Морю скажешь: "Вот тебе предел".
Воздуху: "Лети и излучайся".
И горам: "Глядите на людей".
И огню: "Беги - не возвращайся".

Господу - не скажешь ничего.
Он один распялся в духе полдня.
Детям - вместо рая - под стекло?
Ни сейчас, ни завтра, ни сегодня

Солнцем не спалима купина.
Ночь - нежна, хотя и не жена.

ДРЕВНЯЯ АННА
(собор в Эрфурте)

Древняя Анна
Держит на руках
Дочерь и Внука,
Оба днесь младенцы -
Равновесие света и света
В миг полновесной тьмы
Солнцеворота.
На солнце стоит ангел
И живет золотой ворон.
Они об этом сейчас не знают.
Анна, древняя Анна –
Их праматерь,
Вселенная и медное зеркало,
Сжимающая в объятиях
Самый краткий день.

22.12.11

На полях Галилеи
подбирает колосья
время.
Прорастают сверхновые звезды,
и древние травы
меркнут
под метеоритными погремушками
дождей-дочерей Ориона.
Здесь охотник прикинулся пастухом,
а царь – разносчиком
вина и хлеба вприглядку.
Запелёнутый свет –
не отпет, тихо дышит,
укутанный паром
бычьих молений
и песен коня,
пёстрого в беге;
осёл – молчит перед снегом
и ждет
неизрченно-
лёгкого
слова.

19.12.11

Звезды конца света
Олегу П.

Звёзды конца света
из начального света -
падают в настоящий снег

и город остановился
как мысль Гераклита
на бегу отдыхая смеясь:

"сколько надо снежков,
чтоб растопить печь
окаменелого солнца?"

лебедь растаял вновь
утром его подлечит
новое льда пробужденье

в теле, вне тела - не знаю.

«В человечьем, зверином
Иль птичьем виде
Выходя из-под плит,
Каждый смертный
В своей пирамиде –
Под утро спит
И не спит» -

Так поёт
Одинокий зяблик,
А иначе – архангелова труба.
Раскаленным полднем
Случится праздник:
Разорвутся льняные гроба,

И луна восстанет –
Густа, безвинна,
Тяжела и права.
На Синае Екатерина
Видит в полночь созвездье Льва.

Один мой знакомый, Джон Брамли Фентон, приехав в Дели, не поленился обойти двух из трех митрополитов Делийских (на Севере Индии три ИПЦ, и все монофизитские). Он им задал вопрос: «Почему вы ни с Римом, ни с Византией?» Ему был дан ответ: «У нас церковь от апостола Матфея. От первых веков. Православная». – «Но вы же монофизиты!» - Те очень удивились, что они неправославны лишь потому, что не приехали на собор в Новый Рим. Фентон – скептик, и его исследование было беспристрастным. До Малабарской церкви в Кочине он не доехал, а жаль. «Несторианство» их тоже весьма условное, они там с конца 1 в. живут, бок-о-бок с парсами и иудеями, и служат на малаялам. Кочинские иудеи, видимо, и были первыми, кого обратил апостол Фома Дидим. Самой первой была, согласно «Деяниям Иуды Фомы Дидима», еврейка-флейтистка на пиру у царя Гундохара.
Мой друг Мэконын Зейран Георгис, выросший на озере Тана, где «сорок монастырей и все люди чтут святую Троицу и глубоко почитают друг друга», тоже мне отвечал на мои вопрошания о монофизитстве: «У нас церковь от первых веков, от апостола Матфея; ортодокс!» Мэконын, по-русски Михаил, треть жизни провел в России, женился на Урале и родил дочку по имени Иерусалима, «Ируша» Георгис белокожая, с черными глазами и черноволосая, все принимают ее за армянку. Жену Михаила зовут Любовь. Причащаются они в Русской Православной церкви. «Наши символы веры почти не отличаются, - сказал мне напоследок Мэконын, - а как люди относятся друг к другу, исповедуя св. Троицу? У нас и у вас отличия все же очень большие…» Критиковать он не стал, а просто рассказал мне, как живут на озере Тана. Чем-то древним повеяло, даже до Моисея, до Авраама. Как известно, Моисей убежал туда, в Эфиопию-Мадиам. Тесть Моисея, Иофор, очень быстро принял веру в Единого Бога и был Моисею самым настоящим советником, «органом святого Духа».

Когда восстал Господь,
Апостолы спали,
А может, горевали
Без вина и елея -
Или были вне тела, не так уж и важно:
Не зная, что Любимый –
Ждет всех в Галилее.

Апостолы пошли
До пределов света,
Не веря ни Магдалине, ни Еве –
До тех краев, где солнце
Убивает своим шумом,
А Любимый
Ждал их всех в Галилее.

Наконец Иоанн,
Как старец-младенец,
Сказал: «Дорогие!
Надо быть хитрее
И надо быть проще,
А не плести из шерсти город!
Айда наверх и вглубь!
Он ждет нас всех в Галилее».


