Как могут те люди, кто не я, терпеть собственное существованье?

Вряд ли найдется кто-то, готовый утверждать, что роман, имеющий источником комикс, можно счесть за литературу. Сказанное никоим образом не умаляет достоинств графических романов, все более уверенно входящих в книжное пространство и расширяющих читательскую аудиторию не менее успешно, чем аудиокниги. Лучшие образцы жанра, как "Блэксед", к примеру, сочетают серьезную литературную основу с ярким художественным воплощением, динамизмом, драматургией, особой эргономикой текста: максимум смысла в минимуме слов.

Теперь не о том, но о попытках сделать комикс большим, чем в нем изначально заложено. В том смысле, что и Голливуду, с его немыслимыми возможностями крайне редко удается изваять что-то вразумительное из комиксов, как сценарной основы фильма. Даже когда на создателей работают лучшие сценаристы, декораторы, костюмеры, гримеры, мастера спецэффектов, любимые актеры - наконец, удачные попытки можно пересчитать по пальцам одной руки.

Эта преамбула за тем, чтобы уточнить: "Трилогия лорда Хоррора" вышла из комиксов об этом персонаже, выпускавшихся издательством "Savoy Books", о котором стоит сказать несколько слов отдельно. Резко андеграундное и сильно тяготеющее к хардкору, было основано в 1976 совместно нашим автором и Майклом Баттервортом. Вкладом первого стало по преимуществу творчество, к тому времени он уже был инди-издателем комиксов собственного сочинения, второй вошел в предприятие деньгами.

В 1979 Савой почти стал первым издателем Уильяма Берроуза, помешало то, что офис и магазины издательства были обысканы, большая часть печатной продукции изъята как непристойная, предприятие разорилось, а Дэвид Бриттон попал на двадцать восемь дней в тюрьму. Берроуз, продолжателем традиций чьего "Голого завтрака" можно по праву счесть лорда Хоррора (вторым источником и составной частью выступит маркиз де Сад) нашел другого издателя.

Некоторые субстанции не тонут, Бриттон-Баттерворт воскресили издательство, подписав контракт с респектабельным Майклом Муркоком и добавив грампластинки к привычным комиксам с покетбуками. К тому же времени относится первое знакомство публики с лордом Хоррором. Как ни странно, не литературным персонажем, а в виде псевдонима вокалиста, которым выступил, угадайте, кто? Правильно, неутомимый, многообразно одаренный Бриттон.

Прообразом этого персонажа принято считать реальную медиафигуру, радиожурналиста Уильяма Джойса, под именем Лорда Хо-Хо вещавшего в годы войны по берлинскому радио на англоязычную аудиторию и повешенного в сорок шестом как предатель. Есть еще один роман, прототипом героя которого стал этот одиозный персонаж, "Мать тьма" Воннегута Но то справочно, и к тому, что "Мы как раз то, чем хотим казаться. И потому должны серьезно относиться к тому, чем хотим казаться" (Курт Воннегут).

Теперь собственно о трилогии, хотя озаглавить так этот экзерсис было по меньшей мере странно. С тем же успехом он мог быть пенталогией, октологией, додекалогией - по числу эпизодов мыльной оперы о похождениях лорда Хоррора и его присных. Условно первый роман "Лорд Хоррор" знакомит читателя с нестареющим на протяжении уже сорока лет злодеем, чьим смыслом жизни стало ожидание второго пришествия фюрера, а главным развлечением - убийство туземцев (дело где-то в тропиках), которых назначает евреями, за неимением последних.

Хитлер тоже появится, и вот эта вот перестановка начальной литеры много говорит о безоглядной смелости коллектива творцов опуса (включая автора, переводчика, издателя). Вы понимаете, натолкать обсценной лексики в количестве мат на мате едет матом погоняет, самых жестоких описаний актов садизма, и разнузданно порнографических актов совокупления не так страшно, как назвать палача миллионов по имени.

