарникам с пристальным взглядом выписывали розовые очки не на зелёных бумажках, как сейчас, а промывали их до нужной прозрачности медицинским спиртом.

- Когда я был м.н.с. – ом, служил у нас пожарником в институте дядька Михалыч.

По лицам моих собеседников пробегает блуждающая улыбка. Все мы вышли из технарей канувших в лету НИИ, и хотя никто не мог бы похвастаться той зарплатой или квартирой, в душе о том времени остались самые теплые воспоминания. Мы ругали начальников и тупость правительства, смеялись над анекдотами о Брежневе и блистательными текстами Жванецкого, поносили вечные поездки в колхозы и стройплощадки. Но каждый из нас отдал бы свою жизнь за эту больную, но родную страну.

- Это был солидный мужчина, центнера в полтора весом. Огромные усы, фамилия, созвучная комдиву и голосина, которым можно было бы отдавать команды на поле боя без репродукторов, делали Михалыча грозой любителей покурить в неположенном месте или держать электрический чайник в комнате без письменного разрешения. Но вы то помните, какой НИИ мог существовать без часовых чаепитий с беседами о жизни.

Глаза, глядящие на меня, становятся родными и немного грустными. Нам, действительно, есть что вспомнить. Вернее, мы любим вспоминать только хорошее, быстро стараясь позабыть все ненужное. Иначе, зачем тогда жить.
- Ну а получить индульгенцию на использование электронагревательного прибора в помещении с повышенной опасностью можно было только у Михалыча. И такса была известна – чайная «чашечку» спирта в 400 граммов. Цена, по тем временам немалая, и коллектив, добившись желаемого, бережно хранил мандат на видном месте. Наши дамы, украшали «чайный столик» резными салфетками из широких «простыней листингов».

- А какие книги мы тогда печатали на этих листингах…
- Не перебивай, дай человеку рассказать.
Почувствовав поддержку, человек в моём лице продолжал.

- Помниться, это было хмурое ноябрьское утро. Аккурат, после праздников 7 ноября. Академики старались сделать научное открытие во сне, доктора ещё только просыпались, кандидаты уже завтракали, а м.н.с. и инженеры уже были на работе. Я любил это мертвое время, когда за пару часов можно было сделать больше, чем за весь день, заполненный ненужными совещаниями, собраниями и суетой. Ну а проснуться помогал горячий кофе.

- Саша, давай я тоже кофейку сделаю. У меня и «Хенеси» есть. Ты не отвлекайся, я тихонько.

С благодарностью кивнув, я вспомнил, как, несмотря на скудность продуктового ассортимента в магазинах тех времен, мы умудрялись «доставать» неплохой кофе и делили его с коллегами по работе. Впрочем, тогда не было большой разницы между домом и работой. Многие жили в 5 -10 минутах ходьбы от института, работали в одной лаборатории по 20 – 30 лет, даже выходные и праздники всегда проводили вместе. Это была большая семья. Михалыч тоже был одним из нас, но всегда приурочивал срок действия разрешения на чайник к предпраздничному периоду, обеспечивая себя бесперебойным потоком живительной влаги. Он не курил, но баловал себя медицинским изобретением «в качестве профилактики от гриппа».

Будучи здоровенным мужиком неопределенного возраста, он мог спокойно «уговорить» на работе свою «чашку чая» без последствий. Правда, любил это делать, не торопясь, с разговорами, предпочитая всем тостам со своей стороны короткое восклицанияе «Эх». Когда подходила моя очередь продлять индульгенцию, я уже готов был просидеть вместе с Михалычем пару часов за разговорами. Начиналось все с того, что он молча подставлял свою чашку и зорко следил за уровнем. Струйка из фляги с казенным спиртом медленно заполняла необъемный сосуд до правильного уровня. Тогда он закручивал свой знаменитый ус и останавливал меня жестом. Выслушав прошение о чайнике и заздравный тост с моей стороны, Михалыч, неторопясь подносил чашку и принюхивался. Он был большим специалистом по этой части и за годы многолетней практики мог по запаху назвать завод-изготовитель.

Больше всего он любил «ленинградку». Так он называл спирт оптической очистки, который действительно, почти не имел запаха и не оставлял следа на стекле. Если попадался именно этот спирт, Михалыч, улыбался так, что усы его обнажали редкие крупные зубы, а знаменитое «Эх» оставляло впечатление, будто кленок кавалериста разрубал врага от плеча до пояса одним махом. Затем глаза его наполнялись влагой, и он мог рассказать такое из истории гражданской войны, что историкам и не снилось. Он становился похожим на большого ребенка, искренне раскаивавшегося в содеянных грехах, от чего становилось совершенно неуютно. Наслушавшись его жутких откровений о борьбе с контрой, я искал повода смотаться под любым предлогом, но тяжелая ручища опускалась на мое плечо, лишая последней надежды на спасение. Что он находил в моём обществе, осталось загадкой, но коллеги часто толкали меня на эту исповедь. Если бы я тогда не занимался активно спортом и не вел трезвый образ жизни, дни мои в такой компании были бы сочтены.

Сейчас мне даже неловко вспоминать, что я старался избежать таких откровений «буденовца», который огромной ладонью, размером с хорошую сковороду «приковывал» меня к стулу и грустно смотрел в глаза, приникая глубоко в душу. И все приговаривал «Не торопись. Посиди. Все там будем».
Очевидно, я надолго замолчал, вспоминая о Михалыче, потому что передо мной уже поставили чашку кофе и подтолкнули.

