В 1854-м году 23-летний Николай Ге написал своего отца Николая Осиповича. Портрет вышел холодноватым и надменным. Николай Осипович был сыном эмигрировавшего в Россию француза и полтавской красавицы. Бывал во Франции — служил там военную службу, потом вернулся в Малороссию налаживать хозяйство. Считал себя вольнодумцем и вольтерьянцем. Что не мешало ему жесточайше драть слуг за каждую мелкую провинность. «Субботки» — так назывался заведённый им ритуал: каждую субботу отец Ге собственноручно сёк крепостных. Причем без разбору. Тех, кто за неделю не успел провиниться, — «чтобы не портились».

Николай Осипович женился на дочке ссыльного поляка Садовского. Она родила ему троих сыновей: Осипа, Григория и Николая, будущего художника. В их жилах, таким образом, текли французская, украинская и польская кровь. Портрета матери Ге не оставил: когда Николеньке было три месяца, она умерла от бушевавшей в России эпидемии холеры. Отец в это время был в разъездах по делам.

Крепостные на свой страх и риск приняли решение увезти малышей (старшим было всего-то 2 и 3 года) из города на хутор, к няньке их покойной матери. Николай Ге всю жизнь будет считать, что доброта дворовых людей спасла его и братьев от неминуемой холерной смерти.

Отец вечно отсутствовал. Николая воспитали бабушка и няня. Маленький Ге хорошо запомнил возвращение Николая Осиповича из очередной поездки. Когда сын залез в бричку за сладостями, между тюков с орехами и изюмом он обнаружил мешок с незнакомым мальчиком, его ровесником. «Чего смотришь? — небрежно бросил отец, — Это Платошка, купил за 25 рублей, будет тебе подарок».

Своё первое знакомство с живописью Ге описал в мемуарах. Его бабушка, когда-то первая красавица, а теперь набожная хрупкая старушка, привечала в их доме богомольцев и странников. Николенька хорошо запомнил: ненастный снежный день,в бревенчатой гостиной сидят кружком несколько монахов, а под ногами у каждого — лист газеты, на который стекает с сапог растаявший грязный снег. И все они послушно поднимают ноги, когда тщедушный человечек — дворовый Михайло — кладёт взамен мокрого новый листок.

Один из монахов хорошо рисовал. Для бабушки он переписал красивым шрифтом «Отче наш» с золотой заглавной «О». «А мне, — пишет Ге, — нарисовал серую лошадь с поднятым хвостом и турецким седлом, акварелью. Для меня этот подарок был истинным торжеством. Я первый раз видел хорошо нарисованную лошадь».

Увлёкшись, маленький Николай и сам стал рисовать лошадей мелом на полу. Кони в детстве были его любимыми животными. Рядом с лошадьми, вспомнив о монахе,он однажды нарисовал на досках пола архимандрита в мантии. Ге ужасно нравилось то,что у него получилось. Но внезапно воспротивилась бабушка: лошадей-то еще можно рисовать там, где ходят и топчут, а архимандрита — грешно!

…Следующие полвека русская публика будет судить о живописи Ге точь-в-точь как его бабушка: то, изволите ли видеть, художник некстати «разбросал» на полу младенцев в раннем «Суде царя Соломона», то оскорбил святыни в поздних «Что есть истина?» и «Голгофе».

Что есть истина?

В Киевской гимназии у Ге был весёлый товарищ Пармен Забелло. Потом их пути разошлись. Ге поступил в университет Киева на математический факультет, через год перевёлся на ту же специальность в столицу — Санкт-Петербург. На одном музыкальном вечере в студенческой среде Ге, к своему удивлению, встретил старого друга: Пармен собирался стать скульптором, учился в Императорской академии художеств. Ге тянуло в тот круг, он чувствовал: его призвание — «художество», а не математика. После двухлетних колебаний Ге поступил туда, где учился Пармен, — в Академии он начал учиться живописи.

