ИСТОРИЯ НА ИСХОДЕ СУББОТЫ
 

Подобно тому, как у каждого Ребе есть свои хасиды, так и на каждую профессию находятся свои охотники. Одному человеку даже пройти мимо чана кожевника кажется невозможным, а другому запах свежевыделанной кожи приятнее аромата изысканных духов. 
Айзику из Козиница нравилось разделывать туши быков, превращая бесформенные груды мяса в аккуратные антрекоты, изящные ребрышки, элегантную вырезку. А вот его жене, Ривке, от одного вида засохшей крови под ногтями мужа становилось дурно. В Козинице поговаривали, будто ее воротило не только от запаха мяса, пропитавшего одежду Айзика, но и от самого Айзика. 
Хорошо, красавцем его трудно было назвать, но разве двухметровый рост, недюжинная сила, широкие плечи, белоснежные зубы, славная улыбка и доброе сердце, попадаются на каждом шагу? И вообще, покажите мне жену, кроме «Эшет Хаиль» из песни Соломоновой, которой достался муж без изъяна? 
Это поначалу девушкам кажется, будто их избранник если не подобен мудростью своей ребе Акиве , то, по меньшей мере, сравнится красотой с ребе Иохананом . Но проходит год, два, и выясняется, что «ребе Акива» частенько просыпает утреннюю молитву «Шма, Исроэль» и – о, ужас! – вместо Талмуда изучает газету. Исподволь, крошка за крошкой, превращается муж в глубинах женского сердца из ребе Иоханана в Рейш-Лакиша , откуда совсем близко объявить его бесстыдным разбойником и безжалостным гладиатором на арене семейного цирка.
Когда сказали наши мудрецы – женщины легкомысленны, – то имели в виду определенную особенность женского характера. Оказавшись в бурлящем потоке эмоций, разозленные дочери Евы забывают обо всем на свете. В пылу ссоры женщина ненавидит мужа по-настоящему, до самого дна души, и проклинает тоже по-настоящему.
Всевышний наградил Ривку энергичным характером и острым язычком. И доставалось от нее бедному Айзику не только на орехи, но и на груши, сливы, арбузы и баклажаны. Уж как только ни честила она мужа под горячую руку. Самым безобидным из ругательств было пожелание: чтоб ты сдох! А самое обидное лучше не упоминать, вдруг попадется эта книжка на глаза какой-нибудь скандалистке, и пойдет Ривкина глупая брань снова гулять по свету.
На иврите, языке святого Писания, слово – давар – это и дело. Слово и есть дело. Ведь мир, самая что ни на есть материальная реальность, был создан словом. Поэтому употреблять это, казалось бы, невесомое и малоопасное оружие, нужно с большой, большой осторожностью.
Но Ривке такие мысли даже в голову не приходили, потому честила она мужа в хвост, в гриву и в три шеи, пока в один прекрасный, вернее, ужасный день, Айзик не вернулся из мясной лавки бледным и расстроенным. 
– Я не хотел тебе рассказывать, – произнес он, пропустив над головой приветственный шквал проклятий и упреков. – Но наши дела совсем плохи. За последние два месяца пять быков оказались трефными . С хозяевами первых двух я как-то рассчитался из наших сбережений, но три пошли уже в долг. А сегодня шойхет забраковал еще двух. Все, Ривкале, мы полностью разорены. Не знаю, как, из чего вернуть долги. Возможно, придется продавать дом.
– Дом!? – подбоченилась Ривка. – Из-за тебя, губошлепа, неумехи, пустомели и растяпы я с детьми окажусь на улице? Чтоб ты не дожил до того часа, чтоб тебя лихоманка крутая забрала, чтоб вода тебе горькой казалась, а хлеб кислым, чтоб….. 
Айзик молча выслушал ее до конца, лег на лавку и повернулся лицом к стене. Через два часа Ривка принялась его будить.
– Кончай валяться, лежебока, иди хоть печь затопи, если другого ничего не умеешь. 
Но Айзик не отзывался. Ривка послала в его широкую спину еще пару-тройку проклятий, а потом взялась за плечо, чтоб растолкать, и завопила от ужаса. Плечо было холодным и твердым, словно она прикоснулась к деревянному чурбану. Мясник Айзик умер.
