XV. Князь тоже должен быть очень мудрым и никогда не должен навязывать свою волю силой, даже если у него есть такие полномочия, и он действует из самых лучших побуждений. Ибо сносить урон, причиняемый твоему авторитету, если это пойдет на благо подданным, — гораздо высшая добродетель, чем рисковать своим имением и самим собой; ведь мирские права имеют отношение только к земным ценностям.

И потому очень глупо говорить: "Я в своем праве, поэтому я возьму это силой и оставлю это себе, даже если тем самым причиню другим все возможные несчастья". Так, мы читаем об императоре Октавиане, что он не хотел начинать войну, какой бы справедливой она ни была, без твердой уверенности, что она принесет больше пользы, чем вреда, или, по крайней мере, что вред не будет невыносимым, и говорил: "Война подобна ловле рыбы золотой сетью; ты всегда рискуешь потерять больше, чем будет стоит улов". Ибо тот, кто ведет под уздцы упряжку лошадей, должен идти совсем иначе, чем если бы он шел сам по себе; будь он один, он мог бы идти, прыгать и делать все, что вздумается; но когда он выполняет роль коновода, он должен идти и выбирать путь таким образом, чтобы телега и лошади могли следовать за ним, и думать об этом больше, чем о собственных желаниях. Точно так же и князь ведет за собой множество людей и не должен идти и действовать, как ему заблагорассудится, принимая во внимание их нужды и благо больше, нежели собственные желания и предпочтения. Ибо когда князь правит, повинуясь собственным безумным желаниям и следуя собственному мнению, он похож на безумного коновода, который несется со своей лошадью и телегой вперед через кусты, колючки, канавы, лужи, в гору и под гору, минуя дороги и мосты; ему недолго ехать — все разлетится вдребезги.

И потому правителям было бы крайне полезно с самой юности читать или слушать истории — как из священных, так и из мирских книг, — в которых они найдут больше примеров и навыков правления, чем во всех книгах закона; именно так, как мы читаем в книге Есфирь VI, поступали персидские цари. Ибо примеры и истории приносят больше пользы и учат большему, чем законы и указы: там учит жизненный опыт, здесь — непроверенные и ненадежные слова.

XVI. Три особых дела, которые все правители могут делать в наши дни, в особенности в наших землях. Во-первых, положить конец ужасному обжорству и пьянству — не только по причине излишеств, но и по причине расходов, которые это за собой влечет. Ибо благодаря приправам, специям и тому подобным вещам, без которых люди вполне могли бы обойтись, немалые потери земного богатства постигли и ежедневно постигают наши земли. Предотвращение этих двух великих зол поистине обеспечит земной власти достаточно забот, ибо они пустили корни широко и глубоко. И могут ли власти предержащие послужить Богу лучше и заодно принести пользу своей собственной стране?

Во-вторых, запретить излишне дорогую одежду, благодаря которой на ветер пускается столько денег, хотя это служит интересам только мира и плоти; страшно подумать, что подобное злоупотребление можно найти среди людей, которые присягнули на верность Христу Распятому, крестились в Него и посвятили себя Ему, и которые должны следовать за Ним, неся Крест, и готовиться к жизни будущего века, ежедневно умирая. Если бы кто-то впал в заблуждение по неведению, это еще можно было бы терпеть; но то, что это творится столь открыто, безнаказанно, бесстыдно, беспрепятственно и, более того, что тем самым люди добиваются похвалы и славы, — это поистине нехристианское дело.

В-третьих, изгнать из страны ненасытную скупку долговых обязательств, которая во всем мире разрушает, поглощает и угнетает все страны, народы и города, потому что благодаря своему коварству не выглядит ростовщичеством, хотя на самом деле она еще хуже, ведь люди не остерегаются ее так, как открытого ростовщичества.

Итак, вот эти три иудея — как говорят люди, — которые высасывают мир досуха. В этих вопросах князьям не следует спать или лениться, если они хотят дать достойный отчет Богу в своем правлении.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §15-16

XIII. Кроме того, по этой же причине опасность неправды, творимой земной властью, не столь велика, как опасность неправды, творимой духовной властью. Ибо земная власть не может причинить никакого вреда, поскольку не имеет отношения к проповеди, и вере, и к первым трем Заповедям. Духовная же власть причиняет вред не только, когда творит неправду, но и когда пренебрегает своими обязанностями и обременяет себя другими вещами — даже если они лучше самых лучших дел земной власти. И потому мы должны противиться ей, когда она не поступает по правде, и не должны противиться земной власти, даже если она творит неправду. Ибо бедные люди веруют и поступают по примеру, который видят в духовной власти; если же они не имеют перед глазами примера и не обучены, то ни во что не верят и ничего не делают; поскольку эта власть установлена по одной лишь причине — чтобы вести людей в вере к Богу. Ничем этим не обладает земная власть; ибо она может делать и оставлять несделанным все, что пожелает, но моя вера в Бога идет своим путем и делает свои дела, потому что мне нет нужды верить в то, во что верит она.

Таким образом, земная власть слишком ничтожна в глазах Божьих, и Она слишком мало Его волнует, чтобы из-за нее — творит ли она правду или неправду — противиться ей, проявлять непокорность и затевать распри. Напротив, духовная власть — величайшее благословение, и она слишком драгоценна в Его глазах, чтобы даже наименьший из христиан мог сохранять терпение и молчание, когда она хотя бы на волосок отклоняется от ее обязанностей, не говоря уже о том, когда она поступает прямо вопреки своим обязанностям, как мы видим каждый день.

