https://pushkinskij-dom.livejournal.com/418132.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/417811.html

Родилась 23 ноября 1906 г. в Йыгева, умерла 19 июня 1989 г. в Тарту, в больнице Маарьямыйза, похоронена на кладбище Вана-Яани, рядом со своим вторым мужем Мартом Лепиком (1900–1971).


Эстонская писательница и переводчица Бетти Альвер родилась и выросла в эстонской провинции, "между Йыгева и Педья", в семье железнодорожного рабочего. С 1914 по 1917 гг. училась в Тартуской русской женской гимназии, а затем в женской гимназии Эстонского общества воспитания молодежи, которую окончила в 1924 году. В 1924–1927 гг. в Тартуском университете она изучала эстонский язык и литературу. Университет Б. Альвер не закончила, поскольку к тому времени стала уже профессиональным литератором. Печататься она начала в 1927 г. как прозаик. Ее роман „Tuulearmuke“("Любовница ветра"), написанный еще в выпускном классе гимназии, занял в 1926 г. на конкурсе второе место. Сама Б. Альвер позднее писала: "Печатное слово обладает странным воздействием – глупость в напечатанном виде выглядит уже не столь глупо, как в рукописи" (3, с. 238). Позже появились рассказ „Invaliidid“("Инвалиды") (1930), поэма „Lugu valgest varesest“("Песня о белой вороне") (1931) и поэма в прозе „Viletsuse komöödia“("Комедия нищеты") (1935). Первый сборник стихов Б. Альвер „Tolm ja tuli“("Пыль и огонь") был издан в 1936 г.

"В поселке Йыгева, где прошло детство Бетти Альвер, жило много русских, поэтому русский язык с детства стал ее вторым языком. Уже довольно рано, в 6–7 лет, будущая поэтесса познакомилась с поэзией Пушкина; знакомство это получило дальнейшее продолжение в Тартуской русской женской гимназии, передовом учебном заведении того времени, носившем, кстати, имя А.С. Пушкина…

Решающую роль в творческой судьбе Бетти Альвер как поэтессы сыграла встреча с поэтом Хейти Тальвиком (1904–1947), который стал ее мужем. Вместе с Х. Тальвиком Бетти Альвер входила в литературную группировку „Arbujad“("Волхвы"), издавшую в 1938 г. коллективный сборник под тем же названием.

Х. Тальвик лелеял замысел написать книгу о Пушкине и досконально знал его творчество. Близилась 100-летняя годовщина со дня смерти великого русского поэта, и его имя было у всех на устах. Бетти Альвер отметила эту годовщину переводом "Медного всадника". Все последующие годы жизни поэтессы были тесно связаны с Пушкиным, над переводом произведений которого она постоянно и успешно работала. Бетти Альвер перевела значительную часть лирики поэта, поэмы "Полтава" и "Цыгане", а в 1964 г. завершила монументальный труд – перевод романа в стихах „Евгений Онегин“" (7, с. 5–6).

В течение почти тридцати лет (1938–1966) Бетти Альвер не выпустила ни единого сборника своих стихов. Эти тридцать лет вынужденного молчания вместили в себя Вторую мировую войну и годы оккупации, арест и ссылку в Сибирь ее мужа, где тот и умер. Не имея возможности публиковать собственную поэзию, Б. Альвер переводила Пушкина, Гете, Горького.

Первая после долгого перерыва публикация стихов поэтессы состоялась в 1966 г., когда вышел ее сборник „Tähetund“("Звездный час"). Появление в печати этого сборника, а также перевод его на русский язык Юнной Мориц и Светланом Семененко, вернули поэтессе былую популярность.

"Повседневные дела, события обыденной жизни, многократно повторяющиеся житейские ситуации приобретают под искусным пером Бетти Альвер оттенок поэтической необычайности, не утрачивая при этом реальности ощущения доброты и горечи, которые приносит с собой уходящее время…
В конце жизни, постигнув горький опыт человека, познавшего как звездный восторг девушки, зачарованной искусством и любовью, так и горечь борьбы за кусок черствого хлеба в столкновении с суровой землей и не менее суровыми людьми, Бетти Альвер сосредотачивает в своем творчестве все многообразие своего поэтического мировосприятия. В своем творчестве она – мастер, богатый и щедрый, одаряющий как читателей, так и своих спутников по поэтической судьбе доброй и терпкой мудростью, без которой они наверняка были бы намного беднее" (4, с. 155–156).

Вторым супругом Б. Альвер с 1956 г. был Март Лепик (1900–1971), архивариус и литературовед.

Поэзия Бетти Альвер переведена на русский, польский, немецкий, английский, чешский, итальянский и другие языки. На русский язык стихи Б. Альвер переводили такие поэты, как Юнна Мориц, Светлан Семененко, Всеволод Рождественский, Михаил Красинский и др.

Звездный час

Бездумно налетит и сгинет ветер.
А ты — за жизнь свою и смерть в ответе.

Ты в мир пришел и не сотрешь отныне,
как пот со лба, свое живое имя.

Вот легкий лист кружит, несется мимо.
Вглядись — он падает неповторимо!

И пусть леса мертвы и безголосы,
иди — и задавай свои вопросы.

Зачем, спроси, добро приходит тайно?
И почему жестокость не случайна?
И отчего горящий в человеке
огонь живой не потушить вовеки?
И жизни звездный час в земной юдоли
зачем, придя, не повторится боле?

Спроси о том у всех, с тобой идущих.
Спроси у отошедших и живущих.

И лишь у тех не спрашивай об этом,
кто, в чью-то лодку сев перед рассветом,
на залетейской высажен равнине.

Ох, верь, им безразлично и поныне —
кто тот гребец был, послан ли судьбою
иль по ошибке их забрал с собою.
1965

(Перевод Светлана Семененко)

Räägi tasa minuga

Räägi tasa minuga,
siis mu kuulmine on ergem.
Räägi tasa minuga,
tasa taibata on kergem.

Inimrõõmu, hingehärmi
tunnen-taban läbi tuule.
Ainult surnud sõnalärmi
kuuldeski mu kõrv ei kuule.

1965

Говори со мною тихо

Говори со мною тихо,
посмотри: я вся – вниманье.
Говори со мною тихо –
будет легче пониманье.

Счастья, скорби откровеньям
сердце радостно внимает, –
и лишь мертвых слов плетенья
чуткий слух не принимает.

(Перевод Михаила Красинского)

Нередко случалось и так, что одни и те же стихи Бетти Альвер переводились на русский язык различными поэтами, – как, например, следующее стихотворение из сборника „Elupuu“("Древо жизни"):

Ma nägin und: mind jättis Jumal maha,
ma sosistasin ainult: pole paha!
Ma nägin und: arm põgenes mu rinnast,
ma kohkusin, kuid lehvitasin kinnast.
Ma nägin und: mu kohal kustus laotus,
ma hüüdsin hämarusse: väike kaotus!
Ma ärkasin: päev avas valge süle,
mu armsam hellalt kummardus mu üle,
kuid surudes end vastu külma seina,
ma tundsin suurt ja põlevat leina.
(1939)

Был сон: меня покинул бог, но здраво
я прошептала: не смертельно, право!
Был сон; любовь покинула мой облик,
был страх, но взмах перчаткой – весь мой отклик.

Был сон: там свет погас, – но, тьму вкушая,
я крикнула: потеря небольшая!
Проснулась: свежий день прильнул волною,
любимый мой так нежен был со мною, –
но прижималась я к стене морозной,
в печали необъятной, жгучей, грозной.

(Перевод Юнны Мориц)


Мне снилось: меня Бог отверг навечно;
"Ну, что ж, пускай!" – шепнула я беспечно…
Мне снилось: нет любви моей возврата;
Махнула я – невелика утрата!
Мне снилось, будто ночь на мир упала;
"Погибни все!" – я в сумрак прокричала…
Проснулась – день сияет безмятежно,
Любимый надо мной склонился нежно, –
Но молча я к сырой стене прижалась:
Душа во мне от муки разрывалась…

(Перевод Михаила Красинского)


Во времянке огонь догорал

"Будь счастлива!" – больше ни слова;
Будь счастлива, ты сказал.
Как холодно в комнате было!..
Во времянке огонь догорал…

Я бросила в печь твои письма,
Но все догореть не мог,
Шатаясь, как плакальщик скорбный,
Последний измятый листок…

Вот мертвым упал он пеплом…
Будь счастлива, ты сказал.
Безутешно ломая руки,
Во времянке огонь догорал…

(Перевод Михаила Красинского)
https://kirjanduskohvik.wordpress.com/2010/10/28/бетти-альвер-2/
Музей Бетти Альвер


https://fem-books.livejournal.com/1380609.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/417539.html

Усадьба "Тригорское" и река Сороть облачным октябрьским днем (аэросъемка). Пушкинские Горы

https://photoclub.by/work.php?id_photo=794275

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/417413.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/417112.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/416832.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/416762.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/416320.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/416244.html

Первое упоминание об А. С. Пушкине в европейской прессе относится к 1821 г.: в февральском номере французского журнала "Ревю ансиклопедик" содержалась весьма положительная оценка "Руслана и Людмилы". Впоследствии в этом издании появлялись сообщения о выходе в свет произведений русского поэта.

Знакомство французской публики с А. С. Пушкиным продолжилось в 1823 г., когда в Париже была издана "Антология русской поэзии", составленная Эмилем Дюпре де Сен-Мором. В антологии был напечатан первый во Франции перевод произведения А. С. Пушкина (фрагмент поэмы "Руслан и Людмила", осуществленный отцом поэта Сергеем Львовичем Пушкиным). В 1829 г. "Рёвю ансиклопедик" поместил рецензию на "Братьев разбойников". Однако все это были лишь упоминания, коротенькие аннотации и рецензии. Произведения Пушкина при жизни поэта оставались почти не известными французской читающей публике.

Новый этап рецепции творчества Пушкина во Франции начался после его смерти. Известие о гибели русского поэта привлекло особое внимание к его фигуре и нашло отклик в парижской прессе. В крупнейшей парижской газете "Журналь де Деба" была опубликована статья критика Леве-Веймара, в которой говорилось: "Россия потеряла поистине своего самого знаменитого писателя <…>. В своих произведениях Пушкин создал русский язык таким, на каком пишут и говорят сегодня в России, и заслужил таких же почестей, которые мы, французы, воздаем Малербу".

Однако первой попыткой дать более-менее развернутую характеристику творчества Пушкина стала статья "Пушкин" Шарля Бодье, опубликованная в рубрике "Поэты и романисты Севера" июльского номера влиятельного парижского журнала "Ревю де де монд" за 1837 г. Это первая во Франции статья о Пушкине обзорно-аналитического характера, содержащая краткий биографический очерк о поэте, дающая общую, характеристику его творчества в целом и отдельных, наиболее значительных, с точки зрения Бодье, произведений Пушкина. Представляя Пушкина французской публике, Бодье аттестует его как первого оригинального русского поэта. Особенно высоко французский критик оценивает лирику Пушкина, в которой, по словам Бодье, "гений Пушкина проявился наиболее свободно, отразились самые разнообразные грани его души, его характер обрисовался с наибольшей искренностью и определенностью". Среди таких черт Бодье выделяет свободолюбие поэта, то достоинство, с которым он переносил ссылку, не выпрашивая снисхождения у власти. Критика удивляет атеизм Пушкина и порожденное им языческое мироощущение поэта, превыше всего ценившего земную красоту. В этом отношении Бодье сближает Пушкина с Эваристом Парни и Андре Шенье. С этой особенностью пушкинского взгляда на мир французский критик связывает культ формы и недостаток содержательной глубины в его поэзии. "Он создал настоящий культ формы; содержание его беспокоит мало, — утверждает критик. — Он заимствует его, не особенно беспокоясь, как у древних, так и у современных авторов". Бодье называет Пушкина "искусным чеканщиком", отмечает его "живое и подвижное воображение", которое смешивает серьезные и меланхолические темы и образы с бурлескными.

Бодье невысоко оценивает "Бориса Годунова", утверждая, что "Пушкин не рожден для драмы". С точки зрения критика, "Борис Годунов" — всего лишь воссоздание эпизода русской истории, причем в форме серии диалогов вместо связного сюжета. Более высокой оценки удостаиваются поэмы Пушкина "Руслан и Людмила", "Бахчисарайский фонтан", "Кавказский пленник" и "Евгений Онегин", в которых автор, по мнению Бодье, уже не изменяя природе своего таланта, дает образцы "элегической и описательной" поэзии.

