
Что такое «штетл»? Немного еврейской истории
«Много есть прекрасных
мест на свете,
Но дороже сердцу и родней
Маленькая точка на планете,
Ставшая давно судьбой моей.
. . .
Черным ветром,
злым над отчим краем,
Был с лица земли
снесен тот дом,
Но мы детям,
внукам завещаем
Помнить об истоке дорогом.»

Эти волнующие строки написал уроженец местечка Купель, известный поэт, литературовед и журналист, незабвенный Хаим Бейдер.
Начнем вот сразу с точного определения. Наука-с! Читаем: Местечко (штетл).
Начиная с XVIII в. в восточноевропейских землях в качестве характерного еврейского поселения доминирует местечко (штетл), возникновение которого относится к гораздо более раннему периоду. Местечко, или штетл (от польского – «местечко», идиш «schtetl» – городок), поселение полугородского типа в Восточной Европе, а затем в черте оседлости в России, с преобладающим или значительным еврейским населением. Под этим термином подразумевается также своеобразный характер бытового и духовного уклада восточноевропейского еврейства. Местечки могли быть довольно значительных размеров – 20-25 тысяч человек и маленькими – по несколько тысяч (штетеле).

Местечки возникли в Польше, особенно в восточных ее районах, в XV – XVI вв., на территориях, запустевших в результате длительных войн Речи Посполитой с Золотой Ордой, а также на землях польской короны. Как польские короли, так и польские магнаты стремились привлечь в запустевшие места, в сельскую местность переселенцев – для развития края, подъема ремесла и торговли. В начале XX в. возникло понимание, что местечки – центры культуры восточноевропейского еврейства, народного творчества. Это нашло отражение в интересе к фольклору, который начали собирать в начале XX в., особенно во время знаменитой Этнографической экспедиции, возглавлявшейся С. Ан-ским.

Так определен штетл в курсе лекций «Введение в этнологию еврейского народа» Еврейского Университета в Москве. Вот мы и поищем сайты о штетлах. И сразу же найдем сайт ШТЕТЛ - http://shtetl.tripod.com/ : Штетл, то есть «городок», это понятие, без которого невозможно представить себе жизнь евреев Восточной Европы. Само слово это для многих вызывает тысячи образов, каждый из которых является выражением самой сути еврейского существования. В штетлах, составляя часто большинство населения, евреи жили, прилежно соблюдая заповеди Торы... (Copyright © Анатолий Шперх, 2000 г.)
Как необычайно информативный и в то же время исключительно строго и красиво сделанный сайт, хочется упомянуть «Черта оседлости – до и после (жизнь и судьба евреев в России», – документов много, и все интересно.
http://www.friends-partners.org/partners/beyond-the-pale/russian-win/guide-cond.html

..Хочется не только науки и документов – хочется же и искусства, воскликнет Требовательный Читатель. И будет прав! И пожалуйста! Есть еще очаги культуры в этом мире, есть... Очень трогательные и грустные картины: Илекс Беллер. Жизнь в штетл в 80-ти картинах. http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/IBeller/IBeller_R.htm
Почему грустные? Потому, что это картины исчезнувшего мира – мира, который, как говорят в Польше, «ушел с дымом» печей, в которых сгорели те, кто написан на них. Илекс Беллер передает нам в своих картинах сущность исчезнувшего мира, мира тысячелетней еврейской жизни на польской земле, мира, уничтоженного массовыми убийствами евреев нацистами. Он относится к последнему поколению польских евреев и знает еще жизнь в местечке; его свидетельство имеет бесценное значение для будущих поколений: все люди, изображенные на его картинах, это те, которых он хорошо знал – и все они были убиты.

А если захотим еще настоящей (чтоб не сказать – классической!) живописи, то к нашим услугам Штетл Александра Вайсмана - http://www.ibiblio.org/yiddish/AV/av-k.htmlс огромным количеством прекрасных картин! Манера художника ярко индивидуальная, но все же вспоминаются тут и Шагал, и Модильяни. Сюжеты – и семейные праздники, и детство, и житье-бытье городка, и лирика встреч, и музыканты, и учеба, и рождения детей, и озабоченные мамы с бабушками, и мальчики со скрипочками... Жизнь местечка, и его ушедшие лица.



