Как это часто бывает, перед тем как узнать подробности крупнейшей
трагедии Нового времени, тебе придется ознакомиться с особенностями
исторического контекста, в котором она приключилась. Извини, ничего
личного, просто обычная процедура.


В наши дни Португалия не считается наиболее очевидным европейским
туристическим маршрутом. «Романтический уикенд в Париже» по-прежнему,
несмотря на затасканность, звучит убедительнее, чем «романтический
уикенд в Лиссабоне». Да даже если оставить в стороне туристические
симпатии, Португалия явно не любимица Европы. Не зря несколько лет назад
она возглавила список экономически отсталых стран PIGS (три другие
«свиньи», если что, Ирландия, Греция и Испания).

А ведь всего лишь два с половиной века назад ситуация была
кардинально иной. Португалии принадлежала вся Бразилия, колонии
в Парагвае, Мозамбике, Анголе, на Азорах, в Гоа, Макао и Малакке.
А также грандиозный флот, позволяющий вести межконтинентальную торговлю.
С мнением Португалии не просто считались — эту страну боялись. И, хотя
к середине XVIII века Португалия слегка сдала свои лидерские позиции,
она по-прежнему была процветающей империей Европы.

У каждой процветающей (да и загнивающей) империи есть своя столица.
У Португалии был Лиссабон. Расположенный на краю Старого света,
обдуваемый океанским ветром, весь из белого камня, он производил на
путешественников сильное впечатление. Лиссабон казался осколком Африки
на европейском берегу. Собственно, одно из прозвищ города и было
«африканский город» — преимущественно из-за огромного количества рабов,
которых свозили сюда из всех колоний Португалии. Они эффектно чернели на
фоне домов из белого мрамора — любимого камня Лиссабона. Черные таскали
носилки с католическими священниками и заморскими купцами по улицам,
изнывавшим от не по-европейски злого солнца.

Еще одно прозвище Лиссабона — «город Бога». Ибо не было в Европе
более преданного католицизму города, чем португальская столица.
В пределах городской черты насчитывалось 40 приходских церквей,
121 часовня, 90 монастырей и зарегистрировано 150 религиозных братств.
Иисус выглядывал в Лиссабоне из-за каждого угла, а по религиозным
праздникам от него и вовсе некуда было спрятаться. Никто и не пытался.
Все население Лиссабона — а к середине XVIII века оно составляло около
250 тысяч человек — с энтузиазмом и при каждой возможности отправлялось
в пышно убранные, великолепные церкви.

Поневоле поверишь, что Бог особенно расположен к городу. Жители Лиссабона
и верили

Некоторые ритуалы, привычные для лиссабонца, приезжему казались
дикостью. Английский путешественник Джордж Уитфилд, посетивший Лиссабон
весной 1753 года, так описывает один ритуал: «Однажды ночью, примерно
около двух часов, я увидел процессию из почти двухсот каявшихся
грешников, преклонивших колени прямо на улице, пока монах, стоявший на
возвышении на фоне распятия и державший в руках крест, проповедовал
с особой горячностью. Все молившиеся были босы, а на ногах их болтались
цепи, которые, соприкасаясь с дорогой, пренеприятно грохотали».

Католический Бог вообще и покровитель Лиссабона святой Винсент
в частности щедро одаривали своих верных поклонников: гигиенические
условия в Лиссабоне были лучше, чем в уже упомянутом Париже, а функция
третьего по значению портового европейского города (первыми двумя
значились Лондон и Амстердам) позволяла жителям Лиссабона наслаждаться
экзотическими яствами, тканями и прочими потребительскими радостями.
Конечно, поневоле поверишь, что Бог особенно расположен к Лиссабону!
Жители Лиссабона и верили. Верили бесконечно, ревностно, без оглядки.
Пока их вера не просто пошатнулась — не рассыпалась на части и не
придавила их.

День всех святых

Зачастую рассказы о роковых событиях начинаются с фразы «Это был
совершенно обычный день». Написать, что 1 ноября 1755 года для жителей
Лиссабона был совершенно обычным днем, клавиатура не поворачивается.
Дело в том, что 1 ноября католики празднуют один из самых важных в году
праздников — День всех святых. (Ты о нем наверняка слышал: накануне весь
прогрессивный мир наряжается вампирами, космонавтами и медсестрами
и отмечает Хеллоуин.) Поэтому 1 ноября 1755 года был весьма необычным
днем. Многочисленные торговые лавки Лиссабона были в этот день закрыты —
не до работы, такой праздник! Те, кто имел дорогостоящую привычку спать
до обеда, встали пораньше, дабы успеть на утреннюю службу в ближайшую
к своему дому церковь.

