Декабрь богат на выставки художников-философов, начиная с Николая Ге и заканчивая Уильямом Блейком. В Пушкинском музее Караваджо и Блейк – выставки на контрасте, хотя в их основе – религиозная тема. До похода на выставку казалось, что объединять в едином выставочном пространстве таких разных по темпераменту, стилю и образу жизни художников, как Караваджо и Блейк – по меньшей мере странно. Но удивительное дело – они прекрасно дополнили друг друга. Может быть, секрет в том, что Блейк увлекался итальянским Возрождением, знал итальянский и читал Данте в оригинале?

Как бы то ни было, после драматичного Караваджо с его резкой светотенью и театральными постановками Блейк – как прохладный глоток чистой воды в жаркий день, его работы смотришь с каким-то светлым, радостным чувством. Искренность – пожалуй, главная черта поэта-гравера, перед которой как-то отходят на второй план неправильности рисунка, спокойно воспринимаются очевидные заимствования из фресок Микеланджело и творчески переработанные сюжеты художников Возрождения. Фантазия художника также впечатляет – будь то собственный эпос и мифы или иллюстрации к Библии, Данте, Шекспиру - Блейк во всем оригинален, искренен и талантлив.

Его почти монохромные акварели – воздушны и излучают свет, темперы – загадочно-многоцветны, как потемневшие от времени драгоценные мозаики, тонированные акварелью офорты, обрамленные строками стихотворений автора-гравера, как рамкой, – изящны и поэтичны. Кружева сплетающихся фигур в композициях на тему Страшного Суда, бесплотные феи,  персонажи «Божественной комедии», иллюстрации к Ветхому Завету и Евангелию, фантастические существа – реальные и жутковатые, как кошмарный сон, символы и мистика, и щемящая «Жалость».

После Блейка его последователи кажутся гораздо менее оригинальными, сюжеты их картин – более рассудочными и искусственными. Выделяются, безусловно, Фюсли и Россетти, но по-своему интересны и остальные символисты, прерафаэлиты и неоромантики. 

Очередь, слегка запорошенная снежной крупой, - уже неотъемлемый атрибут Пушкинского музея. В одном из залов выставлены 11 полотен Микеланджело Меризи да Караваджо, что само по себе исключительное событие. Чтобы увидеть все эти картины в их родной Италии, придется только в Риме обойти несколько церквей и галерей, не говоря уже о других городах и странах, и везде одна-две картины, созданные в свое время на заказ для конкретной капеллы, церкви, ордена, мецената.

Идти в Пушкинский, выстаивать очередь и мужественно протискиваться к шедеврам сквозь плотную толпу таких же страждущих в полутемном зале необходимо еще вот почему: ни одна из репродукций не передает даже близко то волшебное ощущение света и цвета, которое есть в оригиналах. Темный фон вовсе не угольно черный - он теплый, темно-коричневый, скрывает массу деталей. Драматический поединок света с тенью сродни театру Шекспира - английский север и итальянский юг на рубеже веков удивительно единодушны и вторят друг другу, перекликаясь сюжетами и образами. Большой формат создает иллюзию вовлеченности, сопричастности действию, изображенному на картинах, – ещё немного, и шагнёшь в их изменчивое, как пламя свечи, пространство.  

И вот уже сияет счастьем юность и погружаются в грустные размышления молодость и зрелость. Колеблется неуловимая и загадочная граница между мягким, чуть расплывчатым, - и четким, резким,  – живым и неживым. Тихо совершается проникновенная встреча за скромной трапезой. Божественный свет врывается во тьму, выбивает человека из привычного седла и направляет к служению истине. Вздымается волна скорби и останавливается на краю каменной плиты. Кроткое смирение на миг замирает перед жестокостью, против которой единственное оружие - несломленный дух.  Сон любви всё погружает во мрак. Но трепетное поклонение свету означает, что в мире живет надежда.

Караваджо «Юноша с лютней», 1595. Изображение с сайта Государственного Эрмитажа

Эта песенка шута Фесте из «Двенадцатой ночи» - первое, с чем ассоциируются у меня все нежно-томные итальянские юноши Караваджо с фруктами, лютнями, гадалками. Чем не Ромео, Себастьян, Цезарио-Виола?  Караваджо и Шекспир - современники, и остается только удивляться, почему двое молодых людей – северянин и южанин – вдруг так одинаково прониклись сознанием быстротечности красоты, молодости и любви. 

По светотеневому драматизму сюжетов, накалу страстей и реалистичности исполнения Караваджо, безусловно, равен Шекспиру. И ещё  – по вот этой легко узнаваемой и ниоткуда вроде бы взявшейся грусти в разгар веселья.

«Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость». Эти слова Льва Толстого вспоминаются после просмотра выставки Николая Ге, и становится понятно, почему эти два человека стали единомышленниками.