Правда, здесь некоторые комментарии французского критика выглядят поверхностными, а подчас и странными. Так, например, пересказав для читателей журнала вкратце содержание "Кавказского пленника", дав краткую характеристику особенностей характера и нравов кавказцев, Бодье завершает следующим пассажем: "Эти-то черты Пушкин нам описал, и как русский, он должен был хорошо знать этих отважных, неведомых миру мучеников свободы, которые, покинув Турцию и расселившись между Черным и Каспийским морями, защищают пядь за пядью свои горные ущелья и которых вторжение московитов может уничтожить, но не покорить". А "Евгений Онегин", в трактовке Бодье, — "ничто иное как дневник петербургского денди, то есть самого Пушкина". А чего стоит замечание Бодье об атеизме Пушкина? Конечно, от журнальной статьи вряд ли можно ожидать глубокого и обстоятельного анализа творчества русского поэта, но более точной оценки масштабов пушкинского дарования читатель вправе был ожидать.

Бодье отказывает Пушкину во всемирности. По мнению французского критика, Пушкин не относится к числу тех гениев, чьи творения адресованы всему человечеству. Сама природа его таланта ограничивает его рамками национальной литературы. В понимании Бодье, Пушкин — "элегический и описательный поэт, достоинства которого заключены прежде всего в форме и чье ленивое воображение не в состоянии породить одну из тех пространных эпопей, которые отбрасывают тень на все века и поколения…". По мнению Бодье, в пушкинских произведениях нет того сочетания силы воображения, глубины чувства, смелости образов и широких философских обобщений, которое отличает гения. "И только стиль Пушкина сделает бессмертным его имя", — заключает критик. "Все в этом стиле цельно, поэтично, гармонично; настоящая сильфида. Его период округл, уравновешен, полон неизъяснимого очарования; его полет так легок и изящен, что забываешь потребовать от стиля больше силы и возвышенности; слушаешь, как нежный и меланхолический голос поэта нашептывает строки, бесконечно сладостные и уже не думаешь о том, что голос этот мог бы быть более разнообразным, а кругозор поэта более широким".

Несомненная заслуга Бодье в том, что он познакомил французов в коротком биографическом очерке с основными фактами биографии поэта, дал краткую характеристику (с преобладанием пересказа сюжета) романтических поэм Пушкина и "Евгения Онегина", впервые дал в статье подстрочники двух эпизодов из "Бориса Годунова" ("Ночь. Келья в Чудовом монастыре" и "Ночь. Сад. Фонтан"), небольшого фрагмента из "Евгения Онегина", пушкинских стихотворений "Поэт"("Пока не требует поэта…"), "Наполеон" (фрагменты). Несколько строф в стихотворении "Наполеон" было снято французской цензурой: пропущена картина разгрома наполеоновской армии и пушкинский приговор "тирану". Бодье заменяет эти строфы следующим текстом: "После нескольких строф, посвященных войне с Россией и пожару Москвы, поэт завершает стихотворение следующим образом…". После чего дан подстрочник трех последних строф стихотворения, рисующих одиночество плененного императора, его тоску по родине и сыну и, конечно, финальный гимн Наполеону:

Хвала! Он русскому народу

Высокий жребий указал

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал.

Для Бодье Пушкин, да и вся русская литература подражательны. Пушкин — подражатель Байрона и А. Шенье. Идея подражательности Пушкина нашла сторонников и продолжателей во Франции.

В 1837 г. в Париже вышла антология русской поэзии "Балалайка". Ее составителем был Поль де Жюльвекур, некоторое время живший в России, женившийся на русской и собиравшийся принять российское подданство. Убежденный монархист, виконт де Жюльвекур уютнее чувствовал себя в николаевской России, чем во Франции Луи-Филиппа. Жюльвекур полагал, что Российская империя находится в главе цивилизованных наций и в культурном отношении не уступает ни одной из них.

Антология содержала четырнадцать произведений Пушкина, из которых двенадцать — стихотворения. Жюльвекур не включил в книгу лицейские стихи и политическую лирику Пушкина. Как считает М. Кадо, Жюльвекур перевел из Пушкина то, что было ему, "малому романтику", ближе, то, что по ритму и колориту напоминало романтические баллады Гюго и согласовывалось с подзаголовком сборника "Chants populaires" ("Народные песни") — "Русалку", "Легенду о вещем Олеге", "Талисман", "Черную шаль", "Жениха".

Первыми переводчиками произведений А. С. Пушкина на французский язык были русские. Часто это были русские эмигранты, обосновавшиеся во Франции. Так, в 1839 г. князь Н.Б. Голицын перевел знаменитую пушкинскую оду "Клеветникам России", а князь Э. П. Мещерский издал двухтомник, в котором опубликовал свои переводы некоторых стихотворений Пушкина ("Ноябрь", "Поэту", "Черкесская песня", "Годовщина Бородино" и др.).

Переводы, выполненные французами, были не слишком удачны. Так, в 1847 г. в Париже вышел двухтомник "Избранных произведений А. С. Пушкина", весьма посредственные переводы для которого были сделаны бывшим профессором литературы в Петербургском институте путей сообщения А. Дюпоном. Французы вряд ли могла по достоинству оценить Пушкина по этим переводам. Однако в 1840-х годах появились переводы некоторых прозаических произведений Пушкина — повестей "Выстрел", "Метель", "Дубровский", "Капитанская дочка", "Пиковая дама".

Как заключает М. Кадо "…Ни переводы произведений Пушкина, ни статьи о нем не были на должном уровне, что не удивительно. Ведь изучение России находилось в зачаточном состоянии, и многосторонний творческий гений Пушкина представлял для французских критиков непосильную задачу".

Истинным первооткрывателем Пушкина во Франции стал Проспер Мериме. 15 июля 1849 г. Мериме публикует в парижском журнале "Ревю де де монд" свой перевод "Пиковой дамы". В 1868 г. Мериме печатает в газете "Монитер юниверсель" статью "Александр Пушкин". Мериме, в отличие от Бодье, ставит имя Пушкина "среди имен величайших поэтов". Пушкин у Мериме не только выдерживает сопоставление с Байроном, но кое в чем даже превосходит английского поэта, влияние которого на Пушкина Мериме, бесспорно, признает. Но у Мериме, в отличие от Бодье, Пушкин не подражатель Байрона, но его счастливый соперник. По мнению автора статьи, творческий процесс у русского поэта носит, если можно так выразиться, более осознанный характер, чем у его великого английского учителя. "Всякое его (Пушкина — В. Т.) стихотворение является плодом глубокого размышления… Его простота и непринужденность — результат утонченного мастерства. Барон теряет часть своей силы, неумело растрачивая ее. Пушкин же всегда приберегает ее для решительных ударов". Байрон делает читателя свидетелем творческого процесса. Пушкин — дает лишь результат. Большая "опрятность" русского поэта, не показывающего читателю "кухню", но потчующего его готовым изысканным блюдом.

Основные характеристики пушкинского творчества у Мериме: "простота", "сдержанность", "такт", "лаконизм", "вкус". "Пушкину были известны все возможности, все удивительное богатство родного языка, но его мысль всегда выражалась в столь простой форме, что, кажется, невозможно выразить ее проще". "Его трезвость, его такт в отборе основного в сюжете, умение жертвовать лишними подробностями были бы оценены в литературе любой страны, но особенно важны эти качества для русского писателя".

Самым пушкинским произведением Мериме считал поэму "Цыганы", которую, кстати сказать, Ш. Бодье вообще не упоминал в своем очерке о Пушкине. Для Мериме "Цыганы" — это произведение, в котором Пушкин избавляется от влияния иностранных образцов, "уже уверен в себе и пробивает путь на свой страх риск". Это воплощение самых ценных и характерных черт пушкинского гения. "По моему мнению, "Цыганы" являются наиболее точным выражением манеры и гения Пушкина". "Я не знаю произведения более сжатого, если только этим выражением можно воспользоваться для похвалы; из этой поэмы нельзя выкинуть ни одного стиха и ни одного слова; каждое и них имеет свое место и свое назначение, и тем не менее все дышит совершенной простотой и естественностью; искусство проявляется в полном отсутствии бесполезных украшений". Мериме называет в числе важнейших черт пушкинского гения простоту фабулы, умение выбирать подробности, "чудесную сдержанность исполнения".

Конечно, Мериме в свете своей "поэтики литоты" (Д. Кути) оценил в Пушкине прежде всего то, что роднило манеру русского поэта с манерой его французского собрата. Но несомненная заслуга Мериме и в том, что он оценил Пушкина в контексте культурной и литературной ситуации в России, что он, в отличие от Бодье, не применяет к русскому поэту французскую мерку. Показательная в этом отношении оценка двумя критиками поэмы "Руслан и Людмила". Для Бодье "все это не вызывает в нас живого интереса, ничего не говорит нашей серьезной и положительной эпохе, не принадлежит к поэзии, как мы ее теперь понимаем". И далее Бодье поясняет причины появления в России подобных "легкомысленных" произведений. "Но не будем забывать, что поэзия в России находится совсем в иных условиях, нежели во Франции, что в России не существует тех свободных и общепризнанных институтов, которым она могла бы следовать и от которых она получала бы импульс, поэтому она и не может претендовать на то, чтобы выполнять философскую, социальную, просветительскую функцию, которую предсказывал ей автор “Meditations”. Ее единственная цель — развлекать легкомысленную и невзыскательную публику…"

Совершенно иную оценку "Руслана и Людмилы" находим у Мериме, который высоко оценил обращение русского поэта к материалу народных преданий в то время, когда русское образованное сословие лучше знало античную мифологию, чем национальный фольклор. Мериме оценивает Пушкина исходя из российской культурной ситуации. Бодье — исходя из европейского культурного контекста. В оценке Мериме интерес и уважение к русской культуре. В оценке Бодье — взгляд свысока, с позиций европейской цивилизованности на русское "варварство". Мериме обнаруживает в своей статье не только интерес, но и знание русской истории (см. его замечания о "Борисе Годунове" или "Пугачеве" Пушкина).

Разительно отличаются оценки "Евгения Онегина", сделанные Бодье и Мериме. Для Бодье — "дневник петербургского денди", для Мериме — "самое значительное создание Пушкина, которое дает полное представление о его гении и выражает все его многообразие". "Ни в чем нет натянутости, принужденности, все легко, просто, изумительно колоритно. Француз не имеет возможности полностью оценить поэзию Пушкина, но нет ни одного образованного русского, который не знал бы наизусть почти всех стихов "Евгения Онегина"".

"Если было бы нужно кратко охарактеризовать пушкинские поэмы, то следовало бы отметить простоту композиции, краткость описаний, а главное — замечательный такт, с каким Пушкин выбирал подробности. Такова же особенность его лирики, в которой Пушкин еще великолепнее…".

В конце XIX века произведения А. С. Пушкина неоднократно издавались во Франции. Переводчиками пушкинских произведений на французский язык были И. С. Тургенев, Л. Виардо, В. Михайлов, Ф. Готье, П. Бессан и др. Любопытно, что "Капитанская дочка" была напечатана в 1897 г. в серии "Библиотека для школьного и семейного чтения".

В 1892 г. в Париже вышла большая антология "Русская литература", составленная профессором, заведующим кафедры русского языка и литературы Коллеж де Франс (с 1886 г.), известным славистом Луи Леже (1844–1923). В коротенькой справке о Пушкине Леже отмечает многообразие жанровой палитры русского поэта, которое французский ученый иллюстрирует подборкой пушкинских текстов. Раздел о Пушкине включает "Вступление" "Медного всадника", отрывки из "Евгения Онегина", стихотворения "Пророк", "Анчар", "Русалка", "Утопленник", "Песнь о вещем Олеге", "Памятник", "Клеветникам России", поэму "Братья разбойники", сцену в Чудовом монастыре из "Бориса Годунова".

