Густав Герлинг-Грудзиньский. "Иной мир. Советские записки". |
Густав Герлинг- Грудзиньский (1919-2000)- польский писатель и журналист. В1940 году был арестован во Львове и обвинен в шпионаже, после чего два года провел в Каргопольском лагере в Ерцево (Архангельская область). В книге «Иной мир. Советские записки» автор рассказывает о том, что он пережил в сталинских лагерях. Много мемуаров опубликовано на эту тему, и много мною прочитано, особенно в период гласности и перестройки. Книга эта другая, сложная, интересная. Своеобразная. Автор дает обобщенную картину жизни, хотя описывает и конкретных людей, с которыми сталкивала его судьба. Вот эта обобщенность и интересна.
Сам он выжил, так как смог устроится грузчиком на разгрузку продуктов. Заплатил урке за трудоустройство, а именно урки занимали все ответственные должности, (в том числе вели вечерние добровольные курсы по борьбе с неграмотностью), и выжил. Лесоповала, где никто больше двух лет не мог проработать, он избежал. «Ни один советский заключенный не мог наверняка знать, когда кончится его срок, ведь он помнил тысячи случаев, когда срок продлевали ещё на 10 лет одним росчерком пера особого совещания НКВД в Москве». «Почти никто не считал, сколько ему осталось сидеть, не желая дразнить судьбу».
Свидания разрешены были раз в год, но на практике большинство зэков добивались свидания и три, и пять лет. «Лагерное начальство лишь в самых общих чертах придерживалось получаемых из Москвы инструкций и узурпировало право регулировать частности исполнения на месте». Чтобы разрешили свидания, человек должен был выполнять норму на 100 %. Право получить свидание и приехать в лагерь имел тот, кто мог предъявить безупречное политическое прошлое. Родственник заключенного должен был во время бесед в НКВД доказывать, насколько сильно ослабла его связь с тем, кто в лагере. Накануне свидания зэк ходил в баню, парикмахерскую, ему выдавали на 3 дня чистое и новое белье, он ничего не должен был говорить своему близкому. После свидания с родными зэки были задумчивы и еще более подавлены, чем перед свиданием.
Так же подавлено чувствовали себя те заключенные, которые вернулись из больницы. Автор и участник тех событий хорошо отзывается о медсестрах и о тюремных больницах в целом. «Даже в самых худших лагерях…. больницы были словно исключены из системы советского рабства и сохранили иной, более человеческий статус». Больница была единственным местом в лагере и тюрьме, где на ночь гасили свет. Там было чистое белье, сырые овощи от авитаминоза. Зэки, навещавшие товарищей, терялись и « не отваживались сделать ни шагу дальше, пока их не одобряло приглашение медсестры».
Врачи, инженеры, окончившие срок, тут же получали или новый приговор, или предложение остаться в лагере на неплохо оплачиваемых должностях. Люди соглашались, так как «боялись жить на воле в вечной бдительности, опасаясь слежки друзей».
«Техника советского следствия состоит не столько в установлении истины, сколько в достижении компромиссной договоренности о выборе лжи, по возможности выгодной для обвиняемого».
«Я многократно убеждался, что человек человечен в человеческих условиях и считаю бессмыслицей нашего времени попытки судить его на основании поступков, совершенных им в условиях бесчеловечных», « на меня глядят лица товарищей, шепчущие, - «Говори всю правду, какими мы были, говори, до чего нас довели». «Если есть Бог – пусть безжалостно покарает тех, кто ломает людей голодом».
С началом Отечественной войны жизнь в лагере ухудшилось. Еды стало еще меньше, многие страдали голодным безумием, куриной слепотой, рабочий день удлинился на час и достиг 12 часов. Заключенные думали, - «Кончится ли наша смерть при жизни». Количество бойцов НКВД не уменьшилось, как ожидалось, а увеличилось. 20 заключенных выходили на работу под охраной уже двух конвойных, а не одного, как раньше. Поволжских немцев из конторы перевели на лесоповал (где они пользовались полным уважением остальных зэков, как будущие хозяева страны), бессрочно прекратили освобождение политзаключенных.
Густав прочитал тайком роман Достоевского «Записки из мертвого дома», книга произвела на него сильное впечатление, она оставила «странные разрушительные чары». «Когда нельзя поднять руку на судьбу, потому что это - судьба, остается еще одно - поднять ее на себя».
После пакта Сикорского-Майского и амнистии положение поляков в лагере изменилось. Поляки стали выходить на свободу. Автора не отпускали, он объявил голодовку вместе с несколькими соотечественниками и отказался расписаться в документе, - «Я гражданин союзного государства и не подчинен советским законам». Власть пошла на уступки, но жизнь опухшему от голода Густаву спас врач «поляк с Украины - вопреки инструкции вместо обычной порции хлеба и баланды он сделал нам инъекцию молока. Поэтому мы избежали заворота кишок». Густав доехал до польской армии, последняя дивизия которой формировалась в Казахстане.
«Уже в апреле 1942 года я был в Пахлеви «за пределами страны, в которой можно усомниться в человеке, и в смысле борьбы за то, чтобы ему лучше жилось на Земле». «..Если допустить, что люди в неволе обычно больше склонны помогать друг другу, нежели вредить. Увы, это допущение не оправдывалось в советских лагерях». Автор говорил добрые слова о своих русских товарищах. Накануне праздника, или выходного дня, который бывал очень редко и нерегулярно, когда лагерь достигал своего максимума в выполнении квартального плана, люди были иными. «Я никогда не мог понять, откуда вдруг под этой твердой скорлупой очерствения и взаимной ненависти столько доброты».
Похоже, кто совсем не заслужил доброй оценки у автора, так это историки. Он пишет - «Одышка историков, не поспевающих за переменами официальной историософской ориентации».
Советую прочесть эту книгу.
|
|
"Остров на всю жизнь" Ольга Андреева-Карлайл |
Русские — скитальцы нашей эпохи. Все мы мечтаем вернуться на тот остров, залитый солнцем.
Три Ольги: бабушка, мама, дочь. Первая волна русской эмиграции. Большая шумная, многообразно одаренная семья: две умницы красавицы тетушки с мужьями, двоюродные братья и сестры, мама, папа, родной брат. Бабушка вдова министра сельского хозяйства во Временном правительстве; мама - жена поэта Вадима Андреева; дочь - внучка писателя Леонида Андреева и племянница Даниила Андреева.
