Роберт Льюис Рид. Сиреневое кимоно. 1910

Подошла. Я волненья не выдал,

Равнодушно глядя в окно.

Села, словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной ею давно.


Быть весёлой - привычное дело,

Быть внимательной - это трудней...

Или томная лень одолела

После мартовских пряных ночей?


Утомительный гул разговоров,

Жёлтой люстры безжизненный зной,

И мельканье искусных приборов

Над приподнятой лёгкой рукой.


Улыбнулся опять собеседник

И с надеждой глядит на неё...

Мой счастливый, богатый наследник,

Ты прочти завещанье моё.


Анна Ахматова. 1914

Уильям Джеймс Глакенс. У "Мукена". 1905

Роберт Льюис Рид. Миниатюра. Около 1912

Я был смущённый и весёлый.

Меня дразнил твой тёмный шёлк,

Когда твой занавес тяжёлый

Раздвинулся - театр умолк.


Живым огнём разъединило

Нас рампы светлое кольцо,

Но музыка преобразила

И обожгла твоё лицо.


И вот - опять сияют свечи,

Душа одна, душа слепа...

Твои блистательные плечи,

Тобою пьяная толпа...


Звезда, ушедшая от мира,

Ты над равниной - вдалеке...

Дрожит серебряная лира

В твоей протянутой руке...




Александр Блок. Декабрь 1906

Берта Моризо. Перед театром. 1875

Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмёшь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я - в который раз подряд -
Целую кольцы, а не руки...
В плече, откинутом назад, -
Задор свободы и разлуки,
Но еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной...
И взгляд, как уголь под золой,
И голос утренний и скучный...
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Не этот голос пел вчера
С гитарой вместе на эстраде!..
Как мальчик, шаркнула; поклон
Отвешивает... "До свиданья..."
И звякнул о браслет жетон
(Какое-то воспоминанье)...
Я, молча, на неё гляжу,
Сжимаю пальцы ей до боли...
Ведь нам уж не встречаться боле...
Что на прощанье ей скажу?..
"Прощай, возьми ещё колечко,
Оденешь рученьку свою
И смуглое своё сердечко
В серебряную чешую...
Лети, как пролетала, тая,
Ночь огневая, ночь былая...
Ты, время, память притуши,
А путь снежком запороши".



Александр Блок. Седое утро. 29 ноября 1913

Константин Коровин. Ночь. Дуэт. 1921

Что же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня,
Вот какой ты стала - в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!

Я и сам ведь не такой - не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной.

Я не только не имею права,
Я тебя ни в силах упрекнуть
За мучительный твой, за лукавый,
Многим женщинам суждённый путь...

Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь твою,
Более, чем судьям, мне знакомо,
Как ты очутилась на краю.

Вместе ведь по краю, было время,
Нас водила пагубная страсть,
Мы хотели вместе сбросить бремя
И лететь, чтобы потом упасть.

Ты всегда мечтала, что, сгорая,
Догорим мы вместе - ты и я,
Что дано, в объятьях умирая,
Увидать блаженные края...

Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою верёвкою кнута?

Не до нас ей, жизни торопливой,
И мечта права, что нам лгала. -
Всё-таки, когда-нибудь счастливой
Разве ты со мною не была?

Эта прядь - такая золотая
Разве не от старого огня? -
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!


Александр Блок. Перед судом. 11 октября 1915

Фредерик Базиль. Портрет молодой женщины с опущенными глазами. 1869

За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.

На старость лет,
На старость бед:
Рабочих - лет,
Горбатых - лет...

На старость лет
Собачьих - клад:
Горячих лет -
Прохладный сад...

Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни-лица,
Без ни-души!

Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!

Без ни-ушка
Мне сад пошли:
Без ни-душка!
Без ни-души!

Скажи: - Довольно муки - на
Сад - одинокий, как сама.
(Но около и сам не стань!)
- Сад, одинокий, как ты Сам.

Такой мне сад на старость лет...
- Тот сад? - А может быть - тот свет? -
На старость лет моих пошли -
На отпущение души.


Марина Цветаева. 1 октября 1934

Фредерик Чайлд Хассам. Сад на столе. 1910

Мэри Кассат. Портрет в профиль Лидии Кассат. 1878

Константин Коровин. Осенью. Девушка в саду. 1891

Федерико Дзандоменеги. Два букета. 1888-1889

Мы целое утро
Возились с ростками,
Мы их посадили
Своими руками.