В 1893 г. Леже опубликовал свою небольшую брошюру "История русской литературы", в которую был включен раздел о Пушкине. "Пушкин — подлинный глава русской романтической школы. Роль, которую Байрон сыграл в Англии, а Гюго во Франции, Пушкину принадлежит в его стране", — так Леже определяет место Пушкина в русской литературе Леже. Значение Пушкина в становлении реализма в русской литературе, очевидно, прошло мимо внимания французского ученого. Леже, конечно, не преминул сообщить своим соотечественникам, что Пушкин начинал как ученик Парни, затем испытал влияние Шекспира и Байрона. В прозе Пушкин, по мнению Леже, "проявляет себя достойным учеником Вольтера и соперником Мериме" ("le digne élève de Voltaire et le rival de Mérimeé") Правда, Леже предупреждает читателей, что Пушкин ни в коем случае не подражатель. "Вдохновляясь подчас иностранными образцами, он остается верен народному духу, национальным традициям, к которым его приобщила его старая няня Арина Родионовна".

Леже высоко оценивает свободолюбивый пафос пушкинской поэзии, отмечает патриотизм поэта, упоминает о цензурных гонениях, с которыми ему пришлось столкнуться. Однако ни слова не сказано о трагической гибели Пушкина от руки Дантеса, зато целый абзац посвящен стихотворению "Клеветникам России". Завершают раздел весьма вольный перевод отдельных, заключительных строк стихотворения. Весьма показателен этот отбор, произведенный Леже. Поэт обращается к "клеветникам России" с такими словами: "Вы грозны на словах — попробуйте на деле!". Пушкинские строки "Иль нам с Европой спорить ново? // Иль русский от побед отвык?" Леже перевел следующим образом: "Est-ce chose nouvelle pour nous de lutter contre l’Europe?" ("Разве для нас в новинку сражаться с Европой?"). И, наконец, в переводе финальных строк "Так высылайте ж к нам, витии, // Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, // Среди нечуждых им гробов", Леже опустил эпитет "озлобленных", заменив его нейтральным "ваших". В научной литературе уже отмечалось, что работы Леже о русской литературе носили не столько исследовательский, сколько научно-популярный характер. Многое сделав для популяризации русской литературы во Франции, Леже не внес существенного вклада в исследование пушкинского наследия.

XX столетие стало важным этапом в освоении французами творчества Пушкина. Наиболее заметным событием во французской пушкиане XX века стало издание в 1950-х гг. "Полного собрания сочинений" А. С. Пушкина под редакцией известного пушкиниста Андре Меньё. Судьба этого издания была непростой. Из задуманного четырехтомника вышли только три тома: в 1953 г. первый, куда вошли драматические произведения, романы и повести, в 1958 г. — второй, включивший избранную переписку поэта, отрывки из дневника, начало автобиографии и некоторые литературно-критические статьи, в 1973 г. — третий, включивший прозу поэта. Том, в который А. Меньё предполагал включить поэзию и "Евгения Онегина", так никогда и не был опубликован.

Е. Эткинд во вступительной статье к шестисотстраничному изданию "Поэтических произведений" Пушкина (1981), которое включило лирику, эпиграммы, легенды, баллады, сказки, поэмы и стало наиболее полным изданием произведений поэта в лирическом и лиро-эпическом жанре, объяснял то обстоятельство, что Меньё не выпустил том лирики Пушкина, невероятными трудностями перевода. В предисловии к тому Эткинд констатировал: "Пушкин как поэт остается недооцененным во Франции, несмотря на невероятные усилия его почитателей".

Существенный вклад в популяризацию Пушкина во Франции в XX веке внесли такие французские писатели и ученые, как Анри Труайя, Юбер Жуэн, Жан-Луи Бэкес. Выходец из России А. Труайя известен, в частности, как автор беллетризованной биографии А. С. Пушкина, изданной в парижском издательстве "Альбен Мишель" в 1946 г.

Широкой публике адресована книга французского ученого Ю. Жуэна "Пушкин", вышедшая в 1956 г. в серии "Поэты сегодня". Помимо критико-биографического очерка о русском поэте, она содержит раздел "Избранные произведения", в который вошли стихотворения Пушкина (в том числе в переводе П. Мериме), отрывки из "Евгения Онегина" и "Русалки", набросок предисловия к "Борису Годунову", письмо к Геккерену и несколько стихотворений, написанных Пушкиным по-французски.

Жуэн начинает свою книгу фразой: "Пушкин! Знаменитый поэт, чьи стихи невозможно прочитать: они непереводимы <…> Пушкин — уникальный случай. Великий русский поэт, который доступен только русским".

Рассказ о трагической судьбе поэта вписан в социально-исторический контекст русской и европейской действительности 20–30-х годов XIX века. Жуэн с искренней симпатией пишет о Пушкине-человеке, воссоздает привлекательный и противоречивый человеческий облик великого поэта.

Как и его многочисленные предшественники, Жуэн говорит об ученичестве Пушкина у Вольтера, Парни, Байрона, но акцентирует своеобразие пушкинского гения и его вклад в русскую и мировую литературу. "До него русская литература была подражательной. После него звучный и сильный голос русского народа стал слышен в мировой литературе". "Пушкин сформировал Гоголя. Русская музыка, начиная с Глинки, родилась на страницах его творений. Корни Льва Толстого уходят в ту же почву, а также Мусоргского, Римского-Корсакова, Даргомыжского, Чайковского". Пушкин, по мнению, Жуэна, воспитывает и пробуждает в каждом человеке вкус к свободе и желание счастья — и в этом его вклад в мировую культуру.

Признанием этого вклада стал и специальный номер авторитетного парижского литературно-художественного журнала "Эроп", посвященный Пушкину и вышедший в канун двухсотлетней годовщины со дня рождения поэта, в 1999 г. Номер задуман как перекличка разных голосов разных эпох, включая голос самого великого поэта, звучащий в оркестровке французских переводчиков: Леон Робель представляет подборку своих переводов стихотворений и эпиграмм Пушкина, Брюно Сермон — перевод сцены XIII из "Бориса Годунова", Шарль Вайнштейн — перевод "Медного всадника". Таким образом, в подборке переводов сделана попытка дать французскому читателю наглядное представление о многообразии жанров и ритмов пушкинского творчества.

К голосу Пушкина присоединяются голоса русских поэтов, писателей, мыслителей и ученых разных эпох (Н. В. Гоголя, В. Я. Брюсова В. В. Розанова, А. П. Платонова, Ю. Н. Тынянова, Ю. М. Лотмана, современных российских поэтов Ивана Жданова, Ольги Седаковой и др.), которые в своих статьях рассуждают о непреходящем значении пушкинского наследия, анализируют разные стороны его творчества.

Однако для современной читающей французской публики Пушкин (особенно его поэзия), как и почти два века тому назад, остается тайной за семью печатями. Пушкинская поэзия так и не стала достоянием французского читателя. Красноречив в этом отношении пассаж из статьи Леона Робеля "Два века спустя", открывающей номер журнала "Эроп": "…Недостаточно лишь заявлять, что Пушкин один из величайших поэтов всех времен и народов. Нужно еще сделать так, чтобы французские читатели получали живое наслаждение от чтения его творений". Французскому переводчику вторит известный ученый Ефим Эткинд, озаглавивший свою вступительную статью к тому лирики Пушкина "Traduire Pouchkine" ("Перевести Пушкина"). Перефразируя название этой статьи, можно было бы сказать, что не менее важная задача для французского культурного сознания состоит в том, чтобы "comprendre Pouchkine" ("понять Пушкина"), хотя одно без другого вряд ли возможно.

http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2009/9/Trykov/

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/415788.html

Первое упоминание об А. С. Пушкине в европейской прессе относится к 1821 г.: в февральском номере французского журнала "Ревю ансиклопедик" содержалась весьма положительная оценка "Руслана и Людмилы". Впоследствии в этом издании появлялись сообщения о выходе в свет произведений русского поэта.

Знакомство французской публики с А. С. Пушкиным продолжилось в 1823 г., когда в Париже была издана "Антология русской поэзии", составленная Эмилем Дюпре де Сен-Мором. В антологии был напечатан первый во Франции перевод произведения А. С. Пушкина (фрагмент поэмы "Руслан и Людмила", осуществленный отцом поэта Сергеем Львовичем Пушкиным). В 1829 г. "Рёвю ансиклопедик" поместил рецензию на "Братьев разбойников". Однако все это были лишь упоминания, коротенькие аннотации и рецензии. Произведения Пушкина при жизни поэта оставались почти не известными французской читающей публике.

Новый этап рецепции творчества Пушкина во Франции начался после его смерти. Известие о гибели русского поэта привлекло особое внимание к его фигуре и нашло отклик в парижской прессе. В крупнейшей парижской газете "Журналь де Деба" была опубликована статья критика Леве-Веймара, в которой говорилось: "Россия потеряла поистине своего самого знаменитого писателя <…>. В своих произведениях Пушкин создал русский язык таким, на каком пишут и говорят сегодня в России, и заслужил таких же почестей, которые мы, французы, воздаем Малербу".

Однако первой попыткой дать более-менее развернутую характеристику творчества Пушкина стала статья "Пушкин" Шарля Бодье, опубликованная в рубрике "Поэты и романисты Севера" июльского номера влиятельного парижского журнала "Ревю де де монд" за 1837 г. Это первая во Франции статья о Пушкине обзорно-аналитического характера, содержащая краткий биографический очерк о поэте, дающая общую, характеристику его творчества в целом и отдельных, наиболее значительных, с точки зрения Бодье, произведений Пушкина. Представляя Пушкина французской публике, Бодье аттестует его как первого оригинального русского поэта. Особенно высоко французский критик оценивает лирику Пушкина, в которой, по словам Бодье, "гений Пушкина проявился наиболее свободно, отразились самые разнообразные грани его души, его характер обрисовался с наибольшей искренностью и определенностью". Среди таких черт Бодье выделяет свободолюбие поэта, то достоинство, с которым он переносил ссылку, не выпрашивая снисхождения у власти. Критика удивляет атеизм Пушкина и порожденное им языческое мироощущение поэта, превыше всего ценившего земную красоту. В этом отношении Бодье сближает Пушкина с Эваристом Парни и Андре Шенье. С этой особенностью пушкинского взгляда на мир французский критик связывает культ формы и недостаток содержательной глубины в его поэзии. "Он создал настоящий культ формы; содержание его беспокоит мало, — утверждает критик. — Он заимствует его, не особенно беспокоясь, как у древних, так и у современных авторов". Бодье называет Пушкина "искусным чеканщиком", отмечает его "живое и подвижное воображение", которое смешивает серьезные и меланхолические темы и образы с бурлескными.

Бодье невысоко оценивает "Бориса Годунова", утверждая, что "Пушкин не рожден для драмы". С точки зрения критика, "Борис Годунов" — всего лишь воссоздание эпизода русской истории, причем в форме серии диалогов вместо связного сюжета. Более высокой оценки удостаиваются поэмы Пушкина "Руслан и Людмила", "Бахчисарайский фонтан", "Кавказский пленник" и "Евгений Онегин", в которых автор, по мнению Бодье, уже не изменяя природе своего таланта, дает образцы "элегической и описательной" поэзии.

Правда, здесь некоторые комментарии французского критика выглядят поверхностными, а подчас и странными. Так, например, пересказав для читателей журнала вкратце содержание "Кавказского пленника", дав краткую характеристику особенностей характера и нравов кавказцев, Бодье завершает следующим пассажем: "Эти-то черты Пушкин нам описал, и как русский, он должен был хорошо знать этих отважных, неведомых миру мучеников свободы, которые, покинув Турцию и расселившись между Черным и Каспийским морями, защищают пядь за пядью свои горные ущелья и которых вторжение московитов может уничтожить, но не покорить". А "Евгений Онегин", в трактовке Бодье, — "ничто иное как дневник петербургского денди, то есть самого Пушкина". А чего стоит замечание Бодье об атеизме Пушкина? Конечно, от журнальной статьи вряд ли можно ожидать глубокого и обстоятельного анализа творчества русского поэта, но более точной оценки масштабов пушкинского дарования читатель вправе был ожидать.

Бодье отказывает Пушкину во всемирности. По мнению французского критика, Пушкин не относится к числу тех гениев, чьи творения адресованы всему человечеству. Сама природа его таланта ограничивает его рамками национальной литературы. В понимании Бодье, Пушкин — "элегический и описательный поэт, достоинства которого заключены прежде всего в форме и чье ленивое воображение не в состоянии породить одну из тех пространных эпопей, которые отбрасывают тень на все века и поколения…". По мнению Бодье, в пушкинских произведениях нет того сочетания силы воображения, глубины чувства, смелости образов и широких философских обобщений, которое отличает гения. "И только стиль Пушкина сделает бессмертным его имя", — заключает критик. "Все в этом стиле цельно, поэтично, гармонично; настоящая сильфида. Его период округл, уравновешен, полон неизъяснимого очарования; его полет так легок и изящен, что забываешь потребовать от стиля больше силы и возвышенности; слушаешь, как нежный и меланхолический голос поэта нашептывает строки, бесконечно сладостные и уже не думаешь о том, что голос этот мог бы быть более разнообразным, а кругозор поэта более широким".

