Бог есть, но Он знает об этом не больше нашего
Жюль Ренар

Джулиан Барнс эссеист и он же рассказчик - это все-таки сильно разные ипостаси потрясающе талантливого писателя. Восхищаясь им в первой роли, отдаю предпочтение второй. На самом деле, провести четкую границу не так просто: художественная проза Барнса изобилует размышлениями, рассуждениями и разного рода дополнительными сведениями, в то время, как нон-фикшн включает множество историй, которые можно расценивать как готовые рассказы.

"Нечего бояться" не исключение. Разговор о смерти, о Боге, о семье в форме автобиографии, которая таковой не является (как не раз в продолжении книги подчеркнет автор, что не колеблет, читательской убежденности - она и есть). Мне кажется, дело тут не столько в желании оградить ближний круг от слишком пристальных досужих взглядов, сколько в понимании, что ничего из происходившего в прошлом, не удается описать с безупречной правдивостью. Всякий судит о нем со своей точки зрения, оценивает субъективно, наполняет смыслом в соответствии со своим миропониманием и жизненным опытом.

Автор исходит из посыла о двух вещах в основе человеческого бытия: понимания, что смерть неминуема и надежды, что там, за чертой, все не завершится окончательно. Вплетая размышления об экзистенциальном ужасе осознния смертности в рассказ о семье, об отношениях между бабушкой и дедушкой, отцом и матерью, собой и братом. Вводя в повествование примеры из жизни известных представителей творческой элиты: Флобера, Золя, Стравинского, Шостаковича, Тургенева, Чехова (да-да, Барнс русофил, у него есть повесть о Тургеневе и роман о Шостаковиче).

Значительную роль в повествовании играет французский писатель и драматург, Жюль Ренар, соединенный с автором узами отдаленного родства, и более всего известный автобиографическим романом "Рыжик", о бесприютном сиротском детстве. Отец его покончил с собой, разрядив в голову дробовик, а мать сидела на краю колодца и вдруг. на глазах девятилетнего мальчика, опрокинулась навзничь. Когда ее подняли, на ней не было ни царапинки, она была абсолютно окончательно мертва. К истории Ренара Барнс возвращается на протяжении повествования особенно часто, возможно воспринимая ее как антитезу собственному, относительно благополучному детству в обеспеченной интеллигентной семье.

Немалое место занимают размышления о вере. Выросши с отцом числившим себя агностиком и мамой атеисткой (она упрекала мужа в недостаточной радикальности и едва ли не заигрывании с церковниками), братья лишены были естественного восприятия религии, кроме прочего, дарующей утешение возможностью жизни вечной. Не суть, веришь ты в райские кущи, Валгаллу, череду перерождений или некий Абсолют, с коим сольешься, закончив земной путь - вера строит вокруг человека стены, без которых стоишь беззащитный на семи ветрах, ожидая приближения черной бездны.

Не то, чтобы Барнс ощущал в связи со своим неверием недостаток чего-то, среди множества восхитительных сентенций книги, есть предположение, что ожидать со вклада пятидесяти-восьмидесятилетней праведной жизни здесь процентов вечного блаженства там как-то чересчур смело, ни один банк не работает на таких условиях. Но танатофобия, явившаяся причиной создания книги, говорит за себя.

А в выигрыше мы, читатели, кому его обнаженная чувствительность подарила умную элегантную горько-нежную барнсову прозу.

Писатель - это тот, кто ничего не помнит, но по-своему манипулирует разными версиями забытых им событий.

- Почему из всех времен года мы больше всего перегружаем лето? В смысле - своими ожиданиями.
- Потому что лето все выдержит.

Заключительная часть "Сезонного квартета" британской писательницы Али Смит выдержана в начатой "Осенью", и продолженной остальными книгами тетралогии повествовательной манере. Действие в двух временных стратах, причудливо соединяющее день сегодняшний с событиями полувековой и более давности.

В современности герои сталкиваются и остро реагируют на глобальное потепление, референдум по брекзиту, правительственную политику в отношении мигрантов, ковид. В прошлом, как правило, рассказ о талантливом творческом человеке, не снискавшем/ей большой известности при жизни и практически забытом по прошествии времени.

"Квартет" возвращает забытые имена этих людей, которых помимо таланта, объединяет активная социальная позиция и жертвенность в отстаивании своих принципов. Будь то женские движение против размещения баз НАТО, призыв о помощи беженцам, находящимся в интернационном лагере практически на положении заключенных, изучение валлийского - языка своих предков (среди сторонников имперскости распространено мнение, что языков учить не нужно, мир говорит на английском)

"Лето", в отличие от первых трех книг, персонажи которых не пересекались, объединяет и связывает четырехкнижие сквозными героями. Девушке Саше шестнадцать, она неожиданно для себя поняла, что любит школу - ну да, когда обучение стало онлайновым из-за ковида. И еще ей страшно, никто ведь еще ничего не знает об этой болячке, а люди умирают.

И тревожно за брата, после того, как тринадцатилетний Роберт пережил кибербуллинг, он словно с катушек слетел, говорит и делает гадкие вещи, а общаться с ним стало совершенно невозможно. Но Саша не злится. Она понимает его и сочувствует ему.