XIV. Кроме того, в среде этой власти присутствует множество злоупотреблений. Прежде всего, когда она прислушивается к льстецам — это повсеместно распространенная и особенно вредоносная болезнь духовной власти, от которой никто не способен в достаточной мере уберечься и обезопасить себя. Здесь же власть полностью поглощена болезнью, она угнетает бедных и превращается в правительство такого рода, о котором язычник говорит: "Паутина, которая ловит маленьких мух, но не удерживает жернова". Итак, законы, установления и правительство одной и той же власти утверждают, что и простые люди, и великие свободны; и там, где сам князь не настолько мудр, чтобы понять, что он нуждается в чужих советах, или занимает такое положение, что они боятся его, там правительство (если Бог не сотворит особенное чудо) будет вести себя, словно дети.

По этой причине Бог всегда считал порочных и негодных правителей величайшим наказанием, и в Исаии III он угрожает: "Отниму у них всякого храбреца и дам им детей в князья, и младенцев — в правители над ними". В Писании Бог перечислил четыре казни (Иезекииль XIV). Первая, самая легкая, которую выбрал и Давид, — это мор, вторая — голод, третья — война, а четвертая — всякого рода дикие звери, такие как львы, волки, змеи и драконы; последние — это порочные правители. Ибо там, где они появляются, страна разрушается, и страдают не только тело и имение, как в случае других казней, но также честь, дисциплина, добродетель и спасение души. Ибо мор и голод приносят людям добродетель и богатство; но войны и порочные правители уничтожают все, что относится к числу как земных, так и вечных ценностей.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §13-14

XI. Некоторые думают, что этот вопрос следует выставить на обсуждение Общего Собора. На это я скажу: Нет! Потому что у нас уже было много соборов, на которых высказывалось эта идея, — а именно, в Констанце, в Базеле и последний Римский собор. Однако ничего не удалось достичь, и ситуация стала еще хуже. Более того, подобные соборы совершенно бесполезны, поскольку римская мудрость измыслила хитрость — короли и князья должны заранее поклясться, что они позволят римлянам оставаться такими, какие они есть, и сохранить то, чем они владеют, — и тем самым приняла меры против какой бы то ни было реформации, дабы обеспечить прикрытие и свободу любым своим мошенничествам, хотя требование, навязывание и принесение этой клятвы противоречит Богу и закону, и посредством ее закрываются двери для Святого Духа, Который должен властвовать на соборах. Но остается лучший и, по сути, единственный выход: сами короли, князья, знать, города и общины должны положить начало и открыть путь реформации, чтобы у епископов и священников, которые теперь боятся, появилась причина последовать за ними. Ибо здесь не может и не будет принято в расчет ничто, кроме трех первых Заповедей Божьих, вопреки которым ни Рим, ни небеса и земля не могут что-либо повелеть или запретить. А отлучения или угрозы, с помощью которых они, как им кажется, смогут предотвратить это, ничего не стоят — точно так же, как ужасные угрозы безумного отца ничего не стоят в глазах сына, который его связывает или запирает.

XII. Третье дело этой Заповеди состоит в том, чтобы повиноваться земным властям, как учит Павел в Римлянам XIII и Титу III, а также св. Петр в I Петра II: «Повинуйтесь царю как верховной власти, и правителям как от него посылаемым, и всем постановлениям мирских властей». Однако дело земных властей заключается в том, чтобы защищать своих подданных и наказывать за воровство, разбой и прелюбодеяние, как говорит св. Павел в Римлянам XIII: «Он не напрасно носит меч; он служит им Богу на страх делающим злое и для защиты добрых».

Здесь люди грешат двояким образом. Во-первых, если они лгут правительству, обманывают его и поступают вероломно, не повинуясь и не исполняя указов и повелений в отношении как их тел, так и их имения. Ибо даже если правительство творит неправду, как поступал царь вавилонский с народом Израилевым, Богу все равно угодно, чтобы народ был послушен и не творил вероломства и обмана. Во-вторых, когда люди говорят дурно о правительстве и ругают его, и когда человек, не имея возможности отомстить за себя, ропщет на правительство или поносит его дурными словами, будь то во всеуслышание или втайне.

Во всем этом нам должно помнить о том, о чем св. Петр увещевает нас помнить, — а именно, что власть правительства, используемая на добро или во зло, неспособна причинить вред душе, но лишь телу и имуществу; если только она открыто не попытается вынудить нас совершить что-либо дурное против Бога или людей; как это было в прежние дни, когда мирские правители еще не были христианами, и как, по слухам, до сих пор поступают сарацины. Ибо когда человек подвергается дурному обращению, это не вредит ничьей душе — напротив, даже идет душе на пользу, хотя и причиняет урон телу и имуществу; но когда человек сам поступает дурно, это калечит душу, даже если при этом она обретает все богатства мира.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §11-12

IX. Поскольку же власти развращены и совершенно пренебрегают своим делом, отсюда несомненно должно вытекать, что они злоупотребляют своей властью, занимаясь посторонними и порочными делами, — точно так же, как поступают родители, когда требуют нечто противоречащее воле Бога. Здесь нам следует проявить мудрость; ибо апостол сказал, что гибельным будет время, когда станут править подобные властители. Ибо если мы не делаем и не исполняем все, что они нам предписывают, это выглядит так, будто мы противимся их власти. И потому нам следует крепко держаться за первые три Заповеди и за Первую Скрижаль и пребывать в уверенности, что ни один человек, будь то епископ, или папа, или ангел, не вправе давать какое-либо повеление или принимать какое-либо решение, противоречащее или устраняющее эти три Заповеди или не способствующее их исполнению; если же они пытаются поступать подобным образом, их повеления недействительны и не имеют никакой силы; более того, мы грешим, если следуем и повинуемся подобным повелениям, или хотя бы терпим их.

