***

Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.

Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались,
И вскрикивали женщины со сна.

А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар,
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.

Я о себе рассказывать не стану -
У всех поэтов ведь судьба одна...
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил ни окна...

А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.

И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах...

Романтика, растоптанная ими,
Знамена запылённые - кругом...
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.

30 декабря 1944 

                             ***
Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,
И малиноватый весенний закат...
Как бегали вместе, махали руками,
Как сердце мое обходила тоска.

Зачем? Мы ведь вместе. Втроем. За игрою.
Но вот вечереет. Пора уходить.
И стало вдруг ясно: нас было не трое,
А вас было двое. И я был один.

1941
 

                  ***
Еще в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя -
Литературные профаны.
И, поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем...
И выходили
               на дорогу.
 

***

Курился вдали под копытами шлях,
И пахло медвяной травою.
Что ж! Некуда деться!- Москва или лях!
Так лучше подружим с Москвою.

В тяжелой руке замерла булава,
И мысли печальные бродят...
Конечно бы, лучше самим панувать,
Да только никак не выходит.

Поляки и турки застлали пути,
И нет ни числа им, ни меры.
И если уж волю никак не спасти,
Спасем православную веру.

Молчали казаки... Да гетман и сам
Молчал и смотрел на дорогу.
И слезы текли по казацким усам,
Но слезы - беде не помога.

Печально и гордо смотрел он с коня,
Как едут бояре до места...
Прощай же ты, воля!
                  В честь этого дня
Сегодня играют оркестры!

Мы празднуем праздник, а гетман страдал
И, пряча от прочих кручину,
Со шведом он снесся потом и отдал
Родную свою Украину.

Казацкую волю щадил ты, Богдан,
И только... И, если признаться,
Пожалуй, не мог и предвидеть тогда
Ты образования наций.

И умер, измену в душе затая,
В ней видя мечту и свободу...
Сегодня сияет икона твоя
На празднике дружбы народов.

Сегодня плакаты и флаги вокруг
И, ясные в творческом рвенье,
Несут кандидаты словесных наук
Эмблемы воссоединенья.

А я не нуждаюсь в поддержке твоей -
Ведь я навсегда возвеличил
Не дружбу народов, а дружбу людей
Без всяких народных различий.

Сегодня лишь этого требует век,
Другие слова - обветшалы...
А ты был, Богдан, неплохой человек,
И ты ни при чем здесь, пожалуй...

1954

               Эта старинная песня,
               Которая вечно нова.
                                   Г. Гейне

Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит ее,
А она его - нет.

Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.

Но так же упрямо
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.

А он - и страдает,
И очень влюблен...
Но только, позвольте,
Да кто ж это - он?

Кто? - Может быть, рыцарь,
А может, поэт,
Но факт, что она -
Его счастье и свет.

Что в ней он нашел
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без нее.

Но сделать не может
Он здесь ничего...
Кто ж эта она,
Что не любит его?

Она? - Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.

Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней...

Но все-таки, все-таки
Тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет.

И все же ей по сердцу
Больше другой -
Не столь одержимый,
Но все ж неплохой.

Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжет про него).

Но песня все так же
Звучит и сейчас.
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.

Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой...
Почему?

Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?

А просто как люди
Ей хочется жить...
И холодно ей
Озареньем служить.

Быть может... не знаю.
Ведь я же не Бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.

А может, и рыцарь
Вздыхать устает.
И сам наконец
От нее устает.

И тоже становится
Этим другим -
Не столь одержимым,
Но все ж неплохим.

И слышит в награду
Покорное: "да"...
Не знаю. Про то
Не поют никогда.

Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.

Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет?

1958

Родине
 

Что ж, и впрямь, как в туман,
Мне уйти — в край, где синь, а не просинь.
Где течет Иордан,—
Хоть пока он не снится мне вовсе.

Унести свою мысль,
Всю безвыходность нашей печали,
В край, где можно спастись
Иль хоть сгинуть, себя защищая.

Сгинуть, выстояв бой,
В жажде жизни о пулю споткнуться.
А не так, как с Тобой,—
От Тебя же в Тебе задохнуться.

Что ж, раздвинуть тиски
И уйти?.. А потом постоянно
Видеть плесы Оки
В снах тревожных у струй Иордана.

Помнить прежнюю боль,
Прежний стыд, и бессилье, и братство...
Мне расстаться с Тобой —
Как с собой, как с судьбою расстаться.

Это так все равно,—
Хоть Твой флот у Синая — не малость.
Хоть я знаю давно,
Что сама Ты с собою рассталась.