А еще родители. Они разошлись насколько лет назад, наверно мнго было причин, но линия разлома прошла по референдуму. Да-да, тому самому, по брекзиту: папа был против, мама поддерживала. Теперь Грейс с детьми живет дома, а папа с новой подругой в доме по соседству, который они купили, потому что он как раз в это время удачно был выставлен на продажу

Перевод Валерия Нугатова, как с предыдущими книгами, замечательно хорош. Мне, влюбленной в Сезонный квартет интересно было узнавать героев и слышать отголоски прежних историй. Читать я бы рекомендовала всю тетралогию, объем каждого романа совсем небольшой, а вместе они составляют гармоничное единство.

Жалко их. Всех жалко. А себя жальче всех. Улететь бы...

У венгерского писателя Ласло Краснахоркаи есть роман "Меланхолия сопротивления". Постмодернистский, переусложненный, остраненный. Ничего общего с чистой звенящей прозой книги Анаит Григорян, но когда я подумала, как можно было бы озаглавить отзыв на нее, первое, что пришло на ум, было "Меланхолия". И снова нет, изысканная эстетика одноименного фонтриеровского фильма отстоит от реалий вырождающейся среднерусской деревни в другом направлении, но так же далеко.

Объединяет две книги и фильм безнадежное смирение перед обстоятельствами, над которыми невластен. Не достоевское "тварь я дрожащая или право имею?" но изначально не стоящий вопрос о праве. И оттого на молодую, полную жизненных сил, не по годам ответственную девчонку словно наброшен покров безвыходности, который ничуть не светлее от того, что она не осознает, чего лишена.

Катя старшая из семи детей в семье Комаровых. Тринадцатилетняя, она кажется младше, потому что худышка, всю жизнь впроголодь. Не то, чтобы голодала, но в многодетной семье, где папа алкоголик, а мама попивает, никто особо не расстроится, если ребенок не поел. Да часто и не больно есть, что поесть.

Их поселок настоящая глухомань, в которой время, кажется, законсервировалось в реалиях не то позднесоветских, не то вообще царских времени. Самая яркая примета современности жвачка Love is, вкладыши от которой собирает младшая сестра Кати, Ленка.

Так стоп, эту гадость сейчас уже никто, кажется, не жует. Ну да, в книге девяносто восьмой, самое скверное в истории современной России время, когда интернет и мобильники ещё не вошли в реальность, совершено изменив нашу жизнь, а алкаши пили паленую водку, до фанфуриков, от которых массово перемрут позже самые рьяные, пока не додумались.

Мужья бьют жён и детей, жены лупят детей о термине домашнее насилие никто слыхом не слыхивал. На самом деле, такое чувство, что о контрацепции тоже. Поселок не вымирает, дети есть, и свои, и приезжие на лето дачники, которых местные третируют. Просто за то, что городские (читай, классово чуждые).

Так и выходит, что дружить Кате не с кем, кроме бестолковой шебутной Ленки, четырьмя годами младше. Оторви и выбрось, о таких говорят, ещё тридцать три несчастья. Уже курит, приворовывает у отца мелочь, даже зная, что будет бита, и без конца наискивает приключений, за которые приходится отдуваться Кате.

А ещё, она твердо знает, что уедет когда-нибудь в город. В отличие от Кати, та хочет остаться здесь, как Максим, парень в которого влюблена. Это чудо первой любви у Анаит Григорян такое, что словно возвращает в собственные тринадцать, вымывает всю скверну, мерзость, гадость, в которой живёт девочка. Знаете такое, когда ходишь по грязи, а она к тебе не липнет.

Грустнкая история взросления "не благодаря, а вопреки", которая, как ни странно, подводит к радостному выводу о том, насколько жизнь за прошедшие двадцать с небольшим лет изменилась к лучшему. И сегодняшняя Катя, а ей должно сравняться тридцать семь, видится мне счастливой, спокойной, уверенной.

Даже маленькие дети это поняли уже:
Лучше песни петь на сцене, чем ишачить в гараже

С этими незамысловатыми виршами в нашу жизнь в начале века вошла "Фабрика звезд", где храбрые талантливые юноши и девушки "из простых" попытались схватить за синий хвост птицу удачи. В романе эпизод с музыкальным конкурсом тоже будет, хотя и не сыграет в жизни героини сколько-нибудь значительной роли. Просто еще один случай убедиться, что места в социальном лифте заранее забронированны для своих, а тебе, сколь бы ни была талантлива, придется пешочком.

Как писательница Адриана Трижиани. Бедной она не была, дед и бабушка владельцы швейной фабрики (где начинали простыми рабочими, заметьте!) И препятствий для занятий творчеством родители не чинили - вспоминается студия, оборудованная в романе отцом сестер Донателли. Но дебютировать в пятнадцать как драматург в Нью-Йорке, пусть даже в крохотном театрике - это чего-то, да стоит. И с восемнадцати до двадцати восьми, прежде собственной первой книги работать сценаристом ситкомов, создавая связи, обзаводясь знакомствами, выстраивая репутацию - совсем как Чичи.

В этом немалая доля обаяния романа. Герои "Жены Тони" не проснулись однажды богатыми и знаменитыми. Вся кухня открыта досужим взглядам: одного таланта недостаточно; поставь цель и иди к ней; репетируй, когда можно отдохнуть; забудь о самолюбии, назойливо предлагай себя, пробивайся где только можешь; ходи на прослушивания и научись не бояться отказов; соглашайся поначалу на любую работу, но не позволяй себя обжулить и не транжирь заработанного. Работай-работай-работай.