Несомненная заслуга Бодье в том, что он познакомил французов в коротком биографическом очерке с основными фактами биографии поэта, дал краткую характеристику (с преобладанием пересказа сюжета) романтических поэм Пушкина и "Евгения Онегина", впервые дал в статье подстрочники двух эпизодов из "Бориса Годунова" ("Ночь. Келья в Чудовом монастыре" и "Ночь. Сад. Фонтан"), небольшого фрагмента из "Евгения Онегина", пушкинских стихотворений "Поэт"("Пока не требует поэта…"), "Наполеон" (фрагменты). Несколько строф в стихотворении "Наполеон" было снято французской цензурой: пропущена картина разгрома наполеоновской армии и пушкинский приговор "тирану". Бодье заменяет эти строфы следующим текстом: "После нескольких строф, посвященных войне с Россией и пожару Москвы, поэт завершает стихотворение следующим образом…". После чего дан подстрочник трех последних строф стихотворения, рисующих одиночество плененного императора, его тоску по родине и сыну и, конечно, финальный гимн Наполеону:

Хвала! Он русскому народу

Высокий жребий указал

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал.

Для Бодье Пушкин, да и вся русская литература подражательны. Пушкин — подражатель Байрона и А. Шенье. Идея подражательности Пушкина нашла сторонников и продолжателей во Франции.

В 1837 г. в Париже вышла антология русской поэзии "Балалайка". Ее составителем был Поль де Жюльвекур, некоторое время живший в России, женившийся на русской и собиравшийся принять российское подданство. Убежденный монархист, виконт де Жюльвекур уютнее чувствовал себя в николаевской России, чем во Франции Луи-Филиппа. Жюльвекур полагал, что Российская империя находится в главе цивилизованных наций и в культурном отношении не уступает ни одной из них.

Антология содержала четырнадцать произведений Пушкина, из которых двенадцать — стихотворения. Жюльвекур не включил в книгу лицейские стихи и политическую лирику Пушкина. Как считает М. Кадо, Жюльвекур перевел из Пушкина то, что было ему, "малому романтику", ближе, то, что по ритму и колориту напоминало романтические баллады Гюго и согласовывалось с подзаголовком сборника "Chants populaires" ("Народные песни") — "Русалку", "Легенду о вещем Олеге", "Талисман", "Черную шаль", "Жениха".

Первыми переводчиками произведений А. С. Пушкина на французский язык были русские. Часто это были русские эмигранты, обосновавшиеся во Франции. Так, в 1839 г. князь Н.Б. Голицын перевел знаменитую пушкинскую оду "Клеветникам России", а князь Э. П. Мещерский издал двухтомник, в котором опубликовал свои переводы некоторых стихотворений Пушкина ("Ноябрь", "Поэту", "Черкесская песня", "Годовщина Бородино" и др.).

Переводы, выполненные французами, были не слишком удачны. Так, в 1847 г. в Париже вышел двухтомник "Избранных произведений А. С. Пушкина", весьма посредственные переводы для которого были сделаны бывшим профессором литературы в Петербургском институте путей сообщения А. Дюпоном. Французы вряд ли могла по достоинству оценить Пушкина по этим переводам. Однако в 1840-х годах появились переводы некоторых прозаических произведений Пушкина — повестей "Выстрел", "Метель", "Дубровский", "Капитанская дочка", "Пиковая дама".

Как заключает М. Кадо "…Ни переводы произведений Пушкина, ни статьи о нем не были на должном уровне, что не удивительно. Ведь изучение России находилось в зачаточном состоянии, и многосторонний творческий гений Пушкина представлял для французских критиков непосильную задачу".

Истинным первооткрывателем Пушкина во Франции стал Проспер Мериме. 15 июля 1849 г. Мериме публикует в парижском журнале "Ревю де де монд" свой перевод "Пиковой дамы". В 1868 г. Мериме печатает в газете "Монитер юниверсель" статью "Александр Пушкин". Мериме, в отличие от Бодье, ставит имя Пушкина "среди имен величайших поэтов". Пушкин у Мериме не только выдерживает сопоставление с Байроном, но кое в чем даже превосходит английского поэта, влияние которого на Пушкина Мериме, бесспорно, признает. Но у Мериме, в отличие от Бодье, Пушкин не подражатель Байрона, но его счастливый соперник. По мнению автора статьи, творческий процесс у русского поэта носит, если можно так выразиться, более осознанный характер, чем у его великого английского учителя. "Всякое его (Пушкина — В. Т.) стихотворение является плодом глубокого размышления… Его простота и непринужденность — результат утонченного мастерства. Барон теряет часть своей силы, неумело растрачивая ее. Пушкин же всегда приберегает ее для решительных ударов". Байрон делает читателя свидетелем творческого процесса. Пушкин — дает лишь результат. Большая "опрятность" русского поэта, не показывающего читателю "кухню", но потчующего его готовым изысканным блюдом.

Основные характеристики пушкинского творчества у Мериме: "простота", "сдержанность", "такт", "лаконизм", "вкус". "Пушкину были известны все возможности, все удивительное богатство родного языка, но его мысль всегда выражалась в столь простой форме, что, кажется, невозможно выразить ее проще". "Его трезвость, его такт в отборе основного в сюжете, умение жертвовать лишними подробностями были бы оценены в литературе любой страны, но особенно важны эти качества для русского писателя".

Самым пушкинским произведением Мериме считал поэму "Цыганы", которую, кстати сказать, Ш. Бодье вообще не упоминал в своем очерке о Пушкине. Для Мериме "Цыганы" — это произведение, в котором Пушкин избавляется от влияния иностранных образцов, "уже уверен в себе и пробивает путь на свой страх риск". Это воплощение самых ценных и характерных черт пушкинского гения. "По моему мнению, "Цыганы" являются наиболее точным выражением манеры и гения Пушкина". "Я не знаю произведения более сжатого, если только этим выражением можно воспользоваться для похвалы; из этой поэмы нельзя выкинуть ни одного стиха и ни одного слова; каждое и них имеет свое место и свое назначение, и тем не менее все дышит совершенной простотой и естественностью; искусство проявляется в полном отсутствии бесполезных украшений". Мериме называет в числе важнейших черт пушкинского гения простоту фабулы, умение выбирать подробности, "чудесную сдержанность исполнения".

Конечно, Мериме в свете своей "поэтики литоты" (Д. Кути) оценил в Пушкине прежде всего то, что роднило манеру русского поэта с манерой его французского собрата. Но несомненная заслуга Мериме и в том, что он оценил Пушкина в контексте культурной и литературной ситуации в России, что он, в отличие от Бодье, не применяет к русскому поэту французскую мерку. Показательная в этом отношении оценка двумя критиками поэмы "Руслан и Людмила". Для Бодье "все это не вызывает в нас живого интереса, ничего не говорит нашей серьезной и положительной эпохе, не принадлежит к поэзии, как мы ее теперь понимаем". И далее Бодье поясняет причины появления в России подобных "легкомысленных" произведений. "Но не будем забывать, что поэзия в России находится совсем в иных условиях, нежели во Франции, что в России не существует тех свободных и общепризнанных институтов, которым она могла бы следовать и от которых она получала бы импульс, поэтому она и не может претендовать на то, чтобы выполнять философскую, социальную, просветительскую функцию, которую предсказывал ей автор “Meditations”. Ее единственная цель — развлекать легкомысленную и невзыскательную публику…"

Совершенно иную оценку "Руслана и Людмилы" находим у Мериме, который высоко оценил обращение русского поэта к материалу народных преданий в то время, когда русское образованное сословие лучше знало античную мифологию, чем национальный фольклор. Мериме оценивает Пушкина исходя из российской культурной ситуации. Бодье — исходя из европейского культурного контекста. В оценке Мериме интерес и уважение к русской культуре. В оценке Бодье — взгляд свысока, с позиций европейской цивилизованности на русское "варварство". Мериме обнаруживает в своей статье не только интерес, но и знание русской истории (см. его замечания о "Борисе Годунове" или "Пугачеве" Пушкина).

Разительно отличаются оценки "Евгения Онегина", сделанные Бодье и Мериме. Для Бодье — "дневник петербургского денди", для Мериме — "самое значительное создание Пушкина, которое дает полное представление о его гении и выражает все его многообразие". "Ни в чем нет натянутости, принужденности, все легко, просто, изумительно колоритно. Француз не имеет возможности полностью оценить поэзию Пушкина, но нет ни одного образованного русского, который не знал бы наизусть почти всех стихов "Евгения Онегина"".

"Если было бы нужно кратко охарактеризовать пушкинские поэмы, то следовало бы отметить простоту композиции, краткость описаний, а главное — замечательный такт, с каким Пушкин выбирал подробности. Такова же особенность его лирики, в которой Пушкин еще великолепнее…".

В конце XIX века произведения А. С. Пушкина неоднократно издавались во Франции. Переводчиками пушкинских произведений на французский язык были И. С. Тургенев, Л. Виардо, В. Михайлов, Ф. Готье, П. Бессан и др. Любопытно, что "Капитанская дочка" была напечатана в 1897 г. в серии "Библиотека для школьного и семейного чтения".

В 1892 г. в Париже вышла большая антология "Русская литература", составленная профессором, заведующим кафедры русского языка и литературы Коллеж де Франс (с 1886 г.), известным славистом Луи Леже (1844–1923). В коротенькой справке о Пушкине Леже отмечает многообразие жанровой палитры русского поэта, которое французский ученый иллюстрирует подборкой пушкинских текстов. Раздел о Пушкине включает "Вступление" "Медного всадника", отрывки из "Евгения Онегина", стихотворения "Пророк", "Анчар", "Русалка", "Утопленник", "Песнь о вещем Олеге", "Памятник", "Клеветникам России", поэму "Братья разбойники", сцену в Чудовом монастыре из "Бориса Годунова".

В 1893 г. Леже опубликовал свою небольшую брошюру "История русской литературы", в которую был включен раздел о Пушкине. "Пушкин — подлинный глава русской романтической школы. Роль, которую Байрон сыграл в Англии, а Гюго во Франции, Пушкину принадлежит в его стране", — так Леже определяет место Пушкина в русской литературе Леже. Значение Пушкина в становлении реализма в русской литературе, очевидно, прошло мимо внимания французского ученого. Леже, конечно, не преминул сообщить своим соотечественникам, что Пушкин начинал как ученик Парни, затем испытал влияние Шекспира и Байрона. В прозе Пушкин, по мнению Леже, "проявляет себя достойным учеником Вольтера и соперником Мериме" ("le digne élève de Voltaire et le rival de Mérimeé") Правда, Леже предупреждает читателей, что Пушкин ни в коем случае не подражатель. "Вдохновляясь подчас иностранными образцами, он остается верен народному духу, национальным традициям, к которым его приобщила его старая няня Арина Родионовна".

Леже высоко оценивает свободолюбивый пафос пушкинской поэзии, отмечает патриотизм поэта, упоминает о цензурных гонениях, с которыми ему пришлось столкнуться. Однако ни слова не сказано о трагической гибели Пушкина от руки Дантеса, зато целый абзац посвящен стихотворению "Клеветникам России". Завершают раздел весьма вольный перевод отдельных, заключительных строк стихотворения. Весьма показателен этот отбор, произведенный Леже. Поэт обращается к "клеветникам России" с такими словами: "Вы грозны на словах — попробуйте на деле!". Пушкинские строки "Иль нам с Европой спорить ново? // Иль русский от побед отвык?" Леже перевел следующим образом: "Est-ce chose nouvelle pour nous de lutter contre l’Europe?" ("Разве для нас в новинку сражаться с Европой?"). И, наконец, в переводе финальных строк "Так высылайте ж к нам, витии, // Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, // Среди нечуждых им гробов", Леже опустил эпитет "озлобленных", заменив его нейтральным "ваших". В научной литературе уже отмечалось, что работы Леже о русской литературе носили не столько исследовательский, сколько научно-популярный характер. Многое сделав для популяризации русской литературы во Франции, Леже не внес существенного вклада в исследование пушкинского наследия.