Так вот, у Хитлера в книге занятная особенность, его член удлиняется по принципу носа Пиноккио, с той разницей, что растет Разящая Рука не по причине лжи, а как реакция на отступничество творцов от принципов художественной правды и свободы творчества. А-а-аа, меня сейчас разорвет, кто бы знал, как нелегко выдерживать отстраненный ироничный тон, когда рассказываешь о таком. Но я талантливый и опытный читатель, умеющий наступать на горло собственной песне. Хотя бы даже это было сложнее, чем персонажу наступить на горло своему неразлучному (в буквальном смысле) дружку с собственной головой, достигшему к началу повествования размеров, описываемых стишком: "восемь раз вокруг ноги, через шею в сапоги".

Второй том Motherfuckers: The Auschwitz of Oz, переводное название не ставлю, чтобы избегнуть отправки рецензии в неформат-антимат (на LL с этим строго) рассказывает о двух слугах Хоррора - разделенных доктором Менгеле в Освенциме сиамских близнецах Менге и Экере. Главным образом о монструозном Менге, насаждающем в Англии холокост евреев и темнокожих. И нет, в выражениях никто не стесняется, а любая из расистских шуточек, коих здесь сотни, будучи произнесена вслух на американской улице осенью прошлого года, вполне могла послужить триггером к линчеванию шутника.

Вторая часть "О.уенцев из Освенцима" приключения маленького автомобильчика, в котором англоязычный читатель наверняка опознает персонажа какой-то из детских сказок, в Аушвице, Дахау, Собиборе. Неодушевленному, ему не страшно ни пребывание в газовой камере, ни столкновение с лагерными надсмотрщиками. Он проходит через это как нож сквозь воду, не сочувствуя и не возмущаясь, лишь время от времени влюбляясь мимолетно в обреченных еврейских принцесс. Хотя по сравнению с паровозом Чарли Чу-чу (в составе вагоны с Циклоном В) и мерседесом Мистера Жаба из "Ветра в ивах", с которыми его сталкивает странствие, автомобильчик Херби просто ангелочек.

Завершающая часть "Крещены кровию мильонов" являет собой сомнительный апофеоз, имея в виду, что апофеозом тут может служить любое произвольно взятое место, в котором герои совокупляются млекопитающими, ракообразными, насекомыми, Сильвией Плат и Людвигом Витгенштейном, а с неба пылающими ангелами падают евреи. Очень зрелищно.

Резюмируя. Чудовищно с точки зрения морально-этических норм и весьма сомнительно в части литературных достоинств. Садизм, порнография, извращения всех сортов, оголтелый расизм, каннибализм и копрофагия - все мимикрирует под антифашистское высказывание, которым ни в малейшей мере не является.

Не дадим
буржуазным сынкам
по Донбассам
контру вить!
Чрез вуз
от сохи,
от станка
мозговитым
спецом
выдь!
Маяковский

У современной русской литературы есть, по меньшей мере, одна прекрасная историческая книга, рассказывающая не о герое или событии, но о месте, архитектурном объекте, обладающем определенной собственной энергетикой и аккумулирующем энергетические вибрации связанных с ним людей - "Дом Правительства" Юрия Слезкина.

Теперь есть не одна, и вторая тоже замечательно интересна. В центре внимания документального романа-мозаики "Двинулись земли низы" МГА, Московская горная академия, из которой после вырастет МИСиС (Московский институт стали и сплавов), а еще позже, в наше время, конгломерат ВУЗов НИТУ МИСиС, объединяющий девять институтов.

Но это все будет сильно потом. Действие первого тома книги Вадима Нестерова охватывает двадцатые, которые в нашей истории были не менее ревущими, чем за океаном, хотя и совсем в ином смысле. Несколько слов об авторе.

Его: историка, писателя, журналиста я впервые узнала несколько лет назад в ипостаси автора прелестного юмористического фэнтези (вот убей - не могу заставить себя произнести это слово в женском роде, все равно как "кофе" в среднем, хотя согласно последним веяниям надо именно фэнтези - она, ну да ладно) "В бой идут" под именем Сергей Волчок.

"Двинулись земли низы" сочинение совсем иного рода, ни малейшей легкомысленности, факты и ничего, кроме фактов. Колоссальная работа с архивами и весьма внушительный библиографический список источников. Множество фотографий, разнообразящих несколько суховатое академичное чтение (не упрек автору, документальный роман не предполагает бойкости и словесных игр, на которые он большой мастер - noblesse oblige).