Отсюда просто понять, что установления о посте не распространяются на больных, беременных и тех, кто по иным причинам не может поститься без вреда для себя. А если посмотреть еще выше, в наши дни из Рима не исходит ничего, кроме потока духовных товаров, которые открыто и бесстыдно продаются и покупаются, индульгенций, приходов, монастырей, епископатов, пробств, бенефиций и всего, что когда-либо и где-либо было создано для служения Богу; благодаря чему не только деньги и богатства мира стекаются и свозятся в Рим (это было бы ничтожнейшим вредом), однако приходы, епископаты и прелатуры распадаются, пустеют, опустошаются, и потому люди остаются без попечения, Слово Бога, а также Имя и Слава Бога упраздняются, а вера разрушается, так что подобные институты и должности, в конечном итоге, оказываются в руках не только невежественных и неподходящих людей, но большая их часть — в руках римлян, величайших злодеев в мире. Таким образом, что было создано для служения Богу, для наставления и назидания народа и управления им, отныне обращается на пользу конюших, скотогонов, а также — смягчая выражения — римских блудниц и негодяев; и за это нам нет большей благодарности, чем когда они за это смеются над нами, почитая нас за глупцов.

X. Если же все подобные нестерпимые злодеяния совершаются именем Бога и св. Петра, словно имя Божье и духовная власть даны для того, чтобы хулить и бесчестить Бога, разрушать христианство, тело и душу, долг поистине обязывает нас противиться этому надлежащим образом, насколько возможно. И здесь нам следует поступать так, как поступают благочестивые дети, чьи родители обезумели, и прежде всего разобраться, по какому праву учрежденное для служения Богу в наших землях или предназначенное для пропитания наших детей, должно осуществлять свои функции в Риме и оставлять их здесь, где оно должно исполнять свою службу. Как можем мы быть столь глупы?

Тогда, раз епископы и духовные прелаты бездействуют в этом вопросе, не противятся или боятся и тем самым позволяют христианству гибнуть, наш долг, прежде всего, состоит в том, чтобы смиренно взывать к Богу о помощи в отвращении этого зла, затем приложить собственные руки к достижению той же цели, отправить этих придворных вельмож с верительными грамотами из Рима восвояси и обстоятельно и вежливо проинформировать их, что, если они желают должным образом осуществлять попечение о своих приходах, им следует жить там и назидать людей проповедями или добрым примером; в противном случае, если они живут в Риме или где-либо еще, опустошая и развращая церкви, то пусть их и кормит папа, которому они служат. Не подобает нам оказывать честь слугам папы, его людям, его негодяям и блудницам, причиняя тем самым разрушение и вред собственной душе.

Вот! Они-то и есть истинные сарацины, против которых королям, князьям и знати следует обратить свой меч в первую очередь, стремясь при этом не к собственной выгоде, но единственно к пользе христианства, прекращению богохульства и бесчестия, причиняемого божественному Имени; и таким образом поступить с клириками, как с отцом, утратившим совесть и разум, который, если его не связать и не обуздать (со всяким смирением и почтением), может убить своего ребенка, наследника и всех остальных. Таким образом, нам должно почитать римские власти как нашего высочайшего отца, однако же, поскольку они лишились разума и утратили совесть, не позволять им того, что они пытаются делать, иначе они уничтожат христианство.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §9-10

VII. Второе дело этой Заповеди состоит в том, чтобы почитать и слушаться духовную мать, святую христианскую Церковь, духовную власть, дабы нам исполнять то, что она повелевает, запрещает, предписывает, требует, связывает и разрешает, а также почитать, бояться и любить духовные власти так же, как мы почитаем, любим и боимся наших природных родителей, и подчиняться ей во всем, что не противоречит первым трем Заповедям.

В отношении этого дела все обстоит едва ли не хуже, чем в отношении первого. Духовной власти должно наказывать грех отлучением и законами и понуждать своих духовных детей к добру, дабы у них была причина исполнять это дело и упражняться в послушании и почитании. Сегодня такой ревности никто не видит; они поступают со своими подданными, словно матери, оставляющие своих детей и бегущими вслед любовникам, как написано в Осии II; они не проповедуют, они не учат, они не запрещают, они не наказывают, и христианский мир остался вовсе без духовного правления.

Что мне сказать об этом деле? Сохранились лишь немногие постные и праздничные дни, да и от тех лучше было бы вовсе отказаться. Однако никто не думает об этом, и не остается ничего, кроме отлучения за долги, которого и быть-то не должно. Между тем, духовные власти должны наблюдать, чтобы прелюбодеяние, нецеломудренность, стяжательство, обжорство,  мирское тщеславие, избыточные украшения и прочие подобные явные грехи, постыжающие нас, подвергались суровому наказанию и исправлялись; также они должны надлежащим образом управлять имением, полученным в виде пожертвований, монастырскими домами, приходами и школами и ревностно смотреть за тем, чтобы в них продолжалось поклонение Богу, следить за тем, чтобы у молодых людей, мальчиков и девочек в школах и монастырях были образованные и благочестивые учителя, дабы всем им получить хорошее образование, и дабы взрослые подавали им добрый пример, дабы христианский мир наполнился и украсился достойной молодежью. Так, св. Павел внушает своему ученику Титу, что ему следует должным образом наставлять всех и руководить всеми: молодыми и старыми, мужчинами и женщинами. Но сегодня в школу ходит лишь тот, кто хочет; учится тот, кто заставляет и учит самого себя; увы, все дошло до того, что места, в которых должны были учить доброму, превратились в школы плутовства, и никому нет никакого дела до необузданной молодежи.