Читать мемуары Ольги Андреевой-Карлайл, я стала бы из-за одного того, что она племянница человека, который написал "Розу Мира", хотя в этой книге его не будет. Брошенный отцом, который обвинил младенца в смерти любимой жены, умершей через несколько дней после его рождения, воспитывался в доме бабушки с дедом. А когда бабушка, умерла, заразившись от него скарлатиной, пытался покончить с собой. Ребенок шести лет. Какая тяжесть самообвинений. И вся-то его жизнь будет такой, воплощенное горе-злосчастие, и он напишет свою светозарную книгу.
Но это относится к холодной России, в благодатной Франции все иначе, и хлеб эмиграции к тридцатому году - времени рождения маленькой Оли, уже не так горек. Бабушка пишет, переводит, рисует для модного дома Lanvin, позже старшие дочери Ольга и Наталья тоже станут там рисовальщицами, папа и дядья работают, богатства нет, но есть относительный достаток. В их квартире бывает весь цвет эмиграции: Бунин, Замятин, Ремизов, а влияние бабушки уже таково, что она в состоянии помочь с визами Марине Цветаевой и всей семье Эфронов, которым на первое время в Париже предоставит гостеприимство.
И вот, летом тридцать девятого семья едет в отпуск на остров Олерон в Аквитании. Здесь их застанет начало Второй Мировой, здесь они проведут следующие пять лет, а маленькая Оля превратится из девочки в девушку, влюбится впервые в жизни, поучаствует вместе с отцом в работе Сопротивления, которое даже называется в этой стране вина Арманьяком.
Голодать не будут, на этих французских островах в Атлантике тяготы оккупации не были слишком жесткими. Но о тучных годах надолго забудут. Кормиться станут от огородов, которые рафинированный Вадим Леонидович Андреев разобьет на самых бросовых клочках земли, которые местные крестьяне дадут их парижанину в аренду за треть урожая, какой удастся собрать. И да, он сумеет добиться уважения этих людей, когда его помидоры окажутся самыми ранними и сладкими.
Хозяйство, куры, кролики. Костюмированные балы и литературные вечера, угощением на которых будет травяной чай, но стихи русских и французских поэтов в импровизированном переводе с одного на другой языки - стихи станут читаться. Будут разговоры о литературе, и философии. Да, вот так, бывает и так!
Книга написана прекрасным языком. Эта мемуарная проза читается увлекательно как приключенческий роман, где находится место опасностям, интригам, тайным врагам и неожиданным спасению, счастью в несчастье, патриотизму и принятию как данности, что кто из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался? И бесконечной красоте мира, озаренного взаимной любовью близких не только по крови, но и по духу, людей.
|
Метки: мемуары |
Лосев А. Античная философия истории. |
Скажите, из какого языка происходит слово «история»?
Правильно – из греческого.
А кого называют «отцом истории»?
Снова банальщина – Геродот из Галикарнасса, всё верно. Не Сыма Цянь, не Вьяса. Грек Геродот.
Именно греческое наследие, вместе с римским, и определило каноны историописания в европейской науке, задало общую форму повествования, заложило определённые нормы так называемого «историзма». Конечно, современные историки реже взывают к теням Геродота и Фукидида, чем это делаю философы в отношении досократических школ, но их отражение всегда есть, было и будет в работах любого историка, так же как отзвук простейших одноклеточных жив в современном человеческом организме. Они не уйдут в прошлое.
Но стоит помнить, что Геродот и Фукидид, и иже с ними – часть большой греческой цивилизации, которая находится весьма далеко от нас, и обладает глубочайшей культурной спецификой. Любые тексты, выдернутые из контекста своей эпохи, сильно теряют в своей ценности, ведь нам будут неясны сами их творцы, и мы будем автоматически примерять к ним нормы своей культуры, своего мышления. Именно поэтому необходимо заглянуть за кулисы историософской кухни древнегреческих историков, и понять, как они видели свою собственную историю.
Быть может, фигура философа Алексея Лосева многих оттолкнёт от рассматриваемого сочинения – уж слишком специфической была фигура этого мыслителя, плоть от плоти русской религиозной философии. Его взгляд был взглядом метафизика и мечтателя, глубокого эстета, постигающего не просто логические связки между различными аспектами бытия, но и пытающегося почувствовать их в своей «целокупности». Эта же самая причина может привлечь и слишком обострённое внимание со стороны его приверженцев, без тени сомнения считающих Лосева одним из самых выдающихся мыслителей прошлого века. И то, и другое, конечно же, несправедливо. Безусловно, нужно учитывать глубокую специфику мировоззрения этого человека, но и не забывать, что он был весьма въедливым и внимательным исследователем, не просто конструировавшим воздушные замки из километров словоблудия, но и тем, кто пытался выстроить им соответствующий каркас.
Поэтому и стоит учитывать его в высшей степени оригинальный взгляд на античность, в том числе – и на их историософию, так как Лосев смещает своё внимание с титанических фигур великих историков, и начинает, мягко говоря, издалека.
Лосев – философ, который превыше всего ценит единство, внутреннюю цельность того явления, которое изучает, поэтому частные фигуры и тексты его интересуют постольку, поскольку они отображают эту цельность. И главной проблемой его небольшой книжки становится тема восприятия времени. Этот подход был вполне оправдан, молчаливое разрешение на изучение восприятий был дан после многочисленных трудов историков и философов 1960-70-х, немаловажную роль играл и труд «Категории средневековой культуры» (1972) Арона Гуревича, где восприятие времени было вынесено в отдельную главу. Поэтому, отболтавшись парой обязательных сентенций про рабовладельческий строй и классовый детерминизм, Лосев целиком ушел в изучение этой проблемы, сразу охватив времена, задолго предшествовавшие появлению классического полиса…
Чем весьма хорош Лосев – он чувствует разницу между мировоззрением человека, входящем в специфическое полисное социальное, и тем, кто находится в рамках «родового», то есть биологически детерминированного семейного коллектива, подчинённому общему круговороту времён года. Это, сугубо архаичное состояние общества именуется «мифологическим», поскольку отсутствие постоянного изменения, по Лосеву, заставляет воспринимать время как нечто неподвижное, как своего рода вечность, застывшую в одной точке. Деяния же, которые не вписываются в повседневность, которые и создают какое-то движение, воспринимаются скорее параллельно «вечности», это время не абстрактное, оно находит воплощение в конкретных событиях, как, например, в «Илиаде». Но, в силу того, что движение запускается экстраординарными событиями, то это время именуется «эпическим», не входящим в рамки, великим, творимым героем, то есть личностью, выходящей за рамки привычных отношений.