Итак о чем? Смею предположить, опираясь на немалый читательский опыт, что изначально планировалась книга о пятерке выпускников первого призыва МГА (тут не оговорилась, первый поток студентов Академии вступил в стены альма матер не по особой любви к горному делу, стали или сплавам, но по направлению партии). По сегодняшним меркам вчерашние мальчишки, они к двадцати одному были из стальной когорты ветеранов, прошедших фронты Гражданской и отправленных закрывать очередной прорыв - кадровый.

То есть, в начале планировался рассказ о выпускниках Академии, каждый из которых достиг впоследствии невероятных карьерных высот в самых разных, большей частью не связанных с профильной специальностью, областях, самым знаменитым из которых стал Александр Фадеев (да-да,тот, который "Разгром", мое поколение вспомнит, как этой мутью нас мучили на уроках литературы).

Но так было сначала, а потом повествование сказало повествователю: "Нет, так не пойдет, взялся за гуж - не говори, что недюж. Начал рассказывать о Московской горной академии, так уж расскажи все". И что ему оставалось делать? Правильно, только подчиниться, подозреваю, что вот этот самый импульс, ведущий творца не во исполнение заказа и не в преддверии грядущей платы (славы, признания, подставьте нужное) - именно он и есть трепет крыл Музы, слетевшей к автору, а от такой гостьи походя не отмахиваются.

И правильно сделал, что не отмахнулся. Из предполагавшейся камерной истории вырос масштабный рассказ об учебном заведении, об отрасли, о стране, о времени, о людях. Среди которых герои и подлецы, подвижники и циничные приспособленцы, подлинные ученые и потешные академики, вроде Лысенко в агротехнике, успевшие нанести некомпетентностью немалый урон делу.

Нестеров историк, что предполагает априори трепетное отношение к материалу, а журналистские навыки способствуют подаче в идеальном для сегодняшнего, избалованного сетевым форматом, и не приветствующего многабукв подряд, читателя. Книга богато иллюстрирована фотографиями персонажей, архивных документов, зданий, интерьеров. Рассказ о двадцатых лишь открывает историю о том, как низы земли получили возможность учиться, чтобы служить своей стране как квалифицированные специалисты. Будут еще тридцатые и сороковые.

Достань-ка календарь.
Читай не так, как пономарь,
А с чувством, с толком, с расстановкой

Допускаю, что идея сделать книгу из статей, привязанных к календарным датам, могла прийти в голову не одному Быкову, но достойно реализовать ее, одновременно с размахом и изяществом, под силу только избыточному ему. Реалии авторского дня сегодняшнего, успевшие за десять лет, что прошли со времени выхода книги, стать винтажными, подсвечивают встречу очарованием мягкого ретро. Великолепная эрудиция автора и отменный лекторский стиль превращают ее в читательский праздник.

"Календарь. Разговоры о главном" не ограничивается какой-то одной темой, скорее это собрание интересных информативных текстов о культуре в ее многообразии с предпочтением, отдаваемым творцам и артефактам. О литературе; о поэтах, прозаиках и драматургах. О произведениях, ставших культовыми, известных, малоизвестных и совсем забытых. Об ученых и политиках, о кино и режиссерах.

Думаю, это скорее рассчитано на давних быковских поклонников, нежели на неофитов, которые скорее обратятся к художественной прозе Дмитрия Львовича, пожелав свести знакомство с его творчеством, или к модным образцам нон-фикшн, которые у всех на слуху именно сейчас (ряды читателей, верных старой доброй истории, редеют, многие теперь обращаются к научпопу). Тем не менее, "Календарь" замечательный образец просветительской литературы, который составит конкуренцию любой модной новинке, а удовольствия подарит в разы больше.

