Топ в «Яндексе»

драма в стихах


Действующие лица:

Шульгин, гендиректор
Алиса, поисковик №1
Владимир, силовик №1

Сцена изображает офис «Яндекса»

 

фрагмент программы ОДИН от 20 мая 2016 года:

<...> Слишком всё во мне протестует против того, чтобы сейчас туда поехать, потому что это тот Крым, где мой портрет висел среди врагов народа на Симферопольском вокзале — на моём Симферопольском родном вокзале, куда я приезжал каждый год с шести лет! Поэтому не могу я сейчас туда поехать. <...>

НА ТРЁХЛЕТИЕ

Три года как никакого Крыма, и скал его, и медуз. Боюсь, что это необратимо, — хотя почему боюсь? Своих любимых в чужих объятьях я видел не раз, не пять и твердо знаю, что дар терять их — важнее, чем возвращать.

Что берег отнят — не в том досада, потерпим, не в первый раз; досада в том, что его не надо отнявшим его у нас.
В Гурзуф ли едут они на отдых? В Артеке ли их сыны? На склонах Альп, на карлсбадских водах их виллы размещены. Они же Крыма не знали сроду, на раз доказать могу: ни эти горы, ни эту воду… Им важно накласть врагу! Мы ясно помним весь этот скрежет, не дети, в конце концов: приедет Ярош и всех зарежет! Придет и взорвет Сенцов! Американский авианосец на Ялту уже залез, спешит к Тавриде и скоро скосит сакральный наш Херсонес… Еще припомнят все эти бредни и пламенный абордаж, и то, как сами они намедни кричали, что Крым не наш, — что им до моря? Что им до Крыма? На что им страна моя? Им надо больше огня и дыма, и гордости, и вранья, и чтобы больше диванных воинств, и прочий кипящий квас… Им вряд ли важно себе присвоить. Им важно отнять у нас.

А как любил я свеченье моря, соленый гнилой лиман, толкучку набережных и мола, огни кораблей, туман, досмотры вечные на границе, ДАИ и ее рвачей… Он был, конечно, не украинский. По сути, он был ничей. Он был моим, и уже не будет, и надо учиться жить в стране, где каждый любого судит и каждый каждому жид. Нас всех накрыло одной рогожей, притом до скончанья лет. Тут был один полуостров Божий, но Бога там больше нет.

Я в год бывал там четыре раза, и летом, и в холода — порой посредством седьмого ВАЗа, на поезде иногда; на том вокзале в четыре года сошел я, где мой портрет сегодня с надписью «Враг народа» висит еще… или нет? Сюда с Олимпа укрылись боги — от них ли я отрекусь?! Я знал тут каждый изгиб дороги, и каждый камень, и куст. Без этих вылазок, слишком частых, боялся я умереть; нигде на свете я не был счастлив, как здесь, — и не буду впредь, — нигде не пишется так, как в Ялте, и замыслов большинство мне там явилось… но вот пожалте. Все предало, все мертво.

Предатель-море, предатель-небо, я сбросил бы вашу власть, мне не допрыгнуть до вас, и недо- забыть, и недо- проклясть. Вот так же, верно, лишившись корня, барчук, эмигрант, атлет, прокляв отчизну и только помня свои девятнадцать лет, считал предателями и Выру, и Батово, и Москву. Как те изгои, я тоже вымру. Я точно не доживу до возвращенья из полуада. На юге души — пятно. Я с этим свыкся, и мне не надо туда, где осквернено. Ведь есть и Вырица, и Кампанья, и кстати, — на том стою, — все это полезное привыканье к посмертному бытию. Мы все однажды уйдем от мира, мы все обратимся в прах, нам будет больно все то, что мило, увидеть в чужих руках — в последний раз, пролетая мимо. Так нас тренирует Бог.

Хотя что это начнется с Крыма — он сам угадать не мог.

НЕ СДАТЬ

Теперь моя натруженная Родина, всеобщая заслуженная мать, задумала как будто выдать Сноудена. Ребята, как бы нам его не сдать? Кто скажет — ​возмущение наиграно, а я скажу — ​убогих не сдаем! Я человека более наивного не видывал в Отечестве своем. Чуть NBC, сенсации любители, прослышали, что выдан будет он, — ​он тут же отозвался в личном твиттере: теперь я стопроцентно не шпион! Теперь-то, наконец, повсюду поняли, что это главный шаг, бесспорный штрих — ​ведь русские не выдали шпиона бы, сдавать своих не принято у них! Ахти, идеалист, наивный Сноуден, воистину чудак из чудаков! Добро б наш лидер был горяч иль холоден, он не жесток, не мил — он «никаков». Прагматика у нас настолько адова! Им кажется — ​цинизм непобедим, и мы сдадим любого, если надобно (хотя, пока не надо, не сдадим). Обама — ​чмо, и власть его бессовестна, он русофоб и виноват во всем, а если Трамп у нас попросит Сноудена, то мы его на блюдце принесем. Ведь это ж Трамп, глаза его пацанские, в них наши же дворы и пустыри, — ​и если он за это снимет санкции, то на тебе, пожалуйста, бери! Ведь все переменилось. Столько пройдено. Мы сами откровенно говорим, что времена, когда мы взяли Сноудена, — ​совсем не те, когда мы взяли Крым. Тогда бы кто сказал бы нам, что скоро-де мы будем вдруг такие молодцы! Тогда казалось: взят хотя бы Сноуден. Хоть клок с паршивой, так сказать, овцы. Теперь, когда мы действуем раскованно и власть берет прорусский шоумен, — ​уже, конечно, можно сдать и Сноудена. Особо если Крым простят взамен. И главное — ​Сурковы и Володины нам объяснят: спокойно, молодежь! Ведь он, в конце концов, предатель Родины. Пускай не лучшей Родины — ​ну что ж. Спросите у любого аналитика, который глотку рвал у Соловья, — ​нет принципов, а есть геополитика. Всеобщей правды нет, а есть своя. Скажи спасибо, что в годину трудную, пойдя отважно против всей земли, твою мы личность, всячески подсудную, от ваших произволов сберегли.