По сути, творчество Николая Ге и есть наглядная иллюстрация к приведенным выше словам классика. На этапе «освоения» нового в работах художника можно всегда найти следы влияния:  вот он очарован Брюлловым, вот - Ивановым, вот ряд итальянских пейзажей – приятных, но несколько безликих. И вдруг, как вспышка, как озарение  – «Саул у Аэндорской волшебницы», «Вестники Воскресения», «Тайная вечеря», «Христос в Гефсиманском саду», тревожный «Закат в Ливорно». После серии «дагерротипных» портретов современников – светлый портрет Петрункевич, чем-то напоминающий «Девушку, освещенную солнцем» Серова, и светящийся на темном фоне автопортрет 1892 года – по силе и выразительности не уступающий работам старых мастеров, и прежде всего Рембрандта. После ноктюрнов в духе Куинджи и пасторальных пейзажей – графические серии к притчам Толстого, Страстной цикл – как обнаженный нерв, от полыхающих красок "Суда Синедриона" до леденящих ночных теней "Совести".

Движение вперед у Николая Ге всегда было сопряжено с контрастами и резкими поворотами – от физико-математического отделения университета к Академии художеств, от Италии и суетной столичной жизни к хутору Ивановскому.  Отказ от уже проторенных троп в искусстве, от достигнутых успехов, от общепринятых канонов изображения Евангельских сюжетов, даже от уже написанных холстов – и поверх «Милосердия» пишется «Что есть истина?».

Бумага, акварель, пастель, 2011

Всё-таки огромные очереди в Пушкинский в выходные – уникальная возможность посетить окрестные музеи, которые всё время «собираемся» посетить. Речь о музее Пушкина – что на Пречистенке. Но всё по порядку.

Собирались на Кандинского. Извивающаяся очередь в Музей личных коллекций несколько охладила наш пыл и, произнеся традиционную фразу «гордимся нашим народом – самым культурным в мире», пошли в музей Пушкина. Оказалось, что за нами пошли еще человек двадцать. У здания музея в ужасе застыли – у входа стояла толпа. Но – о счастье! – это была экскурсия по старой Москве. В музее нас вежливо спросили, уж не пришли ли мы на Дали (многие, оказывается, путают музеи), на что мы оскорбленно ответили, что пришли на выставку «Портреты неизвестных».

А выставка очень милая – тут вам и история идентификации уже известных портретов (к примеру, Пушкина-ребенка), и недавние открытия – портрет Марии Раевской или Натальи Гончаровой-Пушкиной-Ланской. И просто приятные лица на семейных портретах из дворянских усадеб. После революции судьба этих семейных собраний примерно одна и та же – портреты из разграбленных дворянских гнёзд растеклись по частным собраниям и, поскольку большинство из них не были подписаны, о том, кто изображен на портретах и кем, можно только гадать. Портреты выполняли роль семейных альбомов – и тем, собственно, интересны.

http://www.pushkinmuseum.ru/vs_portreti_neizvestnih.htm

Заодно посмотрели выставку "Тайны русской культуры", посвященную 300-летию со дня рождения М.В.Ломоносова (параллельно пустились в воспоминания о пребывании в стенах alma mater), и экспозицию на тему "имя Александр в русской истории" - от Александра Невского (и даже Македонского!) до Александра II.

Несколько лет назад была на выставке «Парижские удовольствия Тулуз-Лотрека» - в том же самом Инженерном корпусе Третьяковской галереи. Так вот, впечатления от выставки Бориса Григорьева – гораздо более яркие, сильные, неожиданные. Потому ли, что до сих пор практически не была знакома с его творчеством, хотя, как выяснилось, знаю многие его портреты - Мейерхольда, Рахманинова,   - к которым теперь прибавились новые открытия: Шаляпин, Горький, Клюев, Ремизов, Рерих. Или потому, что это наш, русский художник, и даже жутковато-театральная парижская «Интимность» - для него не просто игра с уродливой изломанной формой, а гораздо более серьезное путешествие на дно души человека. А может, все дело в цикле «Расея», где с картин на нас смотрят в упор недобрые селяне, сжимающие вилы: их глаза – то широко раскрытые, то злобно прищуренные, то небесно-голубые, то черные, то желтые с кошачьими зрачками – глаза Гражданской войны.

Его картины и рисунки – это и документы переломной эпохи, и элегантная игра с цветом и линиями, и психологизм, преимущественно мизантропический. Он так видел и имел мужество так писать – не щадил ни своих моделей, ни себя в автопортретах.  Да, при желании можно проследить параллели с известными в то время стилями и направлениями в живописи и графике,  но одно могу сказать точно: для меня эта выставка - одно из самых ярких и интересных открытий осени.