Но социальное полиса выдвигает уже другое понимание времени. Община граждан, использующая рабский труд, уже в состоянии вырваться из круговорота повседневного бытия, и способна воспринимать движение не как круговорот или «вечное возвращение», а как процесс нескончаемого изменения, собственно, как «время». Однако и эта концепция формируется далеко не сразу. Философы-досократики и авторы великих трагедий уже начали воспринимать время как абстракцию, как некую текучесть, происходящую за пределами субъективного восприятия, как это выражено, например, в трагедиях Эсхила, однако уже Софокл допускает вызов неумолимости его течения, человеческую борьбу за своё «Я», пусть даже и не всегда оценивая её доброжелательно.
Однако новое восприятие мира как целостности всё более совершенствовалось и уточнялось, натурфилософы вроде Демокрита приходили к идеям атомизма, идеям индивидуальности и структурности, «скульптурности» бытия, ведь каждый атом – индивидуален и неповторим, неповторимы и вещи, из которых они и состоят. Одновременно с этой идеей и пришла концепция атомистического времени, разбитого на отдельные точки-события. Именно в этот момент, в момент осознания единства и, одновременно, атомарности процесса течения времени, и возникает понимание истории, характерное для Геродота, Фукидида и Ксенофонта. Это идея «материального развития» человеческой истории от родового общества «тёмных веков» к развитым гражданским общинам полиса.
Но, для пытливого читателя становится сюрпризом то, что вершиной историософии становятся у Лосева не великие греческие историки, а любимые им Платон и Аристотель. Уходящая в бесконечность фактологическая историография его не удовлетворяла, так как распадалась на отдельные фрагменты и феномены, по факту, игнорируя время как самоценную вечность. Именно фигуры двух великих философов, создававших цельный и диалектически выверенный облик космоса как всеединства, должен был соединить вечное и непоколебимое время-вечность и время полисное, прагматическое, атомарное. У Платона он выделяет концепцию «вечного становления», становления времени как неподвижной вечности и вечности как подвижного времени, то есть на основе умозрительной диалектики. В «Диалогах» идея, «эйдос», находит своё воплощение в материи, а сочетание материи и идеи как воплощения последней и создаёт «вещь» как, собственно, объект бытия. Таким образом, и процесс развития истории является воплощением эйдоса Вечности. В этом плане Аристотель, конечно, заметно проще, он не игнорирует идею «материального развития», отдавая себе отчёт в глубоком отличии социальных порядков архаики и классики.
И именно эти методы, по всегдашнему мнению Лосева, ставят греческую философию истории едва ли не выше, чем новоевропейскую, по всем показателям – именно в силу превосходства древнегреческой философии над «буржуазной». Но, в общем-то, автор и не делает на этом такого большого акцента, зато его презрение даже к римской историографии видно невооружённым глазом. Так, по его мнению, Греко-римский историк Плутарх излишне идеализировал образы героев Афинского полиса, лишив жизненной наполненности общую концепцию истории. Причём Плутарх хотя бы упомянут на этих страницах, вполне себе античные Тит Ливий и Публий Корнелий Тацит вовсе не заслуживают упоминания в этой плеяде. Нет, античная философия истории оказалась непроницаемой глобулой, недостижимой высотой, вершину которой делят Платон и Аристотель…
В общем и целом, это крайне интересный взгляд на «историю истории», которая, неожиданным образом уводит нас от очевидных имён греческих классиков, и бросает в пучину глубокой философии. Таким образом, это не столько книга об античной философии истории, сколько часть авторского видения древнегреческой культуры, которая находится в крепкой сцепке с основным стержнем – многотомной «Историей античной эстетики». Если взять во внимание специфику авторского взгляда на античность, то эту книгу будет очень полезно прочесть. Это весьма специфическое, но добротное и оригинальное, самодостаточное философское произведение, вполне достойное прочтения. Что до критики… Честно признаюсь – при всём моём скепсисе в отношении Лосева – просто ещё не дорос…
|
|
Книга, которую никто не читал |
|
Метки: 20 век Джойс |
"Девочка, Которая Выжила" Валерий Панюшкин |
|
Метки: русская современная |
Ищу название и автора романа |
Читала, скорее всего в «Иностранке», в конце 70-х, начале 80-х -
Сюжет помню кусками — писатель или художник- творческая личность, американец или англичанин, живет с женой католичкой и четырьмя детьми в бедном районе северной Италии. Видимо много пьет. Семья получает письмо из банка о том что они рискуют лишиться, так как его жена уже несколько месяцев не открывая складывала их в ящик.
У них работает очень красивая девушка из соседней деревни, в которую протагонист платонически влюблен. В какой-то момент эту девушку находят истерзанную и герой начинает искать виновника.
|
Метки: поиск книг |
"Свободная страна" Анастасия Петрова |
|
Метки: русская современная |
Чжоу Хаохуэй "Письма смерти" |
|
Метки: детектив |
"Борис Пастернак" Дмитрий Быков |
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?
Не думаю, чтобы Дмитрий Быков считал себя адептом русского космизма, и уж тем более последователем Николая Федорова с его идеей всеобщего воскрешения. Рамки любого учения бывают тесны для самостоятельно мыслящего и многообразно одаренного человека, а федоровское, на поверхностный взгляд, вовсе представляется родом юродства. Однако Быков воскрешает, и делает это, как никто другой не может.
Не всех подряд (такое одному Сыну Человеческому будет под силу, и хотелось бы, попозже), лишь тех, кого любит. С одной оговоркой: для понимания быковской работы воскрешения, нужно быть хорошо подготовленным читателем. Говорю не для того, чтобы похвалиться: вот, мол, я поняла и оценила, а кому другому где уж. Есть мнение, что если имеет смысл с кем себя сравнивать, то с собою же прежним, я уже пробовала читать быковскую биографию Бориса Пастернака лет восемь назад и отложила, едва не с негодованием.
Тон тогда показался недостаточно уважительным: как можно говорить о Пастернаке без должного пиетета? Бережный и компетентный, но без подобострастных приседаний перед величием героя, разговор представился непозволительным амикошонством. Понадобилось свести знакомство со многими образцами биографической прозы, хорошими и разными и, конечно, куда лучше узнать ДЛ в различных его ипостасях: литературоведа, критика, драматурга, прозаика, поэта - чтобы оценить грандиозность замысла и совершенство исполнения, явленное им с биографией Пастернака.
