На самом деле, я Рози,
Я Рози настоящая.
Советую запомнить это.
Со мною шутки плохи.

Она в моей топовой тройке кинговых романов, которая выглядит, как: "Талисман", "Мареновая Роза", "Колдун и Кристалл". Именно под этим заглавием, с репродукцией Дали на обложке и в переводе Олега Рудавина. Говорю об этом, потому что как-то случилось, что мою зачитали (слово из старых времен, нынче уже надо объяснять: это когда у тебя брали книгу почитать, да так и не возвращали, а ты не могла вспомнить, кому давала или по деликатности стеснялась стребовать).

Так вот, мою зачитали, а хотелось вернуться, купила "Розу Марену" не то в Сарновском, не то в Покидаевском переводе и то была совсем другая книга, может и не хуже, но не та, не смогла читать, пока не нашла в букинисте точь такую, как прежняя моя. Было важно иметь этот роман и время от времени перечитывать его.

Ничего личного, о самоотождествлении с героиней в части чудовищного брака не может идти и речи. Не скажу того же о картине. Понимаете, о чем я: сначала ты бежишь из мучительных, неправильных, не своих отношений. Куда угодно, неважно куда. Но потом, оставив их позади и зализав раны, нужно найти, к чему стремиться: вот река и женщина на холме, она горда, сильна, независима, она держит свою жизнь в своих руках и никому не позволит дурно с собой обращаться - буду как она!

Дальнейшие события, впрочем, покажут, что гордость, независимость и умение самостоятельно распоряжаться своей жизнью вовсе не так обаятельны в непосредственном общении, как при взгляде издалека. А носители этих качеств могут быть не менее опасными, чем давно знакомый психопат и садист. Но в одном ты не ошибалась: шагнув сюда, попадаешь в иной мир, пусть глубоко чуждый, неуютный, полный опасностей, но в тот, где платят. И за выполненную с риском для жизни тяжелую работу, эта опасная женщина заплатит тебе.

Вопрос, снесешь ли плату? Стивен Кинг оттого и гениален, что не просто блестящий рассказчик, умеющий напугать, растрогать, насмешить (нечасто,но случается); не только создатель безупречно прописанных миров и героев, которым безусловно веришь. Даже не тем, что посвятил лиру заботе о малых мира сего, кто сам за себя сказать не умеет, и добился серьезных изменений в отношении общества к домашнему насилию, защиты и социальных гарантий для них.

Кинг удивительно хорош со временем, предусматривая развитие событий в перспективе. Он никогда не бросает героев наедине с открытым финалом, даже просто с хэппи-эндом, непременно рассказывая, как произошедшее отразятся на дальнейшей жизни. Модная нынче тема травмы, в его романах была естественной прежде всякой актуальности. Ты попробовала быть жестокой однажды, дала демонам ярости войти в себя Будь готова, к тому, что избавиться от них будет не так просто, а контролировать собственную склонность к агрессии станет все труднее.

Так а о чем все-таки книга? Ну, в двух словах, молодая женщина, вышедшая замуж совсем юной, а вскоре потерявшая в результате аварии всю семью, остается наедине с мужем, садистом и психопатом. Заперев ее на роли домохозяйки и ограничив все контакты с миром, он полностью подавляет ее волю, избивая за малейшую провинность - за то, что сам считает провинностью. Одновременно внушая, что все полицейские братья, кто осмелится пойти против одного из них, будет жестоко наказан (он офицер полиции, знаете ли).

Кошмар этого брака продолжается четырнадцать лет. Пока одна единственная капля крови на наволочке - у нее иногда идет носом кровь от постоянных побоев и весь комплект белья нужно тотчас переменить, потому что если Норман увидит кровь, он изобьет ее, и если поменять только наволочку - он изобьет ее за лень и нерадивость. А чистого комплекта, как на грех, нет. И тогда она думает: что, если в следующий раз или через неделю, через месяц, год, он ударит недостаточно сильно, чтобы убить, но достаточно - чтобы покалечить. И Рози встает, и уходит, прихватив кредитную карточку мужа, с которой снимет только триста долларов, на автобусный билет в далекий город, где у нее никого нет.