Если ты готова к такому, успех тебя не минует. А каким он будет: громадным и ослепительным или камерной "широкой известностью в узких кругах" - зависит от многих факторов, над которыми ты не властна. Ты можешь оказаться недостаточно талантливой. В трагический момент дать обет отказаться от карьеры, чтобы спасти любимого. Стать идеальной матерью и заботливой женой - совмещать подобное с жизнью эстрадной исполнительницы немыслимо. Пережить предательство и крушение семейной лодки в возрасте, когда возвращение в профессию невозможно - она конвейер молодости и красоты.

Эта книга дань любви и уважению питаемым американкой Адрианой Трижиани к ее итальянским корням. Густая простая и сытная, как спагетти болоньезе, и такая же вкусная. Даже зная, что сравнивать книги с едой дурновкусие (простите за каламбур), здесь не могу удержаться. И не потому, что в романе много едят, хотя в описании застолья в семье Донателли есть, и впрямь, что-то раблезианское.

Скорее речь о насыщении, какое по-настоящему хорошая история, без кровавых преступлений, без извращений, без болезненного смакования детских психотравм и психических отклонений, включая чувство вины и всевозможные мании и фобии - какое такая история дает читателю.

Простые понятные герои с их понятным простым стремлением к лучшему будущему для себя и детей. Шоу-бизнес, в котором умные люди могут, оказывается, существовать, без болезненной изломанности. Любовь, уважение и дружба, пронесенные через всю жизнь. И творческая самореализация, которую получаешь в отношениях с человеком, казалось бы, менее всего для этого подходящим.

Историю пишут мужчины. Женщины привыкли.

Нам это нужно. Нужны такие книги про Вторую Мировую. Сильные умные, эмоционально-вовлекающие. Чтобы помнили. Не только о том, что война вообще чудовищное зло, но и о том, какой была эта, самая последняя из массовых боен в истории человечества. Чтобы не говорили: "Да что они там воевали, то ли дело мы!" "Восьмидесяти процентов их населения никто не собирался уничтожать". Война никому не мать родна, а колокол всегда звонит по тебе.

И еще одно. Развязывают войны мужчины, но бьют больнее всего они по женщинам и детям. Не случайно героями двух лучших военных книг последних лет становятся подростки ("Облачный полк" Веркина) и женщины - "Соловей". Не "упоение в бою". а выжить и сохранить тех, кто сам о себе позаботиться не сможет.

Впечатляющий успех романа не случаен, скорее это пример таланта, который пробивает себе дорогу, и иллюстрация поговорки "терпение и труд все перетрут". За плечами у американской писательницы Кристин Ханны ко времени, ослепительной вспышки "Соловья" была четверть века литературного творчества и два с половиной десятка романов, самым заметным из которых был "Переулок Светлячков".

Когда умерла мама, между сестрами Изабеллой и Вианой была слишком большая разница в возрасте, чтобы они могли стать подругами, а ушибленный Первой Мировой суровый отец слишком тяжело переживал уход любимой женщины, чтобы стать девочкам хорошим отцом. Отправив обеих в пансион. он ограничил общение с ними редкими каникулярными встречами. После. когда старшая, Виана влюбилась и забеременела в шестнадцать, вовсе прекратил с ней общаться и отказал от дома. Благо, был дедов дом в деревне. где молодая чета и поселилась.

Что до младшей, Изабеллы, ее детство стало чередой школ, откуда дерзкую своевольную девочку исключали, после чего отец подыскивал ей следующую. Так все и шло до войны, до молниеносной оккупации Франции в сороковом, до бегства из Парижа к сестре, куда отец отправил ее, в очередной раз умыв руки - в Париже-де, слишком опасно. Как-будто были в то время во Франции безопасные места.

Они недолго проживут вместе, бунтарка Изабель и серьезная законопослушная учительница Виана, которая впервые в жизни осталась без любимого мужа, сначала призванного в армию, а после попавшего в лагерь военнопленных. Младшая вся кипит, негодует и рвется на баррикады. Старшей нужно уберечь дочь и сохранить дом. И обе они, такие разные, примут участие в Сопротивлении.

Взрывная Изабель станет легендарным Соловьем, проводником сбитых союзнических летчиков в Англию. Виана будет тянуть лямку домохозяйки и спасать еврейских детей. Каждая из двоих наиболее естественным для себя в предлагаемых обстоятельствах способом, и обе ради любви. К детям, к своему человеку, к семье, к родине. Книга о женском лице войны.

Ах, Алиса, как бы нам встретиться,
Поболтать обо всем.

Девушку зовут Шарлотта, но сама она предпочитает звать себя Чарли, именно так называла ее любимая кузина Роза. Двумя годами старше, она всегда была для Чарли идеалом, с ней связаны самые яркие воспоминания детства. Они расстались восемь лет назад, когда младшей было одиннадцать, старшей тринадцать. Потом Вторая Мировая, Роза с матерью остались в оккупированной Франции и сведения о ней вскоре перестали поступать, семья Сент-Клер благополучно пережила военные годы в фамильном особняке. Относительно благополучно. Старший брат, вернувшись с войны, сильно пил, а после застрелился.