И вот они вернулись
В сады и долины,
К любимому морю –
Его нет вернее -
Ведя за собой
Изумленные толпы,
Но не было Господа в Галилее.

Внутри каждой розы
И любого камня,
Внутри хребтов,
Облитых вином заката,
Внутри медовых сот
И в раскаленной чаше –
Встречайте Господа из Галилеи.

Патрик демона изгоняет –
В дальние страны, где гроб из бетона;
Прощайте, лестницы, что вечно воняют,
Заповедник, Таноб
И даже иконы –

Гаснет свет
В мировой коммуналке,
Леониды падают ей прямо в лоно –
Прощайте, старческие догонялки,
Выкуп невесты
И даже иконы –

Видишь: промчался
Белый – победный;
Чёрный – цель поразил бездвижно,
В Парижах рубится всадник Бледный,
И ухо земле обжёг всадник Рыжий.

Иоанн Элеймон
продает свой последний светильник.
Он вернется к нему -
но по-прежнему пуст холодильник.
Не накормишь ни вдов,
ни сирот, ни вздыхающий западный ветер.
Море выплачет кровь,
и ужалит ладан пчелу
на подлете
к двухтысячелетью.

Тихо реки текут в ноябре
и не скачут не в жисть и не в свет.
И уходят на дно
рыбоящеры, что знают ответ
на все острые стрелы
и на нежные сны.
Лишь один Иоанн Элеймон
занят делом: одеяло продал до весны.

Золотую монету –
кто одолжит ему? Этот гулкий купец,
всех полей арендатор,
всех странников странный отец,
для которого пуст корабль
и восточный ветер – полон шелков.
Он – творец измерений
и спаситель песков.

Иоанн Элеймон,
ты, милый, его не трожь –
лучше в рыбе избрАнной
ты бы оставил свой нож.
Накормить – это праздник,
но лучше – пожалей,
уведи всех-превсех туда,
где оазис – не сеет мираж,
а огонь – не гасит вода.
25.11.11

У меня есть огненный лев, сидящий на журавлях и пасхальных яйцах,
две рыбы, губами поддерживающие огонь,
три Дионисия, две маленьких чаши, внутри которых - сады.
Белый лист и на нем светильник - человек, брызжущий жизнью.

Незастекленный кусочек пещерного города,
перила которого не хуже гонга звучат.
Случайный чай и мед из предгорьев Алтая.
Таящееся в ночи слово.

Современная тяга все превращает в спорт
Благодатью запахиваясь как в халат, не дождаться огня
В день Гермеса – беги, крылатый, ни слова не оброня
Обдирая колени о красовитый торт

Новоразбитых храмов, нитридтитановых куполов.
Добежав до Голгофы, обратно беги, что есть сил.
Птицы делят небо, рыбаки сортируют улов,
В день Венеры поклонники пьют из жил,

Из кровавых рек, из источников ледяных,
Искупавшись в баньке, хлещутся веником небытия.
И с земли соскоблены краски – их выпьют ни за-синь порох, на вздых -
Те, кто распяли Исуса накануне Сатурнова дня.

6.11.11

Каждый облик - лист, отъятый от дерева,
день, отпавший от ночи;
утро распадающегося полдня
ночью вопьется в землю
и станет целым.

Мир проявлений
отодвигает крышку завета.
Где чаша смыслов? Где жезл
расцветающий тайной миндальной?
Крепко заперт - лист, отъятый от дерева.

Два сокровища, одно с непокрытой русью волос,
с теменем тонким,
а другое в шапке по-коптски с крестами -
гонимые молчанием, холодом перед снегом,
поисками входа в темный лес, в рай игрушечный,
в посвист лески рыбацкой,
в огонек-костерок гастарбайтеров домовитых –
вместо вина
у сокровищ лишь воздух просторный,
( в носу он – узкий)
вместо хлеба – кусок самаркандской глины,
облитый глазурью,
сладковатый, редкий дымок – кажденье
и хожденье всегда по новой дороге
без притязаний, без просьб и раздумий о бытии.
Я смотрю на них сверху, как из ясного зазеркалья.

27.10.11 Узкое

По местам расставила чашки с медом суббота-осень
Солнце гладит свое лицо, летят дракониды, звездам в угоду
лев, изъев человека, проснется слабым и безголосым
человек, распиная льва, набредет на свободу
распустынных лесов, густых одиноких мыслей
кровь неслышно кипит, превращаясь в живую воду
и поэтам осталось шелестеть на ветру, да никто не услышит:
«Облики облаков – несвобода небосвода»

Охотник из плена
идет - не горюет,
ведь мир постепенно

им будет добыт -
бесконечен и точен,
к часам приурочен,

поет его лук -
и застрелены огне=
мгновенно
жираф да гиена.