Оба были небогаты. Вместе с еще двумя товарищами они наняли квартиру недалеко от Академии, чтобы не тратиться на извозчика. Единственный фрак, без которого не пускали в Эрмитаж, надевали по очереди. Забелло еще удавалось франтить,а восторженный идеалист Ге, даром что сын француза, занашивал одежду до дыр,умудряясь жертвовать последние копейки на помощь тем, кто был еще беднее. Не однажды, шагая в Академию, Пармен со смехом заявлял обносившемуся Николаю:«Мне просто стыдно идти с тобой рядом! Ступай на другую сторону!»И Ге послушно переходил дорогу.



Почти 4 года они прожили под одной крышей и стали ближайшими друзьями. Пармен часто получал письма от сестры Анны, жившей в их родовом гнезде на Черниговщине. Секретов между Ге и Забелло не было, поэтому Ге однажды без всякого зазрения совести прочитал письмо Анны к брату. Восхитившись возвышенным строем её мыслей, прочёл и второе письмо. И третье. Через несколько последующих писем, написанных даже не ему, Ге был уже решительно влюблён в никогда не виденную им Анну. Он вступил с ней в переписку. Во всём — в литературе, в философии, в общественной мысли — их вкусы совпадали. Ге решил: никогда не женится ни на ком, кроме «божественной Анны Петровны».

Они обвенчались, как только Ге закончил академический курс, и прожили вместе 35 лет,до самой смерти Анны. В качестве свадебного подарка Ге преподнёс невесте статью Герцена «По поводу одной драмы».

Более 10-ти лет Ге c женой и детьми прожил в Италии, потом вернулся в Петербург,участвовал в передвижных выставках, разочаровался в себе и в искусстве и навсегда уехал на хутор Ивановский, в Малороссию. Он прожил там последние 18 лет. Небольшое селение на Черниговщине и спустя два десятилетия после смерти художника все продолжали называть «хутором Ге». 

В Ивановском Ге, увлекшись идеями Толстого, занимался хозяйством, растил овёс, клал печи. Здесь повзрослели его сыновья Николай и Петр, состарилась жена. Ге долго ничего не писал, потом постепенно вернулся к живописи. Много переписывал, вымарывал, искал лучших живописних решений.

Задуманную им картину «Милосердие», изображавшую Христа и женщину-самарянку у колодца, художник писал с Катеньки Забелло, племянницы его жены, гостившей у них на хуторе. Для образа Христа Ге позвал позировать сына Петра. В отличие от старшего брата Николая, Пётр не разделял отцовского толстовства, искусством особо не увлекался,но позировать всё же согласился — просто ему нравилась Катя. Сеансы закончились взаимным объяснением в любви. «Узнай, надо ли разрешение архиерея на ваш брак как двоюродных», — с беспокойством писал Ге сыну накануне венчания. Церковь брак разрешила. У Кати и Петра родились дети — любимые внуки Ге Кики (Николай) и Настя. В невестке Ге души не чаял, писал её портреты, воспевая красоту материнства. 

Екатерина не оставалась в долгу: когда, например, на хутор завезли ткани, заказанные Ге для подготовки к созданию картины «Что есть истина? Христос и Пилат», именно Катя за один вечер сшила из них тогу для Пилата.



В 1880-м году Ге показал «Милосердие» на выставке передвижников, где картину встретил шквал разгромной, уничижительной критики. Но это был не первый публичный провал в карьере Ге, и со временем он смог восстановить душевное равновесие — помогли и родившиеся внуки, и дружба Толстого, и чтение Евангелия. Вот только картина бесследно исчезла.

О том, что «Милосердие» вообще когда-то существовало, ученые знали по упоминаниям в дневнике дочери Толстого Татьяны Львовны да по сохранившейся не слишком четкой фотографии, всплывшей в каком-то каталоге 1930-х годов. Но где сама картина? Была ли уничтожена или, может быть, вывезена за границу и там следы её затерялись? Никто не знал.

В 2011-м году Третьяковская галерея готовила большую выставку Николая Ге, приуроченную к его 180-летию. Как водится, перед этим полотна проходят всесторонний «медосмотр»: рентген, «узи» и еще целый ряд сложных научно-исследовательских процедур. Тогда и было сделано сенсационное открытие: всё это время пропавшая картина Ге находилась в Третьяковке! Знаменитое полотно Ге «Что есть истина?», перед которым за 120 лет его существования прошли не тысячи — миллионы зрителей, написано художником прямо поверх «Милосердия».