..«Бобруйск!.. – застонал Шура Балаганов. Бобруйск считался прекрасным высококультурным местом!» Помните? А как же. Так вот, Бобруйск таковым и остался! Доказательством чего служит тот факт, что на официальном вебсайте города Бобруйска тоже есть страничка «Штетл». http://www.bobruisk.org/shtetl/shtetl.htm


А там – прекрасные картины художника Абрама Рабкина «Город моего детства» и фрагменты романа «Вниз по Шоссейной» прозаика Абрама Рабкина.
И как же, говоря об искусстве и штетлах, не упомянуть Шагала? Да и обойти вниманием Витебск тоже было бы неправильно... Поэтому и идем мы на сайт Витебска, где и находим, естественно, описание старого и нового Витебска, а в разделе Искусство – прекрасный материал о Шагале: биография, статьи и картины в файлах хорошего качества. И даже подробное и очень интересное описание дома Шагалов, где художник вырос, где жила семья, и где он учился рисовать: По вечерам отец сидел у стола. На столе клеенка. Застыл огонь в лампе. Кроме нее была висячая лампа, свет от которой конусом падал на стол. На стене отмеряют время часы. Чинно молчат стулья. Отец пил вечерний чай в одиночестве. Ставил самовар и скручивал себе цигарки. На весь завтрашний день. Курил много. Цигарок была целая горка. По пятницам отец отмывался. Мама грела на печке кувшин воды, поливала ему, пока он тер содой руки, шею. Потом зажигали субботние свечи. Отец одевал белую рубашку. Вся семья садилась за стол. Субботний ужин: фаршированная рыба, тушенное мясо, цимес, лапша, холодец из телячьих ножек, бульон, компот, белый хлеб. Жаркое готовилось специально для отца. Готовили в горшке. Последний кусок мяса отец перекладывал в мамину тарелку, а мама обратно возвращала отцу. Но это еще не все приятности на сайте Витебска: там есть еще раздел об учителе Шагала Иегуде Пэне и еще – Малевич! Хотя и не так подробно, как Шагал.