«Парижская школа» в Пушкинском - много новых имён, стилей, сюжетов, виды Парижа, обитатели Монпарнаса… Собственно, самое интересное – наблюдать поиски своего уникального стиля у каждого из представленных на выставке художников.  Однако после первой же картины Модильяни вижу только его певучие линии. И всех остальных не менее известных и талантливых воспринимаю уже через его призму: был знаком с Модильяни, на него явно повлиял Модильяни и т.д. Конечно, это мой субъективный взгляд – но ничего с собой поделать не могу.  И «Молодая женщина в красном свитере» Кислинга кажется мне похожей на голубоглазую печальную Жанну Эбютерн с многочисленных портретов Модильяни. И серебристо-серый «декадентский» Фужита, и жемчужно-охристый Паскен – как будто вместе с итальянцем работали в одной мастерской.

В целом же – удивительно яркая, разнообразная выставка.  Шагал, Гончарова, Ларионов, Елена Эттинген, Васильева... Открыла для себя Кислинга и Ван Донгена. Сутин, безусловно, интересный художник, но его "изломанность" (особенно заметная рядом с изысканными силуэтами Модильяни) вызывает почти болезненное, некомфортное ощущение. Почему-то очень напомнил мне Яковлева, выставку которого (Яковлев и Зверев) посетила весной в галерее Нащокина.

Недавний визит на выставку мэтра сюрреализма даёт о себе знать и вызывает порой довольно неожиданные ассоциации: параллель с «Портретом Гала» Дали – «Спящая муза» Бранкузи. Понравились и оригинальные скульптурные вариации Архипенко.  А напоследок с удовольствием посетила основную экспозицию «Галереи искусства стран Европы и Америки XIX–XX вв.» - и в очередной раз убедилась, что в России самое лучшее собрание импрессионистов: у коллекционеров-меценатов Щукина и Морозова был прекрасный художественный вкус и потрясающее чутьё на оригинальных, интересных художников.

Сначала, давным-давно, в детстве, были две открытки в альбоме – «Горящий жираф» и «Распятие». Рассматривать их было интересно и совсем не страшно – жираф горит далеко, стоит спокойно, наверное, ему не больно. Угловатая фигура в зеленом напоминает Кощея из сказок, а вторая – индейца. Их подпирают костыли – конечно, как же иначе им удержаться на ногах?  Так изогнулись, что вот-вот упадут. И что там у них в ящичках, интересно? А распятие – почему оно парит в небе? И видят ли его рыбаки внизу? Вот бы узнать…

Потом был альбом на английском, который принесли посмотреть на один вечер, и там было «Постоянство памяти» и фраза из описания к репродукции: «это память о мире, который больше не существует», которая почему-то запомнилась и долго не отпускала.

Потом был первый изданный на русском языке альбом репродукций, книги «Тайная жизнь Сальвадора Дали» и «Дневник одного гения», которые многое помогли понять в мироощущении короля мистификаций и эпатажа и научили не углубляться в его подсознательные дебри, а воспринимать его творчество, как рассказанный красками сон – который может нравиться, не нравиться, ужасать, раздражать, но никогда не оставит равнодушным.

И вот сюрреальность в реале, на Волхонке.

Очередь в Пушкинский производила сильное впечатление - по самым скромным прикидкам ожидание встречи с мэтром сюрреализма могло продлиться час, не меньше.  Но я не стояла и 15 минут. К сожалению, не знаю имени добрейшей женщины, благодаря которой я почти сразу оказалась у самых ворот: поджидая подругу, она заняла очередь, отстояла ее и снова переместилась в хвост, а чтобы место не пропадало, провела вперед меня. Огромное ей спасибо!

Сей приятный сюрприз настроил меня на благодушный лад и, уже стоя в вестибюле музея в кассу, я мило пропустила вперед нескольких льготников, чем навлекла на себя справедливое возмущение стоявших сзади. Увы, на долгом пути к прекрасному сердца ожесточились, чему немало способствовал холодный ветер и моросящий дождь.

После выставки Диора оформление экспозиции Дали уже не так впечатлило – но, по правде сказать, и не расстроило. Вспомнила, как в конце 80-х, еще будучи студенткой, ходила на выставку Гогена – в то время дополнительное оформление выставок еще не вошло у нас в моду, и никакие спецэффекты не мешали восприятию картин. Впрочем,  согласна, что грамотно подобранное медиа-сопровождение экспонатов способно повысить информативность и зрелищность выставки, помочь проникнуться атмосферой, в которой творил художник. По оформлению замечу только, что черный фон для картин – скорее находка: желтые пески, лазурное море и небо Кадакеса заиграли еще ярче.