- Ну, так, что дальше-то.
- Перед 7 ноября весь имеющийся в наличии спирт был мобилизован на общий банкет. Предвидя это, я заныкал грамм 200 для приготовления флюса. Кто был электронщиком и много паял микросхем, меня поймет. Только самодельный флюс с присадками доставлял истинное наслаждение от этого процесса, когда припой аккуратной бусинкой самостоятельно «прыгает» с паяльника в нужное место. Это было для дела, а на продление индульгенции для чайника не хватило, и мне пришлось готовит кофе украдкой.

- Да раньше и чайников, таких как сейчас, не было.
- Точно. У меня в комнате стоял совершенно уникальный экземпляр. Выпуска 20-х годов, он постепенно перекочевал с чей-то кухни в коммуналку, потом – в гараж, потом – на дачу, а потом – в нашу лабораторную комнату, как уплата за ремонт старенького телевизора. Состоял чайник из двух частей – плитки с открытой нагревательной спиралью и вставляющейся в него чайника. Все было сделано добротно и работало исправно. Только вот «открытый огонь» в лице раскаленной спирали действовал на Михалыча угрожающе.

- А давай за «буденовцев», их теперь, поди, не осталось.
«Хенеси» замечательно влился «в тему», наполняя ароматом, к которому приятно прислушиваться за неторопливой беседой.

- В целях конспирации, я ставил чайник на ящик кассы. Если кто помнит, были тогда огромные деревянные шкафы вдоль стен с множеством выдвижных ящичков, где были отсортированы по номиналам тысячи резисторов, транзисторов и прочего добра, без которого жизнь электронщика невозможна.
Кое-кто из присутствующих понимающе закивал. Тогда жизнь была очень похожа у самых разных соотечественников в самых разных городах и весях.

- Очевидно, я так увлекся, что не заметил, как вода в чайнике не только закипела, но и выкипела. Это современные чайники автоматически отключаются или, на худой конец, сигналят. А тогда они работали «до упора».
- Впрочем, как и мы.
- Воистину верно. Короче, процесс продолжался до белого каления. А в это время…

- Буденный?

- Да. Открывается дверь и в нее притискивается грозный Михалыч. Несмотря на возраст, он все помнил и рассчитывал на пару ходов вперед. Знал, где и кто ему должен. Даже не помню, сказал ли он что-то тогда, но я как кролик перед удавом, поднялся на задние лапки и застыл. Он пришел поправить здоровье после праздников, а я был абсолютно безоружен. Пауза окончилась тем, что его усы зашевелились и, оборачиваясь по сторонам он пробубнил «Горим».

- Надо было Шойгу вызывать сразу.

- Братцы, мне было не до шуток. К своему ужасу я увидел дым. Он поднимался из-за огромной спины «буденовца», оттуда, где стоял чайник. Михалыч без слов рванулся к эпицентру. Плитка продолжала упорно трудиться, подогревая пустой чайник. Он был похож на огненный шар. Да и сама плитка раскалилась так, что деревянный ящик кассы под ней уже дымился.

-Эх!

Только и вырвалось у старого рубаки. Не задумываясь, он ринулся в атаку, спасая народное добро. Наверное мы уже другие, а наши дети вообще в подобной ситуации лишь потянутся за сотовым телефоном. Но Михалыч был верен своим принципам. Он схватился за деревянную ручку чайника, пытаясь снять его с огня, но та лишь мягко отделилась от корпуса, который с шипением шлепнулся на пол. Она отпаялась из-за высокой температуры. Буденовские усы от недоумения обвисли. Он тупо смотрел то на рукоятку чайника, то на его раскаленный корпус, который шипел на паркете. Слава пленным немцам, добротно строившим здание нашей лаборатории. Паркет, уложенный их руками, выдерживал и не такое. Я вырвал штепсель из розетки, и раскаленная спираль, остывая, потемнела. Лишь выдвинутый ящик деревянной кассы еще дымился.

- Эх, ты…

Только и сумел произнести Михалыч. Но эта короткая реплика так застряла в моей голове, что и по сей день, я слышу её, когда осознаю, что делаю что-то не так. Моя совесть говорит голосом старого вояки, не позволяя расслабляться.

- Буденный-то выжил?

- Он так растерялся, что отправился за подкреплением. Когда его шаги стихли в коридоре, я прислонил ручку чайника на прежнее место, удерживая корпус пинцетом. Температура была еще слишком большая, и чайник не хотел остывать. Вроде распаленного рубаки, который после окончания боя ещё размахивает саблей, не в силах остановиться. Пришлось плеснуть на него водой. Он зашипел и успокоился. Ручка плотно приварилась обратно. Я спрятал чайник, переставил сгоревший ящик кассы в соседнюю комнату, благо кассы были одинаковые, и затер паркет. Открыв форточку и усевшись на свое место, как ни в чем ни бывало, я стал ждать атаки администрации.

- Буденный вызвал кавалерию?

- Целый эскадрон. Через десять минут в комнату ворвались комендант, профорг и еще кто-то. Они дергали все ящики касс в комнате, заглядывали во все шкафы и столы, но – тщетно. Улик не было. Возможно, после вчерашнего праздника у них стучало в висках, так что они быстро остыли и вопросительно посмотрели на Михалыча. Он растерянно сидел посредине комнаты и умоляюще смотрел в мою сторону. Я был глыбой льда, айсбергом, о который разбился «Титаник». Комиссия ретировалась. Последним выходил «буденовец». Он, с виноватым видом притискиваясь боком в дверной проем, покидая поле битвы. Мне стало жаль его до глубины души.