К началу службы все церкви города были забиты: люди толпились
и в боковых нефах храмов, и на их ступеньках. Священники облачились
в белые ризы по случаю праздника. Лиссабонское солнце, обычно наглое
и палящее, целомудренно заглядывало в храмы сквозь цветные витражи.
Свечи на алтаре, осознавая важность своей миссии, едва слышно
потрескивали, их пламя колыхалось. Воздух был заряжен дыханием тысяч
молящихся. Было около 9.20 утра.

Почти одновременно церковные хоры в разных частях Лиссабона мелодично
затянули: Gaudeamus omnes in Domino, diem festum... Вдруг пламя свечей
покачнулось. Еще раз и еще. Кто-то схватился за стоявшую спереди скамью,
послышались шепот и вскрики. Толчки не прекращались. И тут свечи начали
опрокидываться. Вспыхнули бумажные цветы, загорелись алтарные покровы.
Статуи святых последовали примеру свечей: они спустились со своих
пьедесталов прямо в толпу. Казалось, камни вековых церквей ожили, чтобы
упасть на головы несчастных. В возникшей суматохе едва ли кто-то
заметил, что колокола церквей зазвонили — так велика была сила первого
подземного толчка. Назвать паникой то, что наступило за этим, нельзя.
Это не было паникой. Это был апокалипсис.

Прямо на причал
надвигалась гигантская
гора, целиком состоявшая
из воды

Обезумевшие от ужаса люди кинулись из церкви, но были и те, кто
остался, продолжая исступленно молиться. Те, кому удалось достигнуть
улицы, обнаружили поистине библейскую картину. Трехминутный толчок
уничтожил привычную картину мира. Дома послушно складывались в гармошку,
иногда унося за собой на тот свет улицу, на которой они стояли, —
засыпав и ее, и всех, кто на нее выбежал. Но самое главное — Лиссабон
погрузился во тьму, поистине в тьму египетскую. Пыль, поднявшаяся от
разрушенных домов, моментально заслонила солнце, которое теперь
напоминало о себе лишь мутным бледным пятном.

Последовавший через несколько минут после первого второй толчок был
уже излишней мерой: Лиссабон и так лежал в руинах. Ни одна война, ни
одна осада не могла бы и за годы сделать с этим великим городом то, что
природа сделала за несколько минут. Третий, самый короткий, минутный,
толчок не заставил себя ждать. Наконец земля успокоилась.

Кто мог встать на ноги, встал. Кто-то, пошатываясь, изумленно
озирался. Кто-то, потеряв рассудок, с криками бежал, куда глаза глядят.
Окровавленные священники в порванной одежде ходили по развалинам
с призывами покаяться. Отовсюду раздавались стоны и крики о помощи от
похороненных заживо под обломками собственных домов.

Страх очередного толчка погнал людей на побережье. Порт был
переполнен желавшими уплыть прямо сейчас, лишь бы подальше от этого
кошмара. Вскоре из толпы тех, кто искал убежища в порту, послышались
крики: «Смотрите, смотрите, море!» Действительно, с морем происходило
нечто странное. Его уровень опускался все ниже и ниже на глазах
испуганных лиссабонцев. Наконец под шепот и вздохи многотысячной толпы
море отступило от причала окончательно, обнажив его дно — скелеты
брошенных кораб­лей и кучу мусора. Казалось, вода решила бежать из этого
оставленного Богом «города Бога». Еще через несколько минут вода начала
возвращаться. И толпа снова наполнилась криками, потому что то, что она
увидела, было выше человеческого понимания. Прямо на причал надвигалась
гигантская гора, целиком состоявшая из воды. Она приближалась неумолимо
и свирепо, и даже те, кто моментально сориентировался и кинулся прочь,
понимали, что это конец.

Прошло примерно полтора часа после первого толчка, когда Лиссабон
накрыла 17-метровая волна цунами. Она разрушила все корабли, стоявшие
в гавани, и смыла в океан несчетное количество людей. Те же районы
города, которые избежали цунами, постигла другая участь — пожары. Пять
дней Лиссабон полыхал. В огне сгинули не только тела, но и картины
Рубенса и Тициана, бесценные португальские карты времен географических
открытий и вся Лиссабонская библиотека, насчитывавшая 80 тысяч редких
томов. Когда пожары поутихли, а пыль разрушений улеглась, солнце вновь
осветило то, что, по словам одного путешественника, «было, но больше не
является Лиссабоном». Стало очевидно, что город не просто сровнялся
с землей. Город превратился в ад на земле. И что делать с этим дальше,
было совершенно непонятно.

