Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас.
Франц Кафка. "Любовь в каждой строчке".

Роман канадской писательницы Моны Авад не стал для меня топором, скорее воспринимаю его как взрыв. Не из тех разрушительных, что пересчитываются в тротиловом эквиваленте, а как салют в ночном небе, когда россыпь огней ("Вау"), вместо того,чтобы угаснуть, взрывается новым фейерверком (публика визжит), из сердца которого распускается пламенный цветок (зачарованное "Ах!")

Метафоричный, исполненный сложных референций постмодернистский роман с непростым философским подтекстом; обернутый в готическое фэнтези с психоделическим душком; в свою очередь завернутое в чиклит с историей буллинга и социальным неравенством. Исполнено простым языком, приводящим на память девчачьи подростковые романы, без ущерба для "университетскости".

Саманта стипендиат престижного Уоррена. Университета, гордящегося традициями творческого новаторства (как ни противоречиво это звучит). Талантлива, но одинока, и в ее случае одиночество не фигура речи или байроническая поза "никто меня не понимает", которой подростки отталкиваются от семьи. Здесь все по-настоящему. Мама погибла, когда девочке было тринадцать, неудачливый стартапер папа в бегах, скрывается от кредиторов и коллекторов. Других родных нет, денег, как вы уже догадались - тоже.

Сэм болезненно переживает собственную бедность, которая особенно бросается в глаза на фоне вызывающего благополучия большинства сокурсниц. Особенно четверки "заек" - так они сами себя называют, так обращаются друг к другу, всюду демонстрируя взаимную приязнь, превосходящую разумные пределы: поцелуи, объятия, восторженные охи и сюсюканье. Обстоятельства, однако, складываются так, что именно с этой четверкой девушка вынужденно посещает еженедельную творческую мастерскую.

Прежде семинар вел молодой преподаватель Алекс ("Лев", героиня всем дает прозвища), с интересом относящийся к творчеству девушки. В сути, единственный ее друг в этом гнезде снобизма, но с прошлого года его сменила Урсула ("Фоско", помните злодея графа, подельника Персиваля Глайда из "Женщины в белом"?) Надо ли говорить, что похвалы "творчеству" каждой из заек льются теперь рекой от подруг и руководителя, в то время, как Саманта за год не услышала доброго слова о своих работах?

Она убеждена, что ненавидит и презирает заек... до момента, когда неожиданно получает приглашение в их закрытый элитный круг. Чего больше в решении пойти: снобизма, желания хоть какой-то уж наконец социализации или смертельной усталости от одиночества, желания стать частью коллективного разума. А дальше начнется самое интересное.

Что напомнит одновременно Кэррола (Уоррен, warren - лабиринт кроличьих нор) с кроличьей норой, безумным чаепитием и "Голову ему долой", Стивена Кинга и Донну Тартт, Вирджинию Вулф и Томаса Вулфа, и бог знает кого еще. Будет здесь и тонкая ирония над засильем в культурной среде воинствующего феминизма А русскоязычного читателя поразит стилистическое и содержательное сходство психоделической части с книгами Виктории Платовой. При этом никакой модной бессюжетности, "Зайка" упоительно интересная с начала и до конца история, от которой трудно оторваться, не дочитав.

Но закон требует, чтобы вы знали разницу между господином и рабом. Неважно при этом, что ваша кожа даже темнее, чем у вашего раба. Вы хозяин, и это все, что нужно знать. But the law expects you to know what is master and what is slave. And it does not matter if you are not much more darker than your slave. You are the master and that is all the law wants to know.

Пулитцер две тысячи четвертого и, вопреки названию, это совершенно неИзвестный мир. Приходилось вам задумываться, каким способом белые работорговцы так скоро и в таких масштабах сумели наладить свой проклятый бизнес? Мне тоже нет. Какой-то из детства хрестоматийный кадр: злодей в пробковом шлеме с помповым ружьем и сетью, орудуя которой, захватывает чернокожих пленников, чтобы, набив в трюм корабля, везти к плантациям сахарного тростника или хлопка.

Пережила род культурного шока уже взрослой, узнав, что рабов черного континента белому человеку поставляли не менее темнокожие африканцы. Интересно, как их потомки сегодня справляются с чувством исторической вины? Роман Эдварда П.Джонса, на первый взгляд, совсем не об этом. Хотя, парадоксальным образом, и об этом тоже. The Known World о чернокожих рабовладельцах Америки.