XX столетие стало важным этапом в освоении французами творчества Пушкина. Наиболее заметным событием во французской пушкиане XX века стало издание в 1950-х гг. "Полного собрания сочинений" А. С. Пушкина под редакцией известного пушкиниста Андре Меньё. Судьба этого издания была непростой. Из задуманного четырехтомника вышли только три тома: в 1953 г. первый, куда вошли драматические произведения, романы и повести, в 1958 г. — второй, включивший избранную переписку поэта, отрывки из дневника, начало автобиографии и некоторые литературно-критические статьи, в 1973 г. — третий, включивший прозу поэта. Том, в который А. Меньё предполагал включить поэзию и "Евгения Онегина", так никогда и не был опубликован.

Е. Эткинд во вступительной статье к шестисотстраничному изданию "Поэтических произведений" Пушкина (1981), которое включило лирику, эпиграммы, легенды, баллады, сказки, поэмы и стало наиболее полным изданием произведений поэта в лирическом и лиро-эпическом жанре, объяснял то обстоятельство, что Меньё не выпустил том лирики Пушкина, невероятными трудностями перевода. В предисловии к тому Эткинд констатировал: "Пушкин как поэт остается недооцененным во Франции, несмотря на невероятные усилия его почитателей".

Существенный вклад в популяризацию Пушкина во Франции в XX веке внесли такие французские писатели и ученые, как Анри Труайя, Юбер Жуэн, Жан-Луи Бэкес. Выходец из России А. Труайя известен, в частности, как автор беллетризованной биографии А. С. Пушкина, изданной в парижском издательстве "Альбен Мишель" в 1946 г.

Широкой публике адресована книга французского ученого Ю. Жуэна "Пушкин", вышедшая в 1956 г. в серии "Поэты сегодня". Помимо критико-биографического очерка о русском поэте, она содержит раздел "Избранные произведения", в который вошли стихотворения Пушкина (в том числе в переводе П. Мериме), отрывки из "Евгения Онегина" и "Русалки", набросок предисловия к "Борису Годунову", письмо к Геккерену и несколько стихотворений, написанных Пушкиным по-французски.

Жуэн начинает свою книгу фразой: "Пушкин! Знаменитый поэт, чьи стихи невозможно прочитать: они непереводимы <…> Пушкин — уникальный случай. Великий русский поэт, который доступен только русским".

Рассказ о трагической судьбе поэта вписан в социально-исторический контекст русской и европейской действительности 20–30-х годов XIX века. Жуэн с искренней симпатией пишет о Пушкине-человеке, воссоздает привлекательный и противоречивый человеческий облик великого поэта.

Как и его многочисленные предшественники, Жуэн говорит об ученичестве Пушкина у Вольтера, Парни, Байрона, но акцентирует своеобразие пушкинского гения и его вклад в русскую и мировую литературу. "До него русская литература была подражательной. После него звучный и сильный голос русского народа стал слышен в мировой литературе". "Пушкин сформировал Гоголя. Русская музыка, начиная с Глинки, родилась на страницах его творений. Корни Льва Толстого уходят в ту же почву, а также Мусоргского, Римского-Корсакова, Даргомыжского, Чайковского". Пушкин, по мнению, Жуэна, воспитывает и пробуждает в каждом человеке вкус к свободе и желание счастья — и в этом его вклад в мировую культуру.

Признанием этого вклада стал и специальный номер авторитетного парижского литературно-художественного журнала "Эроп", посвященный Пушкину и вышедший в канун двухсотлетней годовщины со дня рождения поэта, в 1999 г. Номер задуман как перекличка разных голосов разных эпох, включая голос самого великого поэта, звучащий в оркестровке французских переводчиков: Леон Робель представляет подборку своих переводов стихотворений и эпиграмм Пушкина, Брюно Сермон — перевод сцены XIII из "Бориса Годунова", Шарль Вайнштейн — перевод "Медного всадника". Таким образом, в подборке переводов сделана попытка дать французскому читателю наглядное представление о многообразии жанров и ритмов пушкинского творчества.

К голосу Пушкина присоединяются голоса русских поэтов, писателей, мыслителей и ученых разных эпох (Н. В. Гоголя, В. Я. Брюсова В. В. Розанова, А. П. Платонова, Ю. Н. Тынянова, Ю. М. Лотмана, современных российских поэтов Ивана Жданова, Ольги Седаковой и др.), которые в своих статьях рассуждают о непреходящем значении пушкинского наследия, анализируют разные стороны его творчества.

Однако для современной читающей французской публики Пушкин (особенно его поэзия), как и почти два века тому назад, остается тайной за семью печатями. Пушкинская поэзия так и не стала достоянием французского читателя. Красноречив в этом отношении пассаж из статьи Леона Робеля "Два века спустя", открывающей номер журнала "Эроп": "…Недостаточно лишь заявлять, что Пушкин один из величайших поэтов всех времен и народов. Нужно еще сделать так, чтобы французские читатели получали живое наслаждение от чтения его творений". Французскому переводчику вторит известный ученый Ефим Эткинд, озаглавивший свою вступительную статью к тому лирики Пушкина "Traduire Pouchkine" ("Перевести Пушкина"). Перефразируя название этой статьи, можно было бы сказать, что не менее важная задача для французского культурного сознания состоит в том, чтобы "comprendre Pouchkine" ("понять Пушкина"), хотя одно без другого вряд ли возможно.

http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2009/9/Trykov/

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/415788.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/415535.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/415263.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/415263.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414980.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414801.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414712.html

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414256.html

1825 год

Мос­ква. М.П. По­годин де­ла­ет в днев­ни­ке за­пись: "Там <у И.И. Дмит­ри­ева> был Ба­ратын­ский и Пин­ской <Кар­ни­олин-Пин­ский>… Гов<ори­ли>… о Пуш­ки­не".

1827 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин от­ме­ча­ет день ос­но­вания Ли­цея у М.Л. Яков­ле­ва. При­сутс­тву­ют А.А. Дель­виг, А.А. Кор­ни­лов и др. Пуш­кин чи­та­ет ли­цей­ским друзь­ям сти­хот­во­рение "19 ок­тября 1827" ("Бог по­мочь вам, друзья мои").

Мос­ква. В "Мос­ков­ских Ве­домос­тях" № 84 объ­яв­ле­но о про­даже в книж­ной лав­ке А.С. Ши­ря­ева треть­ей гла­вы "Ев­ге­ния Оне­гина".

Мос­ква. В Статье для ино­город­них "Дам­ско­го Жур­на­ла" № 20 по­меще­на ре­цен­зия на ба­лет "Кав­каз­ский плен­ник, или Тень не­вес­ты" по мо­тивам по­эмы Пуш­ки­на. В зак­лю­чение в ре­цен­зии ска­зано: "Нель­зя не по­радо­вать­ся быс­тро­му раз­ли­ву сла­вы на­шего лю­бимо­го по­эта А.С. Пуш­ки­на".

1828 год

Пе­тер­бург. Пе­ред отъ­ез­дом Пуш­ки­на из Пе­тер­бурга его на­веща­ет А.П. Керн. На обо­роте фор­за­ца кни­ги "Statius, Publius Papinius. L’Achilleide et les Sylves de Stace, traduites en français Par P.L. Cormiliolle…", Paris, An X (1802) Пуш­кин за­писы­ва­ет два со­чинён­ных в её честь шут­ли­вых сти­хот­во­рения: "Ве­зи, ве­зи, не жа­лей" и "Мне изюм ней­дёт на ум".

Вези, вези, не жалей,
Со мной ехать веселей.

Мне изюм
Нейдет на ум,
Цуккерброд
Не лезет в рот,
Пастила нехороша
Без тебя, моя душа.

Пе­тер­бург. Пуш­кин встре­ча­ет­ся с А.Н. Вуль­фом, ко­торый пе­реда­ёт ему пись­мо для сво­ей ма­тери П.А. Оси­повой.

Пе­тер­бург. П.В. Го­лени­щев-Ку­тузов под­пи­сыва­ет Пуш­ки­ну по­дорож­ную от Пе­тер­бурга до Тор­жка.

Пе­тер­бург. Пуш­кин вмес­те с А.А. Дель­ви­гом, А.Д. Ил­ли­чев­ским, М.Л. Яков­ле­вым, М.А. Кор­фом, Ф.Х. Сте­веном и С.Д. Ко­мов­ским праз­дну­ет оче­ред­ную ли­цей­скую го­дов­щи­ну на квар­ти­ре у А.Д. Тыр­ко­ва. Пуш­кин пи­шет "про­токол" этой встре­чи: "а) пе­ли из­вес­тный ли­цей­ский пэ­ан ле­то, зной­на, Ь) ве­ли бе­седу, с) вы­пили вдо­воль их здо­ровий, d) пе­ли ре­фута­цию г-на Бе­ран­же­ра, е) пе­ли пес­ню о ца­ре Со­ломо­не, f) пе­ли ско­тоб­рат­ские куп­ле­ты про­шед­ших 6-ти го­дов, g) Оло­сень­ка в ви­де фран­цуз­ско­го там­бу­ра ма­жора уте­шал соб­равших­ся, h) Тыр­ко­ви­ус без­молвство­вал, і) тол­ко­вали о гим­не еже­год­ном и не­годо­вали на вдох­но­вение ско­тоб­ратцев, к) Па­яс пред­став­лял вос­ко­вую пер­со­ну, l) и за­виде­ли на дво­ре час 1-ый и стра­жу вто­рую, ско­тоб­ратцы ра­зош­лись, по­желав доб­ро­го пу­ти вос­пи­тан­ни­ку Ли­цея Пуш­ки­ну-фран­цу­зу, иже на­писа сию гра­моту". В кон­це "про­токо­ла" Пуш­кин за­писы­ва­ет текст чет­ве­рос­ти­шия "Усер­дно по­молив­шись Бо­гу".

"Лицейский мудрец", рукописный журнал. Обложка. 1815 год.

Пе­тер­бург. Пуш­кин, пря­мо с праз­дни­ка ли­цей­ской го­дов­щи­ны, у­ез­жа­ет из Пе­тер­бурга в име­ние Вуль­фов Ма­лин­ни­ки Ста­риц­ко­го у­ез­да.

1829 год

Пе­тер­бург. Е.А. Эн­гель­гардт в пись­ме к В.Д. Воль­хов­ско­му 18 но­яб­ря со­об­щит о не­удач­ной ли­цей­ской го­дов­щи­не 1829 г.: "Я бы хо­тел при сход­ке 19 ок­тября, что­бы на­писа­ли к те­бе все соб­ранные ско­ты-брат­цы пос­ла­ние, но эта сход­ка по ка­кому то не­дора­зуме­нию не сош­лась; у Тыр­ко­ва бы­ло три че­лове­ка, а у Дель­ви­га че­тыре, я же, не зная, ку­да? — не был ниг­де. Впро­чем, чис­ло на­ших здесь бы­ло очень ма­ло: Дель­виг, Сте­вен, Корф, Яков­лев, Тыр­ков, Ил­ли­чев­ский, Ко­мов­ский; да заш­татные: Гре­вениц, Юдин, Мар­ты­нов, Кос­тен­ский, ито­го 9 че­ловек. Про­чие все раз­сы­паны: Гор­ча­ков во Фло­рен­ции, Ло­моно­сов на пу­ти в Со­еди­нён­ные Шта­ты, Мас­лов в Мос­кве, Пуш­кин на Кав­ка­зе, Сав­ра­сов и Кор­ни­лов в по­ходе, Воль­хов­ский в Тиф­ли­се в ча­хот­ке; Ма­линов­ский дво­рян­ским пред­ста­вите­лем в Изю­ме; Ба­кунин в от­став­ке в де­рев­нях; Дан­зас в Ге­ор­ги­ев­ском крес­те, но с разс­тре­лян­ным пле­чом; Еса­ков в Вар­ша­ве, Мя­со­едов — где-то".

1830 год

Бол­ди­но. Пуш­кин пи­шет сти­хот­во­рение "Ге­рой" ("Да, сла­ва в при­хотях воль­на"). Сти­хот­во­рение пред­назна­чено им для пуб­ли­кации без под­пи­си. По­меча­ет его да­той при­бытия Ни­колая I в хо­лер­ную Мос­кву: 29 сен­тября 1830 Мос­ква".

