Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.

...Отсутствие ботинка, как ты сам понимаешь, уже косвенный признак. Где, кстати, потерял?
- Не потерял, доктор. Похоронил. На городском кладбище.
- Смысл ритуала от меня ускользает. От чего сейчас так лечат?
- Нет-нет, вы неправильно поняли! Это не с целью лечения, это для связи с загробным миром. Вроде как теперь я туда вхож. И выхож.
- Какая любопытная ассоциация! То есть, если похоронить презерватив...

Максим Малявин "Новые записки психиатра, или Барбухайка, на выезд!"

Записки психиатра

Малявин Максим Иванович — участковый врач-психиатр Психоневрологического диспансера г.Тольятти, блоггер, автор весёлых книг о психиатрии.
Стиль Максима — «психиатрия в картинках». Карандашный набросок, в котором угадываются черты карикатуры. Легкой и веселой, но со скрытым смыслом и двойным дном.

С подбитым IQ и дырявой памятью на битву со злом бросаются только камикадзе, ваххабиты и психопаты.
* * *
Со времен Стивена Кинга, после романов которого даже ночной поход в туалет можно было смело вносить в копилку храбрых поступков, демоны и прочие потусторонние обитальцы явно перевоспитались, обрели харизму и хорошие манеры, а то и вовсе научились делать добрые дела и широкие жесты – прямо не силы зла, а потусторонняя благотворительная организация, вроде Красной Пентаграммы. Но наших пациентов не обманешь, у них есть опыт личного общения, который подсказывает: если демоны и читают про себя в книжках, то только с целью поржать над умильно-дебильными персонажами и тут же под настроение совершить какую-нибудь пакость. Ибо не фиг расслабляться.
* * *
Только это две большие разницы — опускать планку образования до уровня дебила и подтягивать дебила до уровня общеобразовательного учебного заведения.
* * *
Наблюдал после работы, как три молодые мамы с колясками упорно прогуливали детей на ледяном ветру и под дождем. Как говорится, безумству храбрых... Идейно крепких... Умом не очень... Но, блин, упертых...
* * *
– Голоса есть? – Есть.
– Что за голоса, о чем рассказывают?
– Да так, ни о чем, просто музыка в голове и песни разные.
– Ладно, выпишу вам таблетки, чтобы подлечить.
– Доктор, а может, не надо? Я один живу, мне скучно, а тут какое-никакое, а развлечение…

Когда я был маленьким, отец всегда рассказывал мне на ночь какую-нибудь историю.
А потом я видел ее во сне.
Каждый раз, когда мир казался слишком сложным, я придумывал сказку, в которой было немного от моих неприятностей. Это приносило немедленное облегчение.
В школе дети просили меня сочинять для них небылицы. Часто эти истории начинались словами: «Он открыл дверь и оцепенел».
Со временем рассказы становились все более и более невероятными.

Затем это превратилось в игру с единственным правилом — найти проблему, а затем ее необычное решение.
.....
«Последний бунт» написан после посещения дома престарелых.
«Молчаливый друг» — после беседы с профессором Жераром Амзаллагом, биологом, изучающим различные формы жизни. Научное открытие, описанное в новелле, малоизвестно, но совершенно реально.
Некоторые детали из «Научимся их любить» войдут в пьесу, которая называется «Наши друзья человеки».
................................................
«Древо возможного» — изобретение, о котором я мечтаю с тех пор, как проиграл в шахматы компьютеру. Если куча железок способна предвидеть любые возможные варианты развития партии, почему бы не заложить в нее всю совокупность человеческих знаний, все гипотезы будущего, чтобы она выдала возможные варианты развития нашего общества на короткий, средний и продолжительный отрезок времени.
...
Каждая история представляет собой доведенное до логического конца предположение. Что будет, если запустить ракету на Солнце, если метеорит упадет в Люксембургский сад, если кожа человека станет прозрачной…
Я хотел бы рассказывать эти истории вам на ухо.

Как и другие игрушки, гуманивейник, который так настойчиво требовал ребенок, может со временем ему надоесть. (Когда ребенок говорит: "Подари мне людей! Обещаю, мам, я буду сам за ними ухаживать", помните, что ухаживать за ними он будет дня четыре, не больше.)...