И вот сейчас, когда девятнадцатилетнюю, беременную, но незамужнюю Шарлотту Сент-Клер, мать привезла в Европу с тем, чтобы в бельгийской клинике ее избавили от нежелательных последствий легкомыслия (они люди обеспеченные, знаете ли, могут себе позволить) - именно сейчас Чарли решает розыскать Розу. На дворе сорок седьмой год, Европа еще нескоро оправится от последствий войны. Но решимости девушки не могут поколебать ни абсолютное незнание реалий времени-места, ни собственное проблемное, положение, ни отсутствие денег.

В Лондоне она бежит от диктата материнской опеки и начинает свой квест с обращения к женщине, которая работала в отделе поиска беженцев - ее подписью заверен ответ на последний, двухлетней давности, запрос о Розе, по смыслу "сведений не имеется". Женщина оказывается сильно пьющей, давно уволенной с того места работы, грубой теткой с изуродованными руками и нездоровой привычкой наставлять на визитеров пистолет.

А теперь давайте по порядку. На аборт морем из Штатов в Бельгию через Лондон. А ничего, что эта злосчастная операция предполагает как можно более скорое проведение, особенно в случае нерожавшей женщины? В целой Америке не нашлось достаточно квалифицированного и неболтливого специалиста, нужно неделю телепаться через Атлантику, теряя драгоценные дни? Вы серьезно? Почему все же через Лондон? Ах, Чарли настояла, выходит родители считаются с ее мнением?

Бежать неизвестно куда в чужой стране и без денег, умыкнув оставленные бабкой в наследство жемчуга, чтобы - следите за руками - повидаться с конторской служащей, которая два года назад ответила, что сведений о разыскиваемом лице не имеется, в то время, как у тебя пузо скоро на нос полезет. Это вообще поведение нормального человека? Ах, она хотела разыскать кузину. Девице девятнадцать, они полжизни не виделись, ничего о переписке Кейт Куинн не говорит (ну, знаете, тот момент, когда мы не вместе, но постоянно общаемся и нет на свете никого, кто понимает меня лучше, чем он/а). Так с какого перепуга героиня вообще решила объявить Розу своим намбе ван?

Мне кажется, проблема не в том, что персонажи ведут себя, как номинанты на премию Дарвина, а в том, что читатели заходятся от этого восторгом. Стоит ли удивляться тому, что тетка-из-конторы внезапно окажется блестящей шпионкой со своим героическим прошлым, собственной трагедией в анамнезе и личным счетом к владельцу лесторана "Лета", где кузина работала.

А дальше начнется второй, псевдоисторический пласт книги. "Псевдо" , потому что две женщины, Луиза де Беттиньи и Леони ван Гутт- прообразы Алисы Дюбуа и Виолетты, действительно работали в годы Первой Мировой на английскую разведку, создав сеть женщин-шпионок. Страннно читать,что военные не воспринимали женщин как реальную опасность, особенно вс поминая Мату Хари. Но странностей в "Сети Алисы" с избытком.

Шпионка с сильным заиканием (Карл!) в образе деревенской простушки, которая становится официанткой элитного ресторана, а затем любовницей его хозяина, пресыщенного плейбоя, эстета, коллаборациониста - хм. Когда я в юности работала в ресторане, любовницей нашего завпроизводством Фомича была самая красивая официантка и одна из самых красивых женщин, каких я встречала вообще. Это к тому, что крутые мужики на мышек серых-белых-несмелых обычно не обращают внимания (ну, если у нас не книжка про пятьдесят оттенков).

Они, реально работавшие в военное время на разведку, подвергали себя огромной опасности, а платой за ошибку становился не выговор от начальства, но сама жизнь. К чему этот балаган и профанация? А сцена с последовательно раздробляемыми фалангами пальцев, в ходе которой жертва предлагает палачу сыграть партию в шахматы. Вы когда-нибудь прибивали дверью конец пальца так, что ноготь чернел? Один палец?

Они были героинями, эти женщины. Их надо помнить. Но неужели не заслужили ничего, лучше насквозь вторичной развесистой клюквы с розовыми соплями и постельными сценами в худших традициях дамских любовных романов?

Как быстро чья-то жизнь может просочиться в трещины, о которых мы не знаем, пока эта чужая жизнь не окажется у нас внутри. Мы такие пористые.

Стинг, задолго до этой книги, объяснил, какие мы хрупкие, роман Эмили Раскович отчасти тоже о непрочности. Пористой хупкости того, что привычно числим незыблемым и неотторжимым от себя: семьи, дружбы, любви, частей тела, разума, самой жизни. Но и о пустотной вместимости, позволяющей заполняться чужой жизнью. Об алмазной твердости того, что составляет нашу суть

Четверть века назад учительница музыки Энн приехала в Айдахо преподавать в небольшой школе. Ей было двадцать восемь, более одинокая, чем признавалась себе, она всем сердцем привязалась к Эллиоту, солисту своего хора, с которым дополнительно занималась вокалом. Подросток с ампутированой почти по бедро ногой, держался непринужденно, с достоинством и странной грацией, звставлявших не жалеть калеку, но испытывать неловкость от обладания "лишней" конечностью.