Колоссальный во всех отношениях труд. Полнота охвата, когда героя ведут от рождения до смерти, без лакун в тех местах биографии, что представляются автору несущественными или противоречащими его концепции. С анализом всего, написанного Борисом Леонидовичем, где биограф выступает больше литературоведом, чем критиком. Удивительный, прежде нигде не виданный прием "зеркал", когда творчество и личность героя отражается в отношениях с другими значимыми фигурами его времени. Да объем текста под тысячу страниц - наконец.
И какого текста! Всякий читатель имеет свои физиологические маркеры встречи с хорошей книгой, предшествующие ее ментальной оценке. Набоков говорит о дрожи вдоль позвоночника, одна писательница в прочитанной недавно книге признавалась, что у нее начинает колоть щиколотку, у меня эйфория начала влюбленности - такое, бабочки в животе. Так вот, в блаженном состоянии допаминовой избыточности пребывала все время, пока читала эту книгу.
Как-то еще так счастливо случилось, что с биографией любимого поэта я не была знакома. Не вовсе табула раса, знала о его переписке с Цветаевой и о травле после Нобеля, но это ведь ничтожно мало, в сравнении с цветаевской, ахматовской, мандельштамовской, о которых имела более-менее целостное впечатление, хотя бы и составляемое в разное время из разных источников. Пастернак в этом смысле оказался белым пятном.
Задумалась теперь, отчего, и поняла - значительная часть прочитанного о Великой шестерке Серебряного века (Блок, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Мандельштам) связана с критическими и литературоведческими статьями, написанными в XXI веке, что естественно, о первых двух в советское время лишь государственный официоз, остальные были полузапретными, а в первое постперестроечное, серьезные исследования, если и были, тонули в океане информации. Так вот, биография Пастернака авторства Быкова впервые издана в две тысячи пятом, а сказать после него что бы то ни было, уже никто не решился бы. К чему, когда есть эталон?
Максимально беспристрастно, воздерживаясь от оценок, но пытаясь донести до читателя по возможности больше значимой информации с тем, чтобы дать возможность самостоятельно составить мнение об обстоятельствах, поступках, отношениях со значимыми в жизни героя людьми. И не только людьми. В этой книге спокойно, обыденно, без эзотерических и конспирологических подвывертов рассказывается об отношении творца с даром.
О требовании невероятной самоотверженности служения, какое он налагает на своего носителя, о неустанных трудах по поиску, шлифовке и огранке: о готовности равно принять на этом пути фанфары и голгофу, пойти против общепринятых установлений; сделаться изгоем и объектом травли. Гнуться, ломаться, раз за разом восставать из пепла и однажды не восстать, но остаться в веках. Дмитрий Львович словно бы ничего особенного не делает, чтобы донести это до читателя. Ни пафоса, ни тоги, ни котурнов. Он просто говорит, а ты понимаешь - да, это так.
Моим читательским счастьем стало то, что о самых любимых стихотворениях здесь говорится как о лучших. И отдельно Комаровский, наконец явился человек, который объяснил мне эту болезненно притягательную и отталкивающую фигуру, сведений о которой тщетно искала многие годы (без преувеличений и интересничанья).
Ленинский принцип "если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше", работает и здесь. Думаю, что прочту наконец то у Бориса Леонидовича, что не казалось прежде интересным или вполне своим. И кстати уж о Ленине, до сих пор образцом лучшей биографической прозы в моей табели о рангах был "Пантократор" Льва Данилкина. Теперь он не один. Менее любимым не станет, но подвинется. Все-таки сочинения самого человечного человека никогда не заставляли меня задыхаться от восторга.
Превосходно, исчерпывающе полно. Лучший образец биографической литературы, с каким доводилось встречаться.
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.
|
Метки: Пастернак биографическая нонфикшн Быков |
книги марта |
|
|
"Писатели & Любовники" Лили Кинг |
Одно-единственное постоянное и верное в моей жизни – роман, который я писала. Это мой дом, место, куда я всегда могу удалиться. Место, где я более всего равна себе самой.
Ждала чего-то, вроде "Эйфории", даже после рецензии Галины Юзефович, которая ясно давала понять, что это про другое. Восторгов по поводу четвертого романа Лили Кинг два года назад бывшего у нас в статусе модной новинки, я не разделила. Потому рада, что экзотики-зротики и разного рода роковых страстей в этой книге не будет. А будет обычная жизнь обыкновенной женщины.
Ну как, обыкновенной. Симпатичной, обаятельной, многообразно одаренной. Одинокой, глубоко переживающей смерть матери и отторгнутой от отца. Есть еще брат, гей, отношения хорошие, но он на другом конце страны, да у него и без нее проблем хватает. И у нее хренова туча долгов по образовательному кредиту, обросшему процентами, овердрафт по кредиткам, трясут коллекторы.
Квартирует в гараже у приятеля своего брата, тот делает хорошую арендную скидку, но в обязанности Кейси входит ежеутренний выгул собаки (и поднятие его самооценки - ничто так не утверждает в собственной значимости, как вид встрепанной девицы в трениках, которую тащит на поводке твоя псина, в то время, как сам ты, в безупречно начищенных мокасинах, готов сесть за руль мерса).
Работает в ресторане, делая хорошую мину при плохой игре. Потому что быть официанткой плохо, если вы не знали. Это физически тяжело, все время на ногах, которые к концу смены гудят; от тяжелых разносов ("поднос" официанты не говорят, слово "клиент" в ресторане тоже табу, только "гость") постоянно болит то место на позвоночнике, где застежка бюстгальтера. Но тяжелее всего быть не в своей среде. То есть, когда тебе девятнадцать и подрабатываешь этим, учась, а все еще впереди, одно дело. Но когда тридцать, а перспектив никаких - совсем даже другое.
А как же одаренность? Да, все так. Камилла (хотя все зовут Кейси) пишет Великий Американский Роман. Ну ладно-ладно, просто роман, но плох тот солдат..., а кроме того, это словосочетание у них дежурное, примерно как у нас Русская Национальная Идея. Собственно, отсюда и работа официанткой, дающая свободу в бесценные утренние часы, которые можно посвятить письму. Только вот, движется все ни шатко, ни валко, шесть лет уже пишет, а закончить никак не может.
Еще о талантах, в детстве она играла в мини-гольф и подавала большие надежды. Если вы не в курсе, профессиональные гольфисты в среднем зарабатывают около ста тысяч долларов в год, и это по меркам девяносто седьмого, когда происходят описываемые события. Не чрезмерный меркантилизм, нет, игнорировать такого рода сведения можно, когда у тебя все в порядке. Если ты банкрот, финансовая сторона обретает важность необычайную.