В политике я шарю не особенно (а в гео вообще, и черт бы с ним), но я был за, когда мы брали Сноудена (и не был за, когда мы брали Крым). Пусть у него отчасти пробки вышибло, пускай над ним смеются дураки — ​он все-таки борец за нечто высшее, хотя патриотизму вопреки. Пускай он не дождется благодарности от всякого литого большинства — ​на свете вещи есть важней, чем данности, и Родина бывает неправа. Я русский мир считаю страшной сказкою, безжалостной, бессовестной игрой. Кому герои — ​лидеры донбасские, и пусть, а у меня такой герой. Подумать страшно, с кем водил приятельство. Всех разделил четырнадцатый год. По-вашему, Донбасс сдавать — ​предательство, а Сноудена сдать — ​нормальный ход? Конечно, нам и так хлебать несолоно, но я не верю наглым козырям, и если мы сдадим сегодня Сноудена — ​я б нас на месте Трампа презирал. Чего уж там, давно живу на свете я, привычна мне российская стезя, я знаю, что за два десятилетия мы сдали все, что можно и нельзя, не стану никого ловить на слове я, в истории мы будем заодно: у нас для счастья были все условия. Нам было все дано — ​и все сдано. Сегодня оппозиция рассорена, ей никогда не выйти на майдан, — ​и лозунг прост: не сдать хотя бы Сноудена, раз все равно уже Исакий сдан. Уверен — ​демонстрациею мирною мы поборем и люмпенов, и знать.

Свое-то мы сдаем за душу милую.

А вот чужого — ​можем и не сдать.

ПЕРИОДИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Режиссёр А.Сокуров попросил В.Путина освободить украинского документалиста О.Сенцова

А.Сокуров:У меня есть сердечная просьба к Вам, Владимир Владимирович, как у гражданина России, как у режиссёра. Давайте решим проблему Олега Сенцова. 20 лет, украинский режиссёр, 20 лет лагерей, в северном лагере сидит парень. Мне стыдно, что мы до сих пор не можем решить эту проблему. Умоляю Вас, найдите решение этой проблемы. Это невозможно. Режиссёр, он должен со мной сражаться на кинофестивалях, если у него другая, в том числе политическая точка зрения, но не сидя в нашей арктической практически, на севере, тюрьме. Обидно и горько, что я вынужден об этом говорить.

И ещё раз хочу поблагодарить за возможность, которую предоставляет государство для дебютирования молодым людям, моим соотечественникам. Ещё раз хочу сказать: это главная цель моей жизни – помощь этим людям. Давайте помогать им. Мы предрасположены к кинематографу, русские люди, в этом гениальность наша выражается, мы можем делать кино, и нам никогда не было стыдно ни за советское кино, и не будет стыдно за тот кинематограф, который сегодня создаётся и который будет в будущем.

Спасибо большое.

Извините, если что‑то не так.

В.Путин: Спасибо.

Начнём с последнего, по поводу Сенцова. Мы должны исходить из того, что мы живём в правовом государстве, и вопросы такого рода, конечно, должны решаться судебной системой. Что касается его творчества, то он осуждён не за творчество, а за то, что он взял на себя совершенно другие функции, как утверждают органы следствия и суда, а именно фактически посвятил свою жизнь террористической деятельности.

СУВЕРЕННОЕ

Исполняется лесенкой, патетически, тем рокочущим басом, каким раньше на партсъездовских концертах читались «Стихи о советском паспорте».
 

* Что-то не то с рифмой. Совсем либералы от страха с ума сошли.

***

И не ждите от меня худого слова
Об Отечестве, где нынче так черно,
Ибо я устроен так же бестолково,
Непутево и угрюмо, как оно.

Поглядишь на украинца и грузина
С тайной завистью и явною виной —
До того ли им уютно и едино!
Это мы сплотили их, никто иной.

Мне знакомо с той поры, как я родился,
Это вечное «Руки не подаем»,
Это чувство умиленного единства
Всех иных при появлении моем.

Враг народа — что за титул! Молвить сладко.
Мы равны своим врагам, клянусь башкой.
Вскормлен злобою, в которой недостатка
Нет и не было — и вырос вон какой.

И охота отделиться от России,
Да не впишешься ни в Киев, ни в Баку.
Что поделаешь, уж очень мы большие.
Дорастила до себя, мерси боку.

Как я знаю, что такое быть изгоем!
И поэтому страна моя изгой
С вечной склонностью топтать себя назло им
Мне значительно милей любой другой.

