***

Наум Коржавин

Баллада об историческом недосыпе

(Жестокий романс по одноимённому произведению В. И. Ленина)

Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.

Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.

Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его...
Три составные части - три источника
Не проясняют здесь нам ничего.

Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нем запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал,-
Лет пятьдесят виновного искал.

То в «Бунде», то в кадетах... Не найдутся ли
Хоть там следы. И в неудаче зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.

И с песней шли к Голгофам под знамёнами
Отцы за ним, - как в сладкое житьё...
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал свое.

Мы спать хотим... И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..



Нельзя в России никого будить.

***

Та тяга к добру, что приводит к несчастью:
Наум Коржавин о российской интеллигенции

Ирина Дементьева

У лирика Коржавина, любимого друзьями за искренность, случилась редкая судьба гражданственного поэта. Тем более особая, что многое из того, что мы сегодня о себе знаем, он сказал первым. Задолго до Солженицына! При этом Коржавин был моложе и никогда не скрывал романтической привязанности к идеалам революции ("высокая вера в иные начала, о, как неохотно она умирала!..").

И надо же, еще подростком не поверил, "когда насквозь неискренние люди нам говорили речи о врагах". Уже отбыв срок за стихи и пережив ссылку, он - опять не ко времени! - окончательно расстался со своими коммунистическими иллюзиями. Честные соотечественники тоже расставались, но всего лишь со Сталиным, дышали оттепелью, предчувствием шестидесятых, новой верой в "социализм с человеческим лицом". А он, проникая вглубь болезни, как бы проделал на публике операцию на собственном сердце и, препарируя природу своего разочарования, с горечью писал о людях, которые "меры не знали", и о крахе гигантского эксперимента над историей. Емким словом "Нетерпение" Юрий Трифонов потом назовет свой роман о народовольцах, но первым его все-таки произнес Коржавин, с беспощадной точностью обозначив им "ту тягу к добру, что приводит к несчастью". Жаль, что его тогда плохо слушали, а многие так и не дослушали и не додумали сказанного и по сей день. Впрочем, издавали Коржавина мало, и можно только удивляться, как его стихи все-таки пробивались к массовому читателю, впечатываясь в память поколения в виде поэтических формул, которые интеллигенция затвердила раньше, чем становилось известно имя автора. И "Суровый жесткий человек, не понимавший Пастернака" (за эти стихи о Сталине его и посадили), и "Никто нас не вызовет на Сенатскую площадь", и "Был ты видом довольно противен", и "Кони все скачут и скачут, а избы горят и горят", и "Пушкинская легкость, в которой тяжесть преодолена", и строки "Об историческом недосыпе"...

В начале 70-х он во второй раз не по своей воле покинул Москву, на этот раз в западном направлении, и с тех пор живет за океаном в Бостоне (США). Живет по-прежнему Россией. Недавно отметил в Москве семидесятипятилетие. Тему беседы с корреспондентом "ОГ" определил сам - государственность и интеллигенция.

- Сто семьдесят пять лет назад на зависть тебе кого-то позвали на Сенатскую площадь. Тогда и родилась российская интеллигенция в том понимании, какое отличает ее, скажем, от сегодняшних интеллектуалов?

- Ну, я не датировал бы это рождение четырнадцатым декабря. Ведь уже и раньше был Радищев. Вообще история русской интеллигенции - трагическая даже не в том смысле, что ее притесняли, ее не всегда притесняли, а в смысле положения, в котором она находилась. Интеллигенция ведь дочь очень противоречивого указа "О вольности дворянской", когда освободили дворян от службы, от податей разных, а все остальное население не освободили ни от чего. Так вот, трагедия интеллигенции в том, что она всегда была против того, что ее породило. Но история - это другая тема. Я только хочу сказать, что в процессе отстаивания самой себя, поскольку русская интеллигенция всегда боролась с государством, у нее, хотя и не у всей, но у большей ее части, пропало само понимание необходимости государства, государственности. Более серьезными оказались земские интеллигенты. Они работали в реальном мире. Они были либералами, но понимали сложность жизни.