Так что же не вернется гольфу? Вот этого в мятущейся душе героини я не очень понимаю. Да, она дала себе зарок, что не притронется к клюшкам, в день, когда расстались родители. И да, спорт неразрывно связан для нее с отцовской фигурой, а на отца, в противовес ангелоподобной маме, сгрузила всю мерзость мира. Хотя главное его преступление заключается в том, что, будучи физруком, дрочил в компании мальчишек из своей футбольной команды, подглядывая в дырочку за женской раздевалкой. Вам не смешно? Мне да. Тоже мне, порносайт.
Как бы там ни было, Кейси вселенски одинока, члены прежней ее компании обратились к более естественным способам зарабатывания денег для человека с дипломом колледжа. Отношения с парнями не внушают оптимизма: то безответственный попадется, то женатый, то того и другого, и можно без хлеба. А 30+ предполагает уже некоторые возрастные проблемы со здоровьем, что при отсутствии медицинской страховки еще больше нивелирует подушку безопасности между тобой и миром.
И как она до сих пор не в затяжной депрессии? Так, пишет, добрые мои господа. Творчество само по себе мощный стимул. Даже без надежды опубликовать когда-нибудь роман, прославиться и разбогатеть. Мне вообще кажется, что "Писатели & любовники" вещь автобиографичная. По крайней мере, первую книгу, тотчас принесшую известность, Лили Кинг опубликовала в тридцать один. Хотя не поручусь, что ей пришлось официанить или крутить роман со знаменитым писателем, оставаясь на безупречной моральной позиции (не в смысле койки, а в плане протекционизма).
Героиня вызывает искреннее сочувствие. Для ценителей ярких сцен будет замечательно кинематографичный эпизод с Кроками в ресторане (а вот не скажу, кто это), и деньрожденьишный обед Оскара, и тасовка карт, и гольф-турнир. Для ударенных всей головой о литературу гиков, замечательно глубокое эссе об отношении знамениты писателей к смерти их матерей. А для влюбленных в тексты - перевод Шаши Мартыновой, который чистый восторг. Но это как обычно.
|
Метки: современная американская |
Без заголовка |
«Императорский покер» Вальдемара Лысяка
"Когда правителям осточертевало хамское размахивание мечами и топорами, они в перерывах усаживались за столик поиграть в политический покер, чтобы более культурным образом влиять на развитие цивилизации. Главным для каждого из этих великих игроков был общечеловеческий покой, людской мир без войн и пожарищ, та ничем не замутненная блаженная тишина четырех стен кабинета... Некоторые из них даже были близки к этой цели.
Из всех исторический покерных розыгрышей в наиболее интересном приняли участие два великих императора: император французов Наполеон I и император Всея Руси Александр І."
Наше поколение 70-х испытало легкое поветрие полонофилии. Лучшая в мире тяжелая кавалерия с крыльями за спиною, "Пепел", "Пепел и алмаз", магазин "Ванда", Марыля Родович, пан Станислав Лем... Но современная польская литература как-то не вдохновляет: Гжендович, Вегнер, Сапковский - неплохи, но не более того. Слишком мрачно и надуманно фантазийно.
Но вот неожиданно вынырнувший из недр Флибусты Вальдемар Лысяк. Эстет, эссеист, историк. Одна его многотомная "Живопись белого человека" - откровение для любого человека, интересующегося историей искусств.
Художественная проза Лысяка своеобразна и самая известная (но не самая лучшая) из его книг - "Императорский покер".
Автор – изрядный русофоб и способен повторять всякие антирусские (даже самые дурацкие) выдумки. Но он неоднократно заявляет, что пишет не научный труд, а популярную книгу. И с одинаковой улыбкой он приводит громадное количество фактов и домыслов, нимало не заботясь о степени их вероятности (в математике термин "достоверность" не употребляется). Здесь он гораздо симпатичнее "профессиональных историков" с мрачным пафосом изрекающих свыше одобренную ложь, выдавая ее за истину.
Во-первых, подкупает совершенно раскованный и искрометный стиль изложения, столь отличный от традиционных суконных текстов исторического научпопа. В моем понимании, это - лучшее в своем роде и перевод Владимира Марченко сумел подчеркнуть причудливую скань изложения.
Во-вторых, создана фойерическая галерея персонажей: королей, императоров, генералов, гасконских поручиков, предприимчивых светских дам, шагающих больших батальонов и кавалерийских сшибок. Вот какими мазками, например, пишутся маршалы Наполеона:
"Со своей супругой, сестрой Наполеона Каролиной Бонапарте, Мюрат играл в популярнейшую супружескую игру под названием: кто кому больше раз изменит. Биографы не отметили, кто же из этой отборной парочки одержал победу (историки слабы в математике)".
"Сын каменщика Ожеро неоднократно в течение собственной жизни убегал из французской, российской (будущий маршал служил под командованием Суворова) и прусской армий. В Афинах он женился, в Лиссабоне попал в тюрьму, в Константинополе продавал часы, а в Дрездене обучал танцам, и повсюду разбивал женские сердца и лишал жизни мужские тела, так как и женщины, и мужчины страстно желали проверить его совершенства. Мужчины – в фехтовании. "
"Под защищавшимся Регенсбургом – когда его атакующих гренадеров отстреливали со стен, и армия просто отказалась участвовать в этом самоубийстве – Ланн взял лестницу под мышку и сам направился пешком к стенам твердыни. На полпути устыженные солдаты догнали своего маршала и захватили Регенсбург ."
В третьих, неординарна сама композиция произведения - подход к истории, как к "партии в покер". К сожалению, блестящие игроки в него в нашей современности как-то вывелись. Да и маршалы с лестницами под мышкой больше не ходят.
|
Метки: 19 век |
книги об истории домов в Москве |
|
Метки: прошу совета поиск книг |
"Разводы" Слава Сэ |
Свойства автомобиля/ружья/велосипеда/рыбы мужчина приписывает себе. А личные качества – рост, лысина и талия – к нему не относятся. За эти параметры отвечает жена, это её личный позор.
"Сам-то я не толстый, просто она меня раскормила", – объясняет мужчина историю раздавленного мопеда.