Полноправный гражданин страны-изгоя
Так же мнителен, и зол, и языкат:
Хоть она меня травила за другое,
Но ведь важен не процесс, а результат.

Идеальная среда ее — осада,
И с детсада это в кровь мою вошло,
Хоть меня как будто не за что — с детсада,
А ее по разным меркам есть за что.

Я могильщик, а она моя могила,
Нас сплотило подозренье и чутье,
И не важно, что она меня чморила
Унизительней, чем мир травил ее.

Переполнены брезгливостью и спесью
И повязаны проказой навсегда,
Мы взираем друг на друга с дикой смесью
Омерзенья, узнаванья и стыда.

Потому-то я привязан, будто к гире,
К обреченной и безрадостной стране —
Ибо знаю, каково России в мире,
Ибо помню, каково в России мне.

ВСЕМ ПЕДАГОГАМ ПРЕМЬЕР

На форуме «Территория смыслов на Клязьме» Дмитрий Медведев, когда его спросили, что делать учителям при столь мизерных зарплатах, посоветовал им идти… в бизнес.
 

ПРЕЗРИТЕЛЬНОЕ

Хреновая у них Олимпиада: сплошь недоделки, кражи и бардак. По совести, и ехать бы не надо, но тут уж так просили, что никак. В сравненьи с нашей — в Сочи ли, в Москве хоть, — их Рио был подобен пустырю. По совести, не надо было ехать, дип фром май харт, серьезно говорю. Со всеми их скандалами, вралями, со всей мочой, струящейся ручьем… Но просто так просили, умоляли — без вас, кричали, просто не начнем! У нас, мол, вон уж где уж эта WADA, вся тупость их написана на лбу… Хотя, конечно, ехать бы не надо. Мы ваше Рио видели в гробу.

Чего мы не видали в этом Рио? Нам пофиг ваши белые штаны. Когда-когда Россия говорила: умейте защитить престиж страны! Хоть полное падение в зарплатах, хоть больше нет любимой колбасы, хоть белые штаны у всех в заплатах, а у иных по ходу и трусы, хоть на панель шагают педагоги, а нацвалюту бьет крутая дрожь, пусть все в овне, — а все-таки в итоге ты вынь спортивный праздник да положь! Мы наших мишек, заек, леопардов не отдадим, и что нам ваша вонь? Нам что терять?! — полсотни миллиардов мы в олимпийский бросили огонь, и нам не жалко. Мы еще накопим. Зато у вас тотальный недострой, и журналистов поят только кофем, и кофе, говорят, у вас пустой, хотя вы экспортеры рафинада и вас не душат санкции, небось. Не надо было ехать, нет, не надо. Да нам и не хотелось, но пришлось.

Поймите: счастье жителей России зависит ни фига не от бабла. А ваша вся Бразилия от силы одиннадцать мильярдов наскребла. Они теперь, конечно, перетрусив, достоинство теряя от стыда, шипят, что виновата Дильма Русефф. Так надо было думать, господа! Сегодня вы, положим, ей не рады, хотя ее избрало большинство, — но ясно же, что в год Олимпиады коней на переправе не того! Вы нам явили зрелище распада. У нас такая лажа не пройдет, поскольку каждый год Олимпиада, и переправа тоже каждый год.

Подобное открытье как ни снимешь — из каждой щели смотрит нищета. Не знаю, как теперь спасти ваш имидж. Уже и не поправишь ни черта. Что сделать вам, несчастнейшей из наций, избравшей глубоко неверный путь, — чтоб хоть отчасти с русскими сравняться и Рио ваш до Сочи дотянуть? Какому грандиозному событью под силу скрасить общую фигню? Вот разве аннексировать к закрытью Колумбию…

Но с Крымом не сравню.

ЯНИС СТРЕЙЧ: БУДУЩЕГО НЕ ЖДИТЕ – ОНО ЗДЕСЬ

В Латвии – год Стрейча: осенью ему исполнится 80. Вероятно, это самый знаменитый режиссер латвийского художественного кино. Его «Театр» – по Моэму – стал наиболее британской картиной на советском ТВ и разошелся на цитаты, а «Лимузин цвета белой ночи» показывают по латвийскому телевидению каждый праздник Лиго, как у нас на Новый год «Иронию судьбы».

Он единственный лауреат премии Ватикана «Беато Ангелико» в регионе Балтийского моря и ходит по Риге, как Феллини по Риму: все кланяются и желают творческого долголетия. Он по-латышски сдержан, благодушен, полон иронии к миру и к собственной персоне. Самое частое слово в его русской речи – «чудный». Он организует пространство вокруг себя с бессознательным чутьем постановщика: для интервью поднимает меня на башню собора Святого Петра, на площадку, с 65-метровой высоты которой открывается вся Рига. Она ему служит живой иллюстрацией.

Весь мир сегодня потерял качество

– Вы были когда-то – говорю не о вас лично, а о Прибалтике в целом – авангардом, самой западной частью СССР, первой заграницей для многих. А теперь стали провинцией Европы – и что интереснее?