Хоть я мыслям чужим,
Вторя страстно, кричу что есть силы:
— Византия — не Рим.
Так же точно и Ты — не Россия.

Ты спасешься?— Бог весть!
Я не знаю. Всё смертью чревато.
...Только что в тебе есть,
Если, зная, как ты виновата,

Я боюсь в том краю —
Если всё ж мы пойдем на такое —
Помнить даже в бою
Глупый стыд — не погибнуть с Тобою.

1972

Художник Сергей Басов

На смерть Сталина
 

Все, с чем Россия
        в старый мир врывалась,
Так что казалось, что ему пропасть,—
Все было смято... И одно осталось:
Его
 неограниченная
            власть.
Ведь он считал,
        что к правде путь —
                        тяжелый,
А власть его
        сквозь ложь
                к ней приведет.
И вот он — мертв.
        До правды не дошел он,
А ложь кругом трясиной нас сосет.
Его хоронят громко и поспешно
Ораторы,
      на гроб кося глаза,
Как будто может он
        из тьмы кромешной
Вернуться,
        все забрать
                и наказать.
Холодный траур,
        стиль речей —
                  высокий.
Он всех давил
         и не имел друзей...
Я сам не знаю,
        злым иль добрым роком
Так много лет
        он был для наших дней.
И лишь народ
        к нему не посторонний,
Что вместе с ним
        все время трудно жил,
Народ
  в нем революцию
                хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
        лжи так много было,
А свет знамен
        их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все
                не в силах —
Мы просто
       слепо верили ему.
Моя страна!
        Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
        вся твоя судьба?
А может, ты поймешь
                сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
        никому не надо
И к правде ложь
        не может привести.

                 Март 1953

            ***
Я раньше видел ясно,
   как с экрана,
Что взрослым стал
   и перестал глупить,
Но, к сожаленью, никакие раны
Меня мальчишкой не отучат быть.
И даже то,
   что раньше, чем в журнале,
Вполне возможно, буду я в гробу,
Что я любил,
   а женщины гадали
На чет и нечет,
   на мою судьбу.
Упрямая направленность движений,
В увечиях и ссадинах бока.
На кой оно мне черт? Ведь я ж не гений
И ведь мои стихи не на века.
Сто раз решал я
   жить легко и просто,
Забыть про все,
   обресть покой земной...
Но каждый раз
   меня в единоборство
Ведет судьба,
   решенная не мной.
И все равно
   в грядущем
      новый автор
Расскажет, как назад немало лет
С провинциальною тоской
   о правде
Метался по Москве
   один поэт.

             1947
 

***
Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!
И лишь ползти... И не видать ни зги...
Я, как песком, засыпан мелочами...
Но я еще прорвусь сквозь те пески!

Раздвину их... Вдохну холодный воздух...
И станет мне совсем легко идти -
И замечать по неизменным звездам,
Что я не сбился и в песках с пути.

1950

 

***

Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день - едва ли
Им было до календаря.

Все переоценилось строго,
Закон звериный был как нож.
Искали хлеба на дорогу,
А книги ставили ни в грош.

Хотелось жить, хотелось плакать,
Хотелось выиграть войну.
И забывали Пастернака,
Как забывают тишину.

Стараясь выбраться из тины,
Шли в полированной красе
Осатаневшие машины
По всем незападным шоссе.

Казалось, что лавина злая
Сметет Москву и мир затем.
И заграница, замирая,
Молилась на Московский Кремль.

Там,
но открытый всем, однако,
Встал воплотивший трезвый век
Суровый жесткий человек,
Не понимавший Пастернака.

***

Никакой истерики.
Всё идет, как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.

Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью - и не беднею...

...Это лучше, нежели
Каждый шаг - как веха...
Но - как будто не жил я
На земле полвека.


1974

Наум Коржавин
 

***
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.

В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.

Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.

Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем...

...Но нет во мне
Тоски,— наследья книг,—
По той стране,
Где я вставать привык.

Где слит был я
Со всем, где всё — нельзя.
Где жизнь моя —
Была да вышла вся.

Она свое
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет ее,
Как нет и той страны.

Их нет — давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.

И с тех широт
Сюда,— смердя, клубясь,
Водоворот
Несет все ту же грязь.

Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.

Зовет труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя —
    пришла к концу.

Легла в подзол.
Вокруг — одни гробы.
...И я ушел.
На волю — от судьбы.

То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.


1974, Бостон

***
Я Вас любил, как я умел один.
А Вы любили роковых мужчин.
Они всегда смотрели сверху вниз,
они внушать умели: "Подчинись!"