VIII. Если бы описанный выше порядок сохранился, можно представить себе, какое почитание и повиновение оказывались бы духовным властям. Однако все обстоит так же, как и с природными родителями, позволяющими своим детям поступать, как им вздумается; ныне духовные власти угрожают, раздают блага, берут деньги и прощают то, что не в их власти простить. Я не стану более говорить об этом; мы видим это чаще, чем доброе; жадность правит всем, и проповедуется то, что как раз и должно было бы запрещать; и очевидно, что духовный мир с любой стороны сделался еще более мирским, чем сам мир. Тем временем, христианский мир катится в пропасть, а этой Заповеди грозит забвение.

Если бы нашелся епископ, который бы ревностно служил всем этим людям, надзирал бы за ними, посещал бы их и был бы так верен, как ему должно быть, и одного города было бы для него слишком много. Ибо во времена апостолов, когда христианский мир переживал свои лучшие времена, в каждом городе был епископ, хотя христиане составляли наименьшую часть жителей. Чего ожидать, когда один епископ хочет иметь столько, а другой — столько, этот — весь мир, а другой — четвертую его часть.

Ныне нам время молить Бога о милосердии. Духовных владык мы имеем в избытке, но духовных управителей не имеем вовсе или почти не имеем. Тем временем, кто способен на это, пусть радеет о том, чтобы церковное имение, монастыри, приходские дома и школы были хорошо устроены и управляемы; кроме того, еще одно дело духовных властей состоит в том, чтобы сократить церковное имение, количество монастырей и школ, если о них невозможно проявить должное попечение.  Пусть лучше не останется ни одного монастыря и никакого имения, чем они будут управляемы порочным и корыстным образом, вызывая все больший гнев Бога.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §7-8

V. Таким образом, правду говорят люди, что родители, даже если они не сделали ничего более, могут достичь спасения воспитанием собственных детей; если они должным образом учат детей служить Богу, обеим их рукам добрых дел поистине хватит с избытком. Ибо что еще здесь алчущее, жаждущее, нагое, лишенное свободы, больное, не имеющее крова, как не души ваших собственных детей? Ради них Бог превращает ваш дом в лечебницу и ставит вас над ними старшей сиделкой, чтобы вы ухаживали за ними, питали и поили их добрыми словами и делами, дабы им научиться доверять Богу, верить в Него и бояться Его, уповать на Него, чтить Его имя, не клясться и не проклинать, умерщвлять себя молитвой, постом, бдением, трудами, посещать богослужения и слушать Слово Божье, соблюдать субботу, дабы им научиться презирать земное, спокойно переносить невзгоды, не бояться смерти и не любить эту жизнь.

Видите, как велики эти уроки, как много добрых дел предлежит вам в собственном доме, по отношению к вашему ребенку, который нуждается во всем этом, словно алчущая, жаждущая, нагая, нищая, лишенная свободы, больная душа. О, как благословенны семья и дом, в которых есть такие родители! Поистине это подлинная Церковь, избранный монастырь и даже рай. О таких поется в Псалме CXXVII: "Блаженны боящиеся Бога и ходящие по Его Заповедям; ты будешь есть от трудов рук твоих; потому будешь ты счастлив, и будет тебе благо. Жена твоя будет как плодовитая лоза в доме твоем, и твои дети будут, как молодые побеги плодовитых оливковых дерев, вокруг трапезы твоей. Вот, благословится человек, боящийся Господа" и т. д. Где же такие родители? Где ищущие добрых дел? Никто не хочет прийти сюда. Почему? Бог заповедал это; сатана, плоть и кровь влекут прочь от этого; в этом нет показного величия, а потому это почитают за ничто. Вот, этот муж бежит к св. Иакову, а та жена обещает совершить паломничество к Богоматери; никто не обещает, что будет должным образом управлять собою и своим чадом или наставлять себя и свеого ребенка к славе Божьей; человек поворачивается спиной к тем, чьи тела и души Бог вверил его попечению, и желает служить Богу в каком-нибудь другом месте, о котором ему ничего не заповедано. Это извращение не запрещает ни один епископ, не обличает ни один проповедник; нет, из любостяжания они поощряют его и с каждым днем лишь изобретают новые паломничества, превозношения святых, распродажи индульгенций. Да смилуется Бог над такой слепотой.

VI. С другой стороны, родители ничем не могут навлечь на себя вечное наказание так легко, как тем, что пренебрегают собственными детьми в собственном доме и не учат их тому, о чем говорилось выше. Какой прок в том, что они морят себя постами, молитвами, паломничествами и всевозможными добрыми делами? В конце концов, при их кончине и в день суда Бог спросит с них не за это, но востребует у них детей, которых Он вверил их заботам. На это указывают слова Христа в Луки XXIII: "Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие!" Почему же они возрыдают, если не потому, что все их осуждение произойдет от их собственных детей? Если бы у них не было детей, возможно, они бы и спаслись. Поистине, эти слова должны раскрыть глаза родителям, чтобы они проявили заботу о душах своих чад, дабы несчастные дети не были введены в заблуждение их ложной, плотской любовью, как если они по праву чтили своих родителей, когда те не гневались на них, или были послушны в мирских делах, посредством которых укреплялось их своеволие; хотя эта Заповедь обязывает детей почитать родителей именно для того, чтобы детское своеволие было сломлено, и чтобы дети стали смиренными и ласковыми.

Подобно тому, как уже было сказано о других Заповедях, что они должны исполняться в рамках выполнения главного дела, так и в этом случае никому не следует думать, будто одного лишь воспитания и обучения детей будет достаточно, если оно не осуществляется с уверенностью в Божьей благосклонности, дабы человек не сомневался, что его дела благоугодны Богу, и дабы он не позволял своими делам стать чем-либо иным, кроме как укреплением и проявлением его веры, дабы он уповал на Бога и у Него искал благословений и благоволения, без которых никакое дело не может устоять и быть добрым и приемлемым; ибо многие язычники прекрасно воспитали своих детей, но все это было впустую по причине их неверия.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §5-6

III. Есть и другое бесчестие для родителей, гораздо более опасное и коварное, нежели первое, — оно приукрашивает себя и выдает себя за истинное почитание; оно заключается в том, что ребенок делает все по-своему, а родители, по присущей им от природы любви, допускают это. В этом поистине проявляется взаимное почитание, в этом есть взаимная любовь, это во всех отношениях драгоценные отношения, а родители и ребенок взаимно довольны друг другом.