– Да, в России нас воспринимали как европейцев, а в Париже, в мещанских кругах, возможно, теперь воспринимают как русских. Но это стереотипы, никаким свободным Западом Прибалтика не была. Знаете, ходила поговорка: когда в Москве стригут ногти, в республиках рубят пальцы. Цензура тут старалась усерднее, чем в Москве. Рига и Латвия целиком были перенаселены военными. Каждый завод работал на военную промышленность, изготовляя детали черт знает кому. А где-то их собирали, и получалась или подводная лодка, или зенитная пушка. Видите вон там, в центре, золотой купол? Это наш православный храм, Христорождественский собор. Фурцева приехала, возмутилась – как можно держать такое в центре города? – и посоветовала, покуривая: сделайте, что ли, хоть планетарий... Слово министра – закон, и стал планетарий. Говорят еще, она этим спасла храм: могли бы вовсе снести.

– Слушайте, но ведь абсурд сегодня – говорить об оккупации, о колонизации, о варварском ущербе, который русские якобы нанесли... Предъявлять счета...

БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК, БЕССМЕННЫЙ ВОЛК

В Симферополе в День Победы прокурор Крыма Наталья Поклонская прошла в колонне «Бессмертного полка» с иконой Николая II. Этот выход затмил даже аналогичное шествие, в котором принял участие Владимир Путин.

На праздник – девятого, значит, числа –
Не вымысел, честное слово! –
Поклонская лично икону несла
Царя Николая Второго.

Иные выносят портреты родни,
О близких напомнить желая,
А эта в священные майские дни
Выносит портрет Николая.

Он, может, родня ей? Да нет, не родня.
Звезде прокурорского цеха
Сказал бы я вслух: не смешите меня,
Все это не повод для смеха.

Она говорит: ветераны порой
Ссылались на странное дело –
В бою Николай им являлся Второй
И чудом спасал от обстрела.

Быть может, являлся, Отчизну свою
Спасая от вражьего стана...
Но странно он выглядит в этом строю.
А впрочем, нисколько не странно.

Я думаю, лет не пройдет и шести –
Программа у нас долгосрочна! –
Вот так же и Пушкина будут нести.
И Блока. Суворова – точно.

Союзников ищет кремлевский обком.
Варя свою дикую кашу,
Он хочет сегодня единым полком
Представить историю нашу.

Вы в общем отряде, России сыны!
Вы движетесь к новым Пальмирам
Отрядом одной бесконечной войны
Со всем окружающим миром.

В едином отряде – желай не желай –
Любой прокремлевский ханурик,
И Сергий святой, и Второй Николай,
И Петр, и Малюта, и Рюрик.

Шагает бессмертный, как сказано, полк,
А в центре бессменный, как кажется, волк
И волки ночные в придачу...
Смеяться не время. Я плачу.

Оставь меня с собой на пять минут —
Вот тут,
Где шмель жужжит и старец рыбу удит,
Где пруд и сквер,
А не в какой-нибудь из адских сфер,
Где прочих собеседников не будет.

Оставь меня с собой на пять минут.
Сойдут
Потоки страхов, сетований, жалоб —
И ты услышишь истинную речь.
«Дать стечь» —
Молоховец сказала б.

У Петрушевской, помню, есть рассказ —
Как раз
О том, как одинокий паралитик
Встречает всех угрюмым «мать-мать-мать»,
И надо ждать,
Покуда жалкий гнев его не вытек.

Потом
Он мог бы поделиться опытом
Зажизненным, который в нем клокочет, —
Минут пятнадцать надо переждать.
Пусть пять.
Но ждать никто не хочет.

…Сначала, как всегда, смятенье чувств.
Я замечусь,
Как брошенная в комнате левретка.
Мне трудно вспомнить собственный язык.
Отвык.
Ты знаешь сам, как это стало редко.

Так первая пройдет. А на второй
Слетится рой
Воспоминаний стыдных и постылых.
Пока они бессмысленно язвят,
Придется ждать, чтоб тот же самый взгляд
Размыл их.

На третьей я смирю слепую дрожь.
Хорош.
В проем окна войдет истома лета.
Я медленно начну искать слова:
Сперва —
Все о себе. Но вытерпи и это.

И на четвертой я заговорю
К царю
Небесному, смотрящему с небес, но —
Ему не надо моего нытья.
Он больше знает о себе, чем я.
Неинтересно.

И вот тогда, на пятой, наконец —
Творец,
Отчаявшись услышать то, что надо, —
Получит то, зачем творил певца.
С его лица
Исчезнут скука и досада.

Блаженный лепет летнего листа.
Проста
Просодия – ни пыла, ни надрыва.
О чем – сказать не в силах, видит Бог.
Когда бы мог,
Мне б и пяти минут не надо было.

На пять минут с собой меня оставь.
Пусть явь
Расступится – не вечно же довлеть ей.
Побудь со мной. Мне будет что сказать.
Дай пять!

Но ты опять соскучишься на третьей.
 

ВОССТАНИЕ ПОДУШЕК

Почему в России с такой ненавистью говорят о западной терпимости и злорадствуют по поводу европейских проблем.

Одна из загадок российской патриотической доктрины – она сегодня общая и у государства, и у наиболее радикальных его сторонников, все время требующих репрессий,– упорная ненависть к толерантности и мультикультурализму.

Либераст, толераст, свидомит, рукопожатный, общечеловек – все это синонимы, свинонимы, сказал бы я; как для криминального элемента нет худшего ругательства, чем «пидораст» (чем подчеркивается близость криминального и патриотического дискурсов), так и для официального или неофициального патриота нет сегодня более обидной клички, чем толераст, сторонник гейропейских ценностей. Откуда такая ненависть к терпимости, почему о крахе мультикультурализма говорят с таким восторженным злорадством – вопрос любопытный, достойный отдельного исследования.