Мы с бабушкой вместе
Сажали рассаду,
А Катя ходила
С подругой по саду.

Потом нам пришлось
Воевать с сорняками,
Мы их вырывали
Своими руками.

Таскали мы с бабушкой
Полные лейки,
А Катя сидела
В саду на скамейке.

- Ты что на скамейке
Сидишь, как чужая? -
А Катя сказала:
- Я жду урожая.






Агния Барто. 1906-1981. Катя

Берта Моризо. На скамейке. 1889

ФРЕДЕРИК ЧАЙЛД ХАССАМ. Лилии. 1910

Роберт Льюис Рид. Белый зонтик. Около 1907

Целый день хохотала сирень

Фиолетово-розовым хохотом.

Солнце жалило высохший день.

Ты не шла (Может быть, этот вздох о том?)

Ты не шла. Хохотала сирень,

Удушая пылающим хохотом...

Вдалеке у слепых деревень

Пробежал паровоз тяжким грохотом.

Зло-презло хохотала сирень,

Убивая мечты острым хохотом.

Да. А ты всё не шла - целый день.

А я ждал (Может быть, этот вздох о том?..)

До луны хохотала сирень

Беспощадно осмысленным хохотом...

Ты не шла. В парке влажная тень.

Сердце ждёт. Сердце бесится грохотом.

- Отхохочет ли эта сирень?

Иль увянет, сожжённая хохотом?!


Игорь Северянин. Ты не шла... 1914

Константин Коровин. Женщина с букетом сирени. 1922

Опять она кипит, бледна,
Сирени возлетевшей пена,
Опять коленопреклоненно
Стоит пред нею тишина.
Что остаётся тишине,
Ещё с полётом незнакомой? -
Живой довериться волне
И стать послушной и влекомой.
Ветвей бежит за валом вал,
Растёт и гаснет без усилья,
Небесной линией овал
Очерчен смело, словно крылья.
Сирени тяжестью свело
Едва расправленные ветви,
Но рвётся бледное крыло,
Прозрачным становясь от света.
Она летит на Божий зов,
Опалена предчувствьем встречи,
Она - растущих облаков
То ли прообраз, то ль предтеча...
Что остаётся нам? Вскипеть
Душой ли, словом, бледной кровью,
Роняя лепестки, лететь,
Земной пожертвовав любовью.






Николай Гумилев. 1917

Сидни Старр. Город Атлас. 1889

Берта Моризо. На балу. 1875

Как тучи одинокой тень,
Бродил я, сумрачен и тих,
И встретил в тот счастливый день
Толпу нарциссов золотых.
В тени ветвей у синих вод
Они водили хоровод.

Подобно звёздному шатру,
Цветы струили зыбкий свет
И, колыхаясь на ветру,
Мне посылали свой привет.
Их были тысячи вокруг,
И каждый мне кивал, как друг.

Была их пляска весела,
И видел я, восторга полн,
Что с ней сравниться не могла
Медлительная пляска волн.
Тогда не знал я всей цены
Живому золоту весны.

Но с той поры, когда впотьмах
Я тщетно жду прихода сна,
Я вспоминаю о цветах,
И, радостью осенена,
На том лесистом берегу
Душа танцует в их кругу.




Уильям Вордсворт. Нарциссы. 1804

Берта Моризо. Нарциссы. 1885

Настанет день - печальный, говорят! -
Отцарствуют, отплачут, отгорят -
Остужены чужими пятаками -
Мои глаза, подвижные как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь лёгкое лицо проступит лик.
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия печальный пояс!

А издали - завижу ли я Вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не отдёрну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о, живые,
Я ничего не возражу - впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредёте вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет,
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый одинокий сон.

И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.



Марина Цветаева. 11 апреля 1916

Клод Моне. Посмертный портрет Камиллы
(Камилла Моне на смертном одре). 1879

Сладок запах синих виноградин...

Дразнит опьяняющая даль.

Голос твой и глух и безотраден.

Никого мне, никого не жаль.


Между ягод сети-паутинки,

Гибких лоз стволы ещё тонки,

Облака плывут, как льдинки, льдинки

В ярких водах голубой реки.


Солнце в небе. Солнце ярко светит.

Уходи к волне про боль шептать.

О, она, наверное, ответит,

А быть может, будет целовать.