Она встретит там людей, которые дадут на первое время приют и помогут с работой. А зайдя в ломбард, чтобы заложить обручальное кольцо (с бриллиантом, стоимостью почти как бьюик - так говорил Норман, оказавшееся дешевеньким дутышем с фианитом. Кто бы сомневался!) Зайдя в ломбард, меняет символ своего несчастного брака на картину, которая словно бы позвала ее. На картине, спиной к зрителю, женщина в алой (мареновой) тоге с белой косой, сильная, гордая и независимая.

А дальше все начнется. Потрясающая книга. и да, в ней было первое упоминание об аудиокнигах, с которым я вообще встретилась в жизни, еще не зная, что спустя четверть века, они станут более привычной реалией моей жизни, чем бумажные.

А ведь и правда, хорошо было бы встретить чистую доброту! Круглую со всех сторон и не испакощенную грехами предыдущей жизни.

Есть писатели, как Алексей Иванов, настолько разные с каждой новой книгой: тема, язык, форма - что трудно бывает поверить, все они написаны одним автором. Есть, напротив, такие, кто словно бы раз за разом пишет одну книгу. Третий роман Гузели Яхиной - это снова Поволжье, двадцатые, голод, раскулачивание, полная опасностей дорога, сиротство и несвятые святые, спасающие тех, кого еще можно спасти.

Снова добро с кулаками и переосмысление коллективной травмы с позиций всех участников - всякий со своей правдой; с опытом горя, причиненного им и причиненного ему. Новая попытка осознания событий вековой давности с даруемой дистанцией сложностью и полнотой, без ошельмовывания одних и вознесения других.

И новый виток абьюза. На сей раз не на этапе премьеры сериала, получения крупной литературной премии или хотя бы выдвижения на нее. Даже не тогда, когда роман уже всеми прочитан. Инициированной обвинением в высшей степени абсурдным. С комментариями, авторов которых порой трудно заподозрить в наличии иного мозга, кроме спинного. Ну, то есть, с той же степенью обоснованности Яхину мог бы обвинять в плагиате поэт Николай Клюев, тоже писавший страшные вещи о голоде в Поволжье.

Что же в ней такого, в этой молодой хрупкой женщине, которая последовательно деконструирует страшные страницы нашей истории? "Да это все ради хайпа!" - кто-нибудь скажет. И будет неправ, я вас умоляю, она ж не Ольга Бузова, да и не того рода это популярность, какой желал бы снискать уважающий себя писатель. Чем так злит она стада питекантропов? Молодостью? Хрупкостью? Талантом? Принадлежностью к женскому полу? Непринадлежностью к титульной нации?

Тем, что осмеливается поднимать темы, до сих пор будящие в нас лютый ужас, стыд, чувство вины. Что, проговаривая боль и горечь коллективного бессознательного, пытается примирить нас с прошлым. Не с тем, в котором "революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг", "на горе всем буржуям мировой пожар раздуем" и "комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной".

И не с тем, где "мы живем, под собою не чуя страны", "Затем, что и в смерти блаженной боюсь забыть громыхание черных марусь, забыть, как постылая хлопала дверь, и выла старуха, как раненый зверь" и "цветик мой дитячий, над тобой поплачет темень да трезор".

Но с тем, "что, когда положат на весы всех тех, кто не дожили, не допели, в тайге ходили, чёрный камень ели, и с храпом задыхались, как часы. а что, когда положат на весы Орлиный взор, геройские усы и звёзды на фельдмаршальской шинели? Усы, усы, вы что-то проглядели, Вы что-то недопоняли, усы!" и "только я, став слепым и горбатым, отпущу всем уродством своим, тем, кто молча стоит с автоматом над поруганным детством твоим."

А еще тем, что написала на эту тему вестерн, точнее - истерн (у нас - на восток). С набором свойств присущих лучшим образцам жанра: интересный, яркий, захватывающий, страшный, в меру сентиментальный (не "Ночевала тучка золотая" Приставкина на близкую тему, над которой я рыдала, помню, до полной утраты красы). С героями, в которых влюбляешься и хочешь им подражать. С немыслимыми приключениями и неожиданными поворотами сюжета.

