Ах, страна исландская, выбритая кожица - космонавтов привлекла, на Луну похожая

Здешняя Исландия если и имеет какое-то отношение к маленькой северной земле, по одним данным построившей у себя идеальное общество без преступности, по другим обанкротившейся - так вот, если и имеет, то довольно опосредованное. Здешняя Исландия - бедняцкий район Иерусалима, названный в честь страны, которая первой признала независимость Израиля. Если название настроило вас на возможность потоптать загадочную ледяную мантию, оставьте напрасную надежду. Зато раскаленной пустыни здесь с избытком.

На самом деле, в смысле пейзажа лишь она и будет. Многообразие городов и весей, в которых разворачивается действие, почти никак не отразится в романе. Берлин: запертые ворота пансиона, куда автор должен попасть, бар, телестудия, квартира подруги, парк - смена локаций, на которых взгляд не фиксируется. Москва сплошь дым от горящих лесов 2010.

Калифорния: практически единственная квартирка в цокольном этаже, которую герой делит с бабушками Симой и Аришей, да скала, откуда любовался самым красивым в мире мостом, стоя там вечерами с бутылкой Гинесса. Нет, будет еще довольно психоделическая, в духе фильмов Дэвида Линча поездка с двумя старушками в Лос-Анджелес, чтобы разыскать дом прадеда, но в целом, его LA весь тонет в черно-белой затертости, в ливне царапин на старой пленке. Совсем иная картина с Израилем.

Ландшафты Израиля описаны в подробностях, с каких влюбленный говорит о предмете своей страсти, порой производя впечатление более вещественное, плотное и плотское, чем человеческие персонажи Иличевского. Вообще, грань между белковым и кремниевым здесь изрядно размыта, и это имеет прямое отношение к сюжету. Герой-рассказчик Михаил сдал в аренду примерно сотую часть возможностей своего мозга некоей вычислительной ассоциации. Для чего? Надоела нищета, а эта контора предоставляет ренту. Чуть ниже прожиточного минимума, но лучше, чем ничего, помните "Свою комнату" Вирджинии Вулф?

Так-то он не какой-нибудь тунеядец, работает геодезистом и обладает замечательным талантом врожденной рекогносцировки на местности, где другому понадобится сделать четыреста снимков, Михаил обойдется сотней. Учитывая, что Израиль - страна воюющая (что подразумевает надбавку за работу в опасных условиях), и исходя из расценок на геодезическую съемку, буде вам придется ее заказывать, должен быть человеком обеспеченным. Однако может мир так устроен, что кто больше всех работает, тот меньше всех получает, а может герой так уж хронически неудачлив в разного рода материальных делах, но с деньгами у него не то, чтобы хорошо.

И вот, сдав небольшую часть мозга в аренду, он получает солидную по своим меркам финансовую поддержку, а кроме того источник новых впечатлений, чуть измененную оптику, что имеет особое значение, потому что он писатель. Стоп, так все-таки геодезист или писатель? То и другое, почему нет, никто не живет в башне из слоновой кости, что-то мы делаем, ради хлеба насущного, что-то для вечности.

Кстати о вечности, немаловажная деталь повествования часы прадеда, собственноручно им собранные, которые герой носит в качестве сентиментального сувенира или талисмана, в минуты безвременья подводя стрелки на циферблате, и всякий раз словно какие-то шестерни проворачиваются, и что-то в его жизни меняется . То есть, это неисправные часы, с нормальными такой способ обращения трудно вообразить? Да, они не идут, больше того, попытка починить заканчивается пониманием, что это и не часы вовсе, но прибор, сконструированный, чтобы научить вечности. В каком смысле? Точно не скажу, но думаю, не в том, какой вкладывала Снежная Королева, обещая весь мир и пару коньков в придачу. Здешняя вечность скорее имеет отношение к бессмертию, возможному однажды к достижению слиянием органического и кремниевого.

Как-то все сложно. А никто и не обещал легкого чтения. "Исландия " очень непросто устроена и в плане структуры. Сочетание мемуаристики и автобиографии с едва ли не потоком сознания, приемом ненадежного рассказчика, фантасмагорией визита призрачного прадеда в шляпе борсалино в начале, с замечательно интересной частью снеплинга (спуска на веревке по отвесным скалам), в ходе которого в орлином гнезде найден был золотой медальон, приведший героя к женщине. в которая воплотилась душа Иерусалима. Снова ненадежный рассказчик в эпизоде с побегом брата, в ходе которого читатель задастся вопросом "а был ли мальчик?"

Найдется здесь место и размышлениям о ландшафтах, которые звучат как поэзия, и стихам, которым лучше бы быть прозой, и крайне запутанной пьесе в беккетово-ионескианском духе, и вставной новелле об украденном из монастыря апокрифическом Евангелии. И легенде о Синей верблюдице, и похищению злобными бедуинами, и чудесному спасению на корабле слепых, трюмы которого забиты левиафаньим мясом.

Скучно не будет. Понятно тоже. Удовольствие от встречи с хорошей прозой вы гарантированно получите, но стихи в прозе скверные.

лучшим ответом на вопрос, почему я собираю журчалок, в конечном счете, пожалуй, будет: потому что я хочу понимать даже написанное мелким шрифтом на том единственном языке, который, сколько себя помню, считаю своим.

До этой книги мое отношение к мухам исчерпывающе выражало пушкинское: "Ох, лето красное! любил бы я тебя,Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи". Зной нормально, летом и должно быть жарко. С пылью теперь тоже лучше, вместо грунтовок кругом асфальт. От комаров неплохо помогают фумигаторы, я этим летом даже на террасе спала с зажженной спиралью, и ничего, не грызли. Но вот мухи. Противные назойливые черные твари. А бывают еще сортирные цвета зеленый металлик (правда я таких давно не видела) и жирные черные мясные - залетит в дом, начнет метаться из комнаты в комнату, с мерзким жужжание заставляющим передергиваться от отвращения, ффу.

