Мне хочется сохранить для памяти один эпизод, связанный с Менделе Мойхер-Сфоримом и очень характерный для «дедушки» еврейской реалистической литературы. 

В 1916 году праздновали 80-летний юбилей старика. Я и трое учеников старших классов коммерческого училища Х.И. Гохмана, захватив с собой большой шоколадный торт (мы знали, что «дедушка» – большой до него охотник) и письменное приветствие от учащихся в качестве делегации отправились поздравлять юбиляра. 

В передней встретивший нас зять Менделе шепнул: 
- Старик будет очень рад. Сейчас у него только Бялик Мы стараемся, чтобы дедушка не очень утомился. 

Когда мы вошли в комнату, старик сидел в кресле у окна. Он встал, взял меня за руки и подвел к окну Он очень плохо видел, очки уже мало помогали. 

Он узнал меня и дружески обнял. Ученики смущенно глядели на него. Он их не замечал. Да он и не казался живым: ни кровинки на лице – словно слепленная из воска для музея фигура старика с катарактами на глазах, сухими губами и мертвенно-холодными руками. 

Я представил учеников дедушке. Он позвал их к окну, принял коробку с тортом, прослушал приветствие и прослезился 

Он потребовал немедленно открыть коробку с тортом, велел подать блюдца и ложечки и начал угощать всех: 
- Шоколадный! Я это люблю! 

Ученики посидели несколько минут, простились и ушли. Старик проводил их до двери своей спальни; меня он не отпустил. 

То ли взбодрил его шоколад, то ли так тронуло приветствие молодежи, но он вдруг как-то подтянулся, и я осмелился заметить: 
- А вы, дедушка, совсем молодцом сегодня выглядите. 

Бялик подтвердил: 
- Молодцом! 

Старик засмеялся и сказал: 
- Все вы милые и стараетесь говорить дедушке приятные слова. А я вот с богом разговариваю. 
- Как это? – удивился Бялик. 
- А так! Проснулся ночью вприскок: сердце так колотилось, что вот-вот из груди вырвется. Слышу: бог говорит: «Менделе, Менделе, иди ко мне». А я ему отвечаю: «Бог, на что я тебе?» А он говорит: «Менделе, так с богом не разговаривают. Раз говорю «Иди ко мне» –надо идти». А я возражаю: «Я еще не все сделал на земле, бог. Менделе должен написать свои воспоминания. Менделе долго жил и много видел, и он обязан рассказать об этом людям». Бог подумал и сказал: «Ну хорошо, пока писать будешь, - живи. А как закончишь, сейчас же ко мне, без всяческих разговоров…» 

Старик наклонился к нам и, словно по секрету, закончил: 
- Я таки задумал написать один том воспоминаний, а теперь решил писать двенадцать томов! 

Нельзя было не расхохотаться: так озорно, совсем по-молодому Менделе рассказал, как он хотел проверить бога. 

- Слабость! Вот что меня угнетает, - жаловался «дедушка». – Вот с утра лежу на кушетке, подняться не могу. Слышу: наверху шум, гам. Большая перемена, детей удержать трудно. Появись я, сразу все стихло бы, а я не то что на второй этаж, на пять ступенек не могу подняться. И хоть я спокоен, знаю, что меня заменяют и делают, что надо, а все же совесть заедает… 
 

Несмотря на преклонный возраст и болезни, Менделе все еще числился на действительной службе инспектором казенной еврейской школы (так называемая Талмуд-Тора) и имел квартиру при школе. Это была, конечно, чистейшая синекура, но при тогдашней пенсии, да еще без казенной квартиры и отопления, нельзя было просуществовать. Даже самое реакционное начальство оставляло Менделе в покое, тем более что это не вызывало никаких расходов на школу: обязанности Менделе нес (и очень успешно) его зять, учитель Добрин. 

- Все –таки иной раз и радость бывает, - неожиданно обрывает Менделе свои жалобы. – Если уж очень тошно становится, немножко читаю, хоть и вижу очень плохо. У меня вот тут на столике книжки молодых, начинающих. Не забывают меня, присылают с трогательными надписями. И все: дедушке, дедушке, дедушке… Черт их знает, откуда у меня так много взялось внучат? Даже из Америки присылают. Я люблю читать молодых. Ругать их, конечно, нужно, мастерства еще нет, но оно ведь приходит с годами, после тяжелой, упорной работы. А вот божья искра сразу видна. Иногда в мелочи, но уже радость: все остальное приложится, если будет работать. Вот сберечь эту божью искру, помочь ей разгореться – это наше стариковское дело. 

На прошлой неделе была у меня такая неожиданная радость. Плохо я себя чувствовал. Ну, думаю, Менделе, не хочу о себе думать, будем о молодых думать. Взял первую попавшуюся на столике книжку, раскрыл посредине, начал читать. Ну конечно, молодой писатель, еще писать не умеет, молодо-зелено, но свежо. Вот она, искра божья! Ему стоит работать. Кто же это, однако? Только теперь заглянул в титульный лист: Менделе Мойхер-Сфорим. Один из моих первых рассказов. Я и забыл о нем совершенно. Переиздали где-то в Америке и прислали для ознакомления. И так хорошо сделалось на душе. Нет, думаю, Менделе, не напрасно ты жил на свете. Все-таки сделал кое-что… 

Из мутных глаз старика капали скупые слезы. 
Голубые глаза Бялика посерели. Он быстро отер их платком. И мне стало не по себе. 

В комнату заглянул Добрин и сказал, что пришли поздравители. Я и Бялик простились с «дедушкой». 

Провожая нас, Добрин со смехом сказал: 
- Менделе, по правде говоря, сегодня не восемьдесят. А больше… Он скрывает свой возраст…