Схоронили беднягу по законам и обычаям Торы Моисеевой, отвопила Ривка положенные семь дней, пришла на могилу, села, сама не своя, и давай просить и каяться. И хоть понимала, что не встанет ее Айзик, не улыбнется больше в ответ на проклятия, не скажет – успокойся, успокойся Ривкале, – а все ж просила Всевышнего о чуде, не ради себя, а ради шести малых деток. Но чуда не произошло. 
На следующий день к вдове один за другим пожаловали кредиторы. Учитывая сложное положение, они соглашались подождать месяц-другой, но об отмене долга речь даже не заходила. Кредиторы были люди небогатые, обремененные большими семьями. Когда они ушли, Ривка собрала детей в кучу, прижала покрепче к себе и зашлась в плаче. 
Через восемь дней после смерти Айзика шойхет Козиница увидел его во сне. Айзик имел очень рассерженный вид. С лицом, пылающим от гнева, он заявил шойхету, что вызывает его на суд Небес. 
Шойхет проснулся обеспокоенным. И хоть всем известно, что большинство снов – пустой морок, рассерженное лицо мясника стояло перед его глазами, словно живое. Когда Айзик пришел к нему и во вторую ночь, снова потребовав явиться на суд Небес, шойхет встревожился не на шутку. 
Написано в Талмуде: если сон возвращается, подобно тому, как случилось с фараоном, он уже не блажь и маета, а маленькое пророчество. Третьим вечером шойхет долго не мог заснуть, читал псалмы, листал «Рейшис Хохме» , а потом выпил подряд две большие рюмки водки в надежде забыться и, не раздеваясь, повалился в кровать.
– Сколько тебя можно приглашать? – спросил Айзик сразу за границей сна. – Собирайся, судьи ждут.
Не дожидаясь рассвета, шойхет поспешил к Магиду. Тот уже встал, или, вернее, еще не лег и готовился к утренней молитве.
– Я не хочу умирать, – истерически бормотал шойхет. – У меня восемь душ детей, кто позаботится о них? Что делать, Ребе, подскажите, что же мне делать?!!
– И на земле есть суд, – ответил Магид. – Если мясник придет еще раз, передай ему, чтобы он вместе с тобой явился ко мне для разбора дела.
Следующей ночью лишь услышал Айзик предложение Магида, как черты его лица смягчились. 
– Передай Ребе, что я являюсь по первому зову, – сказал он и пропал.
Шойхет спокойно спал до утра, а проснувшись, поспешил к Магиду. После окончания утренней молитвы тот велел принести доски и отгородить угол комнаты. Когда перегородка была готова, Магид приказал секретарю отправиться на кладбище, подойти к могиле мясника и пригласить его на суд Торы. 
Спустя полчаса из-за перегородки раздался голос Айзика. 
– Ребе, человек стоящий возле вас, – злодей! Он специально объявлял быков трефными, чтобы выжить меня из города, а на мое место поставить своего родственника. Из-за него я разорился и умер от огорчения. Моя жена и дети остались без средств к существованию и с большими долгами. Попав в мир истины, я узнал подлинную причину своей смерти, и не будет мне ни покоя, ни отдохновения, пока злодей не понесет наказания.
Магид перевел взгляд на шойхета.
– Это правда, – понурился шойхет. – От первого до последнего слова. Я признаю себя виновным. Пусть Ребе назначит мне наказания.
– Ты заплатишь долги мясника, – вынес решение Магид, – и каждую неделю будешь выдавать два рубля его вдове.
– Да, да, конечно, – склонился еще ниже шойхет.
– Удовлетворен ли ты, Айзик? – спросил Магид, обращаясь к перегородке.
– Да, удовлетворен, – ответил мясник.
Когда шойхет вышел из комнаты, Магид недоумевающе покачал головой.
– Айзикл, Айзикл, ты меня удивляешь, Айзикл! Чем ты занимаешься после смерти? Неужели Высший суд уже очистил тебя от грехов твоей юности? 
– Да, Ребе, – ответил мясник. – Уже очистил.
– Значит, ты большой праведник, – воскликнул Магид. – Расскажи мне свою историю.