Август

1

Сиятельный август, тончайший наркоз.
В саду изваянье
Грустит, но сверкает. Ни жалоб, ни слез —
Сплошное сиянье.

Во всем уже гибель, распад языка,
Рванина, лавина,—
Но белые в синем плывут облака
И смотрят невинно.

Сквозь них августовское солнце палит,
Хотя догорает.
Вот так и душа у меня не болит —
Она умирает.

2

Осень пахнет сильной переменой —
И вовне, и хуже, что во мне.
Школьникам эпохи безвременной
Хочется погибнуть на войне.

Мечется душа моя, как будто
Стыдно ей привычного жилья.
Жаль, что не дотягивать до бунта
Не умеем Родина и я.

Надо бы меняться по полшага,
Чтобы не обваливаться враз.
Всякий раз взрывается полшара,
Как терпенье кончится у нас.

Все молчит в оцепененье чудном.
Кастор с братом дремлют на посту.
Гастарбайтер с гаденьким прищуром
Выметает ломкую листву.

Августейший воздух загустевший
Разгоняет пришлая метла,
Разметая в жизни опустевшей
Место, чтобы сжечь ее дотла.

Будет все, как водится при взрыве —
Зов сирены, паника родни,
Зимние, голодные и злые,
Оловом окрашенные дни.

Но зато рассвета багряница,
Оторопь сучья и дурачья,
Сладость боя, свежесть пограничья —
Нищая земля, еще ничья!

Все, что было, рухнет в одночасье.
Новый свет ударит по глазам.
Будет это счастье иль несчастье?
Рай в аду, вот так бы я сказал.

И от этих праздников и боен
Все сильней душа моя болит,
Как страна, в которую не встроен
Механизм ротации элит. 

КОЛИЧЕСТВЕННОЕ

Толпа была немногочисленна, и большинству за сорок лет, и значит, было все бессмысленно? Да нет, я думаю, да нет. Не станем спорить о количестве, хотя свидетелей полно: когда б мы выросли в язычестве, нас занимало бы оно. Но для других, уже поверивших, что не в количестве вопрос, — довольно, как писал Аверинцев (а до него сказал Христос). Спроси у будущего Нестора, как все менялось лет за сто: в защиту Праги вышли шестеро, за шестерых — почти никто; назвавшись «пятою колонную», из словаря Большого Пу, почти что полумиллионную на митинг вывели толпу; потом все менее, все менее… И для иных благая весть — то утешительное мнение, что это наш удел и есть, и браться, собственно, не стоило — народ не хочет, не поймет; чего бы Родина ни строила — выходит дзот и пулемет. Я не беру портянок нанятых, лихую ольгинскую рать — история не упомянет их, и не о чем упоминать; нет, я про искреннего циника — он оценил свою страну, и для него Россия — клиника и даже хоспис, enter nous. Дружу я, скажем с атеистами — и, неофитам вопреки, их нахожу довольно чистыми, они умны, они крепки, мне их духовность непарадная близка, сколь помню, с юных лет, — но что-то слышится злорадное в их утвержденьи «Бога нет». Я диссонанс какой-то чувствую, заслышав этот звукоряд. Добро б признали это с грустию — так нет, с восторгом говорят! Их самомнение не падает при взгляде, скажем, на скелет. Но почему их так уж радует, что Бога нет, бессмертья нет?

И та же радость — как от прибыли! — слышна в словах иных юнцов: «Что, оптимисты, многих вывели? Хоть тысяч сто сплотил Немцов? За вольность вашу, столь любезную, пойдет ли кто на абордаж? Нет, господа, смиритесь с бездною: она и ваш удел, и наш!».

Я б согласился с мрачной младостью и с кислой старостью, увы, — но говорится это с радостью! Чему же радуетесь вы? Тому ль, что Крым? Тому, что Сирия? Тому, что жлобство поднялось, что можно бросить все усилия и рухнуть радостно в навоз? А верить, по завету Тютчева? Сплотиться в маленький отряд? Но как-то подтверждения худшего вас подозрительно бодрят. Россию скука занавесила, она в безверье, как в дыму, — но как-то вам ужасно весело от мысли, что конец всему. Вам проще стать травою, деревом, занять привычные места… И я поэтому не верю вам, а верю все-таки в Христа.

Нет, не во власть его, не в месть его, — а в приближенье новых дней.

И если б снова вышло шестеро — победа их была б видней. 

НЕЮБИЛЕЙНОЕ

Дмитрий Быков: «За двадцать последних лет в России не появилось ни новых людей, ни новых идей, о которых хотелось бы спорить».

1 февраля исполняется 85 лет со дня рождения Бориса Ельцина. 23 января исполнилось бы 70 лет Борису Березовскому. 22 мая будет сто лет Брусиловскому прорыву. Только что, без юбилейных поводов, Владимир Путин сначала осудил геополитику Ленина, а потом признался, что он не выбрасывал партбилет и видит в Моральном кодексе строителя коммунизма прямое переосмысление Библии. Поводов для очередных дискуссий о нашем советском и революционном прошлом вновь будет много. И все эти дискуссии осточертели до того, что отвращение к ним незаслуженно распространяется и на самые поводы.