Из праха и руин

Во время землетрясения король Жозе I, его супруга Мария Анна Виктория
и четыре их дочери находились в королевской резиденции Белем
в предместьях Лиссабона и физически ничуть не пострадали. С моральным
духом у короля дела обстояли куда хуже. Для начала Жозе I, выслушав
доклад о плачевном состоянии дел в столице, отказался жить во
дворце (клаустрофобия не покинет короля до самой смерти), предпочтя ему
палатки. Его первой идеей было бросить разрушенный город и провозгласить
столицей какой-нибудь другой, целый. К счастью, рядом с королем был
человек, которому в голову пришли идеи получше. Более того, он мог их
осуществить. Его звали Себастьян Жозе ди Карвалью-и-Мелу, будущий маркиз
ди Помбал. Деятельный и дерзкий, Карвалью не принадлежал к верхушке
аристократии, но внедрился в нее путем двух удачных женитьб. Он был
талантливым администратором. И Лиссабонскому землетрясению, ставшему
крахом карьер и жизней многих, суждено было стать кульминацией карьеры
Карвалью.

Пока король судорожно глотал воздух, бегая меж палаток, Карвалью за
одну секунду стал фактическим королем Португалии. Согласно расхожей
легенде, на вопрос короля «Что же мы теперь будем делать?» Карвальо
ответил: «Похороним мертвых и накормим живых».

Уже первый пункт этого лаконичного плана встретил затруднения. Дело
в том, что Католическая церковь признает похороны лишь в освященной
земле, но у министра не было на приличествующую процедуру ни времени, ни
освященной земли. В течение нескольких дней Карвалью пытался убедить
Святую Церковь в невозможности устройства похорон на должном
католическом уровне. В конечном счете с условного благословления попов
он нагрузил три полные баржи телами, после чего баржи были выведены
в море и потоплены. Другим поводом для беспокойства была возможность
распространения заразы из-за разлагавшихся под обломками зданий
останков. Едва ли в данном случае уместна поговорка «нет худа без
добра», но пожары, полыхавшие пять дней, превратили Лиссабон
в гигантский крематорий, а значит, уменьшили возможность возникновения
инфекции.

Еще до массовых похорон Карвалью сделал другое важное дело: он велел
воздвигнуть в разных районах Лиссабона (точнее, в том, что осталось от
районов) шесть виселиц. Специально для тех, кто, пользуясь оказией,
решит поживиться ценностями, найденными в руинах. Виселицы, на которых
в назидание остальным в течение нескольких месяцев гнили
80 преступников, были призваны вернуть в разрушенный город некое подобие
законности. Вокруг Лиссабона Карвалью поставил своих солдат, которые
отлавливали сильных и здоровых мужчин, желавших улизнуть в провинцию,
и отправляли их на спасательные работы и тушение пожаров.

После того как город очистили от тел и обломков зданий, Карвалью
издал указ, запрещающий самовольное строительство из кирпича. Впервые
в европейской истории инженерам была поставлена задача создать здания
с конструкцией, устойчивой к землетрясениям. Чтобы проверить здание
с такой конструкцией, вокруг него приглашали помаршировать полк солдат.
Перепланировкой города пригласили заниматься не именитого архитектора,
а опытного 78-летнего военного инженера, концентрировавшегося не на
эстетической части, а на безопасности горожан в случае повторения
катастрофы. Так, улицы стали шире, а возможностей выбраться из города —
больше.

Через полгода после катастрофы по всей Португалии были распространены
опросные листы, содержавшие 13 вопросов, касавшихся землетрясения. Все
они были составлены по требованию Карвалью и под его надзором. Но
опросные листы не помогли установить количество жертв. Считается, что
при землетрясении 1755 года в Лиссабоне погибло около 100 тысяч человек.
Фактически каждый третий. Точнее посчитать погибших оказалось
невозможно: некоторые семьи пропали целиком, большая часть приходских
книг сгорела.

Посчитать погибших точнее было невозможно: пропали целые семьи, приходские
книги сгорели

Пострадал не только Лиссабон. Трехметровое цунами обрушилось на
марокканское побережье, от Танжера до Агадира. Рядом с городом Мекнес
земля сотряслась, разверзлась и поглотила, согласно записям настоятеля
Королевского монастыря Мекнеса, «деревню со всеми хижинами, людьми,
лошадями, верблюдами, мулами, коровами и другими животными». Термальные
источники чешской Теплице начали вдруг плеваться глиной. Через несколько
лет, когда опросные листы Карвалью разойдутся по империи, выяснится,
что еще за неделю до землетрясения во всех регионах Португалии и Испании
наблюдались признаки надвигавшейся катастрофы. Некоторые реки обмелели,
другие, напротив, разлились, а домашние животные проявляли
беспокойство.