Итого, суммарное ощущение: радость. Радость, что впервые вижу полотна Дали в оригинале в любимом Пушкинском музее. Радость от встречи с его графикой, которую до этого я мало знала и которая очень понравилась, особенно виртуозная и изобретательная штриховка в сериях иллюстраций к Дон Кихоту и Бенвенуто Челлини. Радость от разгадывания зашифрованных образов, порой ироничных, порой эпатажных, но всегда – наполненных игрой разума (отнюдь не безумия!), который рождает не жутковатых чудовищ, как у Босха или Гойи, а гротескных персонажей снов на фоне песка, неба и скал. При желании весь этот причудливый мир чужого воображения можно мысленно стереть, и останется чистая даль горизонта, желтое и голубое, жаркое небо Испании.

Отдельно  – об иллюстрациях к «Дон Кихоту». Такое точное попадание в образ литературного персонажа можно найти, пожалуй, в Бердслеевских иллюстрациях к «Саломее» Уайльда – в обоих случаях историческая достоверность костюмов заменяется какой-то внутренней достоверностью, точным выражением духа произведения. Тут налицо полное взаимопонимание художника и героя – чего стоит только сцена битвы с ветряными мельницами, на которую мы смотрим одновременно глазами идальго и Санчо. А ведь есть ещё сражение с бурдюками вина, обезумевший от ужаса Росинант, несущийся на трех ногах, Санчо Панса, которого подкидывают на одеяле и прочие не менее интересные работы.

О живописи. Да, на выставке нет всемирно известных «Часов» или «Сна Колумба», но, тем не менее, все периоды творчества представлены, есть эскизы к знаменитым работам, Кадакес в юношеских этюдах, немного кубизма, «Нос Наполеона», миниатюра-портрет Гала и небольшая картина «Странности» - по моему ощущению, наиболее точно выражающая сюрреальную природу сновидений, чему способствует и ночной пейзаж неизменного Кадакеса.

Ну, вот и март, а с ним и грязное снеготаяние на улицах, от которого хочется отдохнуть глазом на прекрасном. С этой целью направилась в Лаврушинский, где снег уже исчез и лежит грудами только во дворах-колодцах.

 

И.Левитан. Золотая осень.

Изображение:http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/57/Levitan_Zolotaya_Osen.jpg

Русская Осень и Левитан – синонимы. И что первично – вопрос: то ли осенний пейзаж за окном, то ли хрестоматийные репродукции в учебнике «Родной речи». Иногда кажется, что мы видим нашу осень так, как нас научил художник – и замечаем в ней «грустинку» и роскошь последних мгновений золотого убранства, а затем – серое, притихшее ожидание зимы.  

Наш среднерусский климат, в общем-то, довольно мирный :-) – если бы не арктические массы, было бы всю зиму -5 С минимум и приятный снежок, а не пыль под ногами. А вот стоит побывать в августе на Соловках – и сразу станет понятно, на что эти арктические массы способны. Так что -15 С в конце ноября вполне сравнимо по силе воздействия с +6 С в августе в 160 км от Полярного круга :-).

Дарвиновский музей проводит конкурс на лучшую фотографию кошачьих . Все фотки - умопомрачительно хороши, любоваться можно до бесконечности.  Решила и сама поучаствовать  – потому что люблю я их и все тут! :-)

Над моей привычкой подписывать свои творения многие иронизируют. Упорно продолжаю подписываться :-). И все же в данном случае немного смещаю подпись вправо - во избежание ненужных ассоциаций :-)))).

Титания и Основа, Шекспир, "Сон в летнюю ночь". Бумага, тушь.

Снова в погоне за ускользающей улыбкой...

Источник: www.rnd.cnews.ru, автор - автор блога.

 
 

Ну вот и июль. Два раза в году неизменно радуюсь – в январе и июне. Последний экзамен сдала тому назад лет 20.

Шекспир, "Сон в летнюю ночь".

Титания, царица фей и эльфов. Бумага, акварель.

Фотографии val_art : Новгород Великий и Псков

Коты Новгорода Великого и Пскова. Скажу честно, ни одной собаки в этих городах замечено мною не было. Зато у стен кремля на солнышке, в сувенирных лавках, на остановках автобусов - коты, коты и снова коты.  Невероятной, причем, красоты :-).

Псков. Симбиоз на остановке на площади Ленина.

Новгородец с Торговой стороны.

Хозяйка сувенирной лавки.

Заместитель хозяйки сувенирной лавки.

Под охраной стен Псковского Кремля.

Житель Мирожского монастыря.

Фотографии val_art : Новгород Великий и Псков

Великий Новгород и Псков:сувенирные развалы

О сувенирах - везде примерно одинаковый набор: матрешки, посуда, шкатулки, платки, игрушки.

Из новгородского - изделия из бересты традиционные и современные (вплоть до чехлов для мобильных телефонов), псковское - черная керамика, лощеная или матовая.

В Изборске (Псковская область) местные жители (сету - народ финно-угорской группы, православные) вяжут сами и продают изделия из шерсти с традиционными орнаментами.



 

Пушкин сувенирный :-).