Слава Сэ моя давняя любовь. Со ставших уже историей времен "Сантехника, его кота, жены...". Скетчи про санки из китайских синих тазиков и поющего хомяка, даже теперь, больше десятилетия спустя, вспоминаю с улыбкой. А история девочки, которая на заднем сиденье материнской машины распотрошила мамину косметичку, вовсе золотыми буквами на скрижалях моей памяти. Нашла сейчас, перечитала, смеялась в голос.
Он остался прежним. Все так же немыслимо хорош с небольшими юмористическими рассказами, которые хочется растаскивать на цитаты, после одаривать ими всех желающих слушать. И, к сожалению, так же невразумителен с крупными формами. Вовсе не хочу обидеть или принизить любимого автора, В мире всеобщей грамотности (сомнительной), где пишущих десятки миллионов и каждый первый кропает ни много, ни мало - Великий роман, лучше быть в числе Тысячи, Которая Может.
Вообще, это обычная история с блогерской литературой, и большим недостатком не является. Само по себе умение складывать слова в небольшие по объему, уморительно смешные, и при том не обидные для участников, истории, которые помнятся десятилетиями - такое умение уникально. Все же это не стендаперство, в основе которого всегда издевательство.
Такой дар у одного на миллион. В то время, как написать по-настоящему хороший юмористический роман может вообще один из миллиарда. Я, так вовсе, из современников только Тибор Фишера могу вспомнить. Замечательно смешные с короткими рассказами. Фредрик Бакман и Эвисон с романами грустны и трагичны. Но они доказали, что могут.
Слава Сэ еще с "Евой" не показался вполовину таким интересным, как со своей короткой прозой, сборник "Разводы" лишь подтвердил впечатление. Там, где расчет на быструю реакцию, замечательно все: стиль, динамизм, панчлайны. Где нужно тянуть воз истории подлиннее, эта машина начинает пробуксовывать.
В сборник вошли титульная повесть "Разводы", которая скорее завуалированный опыт автора в драматургии и роман "Режиссер". Не знаю, как смотрелись бы "Разводы" на театре, вполне возможно, что очень неплохо. Такого рода капустник может быть разыгран и непрофессиональными актерами, на семинаре по тимбилдингу или в доме отдыха: минимализм декораций и действие в одном интерьере сделает это возможным, а гротесковый абсурдизм истории заиграет яркими красками. Но читается откровенно скучно.
"Режиссер" более цельная, яркая и живая история, не лишенная светлой грусти по обещанному, но несбывшемуся. К тому же, признание в любви к "Собаке на сене", скорее даже не той, что среди своих четырех сотен пьес написал Лопе де Вега, а к фильму нашего детства, с Тереховой и Боярским. Но, к сожалению, совсем не смешно, хотя мило и проникнуто ностальгией.
|
Метки: русская современная юмор |
"Клара и Солнце" Кадзуо Исигуро |
...пронзительно закричал: "Куколка, куколка, кружись! Куколка, кружись, кружись!" — с неистовой силой схватил Клару и хотел сбросить ее вниз...
Уверяют, что спустя много лет в отдаленной местности видели Клару, сидевшую перед красивым загородным домом... Отсюда можно заключить, что Клара наконец обрела счастье, какое отвечало ее веселому, жизнерадостному нраву
"Песочный человек" Эрнест Теодор Амадей Гофман
Я не знаю, в какой степени для Кадзуо Исигуро его новый роман соотносится с гофмановым "Песочным человеком". В интервью, приуроченных к выходу книги, он ничего об этом не говорит, хотя об этом его ведь никто и не спрашивает. Но в том, что связь есть, сомневаться не приходится. Да и разбросанные по тексту отсылки достаточно ясно дают это понять.
"Клара и солнце" книга об андроиде, по сути - кукле, изображающей юную девушку. Впрочем, сходство никого обмануть не может, похожая на живую девочку, роботесса, может даже скопировать походку или манеру говорить конкретного человека, но не весь поведенческий комплекс. Да сходство и не призвано этого делать. Ну. кроме, может быть, тех случаев, когда "я сам обманываться рад".
Ее, от лица кого ведется рассказ, зовут Кларой, как самоотверженную добрую героиню "Песочного человека", которая пыталась составить счастье бедного Натаниэля, на свою беду слишком близко сошедшегося с миром искусственной природы. А злобный мастер кукольник, которого у Гофмана зовут Коппелиусом, здесь М-р Копальди. Ну и стекла, конечно: играющие роковую роль у ЭТА, здесь они выступают знаком надежды, хотя тоже тесно связаны со сверхъестественным.
Может быть Мэтр не планировал никакой связи, все эти совпадения неосознанны, но так или иначе они появляются, раз увидев, игнорировать уже не выходит. И мне кажется, что взгляд Исигуро на вещи, на человеческую природу, на мир в целом куда оптимистичнее, чем у сумрачного немецкого гения. Хотя тоже бесконечно печален. Да, бывают и такие сочетания.
Итак, недалекое будущее. Нет радикальных отличий от дня сегодняшнего, кроме, разве что, дальнейшего развития интеллектоемких технологий, сделавших возможным существование AF (Artificial Friends), подобных Кларе. И еще, некоторых изменений, призванных улучшить природу и увеличить конкурентоспособность. Вносимых, не в геном, как в большинстве научно-фантастических прогнозов, а в организм ребенка. Уже достигшего возраста минимального осмысления, с согласия взрослого опекуна.
Эта часть важна. потому что такого рода улучшения в некоторых случаях могут сильно навредить здоровью и даже привести к смерти. Хотя опасность остается реальной до определенного возраста, скорее всего, до пубертата. Однако без них шансы поступить в престижный колледж, а затем встроиться на привилегированную позицию в социум стремятся к нулю.
Девочка Джози, чьей "искусственной подругой" предстоит стать андроиду второго поколения Кларе, не слишком хорошо переносит последствия улучшения. Она на дистанционном обучении, живет в сельской глуши, единственный друг, который при ней неотлучно, соседский мальчик Рик. Его мама выбрала в свое время отказ, и престижный колледж ему теперь не светит. Но Рик талантлив, а программируемых им дронов-птиц не отличишь порой от настоящей стаи.
В романе лишь пунктирно намечены черты грядущего, но набросок, сделанный рукой мастера, стоит больше законченной картины в багете и под стеклом от ремесленника. В том смысле, что многое мы можем додумать сами и истории это, удивительным образом, лишь на пользу.