Анна Ахматова. 1911

Мари Бракемон. Послеполуденное чаепитие. 1880

О, да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно - я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!

Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!

Я буду петь тебя, я небу
Твой голос передам!
Как иерей, свершу я требу
За твой огонь - звездам!

Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов...

И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснёт мне белыми зубами
Твой неотступный лик.

Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне...

За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, -
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!


Александр Блок. Кармен. 1914

Мэри Кассат. Портрет дамы из Севильи. 1873

Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.

Героиня романов Тургенева,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.

Никогда ничему не поверите,
Прежде чем не сочтёте, не смерите,
Никогда никуда не пойдёте,
Коль на карте путей не найдёте.

И вам чужд тот безумный охотник,
Что, взойдя на нагую скалу,
В пьяном счастье, в тоске безотчётной
Прямо в солнце пускает стрелу.








Николай Гумилёв. Девушке. 1911

Мэри Кассат. Портрет девушки. 1877

Изменчивый месяц февраль -

Он любит весну, и зимы ему жаль.

Он льдистою дымкой стекло по утрам затемняет,

А в полдень он яркие слёзы роняет.

И, жмурясь сквозь солнце, глядит он в замлевшую даль,

Улыбчиво-грустный февраль.

Лежат на снегу ярко-синие тени

От чёрных деревьев, и, став на колени,

Чуть слышно он шепчет пробудные сказки земле,

Над снегом колдует для тех, кто под снегом во мгле.

И радость морозную вешняя точит печаль

В обманчивый месяц февраль...






Поликсена Соловьёва. 1867-1924. Февраль

Клод Моне. Сорока. Фрагмент. 1868-1869

ДЖЕЙМС ЭББОТ МАКНИЛ УИСТЛЕР. Каприз в пурпурном и золотом. 1864

Ваш кот Бодлэр мне кажется похожим

На чёртика, на мышку и крота.

Даст сто очков всем смехотворным рожам

Смешная морда Вашего кота.


Нет любознательней и нет ручнее,

Проказливей и веселей, чем он.

Моя жена (целуется он с нею!)

Уверена, что он в неё влюблён...


О нём мы вспоминаем здесь с тоскою

И лишь о нём поэтова мечта...

О, как прекрасно озеро Чудское,

Создавшее подобного кота.




Игорь Северянин. Послание Борису Правдину
о его коте "Бодлэр". 1927

Константин Коровин. Чёрный кот на подоконнике
1902

Кем они были в жизни - величественные Венеры?
Надменные Афродиты - кем в жизни были они?..
Раскачиваясь, размахиваясь, колокола звенели.
Над городскими воротами бессонно горели огни.
Натурщицы приходили в нетопленные каморки.
Натурщицы приходили - застенчивы и чисты.
И превращалась одежда в холодный ничей комочек.
И в комнате становилось теплее от наготы...
Колокола звенели: "Всё в это мире тленно!.."
Требовали: "Не кощунствуй!.. Одумайся!.. Отрекись!.."
Но целую армию красок художник гнал в наступленье!
И по холсту, как по бубну, грозно стучала кисть.
Удар! И рыхлый монашек оглядывается в смятенье.
Удар! И врывается паника в святейшее торжество.
Стёкла дрожат в соборе... Удар! И это смертельно
для господина бога и родственников его...
Колокола звенели. Сухо мороз пощёлкивал.
На башне, вздыбленной в небо, стражник седой дрожал...
И хохотал художник! И раздавал пощёчины
ханжам, живущим напротив, и всем грядущим ханжам!
Среди откровенного холода краски цвели на грунте.
Дул торжественный ветер в окна, как в паруса.
На тёмном холсте, как на дереве, зрели тёплые груди.
Мягко светились бёдра. Посмеивались глаза.
И раздвигалась комната. И исчезали подрамники.
Величественная Афродита в небрежной позе плыла!..
А натурщицам было холодно. Натурщицы тихо вздрагивали.
Натурщицы были живыми. И очень хотели тепла.
Они одевались медленно. Шли к дверям. И упорно
в тоненькие накидки не попадали плечом.
И долго молились в церкви. И очень боялись бога...
А были уже бессмертными. И бог здесь был ни при чём.



Роберт Рождественский. 1977

Андерс Леонард Цорн. 1860-1920. В студии

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь, -
Тишину шагами меря,
Ты, как в будущность, войдёшь.

Ты появишься из двери
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.