- Давай еще по одной.
- За пожарных!

Все присутствующие одобрительно зашумели, чокнулись, и через минуту притихли, ожидая продолжения.

- У меня тогда было примерно такое же настроение. Подождав немного, я вновь поставил чайник и заварил кофе. Достал из загашника спирт, приготовленный для флюса, и стал ждать Михалыча. Через некоторое время он заглянул на запах арабики, распространявшийся по пустынной лаборатории. Впрочем, зайдя в комнату, он сразу увидел припасенный для него подарок, и слабая попытка возобновить разговор о чайнике умерла. Я встал к нему навстречу с протянутой рукой – «Михалыч, давай мириться». Он грустно улыбнулся, и моя рука утонула в его огромной ладони, напоминающую сковородку. Сильные люди бывают удивительно человечными и добрыми. Только убогие и тщедушные уродцы способны на подлость и месть.

- Это ты к чему?
- К тому, чтобы у нас всегда все было. На всякий пожарный случай.


©Александр Асмолов 08.06.2013

- Ну, здравствуй. Сколько лет, сколько зим.
- Здравствуй.
- Так захотелось увидеть тебя. Последнее время стал сентиментальным, часто
вспоминаю о тебе. Наверное, старею.
- Скорее всего, приехал в командировку.
- У тебя всегда была мужская логика.
- Этим и отпугиваю многих.
- Зато выглядишь просто замечательно. Как тебе удается?
- Это просто бестактно, напоминать о возрасте.
- Извини, я волнуюсь и говорю невпопад.
- Ты надолго?
- В субботу улетаю.
- И остановился, конечно, в гостинице «Украина».
- Да, мне там очень нравится. Это москвичи не смотрят по сторонам, вечно
куда-то спешат, а для меня там каждый уголок связан с воспоминаниями.
- Слушай, ты действительно становишься сентиментальным.
- Иногда мне кажется, что ничего лучше в моей жизни не было, да и не будет.
- Вот как?
- Представьте себе.
- А какой был орел. Весь в делах, вечно куда-то спешил…
- Да, мне казалось, что для мужика главное в жизни дело, остальное – потом.
- Ты ещё про самолеты песенку вспомни.
- Да, ты не меняешься. Впрочем, песни ведь, действительно, были замечательные.
Не то, что сейчас. А, ведь, и тебе стихи писали. Помнишь?
- Ах, Вы меня смущаете.
- Да, и я, грешный, строчил. Мне казалось, тебе нравилось.
- Нравилось.
- А помнишь - вечерний Арбат в огнях, песни под гитару всю ночь напролет,
восход на Воробьевых горах…
- Помню.
- А бассейн «Москва»? Я тогда ещё ни разу на море не был, только в своей речке
купался, а тут среди зимы плавать можно. До сих пор помню – снег идет, пар
вокруг, мороз и вода теплая. Нырнула там - другой мир. Сказка!
- Теперь его нет.
- Жаль.
- Зато какой храм отгрохали.
- Нет, это все – чужое.
- Ты живешь воспоминаниями.
- Точно. Особенно - последнее время.
- От чего же?
- Не знаю. Столько лет прошло, поездил по свету, многое видел, а вот в душу не
запало. Как пришло, так и ушло.
- Неужели?
- Если честно, я сам удивляюсь. Свет клином сошелся, что ли. Не знаю.
- И ты пришел, чтобы мне это сказать?
- Наверное… Впрочем, что лукавить. Именно так.
- Знаешь, не ты первый.
- Конечно, вокруг тебя таких, как я, всегда немало крутилось, но ведь было же
что-то между нами.
- Ты пришел поплакаться и попросить прощения?
- Нет, просто кое-что понял.
- Долго соображал…
- Слушай, как в тебе это сочетается?
- Что?
- Ну, вот – прямота. Даже – жесткость. Все напоказ. Но ведь, я помню, копнешь
поглубже – а там совсем иное. Такой тихий дворик - уютный, душевный,обитель добра и спокойствия. Нечто особенное.
- Правда?
- Ну, есть, конечно, более красивые. Стоит только журналы полистать…
- Это комплимент?
- Нет, прости, пожалуйста. Я не умею так гладко говорить, но вот…
- Хоть бы цветы принес.
- Извини.
- Ну, обижаться не стоит.
- Я не обижаюсь.
- Вижу. Ты всегда был вспыльчивым.
- Да, нет.
- Перестань. Я тоже рада тебя видеть. Просто время бежит, а тут вдруг
заявился, и давай с порога душу теребить воспоминаниями. У всех своя жизнь.
- Ты права, зря я…
- Нет, не зря. Нам, конечно, есть что вспомнить. Только не так. С налету.
- Накатило что-то.
- Хочешь перепрыгнуть двадцать лет.
- Так ведь я ничего не прошу. Просто очень рад снова встретиться. С чем-то очень
дорогим, родным…
- С чем-то?
- Не придирайся к словам, пожалуйста. У каждого есть в жизни что-то самое
светлое. Ну, вот, есть дом, где я вырос, друзья. Говорят – друзья детства, а ведь,
других-то и нет. Потом – знакомые, коллеги, партнеры, а друзей больше не
прибавляется. Они только уходят. То ли в детстве мы были более открыты и без
оглядки в свою душу пускали. Были более щедрыми, что ли, а теперь утратили это.
Потом, наверное, созрели для любви, и кому посчастливилось её встретить,
запомнили это на всё жизнь. Как дар Божий. У всех что-то подобное бывает, но
везет далеко не каждому. Чтобы это понять, нужно время. Вот и у меня такой
период наступил. Оглянулся, а ничего роднее тебя и нет в душе. И очень
захотелось тебе это сказать. Вот и все.
- Позднее признание?
- Да. Запоздалое.
- Любят красивых, а женятся на богатых.
- Да, есть и покрасивее и побогаче.
- Спасибо…
- А вот роднее тебя нет. В разных странах был, и много чудес видел. И восток, и запад красотой богаты, и есть, чем удивлять и гордиться, - но нигде в мире нет такого величия и сказки, как в Москве. Особенно, для русского человека. Не зря говорят, что здесь – сердце России. Это не только Кремль или собор Василия Блаженного, не только монастыри и храмы, реки и мосты, здесь что-то с душой происходит. Какое-то место благое. Несмотря на людскую суету, здесь легко и радостно. Вот поэтому захотелось встретиться с тобой, Столица, и все это высказать. Обычно нет времени, а тут остановился посредине площади, да и все выложил. Если получилось нескладно, прости, но это – искренне.