По ходу действия раскрывая тайны, которых прежняя наша литература не касалась. Да. я про ссыпной пункт. То есть, всякий, наверняка, думал о том, куда девалось экспроприированное продотрядами добро, ведь куда-то это все направлялось, где-то складировалось. Но ничего более-менее внятного на эту тему не говорила ни она из читаных раньше книг. Здесь ответ будет, в непосредственной близости описания вымирающих с голода деревень, и Гузель Яхина рисует эту сцену с присущими ей тактом и деликатностью, без надрывно-кликушеских интонаций. Так было. Просто так было.

Мы здесь не за тем, чтобы вперить гневный взор и направить перст указующий. Не для новых плясок на костях. Мы за тем, чтобы спасти, накормить, обогреть - дать будущее детям, которые иначе погибнут. Знаете, ведь у нас, при всей изобильности советской литературы, освещавшей послереволюционные годы, очень мало обращений к теме беспризорничества.

Только и вспоминается, что "Ташкент - город хлебный" Неверова, "Республика ШКИД" Белых, Пантелеева, да "Флаги на башнях" Антона Семеновича Макаренко и это всюду причесанное, приведенное к некоему общему подцензурному знаменателю, социальное явление. Помню, как меня наотмашь хлестануло "Переводчиком" (The Translator) Джона Краули, который обращается к этой теме с присущим ему умением спокойно говорить о страшном. Я лишь тогда осознала, насколько и теперь равнодушно наше общество к страданиям самых бесправных своих членов.

Яхина имеет мужество обратиться к этой неявно табуированной теме, бестрепетно касаясь того страшного, с чем приходилось сталкиваться детям: болезни - не в последнюю очередь венерические, ранние беременности, волчьи законы внутри стай, сексуальная эксплуатация всех форм. Это тоже не может не вызывать негодования "блюстителей нравственности", которые не читали (и вряд ли прочтут), но на всякий случай заранее осуждают. Да и черт с ними. Жизнь расставит все по местам, а "Эшелон на Самарканд" отличная книга.

Добрым быть —это не слезы лить над бедными лежачими! А погрузить их в вагон — голыми, без еды — и отправиться в Туркестан! Добрым быть — это молока им в пути добыть и мяса! И довезти до Самарканда.

- Сигисмундс, ми йедем Крэмл когда?
- Никогда, - сказал Сигизмунд.
- Патамутто? - строго спросила Лантхильда.
- Патамутто мы живем в другом городе. - Подумав, Сигизмунд добавил: - Лантхильд живет в Петербурге. В Петербурге нет Кремля. И слава Богу!

Время действия - конец девяностых, с четвертьвековой дистанции вполне себе ретро, место - город на Неве. Мелкий предприниматель Сигизмунд Борисович Морж, внезапно обнаруживает девицу в гараже возле дома, где держит старенький жигуленок. Девка более, чем странная, одета не по погоде в какое-то домотканное тряпье, грязна до последней степени и лопочет на непонятном языке.

Поначалу герой принимает ее за хиппи, наркоманку, бомжиху и собирается сдать с рук на руки участковому, но, приволокши домой, видит украшение - золотой полумесяц, эдак на полкило, подвешенный за простой потертый кожаный ремешок. К тому же, гостья поневоле, похоже, не умеет пользоваться туалетом, пугается бегущей из крана воды в ванной, завшивленна.

И, вместо того, чтобы сделать вывод, к которому мы с вами пришли мгновенно - девушку забросило из прошлого, Морж принимается множить сущности: она любовница преступного босса-извращенца, который держал девку буквально в черном теле, вытравив из нее все человеческое, но повесил ей на шею небольшое состояние.

И нет, он не выглядит на этом основании в наших глазах скудоумным, потому что каждый знает, что при всей приятности отвлеченных рассуждений на темы сверхъестественного, столкнуться с ним в своей жизни - упаси, боже. Если есть возможность смотреть и не видеть чего-то в упор, абсолютное большинство предпочтет ею воспользоваться.