Так вот, мухи-журчалки совсем другие. И по крайней мере с одним видом из шести тысяч известных науке на сегодняшний день вы должны быть знакомы. То есть, не знаю про вас, но мы в детстве называли их музыкантиками, поймаешь такого, поднесешь в сложенных лодочками ладонях к уху, послушаешь, и отпускаешь. Очень похожие на пчел, только узор на спинке чуть другой и тельце помассивнее. И не знаю. как у других, а у меня с воспоминаниями о них связано счастье энтомолога-дилетанта: удержать возле себя на несколько секунд звенящую энергичную чужую жизнь и отпустить ее невредимой.

Швед Фредрик Шёберг энтомолог, специализирующийся на мухах журчалках и, хотя в числе ведущих мировых светил серфидологии Вика его не называет, сделал для популяризации предмета своей страсти не меньше всей семерки небожителей упоминаемых народной энциклопедией. Книга о журчалках выдержала несколько переизданий, разошлась на родине тридцатитысячным тиражом, переведена на языки. И на Goodreads не полтора землекопа в читателях, и средний рейтинг 8/10.

В чем секрет успеха такой, казалось бы. обреченной на непопулярность авантюры? Секрета нет, просто пишет мужик о том, что хорошо знает и любит, пишет хорошо. Он, кроме прочего, литературный критик, переводчик и колумнист. Как сочетает? Как-то вот сумел, это одна из отличительных черт современности - мультиверсум в бытовом смысле, как возможность пластичного взаимодействия с действительностью, способность воспринимать и транслировать ее теми частями своего сознания, которые лучше всего справятся с конкретной задачей в предлагаемых обстоятельствах.

Живет себе с семьей восточнее Стокгольма, посиживает в каком-нибудь из мест острова Ромарё в своей ловушке Малеза, больше всего похожей на большую палатку, любуется звездами, потом вынимает из специального отделения обожаемых насекомых, травит цианидом, описывает и систематизирует. Ох, тра-авит. Да бросьте, разве вы, будь на то ваша воля, не истребили бы по щелчку пальцами всех комаров и мух в округе? А человек работает для науки. Кто может определенно утверждать, что собранные им сведения о популяции, миграциях, биологических механизмах приспособляемости журчалок не обернутся пользой для человечества?

Кстати, почему не рассказать о Малезе, коль скоро речь зашла о нем. Можэет кому будет интересно. И да, господа, это потрясающе интересно. История авантюриста энтомолога (он был не по журчалкам, а по бабочкам, как Набоков), который объездил весь Земной шар и пережил массу опасных приключений. Одинаково естественно держался среди сибирских золотоискателей, в племенах Гвинеи-Биссау, там и там подолгу жил, и в парижских великосветских гостиных. Остепенившись в старости. стал коллекционером и, подумать только, особое чутье "пуговицеведа" позволило ему приобрести даже одного Микеланджело. А потом коллекция была ограблена. Что поделать, у некоторых людей жизнь как роман Хаггарда.

Или вот женщина, которую Малез любил, прекрасная Эстер Бленда, ровесница века, предтеча современного феминизма, покорительница сердец, звезда светских салонов, богемных компаний, женщина ученый, делившая с Малезом тяготы кочевой жизни. Недолго. Звезды не ездят в метро. Ни в жисть про нее не узнала бы, когда бы не эта книга.

Спокойная, самоироничная, умная. Пронизанная духом скандинавского хюгге. Очень недурно написанная и прекрасно переведенная Анной Савицкой. И да, безобидные мухи-журчалки лишь мимикрируют под жалящих ос-оводов-пчел. На самом деле они безобидны.

Во все времена во всех человеческих сообществах язык изменялся, хотя разные части языка изменялись в разных человеческих сообществах по-разному.

Есть у вас мечта нематериального свойства? В смысле, не яхта, Ferrari, отель в Дубае в собственность - не то, для чего нужны, главным образом, деньги. Я мечтала понимать сказанное-написанное на чужих языках и всегда думала, что это нереально, нужно с детства воспитываться в двуязычии и/или окончить языковую спецшколу, и/или долго жить в чужой стране с возможностью глубокого погружения. А без того, оставь надежду, всяк...

Пока однажды не взяла себя в руки, хорошенько пнув собственную лень и неуверенность, и занялась, наконец, языками. Многими, за тот период прошла в общей сложности четырнадцать языковых курсов, в том числе такие не самые популярные, как португальский, датский, венгерский. На каждом стараясь прочитывать хотя бы небольшую книжку. Эксперимент длился три года с небольшим, оказался насыщенным, хотя непростым периодом личной истории. На испанском и английском я теперь читаю, польский понимаю с голоса, при необходимости пойму написанное на любом индоевропейском. Неожиданным побочным результатом стало быстрое чтение на русском.

Это вступление было к тому, что , случись "Язык как инстинкт" со мной в тот период, книга наверняка произвела бы большее впечатление и послужила источником немалых читательских радостей. Подумать только, тебе авторитетно, на шести сотнях страниц объясняют, что язык встроен в человека врожденной функцией, как плетение паутины в паука и умение строить плотины в бобра. Как минимум, вдохновляющее чтение.

Сегодня, когда роман с лингвистикой отошел в область нежных воспоминаний, я воспринимаю такого рода книги как занятный нон-фикшн, но с изрядной долей критичности. То есть, к Теории универсальной грамматики Ноама Хомского, популяризации которой Стивен Пинкер посвящает этот труд, я с большим уважением. Идея встроенного на генетическом уровне механизма инстинктивного постижения языка мощнейший стимул для желающих изучать.