Они считали: по заслугам честь,
и Вам казалось: в этом что-то есть.
Да, что-то есть, что ясно не вполне...
Ведь Вам казалось - пали Вы в цене,

Вас удивлял мой восхищенный взгляд,
Вы знали: так на женщин не глядят.
Взгляд снизу вверх... на Вас!.. Да это бред!
Вы ж были для меня легки, как свет.

И это понимали Вы подчас.
Но Вам казалось, я похож на Вас,
поскольку от любви не защищен,
а это значит - мужества лишен.

И шли в объятья подлинных мужчин,
и снова оставался я один.
Век мужества! Дела пошли всерьез.
И трудно я свое сквозь жизнь пронес.

И вот я жив... Но словно нет в живых
мужчин бывалых Ваших роковых.
Их рок поблек, сегодня рок иной.
Все чаще Вы, грустя, гордитесь мной.

А впрочем, что же - суета, дела...
Виню Вас? нет. Но просто жизнь прошла.
Себя виню. Понятно мне давно,
что снизу вверх на Вас смотреть грешно.

О, этот взгляд! Он Вам и дал пропасть.
Я верю, как в маяк, в мужскую власть.
Но лишь найдет, и вновь - пусть это грех,
смотрю на Вас, как прежде - снизу верх.

И униженья сердцу в этом нет...
Я знаю - Вы и впрямь легки, как свет.
Я знаю, это так - я вновь богат...
Но снова память гасит этот взгляд.

И потухает взгляд, хоть, может, он
теперь Вам вовсе не был бы смешон.

1963

* * *
Стопка книг... Свет от лампы... Чисто.
Вот сегодняшний мой уют.
Я могу от осеннего свиста
Ненадолго укрыться тут.

Только свист напирает в окна.
Я сижу. Я чего-то жду...
Всё равно я не раз промокну
И застыну на холоду.

В этом свисте не ветер странствий
И не поиски тёплых стран,
В нём холодная жуть пространства,
Где со всех сторон — океан.

И впервые боюсь я свиста,
И впервые я сжался тут.
Стопка книг... Свет от лампы... Чисто...
Притаившийся мой уют.

1950

Наум Коржавин
 

* * *
Ты сама проявила похвальное рвенье,
Только ты просчиталась на самую малость.
Ты хотела мне жизнь ослепить на мгновенье,
А мгновение жизнью твоей оказалось.
Твой расчёт оказался придуманным вздором.
Ты ошиблась в себе, а прозренье - расплата.
Не смогла ты холодным блеснуть метеором,
Слишком женщиной - нежной и теплой -
была ты.

Ты не знала про это, но знаешь сегодня,
Заплативши за знанье жестокую цену.
Уходила ты так, словно впрямь ты свободна,
А вся жизнь у тебя оказалась изменой.
Я прощаюсь сегодня с несчастьем и счастьем,
Со свиданьями тайными в слякоть сплошную.
И с твоим увяданьем. И с горькою властью
Выпрямлять твое тело одним поцелуем...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тяжело, потому что прошедшие годы
Уж другой не заполнишь, тебя не забудешь,
И что больше той странной, той ждущей чего-то
Глупой девочкой - ни для кого ты не будешь.

1960

Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.
 Павел Коган

***
Меня, как видно, Бог не звал 
И вкусом не снабдил утонченным. 
Я с детства полюбил овал, 
За то, что он такой законченный. 

Я рос и слушал сказки мамы 
И ничего не рисовал, 
Когда вставал ко мне углами 
Мир, не похожий на овал. 

Но все углы, и все печали, 
И всех противоречий вал 
Я тем больнее ощущаю, 
Что с детства полюбил овал. 

1944

 
                     
                     ***

Мужчины мучили детей.
Умно. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились - мучили детей.

И это каждый день опять:
Кляня, ругаясь без причины...
А детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.

За что - обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.

Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы.
Но их всё били.
                Так же.
                        Снова.
И не снимали с них вины.

Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин "идеи" были,
Мужчины мучили детей.


 

Я жив. Дышу. Люблю людей.
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это - было!
Мужчины мучили детей!

***
Я в сказки не верю. Не те уж года мне. 
И вдруг оказалось, что сказка нужна мне, 
Что, внешне смирившись, не верящий в чудо, 
Его постоянно искал я повсюду. 

Искал напряжённо, нигде не встречая, 
Отсутствие сказки всегда ощущая... 
Всё это под спудом невидное крылось, 
И всё проявилось, лишь ты появилась. 

1954