Hе могу не упомянуть и маленький сайтик «Майн штетелэ Бэлц», который касается нашей темы и названием и ностальгическим разделом «Воспоминания» – письма и мемуары жителей города Бельцы (Молдова), который теперь уже вряд ли относится к типу поселений, описанных в эпиграфе... Но трогательные и живые воспоминания, написанные бесхитростным слогом, воскрешают давние годы и ушедших колоритных персонажей. Особенно рекомендую собственно рассказ «Майн штетелэ Бэлц»
http://shtetlbelts.ru/meinshtet.html
как весьма яркий очерк уходящей жизни местечка уже в 40-60 годы ХХ века.
И в наше время есть заповедники: в Вильямсбурге — одном из кварталов Бруклина компактно проживает самая большая община сатмарских хасидов. Сатмарские хасидим обладают, кроме прочих замечательных черт, тенденцией заселять целые кварталы таким образом, что при желании можно родиться, вырасти и дожить до старости, говоря почти исключительно на идиш. Многие сатмарские хасиды не знают английский напрочь. В организованном сатмарском квартале все устроено на еврейский лад: ювелирные изделия, одежда (в Шабэс и праздники сатмарские хасиды ходят в длинной одежде, большинство (80%) и в будни тоже), почтовые открытки, аудиокассеты, еда в кафе — все это производится на еврейский манер и на идиш. На свадьбах пляшут традиционные танцы (хотя и не всегда знакомы с их названиями), по городу иногда ездят автомобили с рупором, сообщающие об экстренных новостях на идиш. Но в наше время это, конечно, анахронизм
Автор: К. Ю. Старохамская
© Shkolazhizni.ru
Изольда Фомина
Майн штэйталэ Бэлц
Кто может писать мемуары?
Всякий. Потому что никто
не обязан их читать.
А.И. Герцен, «Былое и думы»
Бэлц, майн штейтеле Бэлц –
Эр цейл мир, алтер,
Эр цейл мир гешвинд,
Вайл их вил висн
Алес а кинд: Ви зет ойс дос штибл,
Вос гот а мол гегланцт,
Ци блит нох дос беймэлэ,
Вос их об фарфланцт?
Мой городок Бельцы –
Расскажи мне, старик,
Расскажи мне скорей,
Так как я хочу знать
Все о детстве:
Как выглядит домишко,
Который когда-то сверкал,
Цветет ли еще деревце,
Которое я выхаживал (лелеял)?
И я, и дочка — мы выросли в небольшом городке Бельцы в Бессарабии. Мать вывезла меня ещё маленькую в местечко Чинишеуцы в 1940 году, когда Бессарабию от Румынии отобрали и присоединили к России по какому-то там соглашению, о чём я тогда, конечно, не знала и не подозревала. Но не в этом дело.
В 1944, как только Бессарабию освободили, мы вернулись из эвакуации.
Бельцы — небольшой еврейский городок, о котором поют песню сёстры Бэрри — «Майн штэйталэ Бэлц» — так звучит его название на румынском и идише.
Население трёхязычное: домашние языки — русский и идиш, официальный — при румынах — румынский, который советские велели именовать молдавским и писать на нём кириллицей. Так я до сих пор на нём и пишу, если приходится.
Потом война, эвакуация, а в 44-м обратно. Школа русская, а молдавский как второй иностранный в школе, в жизни он требовался только на базаре.
Это всё присказка, а сказка впереди. Одноэтажный дом, в котором мы жили, окнами выходил на центральную улицу, которая, как вы сами можете догадаться, называлась улицей Ленина. Двор — каре из таких же бывших частных домов.
Улица Достоевского у пересечения с ул. Ленина до строительства Дворца культуры. 60-е годы. Старые БельцыУлица Достоевского у пересечения с ул. Ленина до строительства Дворца культуры. 60-е годы.
Соседи по коридору — мадам Векслер (бабушка) и мадам Нейман с детьми Борей и Ритой. Во дворе — мадам Лесник, мадам Барышник, мадам... Забыла. А-а-а-а! Мадам Богомольник! И их дочка Адэла и их зять Фима, рыжий такой (жили особняком, в глубине двора). Глава семьи Богомольник был известным дамским портным, шил пальто всему бельцкому бомонду.
— Кто вам шил пальто? Богомольник? — спрашивала какая-нибудь дама свою знакомую. Это был комплимент, который означал, что пальто сшито очень хорошо.
А напротив — просто Бетя Львовна и Броня — эти не мадам, потому что они были приезжие, «советские», и их называть «мадам» не полагалось. Они считались евреями второго сорта, так как были заражены вирусом советскости, скандалили между собой, а сын и внук — Ника — мог оборвать чужое дерево с абрикосами или просунуть палку в дырку сарая и перебить все баночки, припасённые для закруток.
Этого Нику они били, а в еврейских семьях бить детей совершенно неприемлемо.
Они как-то умеют воспитывать детей без наказаний и битья, и дети у них раскованные, свободомыслящие, с чувством юмора, родителей любят и почитают. Может, им и делают внушения и выговоры — да наверняка! — но так, чтобы посторонние не слышали: нельзя унижать детей.
В еврейских семьях мужчина — молчаливый кормилец, добытчик, к нему со всем почтением, но всем остальным заправляют женщины и всякими пустяками его не отягощают. Он молчалив, но слово его весомо и обжалованию не подлежит. И вот посему во всех эпизодах у меня действующие лица в основном женщины.