Печально, что времени на активацию отводится всего-то до двенадцати лет, но может быть как-то можно активировать и по истечении этого срока? Многие литературные переводчики, я знаю, приходили к серьезным занятиям в куда более зрелом возрасте. И значит, не стоит сбрасывать с корабля современности функциональный и когнитивный подход к лингвистике, олдскульные и не столь яркие, как порождающая лингвистика Хомского, но многое объясняющие в механизмах осознанного овладения языками.

Тем более, что достичь уровня убедительности, как это было с "Лучшим в нас. Почему насилия стало меньше" на сей раз Пинкеру не удалось. Книга чрезвычайно неровная с точки зрения стиля. Все время не покидало чувство, что он растекается мыслию по древу, мечется во все стороны, одновременно полемизируя с оппонентами, присаживаясь поболтать за чашкой чая с единомышленниками (говорящими с ним на одном языке), продолжает объяснять не до конца понятое студентами в ходе спецкурса, и лишь в последнюю очередь вспоминает собственно о читателе.

Еще один нюанс, исходя из которого я не рекомендовала бы этот томик русскому читателю, в то время, как англоязычному эта особенность подарит много радости. Книга выражено англизированная. Для иллюстрации своих идей автор приводит массу замечательно интересных примеров историко-географических, социально-обусловленных, стилистических трансформаций английского языка.

Немало страниц посвящены восхитительным игрищам с идиомами, когда, буквализацией значения расхожие выражения доводятся до абсурда. Кроме того, "Язык как инстинкт" это еще и разговор о литературном стиле. Где наряду с универсальными советами о том, как следует работать с текстом, сколько раз вычитывать и редактировать его, немалую роль играют и такие специфически английские темы, как насколько приемлемо использование тех или иных слов и выражений. Вы найдете их полезными, если собираетесь писать книги на английском, в остальных случаях вряд ли.

Резюмируя: книга представляет интерес для очень ограниченной и специфичной читательской аудитории, и практически невозможна для адаптации к руксскоязычным реалиям.

Живет семья, обычная семья:
Папа, мама, я.
Живет семья, отличная семья.
Лошадь, крыса и свинья.
"Дюна"

С той разницей, что их не трое, а пятеро. Альфред Ламберт, инженер-путеец, апологет железнодорожной Америки в пору триумфа автодорог. Его жена, Инид, домохозяйка, посвятившая себя заботам о семье. Их старший сын Генри, серьезный умница и семьянин. Их младший, общий любимец Чад, он по научной части. Их дочь Дениз, шеф-повар модного ресторана.

На самом деле, все не так лучезарно. Альфред, выйдя в отставку за два года до положенной по выслуге лет высокой пенсии, вынужден довольствоваться куда более скромной, что серьезно ухудшило их с женой финансовое положение. А почему он это сделал? Поди разбери, ничего не объяснил, поставил перед фактом.

Ближе к концу мы узнаем, в этой книге вообще многое разъяснится к финалу, затем же Франзен и великий писатель, что характеры и обстоятельства раскрываются в романе постепенно, кардинально меняя мнение читателя о героях. Совсем как в жизни, чем меньше мы знаем человека, тем с большей суровостью и безапелляционностью судим его.

И Старый Осел Альфред предстанет Рыцарем в сияющих доспехах, хотя ненадолго. Вырванный из привычного жизненного строя, трудоголик и обладатель недюжинных интеллектуальных способностей, отец резко сдаст: сначала болезнь Паркинсона, потом деменция. Жестокой иронией в этих обстоятельствах станет покупка фармацевтическим концерном прав на его патент. Изобретение, сделанное в лаборатории. которую оборудовал в подвале, ляжет в основу принципиально нового метода лечения болезней Паркинсона и Альцгеймера, и принесет корпорации многомиллионные прибыли. От Ламберта отмахнутся чеком на $5000.

А мать, вечно недовольная мужем, Инид, которая в начале кажется ограниченной теткой с куриными мозгами, предстанет верной женой и заботливой мамой, которая ведь вырастила же и воспитала этих троих людей. Таких разных, но взрослых и самостоятельных (за редкими исключениями). И терпит своего Альфреда, от которого за всю жизнь слова ласкового не услышала.

Вот умный дурачок Чад, который уже сегодня мог бы обеспечить себе стабильное будущее постоянной профессорской должностью,пустился вместо того во все тяжкие с девицей из богатеньких студенток, что беззастенчиво его использовала, а после сама же на него донесла. Лишился работы в колледже, потом в Нью-Йорке маялся дурью, проживая деньги, занятые у сестры, в заключении вовсе укатил в Литву с мужем своей любовницы.

Или сугубо положительный Генри, счастливо женатый на наследнице приличного капитала, по каковой причине не имеет необходимости в поте лица своего добывать хлеб насущный. То есть, он работает и зарабатывает на фондовых рынках получше многих, но в жизни ведь так устроено: либо ты отдаешься своему делу со всей возможной страстью и обретаешь в нем счастье, либо болтаешься, как какашка в проруби.

Кстати о какашках, сцена разговора Альфреда с одной из них на круизном лайнере - это немыслимо хорошо. Полнейшая дичь и абсурд, омерзение, отвращение, когда представляешь кто (что?) и при каких обстоятельствах говорит с героем, в сочетании с восторгом от изощренной софистики словесного эквилибра, выражающего позицию угнетенных масс. Как такое может быть? Не знаю, но как-то получается, зато же Франзен и гений.

Но я отвлеклась, простите, так вот, Генри, до сих пор страстно влюбленный в жену отец трех сыновей. Или болезненно зависимый от одобрения женщины (прежде это была мать, теперь жена) объект беззастенчивых манипуляций с явным алкоголизмом и пока неявной депрессией?