Потому что некоторым из тех, кого жестокая судьба обрекла рабству на чужбине, но наделила уникальным талантом, удавалось упорным трудом выкупить свободу себе и близким. Как столяру Августу Таунсенду, столы, стулья и комоды которого были так хороши, что вырученными за них деньгами прежде выкупил себя, а после жену и сына. Дизайнерский дар и золотые руки достались по наследству его сыну - лучшему в округе сапожнику.

Однако Генри Таунсенд пошел дальше. Не удовольствовавшись статусом свободного человека, сам сделался рабовладельцем. Нет, первоначальный замысел состоял в том, чтобы стать самым справедливым, добрым и заботливым хозяином из всех возможных. Благими намерениями... Так или иначе, на момент смерти Генри Таунсенда в его владении было тридцать три раба, большинству из которых много труднее было смириться с мыслью оказаться в собственности человека, с кожей, темнее, чем у них самих.

Как Моисею, первому из купленных Генри. Ставшему после старшим над рабами его плантации. Что не помешало совершить несколько попыток бегства, после очередной хозяин вынужден был подсечь сухожилия на его ногах. Нет, в конце они снова сбегут: Моисей, его женщина Фиона (настолько светлокожая, что ее трудно не принять за белую), девушка Алиса, в соответствии с именем, живущая между мирами - чутка не в себе, попросту говоря.

Но то будет позже, когда Генри умрет, а дело его жизни, образцовая маленькая плантация, начнет разваливаться на глазах. Не обладая твердой рукой мужа, его жена Колдония слишком доверится Моисею, ничего хорошего для хозяйства из того не выйдет . Словно вообще может выйти что-то хорошее из того, что один человек собственность другого.

Как, однако, заразителен образ мыслей, считающий такое положение вещей нормой, вот уже и я, ненавидящая рабство, вовлеклась в рассуждения об экономической нецелесообразности чрезмерной мягкости в обращении с рабами. Словно речь о подчиненных на контракте. А знаете, дело в том, может быть, что книга с таким мощным потенциалом не оправдала ожиданий. Герои, несмотря на Пулитцер, не стали для меня живыми людьми, вызывающими сочувствие, и трагедия рабства не забилась пеплом Клааса.

Роман экспериментален по структуре Это как-бы документальное журналистское расследование, посвященное чернокожим семьям, владевшим рабами. Однако все герои, включая исследователя, вымышлены, и все их истории, которые обрываются многозначительным; "Они больше никогда не встретятся" или "Через три года, на смертном одре, она вспомнит об этом", не будучи доведенными до логического завершения, так и останутся пустотелыми.

Включая ту, что могла бы стать жемчужиной книги - рассказ о никчемном алкоголике, совсем уж было собравшемся свести счеты с жизнью, да внезапно прозревшем свет миссии, во время чудовищного урагана, когда собирал ведро черники для маленькой сиротки, которую злая мачеха погнала за ягодой в грозу (почти "Двенадцать месяцев"). После этот человек возьмется за ум и станет основателем первого в штате приюта для чернокожих сирот, который так и не назовут официально его именем.

Для меня книга осталась сборником не слишком согласованных между собой неоконченных новелл, написанных, к тому же, намеренно остраненным, стилизованным под простонародную речь, языком.

Ты не вылечишь мир, и в этом все дело.
Пусть спасет лишь того, кого можно спасти
Доктор твоего тела

Из разговора со свекровью: "Женщина без маски в очереди на кассу в магазине. Спрашиваю: Вы почему не надели в общественном месте маску? - А я не болею, - говорит. - Но я-то этого не знаю." Права в этой ситуации не неизвестная ковид-диссидентка, а моя благонамеренная свекровь. Да, с непривычки в них неудобно и резко падает координация, и похоже на собачий намордник (чивоуштам). Но маски создают дополнительный барьер между носителем вируса, который может и не подозревать о своей несчастной особенности, и окружающими.