Это бедствие настолько распространено, что проявления первой разновидности бесчестия мы видим очень редко. Это объясняется тем, что родители ослеплены, они не знают Бога и не почитают Его в соответствии с первыми тремя Заповедями, а потому неспособны увидеть, чего недостает их детям, и как им следует учить и наставлять детей. По этой причине они растят детей для мирских почестей, удовольствий и богатств, чтобы те могли всячески угождать людям и достичь высокого положения в обществе: такое воспитание детям нравится, и они с великой радостью подчиняются ему без лишних слов.

И таким образом Заповедь Божья втайне сходит на нет, в то время как внешне все выглядит благопристойно, и тем самым выполняется написанное у пророков Исаии и Иеремии, что родители уничтожают собственных детей и поступают подобно царю Манассии, который принес собственного сына в жертву Молоху и сжег его (IV Царств XXI). Когда родители наставляют своих детей больше в делах мира, чем в делах Божьих, и позволяют им жить, как им угодно, и сжигать себя в мирских удовольствиях, влюбленностях, наслаждениях, богатствах и почестях, допуская при это, чтобы Божья любовь и слава и желание вечного блаженства угасли в них, — что же это еще, как не принесение собственного ребенка в жертву идолу и сожжение его?

О, как опасно быть отцом или матерью, когда плоть и кровь ставятся превыше всего! Ибо поистине знание и исполнение первых трех и последних шести Заповедей всецело зависит от этой Заповеди; поскольку родителям заповедано учить этим Заповедям своих детей, как говорится в Псалме LXXVII: "Как строго Он повелел отцам нашим, чтобы они научили Божьим Заповедям своих детей, чтобы грядущее поколение знало их и возвещало их детям своих детей". Это еще одна причина, по которой Бог велит нам почитать своих родителей, то есть любить их со страхом; ибо та, другая любовь лишена страха, а потому является, скорее, бесчестием, нежели почитанием.

Итак, разве у каждого — будь то отца или ребенка — нет в избытке дел, которые нужно делать? Но мы, слепцы, оставляем их нетронутыми и ищем всевозможных других дел, которые нам не заповеданы.

IV. Но там, где родители глупы и воспитывают своих детей по образцу мира, дети вовсе не должны слушаться их; ибо Бога, согласно первым трем Заповедям, должно бояться и почитать более, чем родителей. Но я называют воспитанием по образцу мира, когда они учат детей не искать ничего большего, нежели удовольствия, почести и богатства этого мира или его власть.

Носить пристойную одежду и стремиться к честной жизни — это необходимость, а не грех. Тем не менее, сердце ребенка следует приучить к сожалению о том, что эту жалкую земную жизнь невозможно прожить достойно (даже в маленькой ее части) без стремления к большему количеству удовольствий и имения, нежели необходимо для пропитания тела и его защиты от холода. Таким образом, ребенка должно приучать сокрушаться о том, что ему, вопреки собственной воли, придется исполнять требования мира, участвовать в глупостях других людей и терпеть это зло ради того, чтобы обрести нечто лучшее и избежать чего-то худшего. Так, царица Есфирь носила царский венец, однако говорила Богу: "Ты знаешь, что знак моего высокого положения, который н голове моей, никогда не доставлял мне удовольствия, и я гнушаюсь им, словно тряпки, оскверненной кровью, и я никогда не ношу его наедине с собой, но только когда мне должно носить его и выходить перед народом" (Есфирь IV). Сердце, мыслящее так, носит украшения безопасно, ибо оно носит их и не носит, танцует и не танцует, живет в роскоши и не живет. Таковы потаенные души, тайные невесты Христовы, но они редки; ибо трудно не получать удовольствия от великой и показной роскоши. Так св. Цецилия по велению родителей носила золотые одежды, но под ними, на голое тело, одевала власяницу.

И здесь некоторые скажут: "Как же мне ввести своих детей в общество и найти им достойную партию? Нужно произвести какое-то впечатление". Скажите мне, разве эти слова исходят не из сердца, которое разочаровано в Боге и более полагается на собственную предусмотрительность, нежели на Божью заботу? При этом св. Петр учит и говорит: "Все заботы ваши возложите на Него и будьте уверены, что Он заботится о вас" (I Петра V). Это признак того, что они никогда еще не благодарили Бога за своих детей, никогда еще не молились о них, как должно, никогда еще не вверяли их Его попечению; в противном случае они знали бы по собственному опыту, что им должно просить Бога и о приданом для своих детей и ждать этого от Него. Еще и поэтому Он позволяет им поступать по собственной воле, заботиться и беспокоиться, но не достигая успеха.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §3-4

Далее следует Вторая Скрижаль.

"Почитай отца твоего и мать твою"

Из этой Заповеди мы узнаем, что после превосходных дел первых трех Заповедей нет лучших дел, чем повиноваться и служить всем тем, кто поставлен над нами начальниками. Еще и по этой причине непослушание — больший грех, чем убийство, нецеломудренность, воровство и нечестность, а также все, что последние включают в себя. Ибо нет лучшего способа научиться различать большие и меньшие грехи, чем обратив внимание на последовательность Заповедей Божьих, хотя между делами каждой из Заповедей тоже есть различия. Ибо кто не знает, что ругаться — больший грех, чем злиться, драться — больший грех, чем ругаться, а бить отца или мать — больший грех, чем бить кого-либо другого. Таким образом, эти семь Заповедей учат нас, как нам упражняться в добрых делах по отношению к людям, и прежде всего — по отношению к нашим начальникам.