Борис Пастернак. Никого не будет в доме. 1931

Константин Коровин. Зимнее солнышко. 1919

Пока огнями смеётся бал,

Душа не уснёт в покое.

Но имя Бог мне иное дал:

Морское оно, морское!


В круженье вальса, под нежный вздох

Забыть не могу тоски я.

Мечты иные мне подал Бог:

Морские они, морские!


Поёт огнями манящий зал,

Поёт и зовёт, сверкая.

Но душу Бог мне иную дал:

Морская она, морская!






Марина Цветаева. Душа и имя. 1911

Берта Моризо. Молодая женщина в бальном туалете. 1879

Если в городе твоём снег,
Если меркнет за окном свет,
Если время прервало бег -
И надежды на апрель нет.

Если в комнате твоей ночь,
Притаился по углам мрак,
Нету сил прогнать его прочь -
Позови, я расскажу как.

Над облаками, поверх границ,
Ветер прильнёт к трубе
И понесёт перелётных птиц
Вдаль - от меня к тебе.

А над городом живёт Бог,
Сорок тысяч лет - и всё сам,
И, конечно, если б Он мог,
Он бы нас с тобой отдал нам.

Но сойдёт с Его лица тень
И увидит Он, что я прав,
И подарит нам один день
В нарушение всех своих прав.

Над облаками, поверх границ,
Ветер прильнёт к трубе
И понесёт перелётных птиц
Вдаль - от меня к тебе...





Андрей Макаревич. От меня к тебе. 1995

Роберт Льюис Рид. Зеркало. 1910

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман, -
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас - осенний роман.

Пусть Лиза в квартала слывёт недотрогой, -
Смешна любовь напоказ!
Но всё ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей всё: портрет Короленки
И нитку зелёных бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызём солёный миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные тёплые ручки
И в каждом глазу - газель.

Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.

На старом столе перевёрнуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после её ухода,
Я всё-таки должен сказать,
Что Лизе - три с половиной года...
Зачем нам правду скрывать?


Саша Чёрный. Мой роман. 1927

Мэри Кассат. Девочка в синем кресле. Фрагмент. 1878

Ах, не плыть по голубому морю,

Не видать нам Золотого Рога,

Голубей и площади Сан-Марка.

Хорошо отплыть туда, где жарко,

Да двоится милая дорога,

И не знаю, к радости иль к горю.

Не видать открытых, светлых палуб

И судов с косыми парусами,

Золотыми в зареве заката.

Что случается, должно быть свято,

Управляем мы судьбой не сами,

Никому не надо наших жалоб.

Может быть, судьбу и переспорю,

Сбудется весёлая дорога,

Отплывём весной туда, где жарко.

И покормим голубей Сан-Марка,

Поплывём вдоль Золотого Рога

К голубому, ласковому морю!


Михаил Кузмин. 1911

Эдуар Мане. Большой канал в Венеции. 1875

Когда поблекнут георгины

Под ало-желчный лесосон,

Идите к домику Регины

Во все концы, со всех сторон.


Идите к домику Регины

По всем дорогам и тропам,

Бросайте на пути рябины,

Дабы назад вернуться вам.


Бросайте на пути рябины:

Все наши скрестятся пути,

И вам, искателям Регины,

Назад дороги не найти.







Игорь Северянин. Регина. 1913

Гюстав Кайботт. Георгины, сад в Петит-Женневилье. 1893

Что лиц милей, ушедших без возврата?
Мы были вместе. Память их жива.
Я помню каждый взгляд и все слова.
Они слышней громового раската.

Как запахом - раздавленная мята
Сильней, чем вся окрестная трава,
Так слышен некий голос божества
В том, что любил, в твоём, что смертью
смято.

Насмешкой был бы мир, всё было б зря,
Когда бы жизнь сменялась пустотою.
Не на песке мою часовню строю, -

О правде воскресенья говоря.
И год, скруглившись, слушает со мною,
Как звонок светлый воздух сентября.








Константин Бальмонт. Золотой обруч. 1923

Роберт Льюис Рид. Миниатюра. 1912

ФРЕДЕРИК ЧАЙЛД ХАССАМ. Танагра. 1918

В полутёмном строгом зале
Пели скрипки, вы плясали.
Группы бабочек и лилий
На шелку зеленоватом,
Как живые, говорили
С электрическим закатом,
И ложилась тень акаций
На полотна декораций.