После того, как Элиот перевелся в другую школу, не простившись, не предупредив даже, накануне ответственного концерта, Энн увидела возле его шкафчика младшеклассницу, которая что-то туда положила, и вот эта тройная обида-разочарование: преданного учеником наставника, друга, влюбленной женщины - заставила ее достать сверток, чего при других обстоятельствах делать не стала бы.

Внутри коробочки "С днем рождения Эллиот" был потрясающей красоты, явно очень дорогой, нож. И, разумеется, она позвонила родителям девочки. Папа, красивый мужчина по имени Уэйд, приехал: "Да, Джун украла его из дома. Да, делаю ножи на продажу, но этот смастерил в подарок жене. Буду признателен, если не станете никому сообщать, дочка так ранима, влюбляется всякий раз словно на всю жизнь. А не согласились бы вы позаниматься со мной платно, говорят, овладение музыкальными инструментами отодвигает деменцию, у меня скверная наследственность."

Время сказать о каузальности "Айдахо". Причинно-следственне связи здесь работают с неотвратимостью патентованного медвежьего капкана. Это (вот все время перед глазами образ детской пирамидки с разноцветными шайбами, которые так точно входят одна в другую), конгениальное совмещение сцепленных друг с другом обстоятельств, которые выстраивают безупречную сюжетную арку. Многие линии сходятся к страшному автустовскому дню. когда семья Уэйда перестала быть. Чтобы расходиться от этой точки уже соединенными невидимой, но прочной связью.

Не случись ножа в шкафчике, не было бы занятий, в ходе которых Энн, чтобы подбодрить нерадивого ученика, села за инструмент сама и спела "Сними портрет мой со стены". И это стало прорывом, невероятно воодушевившись, Уэйд выучился играть песенку двумя руками, принес ее домой, к своей запертой на горе с хозяйством и семейными заботами Дженни. К ровеснице жене, двенадцатью годами старше Энн.

И мир ее накренился, а когда в воскресенье они поехали всей семьей за дровами и она присела на переднее сиденье пикапа все еще с топором в руке, а на заднем восьмилетняя Мэй, младшенькая, запела вдруг эту песню, внезапно случилось то, что случилось. Скажете, не бывает? А я отвечу, у меня в соседнем подъезде жила Валентина - такая, со странностями женщина. Родила поздно, незамужней, хотя отец навещал их с дочерью часто, он азербайджанец, если вы понимаете. И она буквально тряслась над своей Лейлой, даже гулять с детьми не выпускала. Сама с ней выходила на детскую площадку поздно вечером. А в августе перед тем, как дочери идти в первый класс, забила ее насмерть гаечным ключом.

Но у нас тут не Поволжье, где женщину поместили в психолечебницу, и через четыре года она вернулась, а вовсе даже штат Айдахо, где Мэй погибла, Дженни в тюрьме пожизненно, Джун исчезла. Сбежала? Похитили? Жива? Мертва? Знаете, есть такие компьютерные программы, которые позволяют моделировать предположительную внешность пропавших три, пять, семь лет назад людей. Особенно актуально в случаях с детьми, внешность-то меняется.

Уэйд с Энн, которая стала второй миссис Митчелл, идут дальше. Заказывают для листовок "разыскивается" картины, на которых Джун изображена в многообразии предположительных судеб: продавщица универмага, бомжиха, модель, пирсингованная панкуша, молодая мать, торчок, респектабельная студентка колледжа... Уэйд надеется, что так шансов опознать девушку у очевидцев больше. Пока может еще надеяться. Пока помнит, что у него были когда-то Джун, Мэй, Дженни. Ранняя деменция в роду, не забыли?

А есть еще Дженни, живущая в персональном аду женской исправительной, данном в ощущениях и ни на миг не оставляющем аду детоубийцы. И вы скажете: "Это, должно быть, страшно депрессивная книга". А я отвечу: "Поразительно, но нет, она исполнена нежности, светит внутренним сиянием, какое может исходить от очень хороших людей, и она потрясающе красивая"

Знаете. как осенний клен или мишень паутины, или ускользающая красота пушинок одуванчика. Сосна под снегом, розовый бутон, морозный узор на окне - такое впечатление от прозы Раскович. Немыслимая красота и симметрия, внутренний свет, льющийся со страниц на которых про страшное и просто неприглядное.

За эту хрустальную прозу спасибо Светлане Арестовой. Прежде не знала книг в ее переводе. Хотя нет, загуглила сейчас, "Магония" в свое время произвела на меня большое впечатление. Ну теперь уж не забуду.

Ты улетаешь, как листок,
Сними портрет с моей стены.

Есть люди, которые хотят тихо горевать. Есть те, кто стремится активно действовать, чтобы восстановить то ли справедливость, то ли душевное равновесие, то ли еще что-то... А есть те, кто хочет идти дальше и быть счастливым.

Новое расследование всенародно любимой Настасьи Палны в очередной раз, еще до начала чтения, восхитит рачительностью Эксмо, издающего половину цельного произведения топового автора отдельной книгой. На сей раз даже не озаботившись формальной разбивкой с отдельным заглавием для каждой из частей. Но это я так, ворчу, кто любит Маринину, тому и дважды за одну книгу заплатить будет в радость, а кто не читает, тот и одним томом не купил бы.