Бол­ди­но. Пуш­кин унич­то­жа­ет де­сятую гла­ву "Ев­ге­ния Оне­гина". На по­лях пос­ледней стра­ницы "Ме­тели" он сде­ла­ет на сле­ду­ющий день ско­ропис­ную по­мет­ку: "19 окт<яб­ря> сожж<ена> X песнь". Ряд строф де­сятой гла­вы Пуш­кин шиф­ру­ет.

Пет­ров­ский За­вод. М.Н. Вол­кон­ская в пись­ме к В.Ф. Вя­зем­ской уве­ря­ет её, что статьи в пер­вых но­мерах прис­ланной ей "Ли­тера­тур­ной Га­зеты" "дос­той­ны Ги­зо и Виль­ме­на"; за сти­хот­во­рение "На хол­мах Гру­зии" она бла­года­рит по­эта и приз­на­ёт­ся, что "со­об­щи­ла его здеш­ним. В двух пер­вых сти­хах по­эт про­бу­ет го­лос; зву­ки, из­вле­ка­емые им, весь­ма гар­мо­нич­ны… мыс­ли и све­жи и прив­ле­катель­ны. Но ко­нец… это ко­нец ста­рого фран­цуз­ско­го мад­ри­гала, это лю­бов­ная бол­товня, ко­торая так при­ят­на нам по­тому, что до­казы­ва­ет нам, нас­коль­ко по­эт ув­ле­чён сво­ей не­вес­той, а это для нас за­лог ожи­да­юще­го его счас­тли­вого бу­дуще­го. По­ручаю Вам пе­редать ему на­ши са­мые ис­крен­ние, са­мые под­линные поз­драв­ле­ния".

Ос­тафь­ево. П.А. Вя­зем­ский пи­шет в па­мят­ной книж­ке: "В пят­ни­цу 17-го пос­лал я в По­доль­ск пись­ма… Алекс. Пуш­ки­ну".

1831 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет сти­хот­во­рение "Чем ча­ще праз­дну­ет ли­цей".

Пе­тер­бург. Пуш­кин не по­пада­ет на праз­дник в честь ли­цей­ской го­дов­щи­ны, так как не мо­жет най­ти квар­ти­ру М.Л. Яков­ле­ва, где соб­ра­лись од­но­каш­ни­ки. М.Л. Яков­лев в "про­токо­ле" праз­дно­вания ли­цей­ской го­дов­щи­ны от­ме­тил: "При заз­драв­ном куб­ке или заз­драв­ной ча­ше вспо­мина­ли пев­ца 19 ок­тября…".

Мос­ква. А.Х. Бен­кендорф от­ве­ча­ет на прось­бу Пуш­ки­на: "ни­како­го не мо­жет быть пре­пятс­твия к из­да­нию… тех сти­хот­во­рений Ва­ших, ко­торые… бы­ли… на­печа­таны"; но раз­ре­шение Им­пе­рато­ра пе­чатать со­чине­ния "под од­ною Ва­шей от­ветс­твен­ностью" от­но­силось лишь к тра­гедии "Бо­рис Го­дунов", "а по­тому Вам над­ле­жит по преж­не­му ис­пра­шивать вся­кий раз Вы­сочай­шее Его Ве­личес­тва со­из­во­ление на на­печа­тание Ва­ших со­чине­ний…".

Бол­ди­но. Уп­равля­ющий бол­дин­ским име­ни­ем М.И. Ка­лаш­ни­ков по­сыла­ет Пуш­ки­ну 1200 руб­лей "об­ро­ку" и от­чи­тыва­ет­ся о при­ходах и рас­хо­дах. На от­дель­ном лис­те бла­года­рит Пуш­ки­на "как пе­ред Бо­гом" и со­об­ща­ет, что, хо­тя и "с ве­ликим тру­дом", дочь его Оль­га Ка­лаш­ни­кова 18 ок­тября по­вен­ча­на с ти­туляр­ным со­вет­ни­ком Клю­чаре­вым, за­седа­телем зем­ско­го су­да в Лу­ко­яно­ве. Из­ви­ня­ет­ся, что вло­жил в пись­мо за­пис­ку сы­ну Ва­силию (дво­рец­ко­му Пуш­ки­на).

1832 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин учас­тву­ет в праз­дно­вании ли­цей­ской го­дов­щи­ны у А.Д. Ил­ли­чев­ско­го. При­сутс­тву­ют: М.А. Корф, С.Д. Ко­мов­ский, А.А. Кор­ни­лов, Ф.Х. Сте­вен, М.Л. Яков­лев, А.Д. Ил­ли­чев­ский, К.К. Дан­зас.

1833 год

Бол­ди­но. В день ли­цей­ской го­дов­щи­ны Пуш­кин на­чина­ет пи­сать сти­хот­во­рение "Осень" ("Ок­тябрь уж нас­ту­пил"); пи­шет 5 строф и по­меча­ет: "19 окт<яб­ря>". На лис­тах чер­но­вой ру­копи­си ри­су­ет хол­мистый пей­заж, куст, лод­ку, чел­нок на вол­нах, ба­рыш­ню с "на­дутой" грудью, копьё, шпа­гу.

Пе­тер­бург. В день ли­цей­ской го­дов­щи­ны М.Л. Яков­лев, за­писы­вая в еже­год­ный ли­цей­ский "про­токол" сти­хот­во­рение А.Д. Ил­ли­чев­ско­го, под­го­тов­ленное к праз­дни­ку, при­писы­ва­ет к не­му ка­ран­да­шом сти­хи:
Наш Пуш­кин да­леко
Наш бед­ный Дель­виг в гро­бе
И вся по­эзия в од­ной мо­ей ут­ро­бе!

1834 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин по­сыла­ет М.Л. Яков­ле­ву за­пис­ку, под­пи­сан­ную сво­им ли­цей­ским но­мером: "Ведь у те­бя праз­дну­ем мы го­дов­щи­ну? не прав­да ли? № 14".

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет пись­мо в Ка­зань к А.А. Фукс. Бла­года­рит за книж­ку её сти­хов. Обе­ща­ет "в об­мен вы­мыс­лов, ис­полнен­ных пре­лес­ти, ума и чувс­тви­тель­нос­ти", дос­та­вить "от­вра­титель­но ужас­ную" "Ис­то­рию Пу­гаче­ва". Со­об­ща­ет, что пи­сем, пос­ланных че­рез ба­рона К.-А. Лю­церо­де и Э.П. Пер­цо­ва, он не по­лучил. Про­сит зас­ви­детель­ство­вать поч­те­ние му­жу К.Ф. Фук­су.

Пе­тер­бург. Пуш­кин по­купа­ет в ма­гази­не А. Смир­ди­на за 15 руб. "Рус­ские по­вес­ти и рас­ска­зы" А. Мар­лин­ско­го (М., 1834), час­ти VI, VII и VIII.

Пе­тер­бург. Пуш­кин учас­тву­ет в праз­дно­вании ли­цей­ской го­дов­щи­ны. М.Л. Яков­лев за­писы­ва­ет в "про­токо­ле": "Бы­ли на праз­дни­ке на квар­ти­ре Яков­ле­ва в быв­шем до­ме Биб­лей­ско­го об­щес­тва на Ека­тери­нин­ском ка­нале 1) Сте­вен, 2) Пуш­кин, 3) Дан­зас, 4) ба­рон Корф, 5) Ма­тюш­кин, 6) Ко­мов­ский и 7) Яков­лев". Сбо­ку при­писа­но: "Ил­ли­чев­ский за бо­лезнью не был". Все при­сутс­тву­ющие пос­та­вили свои под­пи­си. Ру­кою Яков­ле­ва за­писан счёт: "Ужин — 60 р. / Ви­но — 55 р. / 3 ф. мин­да­ля — 3 р. 75 / 3 ф. изю­му — 3 р. / 4 де­сят­ка бер­га­мот — 3 р. 20. / 124 р. 5 к.".

Пе­тер­бург. А.И. Тур­ге­нев уве­дом­ля­ет бра­та, Ни­колая Ива­нови­ча: "Пуш­кин чи­тал мне но­вую по­эм­ку о на­вод­не­нии 1824 го­да. Пре­лес­тно; но цен­зор его, Го­сударь, мно­го сти­хов за­чер­нил, и он пе­чатать её не хо­чет".

Све­аборг. В.К. Кю­хель­бе­кер за­писы­ва­ет в днев­ни­ке: "В „Биб­ли­оте­ке" про­чёл Пуш­ки­на сказ­ку "Пи­ковая да­ма"… В сказ­ке ста­руха Гра­финя и Ли­заве­та Ива­нов­на на­писа­ны мас­тер­ски, Гер­манн хо­рош, но сби­ва­ет­ся на мод­ных ге­ро­ев".

1835 год

Пе­тер­бург. Ли­це­ис­ты 1-го вы­пус­ка со­бира­ют­ся у М.Л. Яков­ле­ва к 4 ча­сам на обед. 24-ю го­дов­щи­ну Ли­цея они от­ме­ча­ют без Пуш­ки­на. Пуш­кин – в Ми­хай­лов­ском.

1836 год

Пе­тер­бург. За­вер­шён ро­ман "Ка­питан­ская доч­ка". Пуш­кин де­ла­ет от­метку: "19 окт<яб­ря> 1836 г<ода>" и под­пи­сыва­ет: "Из­да­тель".

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет П.Я. Ча­ада­еву от­вет на его пер­вое "Фи­лосо­фичес­кое пись­мо". Пох­ва­лив пе­ревод ча­ада­ев­ско­го пись­ма с фран­цуз­ско­го язы­ка в жур­на­ле "Те­лес­коп", в ко­тором "сох­ра­нена энер­гия и неп­ри­нуж­дённость под­линни­ка", Пуш­кин про­дол­жа­ет свой дав­ний спор с Ча­ада­евым об ис­то­ричес­ком прош­лом Рос­сии: "Что ка­са­ет­ся до на­шей ис­то­ричес­кой нич­тожнос­ти, то я ре­шитель­но не мо­гу сог­ла­сить­ся с ва­шим мне­ни­ем. Вой­ны Оле­га и Свя­тос­ла­ва и да­же удель­ные меж­ду­усо­бия – не эта ли жизнь от­важно­го вол­не­ния в умах и упор­ной де­ятель­нос­ти без вся­кой це­ли имен­но и от­ли­ча­ет юность всех на­родов? На­шес­твие та­тар од­но есть пе­чаль­ная и ве­ликая кар­ти­на. Про­буж­де­ние Рос­сии, раз­ви­тие её мо­гущес­тва, её стрем­ле­ние к единс­тву (рус­ско­му единс­тву, ра­зуме­ет­ся), оба Ива­на, ве­личес­твен­ная дра­ма, на­чатая в Уг­ли­че и окон­ченная в Ипать­ев­ском мо­нас­ты­ре, – как? Не­уже­ли всё это ста­нет не фак­та­ми ис­то­рии, но блед­ны­ми и впо­лови­ну за­быты­ми грё­зами?" И про­дол­жа­ет: "Хо­тя лич­но я сер­дечно при­вязан к Го­суда­рю, я да­леко не вос­торга­юсь всем, что ви­жу вок­руг се­бя; как ли­тера­тор — я раз­дра­жён, как че­ловек с пред­рассуд­ка­ми — я ос­кор­блён, — но кля­нусь честью, что ни за что на све­те я не хо­тел бы пе­реме­нить оте­чес­тво или иметь дру­гую ис­то­рию, кро­ме ис­то­рии на­ших пред­ков, та­кой, ка­кой нам Бог её дал". В зак­лю­чение Пуш­кин пи­шет: "Пос­по­рив с ва­ми, я дол­жен вам ска­зать, что мно­гое в ва­шем пос­ла­нии глу­боко вер­но. Дей­стви­тель­но, нуж­но соз­нать­ся, что на­ша об­щес­твен­ная жизнь — грус­тная вещь. Что это от­сутс­твие об­щес­твен­но­го мне­ния, это рав­но­душие ко вся­кому дол­гу, спра­вед­ли­вос­ти и ис­ти­не, это ци­нич­ное през­ре­ние к че­лове­чес­кой мыс­ли и дос­то­инс­тву — по­ис­ти­не мо­гут при­вес­ти в от­ча­яние. Вы хо­рошо сде­лали, что ска­зали это гром­ко. Но бо­юсь, как бы ва­ши ис­то­ричес­кие воз­зре­ния вам не пов­ре­дили…" (ори­гинал на франц.).