Время, однако, идет, а отмытая и приодетая в цивильное, девка оказывается вовсе не так страшна, и главное, ее присутствие в жизни тараканоморца (его микробизнес инсектицидного свойства) Сигизмунда, придает ей, этой жизни сути, тепла и света. Которых сильно поубыло в последнее время, когда развелся, в придачу к свободе получив осознание фиаско семейной жизни, когда возраст Христа, а ничего значимого не достиг.

Когда ясно, что хорошее, что было в Союзе: стабильность, чувство защищенности от житейских штормов, право на законный оплачиваемый отпуск раз в году и возможность съездить в этот отпуск на курорт - ушло безвозвратно, а хозяином нового времени стать не сумел, да уже и не сумеешь. Не ездить тебе на мерине, не носить на работу костюма от Армани, не обедать в ресторане с вышколенными официантами и пятью переменами блюд.

Но с появлением в его жизни этой вахлачки, которую продолжает считать полуидиоткой, а красивой и вовсе не считает (по зрелом размышлении, пришел к выводу, что она бывшая пленница какого-то таежного тупика, вроде Агафьи Лыковой) - с ее появлением в нем проснулось желание заботиться о другом человеческом существе. Оберегать, защищать, учить, лечить. Такой, своего рода материнский инстинкт, подстегиваемый беспомощностью гостьи при отсутствии у нее выраженных дефектов.

И, знаете, я попробовала читать продолжение, которое многое объясняет, в частности появление Лантхильд; которое разворачивает конспирологическую теорию сталинских экспериментов, сопоставимых с деятельностью Аненербе; которое усложняет композицию книги, превращая ее из камерной истории на двоих в многофигурный авантюрный роман - да и бросила, чтобы не разочаровываться.

Потому что обаяние "Анахрона" именно в этой недосказанности, неопределенности мистического, в сочетании с абсолютной правдой жизни. ну вот явилась откуда-то тролль-дева, взял ее к себе, полюбил, потерял. И ни один из героев не делает бешеных лингвистических успехов, довольствуясь для общения "твоя-моя-понимай" при поддержке мимики и пантомимики (еще пиктограмм). И кобель у них такой же бестолковый, как в жизни (не как в книжках и кино).

Этому безусловно веришь, узнавая-вспоминая себя в то время и себя в том возрасте. Да, так оно было, да такими были мы. и да, мужья после развода не слишком вспоминали о том, что у них дети, да вообще не вспоминали, в большинстве. То есть, последнее, выпевая осанну книге, правильнее было бы опустить. Но как можно, если в этом немалая доля обаяния романа Хаецкой. Герой, которому безусловно сочувствуешь, регулярно отвечает бывшей жене на напоминания о нуждах сына: "Денег нет".

То есть, убери эту подробность, Сигизмунд куда более четко впишется в образ положительного героя, но и правды, а с ней веры истории, изрядно поубудет. А так, "Анахрон" в моей табели о рангах пример книги о попаданцах, которая литература. В отличие от многих произведений, позиционируемых как боллитра, которые макулатура.

Я частенько был предметом, но никогда – гордости.

Вторая книга пермского писателя Павла Селукова, это снова сборник рассказов. Что можно расценивать, как смелость, во времена, когда твердят о смерти рассказа, а всякий пишущий склонен самовыражаться крупной формой: роман, на худой конец - повесть. Такого рода мегаломания хороша для издателя (стандартный формат) и автора (серьезность, солидность), но довольно неудобна для читателя, который мог бы по одному-двум рассказам составить представление о том, насколько автор ему интересен и хочется ли продолжать знакомство.

В то время, как крупная проза требует иных вложений энергии, времени, внимания, другого уровня читательской дисциплины. Галина Юзефович много говорила в недавнем Манифесте о сегодняшней нехватке читателей в некогда "самой читающей стране мира". У любой проблемы много корней, но нынешняя склонность автора и издателя вливать даже микросодержание в эпический масштаб, вернее способствует оттоку потенциально читающих людей к интернет-статьям, чаще всего сопоставимых размером с рассказом.