Как это случилось с Юджином Кантором, по прозвищу "Бакки" (бычок), школьным преподавателем физкультуры в еврейском квартале Ньюарка жарким летом 1944. Призывная комиссия забраковала крепкого спортивного парня по зрению, и он вынужден отсиживаться на гражданке, в то время, как школьные друзья воюют. Что ж, значит нужно стать лучшим здесь, выполнять свой долг с полной отдачей и заботиться о доверенных его попечению детях со всей возможной ответственностью.

Он трудится, став кумиром мальчишек, которые приходят на летнюю спортивную площадку, чтобы играть в софтбол. У него такая забавная походка культуриста - вроде как, мышцы распирают, над которой сейчас стендаперы потешаются. Но тогда пацаны бессознательно подражали Бакки и в этом. И страх заражения полиомиелитом присутствует, конечно, но такой, приглушенный - в нашем-то районе, тьфу-тьфу, случаев нет.

А в середине прошлого века в Штатах сезонные эпидемии полиомиелита приняли масштаб национального бедствия, и к моменту начала событий в скученном, не идеальном с точки зрения санитарии-гигиены Нью-Йорке болели уже многие. Итальянский квартал был одним из самых массовых очагов. Когда вечером одного дня к площадке подъезжает драндулет с целой кучей самого бандитского вида итальяшек, которые говорят, что привезли евреям полио, принимаясь демонстративно харкать, Бакки один встает против них. Твердо, хотя вежливо дает отпор опасной толпе.

Герой. А буквально через день - два случая заражения, словно итальянцы, впрямь, принесли заразу. Оба мальчика умирают. Что толку, что Бакки собственноручно драит полы и туалеты с концентрированной карболкой, едва не обжигая дыхательные пути (хлорка, вирус полиомиелита убивает хлорка, но они тогда этого не знали). Еще зараженные дети, и еще, и снова. Хочется защитить, спасти, но как? И сам ходишь под дамокловым мечом - да, взрослые болеют редко, но случается ведь.

Когда звонит возлюбленная Юджина с известием, что освободилась вакансия инструктора по плаванию в летнем лагере в озерном краю, где она работает. Там приятное тепло, а не удушающий городской жар, и - главное - никто не слышал о полио. Когда она звонит, только приехать нужно срочно, такие вакансии не ждут, то единственное, что удерживает Бакки - ответственность перед детьми. Как он их бросит? Но ходят упорные слухи о закрытии мэром спортивных площадок в профилактических целях, а значит, не будет большого греха, если он уедет, правда?

Филип Рот мастер создания драматических коллизий из простых, на первый взгляд, житейских ситуаций. Что уж говорить о случаях, когда трагедия разлита в воздухе. Эта история рассказана от лица одного из мальчиков, посещавших в то лето площадку, из тех, кто заразился полио; перенеся, остался инвалидом - иногда передвигается с тростью, чаще на коляске; нашел свое место в жизни в проектировании и обустройстве зон для людей с ограниченными возможностями. Пандусы, расширенные под коляску дверные проемы и поручни в квартирах, подъемники и пандусы в общественных местах. Не то, чтобы они с партнером гребли деньги лопатой, но фирма с репутацией, солидная и уважаемая.

Серьезная проработка темы травмы, физических и психологических последствий инвалидности. Роман тяжелый, еще и потому, что, в отличие от героя-рассказчика, главного героя, произошедшее с ним сломало. Он так и не смог простить себе, что, будучи бессимптомным носителем, стал источником заражения для тех, с кем был в контакте. Прочти я эту книгу год назад, когда мы не могли подумать, что окажемся в сегодняшней ситуации, пронизанной ужасом заражения, выводы были бы другими. Но сейчас, главный - берегите себя и окружающих, носите маски. Уподобляться тифозной Мэри не стоит в любом случае.

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.
Уильям Блейк

Обзорный отзыв на "Будет кровь" я делала в середине лета, когда прочла сборник. С выходом аудиоверсии, которой не могла отказать себе в удовольствии слушать, хочу рассказать о той повести, которую больше всего полюбила. Случается иногда, войдет в тебя серебряной иглой что-то увиденное, услышанное, прочитанное, да так и сидит внутри. И не больно от этого, а наоборот, стихает застарелая боль, о которой и не думалось, так привычно было доставляемое ею неудобство. "Жизнь Чака" стала такой акупунктурной иголкой.