Рассказать, хотя бы в формате краткого обзора, о более, чем восьми десятках текстов, составляющих книгу, нереально, а дать представление о них хочется, потому объединю статьи кластерами. Самый обширный пласт составят литературоведческие, которые в свою очередь можно разграничить на посвященные персоналиям, от Пушкина до, прости господи, Федора Панферова и Натана Дубовицкого. Вторая группа - о конкретных произведениях: "Сказка о рыбаке и рыбке" удостаивается не меньшего внимания, чем "Тень" Шварца, шолоховский "Тихий дон" и "1984" Оруэлла.

Замечательно интересные рассказы о поэтах, как любимых, которых много могу читать наизусть, так и о тех, с чьим творчеством хотела бы познакомиться ближе, да все не случается. Даже и теперь не уверена, что время и душевные силы на это найдутся, но Слуцкий, Новелла Матвеева, Белла Ахмадуллина теперь ближе мне, а любимая с юности Ахматова понятнее и от того еще более любима. Гран респект автору за Домбровского - люблю его стихи, но равнодушна к читаной лет тридцать назад прозе. После эссе "Цыган" перечитаю "Факультет ненужных вещей" взрослыми глазами.

Замечательная статья об "Острове Крыме", а имея в виду, что написана задолго до присоединения - в какой-то мере и провидческая. Интересная интерпретация "Сказки о рыбаке и рыбке" как метафоры отношений творца и власти. Небесспорная, но так заманчиво для того, чтобы покрутить в голове, мысль о мессианстве Пушкина и Лермонтове, как основателе его церкви, повторившем роковую судьбу. Смешная денбрауниана на русской почве"Код Репина" (вот никак не пойму миллионов поклонников посредственного, по всему, романа).

Возвращаясь к приблизительной типизации. Другую группу, куда менее обширную, составляют статьи об ученых: Менделеев, Сахаров; политиках: Ленин, Победоносцев, Че Гевара, Патрис Лумумба; личностях с несколько скандальной славой, вроде Калиостро или Энди Уорхола. Несколько эссе посвящено кино и режиссерам: с большой любовью о Феллини, уважением о Хичкоке, разочарованием о Никите Михалкове.

И есть еще тексты, не привязанные к личностям. Восхитительно о Дне Победы, очаровательно о трамвае и его роли в русской культуре (метафора России железная дорога и паровоз, но то для масштабных явлений, в узком повседневном смысле, эта роль переходит к трамваю, также едущему по рельсам); горько-иронично о Дне рыбака, совмещенном с Днем почты.

Быков хорош всегда, даже чрезмерный (на взгляд книжного червя) интерес к политике не портит его - поэт в России больше, чем поэт. А для тех, кто понимает толк в аудиокнигах, у сборника есть аудиоверсия, безупречно начитанная Иваном Литвиновым.

– Нет ничего таинственного в женских желаниях. Они хотят всего. В точности как мы. Интереснее другое: чем они удовлетворятся. А еще интереснее то, что зачастую они удовлетворяются мной.

Ему сорок девять, он профессор с постоянным контрактом, занимает должность завкафедрой английской литературы в заштатном университете в Пенсильвании. Счастливо женат, отец двух взрослых дочерей. Старшая живет далеко и хлопот не доставляет, младшая, выйдя замуж и затеяв строить дом по соседству, стала предметом неизбывной головной боли Хэнка.

Ну, потому что стройка - это пылесос, высасывающий все деньги, которые у тебя были, есть и когда-нибудь будут, а Джули с Расселом не самые практичные люди, их доходы нестабильны, родители уже наодалживали им хренову тучу денег, а теперь стройка заморожена, и неизвестно, возобновится ли когда-нибудь. Меж тем, брак малышки Джули трещит по швам. В общем, лучше про это не думать.

Как не стоит лишний раз вспоминать о том, что в юности Уильям Генри Деверо младший был многообещающим молодым писателем, а его первый (единственный до сего времени) роман удостоился хвалебной рецензии Нью-Йоркера. Тогда казалось, что впереди радужная жизнь модного писателя интеллектуала.

И уж точно он превзойдет славой отца, Уильяма Генри Деверо старшего, звезду англоязычного литературоведения, автора множества нон-фикшн бестселлеров, красавца и того еще кобеля, который бросил их с мамой, чтобы жениться на аспирантке, когда Хэнку было десять. И вот теперь, постаревшее женолюбивое светило возвращается. Но об этом тоже лучше не думать.