Два убийства, совершенные одним и тем же способом в достаточно небольшом временном диапазоне может быть и не дали бы повода говорить о серии, если бы в обоих случаях на месте преступления не находили записку: "Моему Учителю". Жертв, мажора и бизнеследи не связывало ничего, кроме того, что оба в прошлом совершали ДТП с человеческими жертвами. Молодой человек при этом вовсе избегнул наказания, дама получила незначительный срок, вскоре выйдя по условно-досрочному.

Разумеется, сформирована следственная бригада, в состав которой входят старые друзья и отчасти ученики Каменской Дзюба и Сташис. Восхождение этих персонажей пришлось на время моего перерыва в марининских чтенииях, проникнуться к ним так, как прежде к Гордееву-Колобку и Стасову у меня не получается, но не могу не оценить случайной или намеренной семантической игры с корнем "ста": Анастасия Павловна, Стасов, Сташис, посредством которой писательница подчеркивает преемственность героев, стоящих на страже стабильности.

Полковник Каменская окажется в эпицентре событий, в силу неосознанной закономерности, которую профаны зовут случайностью. Начало событий совпадает с очередной свадьбой, откуда ее друзей срывают срочным звонком, а некоторая расслабленность по причине обильного застолья вкупе с неутраченными дознавательскими навыками, позволяет ей ухватить краешек тайны за ускользающий рыжий хвост.

Дальше будут следственные действия, развернутые конспирологические теории и подковерные игры большого полицейского начальства, перемежающиеся размышлениями Настасьи Павловны о том, что неплохо бы уже выучиться готовить вкусную еду из простых дешевых продуктов - сколько помню, неизменных на протяжении последних двадцати лет.

Пара достаточно интересных для меня персонажей "Отдаленных последствий", чья роль не вполне ясна (прекраснодушный борец за справедливость Матвей), и пока абсолютно неясна, хотя эта женщина представляется самой притягательной загадкой книги (целительница Инга). Ради них продолжу знакомство с этой историей.

И, конечно, ради удовольствия послушать аудиокнигу в исполнении Игоря Князева, чье умение голосом создавать осязаемые образы отчасти заместило для меня в этой роли даже божественную Елену Яковлеву.

Существует много способов пропасть, но куда больше - найтись.

Писательство сродни алхимии - преобразует тусклый тяжелый свинец повседневности в золото истории. Кристин Ханна хороший алхимик, соотношение действия и рефлексий, разума и чувств, человека и природы в ее тигле близко к идеальному. И со временем-температурой отменно угадывает: осторожно разогреть, довести до кипения, до белого каления, прожарить, потомить, охладить, расплавить - Voila! Кирпичик желтого металла у вас на ладони.

Девочке Лени тринадцать, на дворе семьдесят четвертый, у нее красавица мама, сильный и храбрый папа, родители любят друг друга до безумия и они отличная семья. Только вот папа, после того, как вернулся из Вьетнама, все никак не найдет себе места. Он хороший механик, но перед начальством пресмыкаться не привык, то и дело теряет работу, находит новую, они переезжают, Лени без конца меняет школы, а каково это? Особенно для девочки, у которой ни модной одежды, ни карманных денег, которые помогли бы влиться в подростковую компанию. Мрак, в общем.

И вдруг приходит известие, что парень, с которым отец был дружен, когда они вместе воевали, он погиб во Вьетнаме - что этот парень завещал ему свой дом и землю на Аляске. Представляете? Вот вы бы узнали, что вам завещано что-то в Магадане, какие были бы ваши действия? Убедиться, что не мошенничество, оценить и продать. Но это вы, нормальный человек, Олбрайты подхватываются и едут. Без денег, без вещей, без внятного представления о том, с чем придется столкнуться на новом месте

А придется со многим. Тем, кто зачитывался в детстве клондайкскими рассказами Джека Лондона, объяснять про Белое безмолвие много не нужно. Крайний север, неблагоприятный климат, огромные территории с низкой плотностью населения, дивной красоты пейзажи, многообразие животного мира, значительная часть представлена крупными хищниками. Природа прекрасна и равнодушна к человеку. Теперь про дом - халупа без водопровода, канализации, электричества. Все разваливается в труху. А зима близко.

Они принимаются трудиться как стахановцы, готовясь к зиме, учиться множеству вещей, о каких в городской жизни и подумать бы не пришлось: укрепление и утепление жилища, разбивка огорода, рыбалка, охота, уход за домашними животными. Робинзонада всегда интересна читателю, не суть, что уровень достоверности стремится к минус бесконечности.

Важнее, что в новой школе, которую и школой-то не назовешь, Лени встречает первого в своей жизни настоящего друга, а суровая Аляска становится первым в ее жизни местом, которое может назвать своим домом. И здесь так красиво. Спокойно. Она столькому тут научилась. А холод и мрак надвигающейся зимы согрет и освещен теплом сердец соседей. Подлинное золото Севера - его люди, плохие там не выживают.

В чем Лени и ее маме Коре тоже придется убедиться, только вот времени, сил, жизненной энергии они прежде потеряют достаточно, и переживут много такого, чего можно и нужно было бы избежать, не будь мама такой блаженненькой идиоткой, беззаветно преданной абьзеру муженьку.

На самом деле, для отца просится другое слово, но воздержусь. И это семидесятые, когда домашнее насилие многими, в том числе жертвами, воспринималось как норма. И, в конце-то концов, не будь папа таким мудаком, сюжет не получил бы того захватывающего, коленом придавливающего слезную железу, развития с итоговым выводом: "Любовь побеждает все".