Опросный лист Карвалью считается первой в истории попыткой понять
природу землетрясений. Именно с этих листов, бережно хранящихся нынче
в Национальном архиве Португалии, началась наука сейсмология.

Чуть не забыли сообщить: современные сейсмологи оценивают силу Лиссабонского землетрясения в 9 баллов по шкале Рихтера.

Бог или не Бог?

Сказать, что лиссабонская трагедия стала величайшим потрясением для
Европы, — не сказать ничего. Фактически это землетрясение изменило не
только ход истории (что, в частности, выразилось в ослаблении
католической лиги мира), но и менталитет европейцев. Изменения, как это
часто бывает, начались со склонной к мышлению части общества. В эпоху
Просвещения такой частью были философы (а поскольку в Европе как раз
вовсю развивалось газетопечатание, каждый печатный листок, пестревший
новыми подробностями трагедии, регулярно поставлял им свежую информацию
для дебатов). Первым деянием Бога возмутился Вольтер. «Посмеете ль
сказать, скорбя о жертвах сами: Бог отомщен, их смерть предрешена
грехами?» — вопрошал оппозиционный философ в поэме «На гибель
Лиссабона». Вопросами задавался и, например, Руссо. Да что там, все
ранние работы Канта лелеют идею о том, что любая попытка теодицеи,
то есть оправдания Бога, жалка и бессмысленна. Что после трагедии
Лиссабона оправдывать Бога не только глупо, но и неэтично.

Ведь вот какая незадача: веками прародителями хаоса было принято
считать людей, в то время как Бог олицетворял вселенский разум
и гармонию. Но 1 ноября 1755 года христианский Бог повел себя нелогично,
жестоко и к тому же просто некрасиво. Одни вопросы, как это бывает
в философии, порождали другие, и все они оставались без ответа. Неужели
Бог настолько кровожаден, что ему необходимы человеческие жертвы,
добытые подобным немилосердным способом? Этично ли продолжать
оправдывать Бога, если он выкидывает такие коленца? В конце концов,
почему средоточием своего гнева Бог выбрал не современный аналог Содома
и Гоморры (Париж с его романтическим флером подошел бы!), а «город
Бога», не устававший молиться ни днем ни ночью? Говоря языком Вольтера,
«злосчастный Лиссабон преступней был ужели, чем Лондон и Париж, что
в негах закоснели»?

Выбор дня для катастрофы также озадачивал. В такой праздник, в День
всех святых! Причем те, кто был в церкви, не имели никаких шансов
выбраться целыми, в то время как их менее набожные соседи, манкировавшие
утренней службой, вполне могли выжить. Самые остроумные полемисты
подмечали, что, хотя все церкви Лиссабона рухнули, квартал «красных
фонарей» чудом остался невредим.

Конечно, Португалия навсегда потеряла свое экономическое могущество,
оказавшись на галерке европейской жизни. Но, пожалуй, это не самое
важное. Куда важнее то, что вместе с лиссабонскими церквями дал трещину
и христианский мир. Фактически 1 ноября 1755 года на свет появился
атеизм в том виде, в котором мы наблюдаем его сейчас, в нашу
постхристианскую эпоху. Потому что никакие казни инквизиции, никакие
кровопролитные крестовые походы не демонстрировали миру так доступно,
как это сделало Лиссабонское землетрясение, что Бог может быть очень
и очень жестоким. И нужно ли человечеству в него верить — большой
вопрос.

Другие катастрофы




Великий Лондонский пожар 1666 года

За три дня — со 2 по 5 сентября — пожару, скромно начавшемуся
в пекарной лавке, удалось уничтожить весь центр Лондона, оставить без
крова 70 тысяч человек и войти в историю в качестве величайшего
английского бедствия Нового времени.

Наводнение Всех Святых 1570 года

Вообще наводнение в Нидерландах, мягко говоря, не редкость. Но мы
выбрали именно это за то, что случилось оно, как и Лиссабонское
землетрясение, в День всех святых — 1 ноября. Наводнению предшествовал
шторм, длившийся больше суток. Наводнение стерло с лица земли четыре
островка в провинции Зеландия и отняло жизни у 20 тысяч человек.

http://earth-chronicles.ru/news/2014-11-02-72870