Первое дело заключается в том, чтобы почитать наших собственных отца и мать. И это почитание заключается не только в уважительном к ним отношении, но и в том, чтобы повиноваться им, равняться на них, ценить их слова и пример и слушаться их, принимать их слова, хранить молчание и сносить их обращение с нами, пока это не противоречит первым трем Заповедям; а также обеспечивать их пищей, одеждой и кровом, когда они в этом нуждаются. Ибо Он не просто так сказал: "Почитай их". Он не сказал: "Люби их", — хотя и это тоже нужно делать. Но почитание выше, чем просто любовь, и подразумевает определенный страх, который, соединяясь с любовью, заставляет человека бояться обидеть их больше, чем он боится наказания. Аналогичным образом, страх присутствует и в почести, которую мы оказываем святилищу, однако мы не бежим от него, как от наказания, но, напротив, тем более приближаемся к нему. Такой страх, смешанный с любовью, и есть истинное почитание; есть другой страх, лишенный всякой любви, который мы испытываем к тому, что презираем и от чего убегаем, — так мы боимся палача и наказания. В таком страхе нет почитания, ибо это страх без какой-либо любви и даже более того — страх, исполненный ненависти и вражды. Об этом говорится в пословице св. Иеронима: "Чего мы боимся, то мы и ненавидим". Бог хочет, чтобы не таким страхом мы боялись и почитали Его или почитали своих родителей; но первым страхом, смешанным с любовью и уверенностью.

II. Это дело кажется простым, но мало кто правильно к нему относится. Ибо там, где родители поистине благочестивы и любят своих детей не по плоти, но (как и должно) словом и делом наставляют и направляют их к служению Богу согласно первым трем Заповедям, собственная воля ребенка постоянно ломается, и ему приходится делать, отвергать и сносить многое такое, что по своим природным наклонностям он делал бы прямо противоположным образом. Тем самым у ребенка появляется повод презирать своих родителей, роптать на них и поступать еще хуже. И в этот момент любовь и страх разделяются, если только не будет на них благодати Божьей. Аналогичным образом, когда родители заслуженно (а иногда и незаслуженно, что, впрочем, не влияет на спасение души) наказывают и ругают нас, наша порочная природа возмущается этим. Помимо всего сказанного, некоторые настолько порочны, что стыдятся своих родителей по причине их бедности, низкого происхождения, физической ущербности или дурной репутации и позволяют, чтобы эти обстоятельства влияли на них больше, чем высокая Заповедь Бога, Который превыше всего, и Который по Своему благому намерению дал им именно таких родителей, чтобы испытать их и дать им причину для упражнения в Его Заповеди. Но дело принимает еще худший оборот, когда у этого ребенка есть собственные дети, — в таком случае любовь переносится на них, в значительной степени лишая родителей любви и почитания.

Но сказанное и заповеданное о родителях следует также понимать применительно к тем, кто, когда родители мертвы или недоступны, замещает их — к родственникам, крестным родителям, благодетелям, земным господам и духовным отцам. Ибо каждому человеку должно быть под властью других людей и повиноваться им. И потому мы здесь снова видим, сколь многим добрым делам учит нас эта Заповедь, поскольку в ней вся наша жизнь приводится в подчинение другим людям. Именно поэтому послушание столь превозносится, равно как и все включенные в него добродетели и добрые дела.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть III, §1-2

XXV. О таком порядке добрых дел мы молимся в Молитве Господней. Первое прошение заключается в том, что мы говорим: "Отче наш, сущий на небесах", — это слова первого дела веры, которое, в соответствии с Первой Заповедью, не сомневается, что имеет на небесах милосердного Отца. Второе: "Да святится имя Твое", — в котором вера просит, чтобы Божье Имя, хвала и честь были прославлены, и призывает его во всякой нужде, как говорит Вторая Заповедь. Третье: "Да приидет царствие Твое", — в котором мы молимся об истинной Субботе и отдыхе, о мирном прекращении наших дел, дабы одно лишь Божье дело совершалось в нас, и Бог таким образом правил в нас, как в Своем царстве, о чем Он и говорит в Луки XVII: "Се, Божьего царства нет нигде, кроме как внутри вас". Четвертое прошение: "Да будет воля Твоя", — в нем мы просим, чтобы нам соблюдать и хранить Семь Заповедей Второй Скрижали, в которых вера проявляется по отношению к нашему ближнему аналогично тому, как в первых Трех она проявлялась в делах по отношению к одному только Богу. И это прошения, в которых есть слово "Ты, Твое, Твое, Твоя", — поскольку они ищут лишь того, что принадлежит Богу; все остальные прошения говорят: "наш, нам, наши и т. п."; ибо в них мы молимся о нашем благе и блаженстве.

Итак, будем считать сказанное достаточным для простого и поверхностного объяснения Первой Скрижали Моисеевой, показывающим простому люду, что представляют собой наивысшие из добрых дел.

— Мартин Лютер. Трактат о добрых делах. Часть II, §25

Выхожу из дома гулять – на совершенно пустую Фрунзенскую набережную. Ни души. Только дама с собачкой и еще пожилой экспат в легком спортивном костюме совершает свою утреннюю пробежку. От частью воодушевленной, частью измученной толпы ни следа. Только холодный ветер с реки – тот же.

После посещения столицы Поясом Пресвятой Богородицы остались у кого яркие впечатления, у кого раздражение. У всех удивление. У некоторых – вопросы. Пояс объединил сотни тысяч людей в стоянии, миллионы – в любопытстве. И разделил общество в отношении к произошедшему феномену.