Исигуро верен себе и спектру тем, значимых для него в прежних романах: морально-этические проблемы; экология; отношения людей, которые предпочли бы остаться неизменными в меняющемся мире; рискованные медицинские и социальные эксперименты. И главное для меня у него - преданность долгу, служение, лояльность на грани, а чаще за гранью самопожертвования. "Клара и солнце" отличная книга. Бесконечно печальная и прекрасная.
|
Метки: Исигуро |
Халед Хоссейни "Бегущий за ветром". |
Недавно я прочитала книгу, которая оказалась очень интересной. Эта книга Халеда Хоссейни «Бегущий за ветром», рассказывающая об истории Афганистане, а также о любви и о предательстве.
Главные герои книги - пуштуны мальчик Амир и его отец Баба, а также их слуги - хазареец Али и его сын Хасан, молочный брат Амира, на год его младше. Они жили вчетвером. Мать Амира умерла при родах, а мать Хасана сбежала из дома, даже не взяв в руки только что родившегося ребенка с заячьей губой. Али и Хасан все делали по дому, как положено слугам, а в свободное время Хасан играл вместе с Амиром. Хасан всегда защищал Амира. Хасан любил слушать, как Амир читает ему книги. « Я свою грамотность использовал для насмешек над Хасаном. Истолкую ему неправильно слово и хихикаю про себя». «Я не считал Хасана другом в обычном смысле слова. Я пуштун, а он хазареец, я суннит, а он шиит. И никуда тут не денешься». «Никто Хасана не собирался учить, - зачем слуге образование. Я дарил ему старую рубашку или поломанную игрушку». Так вот, однажды во время праздника воздушных змей Хасан захватил трофей - поверженного змея, что бы принести его своему другу и господину Амиру, и отказался отдать добычу в руки их общего знакомого - подростка - мерзавца, который позже превратиться в одного из руководителей талибов. Этот мерзавец, наполовину немец, изнасиловал Хасана. Амир это видел, хотя его самого никто не заметил, видел, и не защитил Хасана. Амиру стало стыдно, да так, что он больше не мог видеть Хасана рядом с собой. Как известно, многие не любят тех, кому причинили зло, и так не любят, что сами зачастую превращаются в злодеев. Амир перестал вообще общаться с Хасаном, а затем подсунул Хасану свои вещи, чтобы получилось, что Хасан - вор. Али с сыном уехали из дома.
Отца Амира раздражало, что Амир не может защитить себя, что его всегда защищает Хасан. Он говорил - «Из мальчика, который не может постоять за себя, вырастит мужчина, на которого нельзя будет положиться ни в чем». Вообще, у Амира были сложные отношения с отцом. Мальчик любил его, гордился его значимостью, его богатством, но при этом выражался таким образом - « В конце концов, наверное, каждый отец тайно желает смерти своему сыну». « Радуется ли отец за меня? А вдруг он мой тайный противник». Когда Али и Хасан все-таки уехали, «Баба плакал, взрослый человек и рыдает, позор какой». Кстати, Баба оплатил операцию по удалению заячьей губы у своего слуги. « Мир для Баба был черно-белым, причем, Баба сам решал, что черное, что белое». Советские воины для Баба были злом безусловным. Баба вывез Амира из занятого «шурави « Кабула в Пакистан, потом в Америку, устроил свадьбу Амира. Через 15 лет после смерти отца Амир узнал, что Хасан на самом деле его родной брат, что его отец спал с женой слуги и что «Баба сам вор, он украл у меня – брата, у Хасана - отца, у Али честь». « Мы с отцом оба предали людей, которые были верны нам до гроба». «И оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести»- сказал друг отца.
Потом Амир находит сына погибшего Хасана. Хасан, верный слуга, вместе с женой погиб, охраняя дом Амира, своего бывшего хозяина, уехавшего за границу, от посягательств талибов.
Амир уводит ребенка Хасана - Сохраба из логова талибов. Мальчик одет в бирюзовое одеяние, у него « глаза накрашены, на ногах браслеты с колокольчиками», вывозит в Америку и усыновляет его. Не сразу все получилось с усыновлением, мальчик, думая, что его могут временно отдать в приют, перерезал себе вены и едва был спасен. Больше года не разговаривал ни с дядей, ни с его женой. Ожил ребенок, когда Амир взял его на праздник воздушных змей, устраиваемый афганской общиной. Сам Амир, занявшись судьбой ребенка - сироты, стал счастливым, его многолетние бессонницы, мучившие его с того дня, когда он не защитил Хасана, прошли. Кстати, талибы запретили и соревнования воздушных змей, а в 1998 году вырезали хазарейцев в Мазари – Шарифе.
Хоссейни описывает жизнь афганцев до вторжения советских войск, говорит о страшной ненависть к шурави, знакомит читателей с ужасами режима Талибан. Я поняла, что талибы и шурави - советские военные – главные враги автора. Про Афганистан родной он пишет с любовью и болью. «Я думал - злые языки, быть может, и правы, когда поносят Афганистан. Просто руки опускаются иногда». « Афганцы любят преувеличивать, это у нас уже превратилось в национальный недуг». Любимым развлечением в Афганистане были зимние турниры воздушных змей. «Советы познали в конце восьмидесятых: афганский народ любит свободу. Афганец превозносит обычаи и не выносит правил. Бои змеев – пример: запускай змея и бейся, как сможешь. Правил никаких». Афганистан – страна религиозная, но занятия ведутся в школах по исламу, где « Мулла добивался розгой, чтоб мы верно произносили арабские слова, хотя их значение оставалось для нас тайной».
Сильный эпизод был, когда Баба защитил замужнюю женщину, совершенно ему чужую, от посягательств советского солдата. Баба мог быть убитым, если бы рядом вовремя не оказался командир, который отослал солдата и сказал – «На войну присылают мальчишек. А тут полно наркотиков. Накачаются, вот их на подвиги и тянет. Что мне с ним делать».
И еще один эпизод потряс меня, когда подросток - мерзавец, наполовину немец, говорил Амиру, находящемуся рядом с Хасаном - «Как ты можешь с ним играть, как тебе не противно дотрагиваться до него, ты- Амир – ты позор Афганистана, пусть отправляется к себе. Афганистан для пуштунов».
Книга известная, но если вы не читали, рекомендую.
|
|
Вера Скоробогатова "На пути в Иерусалим" |
Эта книга о верности и порядочности, о любви к Родине, к семье и к ближнему ~ через тернии и пороки. О победе добра и света в человеческих душах!
