(с)перто тут
http://drevo-z.livejournal.com
Много лет назад на мою знакомую М. напал придурок с ножом.
Слава богу, шли мимо подвыпившие мужики, обратили внимание на странную возню в кустах, полезли на шум, намяли бока и надавали по голове мерзавцу, правда, не уследили – пока успокаивали М., поганец сбежал.
Я потом спросила её: - Что ж ты не кричала, людей не звала? А если бы мужики эти шли себе и прошли?
А она ответила: - Мне ужасно стыдно было кричать.
Такое случается с девочками из хороших семей, умницами, книжницами, любимыми дочками, выросшими в тепле, в теплице.
Такие девочки знают, что Алёша Карамазов – это правда, а его сумасшедший папаша вкупе со Смердяковым – это Достоевский придумал, чтобы оттенить.
Такие девочки выбирают абсолютно неподходящих мальчиков.
Родители сначала молчат, потом робко намекают, затем говорят открытым текстом, подружки ахают, друг детства собирается начистить холку толе-севе-роману.
Такие девочки ничего не слышат, подруги становятся бывшими, другу детства отказывают от дома, и в густом запахе выпитой родителями валерьянки девочки выходят замуж, потому что юра-владик-кирюша хороший, только вы все этого не видите.
Родители залезают в долги и покупают квартирку, или бабушка переселяется к родителям, и у девочек начинается семейная жизнь.
Но девочки – не законченные слепошарые дуры, проходит месяц. полгода, год, и они понимают, что правы были и родители, и подружки, и друг детства.
Но кричать – стыдно.
И у них всё замечательно, не волнуйся, мама, что ты переживаешь, папа, нет, не надо, я к вам сама приеду, витя-гарик-никита так устаёт, ему надо отдыхать.
Девочки пишут диплом себе, пишут диплом мише-паше-олегу, отказываются от прекрасного распределения, потому что саня-костя-борис обидится – ему не предложили, и продолжают жить так, будто у них всё - всем на зависть.
Толя-гарик-борис возлежит на диване, без устали втолковывая жене, что как только ему начнут платить достойно, он тут же, немедленно начнёт достойно работать, а идти корячиться за копейки – себя не уважать, и, кстати, она вон тут растолстела, тут подурнела, и вообще - у людей жёны как жёны, а ему досталось бревно бесчувственное.
А потом некоторым девочкам везёт – сева-миша-григорий их бросает, потому как трёхкомнатная квартира лучше бабушкиной хрущёвки, но говорится не про квартиру, а про то, что нет любви и что жить без любви – это себя не уважать. Странное дело – косте-пете-егору всегда требуется самоуважение, без него – никак.
- Ну было же у вас что-то хорошее за восемь лет?
- Конечно, было. Вот мы ехали как-то домой, в автобусе, и он оглянулся, сказал, тебе дует, ещё простудишься, встал и закрыл окно.
Ей опять стыдно кричать.
И она цокает каблучками по офису, по школьному коридору, по лаборатории и успевает всё – съездить в больницу к папе, закупить продукты маме, забрать дочку из музыкальной. Вечером, перед сном читает дочке Хаджи-Мурата или Двенадцать стульев или Стругацких, а дочка сидит, завернувшись в одеяло, обнимая подушку, смотрит круглыми глазами и видит и Хаджи-Мурата, и Паниковского, и Малыша, и жалеет их. Дочка засыпает, а она пол-ночи пишет отчёты, переводит, проверяет тетрадки, и утром – опять свежа, всё у неё замечатльно, ледяная вода и примочки из заварки пока ещё помогают убрать круги под глазами.
А потом она едет к дочке в летний лагерь и на обратном пути пробивает колесо, а в старенькой машине болты прикипели насмерть, август, стемнело, дорога пустая, да если б и не пустая, кричать ей по-прежнему стыдно, но тут сам останавливается здоровенный мужик на здоровенной машине и возится с колесом, бурча себе под нос про безголовых и безруких баб, а через день встречает её после работы, сам нашёл, и снова встречает, и провожает, и каблучки начинают стучать совсем в другой тональности.
И она удивляется простым вещам, которым совсем не удивлялась, когда жила с родителями.
- Я прихожу, а он говорит: - У меня такая премия, сам не ожидал, в субботу едем её тратить, мне экономистка наша рассказала, какие магазины хорошие – чтоб и для тебя, и для Лёльки, зима на носу, хватит, намёрзлись.
- Он звонит мне, сердитый, почему в доме ничего нельзя найти, где деревянный молоток, мне что – мясо кулаком отбивать?!
- А мы в субботу ездили моих в санаторий проведать, папа уже без палочки ходит, представляешь?
- Мы так поругались вчера, я даже плакала, честное слово, не понимаю, чем ему Алексей не нравится, Алексей, Алёшенька, Лёха – ну скажи, отличное имя, чего он упёрся.
- Я на секунду, а то мне ещё говорить тяжело – три четыреста, пятьдесят два сантиметра, Алексей Ильич, ну или Степан Ильич – посмотрим, на кого больше похож, всё, целую, я поползла к окну, Илья с Лёлькой уже там внизу прыгают.
Вот я сижу сейчас и думаю про Алексея или Степана Ильича и про то, что в мире всё-таки существует справедливость.
Даже для хороших девочек.
И что я этому очень рада.