©Александр Асмолов 03.07.2013

Там, где цветет земляника
Подобно тем, кто считал себя политиками и звездами массовой культуры, погода продолжала привлекать к себе внимание несвойственными, вызывающими проявлениями. Она дразнила горожан своим непостоянством и тревожила фермеров, срывая все мыслимые сроки. Весна в этом году была ветреной и капризной. Как подвыпивший морячок после долгого рейса, она куролесила, не в силах удовлетворить свою необъяснимую жажду, но ей, поворчав, снисходительно прощали. Очевидно, заглянув однажды в календарь, весна опомнилась, и на прощанье пролилась настоящими майскими ливнями, отсалютовав ломанными молниями в полнеба и раскатистым громом.

Напоив истосковавшиеся поля и умыв городские улицы, она уносила в потоках мутной воды все прошлогоднее в прошлое. Первый летний день заиграл солнечными зайчиками на лужах, окнах домов и автомобилей. Особенно им нравились витрины центральных магазинов и солидных фирм. Разогнавшись по чистому голубому небосводу, солнечные блики яркими потоками отражались от высоких стеклянных стен и заливали вереницы машин и пешеходов, торопившихся по своим важным делам. Расчетливые взрослые начинали строить планы на ближайшие выходные, а детвора уже сейчас хотела праздника, и, натянув сдерживающие их постромки, норовила пошлепать по лужицам и остановиться у яркой зелени бульваров и газонов. Но, подчиняясь заведенному распорядку, люди спешили по неотложным делам, оставляя на потом возможность наслаждаться ласковыми проявлениями природы, щедрой красотой удивительной зеленой планеты, и даже необъяснимым даром любить.

Порой кажется, что люди не знают, что им делать с доставшейся даром красотой. Возможно, в очень редких местах на Земле, детей не калечат воспитанием о великих свершениях, которые им предстоит совершить в жизни, пожертвовав или, даже, уничтожив окружающую их уже сейчас красоту, ради иллюзий или, попросту, бредовых идей. Наверное поэтому, природа протестует, пытаясь объяснить неразумным, что у них все есть для счастья. Но так уж мы устроены, что воспринимаем эти протесты как вызов, и готовы отозваться на любой призыв проходимца к борьбе – поворачивать реки, разгонять помелом тучи, уничтожать леса и озера. Как великие достижения человечества до сих пор демонстрируют надгробные холмики тщеславных царей, загубивших несметные количества грешных душ, способных творить и любить, ради того лишь, чтобы построить для возомнивших пирамидки. Мало кто задумывается над тем, почему из тех мест ушла вода, а вместе с ней и - красота, и - жизнь, навечно сделав из цветущего когда-то края кладбище. Впрочем, не все так печально. Ростки пробиваются сквозь асфальт, на некоторых подоконниках распускаются цветы, да изредка попадаются упрямцы, вскапывающие каждый день маленькие грядки под своими балконами, которые тем же вечером утрамбуют колеса припаркованных автомашин.

А весна пробуждает в неокрепших душах неясные сомнения и тревоги, пьянит надеждами, куда-то манит и заставляет заглядывать в лица прохожих. Изголодавшиеся по теплу и свету жители столицы, ошалело оглядываются по сторонам и начинают припоминать далекое детство, пропитанное запахом луговых трав, цветочного меда, раскаленного песчаного пляжа, огромных красных помидор, чью сочную тягу к земле не выдерживают никакие стебли, одуряющий плотный дух в зарослях сирени за околицей или клубники, собранной в эмалированное ведро натруженными морщинистыми руками бабушки, да дымок от костра, под углями которого томится испеченный картофель. Среди чужих каменных стен хочется встретить родственную душу, которая также помнит и тоскует о красоте. До боли хочется отыскать того, кому можно все это доверить. Но открыть сию великую тайну можно лишь собрату по чувствам, а не первому встречному, гуляющему с тележкой по лабиринтам супермаркетов и свято верящему в то, что именно на его полках все это и прорастает, и не старому приятелю, который лишь по телефону может поболтать о прошлом. Возможно, поэтому лишь весной можно столкнуться с пристальным взглядом, устремленным прямо внутрь твоего существа, который как бы задает вопрос и ждет правильного пароля в ответ. Иногда даже кажется, что они настороженно принюхиваются, глядя в твою сторону. Впрочем, это больше относится к прекрасным представительницам ищущих.