Пе­тер­бург. Пуш­кин при­об­ре­та­ет у Бел­ли­зара от­дель­ные но­мера "Revue Rétrospective" <Ис­то­ричес­ко­го обоз­ре­ния> за 1834—1836 гг.

Пе­тер­бург. Пуш­кин – на праз­дно­вании 25-ле­тия Ли­цея (на Ека­тери­нин­ском ка­нале, на квар­ти­ре М.Л. Яков­ле­ва). При­сутс­тву­ют: П. Юдин, П. Мя­со­едов, П. Гре­вениц, М. Яков­лев, А. Мар­ты­нов, М. Корф, А. Пуш­кин, А. Ил­ли­чев­ский, С. Ко­мов­ский, Ф. Сте­вен, К. Дан­зас. "Про­токол" на­писан до 5-го пун­кта вклю­читель­но Пуш­ки­ным, с пун­кта 6-го — Яков­ле­вым.

Михаил Лукич Яковлев в юности

Яков­лев при­писы­ва­ет к "про­токо­лу": "Пуш­кин на­чал чи­тать сти­хи на 25-ти­летие Ли­цея, но всех сти­хов не при­пом­нил и кро­ме то­го отоз­вался, что он их не до­кон­чил, но обе­щал до­кон­чить, спи­сать и при­об­щить в ори­гина­ле к се­год­няшне­му про­токо­лу". Соб­ра­лись все в по­лови­не пя­того, ра­зош­лись в по­лови­не де­сято­го.

Пе­тер­бург. Гек­керн, вы­пол­няя по­руче­ние Дан­те­са, не до­бив­ше­гося сво­ей це­ли при подс­тро­ен­ном И. По­лети­кой "сви­дании" с На­таль­ей Ни­кола­ев­ной , шан­та­жиру­ет же­ну Пуш­ки­на, на­шеп­ты­вая ей "по всем уг­лам" о "люб­ви" сво­его "сы­на" (пря­чуще­гося под пред­ло­гом бо­лез­ни у се­бя до­ма) и да­же пред­ла­гая ей бе­жать из Рос­сии "под дип­ло­мати­чес­кой эги­дой". По­лучив от На­тальи Ни­кола­ев­ны от­пор, Гек­керн на­чина­ет уг­ро­жать ей местью.

Вар­ша­ва. П.Б. Коз­лов­ский в пись­ме к П.А. Вя­зем­ско­му нес­коль­ко раз упо­мина­ет Пуш­ки­на: "Что де­ла­ет Алек­сандр Сер­ге­евич? Я о нём ду­маю го­раз­до боль­ше, не­жели о гра­ните Ан­глий­ской на­береж­ной. Этот че­ловек был рож­дён на сла­ву и прос­ве­щение сво­их со­оте­чес­твен­ни­ков".

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414104.html

1825 год

Мос­ква. М.П. По­годин де­ла­ет в днев­ни­ке за­пись: "Там <у И.И. Дмит­ри­ева> был Ба­ратын­ский и Пин­ской <Кар­ни­олин-Пин­ский>… Гов<ори­ли>… о Пуш­ки­не".

1827 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин от­ме­ча­ет день ос­но­вания Ли­цея у М.Л. Яков­ле­ва. При­сутс­тву­ют А.А. Дель­виг, А.А. Кор­ни­лов и др. Пуш­кин чи­та­ет ли­цей­ским друзь­ям сти­хот­во­рение "19 ок­тября 1827" ("Бог по­мочь вам, друзья мои").

Мос­ква. В "Мос­ков­ских Ве­домос­тях" № 84 объ­яв­ле­но о про­даже в книж­ной лав­ке А.С. Ши­ря­ева треть­ей гла­вы "Ев­ге­ния Оне­гина".

Мос­ква. В Статье для ино­город­них "Дам­ско­го Жур­на­ла" № 20 по­меще­на ре­цен­зия на ба­лет "Кав­каз­ский плен­ник, или Тень не­вес­ты" по мо­тивам по­эмы Пуш­ки­на. В зак­лю­чение в ре­цен­зии ска­зано: "Нель­зя не по­радо­вать­ся быс­тро­му раз­ли­ву сла­вы на­шего лю­бимо­го по­эта А.С. Пуш­ки­на".

1828 год

Пе­тер­бург. Пе­ред отъ­ез­дом Пуш­ки­на из Пе­тер­бурга его на­веща­ет А.П. Керн. На обо­роте фор­за­ца кни­ги "Statius, Publius Papinius. L’Achilleide et les Sylves de Stace, traduites en français Par P.L. Cormiliolle…", Paris, An X (1802) Пуш­кин за­писы­ва­ет два со­чинён­ных в её честь шут­ли­вых сти­хот­во­рения: "Ве­зи, ве­зи, не жа­лей" и "Мне изюм ней­дёт на ум".

Вези, вези, не жалей,
Со мной ехать веселей.

Мне изюм
Нейдет на ум,
Цуккерброд
Не лезет в рот,
Пастила нехороша
Без тебя, моя душа.

Пе­тер­бург. Пуш­кин встре­ча­ет­ся с А.Н. Вуль­фом, ко­торый пе­реда­ёт ему пись­мо для сво­ей ма­тери П.А. Оси­повой.

Пе­тер­бург. П.В. Го­лени­щев-Ку­тузов под­пи­сыва­ет Пуш­ки­ну по­дорож­ную от Пе­тер­бурга до Тор­жка.

Пе­тер­бург. Пуш­кин вмес­те с А.А. Дель­ви­гом, А.Д. Ил­ли­чев­ским, М.Л. Яков­ле­вым, М.А. Кор­фом, Ф.Х. Сте­веном и С.Д. Ко­мов­ским праз­дну­ет оче­ред­ную ли­цей­скую го­дов­щи­ну на квар­ти­ре у А.Д. Тыр­ко­ва. Пуш­кин пи­шет "про­токол" этой встре­чи: "а) пе­ли из­вес­тный ли­цей­ский пэ­ан ле­то, зной­на, Ь) ве­ли бе­седу, с) вы­пили вдо­воль их здо­ровий, d) пе­ли ре­фута­цию г-на Бе­ран­же­ра, е) пе­ли пес­ню о ца­ре Со­ломо­не, f) пе­ли ско­тоб­рат­ские куп­ле­ты про­шед­ших 6-ти го­дов, g) Оло­сень­ка в ви­де фран­цуз­ско­го там­бу­ра ма­жора уте­шал соб­равших­ся, h) Тыр­ко­ви­ус без­молвство­вал, і) тол­ко­вали о гим­не еже­год­ном и не­годо­вали на вдох­но­вение ско­тоб­ратцев, к) Па­яс пред­став­лял вос­ко­вую пер­со­ну, l) и за­виде­ли на дво­ре час 1-ый и стра­жу вто­рую, ско­тоб­ратцы ра­зош­лись, по­желав доб­ро­го пу­ти вос­пи­тан­ни­ку Ли­цея Пуш­ки­ну-фран­цу­зу, иже на­писа сию гра­моту". В кон­це "про­токо­ла" Пуш­кин за­писы­ва­ет текст чет­ве­рос­ти­шия "Усер­дно по­молив­шись Бо­гу".

"Лицейский мудрец", рукописный журнал. Обложка. 1815 год.

Пе­тер­бург. Пуш­кин, пря­мо с праз­дни­ка ли­цей­ской го­дов­щи­ны, у­ез­жа­ет из Пе­тер­бурга в име­ние Вуль­фов Ма­лин­ни­ки Ста­риц­ко­го у­ез­да.

1829 год

Пе­тер­бург. Е.А. Эн­гель­гардт в пись­ме к В.Д. Воль­хов­ско­му 18 но­яб­ря со­об­щит о не­удач­ной ли­цей­ской го­дов­щи­не 1829 г.: "Я бы хо­тел при сход­ке 19 ок­тября, что­бы на­писа­ли к те­бе все соб­ранные ско­ты-брат­цы пос­ла­ние, но эта сход­ка по ка­кому то не­дора­зуме­нию не сош­лась; у Тыр­ко­ва бы­ло три че­лове­ка, а у Дель­ви­га че­тыре, я же, не зная, ку­да? — не был ниг­де. Впро­чем, чис­ло на­ших здесь бы­ло очень ма­ло: Дель­виг, Сте­вен, Корф, Яков­лев, Тыр­ков, Ил­ли­чев­ский, Ко­мов­ский; да заш­татные: Гре­вениц, Юдин, Мар­ты­нов, Кос­тен­ский, ито­го 9 че­ловек. Про­чие все раз­сы­паны: Гор­ча­ков во Фло­рен­ции, Ло­моно­сов на пу­ти в Со­еди­нён­ные Шта­ты, Мас­лов в Мос­кве, Пуш­кин на Кав­ка­зе, Сав­ра­сов и Кор­ни­лов в по­ходе, Воль­хов­ский в Тиф­ли­се в ча­хот­ке; Ма­линов­ский дво­рян­ским пред­ста­вите­лем в Изю­ме; Ба­кунин в от­став­ке в де­рев­нях; Дан­зас в Ге­ор­ги­ев­ском крес­те, но с разс­тре­лян­ным пле­чом; Еса­ков в Вар­ша­ве, Мя­со­едов — где-то".

1830 год

Бол­ди­но. Пуш­кин пи­шет сти­хот­во­рение "Ге­рой" ("Да, сла­ва в при­хотях воль­на"). Сти­хот­во­рение пред­назна­чено им для пуб­ли­кации без под­пи­си. По­меча­ет его да­той при­бытия Ни­колая I в хо­лер­ную Мос­кву: 29 сен­тября 1830 Мос­ква".

Бол­ди­но. Пуш­кин унич­то­жа­ет де­сятую гла­ву "Ев­ге­ния Оне­гина". На по­лях пос­ледней стра­ницы "Ме­тели" он сде­ла­ет на сле­ду­ющий день ско­ропис­ную по­мет­ку: "19 окт<яб­ря> сожж<ена> X песнь". Ряд строф де­сятой гла­вы Пуш­кин шиф­ру­ет.

Пет­ров­ский За­вод. М.Н. Вол­кон­ская в пись­ме к В.Ф. Вя­зем­ской уве­ря­ет её, что статьи в пер­вых но­мерах прис­ланной ей "Ли­тера­тур­ной Га­зеты" "дос­той­ны Ги­зо и Виль­ме­на"; за сти­хот­во­рение "На хол­мах Гру­зии" она бла­года­рит по­эта и приз­на­ёт­ся, что "со­об­щи­ла его здеш­ним. В двух пер­вых сти­хах по­эт про­бу­ет го­лос; зву­ки, из­вле­ка­емые им, весь­ма гар­мо­нич­ны… мыс­ли и све­жи и прив­ле­катель­ны. Но ко­нец… это ко­нец ста­рого фран­цуз­ско­го мад­ри­гала, это лю­бов­ная бол­товня, ко­торая так при­ят­на нам по­тому, что до­казы­ва­ет нам, нас­коль­ко по­эт ув­ле­чён сво­ей не­вес­той, а это для нас за­лог ожи­да­юще­го его счас­тли­вого бу­дуще­го. По­ручаю Вам пе­редать ему на­ши са­мые ис­крен­ние, са­мые под­линные поз­драв­ле­ния".

Ос­тафь­ево. П.А. Вя­зем­ский пи­шет в па­мят­ной книж­ке: "В пят­ни­цу 17-го пос­лал я в По­доль­ск пись­ма… Алекс. Пуш­ки­ну".

1831 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет сти­хот­во­рение "Чем ча­ще праз­дну­ет ли­цей".

Пе­тер­бург. Пуш­кин не по­пада­ет на праз­дник в честь ли­цей­ской го­дов­щи­ны, так как не мо­жет най­ти квар­ти­ру М.Л. Яков­ле­ва, где соб­ра­лись од­но­каш­ни­ки. М.Л. Яков­лев в "про­токо­ле" праз­дно­вания ли­цей­ской го­дов­щи­ны от­ме­тил: "При заз­драв­ном куб­ке или заз­драв­ной ча­ше вспо­мина­ли пев­ца 19 ок­тября…".

Мос­ква. А.Х. Бен­кендорф от­ве­ча­ет на прось­бу Пуш­ки­на: "ни­како­го не мо­жет быть пре­пятс­твия к из­да­нию… тех сти­хот­во­рений Ва­ших, ко­торые… бы­ли… на­печа­таны"; но раз­ре­шение Им­пе­рато­ра пе­чатать со­чине­ния "под од­ною Ва­шей от­ветс­твен­ностью" от­но­силось лишь к тра­гедии "Бо­рис Го­дунов", "а по­тому Вам над­ле­жит по преж­не­му ис­пра­шивать вся­кий раз Вы­сочай­шее Его Ве­личес­тва со­из­во­ление на на­печа­тание Ва­ших со­чине­ний…".

