Земля как разноцветная одежда
сброшенная во сне

а во сне полдень
набрасывает ее
на неподвижное солнце
и быстро прочь убегает

она сгорает без тени
и возникает тело другого Неба
отблеск садов и башен
над вечерней землей

Дом растворился напрочь
кто в свет ушел, кто в тень

кто в двеь, а кто в окно
кто в розу, в круг отсутствия

а я пробил насквозь
замысленную стену

хлеб спрятан, а вино
пусть затопляет свет

Сноп Иосифа в небо ушел столбом
В бороздах зерно и в просветах дом
К обмолоченному солнцу,
к створоженной в ночь луне
подбирается памятный фараон

Нос Иосифа чуток - он видит вид
Благовонный дым ему не велит
ни идей, ни лика не созерцать -
лишь огонь и таяние лица

Ветер огонь и свет
приходят, когда не ждешь
но лишь слепому Илье
ведать дано дождь,
путь молний и сухость трав
сверкающих как ножи
пророков из темных дубрав
он наповал уложил

2.8.11 Москва

Cвет видимо-незримый,
бесквасный, без прикрас
ликующий, неспящий в каждой почке –
в любом зрачке непризрачный,
всегда спокойный сам в себе,
готовый повсегда взорваться
и напоить – по капле; неслиянный
и нераздельный сам с собой –
так щедро а так редко
ты узнаваем. Стоит лишь тебя узнать,
ты оборачиваешься острым хлебом,
беспечно белым неводом-вином –

Ты ловишь рыб,
они обжили затонувший город,
их чувства до предела обострены,
тела сверкают – но нет ни глаз, ни мыслей;
им бы насладиться твоею тайной,
а до тебя им дела нет. Повсюду
ты треплешь сети.

20-21.3.2011

Чаша с цветущей сливой (18 в.)

Крест-Лоза из церкви Изюмлю (10 в.), Гёреме, Каппадокия.

Каргопольский Солнечный Орел (кон.19 в.)

Они сидят вокруг алтаря,
касаясь сердца Отца.
За спинами - огражденный сад,
восьмичастные стены с башнями.
В руках - чаши с вином.
Мед на устах сладок
и терпок на послевкусье.
Речи ведут о Тебе
в хороводе огней:
"Ты захотел: творить - мерой,
страдать - чрезмерно,
дать - преобильно".
А снаружи цветастым вихрем
сонм танцовщиц,
держащих лица в ладонях,
и скарабеи скребутся внутри ковчегов,
увенчанных зимним солнцем.

25.1.11

На Введение -
новое схождение снега,
знаки почвы, деревья-звезды
проступают сквозь умеренный холод:

Млечный путь -
Дорога Соломокрада -
Сорочий Мост.

Неба не видно.
Ждем Рождества в средимирье.
Дева взбегает по лестнице, а по краям
шагают с дарами персы, мидяне, скифы;
под ногами Ее лев загрызает быка,
в прыжке изогнувшись. Четырехкрылые
гении из царских дворцов в Пасаргадах
поют Ей новую песнь. Нереиды
в полупрозрачных одеждах,
покинув Ликию,
подняли бурю в море Атлантов
и закутали в свежую стужу времен
бриттов, Париж и безсолнечную Эрин.
Кармел пылает.
А первосвященник Деву оставил одну -
ждать Прикосновенья.

4.12.10

И дома, как встарь титаны –
лица вымазаны гипсом –
многоглазы, неустанны,
вновь терзают Диониса.
Мир-волчок из пальцев вырван,
в пыль – бараньи астрагалы,
шишка пинии – под солнце;
а последнее зерцало,
то, в которое смотрелся
боголовец и младенец,
позакроет свои тайны
от расшитых полотенец.
Лишь одно предельно ясно:
до конца он не растерян.
раздробленный, всем напрасный,
он один пребудет целен.

Вместе с летним терпким дымом
кровь пропитывает осень.
кто вином подземным хлынет –
в третий раз родиться просит
на исходе зимней пляски;
Критскую разбивши крипту,
вон с корзиной – не с коляской –
мчится праведная Гипта,
и качает головой,
осажденная молвой –
ей не надобно бояться
снов питомца-туроядца.
Что спасла тогда Паллада?
Любопытствовать? Молиться?
Но светильники не гаснут
у простой десятерицы.

Москва-С.Петербург 2010

Древний добытчик мёда,
Воссиявшу солнцу, идёт
В горы, где дикие пчёлы
На чёрном утёсе текут, как время,
Кругом и вспять.
На нём лишь козья милоть
И палка в руках –
Препоясан он чересом легким,
Мешок на бедре из бычьей шкуры
И триплётная вервь.
Следом бегут – девочки слева,
А мальчики справа,
Ученики, сподвижницы, старцы,
Перепачканные золой.
На лугу под скалой
Ему расстилают
Скатерть-ковер из чистого льна.
Она пуста. Ждут.
Взбирается наверх
Наш Скалолаз, Медоборец,
Знаюн.
Чёрноволосый до плеч водопад –
Ему защита от смертных
Укусов пчёл. Руки и ноги обнажены.
Вервь развернул на откосе – выпрыгнула
Лестница, лёгкая, словно змея.
Путь вверх и путь вниз – один и тот же
И не один.
Тростью колотит по голове
Пчелиного царства. Куски, полные тёмного,
Душного мёда, вниз летят, вниз –
Исцеленье мира
Близко теперь.
Лабиринтовы соты
Со скатерти похватали дети.
Вот и спускается <он> – а в мешке
Сокровенный кусок
Сердца-камня, увенчанного
Пчелиной царицей.
Шум и веселье,
Смех, прыготня,
Одобрительный кашель
Жующих мёд мудрости старцев -
И взор молчаливых дев.
Он показывает им сперва
Свои руки и ноги,
На коих нет
Ни одного укуса. Тогда
Взнузданный жаждой желанья
Доисторичный Фома
Обнимает его и пронзает
Пальцами в коже прореху –
Медоноситель и не заметил,
Как разодрал свой бок о скалу.
А над его головой
Вращается ограбленный рой,
Невероятной воронкой
В небеса уходящий.

15.10.10 Москва

Гора без зазубрин,
Лесов и пещер,
Без ледопадов, снегов,
Без основания и вершины –
До основания мира
Приняла в себя крест,
А из него проросло дерево –
Полное светлых пар,
Птиц, зверей
И венцов.
Только слепые рыбы
Мыскали корни губами,
Да змеи в подземных спевках
Пустоту обаяли.
Затем непостижное дерево,
Сбросив с себя листья,
Кору, плоды и от начала
Обнаженные ветви,
Даже корни отринув – стало
Раскаленным, ясным столбом
От земли до неба.
И Ангел, умерив его пыланье,
Превратил его в кедр,
Под которым молилась
Семь лет и еще пятерицу
Святая Нино.
И по ее молитве
Кедр, еще раз претерпевший
Славное обнаженье,
Царем Мирианом срубленный,
Встал все же на место
В базилике, сложенной поначалу
Из кипарисов и сосен.
Камни с райской резьбой,
Нежной, как дуновенье,
Легли в ее основанье –
Там же, где сном невечным
Заснула Сидония, в надежде
Воскреснья из мертвых
Взявшая в руки нешвенный,
Неразорванный хитон Господень,
Выигранный Эльазаром.

Грузия, 11 в. Перегородчатая эмаль. Из Сокровищницы в Тбилиси.

Давид-Гареджа, Темная Церковь, 11 в.