А Дениз, их милая крошка Дениз, которая и образования не получила, и работала поваром, и замуж черт знает за кого скоропалительно выскочила. Да она оказывается, прирожденный победитель. Гладиатор, способный работать по шестнадцать часов в сутки для достижения поставленной цели. Гениальный повар, прирожденный лидер и организатор процесса в городе, известном как гастрономическая Мекка. Дениз так любит отца, так нежна и терпима с ним. И приходит в ужас от перспективы жизни с родителями, ухода за выжившим из ума стариком. Кто осудит ее, тот не я.

Вот бы кто придумал средство, чтобы взять все, да и поправить враз. Вылечить Альфреда. Дать нежность мужа, заботу детей и любовь внуков Инид. Чуть больше стабильности и целеустремленности Чаду. Чуть больше уверенности и умения отстаивать свою позицию Генри. Чуть больше везения и того, с кем могла бы обрести счастье Дениз.

Но фея-крестная прилетает только в сказке, а распутать клубки проблем, в которых барахтаются герои, даже ей было бы не под силу. Сами, только сами. "Поправки" великий роман, поистине великий, а перевод Любови Сумм замечательно хорош, но это как всегда.

Нравящаяся тебе женщина хочет привести пример мужчины, которому она бы дала. Задумалась и начинает: типа...
И ты ждешь, что она скажет: такой, как ты.
Но она этого не говорит. Никогда.

Франческо Пикколо, несмотря на значение фамилии, фигура крупная и в итальянском культурном пространстве более, чем заметная. Писатель, сценарист, много сотрудничает с развлекательным телевидением как режиссер зрелищных шоу, профессор Миланского университета, автор полутора десятков романов и более тридцати сценариев, в том числе сериала по "Моей гениальной подруге" Элены Ферранте, лауреат многих премий.

"Минуты будничного несчастья" продолжают и развивают тему "Минут будничного счастья". И если первая книга посвящена была умению извлекать радости из обыденных приятных вещей, о которых мы не задумываемся в повседневности, то вторая рассказывает о сиюминутных, слегка задевающих неприятностях, задевающих, но не способных глубоко ранить... Из которых тоже можно научиться извлекать немало радости, было бы желание.

Она совсем небольшая, эта книжка, и довольно милая. В стиле добродушного олдскульного стенд-апа, вроде карцевского: "Вчера раки были большие, но по пять, а сегодня маленькие, но по три. Но сегодня, но маленькие, но по три". С непривычки к несколько абсурдистской авторской манере шутить, можно недопонять, как это случилось со мной при чтении скетча о японце. То есть, совершенно убедиться, что речь в нем идет о пятилетнем сынишке писателя мне удалось только в следующем рассказе с детсадовскими поцелуями.

Зато история о присуждении Пикколо премии Давида Ди Донателло, перед вручением которой его мама просила непременно сказать президенту, что свадьбу он играл в их семейном ресторане - это было понятно и по-настоящему забавно. Представьте на минуту, что вы деятель культуры, в жесткой конкурентной борьбе обошедший соперников, ваша мама просит вас в минуту величайшего триумфа сказать Путину, что он веселился когда-то в молодости в ее ресторане. Причем сами вы даже не уверены, что это событие действительно имело место.

Хохотать до упаду она вряд ли вас заставит, но улыбнуться позволит много раз и настроение поднимет. А это уже немало во времена, когда юмор стал злобным и кусачим.

Если бы чувства были едой, то у взрослых они были бы как бифштекс, залитый шоколадом, или картофельное пюре с кусочками ананаса, или рисовые мюсли с перцем чили вместо сахара.
"Игра Джералда" Стивен Кинг

Литературный призрак Элена Ферранте, очаровавшая нас своей гениальной подругой, снова открывает сундук с чудесными марионетками и намалеванной на заднике декорацией Неаполя конца прошлого века. Вынимая умненькую некрасивую девочку, несколько более привлекательных, но не столь смышленых подружек; табунчик парней, озабоченных возможностью найти, куда бы сунуть свою штучку, и некоторое количество скелетов в семейных шкафах.

Проблемы среды, которую неплохо бы поменять на более благоприятную, фоново присутствуют, но вопрос не стоит так остро, как у героинь тетралогии - карабкаться к успеху пришлось родителям, а Джованна из поколения детей, и вполне могла бы быть той девочкой-которая-потерялась. Но нет, она выросла в любви с заботливыми нежными родителями, которых, особенно отца, боготворила в детстве.

Оттого так больно ударит ее случайно услышанное сравнение с его сестрой, которая воплощала в семейной мифологии самое уродливое, что обожаемый папа оставил в своем нищем детстве. А подростковый нонконформизм, приправленный жгучим любопытством, отправит знакомиться с теткой, бывшей в семье персоной нон-грата - что там за чудовище такое, тетя Виттория?

Прекрасное чудище, полная противоположность утонченным родителям девочки. Вся буря натиск и воплощение стихийных сил. Яркая, энергичная, словно бы ничуть не озабоченная собственным низким статусом. Зато все ее любят, даже вдова и дети несчастного Энцо, чьей любовницей она была. Шкатулка Пандоры откроется, выбросив одну вещицу, которой окажется достаточно, чтобы разрушить две семьи.

Откровенно говоря, браслет, кочующий в книге с руки на руку, никому не принося счастья, выглядит довольно идиотически. Как и внезапное притяжение девочек из хороших семей к ровесникам с городского дна. А деликатная бисексуальность "Квартета" в "Лживой взрослой жизни" грубо настойчива, и лишает историю изрядной доли обаяния. Не знаю как вам, а по мне девочки, ожесточенно предающиеся лесбийским забавам, никак не выглядят образцом невинности.

Все это сильно напоминает "Солнце в холодной воде" Франсуазы Саган, перенесенное с французской Ривьеры на неаполитанскую почву и несколько перегруженное обилием родственных связей. Читается легко, но до очарования и жизненной силы Лены с Лилой этой книге далеко.