Бол­ди­но. Уп­равля­ющий бол­дин­ским име­ни­ем М.И. Ка­лаш­ни­ков по­сыла­ет Пуш­ки­ну 1200 руб­лей "об­ро­ку" и от­чи­тыва­ет­ся о при­ходах и рас­хо­дах. На от­дель­ном лис­те бла­года­рит Пуш­ки­на "как пе­ред Бо­гом" и со­об­ща­ет, что, хо­тя и "с ве­ликим тру­дом", дочь его Оль­га Ка­лаш­ни­кова 18 ок­тября по­вен­ча­на с ти­туляр­ным со­вет­ни­ком Клю­чаре­вым, за­седа­телем зем­ско­го су­да в Лу­ко­яно­ве. Из­ви­ня­ет­ся, что вло­жил в пись­мо за­пис­ку сы­ну Ва­силию (дво­рец­ко­му Пуш­ки­на).

1832 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин учас­тву­ет в праз­дно­вании ли­цей­ской го­дов­щи­ны у А.Д. Ил­ли­чев­ско­го. При­сутс­тву­ют: М.А. Корф, С.Д. Ко­мов­ский, А.А. Кор­ни­лов, Ф.Х. Сте­вен, М.Л. Яков­лев, А.Д. Ил­ли­чев­ский, К.К. Дан­зас.

1833 год

Бол­ди­но. В день ли­цей­ской го­дов­щи­ны Пуш­кин на­чина­ет пи­сать сти­хот­во­рение "Осень" ("Ок­тябрь уж нас­ту­пил"); пи­шет 5 строф и по­меча­ет: "19 окт<яб­ря>". На лис­тах чер­но­вой ру­копи­си ри­су­ет хол­мистый пей­заж, куст, лод­ку, чел­нок на вол­нах, ба­рыш­ню с "на­дутой" грудью, копьё, шпа­гу.

Пе­тер­бург. В день ли­цей­ской го­дов­щи­ны М.Л. Яков­лев, за­писы­вая в еже­год­ный ли­цей­ский "про­токол" сти­хот­во­рение А.Д. Ил­ли­чев­ско­го, под­го­тов­ленное к праз­дни­ку, при­писы­ва­ет к не­му ка­ран­да­шом сти­хи:
Наш Пуш­кин да­леко
Наш бед­ный Дель­виг в гро­бе
И вся по­эзия в од­ной мо­ей ут­ро­бе!

1834 год

Пе­тер­бург. Пуш­кин по­сыла­ет М.Л. Яков­ле­ву за­пис­ку, под­пи­сан­ную сво­им ли­цей­ским но­мером: "Ведь у те­бя праз­дну­ем мы го­дов­щи­ну? не прав­да ли? № 14".

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет пись­мо в Ка­зань к А.А. Фукс. Бла­года­рит за книж­ку её сти­хов. Обе­ща­ет "в об­мен вы­мыс­лов, ис­полнен­ных пре­лес­ти, ума и чувс­тви­тель­нос­ти", дос­та­вить "от­вра­титель­но ужас­ную" "Ис­то­рию Пу­гаче­ва". Со­об­ща­ет, что пи­сем, пос­ланных че­рез ба­рона К.-А. Лю­церо­де и Э.П. Пер­цо­ва, он не по­лучил. Про­сит зас­ви­детель­ство­вать поч­те­ние му­жу К.Ф. Фук­су.

Пе­тер­бург. Пуш­кин по­купа­ет в ма­гази­не А. Смир­ди­на за 15 руб. "Рус­ские по­вес­ти и рас­ска­зы" А. Мар­лин­ско­го (М., 1834), час­ти VI, VII и VIII.

Пе­тер­бург. Пуш­кин учас­тву­ет в праз­дно­вании ли­цей­ской го­дов­щи­ны. М.Л. Яков­лев за­писы­ва­ет в "про­токо­ле": "Бы­ли на праз­дни­ке на квар­ти­ре Яков­ле­ва в быв­шем до­ме Биб­лей­ско­го об­щес­тва на Ека­тери­нин­ском ка­нале 1) Сте­вен, 2) Пуш­кин, 3) Дан­зас, 4) ба­рон Корф, 5) Ма­тюш­кин, 6) Ко­мов­ский и 7) Яков­лев". Сбо­ку при­писа­но: "Ил­ли­чев­ский за бо­лезнью не был". Все при­сутс­тву­ющие пос­та­вили свои под­пи­си. Ру­кою Яков­ле­ва за­писан счёт: "Ужин — 60 р. / Ви­но — 55 р. / 3 ф. мин­да­ля — 3 р. 75 / 3 ф. изю­му — 3 р. / 4 де­сят­ка бер­га­мот — 3 р. 20. / 124 р. 5 к.".

Пе­тер­бург. А.И. Тур­ге­нев уве­дом­ля­ет бра­та, Ни­колая Ива­нови­ча: "Пуш­кин чи­тал мне но­вую по­эм­ку о на­вод­не­нии 1824 го­да. Пре­лес­тно; но цен­зор его, Го­сударь, мно­го сти­хов за­чер­нил, и он пе­чатать её не хо­чет".

Све­аборг. В.К. Кю­хель­бе­кер за­писы­ва­ет в днев­ни­ке: "В „Биб­ли­оте­ке" про­чёл Пуш­ки­на сказ­ку "Пи­ковая да­ма"… В сказ­ке ста­руха Гра­финя и Ли­заве­та Ива­нов­на на­писа­ны мас­тер­ски, Гер­манн хо­рош, но сби­ва­ет­ся на мод­ных ге­ро­ев".

1835 год

Пе­тер­бург. Ли­це­ис­ты 1-го вы­пус­ка со­бира­ют­ся у М.Л. Яков­ле­ва к 4 ча­сам на обед. 24-ю го­дов­щи­ну Ли­цея они от­ме­ча­ют без Пуш­ки­на. Пуш­кин – в Ми­хай­лов­ском.

1836 год

Пе­тер­бург. За­вер­шён ро­ман "Ка­питан­ская доч­ка". Пуш­кин де­ла­ет от­метку: "19 окт<яб­ря> 1836 г<ода>" и под­пи­сыва­ет: "Из­да­тель".

Пе­тер­бург. Пуш­кин пи­шет П.Я. Ча­ада­еву от­вет на его пер­вое "Фи­лосо­фичес­кое пись­мо". Пох­ва­лив пе­ревод ча­ада­ев­ско­го пись­ма с фран­цуз­ско­го язы­ка в жур­на­ле "Те­лес­коп", в ко­тором "сох­ра­нена энер­гия и неп­ри­нуж­дённость под­линни­ка", Пуш­кин про­дол­жа­ет свой дав­ний спор с Ча­ада­евым об ис­то­ричес­ком прош­лом Рос­сии: "Что ка­са­ет­ся до на­шей ис­то­ричес­кой нич­тожнос­ти, то я ре­шитель­но не мо­гу сог­ла­сить­ся с ва­шим мне­ни­ем. Вой­ны Оле­га и Свя­тос­ла­ва и да­же удель­ные меж­ду­усо­бия – не эта ли жизнь от­важно­го вол­не­ния в умах и упор­ной де­ятель­нос­ти без вся­кой це­ли имен­но и от­ли­ча­ет юность всех на­родов? На­шес­твие та­тар од­но есть пе­чаль­ная и ве­ликая кар­ти­на. Про­буж­де­ние Рос­сии, раз­ви­тие её мо­гущес­тва, её стрем­ле­ние к единс­тву (рус­ско­му единс­тву, ра­зуме­ет­ся), оба Ива­на, ве­личес­твен­ная дра­ма, на­чатая в Уг­ли­че и окон­ченная в Ипать­ев­ском мо­нас­ты­ре, – как? Не­уже­ли всё это ста­нет не фак­та­ми ис­то­рии, но блед­ны­ми и впо­лови­ну за­быты­ми грё­зами?" И про­дол­жа­ет: "Хо­тя лич­но я сер­дечно при­вязан к Го­суда­рю, я да­леко не вос­торга­юсь всем, что ви­жу вок­руг се­бя; как ли­тера­тор — я раз­дра­жён, как че­ловек с пред­рассуд­ка­ми — я ос­кор­блён, — но кля­нусь честью, что ни за что на све­те я не хо­тел бы пе­реме­нить оте­чес­тво или иметь дру­гую ис­то­рию, кро­ме ис­то­рии на­ших пред­ков, та­кой, ка­кой нам Бог её дал". В зак­лю­чение Пуш­кин пи­шет: "Пос­по­рив с ва­ми, я дол­жен вам ска­зать, что мно­гое в ва­шем пос­ла­нии глу­боко вер­но. Дей­стви­тель­но, нуж­но соз­нать­ся, что на­ша об­щес­твен­ная жизнь — грус­тная вещь. Что это от­сутс­твие об­щес­твен­но­го мне­ния, это рав­но­душие ко вся­кому дол­гу, спра­вед­ли­вос­ти и ис­ти­не, это ци­нич­ное през­ре­ние к че­лове­чес­кой мыс­ли и дос­то­инс­тву — по­ис­ти­не мо­гут при­вес­ти в от­ча­яние. Вы хо­рошо сде­лали, что ска­зали это гром­ко. Но бо­юсь, как бы ва­ши ис­то­ричес­кие воз­зре­ния вам не пов­ре­дили…" (ори­гинал на франц.).

Пе­тер­бург. Пуш­кин при­об­ре­та­ет у Бел­ли­зара от­дель­ные но­мера "Revue Rétrospective" <Ис­то­ричес­ко­го обоз­ре­ния> за 1834—1836 гг.

Пе­тер­бург. Пуш­кин – на праз­дно­вании 25-ле­тия Ли­цея (на Ека­тери­нин­ском ка­нале, на квар­ти­ре М.Л. Яков­ле­ва). При­сутс­тву­ют: П. Юдин, П. Мя­со­едов, П. Гре­вениц, М. Яков­лев, А. Мар­ты­нов, М. Корф, А. Пуш­кин, А. Ил­ли­чев­ский, С. Ко­мов­ский, Ф. Сте­вен, К. Дан­зас. "Про­токол" на­писан до 5-го пун­кта вклю­читель­но Пуш­ки­ным, с пун­кта 6-го — Яков­ле­вым.

Михаил Лукич Яковлев в юности

Яков­лев при­писы­ва­ет к "про­токо­лу": "Пуш­кин на­чал чи­тать сти­хи на 25-ти­летие Ли­цея, но всех сти­хов не при­пом­нил и кро­ме то­го отоз­вался, что он их не до­кон­чил, но обе­щал до­кон­чить, спи­сать и при­об­щить в ори­гина­ле к се­год­няшне­му про­токо­лу". Соб­ра­лись все в по­лови­не пя­того, ра­зош­лись в по­лови­не де­сято­го.

Пе­тер­бург. Гек­керн, вы­пол­няя по­руче­ние Дан­те­са, не до­бив­ше­гося сво­ей це­ли при подс­тро­ен­ном И. По­лети­кой "сви­дании" с На­таль­ей Ни­кола­ев­ной , шан­та­жиру­ет же­ну Пуш­ки­на, на­шеп­ты­вая ей "по всем уг­лам" о "люб­ви" сво­его "сы­на" (пря­чуще­гося под пред­ло­гом бо­лез­ни у се­бя до­ма) и да­же пред­ла­гая ей бе­жать из Рос­сии "под дип­ло­мати­чес­кой эги­дой". По­лучив от На­тальи Ни­кола­ев­ны от­пор, Гек­керн на­чина­ет уг­ро­жать ей местью.

Вар­ша­ва. П.Б. Коз­лов­ский в пись­ме к П.А. Вя­зем­ско­му нес­коль­ко раз упо­мина­ет Пуш­ки­на: "Что де­ла­ет Алек­сандр Сер­ге­евич? Я о нём ду­маю го­раз­до боль­ше, не­жели о гра­ните Ан­глий­ской на­береж­ной. Этот че­ловек был рож­дён на сла­ву и прос­ве­щение сво­их со­оте­чес­твен­ни­ков".

https://pushkinskij-dom.livejournal.com/414104.html