На выводы "С жизнью наедине" урожайный роман. "не связывайся с дураком, сама дурой станешь", "не доверяй полицейским и не рассказывай о себе лишнего", "имей могущественных друзей" и "коррупция вообще-то зло, но в отдельных случаях становится благом". Что до вашего золотого брусочка, поскребите-ка его. Ага. позолоченный свинец, так я и думала.

Беги! Сожги за собой все мосты.
Беги. Дорогу найдя, назад не смотри.

И травинка, и лесок,
В поле каждый колосок.
Травка, небо голубое,
Это все мое, родное.
Это родина моя.
Всех люблю на свете я.

Этот год подарил мне знакомство с Петром Вайлем. Такое случается чаще, чем принято думать. Ты обитаешь в одном пространстве с кем-то, чем-то совершенно своим, а пересечься все не получается, потом какой-то поворот шестерни в часовом механизме, встреча оказывается возможной, и ты думаешь: "Ох, ну надо же, как хорошо!" Не бросаясь читать у автора все, до чего можешь дотянуться, но пребывая в уверенности, что следующая встреча непременно состоится.

В случае с Вайлем триггеров было два: весной его великий поклонник Игорь Князев, чья большая поклонница я, перезаписал "Гений места", дополнив "Картинами Италии", а летом в его же исполнении вышла аудиокнига "60-е. Мир советского человека". И Этим же летом в Редакции Елены Шубиной, новинок которой стараюсь не пропускать, вышел "Довлатов и окрестности", написанный с постоянным соавтором Александром Генисом.

И вот, осень - аудиокнига "Карта родины". Восхитительный путеводитель по просторам России (и не только) от остроумного, наблюдательного, потрясающе эрудированного и доброжелательного, несмотря ни на что, рассказчика.
Россия книги - это родина глазами эмигранта, который смотрит на нее после долгого перерыва, до сих пор чуть удивляясь возможности писать это слово со строчной буквы. Страна, утратившая железобетонную целостность и переживающая не лучший период (девяностые не случайно сопровождает в новейшей русской истории эпитет "лихие").

Как ни странно, две главные русские беды, неизменные на протяжении столетий, прошедшая четверть века не то, чтобы вовсе отменила, но изрядно снивелировала. Дороги ощутимо лучше, дураков не то, чтобы меньше - может просто не стремятся так активно на передний план, переселились в интернет. Две другие характеристики "пьют и воруют" тоже поутратили остроту. Пьют меньше. Да-да, это так! А воруют, да кто ж его знает, но явно уже не так нагло. И это не может не радовать.

Из стабильного "сегодня" книга дает возможность путешествия на двухместной машине времени. Почему двухместной? Потому что неизменным спутником в этом путешествии будет голос Князева, лучшего из возможных вергилиев. А книга, и впрямь, дивно хороша. Я даже не могу сказать, что в ней лучше. Города, где я бывала, но видела с иного, чем маститый и знаменитый американец, ракурса, предстают знакомыми незнакомцами.

Те, где не бывала вовсе, но много о них читала, парадоксальным образом, более узнаваемы: да-да, вот именно так я представляла себе Владивосток - хочется сказать. Кстати же, с Калининградом совершенно мое впечатление. Меня столько раз упрекали любящие город люди за картинку серых бетонных кубов на брусчатке, какой увидела город в свой приезд, меж тем, в главе "Кант в бескозырке" теми же словами.

И полный комплекс ощущений матери, ребенка которой заслуженно похвалили, когда читала об Алма-Ате. Да-да-да, она такая, лучший город на свете. И вкус грузинских блюд на языке, терпкость молодого вина, когда о Грузии. Ну не была я там и читала не то, чтобы много, но с этой книгой получила возможность ощутить во всей полноте. И невыносимая горечь, когда о чеченской кампании, но не буду продолжать - это хождение по тонкому льду. Отличная книга.

Не задаваться вопросом "почему" - главный секрет душевного спокойствия.

Четыре десятка лет назад в захолустном городке Ширли Фоллз (штат Мэн) ребенок убил отца. Никакой жути в стиле Гейджа из "Кладбища домашних животных". Все произошло обыденно и ужасно глупо. Папа оставил машину с детьми (старшему Джиму восемь, близнецам Бобу и Сьюзан по четыре) на подъездной дорожке, чтобы спуститься к почтовому ящику за газетой. Мальчик принялся играть в водителя, машина покатилась, сбила отца.

После в семье не обсуждалась эта трагедия, слишком горькая и болезненная тема. Да и о чем говорить, если сделанного все равно не отменишь, надо выживать. Матери с тремя детьми даже в благополучной Америке в сытые восьмидесятые было непросто, но Барбара справилась, всех троих воспитала, вырастила, выучила. Важнее не то, что росли в халупе как белая голытьба, а то, чего добились во взрослой жизни.

И чего же? Ну, старший, Джим, стал знаменитым адвокатом. Он с детства проявлял лидерские задатки: спортсмен, обаятельный красавчик, лучший ученик. Блестяще закончил университет, влился в знаменитую адвокатскую контору, где впоследствии стал младшим партнером, женился на богатой красавице и всю жизнь душа в душу с ней. Дети замечательные, большой стильный дом, какой может устроить только женщина, выросшая среди красивых вещей.