Вы казались бонбоньеркой
Над изящной этажеркой,
И, как беленькие кошки,
Как играющие дети,
Ваши маленькие ножки
Трепетали на паркете,
И жуками золотыми
Нам сияло ваше имя.

И когда вы говорили,
Мы далёкое любили,
Вы бросали в нас цветами
Незнакомого искусства,
Непонятными словами
Опьяняя наши чувства,
И мы верили, что солнце
Только вымысел японца.







Николай Гумилёв. Сада-Якко. 1907

Джеймс Уистлер. Принцесса из страны фарфора. 1864

В конце страдания
появилась дверь.

Выслушайте меня:
то, что вы называете смертью,
я помню.

Сверху шорохи, колыхание ветвей.
И - провал. Тусклое солнце
мерцает над голой поверхностью.

Страшно,
оставаясь сознанием,
быть похороненным в чёрной земле.

Но это прошло. То, чего вы боитесь,
быть душой, погружённой в молчание,
кончилось внезапно; земля
чуть подалась - первое, что различаю:
птицы, мелькающие в низком кустарнике.

Вы, не помнящие
переход из другого мира,
слышите, я снова могу говорить;
возвращающийся из забвения
возвращается, чтобы найти свой голос.

Из центра моей жизни забил
могучий фонтан - глубокие синие
тени на морской лазури.






Луиза Глюк. Дикий ирис. 1992

Роберт Рид. Ирисы. Фрагмент. 1895-1900

Флоренция, ты ирис нежный;
По ком томился я один
Любовью длинной, безнадежной,
Весь день в пыли твоих Кашин?

О, сладко вспомнить безнадежность:
Мечтать и жить в твоей глуши;
Уйти в твой древний зной и нежность
Своей стареющей души...

Но суждено нам разлучиться,
И через дальние края
Твой дымный ирис будет сниться,
Как юность ранняя моя.










Александр Блок. Флоренция. Июнь 1909

Роберт Рид. Женщина на веранде с цветами. 1906

10.III-61

Сирень прощается, сирень - как лыжница,
Сирень как пудель мне в щёки лижется!
Сирень зарёвана,
сирень - царевна,
Сирень пылает ацетиленом!

Расул Гамзатов хмур как бизон.
Расул Гамзатов сказал: "свезём".

11.III-61

Расул упарился. Расул не спит,
В купе купальщицей
сирень дрожит.
О как ей боязно!
Под низом
Колёса поезда - не чернозём.
Наверно, в мае цвесть "красивей"...

Двойник мой, магия, сирень, сирень,
Сирень - как гений.
Из всех одна
На третьей скорости цветёт она!

Есть сто косулей -
одна газель.
Есть сто свистулек -
одна свирель.
Несовременно цвести в саду.
Есть сто сиреней.
Люблю одну!
Ночные грозди гудят махрово,
Как микрофоны из мельхиора.
У, дьявол - дерево...
У всех мигрень.
Как сто салютов стоит сирень.


12.III-61

Таможенник вздрогнул: "живьём? в кустах?!"
Таможенник ахнул, забыв устав.
Ах, чувство чуда, седьмое чувство!..
Вокруг планеты зелёной люстрой
Промеж созвездий и деревень
Свистит
трассирующая сирень!
Смешны ей почва, трава, права...

P.S. Читаю почту: "Сирень мертва".

P.P.S. Чёрта с два!


Андрей Вознесенский. Сирень "Москва - Варшава". 1961

Мэри Кассат. Сирень на окне. Около 1880

Черёмухой душистой с тобой опьянены,

Мы вдруг забыли утро и вдруг вступили в сны.

И утро превратилось в моря без берегов,

Моря плавучих тучек, ветвей, кустов, цветов.

Цветы, деревья, травы, и травы, и цветы,

Моря цветов и красок, любовь, и я, и ты.

Лицо к лицу склонивши и руку в руку взяв,

Мы вдруг прониклись счастьем легко дрожащих трав.

Безмерным светом солнце светило с высоты,

И было изумленье, восторг, и я, и ты.

В нас царствовала вечность, в нас был короткий час,

И утро вырастало для нас, для нас, для нас.

Мы были два сиянья, два призрака весны,

Черёмухой душистой подсказанные сны.







Константин Бальмонт. Черёмуха. 1903

Андерс Леонард Цорн. 1860-1920. В роще

Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?
По небу ль, по морю ль тебя я везу,
Моя дорогая?