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не все ли нам равно?

А.С. Пушкин

Сегодня на Руси, когда читаешь ленту, легко сказать мерси текущему моменту: не то чтоб наша власть внезапно нас пригрела, а все-таки снялась серьезная проблема. Причина многих драм, насколько мог постичь я, — соблазн припасть к стопам и оценить величье. Податели щедрот, коль где-то бунт случился, нас заслоняют от народного бесчинства. Как лира ни бряцай — признаем, задыхаясь, что лучше русский царь, чем первозданный хаос, чем кровь, что волю дай — и сразу хлынет, пенясь. Правительство, считай, последний европеец. Сам Пушкин — что уж мы, потомки сверхпоэта! — среди российской тьмы надеялся на это. Иной большой поэт считал, что прав и Сталин… Соблазна больше нет. Он стал неактуален. К кому теперь припасть? К каким еще оковам? Поверить в эту власть слабо и Чеснаковым. Финал. Благодарю. Писать сегодня оду великому царю, великому народу, во фрунт перед страной вставать, трясясь бесстыдно, — поступок столь срамной, что жаждущих не видно.

Отечество, вглядись — и явственно заметишь, что гладь твоя и тишь — один великий фетиш; что пусто за душой, каких подмог ни кликай; что быть такой большой — не значит быть великой; что если вечно спать — уже не пробудиться; что надо прежде стать, а лишь потом гордиться.

Трещит земная ось, и нет надежд на милость. Что тишиной звалось — то пустотой явилось. Боюсь, что эту гать с извечным духом кислым придется наполнять каким-то новым смыслом. В нее поверить мог, и то себя измучив, еще, пожалуй, Блок, еще, пожалуй, Тютчев, — но веры больше нет, она исчезла где-то, и это — наших лет прекрасная примета. На новом рубеже все мертвенно и голо: не спрячешься уже, как прежде, в тень престола, не сможешь поприкрыть, как слово ни уродуй, лизательную прыть патриотичной одой, чтобы чужая блажь твою бездарность скрыла. Не спрячешь за пейзаж свое свиное рыло. Не воспоешь разбой, не возвеличишь плаху, дивясь ее размаху, — придется быть собой.

Отчизна, как мне быть? Скажу тебе бесстыдно: тебя не разлюбить на уровне инстинкта. Но в эти времена — не вечные, не думай, — когда моя страна невольно стала суммой нефтянки, ФСБ, березового ситца, — я не могу к тебе серьезно относиться.

ОДНО МЕСТО
 

А я хочу поблагодарить Владимира Путина за эту пресс-конференцию. Не потому, что желаю любой ценой выделиться из массы, не из духа противоречия, а потому, что все могло быть гораздо хуже. Никто не ждал хорошего, то есть политических свобод и расправ с правящим кланом (и не убежден, что эти расправы были бы так уж хороши: не факт, что человека надо убивать, как и было сказано). Но могло наступить ужасное. Реакция на падение нефти и национальной валюты бывает разная: можно было объявить крестовый поход против Запада, который нам неутомимо гадит; призвать к завоеванию Украины или переключиться на Северный Казахстан; потребовать от силовиков, чтобы до Нового года разобрались с пятой колонной; отправить в отставку правительство, назначив премьером Глазьева; отказаться от моратория на смертную казнь; попросить, чтобы наши вежливые люди привезли из Лондона в клетке живого Ходорковского. Да мало ли! У Жириновского и не на такое хватало фантазии. То есть мы могли увидеть действительно загнанное в угол животное, которое упоминалось еще в книге «От первого лица», полное расчеловечивание, последний бросок, ядерную угрозу в действии.

КОРОНА ПУТИНУ — ЛЕСТЬ ИЛИ ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО?

 

Геннадий Хазанов подарил Владимиру Путину корону. За это Хазанов уже огреб немало разоблачительных комментариев и негодующих оценок, и размышления на тему «С кем вы, мастера культуры» снова сделались актуальны. Все это, по-моему, довольно смешно и решительно ни на чем не основано. Художник, актер, режиссер не обязаны быть светочами сопротивления и образчиками добродетели. Напротив, они концентрируют в себе главные пороки времени, потому что у них работа такая. Они наше зеркало, вплотную поднесенное к лицу народа. На зеркало, как известно, неча пенять, коли рожа крива.

ВПОЛГОЛОСА

Послушай, «Новая газета», я не Эбдо и не Шарли, я не могу писать про это, я отсижусь в моей щели. Сейчас в Европе общий траур, она стоит плечо к плечу — к чему сатира? Я не фраер, я подставляться не хочу. Я не оратор, не герой уж — пускай рискует молодежь: сегодня только рот откроешь — от всех по полной огребешь! Тому назад четыре года рискнул бы я разинуть пасть: была не то что бы свобода, а так, ее восьмая часть. Наш мир придавлен телебашней, мне страшно на него смотреть, но если б храбрости тогдашней сегодня мне хотя бы треть, и я б не корчился под грузом кровавой ваты и свинца — я обратился бы к французам от анонимного лица, от коллективного холопа, чей рот уже не затворишь.