И жители столицы просто дуреют, когда начинает цвести вишня и яблоня, чудом уцелевшая под защитой заборов в битве с асфальтом. Они допоздна гуляют по редким бульварам, выискивая свободные места на скамейках, и лишь случается возможность занять его, тут же закрывают глаза и как наркоманы погружаются в сладкое состояние утерянного некогда счастья. А уж когда выйдет указ привести в порядок улицы и скверы к празднику, и на газонах начнется сенокос… Тут дрогнут самые стойкие. Из чистеньких офисов под любыми предлогами высыпают стайки аккуратно одетых и причесанных менеджеров, они с восхищением смотрят как под направляемыми умелыми руками машинками и пропеллерами, ровными рядами укладывается скошенная трава. Газоны, подстриженные под полубокс, разлиновываются зелеными дорожками только что скошенной травы и начинают пахнуть, вызывая давно забытые переживания и чувства, живущие в уголках нашей памяти. Это приводит к массовому помрачению сознания, и вечер пятницы начинает напоминать столпотворение, вызванное единственным желанием, охватившим наподобие эпидемии, одурманенные зимней спячкой души, вырваться за пределы городских стен туда, где ещё можно найти остатки того, забытого, мира.

Раскаленные солнцем и волнениями, сидящих в них пассажиров, автомобили растянулись на многокилометровые пробки по всем дорогам, ведущим из третьего Рима. Время медленно тянется, нагнетая и без того накаленную атмосферу. Закипают не только радиаторы в стареньких машинах, но и эмоции обладателей дорогих иномарок. Они уже забыли, зачем они здесь, для них важно обскакать своих соплеменников, сгрудившихся рядом, в нарушении всех законов и правил быть первыми, забраться на свою пирамидку. Они не меняются от песочницы до погоста.

Вот уже два часа метр за метром я подкатываю свою машину вслед за красным «Гольфом» по дороге, которая, кажется, никогда не кончиться. Воспоминание о забытом прошлом, возрожденное первыми погожими днями наступившего лета, мучительно угасает в окружающем столпотворении, как бы говоря о том, что просто так счастье не даётся никому. Ведущие всех радиостанций наперебой стараются успокоить застрявших в автомобильных пробках несчастных, предлагая советы, прогнозы и музыку. Со всех сторон ощущаю на себе недобрые взгляды соплеменников, особенно тех, что в зеркале заднего вида. Стараясь не отвечать на нервные жесты и сигналы клаксонов, волей неволей давно наблюдаю за двумя, сидящими на переднем сиденье стоящего впереди «Гольфа». За рулем сидит девушка с пышной прической. Она то и дело встряхивает ею, поворачивая голову к соседу. Кажется, эта пара не обращает никакого внимания на окружающих. Они о чем-то беседуют, жестикулируя руками, смеются и, время от времени, обнимаются. Хоть для кого-то вынужденное заточение не стало пыткой. Дремавшая у заднего окна в соседнем «Жигуленке» кошка проснулась и с удивлением озирается по сторонам. Заметив это движение в стоящей рядом «Хонде» залаял пес. Очевидно, в машине работает кондиционер – окна закрыты, но даже через задраенные стекла слышно, как он надрывается. Щурясь от яркого солнца, которое уже касается крыш стоящих впереди машин, кошка потянулась, как бы невзначай показывая острые коготки. Они почти прозрачны в ослепительных лучах, напоминая, что у каждого есть свой козырь.

Иногда происходит какое-то движение в очереди. Все начинают суетиться, чтобы протиснуться вперед. Фуры и тягачи с прицепами не могут сразу разогнаться и юркие легковушки нагло обходят их, занимая чужие места. Водилы неповоротливых грузовых машин начинают нервно сигналить и рвут сцепления, поднимая тягачи на дыбы. Как огромные кони эти тяжеловозы приподнимают в порыве передние колеса, надрывно завывая двигателем. Потом опять все замирает, и народ начинает оглядывается с тем чтобы оценить, насколько изменились позиции участников этой затянувшейся игры.

С удивлением для себя замечаю, что сидящая в «Гольфе» пара перестала разговаривать и даже как-то отстранилась друг от друга. Они то и дело звонят по сотовому, не поворачиваясь друг к другу. Внезапно между ними вспыхивает бурное объяснение. Речь не слышна, но мне кажется, что я вижу, как у парня набухли вены на шее. Так же внезапно спор прекращается. Они нарочито смотрят вперед, как будто там происходит что-то очень важное для них, потом резко поворачиваются друг к другу и буквально выплескивают накопившееся. Мне становится не по себе от невольного соучастия в ссоре, казалось, очень близких людей. Хочется, чтобы они сейчас же помирились и забыли свои обиды. Сам знаю, как тяжело потом восстанавливать равновесие и заглаживать нанесенные в запале обиды. Впрочем, у меня есть давние знакомые, которые могут успокоиться и простить друг друга, лишь когда перебьют посуду. От этого их не любят звать в гости, но зато, приходя к ним домой, все дарят им сервизы. Не дорогие, но с большим перечнем предметов.
После очередного рывка очереди вперед на десять метров, машины останавливаются, а в «Гольфе» вспыхивает диалог не слышащих друг друга. Оканчивается это тем, что парень выскакивает из машины, но в последний момент останавливается и плюхается на заднее сиденье. Они молчат несколько минут, как будто забыв о существовании друг друга.