Психологическо-историческо-философско-приключенческий роман "На пути в Иерусалим" (В.Скоробогатова, 2020, 510с). Интеллектуальная, художественно-документальная проза на основе работы в отделе "Чрезвычайные ситуации" (МАНЭБ), пристальных наблюдений, изучения источников
и, конечно, на основе путешествий автора (Россия, Европа, Египет).
Симпатичные герои с собственными принципами, со множеством недостатков ошибаются, пытаясь поступать правильно.
Отражена тема воспитания (в т.ч. из себя) счастливых людей, проживающих свою жизнь, а не плывущих по течению. Вопрос о смысле жизни не останется без ответа!
Отрицательные герои играют положительную роль, ведя читателя к разумным и созидательным выводам.
В романе описаны самые разные судьбы — людей разных национальностей.
Долина Нила, Каир, Хургада — как они есть сегодня. Толика мифологии. Русские девушки, оставшиеся жить в Египте. Разные слои общества. Многоженство и моногамия. Духи и снадобья по старинным рецептам. Военное положение. Попытки разрешения религиозных конфликтов. Древние и современные тайны, романтика отношений, красота природы, паломничество.
Петербург, Карелия, Якутия, Латвия!
Нежная любовь несовместимых героев и африканские страсти. Крах морали и ее торжество.
Вся прелесть и ужасы реального мира.
Борьба добра и зла, миротворцев и нелюдей, противоположных черт и стремлений внутри одного человека.
Желание жить и невозможность выжить, а подчас — наоборот.
Крушение самолета, летевшего из Шарм-Эль-Шейха в Санкт-Петербург (2015), расследования и связанные с этим сюжетные линии.
Многогранное произведение, которое каждый увидит по-своему.
|
Метки: 21 век реализм проза |
Джеймс Кэрол "Дом 17 по улице Черч-роу" |
|
Метки: триллер |
"Моя Темная Ванесса" Кейт Элизабет Рассел |
Ванесса, мгла с багровою каймой,
Мой Адмирабль бесценный! Объясни,
Как сталось, что в сиреневой тени
Неловкий Джонни Шейд, дрожа и млея,
Впивался в твой висок, лопатку, шею?
Набоков "Бледное пламя"
"Иногда будет очень больно. Но остановиться вы не сможете" - эти слова Стивена Кинга о романе, вынесенные на обложку, в точности отражают мое впечатление от книги, которую, если не событием весны, то уж марта, точно назову. Не суть важно, что сама я прочла-прослушала ее в последний день первого весеннего месяца.
Вообще, замечательно, что в этом марте мы пережили два громких книжных скандала (первый, вы понимаете, по поводу "Эшелона на Самарканд" Гузель Яхиной): оба связаны с именами авторов женщин, оба романа не шедевры, но очень хорошо написаны, оба имеют серьезные шансы со временем сделаться хрестоматийными.
Что ж хорошего в скандалах? Как в таковых, ничего, но все познается в сравнении, а в сопоставлении с мартом 2020, когда мир замер в ужасе и ни о чем, кроме грядущего апокалипсиса, по большому счету, не мог думать - нынешний знаменует полное возвращение к норме. Итак, мы вернулись, и можем думать не только о том, как выжить, но и о том, как жить дальше, по возможности избегая повторения того, что становилось в прошлом источником боли.
Не то, чтобы человечество давало повод думать о себе, как о способном учиться на ошибках, однако в прежние времена не было ведь таких всеобщих и доступных методов донесения информации, какие есть теперь. И главное достоинство книги Кейт Элизабет Рассел лежит не в литературной сфере, но именно в информационной. Учебник ОБЖ. Пособие "Как не нужно поступать, если не хочешь остаться калекой". Месседж, формирующий правильный тренд, взамен отжившего и устарелого.
"Мою темную Ванессу" не нужно рассматривать ни как "Анти-Лолиту", ни как ответ феминистской повестки погрязшему в сексизме мужскому миру. Хотя можно и с той, и с другой точек зрения. А все же, главное, что роман явился предельно четким емким высказыванием, разбившим пустой и глубоко порочный в сути романтический миф, на котором лежит вина за многие сломанные женские судьбы.
XX век и развитие индустрии развлечений сильно трансформировали миф Психеи и Золушки. Если в первом случае причиной любви, хм, неординарного мужчины была дивная красота, а во втором - трудолюбие и золотое сердце, теперь ни того, ни другого не нужно. Достаточно быть бедной, но умной и дерзкой (книги Барбары Картленд). обладать особым запахом ("Сумерки") или уметь правильно кусать губу ("50 оттенков серого") - ОН неминуемо явится и полюбит.
Ах да, и обязательно нужно страдать, без этого любви не бывает. То есть: необходимость скрывать от мира ваши отношения; периоды, когда предмет вдруг начинает игнорировать тебя; его необъяснимые и надолго исчезновения - все это тоже входит в программу, тем слаще финальное воссоединение, когда никто и ничто уже не может помешать вашей любви.
Робкие доводы рассудка, что страдать больно, а нормальные отношения не нуждаются в конспирации, кроются как овца быком железобетонным аргументом: Анжелика (Марианна, Белла, Анастейша) терпела, безоглядно отдав избраннику сердце и прочие части тела - и гляди, как все у них в результате хорошо получилось!
Поймите правильно, я не хочу сказать, что это работает, потому что мы, девочки-девушки-женщины глупы. Вовсе нет. Но этой паразитической мифологеме удалось подстроиться и присосаться к закрепленному в коллективном бессознательном мифу Амура и Психеи: молчи, скрывайся и таи.
Поменять минус на плюс во всех деструктивных отношениях, основанных на давлении, подавлении и принуждении, когда заговорить означает к комплексу переживаний жертвы сексуального насилия прибавить осуждение со стороны социума. Это не он тебя использует, это любовь осенила вас своими темными крылами.
После "Ванессы" количество женщин (и речь не только о нимфетках), готовых купиться на уловки искусителей, которые используют, сомнут и отбросят со сломанными крыльями, пойдет на убыль. Не потому, что мы дружными рядами двинемся читать книгу, а потому что уже одно ее присутствие в океане коллективного бессознательного являет антидот глупым романтическим бредням.
И, чтобы два раза не вставать, педалирование набоковской темы, хотя работает в целом на паблисити книги, все же не вполне оправдано в части "Бледного пламени", герои которого в "Pale Fire" были ровесниками, а свою любовь, глубокую, искреннюю и взаимную, пронесли через всю жизнь и многие тяжелые испытания.
|
Метки: современная американская |
Чжоу Хаохуэй. Письма смерти |
|
Метки: детектив |