То есть, понимаете, потребность в коротких жизненных (или наоборот - максимально удаленных от обыденности) историях, имеющих зачин, основное действие и развязку, лучше в неожиданном, панчлайновом стиле - она никуда не делась. Но законодатели литературной моды отчего-то решили, что читателя надобно пичкать нетленкой в количествах, несовместимых с жизнью. Стоит ли удивляться, что многие ушли в чтение интернет-постов и статей?

Селуков пишет рассказы и со вторым сборником снова в точку. В том смысле. что незамеченным не проходит. В отличие от первой книги "Добыть Тарковского" персонажами которого были люмпены, словно бы законсервированные в лихих девяностых, в новом отчетливо звучит современность, хотя герои, по-прежнему, в большинстве сильно не от мира сего.

Рассказы можно условно разделить на три группы: 1. оммаж Андрею Платонову; 2. современность в гротескно-абсурдистском ключе, эти часто очень смешные; 3. дистопическая фантастика с сильным социальным подтекстом на тему ближайшего будущего.

Рассказы отчетливо платоновского звучания: от "Мальчика" до "В Архангельск к девочке-собаке" отмечены некоторой остраненностью с неяркой, но выраженной инверсивностью, характерной для платоновской прозы проспавших счастье и преодолевающих жизнь, с ее одновременной богооставленностью, богоискательством и пребыванием в Боге.

Во вторую группу, хотя, стоит помнить, что любое деление достаточно условно, я поместила бы "Игру в куклы", "Усыпить Банди", вообще, основной пласт рассказов сборника. И могу сказать, что они хороши, а с некоторыми я очень смеялась, "Слесари" и "Поэтический разбой" - прямо чудо.

Третья, фантастическая часть, включающая такие вещи, как "Бессмертный Пол и проклятые воронки", "2057 год, Пермь. Кински", "Хрустящего человека", титульный рассказ, "Как я был Анной" - достаточно оригинальна. Во всяком случае, многообразие бед и несчастий, обрушенных автором на наши головы в ближайшем будущем, позволяет восхищаться его изобретательностью и надеяться, что все это только в рассказах и останется.

Но я вообще считаю, что дистопическая литература приносит больше пользы, чем принято думать. Вот подсуетились же мировые правительства с вирусом, вместо того, чтобы привычно, в былом стиле, замалчивать проблему и пытаться решать ее локальными действиями (часто переходящими в драконовские меры). Да, со многим перегнули палку, но есть ситуации, в которых лучше перебдеть, и то был первый такого рода катаклизм. Потому - пусть будет.

Есть аудиокнига в несколько брутальном исполнении Ильи Дементьева, которое хорошо сочетается с тематикой и стилем селуковской прозы, читает он энергично, в хорошем темпе

Тут же "Лилия Сарона"
(Говорю я про Арона)
Охраняем фило-софьей,
Посвятил немного слов ей,

"Он спал с Блоком" - озаглавив так, в сенсационном стиле желтой прессы, рецензию на "Литературный архипелаг", я могла бы привлечь к ней больше внимания, чем с нейтральным текущим вариантом. Даже не погрешив против истины. Мой герой, на самом деле, провел ночь в феврале девятнадцатого года, когда, после демонстрации эсэров, были арестованы многие видные представители интеллигенции, на одних нарах с Александром Блоком. Спасаясь от холода, они вдвоем приютились под огромной, с чужого плеча, беличьей шубой Штейнберга.

Блоку, который был ближе к стене, приходилось уничтожать клопов, проложивших дорожки по белой отштукатуренной стене сверху по направлению к нашей койке. Он недаром года два был на фронте помощником санитара и знал, что нельзя бороться со зловредными насекомыми иначе, как террором.

Не думаю, чтобы имя Аарона Захаровича Штейнберга было известно сегодня многим, включая знатоков Серебряного века, а между тем, в истории этого периода расцвета русской культуры он был заметной фигурой.

Произвел большое впечатление на Брюсова, по протекции которого вошел в круг знаменитых литераторов того времени - молодой выпускник Гейдельберского университета, философ, поэт и специалист по международному праву, стал ведущим рубрики "Философское движение" в журнале "Русская Мысль" выходившем под редакцией Валерия Яковлевича.