Впрочем, своих поклонников история-с-браслетом наверняка найдет.

Мир раскололся и его трещина прошла через сердце поэта.
Гейне

Написанный в 1991 году роман современного классика казахской литературы Роллана Серсенбаева посвящен экологической катастрофе - гибели Аральского моря и трагедии людей, чья жизнь неразрывно связана с Аралом. Не только людей, но всей экосистемы. В фокусе внимания автора сменяют друг друга отдельные люди, семьи и кланы, нация в целом. С равным вниманием и эпическим размахом Серсенбаев повествует о рыбах, птицах, животных, которые гибнут, не умея приспособиться к меняющимся условиям.

Пересыхание Арала, о котором много говорили в середине девяностых, сегодня не в числе обсуждаемых тем. Отчасти потому, что говорить имеет смысл о том, что можно изменить, главным образом оттого, что исследования выявили куда большее влияние природных факторов на произошедшие изменения, чем техногенных, а экосистема соленого озера на сегодняшний день пришла к устойчивому равновесию. Те, кто вынужденно переселился, построили новую жизнь в новых местах, родили и вырастили детей, для которых Море отодвинулось в область преданий.

Книга которая писалась в первые постперестроечные годы, несвободна от ряда особенностей, характерных для литературы того времени. Чрезмерное сгущение красок, подробное живописание разного рода ужасов: начиная с изменившегося поведения рыб, птиц, зверей и заканчивая описанием акта каннибализма во время голода периода коллективизации.

Автор не готов рассматривать реальность в совокупности определяющих ее факторов, причины трагедии усматривая исключительно в непродуманных действиях человека и в значительной степени склонен винить в произошедшем имперскость Советского Союза, навязавшего республикам роль сырьевых придатков (Узбекистан - монокультура хлопка, погубившая экономику страны) или полигонов для бесчеловечных экспериментов (Казахстан - Семипалатинский полигон, Байконур) над людьми.

Главные герои, отец и сын Насыровы, пытаются спасти малую родину органичными для себя способами. Авторитетный рыбак, бывший фронтовик Насыр, избранный муллой, денно и нощно молится о ниспослании дождей, которые могли бы насытить Арал пресной водой, вернув рыбе и зверью возможность жить в прежних условиях. Его сын, Кахарман, сложив с себя обязанности местного партийного функционера, оббивает пороги приемных в Алма-Ате и Москве, пытаясь привлечь внимание чиновничества к бедственной экологической обстановке. в регионе.

Отца невольно сопоставляешь с Богенбай Батыром (знакомые с историей Казахстана поймут), сын производит впечатление Дон Кихота. Еще один персонаж книги, играющий в повествовании значительную роль, Семен Архипович, со своей историей репрессированного сына врага народа и разлуки с матерью, которую ненадолго удастся обрести только за тем, чтобы ужаснуться пережитым ею испытаниям, и снова утратить - фигура отчасти толстовская, хотя в неменьшей степени приводит на память Василия Аксенова и Евгению Гинсбург.

Безнадежное противостояние системе, в которое вступают отец и сын Насыровы, каждый на своем уровне, оканчивается поражением, а книга в целом производит невыносимо мрачное впечатление. Но безусловно, заслуживает внимания как мощное и масштабное высказывание.

Я уплываю и время несет меня с краю на край.
С отмели к отмели, с берега к берегу, друг мой прощай.
Рабиндранат Тагор "Последняя поэма"

Не родине Нермин Безмен книга о России, революции и эмиграции , о любви молодой русской аристократки и блестящего офицера татарина выдержала больше сорока переизданий, став сценарной основой успешного сериала. Такого, с невероятной красы героями, в Турции это умеют, до сих пор вспоминаю, как меня в девичестве заворожила красота актеров "Королька, птички певчей".

На самом деле, история не "мыльная". Мыло здесь будет буквальное, во время работы героев в константинопольской прачечной в эмиграции, но до того еще далеко. В начале встреча юной Александры Верженской (друзья зовут ее Шурой) с поручиком Сеитом Эминовым из родовитых крымских татар на балу в Москве. И зарождение любви, которое так трогательно сладко удалось выписать женщине. чьим дедом был красивый офицер.

То есть? То есть, Нермин внучка Сеита Эминова и, нет, ее бабушкой была не Александра, а Мюрвет, на которой Сеит женится, расставшись со своей русской любовью, кто станет ему преданной женой, родит двух дочерей, проживет с ним долгую жизнь. Но о них будет после, в следующей книге "Курт Сеит и Мурка".

Здесь и сейчас "Курт Сеит и Шура", империя доживает последние дни со всем этим "как упоительны в России вечера" и "конфетки, бараночки, словно лебеди саночки" - да, образец пошлости, но от того рисуемая ими картина России-которую-мы-потеряли словно бы еще более осязаемо уплотняется. И да, реальность романа, довольно близка к "и вальсы Шуберта, и хруст французской булки", что с того? Кому Набоков, кому Безмен, кому вовсе Шуфутинский. Пусть цветут сто цветов.

У турецкой писательницы не меньше прав говорить об этом, чем у группы "Белый орел", на концертах которой стадионы жгли зажигалки и подпевали, плача, под "балы, шампанское, лакеи, юнкера". Ручаюсь, лакеем в тот момент никто себя не видел, все только юнкера, можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров (зчркнт) юнкеров. В общем, про любовь.

Здесь, в пустыне, совсем другие расстояния. Между человеком и человеком. Между фразой и фразой.