Отлив. Мы плывём, но не слышно весла,
Как будто от берега нас отнесла
Лазурь, отбегая.

Был час. - Или не был? - В часовенке гроб,
Спокойствием облагороженный лоб, -
Как странно далёк он!

Засыпало память осенней листвой...
О радости ветер лепечет и твой
Развеянный локон.









София Парнок. 1915

Фредерик Чайлд Хассам. Белая лодка, Глостер. 1895

Когда перевалит за сорок,
Поздно водиться с Музами,
Поздно томиться музыкой,
Пить огневое снадобье, -
Угомониться надобно:
Надобно внуков нянчить,
Надобно путь заканчивать,
Когда перевалит за сорок.

Когда перевалит за сорок,
Нечего быть опрометчивой,
Письма писать нечего,
Ночью бродить по дому,
Страсть проклинать подлую,
Нечего верить небыли,
Жить на седьмом небе,
Когда перевалит за сорок.

Когда перевалит за сорок,
Когда перевалит за сорок,
Мы у Венеры в пасынках,
Будь то в Москве иль в Нью-Йорке,
Выгнаны мы на задворки...
Так-то, бабушка Софья, -
Вот те и вся философия,
Когда перевалит за сорок!




София Парнок. Самой себе. 2-9 августа 1932

Мэри Кассат. Портрет женщины
(Читающая "Le Figaro"). 1878

Я - червонная дама. Другие, все три,
Против меня заключают тайный союз.
Над девяткой, любовною картой, - смотри:
Книзу лежит острием пиковый туз,
Занесённый над сердцем колючий кинжал.
Видишь: в руках королей чуждых - жезлы,
Лишь червонный один меч в руке своей сжал,
Злобно глядит, - у других взгляды не злы...
Будет любовь поединком двух воль.
Кто же он, кто же он, грозный король?

Ни друзей, ни веселий, ни встреч, ни дорог! -
Словно оборвана нить прежней судьбы,
И не свадебный хор стережёт мой порог, -
Брачной постелью в ту ночь будут гробы.
От всего, что любимо, меня отделя,
Чёрные, видишь, легли карты кругом.
Мысли, чёрные мысли - гонцы короля:
Близок приход роковой в светлый мой дом...
Будет любовь поединком двух воль.
Кто же он, кто же он, грозный король?






София Парнок. Гадание
Ноябрь 1915

Эдгар Дега. Портрет Мэри Кассат
с игральными картами. 1880

Даль стала дымно-сиреневой.
Облако в небе - как шлем.
Вёслами воду не вспенивай:
Воли не надо, - зачем!

Там, у покинутых пристаней,
Клочья не наших ли воль?
Бедная, выплачь и выстони
Первых отчаяний боль.

Шлем - посмотри - вздумал вырасти,
Но, расплываясь, потух.
Мята ль цветёт, иль от сырости
Этот щекочущий дух?

Вот притянуло нас к отмели, -
Слышишь, шуршат камыши?
Много ль у нас люди отняли,
Если не взяли души?






София Парнок. На закате. 1915

Ги Орландо Роуз. На реке. 1908

И вновь плывут поля - не видишь ты, не видишь! -
И одуванчик умилительно пушист.
Росинку шевеля, - не видишь ты, не видишь! -
Пошатывается разлатый лист.

И провода поют, - не слышишь ты, не слышишь,
Как провода поют над нивами и как
Вдали копыта бьют - не слышишь ты,
не слышишь! -
И поздний выстрел будит березняк.

Июль у нас, январь, - не помнишь ты, не помнишь:
Тебе столетие не долгосрочней дня.
Так памятлива встарь, - не помнишь ты, не помнишь
Ни вечера, ни ветра, ни меня!








София Парнок. Каролине Павловой
24 сентября 1915

Роберт Льюис Рид. Жёлтый цветок
(Жена художника в саду). 1908

Прекрасная пора была!
Мне шёл двадцатый год.
Алмазною параболой
Взвивался водомёт.

Пушок валился с тополя,
И с самого утра
Вокруг фонтана топала
В аллее детвора,

И мир был необъятнее,
И небо голубей,
И в небо голубятники
Пускали голубей...

И жизнь не больше весила,
Чем тополёвый пух, -
И страшно так и весело
Захватывало дух!









София Парнок. 4 октября 1927

Роберт Льюис Рид. Девушка летним днём. 1896