В колонках играет - Amaseffer - Slaves for Life

 

Извлёк из, так сказать, старого. Позволил себе замахнуться на самого Вильяма нашего Шекспира, понимаете ли.

________________________

Кто в «Гамлете» навалил больше всех трупов? Ненавистный принцу Клавдий? Нет. На нём лишь брат. Ну, и жена – хотя непредумышленно, по абсолютной случайности. Яд, который выпила Гертруда, предназначался Гамлету, что, конечно, Клавдия не красит, но всё же… А скольких погубил сам Гамлет? Считаем: Полоний, Розенкранц, Гильденстерн, Лаэрт, Клавдий. Можно отнести сюда и Офелию, как доведённую до самоубийства. Гамлет, конечно, этого не хотел, но и не вспомнил об Офелии и о той боли, которую ей причинил, когда убил её отца. Вместо этого он  злорадствует над убитой «крысой» – Полонием. Припомнил Офелию принц, лишь когда очутился на её похоронах. О других смертях он вообще не сожалеет. Примирение с Лаэртом в час гибели выглядит скорее этикетом, хорошим тоном.

В принципе, это не так уж и важно, но если главная «жертва» трагедии оказалась кровожаднее главного «злодея», Клавдия, то это заставляет задуматься.

Задуматься… Жертва ли Гамлет? Борец (его и хоронят, как воина)? Герой? Слабый или сильный? Победитель или проигравший? В любом случае, я хочу сказать, что, насколько Гамлет возвышенный, идеальный и праведный, настолько же он и чудовище.

Для того, чтобы реконструировать этот второй, теневой мир «чёрного принца», нужно сделать лишь одно допущение – то, что трагедия показана глазами самого Гамлета. Допущение не столь значительно, да и имеет некоторые подтверждения. Как минимум потому, что Гамлету в пьесе позволено больше всех речей (скажем, в «Короле Лире» главному герою отведено меньше места), и эти речи несут основную смысловую нагрузку, тогда как речи остальных персонажей в основном либо пародийны, либо глупы, либо нужны для сообщения фабульной информации. «Гамлет» сугубо гамлетоцентричен. Знаковой для меня является фраза главного героя: «…нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает всё таковым». Может статься, всё содержание пьесы и есть плод размышлений Гамлета?

Очевидно, что Гамлет – одиночка, что он один противостоит всему миру, серому и безрадостному. Противников так много, что сперва кажется, будто мир подавляет главного героя. Но кто его подавляет? Гамлета все боятся. И бегают за ним, испуганно недоумевая, а то и трепеща при каждом его высказывании. Его враги бессильны, трусливы, жалки. Жалок Клавдий, пытающийся замолить свой грех и сознающий свою неискренность (т.е. своё бессилие). Жалок Полоний, крысой бегающий за принцем – и прибежавший к нелепой смерти и позорному посмертию (Гамлет спрятал его тело, оставив без погребения). Жалок Лаэрт, которого Клавдий умудрился запугать Гамлетом, хотя Лаэрт, подняв толпу, мог всех стереть в порошок. Жалка и Гертруда. Чего стоит хотя бы эпизод, когда она призывает Гамлета, чтобы отругать его за провокационное театральное представление – и скоро начинает умолять сына, чтобы он оставил её в покое! Об остальных, более мелких, крысах подгнившего королевства и говорить не приходится.

Нет, Гамлет, хоть он один против всех, никак не угнетаем «серым миром». Духовно – точно. Духовно его враги не могут ничего ему противопоставить, и Гамлет, смеясь, измывается над ними в своих речах. Но вот физически враги ему угрожают достаточно сильно. Хотя стоит заметить, что это вторичное действие – ему предшествовало поражение Клавдия в духовной войне. Он настолько струсил, что решил убить племянника. Кроме того, Гамлет сам провоцирует всю заварушку, взбаламучивая дворец своим странным поведением – тогда как на первых порах все стремятся установить с ним мирные отношения.