- Тогда чем объяснить, что из этого мало что получалось? До земской интеллигенции желали практически помочь государству и другие, например, славянофил Иван Аксаков. Написал потом об этом в стихотворении "Усталых сил я долго не жалел". Не жалел, пока не убедился в тщетности усилий - "за комаром бежим мы с топором, за мухою гоняемся с обухом". И посетовал, что "спит желанный гром"...

- Вот-вот. Интеллигенция жила ожиданием, и мало кто понимал, что революция - это несчастье. В начале XX века до этого додумалась "веховская" интеллигенция. Она осознала революцию как бунт неиспользованных возможностей. Многие поняли, что, как сказано у Мандельштама, "вернее труд и постоянство".

Интеллигенция в 17-м очень плохо понимала и очень плохо понимает до сих пор, что такое государственность и что для нее нужно, начиная с территории. Территория - это ведь тоже элемент государственности, и нельзя ее кромсать как угодно и думать, что государство уцелеет. Государство все-таки складывалось как-то, и нельзя просто так взять и устроить из России Швейцарию. А в 17-м году интеллигентская Дума, в сущности, толкнула государство в хаос.

Ходил русский интеллигент по улицам, скажем, Питера - а полицейский стоял на углу, а воры, в основном, сидели в тюрьмах, и всякое случалось, но был порядок. Русский интеллигент считал, что это вроде природного явления. Но порядок соблюдало государство, и никто не мог ворваться к тебе в дом и сказать - теперь я буду здесь жить, а ты уходи к чертовой матери, иначе в морду дам. Анархия - это кто палку взял, тот и капрал, а вовсе не свобода. Свободу может обеспечить только свободное государство, охраняющее права людей. Надо, чтобы человек понимал значение государства, зачем оно существует, чем живет, что оно может, чего не может.

- Но тебе ли не знать, что претензии интеллигенции не всегда беспочвенны. Да ведь если уж мы касаемся истории, и декабристы не от скуки вышли на Сенатскую площадь.

- Декабристы - иное дело. Там все-таки было крепостное право, и это мучило совесть любого человека. Я о другом говорю. Я против политического мистицизма. Против иллюзии, что придет революция и все разрешит. Революция не прекрасная дама. Не разрешит.

- Перестройка - это ведь тоже революция. Попытка приведения "мистической" роли государства к естественному положению вещей - защите прав и свобод человека.

- Интеллигенция не была готова к перестройке. Хотя все шло к тому и было ясно, что советская власть не навечно. На Западе уже происходили всякие симпозиумы о постсоветской ситуации, как будет все это развиваться. То есть ясно было, что система не работает, слишком много накопилось цинизма, и воровство по тогдашнему времени было гомерическим. Я когда-то сказал, что брежневщина - это сталинщина на свободе. Это сталинские выдвиженцы без сталинского кнута. Они воровали уже тогда, и воровали много. И сращение правоохранительных органов с криминалом уже тогда начиналось. Сталин уничтожил Россию, после этого можно было только ее возрождать, а вместо этого - казнокрадство.

Конечно, ситуация к перестройке была очень тяжелая. Вот Горбачев был государственный человек, но он боялся, понимал, с какой страной имеет дело. А от него требовали: даешь, даешь! Ведь к нему как относились? Свободу завоевали мы, а он у нас ее отнимает. А это не так. Если бы мы сами завоевали свободу, у нас и лидеры были бы настоящие, но мы не завоевали ее. Либеральная интеллигенция ее не завоевала, а получила. Интеллигенты не удержали власть.

- Горбачев сам в какой-то мере был либеральный интеллигент.

- Да. Но у Горбачева был опыт Андропова. Андропов ведь тоже хотел пойти на экономические реформы, и Горбачев, думаю, об этом знал. И когда Горбачев стал что-то делать, он понял, что ему не дадут, как не дали Андропову. Он хотел быть осторожным, а ему опять кричали: даешь, даешь! Требовали делить страну. Лично я не считаю, что кто-то выиграл оттого, что страну поделили. Конечно, прибалтам надо было дать какой-то статус особого района, они были готовы. А так везде процветает воровство, короче говоря, во всех республиках положение такое же, как в России.