Три повести сборника "Три этажа" объединены, на первый взгляд, только локацией - все персонажи живут в многоквартирном доме респектабельного тель-авивского пригорода, пересекаются эпизодически, и сколько-нибудь серьезных отношений между обитателями разных этажей не завязывается. Более внимательный взгляд и самое поверхностное знакомство с основами психоанализа дедушки Фрейда позволит увидеть в героях и ситуациях персонификации ида, эго, суперэго (последовательно).

Не случайно, Эшколь Нево, чьи новеллы восхитительный образец глубокой психологической прозы, в университете изучал психологию. И он не только принадлежит к израильской элите (внук бывшего премьер-министра) но представитель поколения пятидесятилетних, которые определяют магистральные направления экономической, политической культурной жизни, невзирая на сегодняшний культ молодости.

Итак, Первый этаж, история отца - Ид. Напомню, та часть нашего сознания, которую Фрейд определял как ид, руководствуется инстинктами, превыше всего ставит собственные потребности, демонстрирует уровень альтруизма пиявки прудовой. Молодой, счастливо женатый отец двух прелестных дочек. Хотя любимица у него старшая, Офри, которую они с женой то и дело подбрасывают соседям пенсионерам Герману и Рут. Всем удобно: приличные надежные люди, живут дверь в дверь, почти всегда свободны, девочка их обожает. А платить можно меньше, чем бебиситтеру из интернета - свои же люди.

Да и платить, честно говоря, часто забывают, старики привязались к девочке как к родной, она скрашивает их жизнь, чего еще желать? Прогрессирующего альцгеймера у Германа можно до поры не замечать- это ж не наше дело. До момента, когда они с девочкой потеряются. История о черной неблагодарности и лютом эгоизме, который непробиваемо убежден в своей правоте и всегда найдет себе оправдание.

Второй этаж, история жены - Эго. Как получилось, что бойкая веселая красивая и уверенная в себе девчонка превратилась в бесплатное приложение к мужу и детям, а круг ее знакомств ограничен мамашами разновозрастных чад, ведущими себя как степфордские жены? А нежный любящий и заботливый муж все время работает и очень часто в командировках. И от всего этого порой хочется волком выть. Пока на пороге на возникает деверь, который скрывается.

Вообще-то они не так близко знакомы с братом мужа, отношений братья не поддерживают, именно потому Эвиатар и пришел к ним - здесь не будут искать. Личность легендарная, невероятно успешный инвестор, который в одночасье, неожиданно для себя, оказался создателем пирамиды, разорившей тысячи вкладчиков. И что делать, если в этом человеке внезапно сосредотачивается для тебя смысл жизни? Мучаешься, страдаешь, рефлексируешь и... помогаешь.

Третий этаж, история матери. Суперэго. Она была судьей, они оба с мужем работали судьями. И нет, сына не баловали, даже напротив, воспитывали в строгости, муж был убежден, что мальчику с младых ногтей надо внушить уважение к закону и порядку. А он отчего-то принялся бунтовать, связался с дурной компанией, алкоголь, наркотики. Пьяным совершил ДТП со смертельным исходом. Нет, о том, чтобы задействовать связи и речи не шло. Виновен - будет сидеть в тюрьме.

А потом он порвал с ними, родителями. И на похороны отца не пришел, и от любой ее помощи отказывался, и она постепенно стала думать о нем все реже, вытеснив эту боль. Заинтересовалась протестным движением, стала участвовать в акциях, начала юридически консультировать в палаточном лагере оппозиции как волонтер - она же теперь на пенсии. И внезапно этот мужчина, отставной разведчик, который проявляет к ней непонятный интерес и так много о ней знает.

Восхитительная умная сильная и очень непростая проза в отличном переводе Галины Сегаль. Спасибо "Синдбаду" за эту книгу.

настоящее можно улучшить, исследуя прошлое.

Стивен Кинг вполне мог бы сказать о себе словами Маяковского: "Я ухо словом не привык ласкать. Ушку девическому в завиточках волоса с полупохабщиины не разлететься, тронуту". Мы, читатели, и не ждем,что здесь будут церемониться с нашей тонкой нервной организацией - знали. куда шли. И все же, в большинстве случаев, Мэтр держится в неких границах, им самим установленных: страшно, порой отвратительно, но откровенно омерзительно почти никогда.

Не с "Игрой Джералда", которая ближе к сплаттерпанку в исполнении Клайва Баркера с разного рода "клочками-по-закоулочкам" и "кровью-кишками-добротой" на погонный метр текста в количествах, превышающих возможности восприятия. Этот роман включают в Трилогию Розы, куда кроме него входят "Мареновая Роза" и "Долорес Клейборн". Все три книги отчетливо феминистские по звучанию, с ДК "Игру" объединяет солнечное затмение 1963 года, как ключевая дата обеих историй, инцестуальная тема и галлюцинаторные состояния, в которых героини видят друг друга.

История женщины, привезенной пятничным вечером в загородный дом, на счастливые выходные, которые обернулись кошмаром для нее и кое-чем похуже для него - эта история способна отвратить пытающихся разнообразить супружеский секс играми в стиле сорока оттенков, а у любителей собак вызовет изрядное негодование. К слову, Кинг и сам собачник, однако иллюзий по поводу пса, голодавшего на протяжении месяца, не питает.

Книга захватывающая и оторваться от нее вы не сможете, даже когда будете внутренне корчиться от омерзения и/или стыда. Когда я читала ее впервые в конце девяностых, помню, изрядно раздражалась голосами в голове у героини, играющими роль едва ли не самостоятельных личностей. Не в этот раз. Может быть прикладная психология научила нас не шарахаться от субличностей. Участие в повествовании Женушки, Малышки, Норы, Рут сегодня воспринимается гораздо лучше.

И об особенностях книги, делающих написанное три десятка лет назад остроактуальным. 1. Феминизм в 92-м не был столь привычен и легитимен. 2. Семейное насилие и действиям сексуального характера в отношении детей. Напомню, до "Девушки с татуировкой дракона" Стига Ларссона, швырнувшей эту тему в лицо благовоспитанному миру, еще целых двенадцать лет. 3. Травма - о которой сейчас из каждого утюга.