Вот дальше на север
идет, где пощады не просит
лучистая осень.

Навстречу - олень
с голубыми ногами,
а между рогами -

глазастый орех
как запел херувимом
тритысячекрылым -

и, будто на грех,
у охотника стрелы
намазаны дымом.

Олень говорит:
"Ты не бойся,
горами укройся!

Не выдумать порох
тому, кто колючие выси -
как ворох

нетающих снов -
до солнца добрасывал метко".
И хрустнула ветка,

охотник - орешнику вмыслил:

"Я буду потише.
Я буду отныне стоять
в неведомой нише.
Я буду отныне стрелять
в золотистые крыши".

Александровский сад
почва умысла здесь
в переходе под Моховой
один ты, в лохмотьях воздуха
или одет по моде
с лицом, как печеное яблоко
брошенное ребенком
Ветер Леванта ласкает
наши соленые лица
тысячелетней смоковницей
укрыт поющий грифон -
завтра ему лететь -
а ты в семиструнной юбке
танец жрицы танцуешь
критский неутолимый
дракон заключен в венок
кольцом за шею привязан
над входом во особняк
Арсения на Воздвиженке
но нам до него нет дела
когда сожжены каштаны
под греков замаскированы
Шеллинг и Гегель
а я сижу не дыша
на тумбе с солнечнозвездным
узорцем. И на мгновенье
исчез семиглазый Кремль.

И раздался голос с той стороны Улая:
"Стой, смотри, что увидишь - не записывай в книгу,
запечатай в своих костях, запечатай в сердце, пусть бродит,
словно сок восхитительно кислый - в инжире из Симеиза.
Эта тонкая плоть, раскинутая в пространстве,
свысока смотрящая, нежная, уязвимая без предела,
гром она или нет - кто знает, начал и концов не сыщешь,
буквами неуловима, словами невыразима.

Нарисуй ее, если сможешь, поддонной тушью
по раскатывающейся, чуть шершавой бумаге -
пусть парит, обнаженная; изобрази ее там журавлями,
то взмывающими в безгрёзное небо,
то летящими, как лестница винтовая.
то с размаху падающими, легче молнии, в прибой океана,
чтобы клювом жарким пронзить наконец-то рыбу".
Так сказал он - а дождь полил всё сильнее.

14.10.11

СВЕТОПРЕДСТАВЛЕНИЕ
У остряков сбивает ветер шляпы,
На высотАх везде какой-то крик.
И верхолазы - падают, растяпы.
И к берегам, как пишут, зверь проник.

Ну, вот и шторм! Шальное море вроссыпь
напав, плотины толстые кусает.
Все заболели, чем - никто не знает.
И поезда слетают под откосы.

1911

Перевод Виктора Качалина (с)

Якоб ван Ходдис (наст. имя Ханс Давидсон) - один из зачинателей экспрессионизма. Родился в Берлине,
изучал архитектуру, античную философию. В 1910 познакомился с Георгом Геймом и А.Лихтенштейном.
Ван Ходдиса отличают ирония и пророческое чувство сдвига. Очень рано у него проявились признаки безумия. Его любовь к мастерице кукол Ани Хеннингс закончилась ничем. Ван Ходдис принял католичество, работал садовником, лежал в разных санаториях, но это не помогло. Периодически он
наезжал в Берлин после ранней смерти Георга Гейма (1912), жил в Мюнхене и Париже. При жизни вышел только один сборник стихов Weltende (1918). Ван Ходдис первый в 20 в. начал писать стихи о "конце света". В 1942 он был вывезен из психиатрической клиники под "номером 8". Неизвестно, где он был уничтожен и где похоронен. В 1954 в Цюрихе вышло полное собрание его уцелевших произведений.
Большая часть его стихотворений и почти вся проза пропали.

Иоанн в Эфесе ждет осенью снега,
ждет слова.
А они не приходят.

Богоматерь давно на небе,
в объятиях Сына.

Где-то в Сирии или в Риме
усечена мечом Магдалина.

"Накройте лицо мне платом,
посыпьте песком - я лягу
на берегу моря".

Ученики плачут
и делают, платят
за любовь - погребеньем.

"Привлеките мать мою, Землю,
укройте меня! - и не ищите".
Но быстрее всего это исполнит ветер.

Ждет снега,
ждет слова
осеннее море -
оно далеко ушло.

След Иоанна
на горах, городах и книгах.
Седеет ветер
от песни ребенка.

В молчаливый гонг луны
бьёт и бьёт южный ветер,
меж двух маятных ясеней
воспламеняясь.

Гулкий колокол земли
рождает музыку на подвздохе -
шатры отпадут, отпетые
ночью тонких ножей,
горними холодами.

Сколько ни есть крови,
вся она сейчас в твоем сердце.
Белое вино, неоткрытое,
превращается в кровь и шелест
несомненного мига.