Мне не известны причины их ссоры, но почему-то очень хочется, чтобы хоть кто-то оставался счастливым в этой ненормальной ситуации, вызванной многочасовым простаиванием в пробке. Невольно вспоминается мать, которая всегда повторяла в подобных ситуациях –«лишь бы войны не было, образуется». Наверное, мы подсознательно обращаемся к большим проблемам, чтобы оправдать меньшие. Тем временем, очередь зашевелилась, заурчала моторами, проталкиваясь вперед. Это спровоцировало новую вспышку ссоры сидящих в «Гольфе». Девушка то и дело оборачивалась, отвечая на реплики сидящего сзади. Машина виляла в стороны, отчего соседние машины шарахались и сигналили. Я не торопился их обгонять, и стоящие за мной машины тоже начали сигналить, требуя движения.

Наконец, парень прокричал что-то, от чего девушка застыла на мгновение. Он выскочил наружу и, хлопнув дверью так, что машина закачалась из стороны в сторону, стал выбираться из потока. Девушка включила аварийку, и, положив руки на руль, склонила голову. Было видно, как вздрагивают её плечи. Наши машины стояли рядом в потоке суетящимся и сигналящих машин. Я сопереживал вместе с ней и не решался двинуться с места, как будто это стало бы проявлением предательства. На моих глазах разбилась маленькая мечта о счастье, навеянная весной, в которую захотелось поверить и мне. Остальные не обратили на случившееся никакого внимания, они торопились туда, где на солнечных сторонах бугорков и канавок цвела земляника.

Рубрика произведения: Миниатюра
©Александр Асмолов 05.07.2013

НЕ ПРОЙДЕТ И ПОЛГОДА

Мой приятель, художник, рассказывал:

«Сначала все было, как у всех, а потом вдруг раз! – и понеслась.
Выставка тут, выставка там, потом уже совсем там, в Лондоне то есть. Серьезный галерист, хорошие продажи. Деньги.
Я-то, - говорит, - конечно, понимал, что это просто стечение обстоятельств, пруха, везуха и все такое. Как любимый ученик незабвенного Матвея Лазаревича, я прекрасно отдавал себе отчет – кто я такой и какова моя роль в мировом художественном процессе (смеется).
Но голова, конечно, слегка кружилась. Сильно кружилась, если честно.
Жена была страшно рада.
Потому что мы довольно трудно жили. А тут хороший ремонт, нормальная машина, детям компьютеры. Два! Каждому свой! Жена первый раз в жизни оделась с ног до головы в фирменные шмотки. Включая часы «Омега». Мне это особенно приятно было. Потому что жена у меня – настоящий друг. Всегда была со мной, за меня, понимаешь? Никогда не упрекала, в самые такие годы, когда ни заказов, ни денег, и даже друзья как-то начали исчезать в тумане. И вот – награда. Я очень гордился, когда жене деньги давал на разные дорогие штучки.
Но человек, а в особенности мужик – жуткая скотина.
Была у меня выставка в Новосибирске.
И встретил я там одну бабу. Вернее, девочку. На шестнадцать лет моложе. Но уже актриса, уже премьерша, со своими поклонниками, со своими придворными критиками, как она выражалась.
А и вправду – страшно красивая, именно по-королевски. Величавая такая, рослая, руку подает – так и хочется склониться.
Сошлись мы буквально тут же. В первый вечер, как познакомились. Она хоть и королева, но областная. А я, конечно, не король, но про меня в журнале «Тайм» писали.
Отличная баба. И, самое главное, ничего не требует, не просит. Типа разведись, женись на мне. Ни-ни. Наоборот. Мы очень красивая пара, а остальное неважно.
Правда, пара красивая. Особенно когда мы в зеркало смотрелись».

- В голом виде? – спросил я и щелкнул его по пузу.
- Представь себе, да! – сказал он. – Это я в последние годы так разъелся, а тогда был еще ого-го! Ты что, не помнишь? – он втянул живот и поместил два кулака между пряжкой пояса и краем стола – мы сидели в ресторане.
- Помню, помню, - сказал я. – В смысле, верю.

«Вот, - продолжал он. – Я устроил себе в Новосибирске постоянный мастер-класс. Стал туда летать раз в месяц, не реже. На свои деньги, что характерно. И помещение тоже сам снимал. И квартирку. Жене говорил, что всё оплачивает губернатор, типа культурное развитие областного центра. Денег-то у меня полно, и жена ничего не замечает.
В общем, полтора года полного счастья.
А потом мой лондонский галерист совершенно предательски умирает.
А московский галерист – уходит из арт-бизнеса, продает свою галерею, а новая хозяйка меня не берет. У нее своя концепция, и я в нее как-то не вписываюсь.
Прилетаю в Новосибирск, рано утром. Днем провожу занятие. Вечером – она у меня. Я ей все рассказываю. Прямо до того. Сразу.
Она с дивана встала – я на стуле сидел – обняла меня и говорит:
- Ты только не раскисай. Соберись с силами. Оказался в жопе – надо вылезать! Четыре месяца хватит? Или лучше всё-таки полгода?
Наверное, я как-то не так на нее посмотрел, потому что она улыбнулась, нежно поцеловала меня в макушку и сказала:
- Ты что! Я же тебя люблю. Но ты все-таки за полгода постарайся.
- А почему именно полгода?
- Мне нужен победитель. А год – слишком долго.
И, на ходу расстегиваясь, пошла в коридор, где ванная.
Я дождался, когда душ зашумит, и ушел; у нее были ключи от этой квартиры.
Из аэропорта позвонил мальчику, который староста мастер-класса, и хозяину квартиры тоже. Все уладил. И улетел домой».