Не кто иной, как Кинг своей женской трилогией детабуировал все три темы сделал предметом открытого обсуждения. Не говоря о защите животных, которых человеческая безответственность превращает в чудовищ. И об удивительной толерантности судебной психиатрии в отношении социально опасных пациентов, которых выпускают в мир спустя три-четыре года после совершения таких преступлений, которые обеспечили бы пожизненное заключение или смертную казнь вменяемому преступнику. Позже нобелиант Кутзее будет говорить о том же в "Школьных годах Иисуса".

Вот как-то так. А казалось бы, книга о летнем домике и неудачной сексуальной ролевой игре.

Он лжет каждым своим словом.
Стивен Кинг "Колдун и кристалл"

1995 год, двенадцатилетний Дэниэл ждет отца, который обещал отвезти его на съемочную площадку "Кудесницы", любимого сериала мальчика, где работает декоратором. И может быть, если повезет, даже познакомит с исполнительницей главной роли. "Ждет"! не совсем подходящее слово, потому что оснований думать о себе, как о человеке, на которого имеет смысл полагаться, Фрэнсис Хардести не давал.

Потому родители и расстались. Из-за его загулов, вранья и ненадежности. Но Фрэнсис безумно обаятелен, авторитетно и со знанием дела рассуждает обо всех вещах. И он отец, а дети любят своих отцов, какими бы те ни были. А еще "Кудесница" Дэнни вряд ли узнал бы о сериале, если бы не отец, но уже с первого выпуска история заворожила его, места и герои показались родными.

Все это словно бы жило в нем с самого начала как мушка в янтаре, и теперь он смотрит и пересматриваеит эту историю в записи. А еще, мама купила аудиокнигу на четырех кассетах, начитанная звездой сериала Мэксин Ладлоу. Мама не хотела бы отпускать его с Фрэнсисом, но он так любит эту историю, а кроме того, она прогрессивных взглядов и понимает, как важно для мальчика общение с отцом.

Против ожиданий, тот появляется вовремя и они едут, воткнув в кассетник первую часть книги. И ничто не предвещает той жути, которой все обернется. Для героев кошмаром, для читателя захватывающим триллером, то тягучим, то ускотряющимся, то снова замирающим в тоскливой безнадежной необратимости. И все это время с ним голос Мэксин в наушниках плеера, рассказывающий мрачную сказку, что станет якорем, который не позволит мальчику упасть в пучины безумия.

Сказку, которую он возненавидит с той августовской недели до такой степени, что в нынешней своей жизни преуспевающего консультанта по слияниям и поглощениям станет посвящать часть досуга удалению любых упоминаний о сериале из Всемирной сети. По-настоящему страшная история, с которой есть, над чем подумать.

незнаемый отец мыслился ему кем-то вроде если не ровесника, то старшего брата, вроде улучшенной версии самого Никодима, его идеальным двойником - в некотором роде, воплощением подростковой мечты о себе самом - остроумном, тонком, не теряющем изящества.

Это как эйфория начала влюбленности: бабочки где солнечное сплетение, пузырьки шампанского под кожей, блаженная истома, беспричинная улыбка - когда встречаешь совсем свою книгу. Понимаю, не всякий подвержен особой синестезии, напрямую связывающей чтение с выработкой эндорфинов и допаминов. Кому-то другому словесная филигрань просто понравится. Третий оценит ее с точки зрения специалиста: длина абзаца, соотношение количества глаголов с числом эпитетов на квадратный дециметр текста, метафоричность и аллюзивность. Четвертый любой художественный текст воспринимает нагромождением слов, ведущих к цели нарочито окольной тропой.

У каждого по-своему, нормально, многообразие обеспечивает миру непрерывность существования. Что до Александра Соболева, ему почитателей достанет и без вовлеченности в процесс широких читательских масс. Хотя почему бы нет, этот дебютный роман не только тотчас номинирован был на престижные литературные премии Большую книгу и Ясную поляну, но снискал удивительно много серьезных, умных, зрелых отзывов от критиков и читателей.

И это тоже нормально, как учит Боэций, подобие стремится к подобию. Такой уж автор, к сонму поклонников его путевых заметок и рассказов об архивных изысканиях в ЖЖ, и я много лет принадлежу. Регулярно не читаю, у меня на него грандиозные планы в дальнейшем - мечтаю расцветить старость отложенным удовольствием перечитывания блога lucas_v_leyden.

О чем "Грифоны охраняют лиру"? Все очень просто, о поисках отца. Телемахида менее популярна, чем Одиссея, но по сути, каждый когда-то оказывался в роли Телемаха. Так уж мы, люди, устроены, всякому нужен отец. Даже тому, кто внешне благополучен и успел разменять третий десяток, как герой романа Никодим. Почему такое странное имя? Нормальное, просто мода на исконное, которая у нас отозвалась появлением Варвар и Елисеев, в реальности книги породила Никодимов.

В конституционно-монархической России пятидесятых прошлого века, где в семнадцатом победили не большевики, и все вернулось на круги своя с незначительными изменениями, вносимыми прогрессом: дореволюционные названия московских улиц, патрулируемых городовым, герой заканчивает Поливановскую гимназию, где всего за год до его выпуска введено совместное обучение. Но реформа орфографии имела место и Гумилевская станция метро у дома Никодима.

Россия этой реальности не знала ужасов Гражданской, сталинизма и Великой Отечественной. Больше того, даже и индустриализация в ней словно бы откатилась с позиций, занятых к 1913. Во всяком случае, пролетариев мы здесь не встретим, тогда как пейзан во множестве. Какой-то непрописанный мир получается. Что с того, хватило же Набокову в "Аде" смутно намеченного деления на Эстотию и Тартарию.

