Наша система не любит наименований с родительным падежом существительного в их составе. Лучше избегать названий, некритически заимствованных у Запада, и, сколько бы ни раздавалось голосов в их пользу, широкое языковое употребление всегда стремится исправить их, перевести в более привычную форму. Такие имена могут очень долго удерживаться в официальном языке (КРОНШТАДТСКИЙ СОБОР НИКОЛЫ МОРСКОГО), в быту они быстро заменяются другими типами (КРОНШТАДТСКИЙ НИКОЛА МОРСКОЙ).

Без особой приязни встречает язык имена, в состав которых включаются нерусские слова, даже если они являются фамилиями. Это особенно чувствуется там, где название сохраняет форму осмысленного словосочетания: УЛИЦА ЗОДЧЕГО РОССИ, УЛИЦА БАУМАНА. Мы уже видели, что может случиться с первым из них. Второе имеет естественную тенденцию превратиться в БАУМАНСКУЮ улицу, вернувшись, так сказать, к национально-утвержденному типу. Я думаю, не только не следует препятствовать такому вполне естественному процессу. Напротив того, ему надо было бы способствовать, с самого начала создавая имена в старой языковой традиции. И уж во всяком случае, в использовании не всем известных слов, особенно личных имен, следует соблюдать крайнюю деликатность.
далее>>>

Французу имя ПЕРЕУЛОК КОТА-РЫБОЛОВА кажется естественным, а русский навряд ли примирился бы с ним: превратил бы его в какой-нибудь КОТОРЫ-БАЦКИЙ.

Конечно, не всегда и не все в равной степени такие притяжательные названия в форме родительного падежа вызывают резкое отталкивание. Случается, они приживаются. В частности, когда существительное или имя собственное, вошедшее в имя проезда, города, вообще выпадает из системы привычных ассоциаций русского человека. Так, в Петербурге еще привилась УЛИЦА ГОГОЛЯ, потому что от малопривычного слова «гоголь» (порода диких уток) не так-то просто образовать прилагательное «Гоголева» или «гоголевская». А вот уж УЛИЦА ПУШКИНА, если бы ее сразу не назвали ПУШКИНСКОЙ, вероятнее всего, скоро превратилась бы в Пушкинскую.

Любопытно, пожалуй, рассказать тут один случай, подтверждающий наши соображения со своеобразней, так сказать обратной, стороны.

В одном из ленинградских пригородов администрация наименовала целый ряд улиц в честь деятелей русской культуры. Появились улицы писателей ДОСТОЕВСКОГО, ТОЛСТОГО, ТУРГЕНЕВА, ОСТРОВСКОГО, композиторов МУСОРГСКОГО и ДАРГОМЫЖСКОГО. Среди них была и УЛИЦА ПИСАТЕЛЯ ГОНЧАРОВА.
Прошло несколько лет. Уличные таблички на угловых заборах прохудились и исчезли. Было предписано владельцам участков восстановить их. И вот тогда между улицами писателей Достоевского и Островского появилась УЛИЦА ПИСАТЕЛЯ ГОНЧАРОВСКОГО. С чрезвычайной быстротой установилась инерция наименования, и с такой инерцией — не в ее комическом проявлении, а в широком и существенном плане, — нам нельзя не считаться.
далее>>>

Вам говорят: ИВАНЬКОВО, или КОНЦЫ, или БРАТСК, или ТВЕРСКАЯ-ЯМСКАЯ, и вы без особого труда соображаете, что перед вами названия мест — деревень, городков, улиц. В то же время вы никак не подумаете, что Иваньково — название улицы. Вам в голову не придет, что ГАЛЕРНАЯ может быть названием озера или города.
Категорической силы все это не имеет, но в великом и важном среднем оно так.
В силу воздействий этой системы (она сложна и пестра, но очень строга в своей пестроте) все то, что ею не охватывается и в нее не входит, ощущается — не мною, не вами, а языком — как нечто чужеродное, странное, требующее некоторой обкатки, замены, пришлифовки к системе. И язык неуклонно, ни у кого не спрашиваясь, ни с чем не считаясь, производит незаметную на первый взгляд, но весьма существенную работу.
В Петербурге сочли нужным посвятить одну из улиц памяти поэта Жуковского. Ей (раньше она звалась МАЛОЙ ИТАЛЬЯНСКОЙ) придали имя: УЛИЦА ЖУКОВСКОГО.

Русской топонимической системе такая форма топонимов не свойственна. То есть она может примириться с ними, но все-таки они ей как бы против шерсти. И она стремится пригладить их на свой лад. Прошло несколько больше полувека, и вы почти никогда не услышите в живой речи: «Я живу на Жуковского» или «на улице Жуковского». Все мы говорим и не удивляемся, слыша: «На ЖУКОВСКОЙ».
Эту улицу пересекает УЛИЦА ПОЭТА МАЯКОВСКОГО. Она уже после смерти поэта, лет тридцать пять назад, получила свое имя вместо НАДЕЖДИНСКОИ. Но и ее в быту все уже воспринимают как МАЯКОВСКУЮ: «Поедете по Жуковской, направо на Маяковскую...»

