Боюсь, как дьявольской напасти,

Освободительных забот:

Когда рабы приходят к власти,

Они куда страшней господ.

Был холост – снились одалиски,

Вакханки, шлюхи, гейши, киски;

Теперь со мной живет жена,

А ночью снится тишина.

Вожди дороже нам вдвойне,

Когда они уже в стене.

Когда строится первый храм, в котором заводится священник, вера умирает и появляется религия.

Человек - разумный небоскреб для бактерий.

Чем ближе я подхожу к Эвересту, тем явственней осознаю свою ценность.

Одиночество - время для самосовершенствования.

В споре рождается склока.

Принимающий чужое мнение о себе становится проекцией другого человека.

Если ты обижаешься, значит, тебе сказали правду.

Быть - значит отличаться.

Что  же?  Вы  думаете  --  я  боюсь  этого  слова?  А  вы  пробовали когда-нибудь  содрать  с  него  скорлупу и посмотреть, что там внутри? Я вам сейчас  покажу.  Вспомните:  синий  холм,  крест,  толпа.  Одни  --  вверху, обрызганные  кровью,  прибивают  тело к кресту; другие -- внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется  ли  вам,  что  роль  тех,  верхних,  --  самая трудная,  самая  важная.  Да  не  будь  их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но  ведь  за  это автор  трагедии  --  Бог  --  должен  еще  щедрее  вознаградить  их.  А  сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий  на  адском  огне  всех непокорных  --  разве  Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки -- поймите  это,  все-таки  этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда -- дикий, лохматый -- он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству -- непременный признак  истины -- ее жестокость. Как у огня -- непременный признак тот, что он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, -- доказывайте же, спорьте!     
...
Я молчал...
     --  Если  это значит, что вы со мной согласны, -- так давайте говорить, как взрослые, когда дети ушли спать: все до конца. Я спрашиваю: о  чем  люди --  с  самых пеленок -- молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье -- и потом  приковал  их  к  этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о рае...  Вспомните:  в  раю  уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви,  там  --  блаженные  с  оперированной  фантазией  (только  потому   и блаженные)  --  ангелы,  рабы  Божьи...  И  вот,  в тот момент, когда мы уже догнали эту мечту, когда мы схватили ее вот так ( -- Его рука сжалась:  если
бы  в  ней был камень -- из камня брызнул бы сок), когда уже осталось только освежевать добычу и разделить ее на куски, -- в  этот  самый  момент  вы  -- вы ...
     Чугунный  гул  внезапно  оборвался.  Я -- весь красный, как болванка на наковальне под бухающим молотом.

Будь лишь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле 
Тело покрой, подбери чистую тогу под рост, 
Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой,    
Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке; 
Не безобразь своей головы неумелою стрижкой — 
Волосы и борода требуют ловкой руки; 
Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью, 
И ни один не глядит волос из полой ноздри; 
Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкои 
И из подмышек твоих стадный не дышит козел; 
Все остальное оставь — пускай этим тешатся девки
Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин.

(из книги "Наука Любви")

Пу́блий Ови́дий Назо́н, кратко Ови́дий (лат. Publius Ovidius Naso; 43 год до н. э. — 17 год н. э.) — римский поэт, прославившийся эротическими стихами на мифологические темы. Произведения Овидия отличают неуемная фантазия, полушутливый тон и исключительное мастерство стихосложения. По неясным причинам был сослан из Рима в западное Причерноморье, где провел последние восемь лет своей жизни. Оказал огромное влияние на европейскую литературу, в том числе на Пушкина, в 1821 г. посвятившего ему обширное послание в стихах.