«Дотолерастилась, гейропа? Долиберастился, Париж? Весь ваш проект мультикультурный — педерастическая ложь, и он большой накрылся урной, и вся свобода ваша тож. Что вы пищали там о братьях? Все эти беженцы — нарыв. Вам надо было высылать их, сперва частично уморив. Вы их пускали и вбирали, учить пытались и лечить — а вам Чудинова заране все предсказала про «Мечеть»!* Теперь конец тебе, Европа, не оберешься ты могил — к вам из сирийского окопа пришел заслуженный ИГИЛ, но с высоты своих идиллий мы вам готовы дать совет. Мы вас однажды колотили и зла не держим двести лет. Кто вам несет цветы и свечи — тот жалкий Запада вассал: подход слезливый, человечий планету сроду не спасал. Вы отнеситесь трезво, грозно. Клянусь, одобрит большинство. Сожгите беженские гнезда и не впускайте никого. Границы заперты — и ладно. Левацкий сбрасывая плен, пошлите вашего Олланда и сдайте власть Мари Ле Пен. У вас народ уже заждался: мол, где Мари? Расправы… где? Мы ей готовы дать гражданство, как мы давали Депардье. Нам симпатична эта Маша, мадам, рожденная для драк, она такая как бы наша, а вместе в чем-то Жанна д'Арк. Даешь режим противоправный, давно мечтавшийся мираж! Мы будем ваш помощник главный, а вы — союзник главный наш. Увязла в ветоши и хламе французов гордая орда, в борьбе с Обамой и хохлами сплотимся мы, как никогда, мы будем веселы и пьяны, неадекватны и крепки, мы будем как бы д'Артаньяны, а все другие — удаки! Но чтоб могли бы вам поверить и вместе действовать могли — вам надо выборы похерить и расстрелять Эбдо Шарли. Решай, голубчик: если враг ты, то пусть бы ты и пожинал… Ведь это ж вам за них теракты, за их кощунственный журнал! Хочу сказать определенно: у вас и булки, и вино, однако пятая колонна у вас не чищена давно. Тут тоже надо «или — или». Учитесь, блин, у медвежат, мы наших знатно зачморили: те, кто не сели, — все лежат. Берите с русского проекта пример, тупые господа: у нас свободны только те, кто… Всмотритесь в лица. Страшно, да?

Нам вообще довольно странно следить за ходом ваших дел: у нас владелец «Батаклана» и весь бы клан его сидел! Ведь он, владелец «Батаклана», все эти жертвы произвел: там не имелось даже плана эвакуации, козел! Ведь документы — юбер аллес, как знают наши холуи: бить надо так, чтоб все боялись. Своих? Сгодятся и свои.

Еще с одним советом влезу — хотя советов до хрена: не пойте больше «Марсельезу». Несвоевременна она. Вот потому вы все и слили, скажу с хитринкою блатной, что эта песнь Руже де Лиля — гимн революции цветной. Вы с этим гимном нехорошим — слова совсем нехороши — два раза проиграли бошам, с позором вляпались в Виши, а это хуже, чем Судеты. Я также вам забыть не дам, что в шестьдесят восьмом студенты чуть не устроили Майдан. К чему вам эта «Марсельеза»? Чужие гимны рассмотри: в них как бы слышится железо! А вы — «Аллон занфан по три»… Какая может быть свобода, когда, взрывая и трубя, везде, с заката до восхода, идет всемирная борьба?! Чтоб удержаться от распада, со всей решимостью скажу: носить открытое не надо. Рекомендую паранджу. Клянусь Кубанью и Тагилом, такая мода — в самый раз. Должна Европа стать ИГИЛом — тогда ИГИЛ не тронет вас, тогда вовек не грянут залпы: зачем стрелять в того, кто труп?»

Вот так, должно быть, я сказал бы, когда я молод был и глуп, но нынче трижды пожалеешь на нашем режущем ветру… Я это все прочту жене лишь.

Сожгу.

И пепел разотру. 

   

Дмитрий Быков в Лондоне давно не новичок, местная публика успела к нему привыкнуть. И все же каждое его появление на сцене вызывает аншлаг. В субботу зал Королевского географического общества тоже заполнился до отказа. Помимо собственно Быкова, приветствовали «Прямую речь» — московско-питерский лекторий, добравшийся наконец и до нас.

«Прямая речь» работает в России с известными людьми и экспертами в самых различных областях, предоставляя им площадку для общения с широкой аудиторией, а аудитории — возможность услышать удивительные факты из мира физики и биологии, истории, психологии, искусства. Дмитрий Быков читает в «Прямой речи» цикл лекций по литературе, и в Лондоне он решил выступить с двумя из них: «Анна Каренина как политический роман» и «Чехов как антидепрессант».

Послушать лекции, в принципе, можно и в интернете (причем легально). Но главное удовольствие возникает потом — когда «докладчик» переходит к вопросам. А к Быкову их накопилось много, на целый час.

— Почему я не люблю Лондон? Мне однажды Игорь Губерман сказал: «Русский авангард обычно не любят те, у кого не хватает денег его купить», — под дружный смех аудитории ответил Быков на вопрос о том, почему Москва ему милее. Добавив, конечно, что на самом деле «хочется досмотреть».