Это не удивительно: такой тип названий, как «улица такого-то» или «того-то», свойствен не русской, а французской топонимической системе. Французский язык с трудом образует от собственных фамильных имен прилагательные с притяжательным значением, да когда и образует, они наполняются совершенно другим, чем у нас, содержанием. Когда француз хочет сказать «Бальзаков дом», он говорит «дом Бальзака». Поэтому у него совершенно естественно возникают названия улиц типа БУЛЬВАР БОМАРШЕ, БУЛЬВАР ВОЛЬТЕР, УЛИЦА РЕОМЮР, ПЛОЩАДЬ СОГЛАСИЯ, ПЛОЩАДЬ ЗВЕЗДЫ и т. п. Француз не имеет другой модели таких названий, и у него не возникает желания приспособить их к ней. А у нас такая модель есть, у нас разветвленная система суффиксов и флексий, и нам противопоказан французский алгоритм образования имен мест.
далее>>>

Я уже не говорю о том, что страсть переименовывать вырастает порою в какую-то болезненную и бессмысленную манию.

Как-то в «Литературной газете» я наткнулся на горестное воззвание профессора Е. Величко, живущего в Краснодаре:
«...Была у нас в свое время улица ГИМНАЗИЧЕСКАЯ. Переименовали ее в РАБФАКОВСКУЮ. Ну что ж, вроде бы неплохо! Ан нет! Прошло два-три года, и решили наши «отцы города», что и это название устарело. Назвали улицу именем ХАКУРАТЕ. Прошло еще несколько лет. Переименовали теперь эту улицу в КОММУНИСТИЧЕСКУЮ... Живет человек безвыездно в одной и той же квартире, а адрес меняется каждые два-три года...»

Разумеется, чрезвычайная нелепость, и странно, что такая практика до сих пор у нас не запрещена строжайше.
Но я пока что думаю о другом.

Я думаю вот о чем. У русского народа издавна сложилась сложная и разветвленная система топонимических обозначений. Она складывалась, как все складывается в языке, медленно и неуклонно, не подчиняясь воздействию индивидуальных фантазий и причуд, как течет река. И, как река, она получила свою могучую инерцию.

Благодаря этой системе и ее инерции в подавляющем большинстве типических случаев мы узнаем топонимы, отличаем их, даже слыша впервые, от других словесных и именных категорий.
далее>>>

Пассажир сел в такси. Водитель, покосившись на него, спросил, куда его доставить. Пассажир раскрыл было рот, но вдруг заколебался.
— Минуточку! — проговорил он, вытащил из кармана бумажку и по бумажке прочитал: — Проспект Мориса Тореза.
Тогда это название бывшего Старопарголовского проспекта в Ленинграде было еще внове.
— Не привыкли еще? — спросил водитель, давая газ.
— Да вот... — отозвался пассажир. — Помню, кто-то из видных деятелей Французской компартии, а кто именно — никак не могу сразу сообразить. Чуть было не сказал: проспект Марселя Кашена...
Таксист вдруг, совершенно неожиданно, расхохотался.
Пассажир поднял брови: ничего смешного! Шофер продолжал смеяться. Пообождав, пассажир счел нужным узнать, по какой причине такое веселье.
— Заячью Рощу вспомнил! — сквозь слезы проговорил водитель.
— Заячью Рощу? — вторично удивился пассажир.
— Ну как же! С этими названиями и смех и грех! Неделю назад стоял у Балтийского: нет работы, а плав горит. Дай, думаю, подъеду к Варшавскому: там в девять часов рижский поезд, должен быть пассажир. Подъехал, да уже поздновато, главный «пик» кончился. Смотрю, стоят колхозники, видно, где-нибудь возле Пскова подсели: старичок и старушка. Узлы пона-вязаны, здоровому мужику не взять. Говорю: «Куда, мать с отцом, вас доставить прикажете?» Они: «Сделай милость, подвези, давно стоим!» — «А куда вам?» — «Да нам, — говорит старушка, — недалеко. Мы к дочке приехали. Нам в ЗАЯЧЬЮ РОЩУ надо». — «Такого места в Ленинграде нет». — «Как это нет? — возражает старуха. — Очень даже есть! Там наша Клава который год живет. И мы к ней каждую весну ездим». И старичок поддакивает: «Живет, живет! Клава наша! Каждую весну...» Я руками развел: «Не знаю, дорогие пассажиры! Вы-то туда, может быть, и ездите, да я в таком месте отродясь не бывал и, как до него добраться, представления не имею. Как же я вас повезу?» Но бабушка оказалась довольно бойкой. Говорит: «А вы, товарищ водитель, знайте поезжайте, я дорогу знаю. Как они называются, улицы ваши, не запомню, а где сворачивать, знаю. Вот сейчас через мост и дальше четыре пролета прямо...»