«Психологи – враги рода человеческого» – бормочет мой коллега врач-психиатр после разговора с новой пациенткой. И я с ним согласна. Потому что одно из моих мест работы – психиатрическая больница. Читаешь карты – сердце кровью обливается. На ранних этапах болезни большинство годами ходили по психологическим консультациям, курсам, группам, тренингам. Их учили «радоваться жизни» и как «избавиться от излишних страхов и тревог». Болезнь, между тем, прогрессировала. И никто из ведущих группы или консультирующих психологов не увидел, что у человека душевное заболевание.

Проблема людей с душевным заболеванием в том, что они не понимают, что с ними происходит. При этом человек чувствует, что с ним что-то «не то» и начинает искать помощи. После советских времен слово «психиатрия» остается пугающим, поэтому чаще всего идут к психологам. Весь ужас в том, что психологи эту область совсем не знают и норму от патологии не отличают. А прелесть их положения в том, что они ни за что не отвечают (врач подсуден, психолог – нет!).

Я сама из психологов. И сегодня я, как Павлик Морозов, выступаю против alma mater. Как партизанка, я подрываю авторитет профессионального сословия. Я имею на это право. Потому что знаю истинные размеры ущербности психологического образования. И последствия этого.

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
А.Блок

Как я люблю наблюдать за чужой работой!
Вот мясник на рынке рубит мясо – топор со всего размаха опускается точно в сантиметре от пальца…жутко и красиво! Портниха раскраивает мне платье – «поющие» руки порхают над тканью, и за час на глазах из смутной идеи рождается изысканный результат.
Приятельница переводит на английский доклад для конференции. Ее лицо, в жизни не яркое, сейчас отражает сменяющую гамму чувств – задумчивость, недоумение, страдание – и вдруг вспыхивает ослепительной радостью – удалось найти нужное слово.

А как я люблю наблюдать за работой своих коллег-психотерапевтов! Это импровизация сродни джазовой, это изысканная шахматная партия, это умная, тонкая ювелирная работа…

Мне кажется, профессионализм – это больше, чем просто набор приемов и навыков. Это всегда – бесконечный интерес к своей работе. Это всегда – сомнения и потребность знать больше, глубже. Это приобщение к настоящему, твоими усилиями созданному. А еще профессионализм всегда – взаимная любовь!

В нашей стране профессионализм редко приносит много денег. Зато он дарит  ощущение полноценности и бесценное чувство УВАЖЕНИЯ К СЕБЕ.  Когда я вижу профессиональную работу, под ложечкой у меня появляется холодок восторга. А в душе – благодарность и восхищение. Впрочем, это происходит редко. Потому что чаще я сталкиваюсь с имитацией.

О каждой второй церкви можно сказать известными словами Кальвина, что она исповедует ordo, quo Dominus ecclesiam gubernari voluit (порядок, согласно которому по воле Господа церковь должна быть руководима). Это справедливо и применительно к католическим церквям Востока и Запада, и к реформатским деноминациям. Они расходятся между собой лишь в том, что именно должен представлять собой этот ordo: вселенскую папскую монархию или епископально-синодальное управление восточных и англиканских церквей; приходы, руководимые коллегией пресвитеров, или баптистские общины (и это лишь часть моделей церковного устройства, о которых говорят, будто они предписаны Новым Заветом). Подлинное величие Лютера и смелость его фундаментального богословского приципа разделения Закона и Евангелия становятся очевидными, когда мы видим, как он, удаляясь от этого множества прочих возможностей, идет своим, особым путем: Христос не дал своей Церкви никакого закона de constituenda ecclesia. Допустима любая форма церковного управления, если она позволяет должным образом применять средства благодати, если она никоим образом не ограничивает их использование.

— Hermann Sasse, Letters to Lutheran Pastors VIII (1949)

Лютер без колебаний называет радость подлинным мотивом нравственного поведения. Лютеранство не может забыть прошедшее время, которое Лютер использовал, когда сказал: "Беспокойство довело меня до отчаяния", — но и не позволит никому вырвать из его сердца торжествующее настоящее время: "Дорогие христиане, радуйтесь все". "Они дают мне радость", — поет Пауль Герхардт даже о Страстях Христовых. Тому, кто больше не чувствует всем сердцем радости в рождественских гимнах Лютера, или торжества в наших пасхальных гимнах, в "Боге для нас" и "Христе для меня" Пауля Герхардта, следует задуматься и спросить себя, не имеет ли его богословие больше общего с Кораном, чем с Евангелием.

— Werner Elert, Structure of Lutheranism, pp. 69-70

Как можно объяснить эту ограниченность древнего христианства и его богословия? Конечно, не следует забывать, что божественное откровение, данное в Святых Писаниях, столь богато, что целые столетия требуются, чтобы в полной мере понять его содержание. Невозможно ожидать от Церкви эпохи первых Вселенских Соборов, чтобы она заранее решила проблемы средневекового западного мира. Однако и сам выбор проблем, которые решала Церковь в то время, определялся горизонтом жизни и мысли отцов. Греки считали дурным вкусом воспроизводить в изображениях сцену распятия. Разве вы повесите у себя в столовой картину, изображающую преступника на виселице? Когда речь заходила о смысле искупления, греческие отцы никак не могли расстаться с идеалистическим представлением о человеке. Даже великий Афанасий (293-373 гг.) никогда не задуывался, quanti ponderis sit peccatum («как тяжела ноша греха»). Они все пелагиане. Для них, как для Достоевского  (1821-1881) и для всех русских православных, грешник — это, по существу, бедный больной человек, которого следует лечить терпением, любовью и небесным лекарством, тогда как для римлян он — преступник, нарушитель Закона, нуждающийся в исправлении и оправдании. Но как мне понять крест, если я не знаю, кто и что привело Христа на крест?