Конечно, противники Гамлета – не овечки. Некоторые из них запятнаны кровью, и все они лицемеры. Но они – мелкие бесы. Их злодеяний никто не оправдывает, но сами злодеи не страшны, ибо слабы. Они есть антиидеал? Но какой же они антиидеал, если, в сущности, нет и идеала? Ведь идеал для Гамлета – это его отец. Однако сам призрак признаётся, что томится в чистилище за «гнусные преступления»! Т.е. можно предположить, что отец Гамлета мало чем отличался от тех, кто сейчас окружает принца. По большому счёту, отец – плод фантазии Гамлета. В этот образ он утаскивает всё хорошее, утаскивает из окружающего мира, как бы лишая этого хорошего мир, потому что хорошим может быть только отец. Отец – это ещё и своеобразная индульгенция. Как радостно воспринимает Гамлет рассказ призрака о злодеянии Клавдия, как рвётся Гамлет мстить!

С потери отца, фабульно, начинается депрессия Гамлета, так напугавшая обитателей Эльсинора. Но не сюжетно: другого Гамлета, кроме того, что в пьесе, мы не знаем. Да и вообще: не есть ли отец просто повод, а не причина? Гамлет относительно редко вспоминает отца. Он ненавидит Клавдия как будто априори. Дерзит, выказывает своё презрение королю он с самого начала. Не удивлюсь, если он ненавидел его даже при жизни отца, в пору своего счастья. Да и было ли счастье? Стал ли Гамлет таким после смерти родителя, или под влиянием грязного мира, или же был им изначально?

И тут же главный вопрос: а каким он стал (был)? Что есть Гамлет?

Временами он похож на мизантропа. Столкнувшись с последним вопросом человеческого бытия – с вопросом смерти, он проникся столь ядовитым презрением ко всему бренному, в том числе и человеку, что не упускает случая напомнить окружающим об их ничтожестве. Взять хотя бы диалог с Офелией, где он предлагает ей уйти в монастырь, что на сленге того времени могло также означать и публичный дом и что вполне согласуется с дальнейшим разговором о беспутстве. «…будь ты целомудренна, как лёд, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы» – это можно продолжить: а потому какой смысл тебе быть чистой, если ты всё равно станешь грязной в глазах общества? Впрочем, можно обойтись и без столь спорных толкований. Даже если монастырь – «обычный», то и в этих словах сквозит смертельная усталость от жизни. «К чему плодить грешников?»…

Во всяком монологе Гамлета, обращённом к другим людям, скрыто или явно есть ликование – ликование от осознания собственной силы, превосходства. Гамлет знает то, чего не знают другие, и смеётся над их жалкими потугами изображать нечто, тогда как все люди – ничто. Апофеоз этой насмешки – сцена на кладбище. «Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на дюйм, она всё равно кончит таким лицом», - говорит он Горацио, держа в руках череп. И далее рассуждает, что так же вонюч и непригляден был череп Александра Македонского.

Спрятавшись под маской безумия, Гамлет безнаказанно срывает маски с других. Но вот вопрос: а было ли безумие показным или оно действительно есть безумие, хотя бы и отчасти? В любом случае, Гамлет содержит в себе роковую раздвоенность, амбивалентность. То, что делает его сильным – его острейший ум – есть и его главная слабость. Он говорит об этом неоднократно, в том числе и в своём главном монологе: «Так трусами нас делает раздумье, / И так решимости природный цвет / Хиреет под налётом мысли бледной». С язвительной беспощадностью вынося вердикты, Гамлет в то же время осознаёт всю зыбкость всяких измышлений и определений, которая не даёт ему отделить хорошее от плохого.

Поведение Гамлета напоминает скорее не продуманное, хитрое дуракаваляние, а выплеск всего, что копилось в нём долгие годы. Подобный разлад в душе не мог появиться в одночасье, он всегда часть личности, потому что это черта мощного ума, ставящего под сомнение всё и вся. Этот ад Гамлет носил в своей душе, а потом стал показывать его окружающим – и крысы решили, что он обезумел. Можно сказать, что Гамлет – предтеча Ивана Карамазова. Взывая в самом начале к Богу: «Иль если бы Предвечный не установил / Запрет самоубийству! Боже! Боже!» – он всю пьесу демонстрирует метафизическое отчаяние, для которого нет успокоения в Боге.