До сегодняшнего дня Фред считал такое невозможным. А ведь знал, что это случается все чаще и чаще. Вот уже несколько лет борцы со стариками действуют почти открыто. Сначала правительство нехотя еще поддерживало пожилое поколение, но вскоре предало их народному суду. Один социолог в вечерних новостях доказал, что дефицит социального обеспечения возникает из-за людей старше семидесяти лет. В пробитую брешь устремились политики: они обвинили врачей в том, что те прописывают лекарства и любой ценой продлевают жизнь пациентам, думая лишь о своей прибыли и забывая об интересах общества.
Положение стремительно ухудшалось.

Рассуждения сменились варварским сокращением средств. В первую очередь правительство прекратило выпуск искусственных сердец. Потом заморозило программу пересадки кожи, почек и печени.
"Не может быть и речи о том, чтобы наши старики превратились в бессмертных роботов, - заявил президент Республики в своем новогоднем обращении к народу. - У жизни есть конец, его надо уважать". И объяснил, что люди, принадлежащие к третьей и четвертой возрастным группам, потребляют, но не производят, вынуждая государство вводить непопулярные налоги. Короче говоря, стало очевидно, что все экономические проблемы страны связаны с увеличивающимся числом пожилых людей. Странная вещь: никто не обратил внимания на то, что эту речь произносил человек семидесяти пяти лет, чья "отличная форма" объяснялась прежде всего постоянным медицинским уходом высочайшего качества.
После этой речи было ограничено возмещение расходов на лекарства и медицинскую помощь для лиц старше семидесяти. Начиная с семидесяти пяти, не возмещались расходы на противовоспалительные средства, после восьмидесяти - на помощь дантиста, после восьмидесяти пяти - на лекарства против гастрита, после девяноста - на анальгетики. Человек, проживший более ста лет, не имел права ни на какие бесплатные медицинские услуги.
Идя в ногу с политикой, тенденцию подхватила реклама: началась "антистариковская" кампания. На корме для собак появился слоган: "Флики - паштет, о котором мечтает ваш дедушка". Рядом была изображена собака, оскалившая зубы на старика, который пытается стащить у нее миску. Тогда же министерство здравоохранения выпустило плакат с надписью: "Шестьдесят пять - куда ни шло, семьдесят - уже одни убытки!"
Понемногу старость стала ассоциироваться со всеми отрицательными явлениями в обществе. Перенаселение, безработица, налоги - во всем виноваты старики, которые "не покидают сцену, хотя уже и отыграли свою роль".
.....
Легенда утверждает, что перед тем, как погибнуть от смертельного укола, Фред холодно посмотрел в глаза своего палача и бросил: "Однажды ты тоже станешь старым".

Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Он попадает в западню, став игрушкой в руках Текселя.
"Никогда не разговаривайте с неизвестными".

* * *
– Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?
– У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.
– Почему?
– Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.
– А мне хочется набить вам морду.
– Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.
* * *
– Я охочусь за теми, кто мне нравится.
* * *
– У каждого из нас свои моральные принципы. Я сужу обо всем по степени удовольствия, которое доставляет мне тот или иной поступок. Мы существуем только ради наслаждения, а потому цель оправдывает средства. Но преступление, которое не доставило блаженства, совершено впустую и мешает жить дальше. И, при всем желании, его невозможно оправдать.
– А мнение жертвы вас не интересует?
– Макс Стирнер, «Единственный в своем роде и его особенности» – слышали о таком?
– Нет.
– Ничего удивительного. Это теоретик эгоизма. Окружающие существуют только для того, чтобы доставлять мне удовольствие.
– Блестящая мысль! Таких людей нужно изолировать от общества.
* * *
– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя... Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов...
* * *
– Вы разрушили мне всю жизнь. Неужели вам этого мало?
– Странная манера обвинять других в том, что им разрушили жизнь. Хотя сами они с успехом разрушают ее без всякой посторонней помощи.
* * *
– Если бы тебя не мучили сомнения, ты бы так не страдал.
* * *
– Свободен! Свободен! Свободен!

Словарь имен собственных — один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателя не все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя — Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась. Таково начало книги. Конец ее не менее драматичен. Однако Амели Нотомб умеет все вывернуть на изнанку.

Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Он попадает в западню, став игрушкой в руках Текселя.
"Никогда не разговаривайте с неизвестными".