Одно из моих окон выходит на центральную улицу. Я ещё сплю или только просыпаюсь — стук в окно. Не отвечаю, неохота вставать.
— Изольдочка, открой, я знаю, ты дома... Я странный сон видела, хочу тебе рассказать. (Молчу.) Индюка видела, к чему бы это?
Придётся открыть, так как индюк, по её мнению, это к сердитому мужчине. Это моя приятельница Лиза Сирота, учительница и детская поэтесса, у неё вышло уже два сборника детских стихов в молдавском издательстве. Украинка, женщина приветливая, ласковая и незлобивая. Иногда звонит мне:
— Какое определение мне придумать к слову «паутины»? Вот лето, жара, и паутинки среди деревьев лица касаются... каких паутин?
— Шершавых, — говорю, чтобы отвязаться.
— Ой, верно! Здорово! Именно шершавых! — Вешает трубку.
А теперь вот индюк приснился, надо толковать. Открываю.
Под моим окном мадам Барышник караулит молдаванок, которые идут на рынок продавать «курей» и уток. Они несут их за ноги связками вниз головой, крылья растопыренно висят, птицы в каталепсии.
— Кыт дай (сколько тебе дать)? — спрашивает их мадам Барышник и тянет утку к себе.
— Чинч (пять)! — отвечает та, отнимая утку. Утка: «Кр-р-р-р-я-я-я!»
— Доуэ (два)! — утка оглушительно крякает.
— Патру! (четыре) — отвечает хозяйка и тянет утку к себе. «Кр-р-р-р-я-я-я!» — орет утка.
— Доуэ ши жумэтате! (два с половиной)! — «Кр-р-р-р-я-я-я!»
Сходятся на трёх, но я уже не сплю.
Перед Песахом старая мадам Векслер-бабушка стучалась ко мне и через дверь спрашивала с неподражаемым акцентом:
— Зельда, вам мацу заказывать? — И получала утвердительный ответ.
Потом стучалась мадамм Лесник:
— Изольда, там живые карпы, вам брать?
— Да их чистить не люблю, — отвечала я...
— Ну, я вам почищу...
— Тогда брать! — с готовностью соглашалась я.
Я — сова. Встаю поздно, и, когда выбираюсь, мадам Векслер, окна которой выходят на солнечную сторону (+35 в тени), стонет:
— Ой, вэйз мир, такая жара... Ну, где ваш байковый халат?
— Совсем не жарко, — отвечаю я.
— Эта ночь нашли двое замёрзших... — иронизирует соседка.
— А в Израиле ещё жарче, — говорю. — Вы бы поехали в Израиль?
— Поехала?! Я поползла бы по шпалам! — отвечает мадам Векслер (на дворе 1965 год).
— Бабушка! — раздаётся из их квартиры голос Бори. — Рита уже час надевает чУлки!
— Рита! — кричит, не открывая дверь, бабушка. — Такая старая девка не может надеть чУлки!
— Бабушка, Боря кладёт мне на голову селёдку! — отвечает из-за двери детский голос.
— Боря! — кричит бабушка. — Перестань класть Рите на голову селёдку! Ой, вэйз мир, вэйз мир, эти дети сведут меня с ума! Чтоб я уже была там, где ваш дедушка... Бо-о-оря! Перестань купаться в моей кровИ!!!
Но это всё так, без злости, нормальный мирный разговор с беззлобно балующимися детьми, с которыми живут исключительно мирно. Она даже не заглядывает в квартиру — знает, что ничего страшного там не происходит и не произойдёт.
— Вы слышали? — спрашивает меня соседка. — Утром Броня скандалила с мужем (это советские), и Бетя Львовна (тёща) что-то кричала на зятя... И она разбила стекло в двери и махала рукой и кричала, что её убивают...
— Нет, не слышала, — отвечаю я.
— Ой, Гот... — вздыхает соседка.
У местных такого не бывает.
Во дворе жили три кота: Солдат, Васька и Лизка, который вначале считался кошкой, а впоследствии оказался котом. Имя так и осталось. А у меня был рыженький Ицик.
Иногда я выливала перед нашим входом во дворе на асфальт валерьянки, и все дворовые коты лизали её и потом валялись, тря спины об облизанное место. Шатались, дрались. Пели песни, словом, вели себя, как заправские пьянчуги. Кроме Ицика. Он сидел чуть поодаль и с презрением смотрел на этих плебеев. Мадам Векслер однажды не вытерпела:
— А почему вы назвали своего кота Ицик?
— А он же непьющий, — ответила я, и подозрения о моём антисемитизме у мадам Векслер отпали.
Я работаю в школе, наш химик — мой хороший приятель, Александр Миронович Перкис, лысоватый такой, и вдруг замечаем, что как-то лысина стала меньше.
— Саш, — спрашиваю его, — что ты делаешь, у тебя волосы стали погуще?
— Есть такое средство, — на полном серьёзе отвечает он, — «цыгинэ бэбкес» (козьи орешки, или козьи говёшки, но это я узнала позже). — Пойдёшь не в аптеку, а в магазин медицинских товаров, что на Ленинградской, там и спроси...
Ну, я и спросила...
— Кто вам сказал?
— Александр Миронович, — говорю...
— А-а-а! Гейт аран руз...
Сашка был очень доволен.
— А гейт аран руз, — спрашиваю у него на другой день, — это что такое?
— А это, — говорит, — значит «приходите завтра». — И хохочет, гад...
Позже, когда он приехал к нам в гости в Ленинград, он как-то между прочим сказал, что он — прямой потомок царя Соломона.
Я опешила.
— Откуда ты знаешь?
— По фамилии, — спокойно ответил он...
Но объяснить ничего не захотел. Не знаю — правда или иносказательно, или пошутил. Кто его знает... Всё может быть — ему виднее. А вот мы своих предков, кроме деда да бабки, и не знаем...