В конце XIX века в Европу стали ввозить кимоно вагонами. Все японское было было модным, под Японию подделывались, стиль этот назывался "жапониз" ("японщина" по-французски).

Взглянем на один аспект этой истории: художники радостно бросились писать картины с женщинами, наряженными в красочные восточные "халаты". Делали они это в традиционной западной манере -- реалистичной, с объемом и светотенью (импрессионисты тоже). Эффект для сегодняшнего зрителя оказывается странным.



Ведь поток информации у тех авторов, разумеется, был не сравним с нынешним -- информации поступало об Японии достаточно мало. У нас же сегодня глаз привык к японской графике, мы знаем, как в искусстве "должна" выглядеть женщина в кимоно. Поэтому те картины середины XIX - начала XX веков кажутся немного забавными, наивными, а порой даже нелепыми.

Про Глазунова я писать не буду, в частности, и потому, что с утра в "Коммерсанте" прочитала этот некролог Григория Ревзина. Рекомендую, все очень подробно расписано -- про составляющие компоненты творчества покойного.



***
По ряду обстоятельств мне не близко творчество Ильи Сергеевича Глазунова. Я помню, когда в 1986 году в Москве триумфально проходила его выставка и народ кольцами стоял вокруг Манежа, чтобы туда попасть, нас, студентов-искусствоведов, специально собирали профессора, чтобы объяснить, чем именно плоха эта живопись. Но вряд ли сегодня уместно делиться конспектом этих соображений.

Он, несомненно, был не только художником, но и мыслителем, общественным деятелем. Он не обладал развитым ораторским или логическим даром и проигрывал в эмпатии артисту Никите Михалкову, а в философской подготовке — Александру Дугину, но сила его художественной эмоции и масштаб полотен это искупали. А в плане убеждений это фигура из той же группы проповедников русского национализма и русской имперской идеи. Наследие Глазунова культурологически интересно именно с этих позиций: он отвечает на вопрос, что представляет собой русский национализм как художественная традиция.

Его поэтика строилась на нескольких основаниях.

Во-первых, это русское православие. Правда, чисто иконописных образов у него немного, но это все равно около сотни произведений. Его больше интересовало соединение в одном полотне фигур русских святых с разнообразными героями русской истории: от богатырей и викингов до Сталина и Солженицына. Это создает несколько эклектичный строй полотен, но как теологическая идея не лишено интереса. Во второй половине жизни Огюст Конт, основатель позитивизма в философии, попытался внедрить светскую религию, создавал сам и предлагал своим последователям строить часовни с важными людьми прошлого — художниками, учеными, писателями, общественными деятелями Европы — и им поклоняться. Тут похожая идея, но на русский лад. Особенностью православия Ильи Сергеевича является и известная ветхозаветность — это завет не любви, но ненависти к врагам, не всемирная, а племенная религия. Все его образы испепеляют взглядами, бичуют взорами и едят глазами, очень пугают, хотя и не очень страшно.

Жил-был в начале ХХ века французский художник, звали его Франсуа Фламенк. Хорошо жил -- я как-то о нем рассказывала уже: ездил в Петербург, писал великих княгинь да Юсуповых, на хлеб с маслом хватало.

Помимо портретов создавал в основном вот такие картины.

Оригинал взят у в Восстание в Варшавском гетто (1943) в произведениях живописи.