Был близок с Ивановым-Разумником (о котором я впервые узнала из этой книги, а меж тем, он являл собой весьма интересную персону). Очень дружен с Андреем Белым. Успешно отражал антисемитские выпады Петрова-Водкина. Водил знакомство с Николаем Клюевым, Маяковским, Есениным. Ремизовым. Сотрудничал с Мережковским и Гиппиус.

Был вхож к Луначарскому и просил заступничества для арестованных у Горького, многих таким образом удалось спасти. Не Гумилева, о казни которого узнал из информационного листка, какие расклеивали в то время на афишных тумбах.

Николай Степанович должен был выступить с докладом на Всемирном философском конгрессе, организацией которого тогда занимался Штейнберг. Разумеется, после этого известия мысль о Конгрессе стала даже не утопической, но абсурдной. Подготовку к нему пришлось свернуть, спешно развернув подготовку к эмиграции, пока она еще была возможна.

Из сказанного может создаться неверное впечатление, что Штейнберг был таким попутчиком, эпигоном без выраженных талантов, какие всегда сопровождают творческий процесс, в большей степени клакеры, чем равноправные участники. Но нет, поспешу разуверить вас. Дело в том, что при достаточной освещенности литературной и театральной сторон Серебряного века, мы практически ничего не знаем о развитии и движении философской мысли того периода.

А между тем, на протяжении пяти лет, с 1919 по 1924 у нас была Вольфила - Вольная философская академия (ассоциация у Штейнберга) и это потрясающе интересно. Представляете, сто лет назад, в начале двадцатых прошлого века, в России был проект, предвосхитивший успех оттепельной поэзии Евтушенко и Вознесенского, собиравших огромные залы. Где предметом интереса была даже не поэзия, но философские диспуты и открытые заседания философского общества.

Штейнберг стоял у истоков создания Вольфилы, руководителями которой стали Андрей Белый и Иванов-Разумник, а членами-учредителями выступили Блок, Мейерхольд, Петров-Водкин, Ремизов, Лосский и многие другие видные деятели эпохи. Целью своей Вольфила ставила исследование и пропаганду философских вопросов, осмысление которых необходимо для духовной революции, в стране победившей революции.

Утопично? Ничуть, просвещение не только никогда не бывает лишним, но в итоге даже способно творить чудеса, требуя лишь времени и относительно спокойной обстановки. Ни того, ни другого тогдашние обстоятельства не предоставили, благое начинание свернуто было по причине иных уж нет, а те далече. В сегодняшней России Вольфила возрождается и, наткнувшись на информацию об одноименном фейсбучном сообществе, я подумала, что непременно загляну.

Однако Штейнберг - это не только и не столько философия, не менее матери-истории ценен он возвращением Достоевского в круг классических русских писателей (ученики десятых классов, которых тошнит от петербургского детектива со старушкой, студентом и топором - теперь вы знаете, кого ненавидеть). А если кроме шуток, то канон раннесоветского литературоведения не признавал мрачного, горького, бесконечно рефлексирующего Федора Михайловича с его отчетливо евангельским звучанием сколько-нибудь значительной фигурой отечественной литературы.

Штейнберг был одним из первых достовсковедов, вернувших писателю статус классика и столпа культуры. сделав это с необычайной элегантностью, опираясь на науку, представителем которой был в преимущественно литературной среде Серебряного века. Смотрите, он возвел достоевские искания ни много, ни мало - к философии Платона. Это было мощно, ярко, необычно и очень своевременно.

Интересно, что антисемитизм Достоевского мой герой не то, чтобы оправдывал, но находил ему объяснение в изначальном неприкаянном сиротстве русского человека, выброшенного из ласковых объятий иудаизма, чье благотворное кланово-семейственное влияние невольно ощущает на себе всякий еврей. Достоевский по Штейнбергу предстает отчасти недолюбленным в детстве ребенком, несущим клеймо своей отверженности жизненным стигматом.

К большому сожалению книги "Система свободы Ф. М. Достоевского" и "Достоевский и еврейство" увидели свет уже в эмиграции, в Берлине, в 1923 и 1928 годах соответственно. Но этот период жизни героя выходит за рамки, очерченные "Литературным архипелагом"