Портрет Софьи Андреевны Толстой, жены писателя, с дочерью Александрой

Однажды художникГригорий Мясоедов, приятель Ге, заехал на хутор Ивановское. Хозяина дома не было, но Мясоедов решил дождаться его. Ближе к вечеру в дверях возник Ге — страшно перепачканный и довольный. Его всклокоченные седая борода и волосы были измазаны глиной. В руках он торжественно нёс блюдо с вишнями, накрытое ковригой хлеба.

— Где это вы, Николай Николаевич, так исцарапали свою апостольскую лысину? — изумился Мясоедов.

Ге рассказал, что теперь, став последователем Льва Толстого, окончательно опростился и посвящает свои дни помощи ближнему. Переложил, например, все печи в Ясной Поляне. А сейчас вот этими самыми руками кладёт печь соседям. Печь пришлось возводить под самый потолок — там-то Ге и повредил лысину.

— Да-да, дон Грегорио! Наше призвание — творить дела милосердия и любви! — благодушно смеялся Ге.
— Но послушайте, — не понял Мясоедов, — разве у вас мало хлеба?
— Душечка, — рассердился Ге, — никогда не нужно отказываться от выражения благодарности!

Портрет писателя Льва Николаевича Толстого

   Илья Репин в автобиографии «Далёкое близкое» оставил обаятельнейший портрет Ге: «Всюду вносил с собой этот бодрый человек свое особое настроение; настроение это можно назвать высоконравственным весельем. При взгляде на его красивую, стройную фигуру, прекрасные, благородные черты лица, открытую голову философа вас обдавало изяществом и вы невольно приходили в хорошее расположение духа. Когда же раздавался его приятный, задушевный голос, всегда мажорного тона, вы невольно и уже на все время беседы с ним чувствовали себя под обаятельным влиянием этого в высшей степени интересного художника».

Но Репин не подозревал, что Николай Николаевич Ге однажды поддался унизительному суеверию. И в отношении кого же? Репина!
Давно живя на украинском хуторе, Ге с каждым годом всё неохотнее соглашался позировать для портретов. О Репине к тому же ходили нехорошие слухи: дескать, все, кого бы он ни писал, в скором времени умирают. Илья Ефимович, напротив, горел желанием написать портрет Ге и с этой целью специально приехал к нему в Ивановское. 

Обычно радушный Ге на этот раз встретил Репина настороженно и стал увиливать:

— К чему это? — говорил он о перспективе портрета. — Это, знаете ли, пренеприятно — будто примериваются тебя хоронить, подводят человеку итог.
— Ну, вы, милый мой, совсем как дикарь! — возмутился Репин.
— Дикарям тоже жить хочется, — пробурчал себе под нос Ге.

Многие считали Ге человеком хоть и добрейшим, но немного чудным. А он просто не терпел церемонности и неискренности. Рассказывали, как однажды Ге вырвался с хутора в Киев, и там один господин, не опознавший знаменитость в этом красивом старике, похожем на библейского праотца, сказал: «Совершенно блаженный дид!» Ге потом много раз с удовольствием повторял эту фразу о себе — до того она ему нравилась.

Когда внуку Ге Коле, сыну Петра Ге и Екатерины Забелло, шёл третий год, мать стала учить его прибавлять после каждой просьбы «Пожалуйста!» «Пожалуйста!» — через силу говорил ребёнок и тут же капризно добавлял: «Дол!» (вздор). Ге от выходки внука приходил в совершеннейший восторг, объясняя: вежливость, как и всякая условность, лишена смысла, а добрые люди и так хорошо обращаются со всеми — без всяких правил приличия.



Ге часто цитировал Лао Цзы: «Мудрые должны иметь вид безумных».

https://artchive.ru/publications/121~Shtrikhi_k_po...nyj_did_7_istorij_o_Nikolae_Ge

Художник Николай Ге (1831 — 1894)