Эксперименты со структурой не слишком характерны для кинговой прозы. Чаще всего линейный нарратив с флэшбэками, нередко полифония создается звучанием голосов разных персонажей. Но так, чтобы от конца к началу, не припомню других случаев. В этой повести именно так. На Землю надвигается странный беспричинный апокалипсис. Замечали, что в апокалиптике и постап-литературе непременно дается объяснение бедам и несчастьям, которые обрушиваются на героев? Будь то экология, экономика, пандемия, война, любая космическая угроза: от внеземного нашествия до взрыва сверхновой.

Так вот, здесь мир рушится непонятно почему. А обычный маленький человек, Марти Андерсон, учитель языка и литературы беспомощно наблюдает за этим. А что еще остается? Начинается с перебоев интернета и нехарактерных климатических явлений, потом перебои с электричеством, позже грунтовые воды вдруг подмывают верхний слой земли, и целые участки дороги обрушиваются в провалы. Часто с едущими по ним машинами. И это здесь, в благополучном мире золотого миллиарда. А в новостях передают, что в Азии голод, где-то чума, цунами смывают в океан целые области.

И никаких объяснений. Да, люди не лучшим образом обращались с природой, но уровень катастрофичности происходящего в миллион раз превышает потенциальные последствия, каких можно было бы ожидать. И надежда умирает последней, даже тогда, когда надеяться, вроде как, не на что. В это время главным утешением Марти становятся телефонные разговоры с бывшей женой (отношения у них улучшились после развода). По стационарному телефону, сотовая связь приказала долго жить тогда же, когда интернет.

Да еще Чарльз Кранц, кто он такой, черт побери? Назойливая реклама этого человека: "ЧАРЛЬЗ КРАНЦ"; "39 ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!" - сначала билборд на стене банка, после вместо интернет-заставки и по телевизору, далее - везде. Реально, везде: граффити на стенах и плакаты в витринах магазинов, дым от реактивного самолетика в дневных небесах и голографическими, блин, изображениями в ночном небе.

По виду ничего особенного, на фото типичный бухгалтер, да и молод он еще для человека, отслужившего в банке без малого четыре десятка лет. Должен быть большой шишкой, а кого ни спроси, не знают его. Впрочем, неинтересно это, когда тут такое творится. Вот и еще участок дороги обрушился, значит на работу завтра не добраться. Решив, что в последние времена лучше держаться своих, Марти отправляется к бывшей жене Фелиции.

Такое начало. А продолжение перевернет ваши представления о реальности с ног на голову, и снова опустит на ноги, после головокружительного кульбита. То есть, догадываться прозорливый читатель начнет раньше. В повесть включена двухактная пьеса, в которой второй акт предваряет первый. И вот второй акт не просто хорош, он шедеврален. Читала отзыв Игоря Князева, исполнившего аудиоверсию сборника, и просто повторю его слова: Тому, кто считает, что Кинг исписался, достаточно прочесть хотя бы акт второй "Жизни Чака". Это круто, ребята. Мне кажется, это не тронет только того, кому медведь наступил на ухо и раздавил грудную клетку вместе с сердцем.

С вами никогда такого не случалось? Нет? Такого чувства, что ты только и делаешь, что скрываешь свое отсутствие?

Повесть в коротком списке Большой книги 2020, кажется даже в числе фаворитов, что автоматически выводит ее в число must read для любого, кто всерьез интересуется современной литературой. Занятная аберрация, действие происходит в России и немного в Америке, а ассоциации, что идут на ум при попытке осмыслить - с Данией. Вынесенная в заглавие строчка из "Голого короля" Андерсена и "Прогнило что-то в датском королевстве", коли откровенно посредственное произведение в двух шагах от пьедестала.

Первое не случайно, не притянуто за уши и не моя гнусная инсинуация. Сон о несчастье оказаться на людях нагишом - сквозной мотив "Собирателя рая": циклический, то и дело обсуждаемый, по непонятной причине представляющийся героям уникальным. Его пытаются расшифровывать средствами доморощенного психоанализа, о нем говорят, как о роковом даре Короля тем из числа свиты, кто имеет неосторожность сблизиться с ним слишком тесно. Глубокомысленные рассуждения по поводу, не стоящему выеденного яйца, производят странное впечатление. Распространяющееся на книгу в целом.