- Бедная девушка, - сказал я.
- Да, - сказал он. – Гордая, между прочим. Только один раз позвонила. Ровно через полгода, день в день. Слышу ее голос и молчу. Она: «Алло, алло, это ты?»
- А ты что?
- «Извините, вы не туда попали. Это лагерь военнопленных».

clear_text

"В лесу родилась елочка…" в руках большая хлопушка. Дернуть за ниточку - и разлетятся разноцветные пятнышки конфетти. Зарябит-защиплет в глазах…

и Чехов сощурится сквозь стеклышки pince-nez, дописывая последнюю ремарку в своей жизни: "… и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". Он еще здесь, в тысяча девятьсот… ему всего 43!

Разряженный револьвер Маяковского: "… и жизнь хороша, и жить хо!.."

Нераспакованные чемоданы Есенина в "Англетере".

Синема.

Поцарапанный целлулоид. Сбивчивый монтаж.

Царская семья на прогулке. Дергаются, как в мультике. Первая Мировая. Белые оплечья сестер милосердия. Бобрик Керенского. Ильич, "как будто бы даже заспанный". "Барышня, дайте Смольный!" Дали Зимний. Блок у трактирной стойки, пытающийся разглядеть Спасителя "в белом венчике" впереди двенадцати,

лентами пулеметными перепоясанных. В замедленной съемке - колокола летят в пыль. Накокаиненный НЭП… стоп! чуть назад… Ипатьевский дом в Екатеринбурге… "стреляли" - нет, это уже "Белое солнце пустыни", гораздо позже…

а началось почти посередине. Пятидесятые. Я родился. Что было дальше - помню, что перед - рассказали и показали. Отец и мать - это 30-е. Коллективизация. У отца -книга из библиотеки. Шолохов "Поднятая целина". Уже умею читать…

Маршак, Агния Барто, Аркадий Гайдар… первая учительница, ноготки и бархотки на школьной клумбе, запах тополиных почек весной и "девочка, которой нес портфель". Кино крутят прямо во дворе, как стемнеет. Стрекот аппарата "Украина", комары, пока меняют катушки, и - Чапаев, еще не анекдотный, "впереди, на лихом коне". И - "про войнушку". Это когда не стало дедушек. Обоих сразу. Я их никогда не увидел. Даже в кино. Мужики в майках забивают "козла" на сколоченном столе, и "беломор" - это просто папиросы, которые они курят. Солженицын где-то по соседству еще только пишет. А мы только что въехали в только что отстроенные и еще не знаем, что их зовут "хрущевки". Запах свежей побелки и краски. Счастье. В шесть утра мать поднимает занимать очередь за хлебом, а открывали, кажется, в восемь. В очереди - все знакомые. Иногда пропускают вперед. Выглаженный пионерский галстук на стуле возле кровати. Рядом с домом строят кинотеатр. Дома - вдруг! - телевизор: Рыбников, Крючков, Андреев, Целиковская… Пластинка Бернеса ходит по соседям. В кинотеатре цветной "Человек-амфибия". Прорываемся на "Операцию Ы". Никулин - Вицин -Моргунов! "Кавказская пленница". Девчонки во дворе носят короткие юбки, а у нас, у всех! - велосипеды, и все умеем играть "на трех аккордах". Гибкие грампластинки. На школьных вечерах крутят Ободзинского и "Алешкину любовь". Все уже знают про "битлов", но не все слышали. Катушечный магнитофон. Чей-то хриплый голос. Ходят легенды. Песни знаем наизусть. Переписываем (шариковыми ручками!) друг у друга.

Джинсы - отдельная тема и надолго!

а чуть раньше - Гагарин, нет, еще раньше - попискивающий спутник, который всем хотелось разглядеть в небе. И я увидел! Он летел над улицей Сенной. Я показывал его бабушке…

Мои бабушки. Обе родились в этом веке. В нем и остались. Обе.

… машины с лентами на капоте и куклой на радиаторе. Одноклассники в лейтенантских погонах, отутюженные. "Автомат" - это еще газировка с сиропом за 3 коп. "Знакомься, моя жена".

На такси везу из роддома сына. В этот день выпал снег. Очень рано. В начале октября. И он у меня на руках - улыбается.

На кухне - Окуджава. А еще есть: Самойлов, Левитанский, Мориц, Вознесенский, а еще - Мандельштам, откуда-то переписанный, Ахматова… "серебряные"… "чтоб не пропасть поодиночке". Еще ничего не знаем о Бродском. А он где-то носит ватник и ничего не знает о "нобелевке". "Голос Америки" сквозь глушилки.

"Самиздат". Однажды - Пастернак… "Мело, мело по всей земле"… Доктор Живаго - и навсегда!

Воланд на Патриарших! Маргарита над Москвой! Шагал на Витебском!.. и деточкины глаза Смоктуновского: "Люба, я вернулся", и вальс Андрея Петрова… Тарковский по киноклубам. Михалков. Шукшин!