Если Гамлет и борец, то только с самим собой. Временами у него открыто проглядывает стремление к самоуничтожению – как освобождению от мук и убожества материального мира. Например, он говорит Полонию о том, что охотнее всего расстался бы с собственной жизнью. Неслучайно в этом смысле и его желание уехать в университет, приобретающий некоторые черты мифичности, иномирья. Он становится символом места, где доминирует духовное, а постылая Гамлету телесная оболочка неважна. Проясняется и фигура Горацио, который на протяжении всей трагедии больше похож на стороннего наблюдателя, нежели на участника, хотя Гамлет и называет его своим единственным другом. Также Горацио – единственная «не-крыса» среди основных персонажей. Это неудивительно, ведь он не принадлежит к этому миру (вплоть до того, что он не датчанин), и основная его задача – донести историю Гамлета до других, т.е. увековечить принца именно в духовном бытии.

Говоря о личности Гамлета, нельзя не коснуться темы мести. Эта тема не ограничивается только местью Клавдию. Мы уже говорили о той радости, с которой Гамлет согласился ему отомстить. Жажда мести становится абсолютной и самоценной. Временами он прикрывается «справедливостью», но за ней всегда стоит только одно – отмщение. В действительности, Гамлету наплевать на справедливость, как и на власть, и на королевство. Хотя народ его и любит, он даже не задумывается над тем, чтобы последовать примеру Лаэрта, организовать восстание. Для него нет ни трона, ни народа. Принц мстит королю, а не пытается занять его место. Правда, мстит он не только Клавдию, но и всему миру – видимо, так стоит воспринимать его едкое отношение к окружающим. Но за что он мстит? Возможно, за то, что мир не идеален: особенно ярко это проявляется в диалогах с Гертрудой и Офелией. Мать и возлюбленная должны быть идеалами, но Гамлет видит, что они неидеальны (причём весьма) – и начинает их мучить.

Можно также предположить, что суть мести заключается в самом Гамлете – недаром же он центр трагедии. Основная претензия Гамлета ко всем, как мне кажется, в том, что окружающие его люди принадлежат этому миру. «Раз то, с чем мы расстаёмся, принадлежит не нам, так не всё ли равно – расстаться рано?» – однако люди не желают расставаться, они цепляются за жизнь, за её реальную, материальную часть. И Гамлета это злит.

Но месть – это иррациональное стремление усмирить боль. Так может статься, Гамлет мстит людям именно за то, что он сам этому миру не принадлежит и принадлежать не может? Возможно, вся трагедия, весь её «суровый мир», населённый выродками, – это крик Гамлета, что он прав, что виноваты всякие Клавдии и Полонии, а также попытка внушить эту мысль себе и другим, тогда как его сомневающийся ум, скорее всего, прекрасно понимает, что правоты может не существовать как категории.

Смерть была центром размышлений Гамлета, к ней он и пришёл, так что его гибель – закономерный финал, а не победа или поражение: эти понятия заведомо бессмысленны в пьесе, ведь Гамлет и так осознаёт свою обречённость. Поражение существует, только если возможна победа. Для Гамлета победа над материальным миром (т.е преодоление смерти) невозможна, значит, нет и поражения. Но есть боль… «продолжай с болью дышать в этом нестройном мире», – говорит перед смертью Гамлет другу. Так и он дышал с болью, и его терзания делали его безумцем и мизантропом…

Трагедия Гамлета – это не трагедия хорошего человека среди плохих, это трагедия человека, осознавшего отсутствие истины и вывалившегося из мира – вплоть до того, что он не может определиться, стоит ли мир того, чтобы в него возвращаться. На рациональном уровне он проклинает мир, но на иррациональном стремится установить с ним связь – хотя бы через месть миру. Иррациональное вообще привлекательно для тех, кто придавлен своим «чистым разумом». И неслучайно последнее слово, произнесённое Гамлетом, – это «молчание». Молчание. Тишина. Пустота. Спасительное Ничто.

«Человек скорее предпочтёт хотеть Ничто, чем ничего не хотеть» – сказал один великий человек, воспевавший иррациональное. Примечательно, что он тоже сошёл с ума.