– До того, как стать мясником, – начал Айзик, – я зарабатывал на жизнь извозом. Перевозил из города в город то бочки с вином, то мешки с пшеницей, то тюки кожи, а то пассажиров. За любую работу брался, чтобы скопить денег на свадьбу. Краше моей Ривки не было девушки на свете, и любила она меня, как Рахель ребе Акиву, но не хотел я вводить невесту в пустую избу, а намеревался поступить, как велит Рамбам. Сначала купить дом, завести хозяйство, а уж потом ввести в него жену.
Однажды перевозил я трех праведников. Ехали они к своему Ребе и всю дорогу говорили о Торе. Я шагал рядом с подводой и наслаждался, словно в Доме учения. Один начинал с Мишны, другой приводил Брайсу, третий упоминал Талмуд . Тогда первый вспоминал комментарий Ребе, второй Раши, третий Тойсфос . И так беседовали они целый день, позабыв о еде и отдыхе, и я вместе с ними. Только лошадка моя не наслаждалась словами Торы и требовала то остановки, то воды испить. 
Я совсем потерял голову и когда спохватился, уже наступал вечер, а мы ехали посреди леса. До ближайшей деревни оставалось несколько верст. Место было мне знакомо, и я не беспокоился. Мои спутники продолжали свою святую беседу, как вдруг из-за деревьев высыпала ватага разбойников. Размахивая дубинками и кистенями, они окружили подводу.
– Молитесь своему Б-гу, жидки, – прорычал вожак ватаги, – пришел ваш последний час. 
Разбойники принялись тащить с подводы моих спутников, а вожак, поигрывая кистенем, подошел ко мне. Не знаю, какая сила меня обуяла, только я сбил его с ног одним ударом, вырвал из рук кистень и бросился на злодеев. И все у меня получалось, будто я махал этим кистенем много лет. Спустя несколько минут разбойники исчезли за деревьями. Мои спутники вскочили на подводу, я хлестнул лошаденку, а спустя час мы уже располагались на ночлег в деревне.
Случилось эта история много лет назад, и я совсем про нее забыл. После смерти на меня сразу набросилась целая свора ангелов-губителей и потащила прямо в Геином. Но не успели мы пролететь и ста метров, как путь нам преградили святые души спасенных мною праведников. 
– Этот человек избавил нас от смертельной опасности, – сказали они ангелам-губителям. – А спасающий еврейскую душу, спасает целый мир. Благодаря Айзику мы еще долгие годы углублялись в тайны Торы, исполняли заповеди и обучили многих учеников. Разве такой душе место в Геиноме?
Праведники освободили меня из безжалостных рук ангелов-губителей, отвели на Высший суд и выступили на нем в мою защиту. Но когда прибыл я к воротам Ган-Эдена, ангелы-хранители не дали мне войти внутрь.
– Небесный Суд очищает только от прегрешений перед Всевышним, – сказали они. – Перед смертью ты задолжал многим людям. Пока долги не будут возвращены, вход в Ган-Эден для тебя закрыт.
И нет муки нестерпимей и горя горче, чем стоять у ворот Ган-Эдена, вдыхать доносящийся оттуда райский запах и видеть отблески Б-жественного света, которым наслаждаются праведники, погружаясь в тайны создания мира. И голоса я слышал, доносящиеся чрез неплотно притворенные створки.
– Где Моше, учитель наш? – спрашивал один из них.
– Он вместе с царем Давидом учит трактат «Санхедрин» в восточной беседке, – отвечал другой.
И стало мне так больно и обидно за впустую проходящее время! Ведь и я бы мог сейчас сидеть перед Моше или разговаривать с царем Давидом. И виноват в этих мучениях не кто иной, как шойхет! Поэтому и обратился я в Суд, и потребовал вызвать его для слушания дела. Теперь, после того, как шойхет обязался вернуть мои долги и обеспечить жену с детьми, открылись ворота в Ган-Эден, и я ухожу, чтобы поскорее окунуться в свет Б-жественного учения. 
Голос за перегородкой смолк. Магид перевел глаза на страницы открытой книги и в задумчивости произнес:
– Бедный Айзикл! Бедный, бедный Айзикл….. Ему еще предстоит узнать, что в могилу свело его не злодейство шойхета, а проклятия жены.

 

 

https://www.facebook.com/yashecht/posts/1341188475985820