«Как сохранить у ребенка в Англии российский культурный код?» — пришла еще одна записка из зала. На этот вопрос Быков ответил развернуто и почти серьезно:

— По-моему, это очень глупо — жить в Лондоне и сохранять культурный код… Те, кто вынужден, кому повезло или не повезло жить в Лондоне, тем надо вписываться в другой культурный код, гораздо более, в каком-то смысле, продуктивный.

Я писал много раз о том, что каждая страна создала свой культурный тип. Англия создала «полковника» — полковника, колонизатора, обветренного, седоусого… Франция создала «любовника». Германия создала «философа» и «генерала», и часто это совмещается в одном лице. А Россия создала эмигранта. Русский эмигрант — главная экспортная статья. Мы производим его каждый год в больших количествах. Это тип человека, который любит очень заграницу, но выпив, начинает ее ненавидеть, стучать кулаком, плакать, говорить: «Вы ничего не понимаете!», ходить в ресторан «Borscht»… Это очень дурновкусный тип, очень пошлый. Мне больше нравятся эмигранты типа Рахманинова, Набокова, Зворыкина, которые прекрасно вписались в чужую жизнь, которые всем показали правильных эмигрантов.

Русский эмигрант это, в сущности, Гагарин. Вот его запустили в чужой космос, и он оттуда всем демонстрирует настоящую русскую улыбку. Если он начнет в этом космосе сохранять русский культурный код, бессмысленно ругаться, негодовать и ничего не менять, то фигли тогда летать в космос. Поэтому я желаю вам освоить правильный культурный код и забыть о нем навеки.

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ГОРОДАХ

Россия словно под арестом — настолько вырос наш престиж. Мир стал таким опасным местом, что никуда не полетишь. Я не пишу, молчу, пощуся, не вижу снов, не пью вина: чего ни выскажешь — кощунство, куда ни сунешься — война. Повсюду умысел злодейский, конец уютным временам, сплошной театр военных действий — призыв, цензура, трибунал… Стратег диванный откровенный пыхтит от имени отцов, что Русский мир есть мир военный, и хватит жить, в конце концов! Что ни скажи — начальство всыпет: лобзнул не так, лизнул не то… Уже не вылетишь в Египет и в Крым не съездишь на авто. Порядок смят. Явился хаос. Проеден, кажется, стабфонд. Где отдыхать? Наотдыхались! Бери шинель, пошли на фронт.

Как говорил покойный Лесин — мы в новом мире, господа, но этот мир ужасно тесен: нельзя туда, нельзя сюда… Он полон драк и зуботычин, он вызывает дрожь и смех, и страшно, страшно ограничен: в котором смысле? Да во всех. Нельзя светиться над Синаем. Нельзя в Одессу — там враги. Восток закрыт — мы там стреляем. Про Запад — думать не моги. Законы времени жестоки, везде запретная черта: порвет фанатик на востоке, а запад отберет счета. Везде, везде от нас устали, везде запреты — от и до: Париж не отдал нам мистрали, плюс там живет «Шарли Эбдо»; а посетитель англосакса — Британских дерзостных свинят — подавно должен опасаться, что в госизмене обвинят… На что нейтральны Берн и Цюрих, но Скрынник там уличена, и как-то видно по лицу их, что не последняя она… Само собой, поездки в Штаты, в альтернативный край земли, буквально гибелью чреваты: пришел, увидел, унесли. Средь этих заговоров черных у возбужденных русских масс два только города опорных: один — Донецк, другой — Дамаск.

В пространстве вражеском, холодном на что надеется Москва? От нас ушли Париж и Лондон, но не изменят эти два. Две новоизбранных столицы, два главных символа страны — другие могут отвадиться, но эти будут ей верны: среди бушующего хора, где слился с новым старый свет, мы их последняя опора: у них альтернативы нет. В России кто-то их не ценит, но мы усвоим жребий свой: они со временем заменят все, что утрачено Москвой. Японец, скажем, любит нэцке, француз — сторонник бурных ласк, а мы найдем себя в Донецке, нам станет Меккою Дамаск! Зачем учиться по-немецки, мол, по-английски утомясь? Учиться будете в Донецке, лечиться съездите в Дамаск… Мы оторвемся не по-детски, и нашей драки бурный хряск оценят граждане в Донецке и седина твоя, Дамаск! Мы отдадим Париж, Ривьеру, и Калифорнию, к примеру, портвейн, самбуку и мадеру, — все, что Европа нам дала, — за суверенность, честь и веру, и несменяемость орла.

Я допускаю, между прочим, что года, скажем, через два «Довольно, больше мы не хочем!» — воскликнут Питер и Москва. И Русский мир, как в доброй сказке, увидит сказочные дни: в Донецке — дума. Власть — в Дамаске. А мы — на Родине. Одни.
. 

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ

Поскольку нынешняя Россия ведет священную войну со всем миром, из погибшего на войне солдата ей надо делать не самоубийцу, а государственного святого.

Представьте, что вам с войны – у нас война одна, Великая Отечественная – приходит похоронка: ваш сын повесился из-за ссоры с девушкой. То есть даже того утешения, что он пал смертью храбрых, у вас нет. При этом вам разрешается его похоронить, но вы точно знаете, что постоянной девушки у него не было (было несколько, и ни с одной он не ссорился). Вдобавок у него столь явные повреждения, что в версию о самоубийстве поверить никак невозможно, а про неуставняк вам запрещается даже думать, и представители части хранят каменное молчание.