Сенильная деменция один из главных страхов нашего благополучного и сытого времени с постоянно увеличивающейся продолжительностью жизни. Все боимся, чего уж там, потому история женщины семидесяти двух лет, которая бьется в тисках раннего Альцгеймера, уступая в этой войне редут за редутом, бастион за бастионом, крепость за крепостью - такая история не может оставить равнодушным. Но отчего-то оставляет.

Очаровательная бойкая умница и хохотушка Мариночка-Марина-Марина Львовна прожила чудесную жизнь, в которой все ее любили, все ей удавалось, был чудесный муж, обожаемый сын, интересная работа. И вот, в нестарые еще шестьдесят восемь все начало разваливаться. Сначала стало трудно учиться, а работа юрисконсульта с постоянно обновляющейся законодательной базой, требует перманентного усвоения новых знаний. Потом одолела мелкая забывчивость в быту. Дальше - больше, пока в один далеко не прекрасный день, женщина не сумела узнать сына и собственного дома. Нет, после все пришло в норму, но с этой болезнью ремиссии все короче, а рецидивы все страшнее. И мы знаем, что дальше будет только хуже.

Кирилл - Король, сын. Человек достаточно молодой, хотя простая арифметика говорит о возрасте от сорока до пятидесяти (объясняю: когда маме семьдесят два, сыну не может быть около тридцати по определению, замужняя женщина в счастливом браке должна была родить лет в двадцать пять максимум, тогда Кириллу должно быть к полтиннику). Но уровень его зрелости, отношения с кругом друзей соответствуют поведенческим паттернам человека, максимальный возраст которого тридцать с небольшим. И это одна из фальшей книги, которая безошибочно считывается подсознанием.

Однако вернемся к герою. Странный тяни-толкай, слепленный из победительной харизмы Остапа Бендера и потерявшихся во времени "коллекционеров всего" Константина Вагинова, Кирилл умудряется ни разу на протяжении книги не вызвать ни симпатии, ни сочувствия. Сам он, а вслед за ним и свита: красавица Лера, симпатичная Вика, увлеченный эзотерикой Боцман, Карандаш с литературными амбициями - называют Королем, признавая власть над миром вещей, которые словно сами идут ему в руки.

Собственно, предметный мир, Второй дом астрологии, составляют статью дохода этого человека. Умение отыскать вещь за бесценок и найти клиента, готового платить за нее хорошие деньги, дают ему средства к существованию. А барахольство с подбором тематических коллекций "из 20-х", "из 50-х", под хиппи, стиляг или совьет милитари - для души. Вещи любят Кирилла, в них он предстает не ряженым, каким был бы на его месте любой другой, но носителем духа эпохи, выразителем квинтэссенции социального явления.

И вот здесь из меня рвется Станиславский: "Не верю!" Врожденная способность втородомного мира вещей и движимого имущества, соответствующего зодиакальному Тельцу - умение твердо стоять на ногах. Плоть от плоти земли, Телец органично чувствует себя во всяком времени, в какое доводится жить, успешно гася ностальгию гедонизмом, производным от все той же тесной связи с миром вещей. Блуждания по времени в обносках с чужого плеча не тот сорт эскапизма, какой может привлечь человека с чувством вещей. Что до Кирилла, то он, да простят меня автор и поклонники, похож скорее не на короля, а на карамору.

Американский дядя, эмигрировавший еще в советское время и столь успешно интегрированный в местную жизнь, что может позволить себе забрать престарелую сестру и оплатить явно дорогостоящий курс ингибирующего лечения, внезапно оказывается:

Дядя-то его по-английски ни бум-бум.

И вот из таких несостыковок, на самом деле, состоит книга. Язык нехорош, сюжет отсутствует, герои целлофановые. Грустно будет за отечественную литературу, если голого коронуют. Аудиокнига, начитанная автором, неожиданно обаятельна и выраженная хрипотца ее не портит.

Сверху Ведерников целый и даже как будто живой; внизу он словно растворяется в пространстве, исчезает, как исчезает, превращается в облачко, не достигнув тверди, слабая струйка песка.

Сказать, что это хорошо - ничего не сказать. Восторг абсолютного узнавания, знакомый всякому, кто дышит книгами, когда от первых же строчек бабочки порхают в солнечном сплетении. Набоков говорит о таком, как о сладкой дрожи вдоль позвоночника. Владимира Владимировича не случайно вспомнила, "Прыжок в длину" ощутимо его книга.