А о чем тогда думать? О пугающей перспективе сокращения ассигнований, чреватых увольнениями и о том, что большинство коллег уверено - он, как заведующий кафедрой, уже готовит списки наименее ценных сотрудников? И не объяснишь этим взрослым образованным людям, что страсти по секвестированию бюджета начинаются всякий год в апреле, к ноябрю благополучно рассасываясь - у академического образования мощное лобби. Ну, разве что расходы на ксерокопирование урежут.

В общем, обычная жизнь обычного, не слишком успешного неглупого порядочного мужика, миновавшего пору самого расцвета сил, но еще не на пороге старости и без особых проблем со здоровьем. Кто бы мог подумать, что недельная поездка жены к отцу послужит триггером к цепи событий абсурдных, гротескных. отчасти идиотических, в ходе которых герой познает все прелести полной жизни по О.Генри ("Тот не жил полной жизнью, кто не знал бедности, любви и войны").

Cейчас я скажу неудобную для поклонницы Ричарда Руссо вещь - это довольно посредственная книга. После "Эмпайр Фоллз" , в который влюбилась два года назад, прочла That Old Cape Magic. Жаль, что "Фантом Пресс" выбрал винтажный, роман двадцатилетней давности с гусаком и накладным носом, когда у Руссо есть совсем свежая фееричная "Кейп-магия", доказывающая, что в шестьдесят девять хороший писатель может творить лучше, чем в сорок семь.

Дело в том, что у этих романов еще и много точек соприкосновения. Снова детство в семье двух профессоров: блистательного отца и куда менее заметной мамы, мирящейся с бесконечными амурными похождениями супруга, который в конце концов уходит, бросив семью, к юной аспирантке. Он и ей станет бесконечно изменять, а сын, выросши, сделает все, чтобы не быть похожим на папу, но в чем-то неминуемо его отзеркалит, а любимая жена бросит его после двадцати лет брака, сказав, что все эти годы была с ним глубоко несчастна.

Все на фоне реальных проблем не слишком успешного преподавателя колледжа, в прошлом небезызвестного сценариста, ныне вышедшего в тираж, который оставил жене дом, барахтается в кредитах, чтобы оплатить достойную свадьбу дочери - проблем куда более близких дню сегодняшнему и понятных российскому читателю, чем надуманные переживания с дурацким гусаком.

Жаль, но "Непосредственный человек" скорее мимо, в сравнении с That Old Cape Magic он лишь бледное подобие. Тем более обидно, что Ричард Руссо являет собой редчайший образец творца, чей дар крепнет с возрастом и русскоязычный читатель мог бы познакомиться с действительно сильной яркой мощной книгой уровня "Эмпайр Фоллз"

Раскрывают ли понятия Суперэго и Ид глубинную самость точнее, чем Аполлон и Дионис? Поэтическое сгущение наших черт в личности богов, демонов и чудовищ держать в голове проще, чем научные абстракции.

"Арго. Разве путь твой ближе, чем дорога млечная? Арго, о каких печалях плачет нимфа встречная?" Вы помните, вы все, конечно помните. Как они плыли в Колхиду за Золотым руном (из фильма), как Ясон швыряет в распаханную землю драконьи зубы, а красавица Медея во всем ему помогает (это уже из мультика).

Того. как Медея, чтобы замедлить погоню, отряженную отцом, Ээтом, перережет горло младшему братишке, который последовал за ней и Ясоном на Арго, а потом швырнет голову в море - Царь не продолжит преследования, пока не совершит над телом сына предписанных погребальных обрядов - не покажут. Об этом ты, ужаснувшись, прочтешь много-много позже в "Цирцее" Мадлен Миллер. К острову волшебницы, обращавшей мужчин свиньями, причалит Арго, чтобы племянница могла совершить во владениях тетки очистительные обряды, избежав преследования эриний за братоубийство. Вот же ж! А впрочем, ты поражена не так, как могла бы, не прочти на первом курсе института трагедии Еврипида - чего можно ожидать от этой злыдни, ты узнала еще тогда.