[...]

Недостаточно полное понимание тяжести греха — вот причина, по которой Древняя Церковь и Восточная Церковь так и не пришли к theologia crucis.

Theologia crucis — достояние Западной Церкви, и начинается оно, как и всякое подлинное богословие, с литургии.

— Hermann Sasse, Letters to Lutheran Pastors 18

Однако Церковь не должна забывать, в чем заключается ее уникальная задача. Да, действительно, при определенных условиях Церковь тоже может вступать в переговоры с государством через министра иностранных дел (Aussenminister). Но она должна ясно усвоить: ей не произвести на мир никакого впечатления своими резолюциями, объявлениями и предложениями. По обе стороны железного занавеса все это бесследно исчезает в государственных корзинах для бумаг. Лишь немногие политики от Церкви производят сегодня впечатление на мир. Но не потому, что они представляют Церковь, а потому, что они политики. Лютеранские церкви всего мира так и не усвоили этот урок, хотя могли бы научиться этому у отца Лютера, который был далеко не так наивен и чужд пониманию мира, как многие часто полагают. Лютеранские церкви по-прежнему тешат себя иллюзиями, что они могут ожидать от мира чего-то иного, нежели драгоценного святого креста, который должно понести на себе всем, кто проповедует человечеству Закон Божий и Евангелие Иисуса Христа. Но эта иллюзия скоро развеется.

Но когда мы, лютеране, говорим о Церкви, мы не имеем  виду нравственный облик или деятельность людей. Для нас это не означает социальную работу или чудотворные собрания. Мы не пользуемся словом "церковь" для обозначения молодежных организаций и родительских групп, прогресса человечества или цивилизации. Признаками Церкви для нас, в отличие от значительной части современного христианства, не являются "демократия и сухой закон", т. е. демократия и борьба с торговлей алкоголем. Мы также не считаем, что "церковь" — это синоним всех детей Божьих, соединившихся в общей молитве. Для нас Церковь — это нечто совершенно иное. Но что же?

«Пасхальный агнец Закона, по существу, представлял собой чудесную детскую игрушку, а также обряд, установленный для того, чтобы напоминать вам об истинном Агнце Божьем. Однако вы преувеличиваете его значение и полагаете, что закалание и жертвоприношение совершались, чтобы очистить вас от грехов. Не поддавайтесь этой иллюзии! Ваши агнцы никогда не смогут этого сделать. Это под силу только Сыну Божьему. Агнцы, о которых говорил Закон, должны были служить людям всего лишь игрушками, напоминанием об истинном пасхальном Агнце, которого должно было принести в жертву когда-то в будущем». Но они относились к его словам с презрением и полагали, что ягненка, заколотого на Пасху, достаточно. И потому Иоанн как бы сравнивает агнца Моисеева и Христа, истинного Агнца. Закону не было места после Христа. Иоанн хочет сказать: «Ваш агнец был взят от людей, как заповедал Моисей в Законе Божьем (Бытие 12:3-5). Но это Божий Агнец. Пасхальный агнец — это Агнец от Бога, а не ягненок, выбранный из овечьего стада. Агнец Закона был агнцем пастухов, или агнцем человеческим». Иоанн хочет сказать: «Вот истинный Агнец, забирающий грех людей. Вы пытались очиститься от греха с помощью других агнцев, которых приносили в жертву на праздник Пасхи, но у вас ничего не вышло. Но с этим Агнцем, рожденным от девы, у вас все получится. Это не природный ягненок или баран, о котором говорит Закон, но все же это Агнец». Ибо Бог предписал, что именно Агнца следовало принести в жертву и изжарить на кресте за наши грехи. Во всех остальных отношениях Он был человеком, подобным всем остальным людям; но Бог сделал Его Агнцем, которому должно было понести на Себе грехи всего мира.

Если принять за отправную точку праведность от веры, легко распознать тех, кто лишь выдает себя за христиан, и антихристианских противников истины — они проповедуют праведность от закона. Праведность от закона не имеет никакого отношения к тому, что человек намеревается возмочь приблизиться к Богу добрыми делами, даже если это примитивное намерение является, по существу, все тем же языческим жертвоприношением, тяга к которому от природы заложена в крови каждого человека. Напротив, это еще более тяжелые и прочные оковы, которые делают человека узником круговорота закона и дел, даже если в этой своей тюрьме он черпает силы и надежду из сияющего перед его глазами идеала безгрешного совершенства. Лютер называет это necessitas operum (необходимостью дел), которая делает человека рабом необходимости делать дела. Сам человек постоянно стремится понять, кто он такой, посредством дел — ведь «если ты праведен, покажи, что ты праведен»! И глубоко в душе человек понимает, что его жизнь и мучения, счастье и уныние зависят от того, преуспевает он в своих делах или нет.

Эти эксперименты с "новыми видами церковности", я уверен, проистекают из страстного желания добиться того, чтобы Церковь росла. Однако их сторонники не сознают, что средства, предлагаемые для этих целей современным миром, настолько эффективны, что истина лишь в очень малой степени влияет на их успех. Принципы маркетинга работают в религиозной сфере — по крайней мере настолько, что церкви быстро наполняются людьми, если смешать в правильной пропорции юмор, веселье, дружелюбие, музыку, развлечения и воодушевление. Однако Ос Гиннес задает совершенно правильный вопрос: что в такой церкви является "высшим авторитетом"? Церковь только тогда является Церковью, пишет он, когда она живет Божьей истиной, и если на смену этому авторитету приходит что-либо иное, возникает опасность того, что "христиане будут жить жизнью веры по собственным правилам, совершать самовольное служение и проповедовать придуманное ими самими евангелие".

— Prof. David F. Wells. Above All Earthly Powers: Christ in a Postmodern World, 2005, p. 307