Ну что ж... Мое дело какое? Заячья Роща так Заячья... Включил счетчик, еду на Измайловский. Старушка показывает, что твой лоцман. Доехали до Первой Красноармейской, командует — направо! Доехали до Технологического, дает директиву — налево! Потом разворачивает меня на Загородный, потом на Бородинскую...

Я кручу баранку и думаю: «Странная какая ситуация! С одной стороны, такая чепуха, какую-то Заячью Рощу сельскохозяйственные работники требуют, а с другой — так уверенно меня эта гражданочка преклонных лет по городу направляет. Сомнений нет, она таки тут каждую весну ездит. Так куда же она меня приведет?»
Выехали на Фонтанку, она проявляет радость. «Вот, вот, — говорит, — сынок, теперь уж близко!» «Тьфу ты, пропасть, — думаю. — До чего близко-то? До Заячьей Рощи?»

Переезжаю площадь Ломоносова и на всем ходу направляюсь к театру имени Александра Сергеевича Пушкина. И вдруг она: «Стой, сынок, стой, проехали!» И дедушка проявил признаки жизни: «Вот эти ворота, направо».
Тормознул, конечно, стали. Я говорю: «Так чего же вы меня путали? Знаете, куда я вас привез?» А она, очень довольная, отвечает: «Не ты, сынок, меня привез, я тебя привела. На улицу Заячья Роща».

И тут я хохотать! И вот до сегодня, как вспомню, не могу, хоть ложись! Вы проследили за нашим маршрутом, куда я с ними приехал? Плохо город знаете, гражданин! Привела она меня на улицу ЗОДЧЕГО РОССИ.
далее>>>

Севернее 60-й улицы Парк-авеню сохранила характер чисто жилой и репутацию одного из самых аристократичных адресов в Нью-Йорке. Застройка ее здесь респектабельна и однообразна. Отсюда по 59-й улице можно пройти в западном направлении до площади Великой армии, граничащей с Центральным парком. Против отеля «Плаза», стоящего на западной стороне площади и сооруженного в 1907 году архитектором Г. Дж. Харденбергом в стиле французского Ренессанса, в 1968 году воздвигнут 50-этажный небоскреб «Дженерал-моторе» — современная модификация неоклассических форм (архит. Э. Д. Стоун). Поднимающиеся на всю его высоту пилоны, облицованные белым мрамором, чередуются с вертикальными лентами стекла.


Сектор в южном направлении от площади идет коммерческая часть Пятой авеню. На углу 53-й улицы к авеню выходит церковь св. Томаса (1911 — 1914 гг., архит. Б. Г. Гудхью) — псевдоготическая постройка, выгодно отличающаяся от других сооружений подобного рода пластичностью и свободной асимметрией форм. Один из наиболее интересных узлов не только Пятой авеню, но и всего Манхеттена граничит с 51-й улицей. С восточной стороны Собор св. Патрика и жилое здание Олимпик-тауэр на Пятой авеню поднимаются над авеню 100-метровые башни католического собора св. Патрика (1858—1879 гг., архит. Дж. Рэнвик), ученое подражание немецкой «пламенеющей готике». В начале века башни вздымались над окружающей застройкой. Теперь их шпили отражаются во весь рост в гигантском зеркале из черного стекла — 50-этажном фасаде Олимпик-тауэр — здания на 51-й улице, построенного в 1973—1975 годах на средства греческого мультимиллионера А. Онассиса, с магазинами и офисами внизу, фантастически роскошными квартирами на верхних этажах.
далее>>>

Чтобы охарактеризовать пространство, фактически объединенное социально-функциональной системой города, американские статистики используют понятие «стандартный метрополитенский ареал» (СМА). СМА Нью-Йорка охватывает площадь 5430 кв. километров, где живет около 12 миллионов человек. Но в орбиту такого мощного центра притяжения, как «сверхгород», неизбежно втягиваются и менее крупные города с образовавшимися вокруг них зонами притяжения. К Нью-Йорку тяготеют Джерси-Сити, Ньюарк и Патерсон-Клифтон-Пассейик со своими СМА, «слипаясь» в единое городское образование с почти непрерывной застройкой, а для определения этого сверхсгустка населения используется термин «стандартный консолидированный ареал Нью-Йорка» (СКА) — это уже 9800 кв. километров и более 16 миллионов человек населения.


далее>>>

Хочу такие вот обогреватели на улицах нашего городка!
Категорически хочу.
Читать далее...