Набоковском влияние, явственно ощутит в романе всякий, оно, в самом деле, таково, что не заметить нельзя. Хотя традиция затейливой словесной вязи в русской литературе восходит к Гоголю, Булгакову, Грину, отзывается узнаванием в аксеновском "Острове Крыме", "Транквилиуме" Лазарчука, быковском "Остромове", "Саде" Степновой. Но да, связь с творчеством ВВ у "Грифонов" теснее и глубже только стилистической.

Там все сцеплено, как руки "в замок": лужинские шахматы, и погоня за Зайцем - вспомним, кто переводил Алису- Аню; едкий саркастичный юмор энтомологического сравнения во время эфира на радио (хотя, хм, не с бабочкой), эмигрантская тоска Кинбота, множество литературных сюжетов Сабастьяна Найта и безнадежный поиск отца из Дара.

Не вторично и не стилизация, Соболев так пишет, рассказывает ли об альпинистском маршруте в Пиренеях, о велопробеге в Лапландии или о поисках дома, где жил ныне забытый поэт - музе, вдохновлявшей одного мастера, случается слетать на плечо другого. И все там понятно. Человек искал отца, он его нашел.

Dublin is, and I mean literally and topographically, flat. Дублин, я имею в виду: буквально и топографически - плоский.

Она снова сделала это. Написала книгу, в которой ничего не происходит, а оторваться невозможно. На самом деле, впечатление бессобытийности обманчиво. Салли Руни пишет прозу-драматургию, словно бы созданную для переноса на сцену. Камерность, компактность, отсутствие внешней зрелищности с лихвой компенсируют внутренний напряженный драматизм и смысловая насыщенность диалогов, когда за буквальным значением сказанного прочитывается еще как минимум один смысл. Из драматургии и тщательно выстраиваемые мизансцены, и ремаркообразные характеристики действий: "переглядываются", "криво улыбается", "смотрит недоверчиво" - вместо тысячи слов для описания чувств.

Четверо молодых людей, сексуально привлекательных, талантливых, остроумных, милых, разговаривают, переписываются (девушки), занимаются любовью, думают о судьбах мира и о своем в нем месте. Последнее не фигура речи, тема взаимодействия с реальностью в самом широком понимании: планета, общество, история, социальные отношения - стоит перед сегодняшним человеком куда более остро, чем перед тысячами поколений предшественников.

Мир, прежде огромный и разобщенный, в последние два десятилетия невероятно уплотнился, оказался прошит множеством связей, о каких раньше и помыслить невозможно было. Изменения коснулись всех сфер. Мы больше знаем об экологической обставновке и можем по одному клику получить любую информацию. Иной уровень вовлеченности в политическую и общественную жизнь. Коренные изменения претерпевает институт семьи. Отодвинулся возраст вступления в брак и деторождения. Беспрецедентный уровень толерантности к нетрадиционным отношениям и требованиям верности.

Со всем этим им, нынешним тридцатилетним, надо учиться жить не имея предварительных наработок. И если вы скажете: "Ох, ну надо же, какие сложности на пустом месте. Живут как короли, все у них есть, а туда же - проблемы" - то будете неправы. Серьезно думать тогда и можно, когда, нет необходимости преодолевать нечеловеческие трудности, когда не все твои силы отбирает борьба за выживание.

Итак, Элис и Эйлин, вместе учились в колледже и снимали на двоих квартиру, тогда же и подружились. Умница Эйлин, дочь владельцев крупной фермы. Не той, где дети с малолетства гребут вилами навоз, а такой британской, где все механизировано и есть работники. У нее яркая уверенная старшая сестра Лола, а сама Эйлин в школе была не то, чтобы изгоем или жертвой - скорее ее не замечали, но в колледже расцвела и стала звездой (салют, "Нормальные люди"). Теперь работает редактором в небольшом издательстве и снимает на паях квартиру, отдавая львиную долю зарплаты за аренду.

Элис из социально-неблагополучной семьи, имела в детстве серьезные проблемы с отторгавшими ее матерью и братом. Учась в колледже, написала роман, который неожиданно стал бестселлером (салют, "Разговоры с друзьями"). Теперь при деньгах, живет в огромном доме, за который не платит - хозяева за границей и давно выставили его на продажу, позволили ей жить здесь (преимущество известности), оплачивая только коммуналку. Элис пережила кризис и нервный срыв. Деньги и слава, как выясняется, не обеспечивают счастья.

Саймон, друг обеих девушек, но с Эйлин знаком дольше. Пятью годами старше, он жил по соседству с ее родительским домом, но принадлежит скорее к более обеспеченному и привилегированному классу джентри. Такой, умница и красавчик, который мог бы сделать блестящую карьеру и грести деньги лопатой, но предпочитает работать за куда более скромное вознаграждение в партии оппозиции. Он из тех парней, что могут сказать о себе: "Я помогал родителям Эйлин на ферме, начитавшись "Анны Карениной" и впечатлившись тем, как Лёвин работал с мужиками". А девицы у него сплошь инстаграмные красотки двадцати трех лет с семнадцатью тысячами подписчиков.

Феликс, вопреки имени, самый несчастный из четверых. Хотя, может быть и наоборот. По крайней мере, он один в книге представитель рабочего класса. Из простой семьи, работает на складе громадного интернет-магазина, вроде Амазона. Знакомится с Элис в Тиндере. Хорошо поет. Спокойный, простой, но не простоватый.

Ну вот, а дальше все закрутится с участием этой четверки. И нет, скучно не будет. Хотя очарование новизны, с которым Салли Руни ворвалась на литературный Олимп, в Beautiful World, Where Are You ощущается уже не так остро. Но книга отличная