Дар ведь симбионт, который выбирает наиболее достойного носителя среди людей, с его физической смертью воплощается в другого или других. В современной русской литературе часть изысканной цветистости словесной вязи - сада земных наслаждений набоковского таланта, несет Марина Степнова. Его птичье-насекомые игры с гравитацией, ядовитый сарказм, смеховой дар достались Ольге Славниковой.

"Прыжок в длину", при глубокой трагедийности, по-настоящему смешная книга. Правда-правда, читая, то и дело ухмыляешься и всхохатываешь, поначалу одергивая себя - стыдись, не над таким же! А после думаешь - "смеяться, право, не грешно, над тем, что кажется смешно". Что там, в этом романе?

Подающий надежды юниор легкоатлет Олег Ведерников, возвращаясь с тренировки, видит, как на дорогу. вслед за выкатившимся мячиком, под колеса машины выбегает карапуз. Юноше свойственная особая взлетная прыгучесть, которая делает его в перспективе реальным кандидатом на пьедестал, особенно хорошо удаются прыжки в длину. То что случается дальше, не результат сознательного выбора, тело реагирует само, Он прыгает (поставив мировой рекорд, который нигде не будет зафиксирован), выбивает ребенка из-под колес и остается без ног.

Правая ампутирована выше колена, левая по щиколотку, и относительная материальная независимость, спасибо обеспеченной маме, владеющей несколькими магазинами, слабое утешение. Хождения по мукам с унизительным выбиванием из госучереждений положенных инвалиду льгот, в жизни Олега не будет. Отличное кресло и сменяющий друг друга все более высокотехнологичные протезы, станут появляться у него материнским попечением. Как и отдельная квартира - обеспечивая сыну инвалиду материальный комфорт, мать тяготится его обществом и скоро купит себе еще одну, оставив прежнюю в его распоряжении.

Вместе с домовитой заботливой домработницей, в чьи официальные обязанности входит уход за безногим, а в неофициальные - предоставление молодому мужчине некоторых других услуг. Она, эта добросердечная недалекая Лида, да спасенный малец, не считая кратких визитов матери, долгие годы составляют весь мир Олега.

Мальчик Женечка вовсе не умилительный младенчик. Сказать по правде - маленькая дрянь со свойством приносить несчастье всем, имеющим неосторожность делать ему добро. Олег не первый и далеко не последний в череде жертв этого свинцового колобка, который катится по жизни, ломая, калеча и приминая.

Противопоставление ведерниковской взлетности особой редкоземельной тяжести спасенного Женечки, основной конфликт книги. И это немыслимо хорошо. "Люди-женечки" Ольги Славниковой - в сути, мережковское Царство Зверя, адаптированное ко дню сегодняшнему. Сосредоточенные на себе, свято убежденные в том, что "право имеют", что любая, исходящая от них, чушь украшает мир.

Не так давно, говоря о "Темной башне" Кинга, героиня которой молодая женщина с отрезанными по колено ногами, я посетовала, что тема гандикапа в современной литературе замалчивается, практически нет героев инвалидов. И очень скоро погребена была под ворохом из десятков (если не сотен) безруких-безногих картонных персонажей. Начавшись в ЖЖ, переместилось в Фейсбук, еще пару дней поражая увечьями всех сортов, до которых оказалась охоча словесность. Не стала объяснять, что имела в виду настоящих, живых людей, не условного Капитана Крюка.

Так вот, у Славниковой подлинные ампутанты. Переживающие травму неполноты как на физическом. так и на психологическом уровне, и неизвестно еще, какого рода страдания тяжелее. Не умеющие приспособиться к самым современным протезам, какие живых конечностей не заменят. Вопреки убеждению "людей-женечек", что все это легко и проблема яйца выеденного не стоит: встал на карбоновый протез, и побежал - чего ноешь?

Удивительно, но книга, при выраженном трагизме, не оставляет тягостного впечатления, даже напротив, какой-то светлой взлетности и "все мы будем счастливы, когда-нибудь, Бог даст". А может не удивительно, осененное крылом Гения, дарит миру тепло и свет, вне зависимости от предмета изображения.