- То есть в этих процессах роль российской интеллигенции кажется тебе ущербной?

- Обвинять нельзя, потому что не было ни опыта, ни навыков. И в то же время сама она должна с себя спросить. Потому что надо было все-таки думать, что происходит.

- Где бы ты, на какой стадии ощутил опасность и остановился?

- Я много раз об этом говорил - реформы Гайдара. Как это было сделано. И Беловежская пуща - это, конечно, преступление. Не захотели бы, никакая Украина бы не отделилась.

- Но ведь интеллигенция могла подумать, что выбор - дело самой Украины и ее народа, что после развала всех империй останавливать ее силой неинтеллигентно.

- А интеллигентно разорить всю страну? Мало ли чего кому захочется. Кроме прав человека должна быть сила, которая эти права охраняет, а это все-таки государство.

А то веселая команда Чубайса пришла и сказала всем: вы ничего не понимаете, вот мы все приватизируем, это и будет демократия. Такая демократия и получилась. Так плевать на народ нельзя.

- Ну, ладно. Концепция у тебя, я вижу, достаточно пессимистичная. "Вернее труд и постоянство", так ведь Мандельштам говорил это с грустью - поскольку "жертвы не хотят слепые небеса" (слепые!). Может, все дело в нежелании ничем пожертвовать ради демократии? Интеллигенция у нас и так долго жила во всех отношениях трудно, что инстинктивно боится новых жертв, тем более что почти все прошлые оказались напрасны.

- Жертвы приносятся, только жертвовать предпочитают почему-то не самими собой. Надо было оставаться с народом, тогда возможно что-то контролировать, на что-то влиять. А мы не делали этого. Мы оставались среди умных, на своей великолепной кухне. Интеллигенция ударяется в эйфорию, вместо того чтобы думать. Политика - не для самовыражения, за это платят другие люди. Политика - очень мещанское дело, не поэтическое.

А когда государство отдают в руки комсомольцев - Чубайс к этому тоже причастен - и когда они начинают выдавать лицензии на вывоз полезных ископаемых, то есть на дивиденды, получая за это 99 процентов! Нигде такого не было... А поскольку страну разворовывают, то преобладают взгляды - назад в зад, там теплее.

- Поэзия, как ты говорил, ответ гармонии на дисгармоничность мира. Но, может быть, и сама интеллигенция имеет свое, не столь прямое, но самостоятельное влияние на жизнь, на политику? Ты сам писал: "Мы опыт столетий, их горечь, их гуща..."

- Интеллигенция обязана влиять на жизнь тем, что создает в обществе ощущение истины.

P.S. Предвижу чье-то огорчение. Как? Человек, который в самые трудные годы жил по собственному высочайшему указу о вольности поэта, вдруг развивает охранительные мотивы, оберегая государство, и от кого? - от интеллигенции.

Ловить Коржавина на противоречии самому себе бесполезно, тем более что, говоря о роковых заблуждениях российского общества, он ни в коей мере не отделяет себя от него, ни от чего в своем прошлом не отказываясь, как сказал бы Пушкин, строк печальных не смывая. Противоречив получается не Коржавин, а мир, в котором ему (и нам) довелось жить. Впрочем, есть в его "противоречиях" и совсем особенные, он с ними родился. Например, жалел своих постаревших палачей: "Я с ними сам на тесных нарах делил баланду и тоску".

Его недавно вышедшая книга называется "К себе".

Для недоверчивых - еще один фрагмент беседы, можно сказать, уже за ее пределами (диктофон работал).

- Знаешь, я приехал в Москву в 89-м году, присутствовал на одной встрече, где было много образованных людей. Я послушал их, и у меня вдруг непроизвольно потекли слезы. Не от растроганности. Я понимал, они движутся к краю пропасти. А взглянул на них и увидел, что они счастливы! И ощутил боль.

Это - тоже Коржавин. Это - тот же Коржавин.