* * *
– Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?
– У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.
– Почему?
– Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.
– А мне хочется набить вам морду.
– Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.
* * *
– Я охочусь за теми, кто мне нравится.
* * *
– У каждого из нас свои моральные принципы. Я сужу обо всем по степени удовольствия, которое доставляет мне тот или иной поступок. Мы существуем только ради наслаждения, а потому цель оправдывает средства. Но преступление, которое не доставило блаженства, совершено впустую и мешает жить дальше. И, при всем желании, его невозможно оправдать.
– А мнение жертвы вас не интересует?
– Макс Стирнер, «Единственный в своем роде и его особенности» – слышали о таком?
– Нет.
– Ничего удивительного. Это теоретик эгоизма. Окружающие существуют только для того, чтобы доставлять мне удовольствие.
– Блестящая мысль! Таких людей нужно изолировать от общества.
* * *
– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя... Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов...
* * *
– Вы разрушили мне всю жизнь. Неужели вам этого мало?
– Странная манера обвинять других в том, что им разрушили жизнь. Хотя сами они с успехом разрушают ее без всякой посторонней помощи.
* * *
– Если бы тебя не мучили сомнения, ты бы так не страдал.
* * *
– Свободен! Свободен! Свободен!

Словарь имен собственных — один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателя не все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя — Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась. Таково начало книги. Конец ее не менее драматичен. Однако Амели Нотомб умеет все вывернуть на изнанку.

Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Он попадает в западню, став игрушкой в руках Текселя.
"Никогда не разговаривайте с неизвестными".

* * *
– Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?
– У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.
– Почему?
– Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.
– А мне хочется набить вам морду.
– Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.
* * *
– Я охочусь за теми, кто мне нравится.
* * *
– У каждого из нас свои моральные принципы. Я сужу обо всем по степени удовольствия, которое доставляет мне тот или иной поступок. Мы существуем только ради наслаждения, а потому цель оправдывает средства. Но преступление, которое не доставило блаженства, совершено впустую и мешает жить дальше. И, при всем желании, его невозможно оправдать.
– А мнение жертвы вас не интересует?
– Макс Стирнер, «Единственный в своем роде и его особенности» – слышали о таком?
– Нет.
– Ничего удивительного. Это теоретик эгоизма. Окружающие существуют только для того, чтобы доставлять мне удовольствие.
– Блестящая мысль! Таких людей нужно изолировать от общества.
* * *
– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя... Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов...
* * *
– Вы разрушили мне всю жизнь. Неужели вам этого мало?
– Странная манера обвинять других в том, что им разрушили жизнь. Хотя сами они с успехом разрушают ее без всякой посторонней помощи.
* * *
– Если бы тебя не мучили сомнения, ты бы так не страдал.
* * *
– Свободен! Свободен! Свободен!

Словарь имен собственных — один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателя не все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя — Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась. Таково начало книги. Конец ее не менее драматичен. Однако Амели Нотомб умеет все вывернуть на изнанку.

Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Он попадает в западню, став игрушкой в руках Текселя.
"Никогда не разговаривайте с неизвестными".

* * *
– Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?
– У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.
– Почему?
– Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.
– А мне хочется набить вам морду.
– Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.
* * *
– Я охочусь за теми, кто мне нравится.
* * *
– У каждого из нас свои моральные принципы. Я сужу обо всем по степени удовольствия, которое доставляет мне тот или иной поступок. Мы существуем только ради наслаждения, а потому цель оправдывает средства. Но преступление, которое не доставило блаженства, совершено впустую и мешает жить дальше. И, при всем желании, его невозможно оправдать.
– А мнение жертвы вас не интересует?
– Макс Стирнер, «Единственный в своем роде и его особенности» – слышали о таком?
– Нет.
– Ничего удивительного. Это теоретик эгоизма. Окружающие существуют только для того, чтобы доставлять мне удовольствие.
– Блестящая мысль! Таких людей нужно изолировать от общества.
* * *
– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя... Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов...
* * *
– Вы разрушили мне всю жизнь. Неужели вам этого мало?
– Странная манера обвинять других в том, что им разрушили жизнь. Хотя сами они с успехом разрушают ее без всякой посторонней помощи.
* * *
– Если бы тебя не мучили сомнения, ты бы так не страдал.
* * *
– Свободен! Свободен! Свободен!

Словарь имен собственных — один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателя не все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя — Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась. Таково начало книги. Конец ее не менее драматичен. Однако Амели Нотомб умеет все вывернуть на изнанку.