"Арлекино" Пугачевой, Штирлиц и Пал Палыч Знаменский (куда "Ментам"!)…

"а я иду, шагаю по Москве". МХАТ. Современник. Таганка! Ленком! А в Большом - Плисецкая! А в Пушкинском - "Джоконда"! А на ВДНХ - монументальный фонтан "Дружба Народов", павильон космонавтики и запах шашлыков, и надо чего-то привезти домой. А в московских гастрономах - нездешний аромат жареных кофейных зерен и похоже на "научный коммунизм", который завтра надо сдавать.

Еще нет Афгана. Есть "дефицит" и "импорт". И электрички с Казанского. И в моей сумке рядом с колбасой - Ю. Трифонов, Астафьев, Распутин, Абрамов. И на Новый год ходим в баню каждый со своим телевизором под музыку М. Таривердиева. И шампанское так же стреляет после ритуальных поздравлений тех, кто один за другим становятся бронзовыми табличками на кремлевской стене, на Красной площади, куда так и не попал Веничка Ерофеев, последний классик; так и остался на пригородной ветке "Москва-Петушки"… мелькает… мелькает… все быстрее… быстрее… "сухой закон", давка в очередях, Ален Делон не пьет одеколон…

Ускорение. Новое мышление или мышление. Новый мир. Читаем такое! Еще! еще!.. ба-бах! Чернобыль… звук громко… потише…

Без звука. Немое кино. И так все понятно.

Вождь на броневике. Белый дом. Черная копоть. Рекламная пауза. Чечня. Рекламная пауза… новые сигареты, новые напитки, новые русские…

из новояза: "бомж", "совок", "челнок". Спортивные штаны, стриженные затылки и особый прононс в разговоре. Обращение с телеэкрана почти торжественное: "россиянИ". Денег не хватает. Катастрофически. Всем. Кому - конвертируемых, кому - деноминированных…

крутятся… крутятся…

обрыв…

в один очень морозный декабрьский вечер вдруг не стало папы… прозрачный поцарапанный целлулоид. Сильно поцарапанный… много бумажных цветов… куда-то иду с отцом. Я держу его за руку, в другой - воздушный шарик. Наверное, весна. Краски яркие. Я разжимаю пальцы…

и шарик летит…

Пушкину - 200. "А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем…"

Христу - 2000. Тоже жаль.

Хлопушка в руках. Дернуть за ниточку - и разлетятся разноцветные кружочки. И долго еще будут попадаться то там, то здесь - поштучно. Здесь - это уже в третьем тысячелетии.

Я сижу в комнате.

И не тяну

за ниточку.

Евгений КАЛАКИН

Насколько мы интересны друг другу? Насколько нужны каждому из нас «Откровения от…»?

А если нужны, то насколько глубоко?

Что привлекает нас друг в друге? Точки пересечения или же та бесконечная во времени и пространстве параллельность вечно непересекающихся прямых?

Что привлекает? Тип нашей внешности или потаённые толчки сердец и одноволновость душ? Наши рассказы, стихи или наша недосказанность?

Люди, которых мы всё жизнь помним или те, которых всю жизнь не можем забыть?

Которых мы уже умеем любить или те, которые только ещё обучают нас этой самой любви?

Кто мы?

Выставочный зал будущих авангардных картин или старый заброшенный чулан в паутине прошлых веков и воспоминаний человечества?

Кто мы друг для друга: Кармен и дон Хосе, Поэт и Незнакомка, Одиссей и Пенелопа (хотя мне всегда была ближе Навсикая), Мастер и Маргарита, Ромео и Джульетта, Гамлет и Офелия, Тристан и Изольда, Анна и Вронский, Андрей Болконский и Наташа Ростова, Д` Артаньян и Констанция Бонасье, Отелло и Дездемона, Адам и Ева, Дон Жуан и Анна, князь Мышкин и Настасья Филлиповна, Цезарь и Клеопатра, Печорин и Вера, Тиль Уленшпигель и Неле, Пер Гюнг и Сольвейг, Руслан и Людмила, Кай и Герда, Дон Кихот и Дульсинея, Катя Татаринова и Саня Григорьев, Рощин и Катя или Телегин и Даша, Жюльен Сорель и госпожа де Реналь, Сирано де Бержерак и Роксана, Маша Троекурова и Дубровский, Скарлетт О`Хара и Ретт Батлер, Ассоль и Грэй, Ихтиандр и Гутиэре, Квазимодо и Эсмеральда, Элиза Дулитл и Хиггинс, Орфей и Эвридика... да, в конце концов, может быть, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна?!!

Кто?...

А если вдруг однажды ты оглянулся, а рядом – никого?

Ты ведь только и успел выдохнуть, а она уже исчезла, уплыла, растворилась как облачко в небе, пахнущем весной… И нет удара под ребро, дон Хосе… Нет! Не худший ведь вариант. Все живы и здоровы.

Есть даже пролог, а вот эпилог как-то пастелен, расплывчат, туманен. Не чёток. Не выписан совсем и даже ещё не сочинён.

Однако (бывают такие мгновения!), он, словно стилет, блеснёт какой-то своей ещё неизвесной тебе острой гранью. Вне времени и пространства. Без будущих поводов и причин, без всех старых смыслов.

А то вдруг, так нежно меняя ипостась, вспорхнёт прозрачной невесомой занавеской и ах! – просто улетаешь с ним в будущее летнее небо...

Inna Yarovaya