Но настоящая слава пришла к Джиму Бёрджессу когда он защищал этого поп-идола, обвиненного в изнасиловании. Да, им с Хелен тогда пришлось несладко, все эти звонки ему и даже ей: "Верите ли вы, что Олли действительно невиновен? А если он все-таки сделал это, не аморально ли, что ваш муж помогает ему избегнуть наказания" - в таком духе. Но они справились, а Хелен именно тогда ощутила великую и прекрасную тяжесть бремени Первой леди (репортерам ни разу не удалось застать ее не в безупречном виде).

Хорошо, а остальные. Там все не так впечатляюще, но Боб, добряк Боб, именно он был на водительском месте в тот злополучный момент, тоже стал юристом. И тоже живет в Нью-Йорке. Работает в сфере оказания бесплатной юридической помощи, живет после развода один. Нет, развелись они потому, что Пэм хотела детей, а Боб оказался бесплоден. Теперь она замужем за очень обеспеченным мужчиной и у нее двое мальчиков, но с Бобом они по-прежнему очень дружны. Настолько, что ультиматум: "прекрати общение с ней или потеряешь меня" от дамы сердца - повлек расставание с дамой.

У Сьюзан все не так просто, она осталась в Ширли-Фоллз, живет с семнадцатилетним сыном Заком, который, как бы сказать, не самый удачный. Ну. знаете, все хотели бы видеть своих детей здоровыми веселыми и умными крепышами с кучей друзей, любящими и заботливыми, и никто не мечтает об угрюмом прыщавом задроте с проблемами в среде сверстников и без особых перспектив в учебе. А когда Стив бросил ее, Зак и вовсе замкнулся, перекрасил стены в своей комнате в черный и поди разбери что там, у него в голове.

Вот с Зака и отрезанной головы все и начнется. С Зака и свиной головы подброшенной им в домовую мечеть сомалийцев. Стихийная община беженцев от войны, сомалийских мигрантов, обосновалась в Ширли-Фоллз не вчера Элизабет Страут уже затрагивала эту тему в романе "И снова Оливия" . С присущими ей тактом и деликатностью писательница говорит о проблемах миграции, избегая крайностей: да, они не такие, как мы, их культура и обычаи радикально отличаются от наших, но нет, мы не погоним их с этой земли, станем как-то учиться жить вместе.

Но вы ж понимаете, желающих погнать находится немало. Только вот, предположить такого в тихоне Заке никто не мог бы. Какой скинхед, о чем вы, взгляните на мальца! А дело, меж тем, становится резонансным и набирает обороты, не сопоставимые со случаями когда местные оскорбляли или даже избивали сомалийцев. Тут запахло оскорблением религиозных чувств и нарушением гражданских прав, отнюдь не мелким хулиганством. И помощница окружного прокурора, которой карьерный рост не повредит, делает стойку.

Мальчики Берджессы поспешат на помощь сестре с племянником. А следить, во что это выльется, какие скелеты выпрыгнут из шкафов, как переменятся жизненные обстоятельства всех персонажей, поочередно становясь каждым из них - это немыслимое читательское удовольствие. Элизабет Страут мастер экстра-класса.

мои пра-пра-прародители были рабами,
я из кожи вон лезу, чтобы от них отличаться,
хожу в офис на работу,
...она - основная доступная мне форма рабства

"Кожа" замечательно сильная и стильная декларация интерсекфеминизма (напомню интерсекциональный феминизм борется не только за права женщин, но против всех видов дискриминации, включая классовое, кастовое, расовое, семейное насилие). Мне не встречалось более яркого и цельного высказывания на эту тему не только в отечественной, но и в зарубежной прозе, которой читаю немапо (не могу не вспомнить нашумевшей "Силы" Наоми Алдерман, в сравнении с этой книгой откровенно слабой, извините за каламбур).

В "Пилотных словах" вступления Евгения Некрасова, возможно вспоминая претензии к Дженин Каминс по поводу "Американской грязи", какое-де имела право писать о мексиканских нелегальных мигрантах, не будучи одной из них. Так вот, писательница говорит о том, что право писать о русских крепостных крестьянах есть у нее в силу происхождения. Что до права писать о чернокожих рабах Америки - его дает общность рабского опыта.

И да, это невероятно круто. Ну, хотя бы потому, что провести параллли между положением русских крепостных и американских чернокожих рабов приходило в голову многим, но взять и поставить знак равенства - такого еще не было. И, как в случае всех гениально-простых вещей, увидев раз, развидеть уже не сможешь.

Я не могу сколько-нибудь подробно рассказать, каким образом это ей удалось, не испортив вам предстоящей радости от чтения/прослушивания, в книге очень плотно все упаковано, и она, несмотря на декларативность, в первую очередь замечательно интересная история. Могу лишь сказать, что Россия романа не вполне наше многострадальное отечество - говорящие зайцы и медведи действуют здесь наравне с людьми,

И совсем немного о стиле. Я уже говорила, рассказывая о "Домовой любви", о намеренно остраненном, восходящем к Андрею Платонову языке. Так вот, в "Коже" - это звучит как если бы платоновским языком составлялись юридические документы. Не самое удобное для восприятия чтение, но оправданное контекстом и такого вы еще не читали. Точно.