Удивительно, но прошедшие годы сгладили остроту впечатления, и ужас убийства собственных детей из мести неверному супругу, уже не так всеохватен. А кроме того, она ведь была жрицей темной Гекаты, богини колдовства и заклинаний, чуждой эллинского изначально светлого миропонимания. Из сферы личностного восприятия это смещается в архетипическую область темных волн коллективного бессознательного, где и останется до тех пор, пока на твоем жизненном пути не явится кто-то, готовый ради достижения цели прибегнуть к помощи темного колдовства (неважно при этом, насколько современный человек верит во всякое такое). И тогда, безотносительно знакомства с мифом Медеи, ты скажешь себе" Держись-ка от него/нее подальше, дорогуша".

Так работают архетипы коллективного бессознательного, ими от альфы до омеги, пронизано бытие человека, ориентированного на европейскую культурную традицию. А это, как ни крути - весь современный мир. К мощной индийской мифологии, куда более худосочному скандинавскому пантеону (у которого, однако, был Нил Гейман в его звездные годы) мир только начинает поворачиваться, а мифология Черного континента выглядит примерно такой же экзотикой, как докортесова латино- и доколумбова североамериканская, шаманизм народов Севера, японский синтоизм и иже с ними.

Что вовсе не предполагает сколько-нибудь системного знания предмета. Думаю, не ошибусь, сказав, что в головах у всех нас изрядная мифологическая окрошка из которой выныривают яркие кусочки: Ясон кидает камень в гущу спартов. Геракл повергает Немейского льва и Лернийскую гидру. Персей поражает Горгону медузу, глядясь в щит, как в зеркало, а после обращает в камень морское чудище, явившееся пожрать Андромеду. Орфей оглядывается, выводя из аида Эвридику. Икар взлетает слишком высоко и солнце расплавляет воск, которым скреплены крылья. Тесея выводит из лабиринта путеводная нить Ариадны.

Эдип убивает отца и женится на матери (о, славный, умный, глубоко порядочный Эдип, променявший царские почести на жизнь бродяги, чтобы избежать предреченного оракулом преступления, но обреченный стараниями дедушки Фрейда стать ужасом мужчин XX века). Стивен Фрай, с уважительной нежностью, юмором и тактом, помогает навести порядок в захламленных кладовых твоего сознания, разложить по полочкам и раздать сестрам по серьгам. Впрочем, сестра здесь всего одна, девочка охотница Атланта, которая, как все полубоги, будет названа героем, (а не героиней, к примеру, никакой дискриминации - традиция). Остальные все как-то мальчики. Любимец автора Геракл, совершающий свои двенадцать подвигов

Не из спортивного интереса и любви к геройству, а за тем, чтобы отмолить страшный грех убийства жены Мегары и двух сыновей - в мороке, насланном Герой, ненавидящей мужниных бастардов, они привиделись ему демонами и драконом. Далан, наш Геракл, герой без страха и упрека? Вот как-то так, дети, нет борьбы добра со злом, есть сложное сплетение обстоятельств, судеб, страстей. И этому тоже учат греческие мифы: было бы легче ориентироваться, случись миру состоять из черного и белого, но он весь из полутонов и оттенков.

А еще в мифах, пересказанных Стивеном Фраем наглядна разница между подходом к решению проблем героя силача, неглупого, но не обладающего изворотливым умом - и подобными же задачами, с которыми сталкивается изощренный ум. Да, я теперь о сопоставлении Геракла и Тесея. И четко видна грань, разделяющая бескорыстной служение и эгоистичную самовлюбленность, а отчего, думаете, Беллерофонт вовсе не так известен, как его кузены?

И, конечно, лапушка Эдип, за одну только его апологию просвещенному читателю имеет смысл быть благодарным рассказчику. А нам, в русскоязычном пространстве, стоит помнить, кто подарил радость знакомства с этими чудесными сказками, Шаши Мартынова недаром дважды лауреат премии Норы Галь - везде хороша, а здесь просто восхитительна.

Миф способен быть своего рода человеческой алгеброй, какая упрощает нам взаимодействие с истинами о нас самих.